Была ли жизнь дорогой к Храму? Глава четвертая

Вот под такой патефон и танцевала молодежь неверующая танго и вальсы в Чаромском клубе.

Глава  четвертая.


  Храм, в котором  искусство принадлежало народу.


Даже и тогда, когда церковь была поругана,  многое в нашей деревенской    жизни продолжало связывать нас с этим храмом.

Примерно в 1949-1950 годах  Нардом, в котором  показывали кино, был  пущен на слом.


Вот с того времени  под клуб и был приспособлен первый этаж  чаромского храма.

 В нём, примерно до 1960 года, и протекала вся культурная жизнь  села Чаромского и всей его округи.

  В моей памяти до сих пор  всплывают два кумачовых транспаранта над сценой клуба  и на стене,  за которой  был алтарь,  превращенный в кинобудку.
 Это были крылатые фразы  В.И. Ленина:




"Искусство принадлежит народу! " и "Из всех искусств, для нас важнейшим является кино"


 Фильмы крутили по   средам,  субботам и выходным дням ( суббота тогда была рабочим днем).  Входной билет для взрослых стоил два рубля, это дореформенными  ( до1961 г.), а хрущевскими - 20 коп. Детский билет на дневные сеансы стоил 50 коп или, соответственно  потом, - 5 коп. Но и этих-то копеек  у людей не было.

 Поэтому регулярно в кино ходила только местная интеллигенция: учителя, врачи, конторские и прочие служащие.


В первых рядах,  всегда на  постоянных местах,  садилась пожилая чета Вихаревых- Флегонт Матвеевич и Павла, её чаще в народе называли «Павла Флегонова».
 Флегонт Матвеевич был героем Гражданской войны  и имел орден Боевого Красного знамени. Поэтому  на их места  в клубе никто не претендовал.
Так как у нас, пацанов, денег не могло быть по определению, мы на вечерние сеансы, куда нам вход вообще был заказан, просачивались через все щели и что характерно, у каждого был свой способ и маневр.
 
Если смог пробраться внутрь клуба, то обратно уже не выгоняли. Это было какое-то неписаное правило.

 
В кино   люди шли  из  разных деревень за пять и даже 8 километров от Чаромского, в любую погоду и  независимо от времени года.

 
 В осеннюю пору дождливую мы   с ребятами загодя мастерили факелы из пакли и тряпок, которые плотно утрамбовывали в консервные банки и смачивали керосином, а когда банок не находили, то тряпки плотно наматывали на конец палки. Ночью факел хорошо  освещал   глубокие дорожные колеи, непролазную грязь и бездонные лужи.

 Но кино для нас оставалось дороже всех  искусств.

 Мы   уходили в тёмную  ночь  за пять километров ради того, что бы посмотреть «фильму», а потом, в полночь, сквозь дождь и ветер,  сквозь колючую вьюгу, совершив пятикилометровый «марш бросок»,  возвратиться домой и забраться на теплую печку.
  Если же поход в кино совершался без спросу родителей, то  за самовольство вполне  ожидаемым могло быть включение ременной передачи ниже спины  со страшной силой и скоростью.


Но искусство кино было все же дороже задней части тела.

Мне запомнилось паломничество людей  на такие кинофильмы как;   -«Бродяга», «Пармская обитель», «Собор парижской богоматери», «Овод»,
 « Зоя» «Тихий Дон».  Конечно же, кинофильмы «Волга-Волга» и «Веселые ребята» и многие не оставались не замеченными.

Хорошие, и совсем не «бесовские», показывали в ту пору кино. Открытки  известных и любимых артистов  тех времен были в каждом доме рядом с фотографиями родственников.


После просмотра кино я тут же шёл в школьную библиотеку и просил у  библиотекаря Масляковой Людмилы Васильевны (  родственница телеведущего КВН  Маслякова Александра) выдать книгу с романами Гюго. Людмила Васильевна ворчала: « Не дорос ещё до Гюго,  почитай  сначала Тургенева «Му-му», но  книгу всё же давала.


