Кто любит прачку, а кто - маркизу...

          …У каждого свой дурман, –
          А я люблю консьержкину Лизу,
          У нас – осенний роман»…

Что касается мамы моей Лизы, то она не консьержка, да и консьержек у нас не водится, мама Лизы – акушер-гинеколог, предмет поклонения и обожания прекрасной половины человечества нашего городка. Имя ее – Мириам, но в нашем скромном дружеском кружке, который иногда собирается у Маргариты, ее подруги и моей ученицы в искусстве треньканья на гитаре, ее зовут просто Мария, именовать себя по отчеству она не позволяет.

          «Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
          Грызем соленый миндаль.
          Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
          Нас греет русская шаль»…

          «Каминный кактус к нам тянет колючки,
          И чайник ворчит, как шмель…
          У Лизы чудесные теплые ручки
          И в каждом глазу – газель»…

Но отвлечемся от поэзии Саши Черного и от предметов нашего с ним обожания. К тому же кроме консьержек у нас не имеется и каминов, кактусы, правда, есть. Переведем стрелки сего наполовину грустного, наполовину шутливого повествования на Мириам, Марию.

Женщина она приятная во всех отношениях, ладно скроенная и крепко сшитая, незамужняя и бездетная. (Удивлены? Имейте терпение). Одинокой она осталась по весьма пикантным причинам: мужа ей надо ну никак не меньше метр девяносто пять (аз грешный всегда с добродушной иронией представлял пару: Александр Пушкин и Наталья Гончарова), и... и… гм… Мария имела первый разряд по дзю-до. 

Собрат мой по непрекрасной  половине человечества, ответь, легко ли быть мужем разрядницы по дзю-до?! И дело вовсе не в том, что она тебя может в любой момент отмутузить (не будет она нас мутузить!), дело гораздо хуже! Представь: идем мы ввечеру из гостей и в каком-то переулке нарываемся на трех отморозков, возымевших желание отобрать сумочку и, заодно, проехаться волосатым кулаком по нашим скулам. И вот мы стоим, прижавшись спиной к забору или штакетнику, вспоминаючи, как Лермонтовский  Мцыри сражался с барсом, а наша жена валяет тем временем обормотов по грязному асфальту!.. Даже жениться  расхотелось.

Ладно, ближе к делу. Ах, да, чуть не забыл: все это несколько сумбурное повествование скомпилировано из ярких, отрывочных, местами солоноватых (иногда и чуть покрепче) рассказов Марии. Рассказывает она хорошо, лучше, чем я пишу.

Заходит как-то к ней в кабинет стройная симпатичная девушка с глазами, естественно, испуганными и совсем недавно находившимися на мокром месте.
–Здравствуйте…
–Здравствуйте.
–Мне посоветовали… я… то есть, мы… к вам… что вы…
–Нагуляла? – ласково взяла быка за рога наша акушер-гинеколог.

Девушка вздрогнула, как туго натянутая струна, резко сдвинула брови и поджала губы.
–У меня муж.
–Му-у-уж? Сколько тебе?
–Девятнадцать.
–Фу-ты… Смотришься на шестнадцать-семнадцать.  Муж, стало быть… Первая беременность?
–Да…
–С мужем нелады?
–Нет,  мы любим друг друга…
–Тогда рассказывай, зачем вы учиняете такую глупость. Первую беременность нельзя…
–Не надо! Не надо! Я наизусть знаю все, что вы скажете сейчас! Не надо!

–Давай ка без истерики. Садись в кресло. Делать аборт женщине, которая находится в отчаянном, безвыходном положении – это одно, и совсем другое, когда тебя просят убить живое существо чтобы еще сколько-то там повыпендриваться в светских львицах. Две большие разницы. Как врачу – мне, может, и все равно, но как человеку… как женщине… Мне хочется со спокойной душой  делать свою работу. Как тебя зовут?
–Ира.
–А мужа?
–Игорь.
–А живете где?
–У родителей Игоря.
–Давай, рассказывай.

–Мы танцоры, спортивный рок-н-ролл. Призовые места на конкурсах занимали. Да еще и внешне…
Ира порозовела и опустила глаза.
–Ясно. Ты у нас – Марья-Царевна, а твой Игорь – Иван-Царевич. Дальше что?
–Нам предложили контракт, поработать исполнителями и педагогами в… другой стране, в общем. Через четыре месяца надо выезжать, а тут…
Девушка умолкла.

