Приключения охотника Кузьмы Фундуклеева. сказки

   
   
ДРЕМОТНАЯ СОЛЬ
 
   Услышал я как-то, что в далекой Уссурийской тайге хищного зверья развелось видимо-невидимо! И что там, в дремучих лесах, эти самые звери, держат в страхе все местное население. Не раздумывая ни минуты, я схватил свое ружье и отправился на выручку к таежным жителям.
   С первых же шагов по Уссурийской тайге меня обступили, присущие этому краю, громадные деревья. Куда ни глянь - мхи и лишайники переплетались с непроходимыми зарослями элеутерококка.
   "Медвежьих следов на земле и царапин от их могучих когтей на коре деревьев в этой местности многовато", - подумал я, осторожно ступая по звериной тропе.
   И только подумал, вдруг слышу страшный топот!
   Приложил я ухо к земле… судя по тому, как трещали сучья, чувствую - здоровенный  зверюга! И все это несется прямо на меня! По весу, не иначе как медведь или лось! Снимаю с плеча ружье, прижимаюсь к вековой березе и взвожу курки. Неожиданно, вместо медведя и лося на меня выскочил бешеный конь! Широко раздувая ноздри и закусив удила, он мчался, разрывая тяжелыми копытами мхи и лишайники!
   Увидев меня под березой, конь неожиданно встал на дыбы, дико заржал, а затем, припустив вдвое, скрылся в зарослях элеутерококка.
   "Несчастный конь - подумал я. - Откуда он здесь взялся?".
   И только закинул ружье на плечо, как вдруг, надо мной, раздается хруст сломанной ветки и разъяренный медвежий рев! Смотрю вверх и вижу: висит на березе огромный медведь-шатун. Зацепился он передними лапами за надломившуюся ветку, на которой, видимо, и сидел, а теперь болтал в воздухе задними лапами, пытаясь ухватить ими за ствол дерева.
   Я сразу же догадался: "Этот медведь-шатун поджидал пробегавшего здесь коня, а я его спугнул!".   
   Молниеносно срываю с плеча ружье, целюсь и нажимаю на курок. И вдруг… осечка! Нажимаю на второй… опять осечка! Пока перезаряжал ружье, косолапый хищник успел дотянуться до ствола дерева, оттолкнулся (медведи-шатуны в этих краях очень прыгучие) и, прыгая с ветки на ветку, почти как обезьяна, скрылся в присущих этому краю громадных деревьях.
   В лесу, как охотнику, так и зверю нужно быть готовым к любому повороту событий - в тайге не только под медведем может сломаться ветка. У любого, даже самого матерого хищника, на охоте перед решающим броском может неожиданно подвернуться лапа, невыносимо зачесаться нос или над самым ухом предательски закуковать кукушка.
   Что до охотника, то при встрече с лютым зверем патроны могут оказаться не того калибра, на мушку ружья запросто может сесть назойливая трясогузка и раскачивать ружье, не давая прицелиться; или бравада, присущая молодым охотникам - желание отбросить оружие в сторону и пойти на зверя в рукопашную. Или же - вот, как  сейчас - ружье даст осечку.
   Те патроны, что оказались с осечкой, я не стал выбрасывать, а предусмотрительно вставил их опять в патронташ - если по ним хорошенько стукнуть они еще смогут выстрелить.
   "Конь был с седлом, - отметил я про себя, - а где же наездник? Видимо, животное сбросило седока, и бедняга нуждается в помощи!"
   Тут я вспомнил случай, когда однажды в Шервудском лесу, самом туманном лесу Британии, один неопытный охотник со своей собакой застрял в лисьей норе и неделю ожидал вызволения!
   Рассудив таким образом, я без промедления поспешил по следу коня, но в обратном направлении, на поиск попавшего в беду наездника, и вскоре вышел на небольшую таежную деревушку.
   В деревушке я обнаружил  горюющих крестьян. Таежные крестьяне, увидев, что я охотник, бросились ко мне и рассказали о том, что в лесу объявилась стая из восьми кровожадных медведей-шатунов, и что эти самые шатуны истребили у них весь скот! В деревне  остался один конь, который все время бегает, чтобы медведи его не поймали.
