Фёдор Фёдорович Шольц

   Федя Шольц родился 1 февраля 1905 года в Санкт-Петербурге. Он был вторым ребёнком  в семье надворного советника Фёдора Фёдоровича Шольца и Лидии Карловны в девичестве Андерсон. Первые годы жизни о Феде заботилась мама и няня, а потом до гимназии он был вверен заботам и воспитанию бонне.

   Отец Феди служил в Санкт-Петербургской сухопутной таможне, и там же семья занимала большую квартиру. По воспоминаниям Феди любимым его занятием было бегать по коридорам таможни, осматривать грузы, хранившиеся в пакгаузах, и всё это он делал несмотря за строгий запрет отца. Часто в этих походах его сопровождала сестра Нина, которая была на два года старше Феди, и с которой он был очень дружен.

   Когда Феде исполнилось 7 лет, он поступил в гимназию. В это же время, в 1912 году, родители Нины и Феди расстались, и дети остались жить с мамой. Лето, как правило, Лидия Карловна и дети проводили в имении своих родных, Василия и Евгении Лучинских в Финляндии. Лидия Карловна очень дружила со своей сестрой Евгенией, подружились и их дети, Нина, Федя  и Кирилл.

   В детстве Федя очень любил, когда к ним в гости приходил морской офицер, капитан третьего ранга Владимир Свиньин. Он был мужем Фединой двоюродной сестры Лиды. Память об этих визитах Федя пронёс через всю жизнь, и, будучи уже в годах, рассказывал о том восторге, который вызывал у него тогда вид мундира и со сверкающими на нём орденами. (О Владимире Александровиче Свиньине – отдельный рассказ в этом блоке). 
 
   Феде исполнилось 12 лет, когда в России произошла февральская революция. Уже пожилым человеком он вспоминал митинги на площадях и улицах Санкт-Петербурга. Рассказывал, что он как и многие мальчишки забирался на деревья, слушал ораторов. Ему всё это было очень интересно, хотя, конечно же, он мало что понимал.

   Вскоре после октябрьского переворота и прихода к власти большевиков жизнь в России коренным образом изменилась. Уже в конце 1917 года были национализированы промышленные предприятия и банки, вскоре национализация затронула всю частную собственность на недвижимость в городах. В начале 1918 года начался «квартирный передел». «Буржуазным элементам» оставляли по одной комнате на каждого взрослого человека и ещё одну для детей, остальные комнаты отдавались въезжавшим пролетариям. При этом всё имущество освобождаемых комнат описывали и въезжающие делили его между собой. И «уплотнение» это было лишь началом начавшегося тогда произвола.

   На фоне всех этих социальных преобразований общество раскололось на тех, кого захлестнула эйфория перемен, тех, кто новую власть не принял и готовился к сопротивлению и, наконец, тех, кто взирал на всё со стороны, надеясь на то, что скоро всё наладится. В первую очередь люди ждали от власти преодоления голода, но на этом фронте улучшений не наступало. Начались контрреволюционные мятежи – новая власть начала их вооружённое подавление, начались репрессии. Голод, разруха, репрессии большевиков,— всё это вело к резкому недовольству населения. 1918 год стал годом начала долгой, жестокой и кровопролитной гражданской войны.

   Жизнь в Петрограде становилась всё более трудной. У Лидии Карловны были небольшие денежные сбережения, но они быстро  таяли в условиях начавшегося голода и быстрого роста цен на продовольствие. Как и многие «бывшие» она стала распродавать вещи, одежду – всё, что можно было тогда продать. Посильную помощь оказывала старшая сестра Мария Карловна Бунина. Ещё одна сестра, Анна Михайлова, осталась в Киеве, и связь с ней оборвалась. Младшая сестра, Евгения была в эмиграции в отделившейся от России Финляндии. Старший из братьев Лидии Карловны, Василий, опасаясь репрессий, вместе с семьёй уехал в Иркутск и обосновался там. Второй брат, Владимир, также скрывался от новой власти и жил на нелегальном положении где-то в окрестностях Петрограда.
 
   В начале 1920 года в эмиграцию уехала Мария Карловна. В этих условиях и Лидия Карловна решила бросить всё в Петрограде и переехать к брату Василию в Иркутск – он уже давно звал её туда. В Иркутске Федя и Нина продолжили своё образование, прерванное событиями в революционном Петрограде. Феде к тому времени исполнилось 14 лет. Он поступил в один из старших классов тамошней гимназии или образовавшейся на её месте школы. После школы Федя, окончил курсы электромонтёров и начал работать по этой специальности.

