В мире один человек. Глава 22

«Эксперимент» продолжался… Открылась дверь и в комнату вошли, вошли так, как входят к себе в дом.
– Тепло-о! – раздался чей-то молодой, по-видимому, девичий голос, немного грубоватый, но чем-то подкупающий.
– Тепло-то тепло, да темно! – сказал другой голос, явно девичий, непомерно слащавый и тонкий, принадлежащий существу сентиментальному и, может быть, наивно-восторженному, а затем продолжал. – А мне нравится, что темно! Когда бывает темно – мне всегда грустно почему-то! Я люблю, когда мне грустно… а ты, Валя, ты любишь, когда тебе грустно?..
– Когда грустно?.. Вот ещё!.. Ненавижу грусть!.. – отозвался первый голос. – Ну хватит! Снимай пальто и бросай вот сюда, тут лавка, я тут иногда сижу…
– Сюда?.. Сейчас, – сказал слащавый голос и стало слышно раздевание одежды совсем рядом с двумя приятелями – и вдруг чьё-то пальто полетело Сушкину на колени. Коломейцев пожатием руки дал знак ему молчать и не давать знать о своём присутствии. В следующий момент вслед за первым пальто полетело второе и, кажется, прямо угодило в Коломейцева.
– Фу ты, ч-чёрт! Как всё по-дурацки получилось! – послышался первый голос. – И вообще – нам не везёт! Вот моё мнение!..
– Ещё повезёт! – вещал второй голосок. – Я надеюсь встретить хорошего парня!.. Он будет любить меня!..
– И не будет он тебя любить! И вообще – хороших парней нет!.. А если бы и нашёлся – он бы не посмотрел на тебя!..
– Почему? – обиженно спросил голосок.
– Потому что ты дура!.. – грубо отрезал первый голос.
– Почему это я дура?.. Ты не права…
– Нет! Ты ужасная дура – и не спорь!.. У тебя на лице написано!.. Правда, ты смазливая, это тебя только и спасёт!..
– Тогда я ухожу! – обиженно пропищал голосок. – И между нами всё кончено! И ты мне не подруга!.. Слышишь?.. Я ухожу!..
– Никуда ты не уйдёшь! Да я тебя и не отпущу! Ещё замёрзнешь, а мне отвечать! – насмешливо произнёс первый голос.
– А меня отпустишь? – вдруг ни с того, ни с сего спросил Коломейцев ехидно; последовало некоторое молчание.
– А кто ты такой?.. – без видимого удивления спросил голос.
– Я привидение, я дух без плоти! Поведайте мне вашу печаль и я скажу, как вам быть! – сочинил на ходу Коломейцев так, как будто прочитал отрывок из баллады.
– А-а! Это Толя Коломейцев! Шутник!.. Ты чего это тут спрятался!?. Подслушиваешь, вынюхиваешь!?.
– Я тут не один, мы с другом тут, его Вася зовут…
– С другом Васей?!. Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!.. – раздался почти мистический смех. – Тогда я бегу за свечкой!.. – и молодая девка побежала в противоположный конец комнаты.
– Она немного пьяная, – сказал тихо Коломейцев Сушкину. – Вообще она баба не глупая, хотя и с отклонениями…
– С какими отклонениями? – не понял Сушкин.
– Шизофрения лёгкой формы…
– Шизофрения?.. Ты шутишь!..
– Сам спроси…
– Во-от! – раздался громкий радостный голос и неподалёку возникла точка света, от спички передавшаяся на фитилёк свечи. – У нас есть луч света в этом тёмном царстве и мы можем посмотреть на Васю!.. Где твой обещанный Вася?.. Может, его и нет?.. – и фигура, слабо освещённая огарком свечи, двинулась к двум приятелям; подойдя к ним, девица приблизила огонёк свечи ближе к Сушкину. – Правда! Тут кто-то есть… Это Вася?..
– Василий Сушкин! Рекомендую! – отрапортовал Коломейцев. – Мой лучший друг!..
– А почему он в очках? В темноте – и в очках?..