   "А поймав коня, они неминуемо примутся и за нас!" - заключили несчастные крестьяне и горько закручинились.
   Я их успокоил, попросил не расходиться и немедленно отправился на охоту.
   Осмотрев следы от копыт, я понял, что конь скачет по лесу вокруг деревни, по одним и тем же тропам.
   "Значит, косолапых разбойников следует искать где-то у тропы", - догадался я, и решил использовать этого последнего деревенского коня, как наживку.
   Для этой цели я влез на дерево над тропой, заслышав знакомый топот, примерился и, когда конь оказался подо мной, ловко прыгнул в седло! Еловые ветки нещадно хлестали меня по лицу, березовые стегали по спине, а с кедровых веток градом сыпались орехи! Но не смотря ни на что, с ружьем в руках, привстав на стременах, я зорко вглядывался вперед, и когда увидел поперек тропы стаю медведей-шатунов, стоящих во весь рост на задних лапах, смело направил коня в самую гущу!
Однако шагов за десять до хищников конь неожиданно испугался и встал на дыбы! Ружье вылетело из моих рук и зацепилось за сук высоко на дереве; я же кубарем скатился вниз!
Случилось непредвиденное: конь ускакал, до ружья не дотянуться, а напротив семь медведей-шатунов: семь пар горящих глаз, ряды острых когтей и клыков! Внутри у меня все похолодело – хочу пошевелиться и не могу! Только про себя и гадаю: а где же восьмой?
Вдруг сверху надо мной раздается оглушительный треск! Это под восьмым медведем, что сидел на дереве в засаде, опять неожиданно подломилась сухая ветка, и огромный хищник с ревом рухнул вниз!
К счастью, зверь падал не когтями вперед, как намеревался, а спиной. Пока он летел вниз, я сумел точно определить место его падения, раскинуть там свой патронташ и направить патроны прямо на стаю.
От удара тяжелой медвежьей спины по зарядам раздался оглушительный залп!
Когда дым рассеялся, оказалось, что все медведи-шатуны сражены наповал!
Потом я снял с дерева ружье, связал шатунов между собой лыком, поймал скакавшего очередной круг коня, привязал к нему поверженных медведей, прыгнул в седло и поволок трофеи к крестьянам.
Когда же притащил всю стаю в деревню, вдруг слышу за спиной медвежье сопение. Оглянулся, и что я вижу – связанные мной косолапые живы – здоровы, спят безмятежным сном и дружно сосут свои лапы! Меня осенило – конечно же: я так спешил на охоту, что вместо обычных зарядов, впопыхах схватил патроны, заряженные дремотной солью!
После попадания этой соли в свирепого и злого медведя-шатуна, зверь засыпает на часик – другой, а когда просыпается, с него спадает пелена агрессии и появляется чувство глубокой вины и досады за содеянные ранее проступки.
Так и случилось: чтобы загладить свою вину перед таежными крестьянами, медведи сами, вместо лошадей, впряглись кто в телегу, кто в плуг, а кто в борону.
До глубокой осени косолапые, не покладая лап, обстоятельно и добросовестно трудились: возили сено, пахали и боронили землю. А после засева озимых они вновь вернулись в родные берлоги к своим медвежатам и медведицам.


КЛЕКОТ АФРИКАНСКОГО ПЕЛИКАНА


Иногда я захожу в лес лишь для того, чтобы слушать и "читать" его звуки. И вот однажды иду я в Уссурийской тайге с ружьем и слушаю каждый шорох. Где-то далеко, в зарослях багульника, крикнул заяц… кричит заяц первый и последний раз в своей жизни, когда попадает в лапы к хищнику, предостерегая таким образом своих собратьев о грозящей им опасности. Слышно было, как в кустах орешника, тяжело фыркая, готовил себе подстилку к "лежке" крупный зверь. В лесном ручье резвилась никем непуганая форель. И вдруг, совсем рядом, среди знакомых мне таежных звуков раздался свистящий клекот африканского пеликана! Это был надрывный клекот пеликана-самца, потерявшего свою стаю…
Не каждый год стая пеликанов из далекой Африки на пути к кипящим от рыбы лесным рекам и протокам Уссурийской тайги может выдержать длительный перелет; зачастую ослабевшие птицы поворачивают назад, не достигнув и середины пути. Заветной цели достигают две-три пары, но это самые упрямые, голодные и агрессивные особи!