   В 1924 году Федина сестра Нина вышла замуж и уехала с мужем в Читу, а Федя с мамой переехали в подмосковный город Одинцово. Скоро к ним приехала и Нина, муж которой был репрессирован. Нина нашла работу в Москве в танцевальном коллективе, стала зарабатывать, но заработки эти были небольшими. А ведь надо было на что-то жить и платить за жильё, и одеваться.

   Федя по приезде тоже начал искать работу. Он устроился электромонтёром, но работы было мало, и заработки, особенно вначале, были незначительны. Федя нервничал, всё время искал подработку, и они с мамой радовались, когда он что-нибудь находил. Вот что писала Лидия Карловна в Польшу своей племяннице Марусе Каспрович (август 1926 г.) *:

    «У нас дела не особенно хороши. Федя хоть и служит ещё,  но всё под страхом, что дело их лопнет. Хозяин конторы влез в долги, договор с Обществом расторгнут…он сам не унывает, но мы в страхе все, ужасно обидно будет.
Федя ожил, стал совсем другим человеком, весёлый энергичный, он ведь, кроме работы в конторе, взял ещё агентуру (т.е. работал агентом – авт.), так что приезжает в 5 ч, пообедает и бежит по посёлку и деревням, берёт заказы на домовые доски, которые каждый домовладелец обязан вывесить (№ дома и фамилию). Наш Совет пошёл ему навстречу, так что он ещё на этом зарабатывает…»

   Постепенно Федя втянулся в работу, и их с Ниной заработков стало хватать и на то, чтобы заплатить за жильё, и на то, чтобы купить себе самое необходимое из одежды и обуви. Прошло несколько месяцев, и вместе с новогодним поздравлением Лидия Карловна в письме к Марусе писала:

   «Федя стал работать агентом, рублей 50-75 может зарабатывать в месяц... Работа очень тяжёлая и даже опасная. Я всегда волнуюсь и болею душой за него, пока он ни вернётся благополучно домой. Он проводит нумерацию домов по деревням и сёлам, делает иногда по 20 вёрст и больше; всё больше лесом по колено, а иногда по пояс в снегу. На днях вернулся в 10 часов вечера – я себе места не находила от волнения: ведь шёл ночью лесом, а день был скверный, снежная метель, дороги занесло, он заблудился. Теперь будет ездить по железной дороге дня на 2-3 с ночёвкой, где придётся, конечно, ночевать в избе, т.к. приходится делать списки домов  по фамилиям, домов до 200, а потом, когда уже доски готовы, собирать деньги, что очень трудно, т.к. платят неохотно, в один день не собрать. Вообще работа неблагодарная и малоинтересная, но приходится и этим заниматься за неимением ничего лучшего. А рассчитывать на лучшее нельзя – безработица страшная. В особенности страдают молодые. В учреждениях всех сокращают, всё режим экономии.

   Ко всем прочим трудностям добавилось и то, что Федю не принимали в профсоюз. А не быть членом профсоюза – значило лишиться всех льгот и, в первую очередь, возможности бесплатной врачебной помощи.
 
   В том же письме Марусе Лидия Карловна ещё писала о сыне:

   «Сейчас он, хотя и выглядит плохо - худой, бледный, плохо спит, страшно нервничает, но чувствует себя ничего. Туберкулёзный процесс желёз кончился…
…На днях явился на  военно-медицинский осмотр, где признали его негодным для военной службы, слава Богу! Политику он свою забросил, хотя взгляды не переменил, но уже не так горячо относится – ведь ему и здесь не повезло: за нашу «связь с заграницей» его не утвердили комсомольцем».

   Родные за рубежом знали о положении семьи и по возможности помогали, посылали им деньги. Одна из племянниц Лидии Карловны, Лидия Свиньина, жившая в Англии, хотя и сама нуждалась, всё же находила возможность посылать тётке деньги. В конце 1927 года она, заканчивая письмо к матери (Марии Карловне Буниной – авт.), писала:

   «…должна бежать на почту послать Атаевым (Атаевой Лидии Карловне – авт.) два фунта и хочу, чтоб поскорее получили, хотя бы к Новому году…»

Помогала млашая сестра Лидии Карловны, Евгения Лучинская, и вторая её племянница Маруся. Лидии Карловна писала тогда Марусе (май 1927 г):
 
   «Спасибо тебе, моя милая, за желание помочь нам. Но ради Бога, этого не надо делать, мы сейчас не нуждаемся. В мамином письме я подробно пишу о Фединой службе… Тебе есть, кому помогать. Вот Лидочка (Лидия Свиньина-авт.) меня возмущает и вместе с тем до слёз трогает: опять прислала на Пасху 1 фунт, т.е. 9 руб 40 коп. Я уже ей писала, чтобы не посылала. Сама ведь работает, лишнего нет. Иринку (дочь Лиды – авт.) надо подкормить и одеть. Бог даст, оправимся, верну ей когда-нибудь.
   Сейчас, конечно, нам ещё трудно, т.е. многое что нужно. Главное, Нине одеться – всё-таки она бывает на людях, да и Феде требуется на службе прилично быть одетым. Вот жаль, что мы не можем получить старых вещей от вас, это для нас дороже денег. Тётя Женя хочет нам из Финляндии с кем-то прислать, два раза она нам так присылала».

