Поэт

«Погиб поэт! - невольник чести!» - так в своё время воскликнул классик. Но назло ему деятельная жизнь штабелями рождает каждый год вереницы юных служителей искусства. Когда-то они брали в свои ещё не окрепшие пальцы гусиные перья, потом перешли на стальные, затем воображение и шаловливые ручки захватили химические карандаши.
Сейчас же им достаточно лишь пробежаться по клавиатуре компьютера, и на горящем священным огнём поэзии мониторе из глубин небытия родятся монументальные строчки. Именно к этой когорте извечных спутников томной хохотушки Музы и мечтал присоединиться молодой человек.
Семнадцатилетний, с темными и жёсткими волосами, стоявшими как ёршик не его непокорной голове, он был полон решимости. В глазах горел огонь.
Звался паренёк Федей. По паспорту — Фёдором. В душе — Теодором. Пора молодости, влюблённости захватила юного интеллектуала, который по генеральному плану родни морально готовился к сдаче единого государственного экзамена.
Но нужно писать стихи. Необходимо быть не как все. Потому что все вокруг не такие как все. А он что, хуже?
И теперь, погружённый в возвышенные мечтания, русифицированный гадким паспортом Теодор вперил свой вдохновенный взор в окно нового мира — монитор.
Первым делом, сообразил юноша, надо написать о любви. Потом о Нью-Йорке, кофе и сигаретах. Дальше — как придётся, но обязательно про страдания. Он знал это точно. Читал в социальных сетях.
Так.... Любовь. Первая строчка: «Она любила нежный моккачино...». Хм, дальше дело пошло хуже. Почему-то в голову навязчиво лезла рифма: «А он был деревянный Буратино...». Стоп. Эту идею исчерпали уже давно вместе в замыслом о талантливом, но бедном резчике по дереву, который отзывался на имя Карло, и у которого не хватало средств на оплату услуг суррогатной матери, почему он и вырезал себе сына из полена.
Тогда будущий Блок с готовностью начал искать у себя страдания. Суп поел, вроде был чуток прокисший..., в школе тройку влепили за сочинение (завистливые бездари, ничего не понимают в искре истинного таланта).... Страдания всё как-то были не те. С неудовольствием заёрзав на своём мягком и уютном кресле, пока ещё неизвестный миру гений пера по прозванию Теодор, продолжал свой крестовый поход на нивы упорно сопротивлявшейся поэзии.

Я нежно поцеловал её колени,
Вокруг ягель поедали олени...

Да что ж такое! На этот раз океан негодования буквально захлестнул утлое судёнышко его терпения. Какие олени, что за совдеп? Может ещё про полярников, сталеваров и Малую Землю написать?! Такими темпами недолго и до получения не Нобелевской премии, а билета компартии. А тогда — прощай Нью-Йорк!
Кстати, Нью-Йорк! Вот оно! Из сети он знал, что девушки любят Нью-Йорк. А еще Париж, кофе и поэтов. Тут новоявленный Тедди смущенно покраснел, хоть и был один в комнате. Втайне понадеялся, что Катька из параллельного класса тоже увидит его стихи. Для этого собственно и зарегистрировался в сообществе молодых поэтов, где регулярно бывала его Кэтти. Ах да, эти ж стихи ещё написать надо...
Следующий час напоминал заседания Боярской Думы. Подперев кулаком подбородок и устремив чрезвычайно умный и толковый взгляд в пространство, Федя молчал. Он думал. Точнее думал Теодор, а то так не долго и до берёзок с деревнями, тоски по старине, а там — прощайте уже модные улицы Лондона.
За окном редко-редко щебетали воробьи. Казалось, в их маленьких глазёнках застыл уважительный вопрос: «Кто этот человек с таким титаническим челом? Кант? Эйнштейн? Достоевский?».
Спустя ещё час Теодор поднялся со своего мыслительного трона. Пора было пить чай с ватрушками. «Кажется, поэзия слишком узка для моего таланта... Ну ничего, буду писателем!» - решил юноша и радостно затрусил на кухню, откуда зазывно свистел на плите чайник. Стихи стихами, а ватрушки он оставлять боялся. Ещё съедят коварные родственники.