Клекот повторился, а вслед за ним послышались и чьи-то осторожные шаги. Такие шаги могли бы принадлежать медведю-трехлетке, крадущемуся на задних лапах. Видимо, голодный хищник решил напасть на обессилевшую птицу.
Мне стало жаль одинокого потерянного пеликана.
Вступить в схватку с молодым медведем, и даже заломать косолапого я могу один, голыми руками. А потому, чтобы отвлечь медведя на себя и спугнуть пернатого рыболова, я затопал ногами и зашумел ветками! Однако результат оказался прямо противоположным: и клекот стал громче, и шаги ближе… а еще через мгновение в мою грудь неожиданно уперлась чья-то огромная рогатина!
К счастью, в нападавшем с рогатиной я узнал местного егеря и тигролова Потапыча! Вот за поступь крадущегося медведя вкупе с недюжинной силой охотники Потапычем его в тайге и прозвали. Это он на весь лес свистел в рожок-манок, который и подражал клекоту африканского пеликана.
Как оказалось, бесстрашному тигролову необходимо было изловить хозяина тайги – уссурийского тигра. А единственная возможность приблизиться в тайге к свирепому полосатому хищнику на расстояние рогатины – голос этой крупной водоплавающей птицы. Слушая клекот пеликана, уссурийский тигр закрывает глаза, затыкает лапами уши, качает головой и благоговейно замирает, не замечая, что происходит вокруг него. В это время он не опаснее домашнего кота, свалившегося в кадку с медовухой, и любой охотник может брать этого пеликаномана голыми руками.
Так как мы с Потапычем давние друзья, я предложил ему помощь в поимке тигра, он, конечно же, согласился, и мы двинулись в путь.
Неожиданно, прямо перед нами, из кустов орешника раздался звериный храп! Взяв каждый свое оружие наперевес, мы устремились в сторону "лёжки"! "Зверем" оказался уже знакомый мне по схватке с медведями-шатунами конь. Видимо, этот конь устал от бешеной скачки по лесу и прилег отдохнуть. Животное меня сразу узнало. А так как дорога предстояла неблизкая, мы сели на этого коня и продолжили путь верхом. Егерь с рогатиной в руке управлял конем, я же, сидя к нему спиной, с ружьем прикрывал тыл. Мы шли мелкой рысью по звериным тропам.
Часа через три тропа пошла круто вверх, и после недолгого подъема мы оказались на вершине утеса. Под нами, в широкой лесной протоке, косяками безмятежно нерестились тучные таймени, и было их так густо, что отдельным особям приходилось нереститься стоя.
Мы были зачарованы и потрясены открывшейся перед нами панорамой заповедных мест Уссурийской тайги, где еще не ступала нога ни человека, ни домашнего животного.
Вдруг… наступила тишина, какая обычно бывает перед бурей, хотя в небе, до самого до горизонта – ни облачка, кроме одного, что проплывало прямо над нами.
Неожиданно, прямо из этого облачка, нас атаковала целая стая голодных и разъяренных африканских пеликанов! Захваченные врасплох, мы оказались беззащитны перед натиском этих прожорливых пернатых хищников. Они наседали со всех сторон: оглушали нас ударами своих могучих крыльев, яростно выдергивали из патронташа патроны, рвали одежду, цеплялись за ружье и рогатину; своими оранжево – желтыми лапами-ластами хлестали нас по щекам. Мы изнемогали под ударами тяжелых клювов: все патроны были проглочены птицами, а сил хватало лишь на то, чтобы не выпустить из рук ружье и рогатину…
Вдруг конь, невозмутимо стоявший под нами, как будто что-то вспомнив, громко и протяжно заржал! К нашему счастью, как оказалось, пеликаны абсолютно не переносят лошадиного ржания! Нам невероятно повезло – ведь стая этих птиц может в клочья разнести любого, кто появится вблизи мест нереста таежных тайменей. Пеликаны в ужасе стремительно взмыли вверх, исчезли в уходящем облачке, а еще через мгновение белым камнепадом рухнули на нерестилище тайменей!