   Лидия Карловна очень переживала за Федю: он часто простужался, но долго болеть не мог – нужно было заботиться о семье, зарабатывать деньги. Жизнь молодого человека была трудная: тяжёлая непривычная работа, частые болезни, да ещё и психологические проблемы: у него не было круга друзей. Лидия Карловна писала Марусе (май 1928 г):

   «Жаль детей, особенно Федю, который сам больной и требует за собой ухода и внимания. А Нина молодец, она не пропадёт, она умеет приспосабливаться к этой жизни. К тому же она женщина, молодая, интересная у неё есть друзья, которые помогут в тяжёлую минуту. А Федя одинок…»

    В это время Евгения Лучинская, побывав в Польше в гостях у племянницы Маруси, приехала в Финляндию, где у неё должна была состояться выставка картин. Евгения уже давно задумала организовать выезд сестры и её детей за рубеж. По её мнению, наиболее приемлемым вариантом была Финляндия, где можно было какое-то время жить в доме её мужа, Василия Александровича Лучинского. Лидия Карловна писала тогда Марусе:

   «…тётя Женя зовёт нас в Финляндию, но разве это возможно?! Ведь сколько денег нужно! Она, верно, себе не представляет, а мы и не хлопочем по этому делу, слишком мало надежды на осуществление нашей мечты. Федя работает, проводит магистраль в дом, но эта работа даровая, он на ней учится, а товарищ спасает себя от неустойки…Уже 3-я неделя, как Федя ни копейки не приносит, а работа хорошая его ждёт… Нервничает ужасно, говорит и плачет. Если бы пришла твоя посылка, он бы успокоился бы... Брюки и ботинки – две острые нужды у него».

   Всё же Нине и Феде удалось уговорить маму, и она в сентябре 1928 года уехала в Финляндию.  Лидия Карловна прожила там несколько месяцев. Почти сразу после её отъезда заболела и попала в одну из Московских больниц дочь Нина. В это время Федя находился Одинцово и какое-то время ничего не знал о сестре. Потом, когда Нинины подруги сообщили ему, стал регулярно навещать сестру. Федя очень волновался и переживал за сестру, но, к сожалению, мало чем мог ей помочь.

   К тому времени Федя устроился работать на Одинцовский завод. Как и прежде он работал там электриком. В конце весны 1929 из Финляндии в Одинцово вернулась мама, а вскоре, выписавшись из больницы, туда же приехала и Нина. После перенесённой операции она нуждалась в уходе. Все материальные заботы легли тогда на плечи Феди.

   Через какое-то время на завод, где работал Федя устроилась машинисткой и Нина. Она познакомилась с работавшим там же Евгением Стрелковым, и вскоре вышла за него замуж. Сначала она с мужем Евгением жила в Одинцово, но в начале 30-х они переехали в Москву и поселились в квартире родителей Евгения. Вскоре туда же уехала жить и Лидия Карловна.

   Фёдор остался в Одинцово один.  Он продолжал работать на заводе и там же в 1928 или 1929 году поступил учиться в заводской техникум. Учился он успешно и с большим удовольствием. Нина писала о нём тётке, Евгении Лучинской:

   «Федя наш учится замечательно, я удивляюсь крепости его организма, который выдерживает  тяжёлую работу плюс учёбу… Мы-то устроились, а Феде очень трудно по столовкам, где кормят безобразно просто, и он очень часто голодает…
…Федя должен учиться дальше, нельзя жертвовать его карьерой. Он так хорошо и с таким рвением учится и так доволен этим. Учиться ему ещё долго, но если он проучится ещё 3 года, то это уже будет хорошо для него... »

   Окончив курс техникума, Федя решил поступить в высшее учебное заведение, но здесь на его пути возникло препятствие: его не отпускали с завода. Вот, что об этом писала Лидия Карловна в Лондон племяннице Лиде (1932):