– Он близорук…
– Ага, в темноте он лучше видит в очках?.. Вообще, Вася мне нравится, красивый парень…
– Очень рад за себя, – сказал Сушкин угрюмо. – Только не надо подносить свечу так близко, а то очки покроются копотью!.. Я ведь и так светлая личность!..
– Значит, ты привёл светлую личность? – спросила девица у Коломейцева. – А что он мо-жет, твоя  светлая личность?..
– всё может, – отозвался Коломейцев, глаза его сверкнули в неверном свете свечи озорным огоньком.
– Так уж и всё?.. – усмехнулась девица и о чём-то задумалась. При скудном освещении Сушкин успел рассмотреть, что перед ним была довольно красивая барышня, с выразительными очами, выражавшими насмешку и напускную наглость, за которыми, видимо, сокрыто было нечто более сдержанное, круглолицая, с пышной причёской, небрежно спадавшей на плечи, и то и дело кривившимся в брюзгливой улыбочке пухлым ртом на белом, холеном лице; фигура девицы, одетой в брюки, имела рельефные, заманчивые своего рода, округлые формы и выдавала некоим образом страстность этого странного на первый взгляд женского существа, – но если на первый взгляд это существо могло показаться странным, то на второй оказалось бы самым обычным.
– Гм!.. Зачем ты его привёл сюда?.. – спросила барышня Коломейцева, держа по-прежнему свечу перед собой, то и дело закатывая глаза и посматривая на двух приятелей так, как лисица заглядывала на виноград.
– Я его не привёл, представляешь?.. Я его тут сам обнаружил! – сказал Коломейцев. – Можно, я закурю?..
– Можно, кури!.. Дай-ка мне одну, – девица взяла протянутую Коломейцевым папироску и прикурила от свечки. – Так, значит, он обнаружился!?. Ха-ха!.. Это ново!.. Миля! – окликнула она подругу. – Мою подружку зовут Миля, – пояснила она. – Миля, вот сидит Вася, он, наверное, хороший парень, а?.. Как ты думаешь?..
– Не знаю, – небрежно ответила Миля. – На первый взгляд он, может, и хороший… а так – едва ли!..
– Ну!.. Вы не знаете Васю!.. Это такая натура! – заступился за Сушкина Коломейцев, он прикурил от свечки и уже пускал изо рта дым. – Это почти талант, а может быть, и гений!.. Это я вам говорю совершенно твёрдо!.. Это честный, совершенно чистый душою и телом парень, Вася Сушкин! Есть ещё у нас такие, как это ни покажется вам удивительно, и вот мой друг, который перед вами, один из них!.. Он скромен, даже застенчив, ему чужды такие качества современного обывателя, как леность души, беспринципность, безыдейность, бездуховность и… и многое другое! Положительные черты своих друзей трудно перечислять, могут не поверить! Но я скажу – он не глупый, добрый, чуждый разврата молодой человек!.. И потому – прошу любить и жаловать!..
– О-о! О-о! О-о!.. Какие похвалы! Какие похвалы! – стала восклицать барышня со свечкой с изумлением переводя вожделенный взгляд с Коломейцева на Сушкина. – Если он в самом деле такой и ты не врёшь, то Васей стоит заняться, а?.. А что думает сам Вася по этому поводу?.. – развязно спросила она.
– Что значит – заняться? – искренно удивился Коломейцев. – Что это такое значит?..