–Головы садовые. Не могли поберечься?
–Да береглись мы!.. Береглись!.. – она заплакала.
–Впрочем… любая техника временами дает сбои.
–Ехать за рубеж, в неизвестность, с грудным ребенком… И какая работа, какие танцы!..
–А если Игорь один поедет, всего-то несколько месяцев? Возможно это?
–Можно, да что толку? Только что говорила, что с ребенком…
–Я другое имела в виду. Если ты на четыре-пять месяцев задержишься здесь, а потом приедешь…
–С ребенком?
–Без.
–А кому я его…
–Я говорю: в принципе – возможно ли это?
–Наверное, да. Не знаю. Игорь может позвонить, узнать.
–Слушай меня, девочка…

Мария полезла в кошелек и достала несколько не очень мелких купюр.
–…что вы с мужем сегодня вечером делаете?
–Ничего. А что нам делать?
–Приходите в гости. На шесть вечера. Вот адрес, это недалеко. Купите чего-нибудь, что вам понравится, а коньяк и вино у меня есть. Посидим, поболтаем, расскажете о рок-н-ролле, я вам о дзю-до.

Пациентка удивилась, потом растерялась, потом испугалась такому неожиданному обстоятельству, Мария даже рассмеялась, глядя на ее хлопающие черные ресницы.
–Успокойся. Даю тебе слово. Если придется – никто лучше меня аборт тебе не сделает. Ты и глазом не моргнешь.
Не знаю, отражала ли последняя фраза действительность или была средством всего лишь подбодрить юную женщину, но та ушла успокоенная.

Как рассказывала Мария, в тот судьбоносный вечер она чувствовала себя словно на контрольной работе по школьной тригонометрии, на каковую (тригонометрию) у нее была непобедимая идиосинкразия:
–Парочка моя симпатичная мнется, стесняется, не соображает, что к чему, что сказать, а у меня самой, как у последней дуры, руки трясутся…

Сели за стол, кое-как закусили, вот рука Марии потянулась к двум бутылкам с явно крутым, судя по этикеткам, содержимым.
–Коньячку? – это она Игоря спросила.
–Нет, вина. Я и вино то пью по большим праздникам.
–Ага. Вина. А ты обойдешься, – это уже Ирине.
–Как?.. Почему?.. Ведь вы же… говорили… никто лучше…
–Может, минут через двадцать. Подожди.

На какое-то мгновение замерла, но вдруг, не чокаясь, торопливо выпила полную рюмку коньяка, налила еще. В ответ две пары испуганных глаз.
–Ничего… Игорек, давай чокнемся… Вот хорошо… Да вы угощайтесь! Сидите, как на именинах!
Снова закусили, еще раз опрокинули по рюмке (Ирину вторично обнесли), вот Мария вздохнула и откинулась на спинку стула.

–Игорь, тебе Ира говорила? Ну, задержаться ей… ты бы один пока… ты звонил?
–Да. На какое-то время ей можно остаться дома, пока бы я осмотрелся, да то, да се. Только я не понимаю, какой смысл? Что вы хотите?
–Я хочу чтобы Ира осталась и родила.
–Нет!
–Исключено!

–Дайте договорить. Не перебивайте. Ирина родит, ребенка отдаст мне. Навсегда! У меня нет детей. Смотрите, как все здорово: аборт – всегда риск, даже если его делаю я, риск бесплодия, риск здоровью, и вот – никаких рисков. Даже больше – вы, молодые, этого не знаете, а ведь женщина становится настоящей женщиной только после первых родов: в ней все расцветает. Ты еще первый мне спасибо скажешь. А дети у вас будут, хоть дюжина, когда захотите, а у меня… у меня…тоже будет ребенок, один…

–Да ведь от детей многие отказываются! Вы что, не можете…
–Ага. Могу. Хоть сейчас. Хоть дюжину. По блату. Вот только вопрос: что за женщины, которые отказываются, и второй: что за отцы у этих детей? Зря, что ли, я вас обоих пригласила? За красивые глаза? А глаза у тебя, вообще-то, красивые.
–Так вы и нас… записываете… к этим женщинам… и отцам…
–Нет. У вас в мыслях не было бросить ребенка, вы пошли на риск аборта. А мне… мне… вы мне оказываете милость. Великую милость. Соглашайтесь.
Глаза ошеломленной пары застыли на лице Марии.

