Он ждал с волнением... Глава 52 Мейлах...

               
                Когда со стороны, никто не подогреет,
                И острая любовь к жене,
                со временем, тупеет!

Из столицы Мейлах приехал поздно ночью, уставший и голодный. Чтобы не беспокоить Рахиль он не стал включать электричество и, при свете  луны увидев на столе контуры миски, решил поесть.

 На ощупь достал хлеб, ножик, ложку и приступил к еде. Суп оказался невкусный, но что поделаешь, сам виноват, нужно к ужину приходить. И в то же время жена позаботилась, приготовила, что смогла, за это спасибо!

 Только утром он сквозь сон услышал как Рахиль спрашивала у сына:
- Миша! Куда ты вылил помои, которые стояли на столе? Я туда смела крошки и объедки для Дориной сучки. Где, где... Здесь, на столе вчера стояли.

 Как не выливал? А куда же они делись? Неужели этот ёлупень съел и не подавился?

Мейлаха, вспомнившего вчерашний "суп", стало подташнивать, но он, оставаясь "глухим", не подал виду, что слышал разговор. Поднявшись с постели не стал завтракать, а побежал на почту.

Письмо от Софочки уже два дня ждало получателя. Вскрывая конверт дрожащими руками, Мейлах даже не предполагал, что в нём находилась семейная путёвка на две персоны в тот санаторий, в которым их свела судьба.

 В тёплом, пышущем любовью письме сообщалось, как она, Софья Борисовна, скучает, ждёт и надеется на скорую, благополучную встречу. Он тоже об этом мечтал, разгребая и отметая все препятствия, мешающие встрече.

На работе, в их дебильной школе, работала проверочная комиссия "оттуда". Один верхний начальник, расценив предложение о создании партшколы на базе учреждения для умственно неполноценных как политическую незрелость, приказал именем партии отметить всех своей немилостью – убрать без выходного пособия, без права занимать хлебосольные места повышенного комфорта, то есть - номенклатурные.

Как бы жизнь не расставляла людей, всё равно впереди окажется последняя сволочь, поэтому Карьеревича – всё же перевели начальником на актуальную отрасль хозяйства - поднимать молочное производство, а остальных рассовали  по местным дырам, чтоб знали, как давать советы, о которых не просят!

 Мейлаху было всё равно, и его уже ничего не огорчало – он готовился к отъезду.

Возвратившись домой, Мейлах объявил супруге о намерении ехать в санаторий по выделенной горящей путёвке.

- Опять поедешь тугрики добывать? Или уши ремонтировать? – глядя в лицо мужу, спросила Рахиль, а потом добавила: - И чем это ты зарабатываешь? Может, партшколы создаёшь из красивых женщин?
 
Не получив никакой реакции на свои слова, она успокоилась. Ей тошно было вести беседу с человеком, который не слышал её и, главное, не мог огрызаться.

 Это лишало её разговорного стимула, и делала жизнь не интересной.

Мейлах готовился к отъезду обстоятельно. Завершив все хлопоты со справками и анализами, он с сапожником Яшей Курвицем  сделали в чемодане второе дно и две потайные полости, в которые упрятал документы, деньги и письма Софьи Борисовны, с ними Мейлах ни как не желал расставаться. Они ему были дороги своей теплотой и искренностью.

 Новую челюсть от Давида Марковича он зашил в подкладку шляпы, а челюсть от Доры, решил надеть в дорогу.
Долгожданный день отъезда наступил.

Мейлах шел с небольшим чемоданом, в шляпе и костюме с галстуком. На его руке зависла расстроенная Рахиль, не желавшая отпускать Мейлаха на курорт, предчувствуя, что это добром не закончиться.

- Мейлах, зачем нам этот курорт, разве тибе дома плохо? Давай вернёмся – супчика покушаешь, на диване полежим, нарушим, как следует, божью заповедь  «Не прелюбодействуй», с Мишей песенку споёте про еврейское счастье, наоборот…

 К Доре сходишь, стихи ей почитаешь, кто этой крысе, кроме тебя почитает? Сходишь проведать Федю с Васей. У них плохо со здоровьем, они пить бросили и организм протестует. Проведай их, поддержи протестующий организм, а то они не выдержат, помереть могут!

Ты, наверное, за деньги обижаешься? Ну, не хочу я их отдавать раввину и остальным. Пусть будут  для дома, для семьи. Тебе они совсем не нужны – нельзя деньгами портить детей и мужей, они тогда не будут глупостями заниматься!

За челюсть тоже не обижайся. Чего бы она лежала на окне? Ещё упадёт куда-нибудь. Или что ей делать у тибя во рту,  всё равно выбьют, а в ломбарде ей как раз хорошо и спокойно! Как ты сам этого не понимаешь?

- Чего молчишь? Ты думаешь, я не знаю, как  ты притворяешься глухим? – и Рахиль мгновенно изобразила Мейлаха с открытым ртом и придурочным видом.

- Я тибе, ни Ке Ге Бе, миня просто так не проведёшь. Это я в милиции за ширмой сидела вместе с подполковником.

 Между прочим, интересный мужчина, – сказала Рахиль и поддернула руками груди, поправляя, видимо, выползающую вату, - он миня туда пригласил как консультанта по особо важным делам. Есть у них такая привычка чужих жен приглашать на женскую консультацию.

 Кого ты хотел обмануть? Ты только об этом подумать не успеешь, а я уже тебя висчитала!  В общем, пора домой, в свои пенаты!
 
Мейлах шел настойчиво, только вперёд, к поезду, и ничего его уже не могло сбить с этого намерения.

 У открытой двери вагона Рахиль, используя последний шанс задержать мужа около себя, обвила его шею руками и непрерывно целовала, стараясь усыпить бдительность и задержать, чтобы он  не успел погрузиться на поезд.

 Мейлах, обслюнявленный Рахилью Менделевной,  как «зонт, зацелованный дождём», если говорить образными словами поэтессы Варвары Черковской, заскочив в последнюю минуту в вагон,  сплюнул остатки поцелуев в грязный угол тамбура и с остервенением вытер губы рукавом пиджака.
 
Поезд тронулся. Мейлах опасливо посмотрел на перрон, не высовываясь из окна. Рахиль Менделевна, стоя около знакомого ей столба, в который она въехала лбом в прошлый раз, энергично помахивала косынкой в след уезжающему Мейлаху.

В купе, традиционно, на троих, заседала весёлая компания. Мейлах от участия отказался. Показав на уши, от разговора воздержался и, положив под сиденье чемодан, под подушку – туфли, он забрался на свою полку, и наконец-то спокойно уснул.