Титановый паяц

Сердце для Мариаса

Так тоскливо, хоть плачь...
       Смешно - ведь плакать-то я как раз и не могу. Все могу - кулаком обшивку малого десантного катера прошибить, в выхлопную дугу голыми руками влезть. А оплакать тебя не могу.
       А хочется не просто плакать - выть, как смертельно раненый талассийский волк. Шарахнуть по панели шестой энергоцентрали, чтоб смялось до пола - и выть зверем, пока не порвется сердечная мышца. Смешнее некуда: у киборга на девяносто девять процентов - живое сердце. И мозг. Больше ничего нет во мне живого. Лучше бы и не было.
       Внутри меня разрывает этим воем. Ма-а-а-а-ар!!!! Внутри. Снаружи стоит за пультом глыба титановая, за датчиками следит. На искусственном лице - ни одной эмоции не отражается. А внутри - сверхновая и неумолчный вой, день и ночь: Ма-а-а-а-ар!
       Почему нам не стирают память? Так просто - забыть, как нес на руках, умоляя подождать, потерпеть, не уходить... Нет, не стерли. Нет оснований, капитан Лакоста, все показатели в норме. А я корчился внутри своего искусственного тела, выл, сходил с ума, слыша: "Сожалеем..."
       Знаешь, у меня было сильное сердце. Но мне сказали, оно не подошло тебе по показателям. Знал бы раньше - рванул бы титановые пластины моей брони, выдрал прочь этот проклятый кусок плоти, который тебе даже так послужить не смог... Мар...
       Я облажался, облажался полностью. Я не сумел дотянуться и тебя закрыть собой. Даже хуже - я должен был предотвратить, предупредить все это. Я никуда не гожусь. Пусть твердят, что я не безопасник, и не мог знать о проникновении на территорию объекта террористов... Я должен был! А теперь я должен просто стоять и следить за показателями. А тебя нет рядом. И никто не хлопнет по плечу: "Давай, Каро, удачи", закрывая за мной испытательный отсек.
 Ты верил в перерождение, Мар. А я... Но так просто проигнорировать зеленый огонек, сменяющийся желтым, а потом и алым, отключить камеры, чтобы не слепило их сиянием пошедшей вразнос экспериментальной установки. Сейчас, еще немного... Подожди меня, Мар. Отправимся на перерождение вместе, ладно?
 "Конечно, Каро. Удачи".

***


 - Вчера, в лаборатории антивещества прогремел взрыв. К счастью, никто из ученых не пострадал, разрушена установка антиматерии и один из роботов, вышедший из-под контроля, по чьей вине и произошла авария. Эксперты говорят, что всему виной некое излучение, повлиявшее на искусственный мозг робота. Как утверждают руководители проекта, в нем больше не будут использоваться подобные устаревшие машины.
       Мариас Дареми вздохнул, выключил плазменный экран и потер подбородок. Странно, конечно, что они назвали Каро роботом. Хотя... Как еще называть киборга, у которого живой - только мозг? Ну, и еще, кажется, сердце... Правда, об излучении он им твердил давно, вот и доигрались. Ну, мало было террористов, стрелявших в главном зале? Теперь еще и это... Хоть на работу не выходи. Впрочем, ему, после операции пересадки сердца, еще долго проходить реабилитацию.
       Зазвонил видеофон. Мариас подошел к экрану, нажал прием.
 - Мар, ты хотел узнать, чье сердце тебе пересадили?
 - Конечно, Санна.
 - Его звали Каро Лакоста. И по документам он мертв уже два десятка лет.
       Чашка падает из рук.
 "- Пожелай мне удачи, Мар.
 - Давай, Каро, удачи.
 - Люблю тебя.
 - Иди-иди, титановый паяц".
______________________________________________