   «Федя теперь к нам чаще приезжает, у него сейчас каникулы, 2 месяца он не учится. Хотел подготовиться за это время и держать экзамен в высший технический, но его не выпускают с завода, чем он страшно огорчён. Бегал на все докторские комиссии, нашли у него нервное расстройство на почве истощения, и всё же не отпускают – вот, какое закрепощение.
   А между тем его взялись даром подготовить за его прилежание  и вообще хорошее учение. Последний триместр он награждён ценными книгами… С горя он решил всё же даром время вечернее не терять, а приработать себе на костюм, ботинки и т.д. Работу ему предлагают со всех сторон, сколько хочешь. За чертежи, которые он выполнил в 2 часа, заработал шутя 30 руб…»

   Лидию Карловну очень беспокоит судьба сына. Она теперь живёт в Москве, но знает, как тяжело приходиться Феде одному в Одинцово. Она писала тогда Марусе: 

   «Я всё выжидаю. Должна ехать к Феде, но оттягиваю – условия у него много хуже. Федя всегда без денег, хотя получает немало.350, но за одну комнату 60 руб. платит, да вычет 40 руб. на займ  каждый месяц  (это были облигации государственного займа, обязательные для всех трудящихся – авт.) Обеды по 2 руб. такие плохие и скудные, что 2 раза обедает и то голоден. Боюсь, что с ним буду голодать. Главное – там нет белого хлеба. Конечно, если поеду к нему, то буду к Нине часто ездить гостить. Вообще трудно что-нибудь сказать, как сложится жизнь. Нина ворчлива, но у Феди характер более угрюмый, скучный. Вероятно потому, что он ещё не видел никаких радостей в жизни, а только одни лишения и нужду».

   И всё же Феде удалось уйти с завода. Он поступил в Московский электротехнический институт. Общежития в институте не было, жить у сестры он не мог, т.к. там в одной комнате жили уже трое: Нина с мужем и Лидия Карловна. Оставалось одно: искать комнату в Москве. Но для того, чтобы снять комнату в Москве, даже совсем маленькую, нужны были деньги и немалые.  И хотя Федя постоянно где-то работал, на комнату ему не хватило бы. И он нашёл выход: снял часть комнаты (это называлось «снять угол» - авт.) в районе Новинского бульвара.

   Комната располагалась в большой коммунальной квартире в доме, где раньше были конюшни какого-то графа. Позже конюшни эти перестроили и приспособили для жилья. Две из семи комнат квартиры принадлежали семье Яраловых. Хозяйка, Валентина Константиновна, была «из бывших». Она окончила пансион благородных девиц, знала иностранные языки. Её муж, Григорий Яралов был офицером царской армии. После революции он перешёл на службу в Красную армию и занимал там значительный пост. Но после гражданской войны он был в чём-то обвинён и расстрелян. Валентине Константиновне и двум её сыновьям, Борису и Владимиру, удалось как-то избежать репрессий, и они поселились в Большом Новинском переулке.

   Феде отвели «угол» в комнате, которую занимала Валентина Константиновна. Во второй жил сын Борис с женой Валентиной и дочерью Женей. Ко времени, когда туда поселился Федя, Борис уже 2 года, как был по чьему-то доносу арестован и сослан на строительство Беломорканала.

   Прошло немного времени и оказалось, что молодая и красивая Валентина и Федя полюбили друг друга. Вскоре Валентина развелась с мужем, и в январе 1935 года они с Федей поженились.
 
   Федя продолжал учиться в Институте, работал, и теперь у него была комната, в которой он жил с Валей и её семилетней дочерью Женей. Трудно сказать, как Лидия Карловна и сестра Нина отнеслись к этому браку. Скорей всего, приняли его, как должное. А молодые были счастливы. Скоро, в маё 1935 года,  на свет появилась дочка Наташа, а у Феди – новые заботы и необходимость больше зарабатывать. Лидия Карловна бывала часто у молодых, любила очень внучку, нянчила её. Наблюдая жизнь сына, она писала тогда племяннице Марии:

   «Федя много работает, семьи своей не видит, т.к. поздно приходит домой, но зарабатывает хорошо. Внучка растёт, забавная стала –  это наша радость…»

В    1937 у Вали с Федей родилась вторая дочка, Нина. Семья нуждалась в постоянной помощи, и Лидия Карловна переехала в семью сына. Жить приходится в жуткой тесноте, вшестером на 15 квадратных метрах. Федя зарабатывал много больше прежнего, но на такую большую семью денег всё равно нехватало. Лидия Карловна советовала сыну отдать Наташу в детский сад, говорила, что там с детьми хорошо занимаются, что там больше простора, и дети могут бегать и резвиться. А у них – теснота и приходится вечно дёргать её любимую внучку, донимать всяческими запретами. Но Валентина, а вслед за ней и Федя и слушать не хотели, ни о каком детском саде.

