Воздухоплаватель отрывок из романа

Подобрав забытую кем-то газету, Максим прочел заголовок во всю страницу: «Обращение президента У. Х. Саблина к народу». Текст обрамлял портрет человека с внешностью тренера женской сборной по хоккею на траве, который только что узнал, что его команда выпала из четвертьфинала. Персонаж  обиженно смотрел куда-то в сторону, за кадр, где будто бы по этому случаю накрыли стол, а его забыли пригласить. Взгляд неприятный, думал Максим, вглядываясь в лицо новой власти.
«Братья и сестры! – прочел он. - Не один год мы  терпели, как украинские оккупанты топчут  исконные земли нашего Крыма. Севастополь стучится в сердце каждого…» Максим вспомнил Киев, где когда-то жила его тетка, осеннюю прохладу, прогулки по каштановым аллеям, продавцов рыбы на воскресном базаре, мягкий говор крестьян, гулянье публики вдоль берегов Днепра, ласковые украинские песни, ему стало обидно за Украину. Другие заголовки кричали: «Доколе?», «К топору!». В подвале второй полосы Максим обнаружил обширную статью под  рубрикой «Оборотни» и немудреным названием «Поет с чужого голоса». 
«К каким только ухищрениям не прибегают враги, чтобы дезавуировать идею национального возрождения. В то время  как мы ведем  войну с вражеской Украиной, к числу злобных псов, клевещущих на Родину, на ее правительство и народ, бывшие соотечественники, проживающие в Польше, - престарелый отщепенец с уголовным прошлым, и прозектор морга, извергают потоки гнусной клеветы о нарушениях прав человека в России.
Ворвавшись сюда из прошлого, Максим не знал, что главой страны стал некто Саблин. О том, что этот Саблин сидел в Кремле уже несколько сроков, упразднив Конституцию. И что для  женщины, оставленной им в 1984 году и попавшей в будущее, Лизы Ольховской, выпали и голод, и скитания.
Он заглянул на последнюю страницу. Под шапкой «Мы ломим» размахнули плакат, изображающий двух мужиков в однотипных рубахах, расшитых петухами, подпоясанные кушаками. Один кушак намекал на российский триколор, другой  передавал  корпоративные мотивы украинского флага. Персонажи бились, как опричники, на кулаках. Украинец отступал к морю. Там в дымке просматривалась эскадра боевых кораблей. Ландо принялся угадывать, кто же именно ломит – россиянин с кулачищами молотобойца, или украинец с чубом, но тут поезд  метро ворвался на станцию.

В переходе нищие, как и раньше, просили милостыню. В ларьках продавали никому не нужные вещи. Но у газетного киоска капитан изумился неприятно. На витрине маячили лишь газета «Наша борьба» и журнал «Открытое забрало». На обложке «Забрала» поместили все того же Саблина, только лицо его, зеленое от досады, напоминало официанта, ждущего чаевых.
-  «Новой газеты» нет? – на всякий случай спросил Ландо хмурого киоскера в нитяных перчатках с дырками для пальцев.
Тот выругался и показал кукиш. Ландо на рожон не полез, тем более, что неподалеку курили люди с автоматами.Продавец снял кепи, прикрылся от патруля и прошипел:
- Ты что, с орбиты? Все уже давно закрыли! 
-  «Из рук в руки» тоже?
- Слушай, - теряя терпение, сказал киоскер, - либо покупай, либо вали отсюда.
Солдаты прислушивались к разговору.
- Проблемы? – спросил один, снимая с плеча автомат.
- Что вы! – бодро отозвался киоскер. – Гражданин спрашивает, где записывают добровольцев.
- По переходу направо.