Мы осторожно подползли к краю утеса и посмотрели вниз: своими мощными крыльями они оглушали неповоротливых тайменей, поднимали над собой одну рыбину за другой, и выдавливали из них в свои ведерные клювы-ковши зернистую красную икру. Отбросив в сторону, наполовину опустошенных тайменей, хищные птицы победно клекотали, потрясая красными от икры головами, да так, что слетавшие с их клювов икринки залепляли глаза кружившим неподалеку надоедливым чайкам, и те, вмиг ослепленные, беспорядочно падали в воду. Таймени же, едва придя в себя, облегченно вздыхали, и уже налегке резво устремлялись нереститься дальше, в верховья многочисленных речушек и ручьев необъятной Уссурийской тайги.
Вот-вот должен был появиться тигр! Многое в тайге говорило о его приближении: тревожно захрюкали кабаны, занимая круговую оборону, натужно засопел медведь, заваливая на всякий случай валунами вход в свою берлогу, а с той стороны, где лесная протока соединяется с рекой, донесся отчаянный голос зверя, предостерегающего об опасности!
Мы посмотрели в сторону реки. На противоположном обрывистом берегу таежной реки закачались кусты багульника, и показалась огромная голова тигра, а затем появился и весь грозный хозяин Уссурийской тайги! Он стоял на задних лапах, с закрытыми глазами, и зачарованно слушал голоса пирующих пеликанов. В своих огромных лапах он сжимал охрипшего от крика, насмерть перепуганного зайца.
Вдруг край берега под тяжестью тигра начал проваливаться, лапы его разжались, а зайцу только это и было нужно! Он вывернулся из ослабевших лап, оттолкнулся от хищника, прыгнул в кусты багульника и исчез. Тигр же качнулся в сторону реки, шумно, с краем обрыва, рухнул вниз и скрылся под водой!
В этом месте спокойное течение меняется на стремнину – река скачет по камням в узком ущелье между грядами сопок и бурно вливается в лесное озеро.
Мы поскакали к озеру!
У самого устья, на отмели озера, скрытое на половину водой, качалось полосатое тело тигра. Вытащив тяжелого бездыханного хищника на сухое место, мы с Потапычем положили его на спину, и, сгибая к брюху задние лапы, откачали из него воду. С последней излившейся каплей воды тигр неожиданно очнулся, и готов был кинуться и растерзать нас! Но тигролов Потапыч вовремя навалился на него своей огромной рогатиной, прижал к земле, а я перехватил и поочередно связал матерому хищнику передние и задние лапы.
После того, как мы перевязали тигру пасть, я напомнил Потапычу, что у нас есть рожок-манок, и что сию минуту следует извлечь из него так чарующие нашего пленника звуки. С первыми аккордами птичьего клекота хищник успокоился, обмяк, прикрыл глаза и добродушно заурчал.
Мы осторожно подняли полосатого гиганта, перекинули его поперек коня; следом в седло сел егерь, а за ним и я.
Уже через год в столичном цирке наш тигр отважно прыгал сквозь горящие кольца и мастерски жонглировал зайцами! А вместо револьвера у дрессировщика, на всякий случай, всегда висел на поясе рожок-манок, подаренный ему таежным тигроловом Потапычем.


                СХВАТКА С МАНЧЖУРСКИМ УДАВОМ


В тот год, как обычно, я отправился на охоту в Уссурийскую тайгу. Но то ли зверь в это время был особенно осторожен, то ли я громко топал ногами по лесу, так или иначе, но за месяц охоты мне не удалось ни подстрелить, ни даже увидеть ни одного маломальского хищника, ни дичи. Хотя время от времени из густой травы на лесных полянах до меня порой доносилось подозрительное шуршание.
Я начал было уже подумывать о возвращении домой, как вдруг увидел огоньки незнакомой деревушки. Дело было к вечеру, и я постучался на постой в первую избу. Дверь мне открыли три старушки-близняшки.
Радушно встретили, накормили.
–А вот молочком, родимый, угостить не сможем, – пожаловались они. – Беда у нас – коров кормить нечем. Пришли к нам невесть откуда бесчисленные стада кроликов. Всю траву-мураву вокруг деревни до земли съели, того и гляди помрут наши буренки голодной смертью, а вслед за ними и мы, горемычные! – запричитали они.