   В конце лета 1937 года в доме затеяли ремонт. Лидия Карловна вместе с Наташей на всё время ремонта уехали жить к Нине. Там им было много легче: Нина, её муж и родители мужа в маленькой Наташе, Таточке, души ни чаяла. Зато Феде с семьёй в это время пришлось много хуже. Лидия Карловна писала сестре:

   «…бедная наша остальная семья во главе с Федей прямо измытарились: живут у соседей, валяются на полу и переживают разные неприятности и лишения в смысле удобств. Счастье, что хорошая погода… Федя весь измотался, изнервничался, к тому же у него много работы. Зато очень много заработал. Купили себе много обновки и белья, и ботинки, жене платье шерстяное, на кофточку шёлку… Вообще обзавелись самым необходимым. Сейчас Федя переходит на другую работу, много лучше. Больше жалованье, но первое время нельзя будет халтурить, как он делал сейчас и на чём имел большой приработок – на одно жалованье не проживёшь. Будет получать 600 руб. Это только на стол и квартиру. Но потом, конечно, он также будет прирабатывать на составлении смет по строительству.

   В этом письме впервые упомянута работа Феди по составлению смет. Позже это станет главной его специальностью. Да, Федя стал зарабатывать много больше, но, к сожалению, ему пришлось бросить институт. Он недоучился каких-нибудь полгода и не получил диплом об окончании.

   В начале лета 1938 года у Феди с мамой случилось большое горе: после длительной болезни и перенесённых трёх операций скончалась Нина. Федя очень любил сестру, с детства она и мама были самыми близкими ему людьми. Нина умерла в Севастополе, и Федя очень хотел поехать туда вместе с мамой, похоронить сестру, но это в тех условиях оказалось невозможным, и Федя страшно переживал это, даже плакал от обиды.

    Глава большого семейства, Фёдор должен был искать заработки помимо основной работы. И он, как правило, находил их, работал даже ночами. Он стал зарабатывать чуть не двое больше прежнего, но при той дороговизне, что была тогда в стране и этого заработка только-только хватало. Хорошо ещё, что мама, терпя все неудобства, была рядом. Она помогала с детьми, стояла в длинных очередях за продуктами. Конечно, ей было нелегко, но она старалась помочь, видя, как надрывается на работе сын. Вот что Лидия Карловна писала Марусе о себе, Феде и его жене в январе 1940 года:

   «Вот 6 лет, как я живу у Феди, ни разу не болела. Я очень крепкого здоровья, выносливая очень, а на этот раз заболела.. Конечно, сдала сильно, худею, старею, но ничего не поделаешь, надо. Молодая наша вечно больна, всё что-нибудь болит. Главное – у неё камни в печени – по своей вине, не соблюдает диету и не исполняет предписание врачей… Всё труднее с каждым днём купить что-нибудь, очереди невероятные. Пойти в 6 утра уже поздно, рискуешь прийти без мяса, без масла, а к весне будет ещё хуже».

   Ко всем трудностям добавилось постоянное ожидание того, что должны снести дом, в котором жила семья. Разговоры об этом были начаты ещё в 1937 году. Но тогда решили дом не сносить, а сделать капитальный ремонт. И вот в 1941 году снова возникла угроза сноса дома. Лидия Карловна писала Марусе (январь 1941):

   «…над нами висит выселение по случаю ломки дома. Как устроит нас судьба неизвестно, думаю, что хорошего мало можно ждать. Федя бедняга очень нервничает и работает не по силам, а жена всё похварывает понемногу, то печенью, то желудком».

   Дом был старый, его перестраивали и ремонтировали, и, наверное, скоро бы снесли. Но случилось страшное: 22 июня 1941 года Германия внезапно без объявления войны напала на СССР. Началась война, длившаяся долгих 4 года.

   Немецкая армия стремительно наступала, продвигалась на восток вглубь страны. Их главной целью была Москва, и они предполагали взять её не позднее октября. Красная армия отступала, несла большие потери, крупные её соединения попали в плен. Война стремительно приближалась к столице. Уже загодя для её защиты были созданы 12 дивизий народного ополчения. Теперь неизвестно какая часть ополчения образовалась из добровольцев, а какая из тех, кто не посмел отказаться от записи во время собраний своих коллективов (проходивших под присмотром представителей райкомов и, главное, НКВД). И, наконец, из тех, кого просто "брали" на улицах.

   В Москве только что созданные части народного ополчения вместо военной подготовки сразу же — всего через четыре дня были отправлены рыть окопы и строить оборонительные сооружения. Ополченцы отправлялись без оружия. Обмундирование им давали бывшее в употреблении, ботинок вообще не давали и поэтому ополченцы часто ехали, кто в чем был обут: в белых туфлях, тапочках и т.д. Работали по 12 часов в сутки. Обучение с ополченцами не проводили и к боевым действиям не готовили.