   Площадь у Киевского вокзала заполнили люди, смотревшие в сторону касс. Могло показаться, что они заняли очередь за билетами. Но их взоры были обращены на помост, оцепленный автоматчиками.  Над толпой трепетали флаги, раскачивались транспаранты, а также щиты с портретом тирана. Саблин был в мундире с поднятой рукой, растопыренные пальцы изображали латинскую букву «V».
Максим заметил старуху с закопченной кастрюлей. К ней выстроилась очередь. Он купил пару пирожков с капустой и отошел в сквер перекусить. Здесь какие-то типы, похожие на могильщиков, развели кострище из обломков коммерческих палаток. Им помогали активисты. Приблизившись, Ландо увидел, что палят не только брусья и ящики с товаром, но также макулатуру. Она лежала на траве несколькими кучами. Полиция вытаскивала книги и  бросала их в огонь, не рассматривая. Максим узнал старые подшивки «Огонька», «Московских новостей», толстых литературных журналов, обугленные тома  Войновича и Солженицына. Затем его внимание привлекли тоненькие книжки. Он нагнулся, поднял одну, с отпечатком солдатского сапога, расправил  на ладони, вытер грязь. «Александр Кабаков, - прочел он, - Невозвращенец». Он оглянулся по сторонам и уже расстегнул куртку, чтобы укрыть книжку за пазухой, как услышал клацанье затвора и окрик:
- Гражданин, немедленно верните на место вторсырье!
Обернувшись, он увидел полицейского с автоматом наизготовку.
 - Жалко, что ли?
- Не положено.
- Это не вторсырье, я знаю эту книжку, - мгновенно придумал Максим, – и также знаком с автором. Какая вам разница? Вряд ли получится так, как он думал.
 Полицейский поколебался, перекинул за спину автомат, подошел к  Максиму почти вплотную.
- Перестань, друг. Уже не получилось. И насчет автора не ври. Он из прошлого,  его убили давно.  - Он опустил автомат. - Думаешь, я не понимаю? У меня самого этой литературой уже все антресоли забиты. И  Оруэлл, и Замятин… Хорошо еще, что на саблинца не нарвался. Надо же по-умному! Они страх как такие книжки не любят. И нельзя же хватать, что попало, среди бела дня. – Он закинул автомат за спину, прикурил чинарик и уже почти дружелюбно подмигнул. – Пришел бы ночью, когда не наша смена?
Максим покачал головой, бросил книжку в костер, посмотрел немного, как корчатся в огне страницы, и побрел прочь.
 
Жуя на ходу пирожок, Ландо проталкивался вперед.
Люди стояли пугающе близко друг к другу, словно никогда не читали древнюю брошюру. А в ней прямо говорится: в давке главное не упасть, обязательно растопчут, лучше уж идти по головам. На трибуне показался еще один оратор, но из-за оркестра, который  бухал  у гостиницы «Киев», из-за бестолково расставленных динамиков, до людей  доносились лишь обрывки речи, да и то, если ветер дул в их сторону.
- …израненного Севастополя, - услышал Максим. – Не мы начали эту войну, и поэтому не нам… поднимем же русскую дубину… как говаривали встарь, враг будет разбит… еда будет за нами!.. Ура!..
Вокруг подхватили. Эхо прокатилось волной от камеры хранения до пристани на Москва реке. Ландо, который ничего не имел против гуманитарного слогана  «Еда будет за нами!», тоже мог закричать, если бы рот не был занят пирожком. Правда, Максим думал более всего о Лизе, и лихорадочно соображал, где ее искать.
  Пробравшись ближе к помосту, Максим разглядывал людей.  Это были большей частью военные, разбавленные типами в одинаковых шляпах и плащах. Некая дама с прической, напоминающей стог соломы, то и дело дергала  человечка с повязкой на рукаве. Ей очень хотелось выступить. Но ответственный человечек, вынимая из кармана листок, тыкал в него пальцем, убеждая даму, что не настала очередь. В сторонке помалкивал грустный поп, трогая себя за медный крест на животе. Лица сплошь незнакомые.
Но тут выдвинулся человек во френче, в голубой фуражке с высокой тульей и в темных очках. Он  принялся отдавать честь офицерам, кланяться, целовать руку священнику, затем повернулся к площади. Толпа  заревела. Мужчины содрали с себя головные уборы, женщины прыгали от восторга, старухи широко крестились, закатив глаза к небу. Некоторые от полноты чувств разразились рыданием… Максим вскрикнул толкнул в бок соседа, чтоб спросить, отчего все вдруг так заволновались, но на него зацыкали, зашипели, а одна экзальтированная дама даже ущипнула за плечо. Человек во френче спустил очки на край носа, бросил соколиный взгляд  поверх толпы, и тут их глаза встретились. Вне всякого сомнения, он смотрел именно на Ландо.
Толпа напирала волнообразно. Задние давили на передних, и при каждом качке, -  то далеко в стороне, то вблизи, -  уже раздавались вопли. Стало опасно. Максим заработал локтями, имея план пробраться вправо, чтобы не быть раздавленным о доски подиума. Как он ни вертелся, как ни бился, пытаясь оттолкнуть от себя стоящего впереди мужика в  шинели, у него не получалось. К тому же мужик, которого называли Гавриилом, держал  клетку с хорьком. Хорек, которому передалось волнение, запищал и пустил лужу, чем еще более усугубил положение митингующих. Мужик растерялся, выпустил клетку, и она поплыла над головами в сторону трибуны.
Ландо было совсем не до Гавриила и его хорька. Он понял, что  можно прорваться, когда толпа качнется назад, а затем использовать инерцию. Наконец,  он  уперся руками в холодную стенку, осознав, что это кузов «Икаруса», упал и по-пластунски пополз под автобус. Между днищем и грязным асфальтом, пусть на свободу преграждали два трупа – мужчины с проломленной головой, и пожилой женщины с задранным до трусов пальто. Изо рта у нее вытекала черная кровь. Он принялся изо всех сил откатывать женщину, как матрешку, и пару раз ударился затылком  обо что-то железное. Потом увидел  белый рукав, из которого высунулась рука. Максим вцепился в нее, и его вытащили…