–Это еще не все. За те месяцы, что Ира не будет работать, я оплачу, так сказать, ее вынужденный прогул. Женщина я не очень бедная.
–Так вы у нас покупаете ребенка?!!
–Можно и так сказать, – ответила Мария и добавила с иезуитской ласковостью в голосе: – А что? Лучше его убить?
Патриотический пыл супружеской пары мгновенно сдулся, Ирина мучительно покраснела и склонила лицо, Игорь отвел глаза.

–Не заморачивайтесь пустяками. Думаешь, выносить ребенка не работа? Ого-го! Кстати… если согласитесь конечно… когда Игорь уедет будешь жить со мной, а с завтрашнего дня спецгимнастика и массаж, два раза в сутки. У меня, естественно.
Повисло молчание.
–Ты поняла, почему я тебе вина не наливала? – тихо спросила Мария.
В ответ Ирина всхлипнула.
–Так налить?.. Выпьем за знакомство?..

Горлышко бутылки медленно потянулось к пустой и сухой рюмке. Вот уже совсем немного осталось. Ирина вдруг быстрым движением закрыла ее ладошкой.
–Пусть будет… как вы говорите!..
И тут случилось неожиданное: в голос, по-бабьи, разрыдалась Мария:
–Девочка моя!.. Я тебе ввек… благодарна… Я ведь почти не надеялась… Господи!..

У ошарашенного юного супруга, который не ожидал ни внезапного решения подруги, ни бурной реакции эксцентричной хозяйки, тоже зачесались глаза, но, помня, что служит в звании сильного пола, от слез он воздержался. А сошедшая с ума Мария схватила рюмку гостьи, поцеловала ее (рюмку, Ирину она расцеловала при прощании, Игорю тоже досталось), куда-то бережно упрятала драгоценный сувенир, потом шарахнулась в другую комнату, притащила коробочку с золотыми сережками.

–Вот. Примерь. Они тебе идут.
–Вы что?! Не надо!
–Бери, бери. Я их все равно не ношу. Это я на соревнованиях уложила на татами целую шпалеру, так тренер, да и вся команда, скинулись и купили мне. С пожеланием, чтоб я замуж вышла. Серьги я взяла, а замуж не пошла.
Лед растаял и трио спортсменов еще битый час делились рассказами о своих планах, многочисленных  победах и редких поражениях. Вино, между делом, допили, коньяк, правда, остался.

Как рассказывала нам Мария, услышав первый писк своего дитяти она испытала непреодолимое желание схватить того дитятю и удрать с ним на край света, чтоб никто не отнял. Намерение это частично было исполнено, потому что когда роженица немного пришла в себя рядом она увидела другую акушерку. Та улыбалась:

–Молодец! Редко бывают такие удачные роды!
–Это… тетя Маша… массаж, гимнастика…
–Мария молодец! Это не врач – Паганини!
(Дочь акушерки закончила музыкальное училище по классу скрипки и поступила в медицинский, чем заработала множество врагов в среде музыкальной богемы).
–А…
–Девочка! Прелесть, а не ребенок! Красавица будет!
–А можно…
–Не надо, детка. Не рви душу ни себе, ни Марии. Или – или. Главврач смеется: «Мария!» – говорит, а сам у виска указательным пальцем крутит. Ты подписала отказ – ну и все. Будут у вас дети, какие проблемы. А Мария… В общем – ладно.
Надо отдать должное Ирине: она заплакала.
И не подумайте, что наша Мария такая бессердечная: когда Ирину выписали из роддома, она вдруг вынырнула неведомо откуда, обняла ее, расцеловала, и измазала слезами все лицо.

Вот так наша Мария стала мамой Лизы, героини моего осеннего романа. Романа потому, что у меня тоже нет и не было детей, ну а одинокому мужику кто ж позволит кого-нибудь удочерить-усыновить? Да и какой из меня, двоюродного брата бродяги Радж Капура (Радж Капур не бродяга: бродяга – герой его фильма), какой из меня усыновитель-удочеритель?!