   В одну из московских дивизий ополчения попал и Фёдор Фёдорович. Когда он туда попал и какое время там находился теперь неизвестно. Но я помню, как он рассказывал, что ни у кого из ополченцев не было оружия, и что они чуть было ни попали в плен к немцам. Это могло быть в октябре 1941, когда немецкая армия вплотную подошли к Москве. Как ему и его товарищам удалось избежать плена – неизвестно. Зато известно о том, что Фёдор Фёдорович попал в регулярное воинское формирование и в начале 1942 года  был отправлен на фронт.

   Из архивных документов известно, что Фёдор Фёдорович был призван в Красную армию Киевским райвоенкоматом города Москвы в июне 1942 года. 

   Воинская часть, в которой он находился, формировалась где-то восточнее Москвы. Накануне отправки на фронт Фёдор Фёдорович прислал короткое письмо жене. В нём он сообщил, что его воинский эшелон будет проезжать одну из станций под Москвой и Валентина может с ним проститься перед отправкой на фронт. Валентина с двумя маленькими дочками заблаговременно добрались до этой станции и стали ждать воинского эшелона. Наташа вспоминает:

   «Мы долго ждали поезда, а потом мимо нас на небольшой скорости прошёл воинский состав, и в одном из вагонов-теплушек я увидела папу. Он был в солдатской шинели и пилотке. И ещё я помню, что папа был очень худой».

   Почти три года Фёдор Фёдорович был на войне. В соответствии со специальностью (электрик) и возрастом и он был определён в дивизион по техническому обслуживанию воинских автомашин. Согласно архивным документам с октября 1942 по ноябрь 1943 года Фёдор Фёдорович служил на Северо-Западном фронте. До марта 1944 года воинская часть, в которой он служил, находилась в резерве. С марта 1944 до конца войны Фёдор Фёдорович воевал в составе 1-го Белорусского фронта.

   За два месяца до окончания войны Лидия Карловна писала племяннице Марии в Польшу:

   «…хочется дождаться Федю, который уже 3 года на фронте. Раньше писал часто, а сейчас реже, т.к. идут большие бои. Он недалеко от тебя и даже был в Закопане, познакомился с учителем, который тебя знает. Сейчас он, пожалуй, на немецкой границе, но в тылу, т.к. он в ремонтной мастерской и по электрике. Он ведь простым рядовым, пришлось ему пережить все трудности. Но тяжелее всего он переживает морально и тоску по семье».

   Через месяц Лидия Карловна снова пишет Марии:

   «Жду с нетерпением Федю, хочу его дождаться, ведь скоро конец войны. Он теперь в Померании, бывает на передовой линии, но больше в тылу, в 15 км от боёв. Здоровье его плохое, всё время болеет желудком, вообще пишет – стал стариком».

   Фёдор Фёдорович закончил войну в звании младшего сержанта. У него было несколько грамот Верховного командования и три медали: «За боевые заслуги», «За отвагу» и «За победу над Германией». Фёдор Фёдорович был демобилизован в первую очередь как старослужащий и домой вернулся в августе 1945 года. 
 
   О войне Фёдор Фёдорович почти никогда не рассказывал. Только однажды поведал историю о том, как их часть по окончании войны готовила к отправке в США грузовые машины «Студебеккеры», полученные по ленд-лизу. Бригада слесарей, мотористов и электриков их воинской части готовила машины к отправке. Их отремонтировали и привели в отличное состояние: хоть завтра садись и езжай до любого европейского порта, а там кораблём – в США.

   В назначенный день приехали американцы в составе команды из 3-х или 4-х человек с одним офицером. С ними вместе прибыла какая-то установка, назначение которой никто вначале не знал. Отремонтированные машины выстроили как на параде вдоль шоссе, возле каждой стоял механик. После исполнения всех официальных процедур приступили к машинам. Фёдор Фёдорович вспоминал, как к каждой машине подходил рядовой солдат, негр, садился за руль и загонял машину внутрь привезённой установки. Потом он выходил из кабины, подходил к пульту управления, нажимал кнопку и раздавался скрежет: только что целая машина превращалась прессом (а это был именно пресс) в металлолом. Те, кто готовили машины, чуть ни плакали от жалости: весь их труд – насмарку! Но никто не смел и рта открыть! Эту историю Фёдор Фёдорович рассказал мне в 1959 или 1960 году. А спустя десять лет я прочёл в журнале рассказ о таком же случае в той, а может и другой воинской части.