Девица рассмеялась, откинула со лба прядь завитых, крашенных в каштановый цвет во-лос, выпрямилась и какой-то странной походкой пошла вместе со свечкой по комнате. Откуда-то из темноты она вытащила стул и, держа его за спинку, вернулась с ним к двум нашим приятелям. Стул она небрежным движением опустила прямо напротив них и села на него, при этом закинув правую ногу на левую – и несколько секунд качала носком ботинка с толстым и тяжёлым каблуком, словно живя в этот момент полнокровной жизнью. Сушкин успел заметить своеобразную мимику её живого, подвижного лица, могущего в одну минуту изобразить сразу несколько разных, порой противоположных чувств – причём смена выражений лица у неё происходила как бы сама собою, без всякого напряжения, так что девица сама за собой эту бросающуюся в глаза другим резкую и странную особенность, пожалуй, и не замечала. Порывистость и какая-то артистическая виртуозность её движений, бесцеремонность обращения сразу вызвали в Сушкине смешанное чувство, состоящее сразу из недоумения, негодования и любопытства. Он хотел было на вопрос девицы ответить, немного придя в себя, но время было упущено – и ему показалось это неуместным. Между тем девица разглядывала его самым пристальным взглядом, как бы оценивая его и прикидывая что-то в уме. Изредка она обращала помутнённый взор своих, в этот момент точно казавшихся какими-то загадочными, глаз на Коломейцева, только как бы с тем, чтобы сравнить обоих приятелей и выразить последнему благодарность за то, что он «привёл» с собою «Васю». Она продолжала курить, держа дымящую папиросу в правой руке, между двумя маленькими, женственными пальчиками. В левой, опущенной на колено, она по-прежнему держала огарок свечи. Подруга её, державшаяся не так смело, сделала круг по комнате, уставленной самыми грубыми, незамысловатыми предметами, какие только могут стоять на кухне в помещении первого этажа, где низкий потолок, одно небольшое оконце в стене и лестница, ведущая наверх, и села немного поодаль на табурет, стоявший возле небольшого стола, в свою очередь расположенного у окна, завешенного занавеской. Несколько затянувшееся молчание первой нарушила девица со свечкой.
– Как интересно! – произнесла она, как бы вдруг чему-то удивившись, глядя по очереди то на Сушкина, то на Коломейцева и ещё вдобавок к этому обернувшись – и взглянув на подругу. – Ведь мы, когда сюда шли, были уверены, что с нами что-то должно случиться в эту ночь!.. Мы даже сказали себе, что нас кто-то ждёт!.. Да нет, честно! – подтвердила она, хотя никто не пытался её оспаривать. – Это так и было! Миля может подтвердить мои слова! Это было, Миля?..
– Да, – коротко раздалось за её спиной.
– Вот видите! Это было! Я не соврала, хотя иногда и люблю приврать!.. Что поделаешь? Слабость характера! – она вздохнула с сокрушённым взглядом и тут же опять улыбка засветилась на её губах, уже не наглая, а даже какая-то наивная, почти умоляющая. – А у кого не бывает слабостей?!. – Даже у Васи, я уверена, имеется множество слабостей, я даже почему-то уверена, что у него слабый характер!.. Я правильно говорю, Вася?..
Сушкин закашлялся:
– Не знаю… но слабости есть и у меня, например, временами я ленив…
– Ну-у! Это ещё не слабость! – замахала рукой девица. – Это ещё можно простить!.. А вот у меня бывают навязчивые идеи и мысли – это уже похуже!.. Ну представьте себе жизнь, когда всякая чепуха лезет в голову!.. Жуткая жизнь, кошмарная жизнь!.. Вот перед вами такой человек!.. Толя меня немного знает…
– Да-а, немного знаю, – посмеиваясь согласился Коломейцев. – Я всех тут НЕМНОГО знаю! – прибавил он и это почему-то вызвало в девице смех, но теперь в её смехе было что-то болезненное, неестественное.
– Вот ещё что я хотела сказать, – успокоившись, заговорила девица. – Я сегодня немного не в себе… Мы с Милей были на день рождении у одних, ну и там получилась неприятная история, меня к кое-кому приревновали… Получился шум!.. А-а!.. это всё не то! – отмахнулась она и уже что-то усталое мелькнуло в её лице и как бы обиженное – так во всяком случае показалось Сушкину. – Это ерунда!.. Меня другое заботит!.. А что – я вам скажу!.. Хотите, хотите?.. – подалась она вперёд, словно ища сочувствия.
– Ну говори, в чём же дело? – согласился Коломейцев.
– А поймёте?.. – недоверчиво спросила девица.
– Почему же не понять?.. Мы тут с Васей по кирпичикам мироздание перекладывали… Гм!.. – кашлянул он, – ну, во всяком случае – люди не глупые…
– А-а!.. Опять себя хвалишь, болтун! – рассердилась девица. – Глуп ты, как раз глуп, я уже в этом много раз убеждалась!..