Если вы слышите, люди


Когда программа покорения космоса перестала быть откровенно убыточной, а начала приносить реальные дивиденды, то есть, когда открыли теорию "Иголки", с расходом человеческого материала не считались. Человечества - пятнадцать миллиардов, сотня-другая не стоит упоминаний. А нас, этого самого "материала", было почти шесть тысяч. Тех, кого позже назовут Парни Из Титана. Тех, кто отправился в дальний космос на первой "Игле". Тех, кто вернулся оттуда почти мертвым.
       Мы знали, на что идем. Знали, что можем не вернуться вовсе. Из шести тысяч трехсот выжили (относительно, конечно) пять тысяч семьсот сорок три человека. На волне всеобщего ликования нас не задвинули в дальний угол - нас спасали. Вот только спасать-то было практически нечего, кроме наших мозгов. Кому-то повезло больше, у них оставались еще кое-какие внутренние органы неповрежденными. Но в основном, нам дали искусственные тела, в которые заключили живые мозги. Да только толку от этого оказалось немного. В первые пару лет из этих пяти тысяч семисот сорока трех остались в живых только сто двадцать. Остальные не сумели приспособиться, принять то, что им теперь недоступны обычные человеческие радости, да даже эмоции выразить - и то не как. Не приспособлены были наши лица и голоса к выражению эмоций, даже жесты получались механическими и однообразными.
       Мы бы приспособились, как мне кажется, останься мы калеками. И, возможно, терпеть сочувствие людей тоже было бы нелегко, но видеть, что к тебе относятся, как к бездушной жестянке - во много раз тяжелее. От этого и сходили с ума. Мы ведь чувствовали себя живыми, даже когда перестали ощущать голод, жажду, вкус, запах - у нас оставались фантомные, но казавшиеся такими реальными, чувства. Нам представлялось, что стоит только постараться - и можно будет почувствовать запах цветка, любимый с детства вкус карамельки... Можно будет, коснувшись руки человека, ощутить не просто прикосновение, но и тепло, мягкость кожи, ее текстуру...
       Нам обещали создать более совершенные тела. Но прошли годы, и о нас просто забыли. Как людей, нас перестали воспринимать почти сразу. Сложно принять за человека титановую махину, которой не нужна даже одежда.
       "Игла" летела туда и обратно всего три года. У нас были семьи, друзья, любимые. Я собрал информацию о всех, кто выжил... Они нас бросали. Кто-то - сразу, резко и, наверное, более милосердно. Кто-то пытался мягко и "гуманно", а на деле - тянул жилы, убивая этим медленным отдалением. Ни у одного из нас не осталось близких. Ни. У. Кого.
       Люди, если вы меня слышите, если мой канал радиовещания еще не забили помехами, я хочу вам сказать: мы тоже живые! Мы тоже хотим любви, тепла, понимания. У нас есть эмоции, есть чувства! Если у вас еще осталась совесть - лучше убейте нас.
________________________________________________