   Вернувшись домой, Фёдор Фёдорович застал больную жену, падчерицу Женю, двух своих дочек-дистрофиков и свою старенькую маму. Валентина всю войну работала в поликлинике и получала гроши. Лидии Карловне Фёдор Фёдорович посылал с войны ежемесячно 100 руб, но этого всего было очень мало. Чтобы как-то прокормить семью, Валентине приходилось стирать чужое бельё, мыть полы и т.д. Дети голодали, и потому и Наташа и Нина выглядели много младше своих лет. Единственным здоровым человеком была падчерица Женя. Ей исполнилось уже 18 лет. В начале 1945 года она устроилась работать в штаб воинской части телефонисткой и стала понемногу помогать семье.

   С первых же дней по возвращению домой Фёдор Фёдорович устроился на работу. Трудно теперь сказать, куда он пошёл работать, может быть, и на прежнее место. Я знаю только, что последующие годы вплоть до пенсии Фёдор Фёдорович работал инженером-сметчиком.

   После возвращения мужа Валентина Владимировна ушла с работы. За войну она очень ослабла, да и зарплата в поликлинике, где она работала в последние три года, была мизерная. Дома она могла больше делать для семьи. Лидия Карловна с весны 1945 жила и работала в чужой семье, состоящих их двух пожилых людей. Там она помогала по хозяйству, и за это её кормили, платили небольшую зарплату, но главное – там у неё была отдельная комната. Ведь в 15-и метровой комнате было тесно, а с возвращением сына стало ещё теснее. В письме к Марии Лидия Карловна писала о сыне и обстановке в его семье:

   «…Федя стал нервным, ему тяжело, у него на шее 5 иждивенцев. Жена иногда немного зарабатывает вязанием или шитьём. Особенно и времени нет, дома дел много, семья большая, а её дочка 19 лет… ленивая, бросила техникум, учиться не желает, у неё в голове мальчики и кино, а ест за двоих. Тяжело жить ужасно, ребята худые, бледные…»

   В ноябре 1946 года она снова пишет об этом Марии:

   «…вид у всех жуткий, дети исхудали, невестка прямо как доска стала.  У Феди провалились щёки, на нём лежат все заботы. Жена не работает, она болеет сердцем, но зато дома всё делает, навязала себе и всем кофты на спицах, рейтузы детям, носки, варежки. Федя отремонтировал комнату до основания, жена помогала.
У нас всё зло в её дочке, которой уже 20–й год, гуляет и ничего не делает, мальчишки увиваются, т.к. она хорошенькая, но очень грубая, мать ни во что не ставит. С сегодняшнего дня поступает на работу  по протекции секретарём к генералу …К тому же ещё замуж собирается, дай-то Бог! Освободит мне место в комнате, а то ведь я в свои 73 года живу в людях… У своих бываю один раз в неделю, но Федя у меня – почти каждый день, т.к. ездит на работу мимо…».

   В самом начале 1947 года Фёдор Фёдорович впервые написал письмо своей двоюродной сестре Марии Каспрович. Он сам хорошо описал, правда коротко, свои военные годы, возвращение с войны и обстановку дома:

   Дорогая Маруся!
Почти не помню тебя, т.к. был совсем ребёнком, а сейчас мне 42 года – целая жизнь! Родственников наших почти не осталось; недавно неожиданно приехал из Ленинграда Коля Андерсон; его я не считал живым, т.к. Ленинград пережил за год войны более тяжёлые условия, чем Москва. Почти 4 года войны служил в Армии и поскитался по Польше и Германии; увидел Европу, но только в несколько искалеченном виде – виде войны. Был в Люблине и Варшаве и исколесил всю Германию с севера на юг. Более года, как вернулся домой и перешёл на мирные условия жизни. Слава Богу, застал всю семью в живых и здоровых. Мама стала очень старенькой и стала плоха, к сожалению, я не в состоянии дать ей под старость те условия, которые она заслуживает. Наши условия жизни довольно трудные, и всё внимание детям, но всё равно они не имеют всего, что им нужно. Живём надеждами, что скоро наша жизнь наладится и тогда возможно увидимся, чего я очень желаю. Мама всегда очень радуется твоим письмам, а я бесконечно благодарен за память о ней и родственную теплоту писем. Я всегда очень занят и даже сейчас пишу на ходу. Целую. Твой Ф.Шольц»

   Как-то в конце 1946 года Фёдор Фёдорович пригласил в гости своего товарища по фронтовой службе Костю Астапенкова – вероятно, хотел познакомить его с Женей, но той Костя не понравился. Через какое-то время Костя вновь пришёл в гости, но этот раз не один, а со своим младшим братом, недавно демобилизовавшийся из армии. Михаил был артиллеристом, капитаном, и войну закончил комбатом. Вся грудь у Михаила была в орденах. В общем, Михаил произвёл большое впечатление на Женю. В апреле 1947 они поженились.

