1. Азазель

Толенька Воронов никогда в жизни, за все свои двадцать шесть лет, не ругался матом. Нет, он, безусловно, знал обсценную лексику. Но не употреблял ее. Это казалось ему безнравственным и грубым. Мама с папой, интеллегентнейшие люди, так приучили, и он привык.
Он не ругался даже тогда, когда крохотный черный котенок, грязный, как будто выскочил из лужи, выбрал его вместо дерева, спасаясь от злющих собак. Толенька как раз в тот день надел свой самый лучший костюм, подаренный мамой галстук, белоснежную рубашку, и собирался в гости к родителям, к которым должны были прийти друзья детства со своей дочерью Светланой. Костюму пришла хана, на рубашке отпечатались следы лапок, а тонкий атлас не выдержал коготков мелкого террориста и пошел затяжками. Толенька стряхнул с ноги вцепившуюся в икру шавку, посмотрел на расплывающееся по порванной штанине пятно крови, снял с головы котенка и пошел домой.
Он не ругался матом, претерпевая в травмпункте укол от бешенства. Он только вздыхал, когда родители позвонили и обиняками пересказали ему все, что сказала Светлана, когда выяснилось, что он не придет. Он назвал котенка Азазелем, постелил ему старенькое махровое полотенце на кресло, выкупал мелкого злодея с противоблошиным шампунем, обзаведясь длинными и очень глубокими царапинами на руках, груди и ногах. И решил, что кот был ниспослан ему свыше, чтобы уберечь от такой грубой девушки в качестве предполагаемой пассии.
Толенька не ругался, в общем, никогда. Даже когда Азазель вскочил на клавиатуру и запорол почти готовый код, над которым молодой человек бился всю ночь и уснул, уткнувшись головой в сложенные на столе руки. И тогда, когда подросший пакостник уронил со стола новехонький, свежекупленный монитор двадцати шести дюймов в диагонали.
- Азазе-э-э-эль... - протянул Толя, глядя, как смачно хрястнулись двадцать тысяч кровно заработанных сначала о чугунную батарею, а потом и об пол. Кот сидел на краю стола и недоуменно подергивал ушами. Ну, шел, ну, зацепил самым кончиком хвоста, с кем не бывает? И вообще, ставить на стол нужно нормальные мониторы, чтоб порядочному коту было, где лечь и погреться!
Толенька аккуратно сложил в коробку хлам, оставшийся от жидкокристаллического, плоского и глянцево-черного новшества, вынес его на помойку, достал из кладовки древнейший семнадцатидюймовый "Самсунг", подключил его и ушел ставить себе кофе. Когда он вернулся в комнату, Азазель преспокойно дрых на допотопном чудище, являя собой иллюстрацию к пособию "Как правильно дрессировать человека".
На двадцать седьмой день рождения родители подарили Толе скромный конвертик, с не менее скромной суммой, которую сумели собрать для любимого сына из своих более чем скромных зарплат. Молодой человек был растроган и смущен: он уже пять лет, как старался обеспечивать сам себя и помогать родителям, и больше рассчитывал в этот день на мамин фирменный пирог с грушами, чем на такой подарок. Но даже эти несчастные две тысячи русских денег делали ему погоду в покупке весьма необходимой запчасти для его ноутбука. Попорченного, кстати, все тем же неугомонным Азазелем, пролившим горячий и сладкий кофе хозяина на несчастную машину. Через пару часов после ухода родителей Толенька обнаружил заветный конвертик, так опрометчиво оставленный на комоде в спальне, в виде мелких конфетти. О том, чтобы нести купюры в банк и просить поменять, даже речи не шло.
- Азазель, ну ты и... вредина! - в сердцах высказался Воронов. Кот, настороживший, было, уши, как-то разочарованно мяукнул и гордо прошествовал мимо хозяина. Толенька посмотрел на его задранный хвост и "бубенчики", вздохнул и пошел за веником и совком, так и не пнув подлую тварь под зад.
Терпение хозяина черная шерстяная скотина испытывала два года, творя пакости сообразно кошачьего разумения, а иногда и свыше него, как казалось Воронову. Если бы за долготерпение и ангельский характер давали медаль, она бы уже украшала грудь Толеньки. А то и не в единственном экземпляре. А потом Азазель, с наступлением поры своей кошачьей зрелости, повадился утекать на улицу и трахать там всех подвернувшихся кошек, зима-не зима, дождь, снег, грязь - все ему было нипочем. Двухлетний кошак вымахал стараниями хозяина в здоровенную зверюгу, бил морды тем шавкам, от которых в котячьем своем младенчестве спасался на Толеньке, не боялся собак покрупнее, высокомерно задирая пушистый черный "флагшток" и чуть ли не цыкая зубом. Не опасался он и детей, норовивших поймать кота и потискать его, уж больно красив был Азазель, шерсть лоснилась и переливалась на солнце, меховой воротник всегда был любовно вычесан Толенькой, как и пушистые "штаны". Азазель привык и уже не кусал руки, его купающие и холящие, а если и бил по ним лапами, то старательно втягивал острейшие, заточенные на ближайших деревьях, когти. Ласку он не особенно любил, проявляя независимый и гордый характер. Но неизменно приходил к хозяину спать по ночам, укладываясь всем роскошным телом вдоль него, обнимая лапами предплечье и заводя громкую, но весьма мелодичную "колыбельную" для Толеньки.
Из одного из своих побегов "в пампасы" Азазель вернулся больным. Воронов, зашивавшийся с очередным проектом, не сразу заметил, что кота, которого он по возвращению выкупал и вычесал, как-то подозрительно долго не наблюдается в поле зрения. А потом для Толеньки и его любимца начался ад кромешный. Ветеринар, осмотревший вялого и какого-то пыльно-тусклого кошака, призвал Воронова не особенно надеяться на выздоровление:
- Панлейкопения, молодой человек.
Толенька трясущимися руками выгреб из карманов всю наличку, что была, около трех тысяч, и сдавленным, хриплым голосом сказал:
- Лечите, ****ь. Он мужик, справится.
Азазель поднял одно поникшее ухо, открыл сочащиеся гноем глаза и совершенно таким же, как у хозяина, голосом мякнул.