Живой человек


Рамон пробирался задворками крохотного космопорта, коих, после модного бума на частные космические яхты на Земле-матушке развелось, как проплешин на шкуре шелудивого пса, самозабвенно матерясь и на бюро трудоустройства, выдавшее ему направление в жопу мира, и на отца, который, узнав, что в его бизнес сын не пойдет и под страхом смертной казни, пригрозил тем, что закроет ему путь в любой другой.
 - И грузчиком в алкогольный мини-маркет не примут, так и знай! - орал Энрике Гонсалес, потрясая перед носом Рамона кулаками и брызжа слюной. Рамон не знал, чем так провинились перед отцом грузчики из алко-маркетов, но выслушивать размышления о собственном скудоумии не желал - развернулся и ушел из дома.
       Снять с персональной карты удалось только три с половиной тысячи интер-баксов, а потом она оказалась заблокирована. Рамон в сердцах сломал тонкий пластик и вышвырнул в урну. На три тысячи удалось снять комнатку в рабочем квартале Лос-Диегоса, на два месяца. И усиленно искать работу, потому что, кроме платы за комнату, Рамон хотел бы еще питаться не водой и сухарями, а чем-нибудь посущественнее. Полученное втайне от отца (он до сих пор изумлялся, что это удалось) образование техник-пилота позволяло наняться либо на внутрисистемные рейсы, либо на частную яхту.
       Только выстояв в огромных очередях в бюро трудоустройства почти месяц, среди таких же неприкаянных неудачников с таким же куцым образованием, Рамон понял, что крупно влип. К концу второго месяца он начал понимать, что влип не просто крупно, но еще и в дерьмо, потому что, когда удавалось добраться до оконца секретаря-делоприемщика, тот (или та) смотрел в его бумаги, в монитор своего компьютера, и выдавал одну и ту же фразу: "Сеньон Гонсалес, сожалеем, но для вас вакансий нет". Что дело нечисто, Рамон понял, когда после него, с таким же точно образованием, парнишка получил карту-направление в один из частных космопортов. Рамон снова протиснулся к окошку, игнорируя возмущенные вопли, и прошипел:
 - Или вы меня трудоустроите, или передайте моему папаше, что я лучше сдохну под забором в канаве, чем вернусь.
       Через час в его кармане лежала карта-направление сюда. На билет пришлось потратить остатки денег, он добирался трое суток, и последние двое из них питался только водой из вагонного кипятильника - денег не было даже на немудреный хот-дог из вокзального общепита.
       От голода голову то и дело обносило туманом, он пережидал минуты слабости и снова шагал по извилистым закоулкам между служебными помещениями. Наконец, бетонные стены ангаров раздвинулись, и он выломился на небольшое поле, поросшее в трещинах бетона упрямой синеватой травкой, сотню раз уже облученной выхлопами старт-ракет, но упорно цепляющейся за жизнь. В центре поля, как памятник человеческому эгоцентризму, возвышалась... нет, не яхта - почтовик, переделанный из яхты. То, что это почтовик, Рамон понял сразу же - на покрытом пятнами коррозии металле обшивки золотился древний символ почты - почтмейстерский рожок и молния, и гофрированный прямоугольник, в который они были заключены.
       Рамон достал карту-направление, вчитался в расплывающиеся перед глазами буквы и застонал: "Private postal service", гласили они. Но деваться ему было уже попросту некуда. Рамон собрал все мужество и упрямство, и побрел по полю к почтовику, намереваясь если не наняться на него, то сдохнуть под дюзами старт-ракет - точно.
       Он трижды обошел кораблик по периметру, так и не обнаружив трапа к комингсу гостеприимно распахнутого люка. На четвертом круге сверху донесся скрежет, потом механический голос спросил неожиданно человеческими словами:
 - М-да, упертый парнишка. Ну, и что же тебя привело сюда?
       Рамон задрал голову и увидел ЕГО. Именно так, большими буквами. Потому что ОН был размером с трех - нет, не Рамонов - отцовских громил-охранников, из металла и искусственной кожи, в невообразимых размеров комбезе из авиационного брезента. Рамон восхищенно выдохнул:
 - Нихуя себе! Парень из титана!.. - и сверзился в голодный обморок.
       В себя он пришел на узенькой коечке, в каюте, больше напоминающей шкаф-пенал, под капельницей с витаминами. И, едва он открыл глаза, на стене напротив засветился терминал, и тот самый титановый андроид проговорил, глядя на Рамона:
 - Ну, рассказывай, парень.
       Рамону ничего не оставалось, кроме как выложить свою историю без утайки. На искусственном лице андроида не отразилось ни единой эмоции, зато жест был настолько говорящим, что Рамон чуть не захихикал - капитан Глен, как представился андроид, почесал в титановом затылке титановыми пальцами, рождая скрип металла по металлу, пожал широченными плечами и выдал:
 - Ну, окей. Если приспособишься - будем напарниками.
       Начал он инструктаж с самого насущного на тот момент - обеда для техник-пилота. И за это Рамон готов был вылизать "Мэдхэттер" от дюз до рубки, без преувеличений. А когда желудок наполнило приятное тепло легкого куриного бульона с хлебом, большего капитан Глен ему не позволил - "только не после долгой голодовки, парень" - Рамон осознал, что не просто принят, но и жив.
 - В общем-то, обязанности пилота, навигатора и все такое прочее, я выполняю сам, да и ремонтные работы, в основном, тоже. Но есть места, куда может добраться только человек. Это понятно?
 Рамон бешено закивал:
 - Сэр, я готов на любую работу, хоть гальюны драить!
       Капитан долго смотрел на него, потом кивнул:
 - Отставить гальюн. Он кристально чист. Вылет у нас через два дня, день тебе на приведение себя в сносное состояние, день - на ознакомление с кораблем и мелкий ремонт.
 - Сэр, есть, сэр! - отрапортовал Рамон и... уснул.
       Потом ему было до жути стыдно, но капитан только молчал, не выказывая ни порицания, ни одобрения. "Мэдхэттер" он привел в идеальное состояние, всего-то и требовалось - поменять пару реле и компенсаторов на цепях питания там, куда капитан со своими габаритами пролезть не мог. И они стартовали.
       Много позже Рамон начал понимать, что у андроида-капитана были и эмоции, и чувства. Просто средств для их выражения не было. Через полгода работы он научился чувствовать их. Теперь он знал, когда пауза в разговоре означает смех, когда - нахмуренные брови, ему казалось, что он научился читать капитана Глена. Механический, ровный, слегка скрипучий голос андроида расцветился для него домысливаемыми эмоциями. А за титаном и псевдо-кожей он увидел того капитана Глена Лукаса, фото которого удалось отыскать в сети. Когда-то давно один из первопроходцев космоса, капитан "Иглы", вернулся из первого полета первого межпространственного корабля землян непоправимо искалеченным. А был высоченным чернокудрым, зеленоглазым красавцем. Таким отныне и навсегда Рамон его и видел, не обращая внимания на титановые сочленения тела андроида.
       Глен оказался остроумным и весьма образованным, он был прекрасным собеседником и неистощимым кладезем шуток, знаний, историй. Свою частную почтовую компанию он открыл на скопленную за два десятка лет пенсию - ему деньги были все равно ни к чему, а вот космос, несмотря на то, что искалечил его, манил, как магнит. Глен выкупил у разорившегося бизнесмена космопорт и яхту, переоборудовал ее, зарегистрировал свою фирму, и уже добрый десяток лет мотался по всем возможным маршрутам, развозя почту, мелкие заказы на доставку, иногда даже пассажиров.
       Через год Рамон вызвал его на откровенность, и капитан, смущаясь и то и дело пожимая плечами, признался, что техник ему тоже, в общем-то, был не нужен - в грузовом отсеке был принайтован ремонтный дроид.
 - Просто хотелось, чтобы рядом был живой человек. Ты не первый, Рамон. У меня было шестеро напарников. Дольше двух месяцев не продержался ни один.
 Рамон неприкрыто удивился:
 - Почему? Их что, не устраивала возможность бездельничать и получать за это зарплату?
       Он преувеличивал, конечно, бездельничать Глен ему не позволял с того момента, когда Рамон, отъевшись, перестал засыпать после еды от недостатка сил. В обязанности техник-пилота вменялось учиться, учиться и еще раз учиться. Глен даже добыл для него приставку на комм, позволяющую запоминать учебный материал во сне. За год Рамон прошел половину программы обучения на мастер-пилота, выучил три языка и современную систему программирования.       Теперь он мог бы без проблем отыскать себе высокооплачиваемую работу, о чем ему капитан и намекнул. Рамон устроил безобразный скандал, скатился в истерику, пообещал, что прикует себя к старт-ракетам, но борт "Мэдхэттера" не покинет ни за что. Глен пожал плечами, но юноша увидел фантомную растерянную улыбку на его искусственном лице: капитан такого явно не ожидал.