 Рядовым колхозникам и дояркам, « воспитанным при дворе»,  было не до кино.

  С 4 часов утра до самого позднего вечера они, беспрерывно таскали сено,воду и выполняли ещё десяток сопутствующих дел, поэтому  всю культуру  и приобщение к «прекрасному» они, как правило, черпали на скотном дворе  в навозе рядом с коровами.
 
Да и зарплату им выдавали один раз в год после отчетно-выборного собрания.
 
На заработанный трудодень,  при председателе колхоза «Прогресс» «Пеше»  Шептунове, причиталось  по 4 копейки, естественно сталинскими деньгами.

 
 В результате бухгалтерского обсчета, составленного дедушкой телеведущего КВН Александра Маслякова, бухгалтером колхоза Василием Васильевичем Масляковым,  крестьянин  мог рассчитывать, если он не тракторист, примерно( 350-450 трудодней умноженных на 4 копейки за трудодень) как максимум на 16-18 рублей за год.


 Правды ради, надо отметить, что были ещё натуральные выдачи сеном и зерном. Это хоть как-то помогало крестьянам в те времена доживать до весны, до подножного корма.


 Не буду оригинальным,  в России с давних пор  жизненный ресурс бутылкой водки измеряется.

Сейчас часто молодежь спрашивает: - А почему бутылку водки на троих берут?
Ответ  сам собой напрашивается: - Где деньги Зин???

 Вот и скидывались на троих. Бутылка водки, запечатанная красным сургучом, стоила 21 рубль 20 копеек.

  Бутылка «Московской»- «белоголовка» была по цене 25 руб. 20 коп., но её позволяли себе обеспеченные  интеллигенты и трактористы.


А вот самое интересное  в клубе начиналось в выходные после кино.

 Длинные лавки в зрительном зале молодежь дружно расставляла вдоль стен. Всё пространство клуба практически за пару минут превращалось в танцевальную площадку. Начинались танцы.
 Под  скрип и шипение иглы   патефон озвучивал «Дунайские волны», «Амурские волны», танго и фокстроты 30-х годов,  «Рио-Рита» и тому  подобные «хиты» того времени.


Доморощенным танцорам особенно нравилось танцевать, когда в клуб приходил  бывший учитель Александр Михайлович Белокуров  и начинал исполнять все эти мелодии на своем  аккордеоне.


 Играл он виртуозно. За игру ему собирали какие-то деньги.

 Белокуров был  в Чаромском практически самый  первый советский  бездомный и безработный. Жил там, где добрые люди приютят.


 До того, как  Александр Михайлович приобрел статус безработного, он был замечательным учителем.
 
Свои уроки он вел на высочайшем познавательном и артистическом  уровне. Его ученики, давно уже убеленные сединами, до сих пор вспоминают его уроки-спектакли и помнят всё, чему он их  обучал на уроках по истории и географии.

 
Но судьба сыграла с ним  по крупному счету.

 В Чаромской средней школе тогда работала орденоноска, властная и  суровая,  Андреева Екатерина Никандровна.

Вот с ней-то у Белокурова и не  сложились отношения . Он был уволен, якобы,  как не имеющий необходимого образования, а фактически за его отдаленную причастность к  Пришекснинскому восстанию в декабре  1918 года.


 Роль его в этом деле заключалась в том, что его и других таких же мальчишек,  главари этой антибольшевистской бузы в селе Чуровское заставляли  бегать по домам и собирать людей на сход.
 Вот и вся его антисоветская деятельность, о чем он  сам лично рассказывал односельчанам.


Жил Белокуров без  озлобления души, всегда был приветлив, тактичен и очень интеллигентен.
 
 Кроме  показов кинофильмов, танцев и колхозных собраний, к торжественным датам, на сцене  клуба  учителя  Чаромской средней школы  своими силами ставили спектакли.

 В основном это были постановки по пьесам А.Н. Островского, а также по рассказам А.П. Чехова.

 Прекрасными актерами сцены были директор школы Федотовский Василий Николаевич, Агафонова Анна Ивановна, Смирнов Василий Михайлович и некоторые другие учителя.