Спасителем оказался врач скорой помощи. Он заботливо отряхнул куртку штабс-капитана, заглянул ему в лицо, проверил зрачки, спросил, на что жалуется, но Ландо, едва не раздавленный толпой, ответить толком не мог, - по телу шла дрожь.
- Выпить бы,  - молвил Максим.
Доктор обрадовался, словно дожидался Ландо, как дорогого гостя; засуетился, увлек его в фургон, распорядился, чтобы медсестра составила быстренько цэ два аш пять о аш с дистиллированной, один к двум. Ландо покачал мерный стаканчик с белесой жидкостью, посмотрел на просвет. По стеклу поднимались приветливые пузырьки: ясно, что муть скоро уляжется, у медиков всегда чистый продукт. Второй стаканчик сестра дала врачу.
- Ну, будем!
Максим почувствовал, как спирт обжег пищевод, устремился в пустой желудок, а оттуда стал расползаться по всему телу.
- Москвич? – спросил врач, закуривая.
- Приезжий, - правдиво ответил Ландо, вынимая из кармана пирожок и разламывая его на половинки. – Я  жену потерял.
Доктор покачал головой.
- Сочувствую. В этом бардаке немудрено. Каждый день кто-то кого-то теряет. Митингуют. На Южном фронте бывали?
- Нет, - признался Ландо, - еще не пришлось.
- Для меня вот что удивительно, - воодушевился врач, – зачем пацанов туда посылают? Для украинского спецназа они что-то вроде мишеней. Снайперы лупят, а им хоть бы хны. Рядом товарищ падает, а они на него смотрят: что, дескать, упал-то, неужели убили? А сами в укрытие не идут. Дураки, жалко их. Здесь тоже: с одного пути добровольцев отправляют, на другом - разгружают гробы. А площадь, что ни день, орет: «Раздавим гадину». Безумие какое-то.  Еще по одной?
- Давайте. Горячо там, в Крыму?
- Не то слово. Они  нам - про ограниченный контингент да локальный конфликт. Не верьте. Самая настоящая бойня, потери замалчивают.
- Вы не боитесь так говорить незнакомому человеку? – спросил Ландо, доедая свой кусок пирожка.
Врач грустно улыбнулся.
- Отбоялся. Как у нас говорят, дальше Керчи не пошлют. Ну, повесят погоны, и снова на передовую. Я, вообще-то, хирург.
Ландо поколебался, размышляя, можно ли довериться этому милому человеку, и все же рискнул, приврав:
- А я из Сибири. Охотники мы. Приехал вот, и ничего здесь не понимаю. А как же русские, которые в Крыму жили? А татары?
Врач махнул рукой.
- Кто успел, удрал, остальных в концлагере держат. Татары партизанят. Это очень храбрые воины, их не запугаешь. Хан Мидхат ими руководит. К тому же у них к местным властям свой счет. Татарские села так и не удалось захватить, окопались, круговая оборона.
- И почему только Саблин решился на эту войну? – как бы в пространство произнес Ландо.
 Врач покосился на него, понизив голос почти до шепота.
- Да что там Саблин? Слабовольный малый. Только поговорить мастак. Есть и другие силы, они теперь все как бы в одной упряжке, и сам черт с ними не разберется. -  Ешьте, а то голова закружится. По последней?
- Спасибо, - сказал  Максим, - мне уже пора. А где жену искать, не представляю.
Врач допил свой спирт.
- Если возраст призывной, то есть, до шестидесяти, она может быть где-то здесь.
Медсестра приоткрыла дверцу фургона и сказала озабоченно:
- Еще двоих принесли, черепно-мозговые, госпитализация.