– В чём же это я глуп?..
– А-а! Отстань! Я с тобой не хочу говорить, я хочу с Васей говорить!.. Скажи мне, Вася, – посмотрела девица на Сушкина очень доверительно, – веришь ты в любовь с первого взгляда?..
– Ха-ха!.. – засмеялся Коломейцев. – Она этот вопрос всем задаёт! Ты ей не верь, Вася!..
– Не твоё дело! – грубо сказала девица на это замечание, и Сушкину показалось в этот момент, что он присутствует при какой-то ненормальной сцене, да и сам должен в ней ещё участвовать, и какое-то сожаление охватило его неизвестно почему. Ему вдруг стало жаль эту накрашенную девицу, да и не только её, но и многое чего, – и Коломейцев почему-то со своим смехом показался ему ужасно злым, до обидного жестоким.
– Я могу говорить с Васей так, как мне хочется, или не могу? – посмотрев на Коломейцева уничтожающим взглядом, произнесла девица.
– Можешь, можешь!.. – поспешил согласиться Коломейцев, несколько оторопев от неожиданной вспышки, но всё ещё снисходительно, с оттенком иронии. – Говори, говори!..
– То-то! – девица снова сосредоточила своё внимание на Сушкине, выждала несколько секунд и более ласковым тоном спросила его. – Так ты веришь, Вася, в любовь с первого взгляда?..
– Верю, конечно, – ответил Сушкин как можно спокойнее. – Только почему ты об этом спрашиваешь?.. – он хотел было сказать – «почему ВЫ об этом спрашиваете?», но при одной мысли об этом его охватил стыд и он принял решение пойти на ТЫ.
Почему-то девицу этот вопрос застал врасплох, чего Сушкин не ожидал (люди всегда попадают врасплох там, где вы этого меньше всего ожидаете), какая-то тень смущения пробежала у неё по лицу, – это длилось секунду или две, но очень сильно смутило и поразило Сушкина. Он поспешил прийти на помощь, не зная отчего – у него это просто вышло само собой и, кажется, вполне естественно.
– Ну конечно же, конечно!.. Когда ещё интересоваться такими вопросами, как не ночью!?. То есть, время для этого сейчас именно как раз подходит!.. И я отвечу более полно – я верю в любовь с первого взгляда и сам даже готов полюбить с первого взгляда… при случае, – поправил он. – И я считаю, что самая верная любовь – та, которая возникает с первого взгляда!.. – сказав это, он умолк и подумал про себя, что, наверное, сказал не так, как надо было сказать.
– Ты в самом деле так думаешь?!. – несколько растерянно спросила девица и снова укрепила голос. – А меня ты бы не полюбил с первого взгляда?..
– Это называется на их языке – заняться! – полусерьёзно полушутя вставил Коломейцев, но на него почти не обратили внимания.
– То есть как? – зачем-то спросил Сушкин, хотя вопрос понял и понял даже больше, гораздо больше; он думал, произнося этот вопрос, о том, что же будет дальше, какие произойдут осложнения в общении в следующую минуту.
– Непонятно?.. – в упор глядя в него своими загадочными чёрными глазами довершала начатое дело девица – и улыбнулась.
– Очень сложный вопрос, – выдавил из себя Сушкин. – Я ещё не сталкивался…
– Не юли! Ты мне ответь одно!..
– Что?..
– Ты меня полюбил бы сейчас, с первого взгляда?..
– Я-а?.. Полюбил ли я? – Сушкин показал себе в грудь пальцем, совершенно смешав-шись. – Я не знаю, – пролепетал он и сказал вдруг ужасную глупость. – А что, надо было полюбить? – и сконфузился ужасно.
– Значит, не полюбил! – сокрушённо промолвила девица.
– Ха-ха! – издал короткий смешок Коломейцев, закрывая рот рукой и глядя на Сушкина и девицу отчаянно весело, видимо, предвкушая ещё наперёд немало для себя забавных минут.
