Ничего, кроме таинства

Однажды я встретила парня, он был высок, молод и довольно таки красив. Длинные пшеничные волосы падали на его лицо, закрывая огромные, безумно  уставшие и поникшие изумрудные глаза. Его худоба была до боли неестественной: тонкие руки, торчащие ребра, едва прикрытые тонкой белой кожей, светившейся под лучами осеннего солнца. Его длинные изящные пальцы, походившие на ветки старой ивы, казались еще длиннее из-за худобы. Тонкие персиковые губы были потрескавшимися от холода и сильного ветра. На нем были какие-то рваные вещи, которые вообще едва можно было назвать вещами – это было модой того времени, которую я хотела, но никак не могла понять. Я всего лишь молча протянула ему руку и забрала его с собой. Он послушно пошел за мной следом, ведь ему больше некуда было идти. По приходу домой я протянула ему бутылку  бурбона старой выдержки. Он жадно глотал обжигающий горло напиток и даже ни разу не скривился. Глядя на него, мне стало немного не по себе. Пока я была в ванной, он полностью осушил бутылку и уснул. Я сняла с него эти странные вещи, так похожие на обноски, изучала холодными пальцами его тело, оно еле дышало, и нежная белая кожа скользила под моими руками. Недолго думая, я вскрыла кухонным ножом его живот, от ребер вплоть до лобковой кости. Его глаза вмиг открылись, из горла вырвался тихий сдавленный хрип, а на лице образовалась улыбка, из уголков которой побежали тонкие струйки темно-красной, почти черной крови. Он наблюдал за мной своими ядовито-зелеными глазами, которые сейчас светились в точности, как драгоценные камни. Наблюдал за тем, как его кровь открашивала мою молочную кожу в темно-красный, как от запястий текла к локтям и распускала алые цветы на моей белой рубашке. Он не издавал ни звука, лишь изредка кряхтел, когда мои руки глубже вторгались в его слабое умирающее тело. И не сводил с меня своих пленительно-зеленых глаз. Даже когда его тело уже было готово сдаться и начинало судорожно биться в конвульсиях, он по-прежнему пристально смотрел на меня. Когда мои руки оказались у него под ребрами, его сердце неистово забилось, оно забилось так, как просто не могло биться сердце умирающего человека. Я чувствовала его: горячее, встревоженное, наделенное желанием жить. Теперь, когда его тело вот-вот должно было умереть, оно вдруг загорелось ни с чем несравнимым желанием жить. Губы парня раскрылись и выпустили на свободу какое-то жалостливое подобие крика, но не сомкнулись после, а лишь манили своей чарующей бледностью и застывшей кровью в крохотных трещинках. Когда наши губы сомкнулись и глаза встретились, его сердце, словно раненая птица, уже трепетало в моих руках. И в тот момент его прекрасным изумрудным глазам уже не суждено было больше открыться. Я держала его сердце в руках - умирающее, трепещущее и так хотевшее жить. В нем не было никакого таинства, кроме таинства жизни, что живет в каждом. Не было ничего, что мне так хотелось отыскать внутри него. Да и после него у меня ничего не осталось, кроме памятного вкуса приторно сладкой крови на потрескавшихся персиковых губах.