Выбравшись из фургона скорой помощи, Максим побрел вдоль вокзала, пока не очутился у платформ. Под тусклым железнодорожным небом командовали военные.
Лизы нигде не было.
Вдоль одного перрона вытянулся состав, напротив -  линейные при карабинах со штыками, на которых болтались флажки. Возле эшелона выстроилась шеренга новобранцев, одетых в  камуфляж и ботинки на шнурках. Они озирались на провожающих, которых полиция согнала в торец платформ. Офицеры вели перекличку.
Здесь же, уложив трубы на асфальт, топтались музыканты с  дирижером.
Максим  зачарованно, как на лесной пожар, смотрел на отблески труб.
Ландо нравились военные оркестры. Он полюбил их с давних пор, когда в Санкт-Петербурге происходили императорские смотры: стройные колонны, золотые знамена, яркие хоругви и размеренные, сто двадцать шагов в минуту, марши. Их мелодии и названия Ландо помнил наперечет, потому что и сам играл на геликоне в гимназическом оркестре: и «Гусарский», и «Столичный», и «Марш наследника». Он понимал отважный труд  духовиков, шагающих по городу со своими трубами в любую погоду. Знавал сладковатый привкус латуни на губах, чувствовал щекотание в груди от тяжелого уханья большого барабана, елочные уколы в ушах от шипения тарелок, переливы кларнетов и флейт. Во все времена силу и мужество доставлял русский духовой оркестр солдатам на дальних переходах. Кажется, стерты в кровь ноги, и нет сил идти, но стоит заиграть трубам, - и выпрямляются спины, и, кажется, ноги сами движутся под упругую музыку марша.
Задумавшись, Максим не сразу заметил, как к нему подошел майор, строго осмотрел с ног до головы.
- Пропуск. Или пароль скажите.
- Особый отдел фронта, - грубо сымпровизировал Ландо. - А ну-ка застегнуть пуговицы и представится по уставу! Кто такой?
Это получилось так громко, что ласточки сорвались с ферм и заметались под грязным куполом вокзала. Офицер, как и ожидалось, вытянулся, отдал честь и доложил:
- Виноват! Дежурный по эшелону майор Галкин!
- Вот и займитесь своим делом!
- Есть!
Галкин на цыпочках отбежал к группе других военных. Они перешептывались, испуганно кивая в сторону Ландо. Провожающие смотрели на воздухоплавателя с уважением.
От группы офицеров отделился подполковник и направился к Максиму.
- Командуете тут, на моих  подчиненных орете. Документ имеется?
Ландо выхватил пистолет из кобуры офицера, взвел курок и приставил к боку ствол.
- Пристрелю!
- Раз обещаешь, не убьешь, - хладнокровно сказал подполковник. Он, наверное, уже побывал в Крыму.
Боковым зрением Ландо заметил, как с двух сторон приближаются солдаты, на ходу передергивая затворы.
- Ну, давайте! – крикнул Максим. – Еще один шаг, и я его превращу в решето!
Солдаты замерли в нерешительности.
- Значит, нет желающих?! – проревел Ландо.
Почти никто не заметил, как в этот момент из двери, ведущей в «VIP зал» вышел человек и направился к перрону.
- Гарнизон, смирно! – заревел подполковник, все еще под дулом пистолета.
-  Команданте! – рявкнул военный. – Докладываю: эшелон готовится к отправке!
- Да уж вольно, вольно, - добродушно сказал команданте и сделал знак офицеру, чтобы уходил. А Максиму сказал? - Лучше отдайте мне пистолет, сударь. Вы ведь Елизавету Петровну ищете, не так ли?

    В штабном вагоне, куда привел его команданте, Ландо ощутил себя в будто параллельной реальности. Штабс-капитану показалось, что этот вагон прицепили не к воинскому эшелону, а к венскому экспрессу, и ему предстоит счастливый отпуск в Альпах. Салон чем-то напоминал ресторан: наглухо зашторенные окна задрапированы портьерами, полированное дерево, ковры, зеркала в рамах; шкафы непонятного стиля, привинченные к полу; диваны, обитые пурпурным шелком. Там он встретил Лизу.
Максим едва узнал ее. Она сильно осунулась, из-под пилотки выбивались седые поредевшие пряди, похудела и ссутулилась. Хотя стройность могла придать военная форма: гимнастерка с погонами поручика медицинской службы, перетянутая портупеей, зеленая юбка и сапоги. На одном боку у Ольховской висела  сумка с красным крестом, на другом – кобура без пистолета. Из всего прежнего облика Лизы Максим узнал только ее глаза, рыжевато-карие и печальные. Максим смотрел на нее неотрывно. Это была уже не прежняя жизнерадостная, ироничная, а зрелая, даже пожилая  женщина, в облике которой появилось что-то чужое и пугающее.
Лиза протянула руку, но качнулась, простонала и стала оседать, теряя сознание. Ландо успел подхватить жену и опустился на пол, держа ее голову на коленях. Офицеры засуетились. Одни побежали за аптечкой, другие обмахивали Ольховскую влажным полотенцем. Через минуту Лиза пришла в себя, поднялась тяжело, и Ландо усадил ее на диван.
Лиза беззвучно плакала. Максим, обнимая ее, уловил запах дешевого фронтового мыла.
- Перестань меня нюхать, - вдруг молвила Ольховская, немного успокоившись, но шепелявя из-за отсутствия нескольких передних зубов. - К французской косметике привык? У наc тут давным-давно всё по карточкам…

(Москва, "ИзографЪ", 2005 год)