– Чего ты смеёшься!?. – скорее недоуменно, нежели сердито спросила его девица. – Вот нашёл, над чем смеяться! Над любовью!.. Сам-то, наверное, никого не любил, знаешь о любви только из кино да из книг!..
– Ничего, ничего! Я молчу! – пряча улыбку, поспешил сказать Коломейцев. – Любовь я понять могу…
– Тебя не спрашивают, заткнись! – опять отрезала девица, хмуро окинув взглядом Коломейцева. – Меня Вася интересует!.. – и она сделал еле заметное движение всем корпусом, как бы подчёркивая, что теперь в центре её внимания снова Сушкин. Улыбаясь теперь как-то совершенно иначе, чем было до этого, и глядя на Сушкина с решительной и откровенной неж-ностью, она уже более сдержанно, чем раньше, задумчиво начала:
– Смотрю я на тебя, Вася, и не знаю отчего, но такое ощущение, как будто я давно тебя знаю и как будто всё про тебя знаю!.. А я ничего про тебя не знаю, а хотела бы… а зачем?.. Я и сама толком не знаю!.. Но мне почему-то нравится смотреть на тебя… Наверное, я влюбилась в тебя, а?.. Это вполне возможно! Я легкомысленная и влюбиться могу в первого встречного, а назавтра забуду!.. Смешно?!. Очень смешно!.. Я ненормааальная! – нараспев произнесла она, глядя Сушкину прямо в глаза и с этим особенно красноречиво улыбаясь.
– Нет, ты как раз нормальная! – ответил Сушкин почти без всякого смущения и серьёзно. – Люди в наше время привыкли скрывать свои чувства, а это делает их даже несчастными!.. Вот так бы они, как ты сейчас, выражали свои чувства…
– Права?.. – удивилась девица. – Но я пьяная немного… ты только потому говоришь ЭТО, что пьяная…
Ему  не дали договорить.
– Какой ты хороший! Ты и в самом деле хороший! – восторженно залепетала девица.
– Нет, я не соглашусь!.. Почему это я хороший!.. Я иногда могу быть и злой!.. Ты не знаешь меня!..
– Злой?!. Это отлично, что ты можешь быть злой! – смеясь, поспешила сказать своё мнение собеседница, в порыве чувств схватив Сушкина за руку пониже локтя.
– Что же в этом хорошего, что я могу быть злой?..
– Что хорошего?.. Да всё хорошо, всё! Человек не может быть только добрый, он должен быть и злой!.. Он должен быть всякий – человек!.. Я – такая!.. Меня никто не понимает, а я добрая и злая, серьёзная и смешная!..
– В самом деле?..
– Ну вот! – не удержался Коломейцев. – Теперь осталось только свадьбу сыграть!..
– Ты не слушай его! – махнула на него рукой девица. – Он вредный и ничего не понимает в этих вопросах!.. В нём много эгоизма!.. Раньше я думала, что он добрый, а он только снисходительный!.. Нужно нам его снисхождение! У нас самих его сколько угодно!.. Он – бумажная душа, человек в футляре, меня считает наивной. А сам… сам-то смешон!..
– Я не смешон! – едко отозвался Коломейцев. – Это вы смешны тут, все!..
Девица  посмотрела на него, как бы чего-то не понимая, как бы сбитая с толку. Потом сразу оживилась:
– Это он про мамашу!.. У меня мамаша до того странная, что над ней смеются, а она не догадывается, она глуховата!..
– А папаша твой?.. – не унимался Коломейцев. – Ты расскажи и про папашу!..
– Папаша неплохой!..
– Неплохой! – передразнил Коломейцев. – Враль, лгун и бабник!.. Тоже не в своём уме!..
– Ты себя вспомни, себя! Своих родителей вспомни! – раздражительно прикрикнула девица. – Лапотник ты, без роду без племени, а всё других пробует уличить!..
От этих слов её Коломейцев вскочил, видимо, не на шутку обозлившийся. Во взгляде его Сушкину показалось что-то новое, какого он ещё за Коломейцевым никогда не замечал; Сушкин потом, спустя некоторое время, припомнил это странное выражение за ним – и выражение как бы чем-то удивлённых, остановившихся как бы на чём-то очень важном для него глаз, и выражение всего лица в целом, лица неузнаваемо вдруг переменившегося, – так иногда лица друзей наших или знакомых меняются перед нами и мы спрашиваем себя – а знали ли мы вообще когда-нибудь этих людей или нам только казалось, что мы знаем?!.