Толенька не спал над Азазелем ночи, колол, ставил капельницы, и руки у него больше не тряслись. Умывал мордочку и протирал свалявшуюся шерсть, драил полы, проветривал комнату, снова колол и отпаивал кота. К концу лечения выглядел хуже питомца. Но Азазель выздоровел. А сам Воронов свалился с подхваченным где-то гриппом, помноженным на переутомление. Азазель пришел к нему на кровать и забрался на грудь. Весил он после болезни совсем немного, роскошную шубу пришлось остричь из-за колтунов, и кот казался скелетом в облезлой шкуре. Когда температура у Воронова поднялась до критической и он свалился полутрупом, уронив мобильник на пол, в себя его привела острая боль в руке. Азазель остервенело кусал его за запястье, бил лапами и хрипло орал. А потом зализывал укусы и царапины. В его зеленых глазах ясно читалось:
"Живи, ****ь, ты же мужик! Ты же вытащил меня!"
Толя позвонил в скорую и родителям. Скорая увезла его и маму в больницу, отец подхватил кота: снова бредивший сын повторял только одно: "Присмотрите за Азазелем".
После ветеринарно-больничной эпопеи Азазель перестал шкодить. Как отрезало. Шуба у него отросла, он снова набрался сил и наглости, но иногда, в особые моменты, подходил к Толеньке, поднимался на задние лапы, укладывая передние молодому человеку на колено, и как-то застенчиво бодал его руку, тянувшуюся погладить.

<Ты, конечно, странный такой человек. Спокойный и неконфликтный. Я думал - рохля, совсем без яиц. Ты же даже этими смешными словами не ругался, когда я пакостил. Но ты - сильный, вожак, мой альфа-кот. И я найду и приведу к тебе хорошую самку, вожак. Достойную тебя. Ту, что поймет, что под твоей мягкой шкуркой и незлобивым нравом скрыто мудрое горячее сердце и стальной костяк. Не будь я Азазелем!>