Первый раз звезду души моей я увидел на нашей очередной, хотя и редкой, встрече. Вернее, чуть раньше: Маргарита послала меня встретить у автобусной остановки Марию и Лизу, которой было уже года полтора. Встретил я их на половине пути до остановки: мама несла закутанную дочечку на руках (была зима), попросил осчастливить позволением донести Лизу аж до дверей квартиры Маргариты.
–Лиза, пойдешь к дяде на руки?
Увы, Лиза взглянула на меня и покрепче обняла мамочкину шею.

Следующее свидание (через год) было счастливее: Мария ввалилась в прихожую имея на руках нечто, завернутое в немыслимо нарядную и лохматую шубейку с капюшоном, обутое в такие же сногсшибательные сапожки. Я ринулся вперед:
–Давайте, я ее подержу!
Вопреки опасениям Лиза вполне благосклонно отнеслась к моему безумному порыву и, пока мамочка раздевалась и разувалась, не изъявляла никаких протестов, пребывая в объятиях влюбленного юноши!.. Эх!.. «Юноше» этому даже мама Мария годится в старшие дочки. Да, «были когда-то и мы рысаками…»

На этот раз в квартире Маргариты воцарился тотальный разгром: Лиза бегала туда-сюда, прыгала, залезла под наш пиршественный стол и, высунувши рядом с моим стулом лукавое свое личико, протянула мне в подарок (!!!) чайную ложечку.
И хотя ложечка являлась частной собственностью Маргаритиного буфета, я заявил, что ни за какие коврижки ее не отдам. И спрятал ложечку в нагрудный карман рубашки. В левый. Что напротив сердца. Она и сейчас предо мной.

Были и пострадавшие, а именно – Хвост. (С прописной буквы – Хвост). Хвост – роскошный, интеллигентный кот Маргариты, кушающий исключительно рыбку и курочку и достигший по этому обстоятельству параметров Булгаковского Бегемота, только кот Булгакова был черной масти, а Хвост – белый, без единого пятнышка. В ответ на террор, которому он подвергся со стороны Лизы, Хвост состроил брезгливо-презрительную рожу: «Тоже мне, человеки!.. Мало того, что наградили поносной кличкой – Хвост! так еще за тот хвост хватают, тянут и дергают!» и удалился в другую комнату, залез под компьютерный столик и расположился в углу около системного блока.

Ах, если бы ты знал, любезный читатель, как я набивался Марии, предлагая себя в приблудные дедушки ее Лизе, как клялся, что буду ей вернейшим учителем музыки! Мария улыбалась и молчала, но однажды за столом (Лизу оставила бабушке, настоящей, не приблудной) рассказала такую случившуюся с ней недавнюю историю:
–Гуляем с Лизой в детском парке, качу ее в коляске, когда навстречу Ирка с Игорем! Сколько лет, сколько зим!.. Я обомлела, в горле пересохло, а они ничего: ах! ох! какая хорошенькая! Я стою, ноги подкашиваются, а Ирка все кудахчет и кудахчет, а потом: «Можно мы будем приходить к вам?» В глазах потемнело – смогу ли отказать, если они обратно девочку попросят? Все-таки одна кровь… «З-з-зачем?.. – у самой зубы стучат, – вы ее… забрать хотите?..» «Да нет, что вы! Просто будем приходить играть с ней, а как ее зовут?» Тут мне по асфальту захотелось их размазать, и я никогда не думала, что моя глотка может издавать такие жуткие звуки – я зашипела на них, как змея: «Ах, играть?.. А потом намекнуть невзначай, кто тут… кто тут… кто есть кто?! (При Лизе побоялась сказать «родная мать», «приемная мать»). А ну-ка  катитесь отсюда! Попробуйте еще только подойти к моему ребенку!» Развернула коляску и бегом от них.

Я долго размышлял: просто так она рассказала эту историю или с намеком? И сделал грустный для себя вывод: мама Сашиной Лизы строгая, но не ревнивая, а мама моей… Да ну ее: она где-то ведет на общественных началах секцию дзю-до.

Любезный читатель! Ты, конечно же, только прочитав оглавление понял суть моего повествования, а там, на первой же странице, кроме начальной строфы еще и четвертая, и шестая. Предыдущим абзацем ставить точку не хочется, лучше поставим ее последней строфой этого удивительного стихотворения Саши Черного:

          «Для ясности, после ее ухода,
          Я все-таки должен сказать,
          Что Лизе – три с половиной года…
          Зачем нам правду скрывать?»