– Слушай, что я тебе скажу! – между тем серьёзным тоном произнёс Коломейцев, обращаясь к девице, как показалось Сушкину, в заметном волнении. – Я не без роду и племени! У меня есть мать!..
– Не видела я твоей матери! Вот привези её и я посмотрю на неё! Тогда другой разговор! – отрезала та невозмутимо.
– А вот и привезу!.. – угрожающе сказал Коломейцев.
Девица немигающим взглядом, словно в некотором волнении смотрела на него, держа перед собой почти выкуренную папироску; потом вдруг раздался её короткий, несколько грубоватый смешок, она запрокинула голову назад, волосы её упали с плеч, обнажилась белая шея. И Коломейцев с ненавистью смотрел на эту белую шею. Сушкину показалось в этот момент, что Коломейцев был не прочь сделать какое-то решительное движение к этой открывшейся шее. И на мгновенье Сушкин был чем-то неясным, но вместе с тем и значительным, какими могут быть только примеры самой суровой реальности, поражён, дух его захватило, хотя сам он толком не осознавал происходящее на его глазах, вернее, видел только происходящее, но не понимал его, всего его смысла, хотя чувствовал за всем этим какой-то несомненный смысл, показавшийся ему зловещим.
– Может быть, твоей мамаши и в живых-то нет! – не перестав смеяться, заметила девица с явным намерением задеть Коломейцева за живое. – Да и вообще – была ли она?.. Может быть, её никогда и не было, а ты её просто придумал, когда у тебя голова была горячая!?.
– Ты не трожь меня, не трожь! Предупреждаю! – вырвалось у Коломейцева.
– Ты ещё будешь предупреждать!?. Уходи – откуда пришёл! – процедила сквозь зубы девица, глядя на Коломейцева со злостью и насмешкой, в которой для Коломейцева было, как показалось со стороны Сушкину, что-то особенно уничтожающее.
– Ну, так!.. – издал на прощание Коломейцев и, схватив шапку, исчез, не посмотрев на Сушкина.
Хлопнула дверь, прозвучали быстрые шаги в коридоре, возвещая об удалении Коломейцева… Сушкин не успел толком сообразить, что же такое случилось на его глазах, как уже не слышно было ни звука. Девица с огарком свечи в руке продолжала смотреть на дверь, жестоко сомкнув рот, – а в глазах её теперь можно было прочесть что-то тревожное. Сушкин, как только сообразил окончательно, что товарища его нет и он, Сушкин, занимает тут не совсем определённое положение, то хотел было приподняться со своего места, но девица заметила это его желание и сделала знак рукой, чтобы он не трогался:
– Сиди! Куда ты ночью пойдёшь?.. К нему? Да он зол на тебя!.. Не надо к нему ходить!..
– Я не понимаю, почему он так быстро ушёл?!. – произнёс Сушкин, и вышло у него робко и неловко.
– Я тоже его не понимаю! Чёрт его знает!.. – воскликнула девица. – У него не все дома! – она покрутила пальцем свой висок. – Но думаю, что он приревновал меня… к тебе!..
– Приревновал?!. – Сушкин удивлённо взглянул на неё. – Странно!.. – он вспомнил о том, что Коломейцев любит его сестру и сразу за этим мысль возникла в нём: «Кого же он любит?.. Надю или её?.. И любит ли кого-нибудь вообще?..»
– Приревновал, как будто я ни с кем не могу поговорить!.. – между тем продолжала девица. – Ну и чёрт с ним!.. Ушёл – и ладно, он мне итак изрядно надоел со своими нравоучениями!.. Деятель какой выискался, шут гороховый!.. он ещё придёт!.. Он уже много раз так уходил, хлопая дверями, – и снова приходил!.. Ноги, говорит, здесь моей не будет!.. так куда же он тогда будет ходить, к кому!?. Кому будет изливать свои несчстья!7.