       Три года пролетели, как сон, и Рамон вполне отдавал себе отчет в том, что сон этот был для него счастливейшим за всю его жизнь. То, что давал ему капитан Глен, не смог бы дать никто. И вовсе не в материальных благах было дело. Рамон однажды взялся проанализировать свои чувства, и понял, что попросту влюбился в своего капитана. Это почему-то не стало шоком. Он принял это, как должное. И так же принял как должное короткое, очень осторожное объятие и тихое "Прости" в ответ на свое признание. Ему было достаточно того, что Глен рядом. А удовлетворить тело... ну, мальчик он большой, у него и руки есть. А если не хватает рук - в секс-шопах ого-го какой выбор, на любой вкус и цвет.
       Беда случилась нежданно, как это всегда и бывает. "Мэдхэттер", хоть и был когда-то яхтой первого класса, все же изнашивался, достать некоторые запчасти для него с течением времени становилось все более проблематично.
 - Надо бы поменять кораблик... но денег на новый почтовик у меня нет, - вздыхал капитан. А Рамон, однажды слетав на выходных домой, поговорил с отцом. Старик Гонсалес, за три года поразмысливший и прикинувший, что другого наследника у него не будет, а упрямство и целеустремленность сына делают ему честь, пообещал выделить сумму, достаточную для покупки почтового малотоннажного корвета, если Рамон возьмется курировать небольшую дочернюю компанию. Тот согласился, и в последние месяцы занимался изучением дел компании, попутно проходя курс экономики и финансов. И выбирал в каталогах будущего преемника "Мэдхэттера".
       В очередном рейсе у них полетела система охлаждения. Вот только понятно это стало, лишь когда она отказала во время приземления. Маневровые двигатели пошли вразнос, стало невозможно управлять траекторией корабля.
 - Так, Рамон. Бери управление на себя.
 - А вы, капитан?
 - А я буду твоим передающим элементом, - хмыкнул андроид, сбрасывая комбез и идя к переходному шлюзу. Его голос теперь звучал из динамиков. - Сейчас я выберусь наружу, буду подпинывать маневровые сопла, а ты говори мне, куда, какое и на сколько градусов. Понял?
 - Так точно, сэр. Глен, а... с тобой все будет в порядке?
 - Конечно, Рамон. Я же "парень из титана".
       Юноша явно услышал смешок, не прозвучавший в реальности. Успокоиться он не успокоился, но собраться удалось. Садились они в аварийном режиме, не на свое поле, а на большой космодром, как приказал Глен. Он прекрасно понимал, что надолго его не хватит - титан в выхлопах двигателей горел так же хорошо, как и любой металл, кроме керамосплава. И если Рамон останется в живых - это будет просто чудо. Он не умел молиться, но тогда, теряя части своего тела по кускам, он мысленно просил Того, кто присматривает за человечеством, спасти парнишку. То ли его услышали, то ли капитан грохнул на эту посадку весь запас своей удачливости, но они сели. И даже почти аккуратно. Рамон, которого тряхнуло в кресле пилота, рассчитанном на мощную фигуру андроида, так, что лопнули ремни безопасности, сломал себе оба запястья, ударившись о приборную панель. Но остался в сознании, даже сумел открыть люк спасателям, кинувшимся к почтовику. Его вынесли из корабля на носилках, Рамон соскользнул с них, бросаясь туда, где косо врылись в бетон дюзы маневровых двигателей. От капитана осталась лишь верхняя часть тела, и та была оплавлена до неузнаваемости. Но юноша чувствовал, что он еще жив, жив мозг, управлявший этой грудой горелого металла. А капитан Глен думал, что справился, черт возьми. И ему было не страшно уходить.
 - Вот же, бесполезная железяка! - один из спасателей пнул искореженное тело Глена. Рамон закричал, отшвыривая его сломанными руками и не чувствуя боли:
 - Не сметь! Он такой же живой человек, как и мы! Капитан! Капитан, вы меня слышите? Капитан! Глен, ну, пожалуйста!
       От удара цепь системы жизнеобеспечения мозга заискрила и окончательно сдохла. Но еще восемь минут Глен Лукас знал, что в этой вселенной его считал живым целый один человек.

***


 - "Мэдхэттер", старт разрешаем. Спокойного космоса, капитан Гонсалес.
 - Благодарю, - прозвучал в динамике ровный голос капитана почтового корвета.       Диспетчер космопорта мысленно улыбнулся: сейчас этот сумасшедший парень снова скажет...
 - Глен, пожелай мне удачи.