 Мне особенно запомнилась пьеска-шутка Чехова "Предложение"


Действующими лицами  в этом маленьком спектакле были:
Степан Степанович Чубуков, помещик.
Наталья Степановна, его дочь, 25-ти лет.
Иван Васильевич Ломов, сосед Чубукова, здоровый, упитанный, но очень мнительный помещик.
Действие происходило в усадьбе Чубукова,  в ходе которого завязался горячий спор о земле.   

"...Наталья Степановна.(она же на сцене Агафонова Анна Ивановна) Виновата, я вас перебью. Вы говорите «мои Воловьи Лужки»... Да разве они ваши?
Ломов. Мои-с...
Наталья Степановна. Ну, вот еще! Воловьи Лужки наши, а не ваши!
Ломов.  ( Федотовский Василий Николаевич) Нет-с, мои, уважаемая Наталья Степановна.
Наталья Степановна. Это для меня новость. Откуда же они ваши?
Ломов. Как откуда? Я говорю про те Воловьи Лужки, что входят клином между вашим березняком и Горелым болотом.
Наталья Степановна. Ну, да, да... Они наши...
Ломов. Нет, вы ошибаетесь, уважаемая Наталья Степановна, — они мои.
Наталья Степановна. Опомнитесь, Иван Васильевич! Давно ли они стали вашими?..."

Если бы вы, уважаемый читатель, видели и слышали всё, что происходило на сцене, вы бы оценили игру самодеятельных артистов  на уровне столичных актеров.
 Те, кто  видел  эту постановку своими глазами, подтвердят мои слова.




 

 Даже я, будучи учеником 7-го класса, и мой одноклассник Муравьев  Юрий   были заняты  актерами  в постановке «Злоумышленник» по А.П. Чехову.
 Поставить этот спектакль на «большой сцене»,  решила  наша пионервожатая Тамара Ивановна Майорова.

 Она с нами истово репетировала целый месяц, пока слова  текстов у нас  не начали отскакивать от зубов.

И вот настал  наш  день, а точнее, вечер.

 Мы с Муравьевым, как два лицедея, в волнении жутком стоим на этой сцене.

Юрка,  с наклеенными усами, в военном кителе не по росту и в милицейском картузе, с грозным видом сидит за столом, застеленным  красным  полотном.
На столе графин с водой и стакан.

 
Я, изображая тощего, маленького мужичонка Дениса Григорьева, «в пестрядинной рубахе и латаных портах», босиком,  с бородой и париком из пакли  на голове,  стою (как на паперти храма) на сцене перед  сотней зрителей  с глазами.


Я так вошел в роль, что мне  на самом деле было стыдно стоять и отвечать  этому «злобному следователю» ( Муравьеву),   на каждый его заковыристый вопрос свои коротким ответом:
 
-Чаво?...


  И так это длилось, пока (этот лягавый) следователь  в милицейском картузе своим долбаным вопросом:- Для чего же тебе понадобилась эта гайка? - не выбил, наконец,  из меня признание:
- Гайка-то? Мы из гаек грузила делаем...»

Я уже начал  замерзать  на сцене (дело было зимой, а на улице мороз под - 30 градусов стоял).    Вопросы следователя меня откровенно стали так злить, что захотелось вместо  реплики вмазать   по его наглой, муравьевской, морде с наклеенными усами. Я держался, как только мог.
 Каждую минуту сцена для  меня  всё больше казалась эшафотом.

 Ну, думаю,  скорей бы спектакль этот закончить.  Босиком-то на  холодном полу, каково стоять, носом уже  зашмыгал. Но от этого натуральность  моей роли стала  только реальнее.
 
   
А этот гад, «фашист не дострелянный»,  следователь «Муравьев»  сидит себе в валенках и делает вид, что протокол пишет. Ему-то хоть и не тепло было, но и не холодно.
 Но он в это время понимал, что я дрожу не перед ним,а от собачьего холода.

 Я уж ему и про «шилишпера» рассказал,  и  как его ловить полагается.
А он  всё   продолжает меня на сцене держать,  на руки  свои подышит- подышит, и дальше пишет.
 