– Да он сестру мою, кажется, любит! – вдруг сказал Сушкин. – Только я не пойму, кого он больше любит – сестру или тебя?..
Девица некоторое время смотрела на Сушкина округлившимися глазами, как бы пытаясь уяснить себе смысл услышанного, потом чему-то усмехнулась с таким видом, как будто ей всё равно:
– Не знаю, кого он БОЛЬШЕ любит!.. Пусть взвесит любовь свою… как она там у него идёт – на граммы, килограммы, или литры, или киловатты – и пусть разберётся, кто ему больше нужен!.. Пусть вычислит математически и установит истину!.. И если я окажусь не на первом месте – сожалеть не буду! У меня поклонников и без него найдётся!.. Так ведь, Миля?.. – обернулась она к подруге, которая всё сидела не шелохнувшись, пару раз за всё время скрипнув расшатавшимся табуретом.
– Так, – буркнула Миля. – Только что эти все поклонники?.. Что с ними делать будешь?..
– А ничего!.. Вот замуж выйду за кого-нибудь – и баста! – хладнокровно ответила девица. – Только не знаю толком – за кого выйду!.. Может быть, за Васю?.. Да нет, я шучу! – засмеялась она, увидев, что Сушкину не совсем удобно от этих вопросов. – Ты не обращай на мои шутки внимания, у меня ведь язык сам по себе!.. Ум сам по себе, а язык – сам по себе!..
– А что? Ты бы за меня пошёл? – посмотрела она на него лукаво несколько времени спустя, прикрыв один глазок, а другим как бы оценивая Сушкина.
– Нет, не пошёл бы! – сказал твёрдо Сушкин, хотя сам чувствовал, что говорит не то, что думает, и при случае всё-таки, наверное, пошёл бы.
– Нет, это ты врёшь! Ты бы пошёл за меня! – заявила уверенным голосом девица и зацокала языком, по-прежнему глядя на Сушкина прищурившись и склонив голову набок. – Вижу по глазам, что пошёл бы!..
– Откуда ты можешь знать, что я думаю?.. – просто так ляпнул Сушкин, лишь бы только не молчать и не потеряться.
– А вот знаю! Я в людях немного разбираюсь! По лицу, по крайней мере, могу определить многое!.. У каждого человека написан на лице его ум, его характер, даже то – какую он жизнь ве-дёт! Словом, вся его жизнь, вся его история отпечатывается у него на лице!..
– Ну, это можно и ошибиться…
Воцарилось молчание, длившееся минуты две. Девица смотрела на огарок свечи, которая вот-вот должна была догореть. Немигающее и Сушкин смотрел на маленький клочок трепещущего в темноте огня – и неизвестно отчего сердце его вдруг странно сжалось, как будто над ним нависла какая-то страшная опасность. И показалось ему вместе с тем, что он не Сушкин, а кто-то другой, – так разительно теперь он отличался от того Сушкина, которым был раньше. Сознание его как бы утрачивалось, уходило куда-то вдаль, а он оставался один, словно брошенный где-то в диком, мрачном и пустынном месте; и вот что было странно – ему начало казаться, что для этого мгновенья своей обречённости, своей брошенности в это дикое, пустынное место он-то и жил, чтобы теперь всё это испытать. «Ну что дальше? – спросил он себя. – Что будет дальше?..» Всё окуталось для него в туман, всё было как во сне. Если бы ему сейчас сказали: «Встань и иди туда-то, сделай то-то!..», он бы повиновался, встал бы и пошёл, зная только одно… Но этого не было, а было другое. Рядом раздался голос, доносящийся как бы из глубины его самого. И голос сказал:
– Свеча скоро догорит…
– Догорит… – ответил он вяло, чувствуя озноб.
– Что будем делать?.. – спросил голос.
– Не знаю…
– Слушай меня… Эта жизнь иллюзия, обман зрения и слуха… Есть один миг – и ты в нём живёшь… Мы ведь созданы друг для друга и я хочу иметь ребёнка, и ты хочешь иметь ребёнка, ведь ты уже не ребёнок, ты взрослый…
– Да, я взрослый… я… – у него дух перехватило, – но я...