Я попросил их не отчаиваться и на следующий день взялся за отлов полчищ этих прожорливых зверьков. А так как мужское население деревушки состояло преимущественно из неопытных охотников, пастухов, сборщиков ягод, грибов и лесного ореха, мне пришлось самому по всему лесу ставить петли, плести сети и сбивать плоты.
Бывало, выйдешь проверять петли, а в каждой по два-три кролика, а то и с десяток набьется. Или же захватишь сеть за оба конца и тянешь по лесу, как невод, а длинноухие вцепятся зубами сквозь сеть в траву, в кусты орешника или в зеленые побеги на пнях, да так, что вместе с уловом кроликов мне приходилось волочить за собой пласты дерна, кусты орешника и выворачивать пни.
Всех отловленных кроликов я рассаживал на плоты и по особой горной реке сплавлял в бескрайние монгольские степи. Там, на приволье, они научатся давать стрекача и уже через годик-другой самые шустрые из них вновь вернуться в тайгу, но уже в качестве зайцев.
Как я ни старался, однако, справиться в одиночку с небывалым наплывом длинноухой "саранчи" мне оказалось не по силам – чем больше я их ловил, тем больше их и прибывало. Но случилось так, что запах этой самой крольчатины учуял огромный удав из соседней Маньчжурии и приполз в нашу округу. А как известно, кролики для удавов – самое любимое лакомство.
С появлением этого змея поголовье прожорливых зверьков, к счастью, резко пошло на убыль. Но, к сожалению, оказалось, что если кролики у удава были как бы на первое блюдо, то на второе… змей повадился выслеживать грибников и сборщиков ягод, пугал женщин, детей и старушек, и по слухам – питался неопытными охотниками.
Однажды я пошел в лес проверять петли, но к моему удивлению все они были пусты; пусты были и сети – кроликов в лесу не осталось! Неожиданно в кустах орешника послышался подозрительный шорох. Я подумал, что это последний кролик, и решил его подстрелить. Осторожно подкрался, раздвинул кусты. Вдруг чувствую, что-то смертельно захлестнуло грудь! Да, так оно и есть – это был коварный маньчжурский удав! Я только успел увидеть, как из кустов орешника выползает кончик его хвоста.
Кольца удава на груди все сжимались… и сжимались!
Собрав последние силы, я начал их развязывать! Пока развязывал на груди, он запутывал ногу, пока распутывал ногу, он заматывал руку, пока разматывал руку, он закручивал вторую руку! Но я сумел вывернуться и хватил удава прикладом по спине! Удав злобно зашипел, отполз в сторону, и грозно раскрыл свою пасть! И тогда я решил выстрелить прямо в его открытую глотку! Но пока прицеливался и нажимал на курок, хитрый удав успевал подпрыгнуть вверх, притом еще вытянуться в струнку, и пуля, войдя в одно отверстие, беспрепятственно вылетала из другого! И так несколько раз! Тогда я отбросил ружье в сторону, обхватил змея посередке, повалил на землю и начал крепко-крепко сдавливать! Но благодаря своей скользкой шкуре рептилия всякий раз выползала из моих рук!
Не раз оторвавшись от змея, я с трудом переводил дух, а удав, оскалив зубы, тяжело шипел, и наоборот – уже я начинал яростно шипеть, а удав, вывалив свой язык, тяжело отдувался!
Солнце уже скрылось за верхушками западного хребта Сихотэ-Алиня, а нашей схватке не было видно ни конца, ни края. В тайге стремительно темнело. И когда в потемках трудно было разобрать, где у кого рука или хвост, нога, голова или туловище, я снял с себя шляпу, надел ее змею на кончик хвоста, и эту приманку подвел к его широко раскрытой пасти. Удав, думая, что это я, набросился на шляпу и начал яростно, метр за метром, поедать свой хвост! Вскоре в кромешной тьме змей возмущенно зашипел и неожиданно затих. «Видимо, съел сам себя», – решил я, и в темноте, на ощупь, тронулся в обратный путь.
А через






                (продолжение на сайте Литрес)