Я ему тогда  русским языком, по –вологодски, прошепелявил:

-«Это мы понимаём... Мы вить ни все отвинчиваём... оставлеем... Не без ума делаём... понимаём...»

Потом,  резко отвернулся от него и сделал два шага к кулисам, и спрашиваю, уходя со сцены:
—  «Так мне итить ?»
 
Он как вскочил со стула и как заорал на меня, путая текст :  - «Стой, Жгутов!!! ( забыл, что я Денис Григорьев в роли) Я должон  тибя  в тюрьму отправить».
 
 Зал истерически хохотал.

Тут уж я  совсем, от холода в теле, одичал, но в ответ тоже, как и он, огрызнулся грозно, наступая на следователя со сжатыми кулаками, ( Юрка испугался моего озверелого вида и стал  пятиться от меня ) и словами текста добил его:
 
— «То есть, как же в тюрьму? Ваше благородие!
Мне некогда, мне надо на ярмарку; с Егора три рубля за сало получить..»

Потом резко развернулся и бодро пошел прочь со сцены, забыв, что  заключительная сцена оставалась ещё не законченной.

 Опомнился я уже  за кулисами, когда увидел Тамару Ивановну, которая замахала мне  руками, пытаясь вернуть меня на сцену,  и услышал, как Муравьев кричит в мою сторону:

—« Молчи, не мешай»


Все последующие свои слова  по тексту я уже произносил из-за кулис.
Зал  зашёлся в гомерическом  хохоте: - кто-то  звал меня идти за гайками и ловить шилишперов, кто-то кричал следователю- «Лягавый, выйди только из клуба, получишь за Шурку».
 
 Спектакль удался. Народ два дня радовался. А потом в школе меня долго  подразнивали "Шилишпёром".

 А я на другой день лежал на печке  с температурой под сорок.

За самовольное оставление сцены  Тамара Ивановна меня не  журила.
Вот так, на своей шкуре, я понял фразу- «Искусство требует жертв».


Но ведал, не гадал  я тогда, что, спустя лет  тринадцать, мне придется долго работать следователем и  расследовать дела особой важности в отношении     настоящих злоумышленников, и «откручивавших гайки», тоже.


Правда, мне и ещё раз пришлось выступить  с клубной сцены  на конкурсе чтецов.  Я читал стихотворение А.С. Пушкина «Полтава»

«..И с ними царские дружины
Сошлись в дыму среди равнины:
И грянул бой, Полтавской бой!...

..Сшибаясь, рубятся с плеча.
Бросая груды тел на груду,
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают, разят,
Прах роют и в крови шипят.
Швед, русский — колет, рубит, режет.
Бой барабанный, клики, скрежет,
Гром пушек, топот, ржанье, стон,
И смерть и ад со всех сторон….»

  Читая стихотворение, я представлял себя участником  этой яростной битвы. Бегал по сцене с воображаемым  штыком, колол и резал,  при этом старательно выделял слова «колет, рррубит, ррррежжжетт, практически не  делая промежутков между словами.


Директор школы, Федотовский  Василий Николаевич, после того как смолкли жидкие «овации», попросил меня прочесть стихотворение ещё раз.  Потом он мне, за победу в конкурсе, лично вручил  книгу Л.Н. Толстого «Война и мир».


В 1956 году активно шла подготовка к VI Всемирному фестивалю молодёжи и студентов, который открывался в июле 1957 года в Москве.

 По этому случаю проводился отбор ( по сегодняшнему - кастинг)  претендентов на фестиваль.

Вот и в нашем  клубе два дня шёл концерт местной самодеятельности. Певцов и танцоров собрали из нескольких сельсоветов.
 
 Но мне  на том концерте запомнились две  исполнительницы русских песен: Шура Майорова и Виноградова Эльза.

Они и призёрами  этого концерта-марафона стали, даже в Вологде на смотре- конкурсе хорошо выступили, но до Москвы, как мне помнится, не доехали.


http://www.proza.ru/2014/03/20/1178