– Смысл жизни – созреть и дать жизнь другим… Ты ведь хочешь дать жизнь?..
– Я хочу… я… но я… не могу, – лепетал он.
– Можешь, ты можешь всё… Забудь ложные страхи…
– Но почему сейчас?..
– Дурак! – вдруг услышал он и не поверил своим ушам. – Ну и сиди тут!.. Сиди и думай о том, зачем ты живёшь!?.
Маленький клочок пламени, воплощавший теперь для Сушкина весь свет этой жизни, дрогнул, заволновался и удалился куда-то в темноту, за предметы, за стены вместе с последними звуками. Сушкин остался один, совершенно не чувствуя своей плоти, думая с ненавистью о себе и со стыдом…
В первое время он не мог даже шелохнуться, просто двинуть рукой, так весь был поражён чем-то одним, как будто связан, или как будто над ним произнесено было страшное проклятие, не дававшее ему прийти в себя и державшее его в том оцепенении, какое могло бы быть названо действием неких чар, в полосе которых человек ощущает в себе удивительное бессилие в отношении к самым простым даже действиям, неспособность ни на что. Область чувств его так сильно была затронута, что некоторое время целая гамма их, способная раскрыть человеку одну из тех весьма существенных тайн его бытия, которые ждут подчас очень долго своего часа, прежде чем превратиться в истину, жила как бы сама по себе, двигаясь по нему некоей нескончаемой полосой. В такие моменты человек обычно не помышляет контролировать себя и воплощает в себе как бы отголосок стихии, которая вершит своё дело тупо и упрямо, не задаваясь вопросами: «А зачем это надо?..», «А каков смысл моей деятельности?..» такие минуты, накладывающие сильный отпечаток на человеческую жизнь, человеком меньше всего, может быть, запоминаются, но судьба человек часто находится в прямой зависимости от этих внутренних его борений, в которых сам он, может быть, меньше всего принимает участие, хотя выводы и решения от этих борений всецело достаются ему…
Остаток ночи он провёл в размышлениях и воспоминаниях, забыв сон и вообще забыв как бы всё, что должно было начаться с наступлением утра и представлялось в его воспалённом мозгу неестественным, глупым и ненужным, похожим на бред. Путешествие его мысли было очень длинным и, чтобы проследить его, понадобилось бы очень много времени. Поэтому мы ограничимся общими замечаниями по этому поводу. Скажем, например, что к утру Сушкин так душевно и физически устал, что стал замечать за собой признаки умственной тупости и апатии. Единственным стойким его желанием было поскорее попасть к себе домой и лечь в постель. Относительно учёбы в университете он даже подумал один раз, не свою, а «чужую» мысль (ибо мы и «чужие» мысли весьма часто имеем в голове) о том, а не бросить ли ему учёбу в университете?.. Эта мысль, хотя и была «чужая», неприятно отозвалась в нём.
Утром его, осоловевшего, застала врасплох женщина, хозяйка дома, сошедшая откуда-то сверху по скрипучей деревянной лестнице. Было ещё темно и она освещала себе путь при помощи большого круглого фонарика. Сушкину пришлось объяснить, как он тут очутился. Было уже времени шесть часов – в это время начинается движение автобусов – и он, расспросив хозяйку, как ему быстрее добраться до автобусной остановки и получив соответствующие объяснения, вышел из дому на мороз. Было так же холодно, как и вечером предыдущего дня, если не ещё холоднее. Он быстро разыскал остановку и быстро дождался автобуса – и вот уже ехал через весь город, радуясь мысли, что скоро будет дома… И вот он наконец очутился перед дверью в квартиру, где жил, и открыл её своим ключом – и вошёл в неё и какое-то неясное, радостное чувство охватило его от того, что он у себя дома и длинная, полная неприятностей ночь позади, а впереди отдых… Он прошёл в свою комнату, разделся и лёг в постель. Уснул он почти сразу, как засыпают люди измотавшиеся до крайней степени. И кажется, был очень рад мысли, что заснёт через минуту и все впечатления последних часов отступят.