   До осени молодые жили в той же 15-и метровой комнате – теперь это трудно даже себе представить! Лидии Карловне места в комнате не было. Фёдор Фёдорович очень переживал по этому поводу, но сделать ничего не мог. Скоро, однако, Михаил с Женей решили уехать в Ленинград, куда их пригласил старший брат Михаила. Лидия Карловна так писала об этом:

   «Скоро начну свою работу, устала и не по силам или, вернее, не по годам такая работа и своим я нужна. Старшая дочь, которая вышла замуж к 7 ноября переедет к мужу в Ленинград….Мы все радуемся её отъезду, особенно Федя и я. Моё место на диване очистится. Невестка меня любит и ждёт меня. Она сейчас работает в поликлинике регистраторшей, больше из-за хлебной карточки, не хватает им хлеба. Дома же она больше заработает денег вязанием кофт, зато без карточки. И вообще, дом без хозяйки. Ведь нужно и обед сварить, и на рынок сходить, и постирать, и пожить. Одной не справиться, да ещё болеет. У неё очень больное сердце, опущение желудка, так что Феде приходиться разрываться и на службе, и дома. Он молодец, на все руки и очень хозяйственный. Себя не бережёт, работает и днём и ночью. Он всё же довольно крепкий, в меня верно, но худой и нервный. Вот перееду к ним, помогу пока ещё могу, пока ноги носят, и энергии хватает...»

   В ноябре 1947 Лидия Карловна тяжело заболела и полтора месяца лежала в больнице. Фёдор Фёдорович очень переживал, часто навещал маму в больнице, и, конечно, очень нервничал. Ведь и дома была тяжёлая обстановка: болела жена, девочки сами себя обслуживали, часто бегали в аптеку за лекарствами для мамы.

   Но вот, Лидия Карловна, наконец, выздоровела. После больницы она уже не работала, приехала к сыну, куда так рвалась во время болезни. Но теперь она была не столь трудоспособная и не могла помогать, как прежде. Начались конфликты с невесткой. Лидия Карловна искала защиты у сына, но тот, не желая ссор с больной женой, дорожил, наверное, своим семейным счастьем и не вмешивался в домашние конфликты.

   Тем временем Михаил Астапенков «завебовался» на стройку в город Свирь. Там восстанавливали разрушенную во время войны гидростанцию. Они с Женей уехали туда, устроились, вероятно, в общежитие (как правило – обычный барак), хорошо зарабатывали. Но когда у них в январе 1949 года родилась дочь Лариса, они решили со «Свирьстроя» уехать, и стали просить Фёдора Фёдоровича найти им место в Москве. Но в Москве им негде было жить. Фёдор Фёдорович уже знал об их намерениях и загодя стал хлопотать о новом месте работы для Михаила. По своим служебным делам он часто посещал Воскресенский химкомбинат, и договорился с руководством комбината, о том, что туда переводом (только так можно было тогда поменять место работы - авт.) перейдёт работать Михаил. Вскоре молодая семья переехала в Воскресенск.

    это время на семью Фёдора Фёдорович обрушивались всё новые и новые несчастья. В начале января 1949 года упала и сломала руку мама. Полмесяца она лежала в больнице, но выписавшись, долго не могла даже пошевелить рукой. В мае Лидия Карловна слегла с радикулитом и две недели лежала почти без движения. Очень болела и жена Валентина: у неё было больное сердце, и она всё чаще не могла встать с кровати.

   На лето Фёдор Фёдорович снял дачу в Подмосковье, и всё семейство, кроме Лидии Карловны, уехали туда. Для Фёдора Фёдоровича начались дачные муки: надо было почти ежедневно возить продукты из Москвы. Осенью, кода семья вернулась с дачи, вновь тяжело заболела Валентина Владимировна. Положение было очень серьёзно, и врачи боялись, что она долго не проживёт. Узнав об этом, в Москву из Воскресенска приехала Женя и не одна, а с Михаилом и маленькой Ларисой. Это уже был просто кошмар: целый месяц восемь человек в 15-и метровой комнате! О дальнейших событиях в семье Фёдора Фёдоровича известно уже из его письма к двоюродной сестре Марии, которое приведено в статье о Лидии Карловне.

   30 декабря 1949 года Лидия Карловна скончалась. Фёдор Фёдорович очень переживал уход из жизни мамы – самого близкого ему человека. Он переживал, что не мог уделять ей достаточного внимания, в особенности в последний год, когда она так часто болела и нуждалась в общении с сыном. Но что он мог поделать, ведь ему приходилось много работать, чтобы прокормить большую семью.

   В январе 1950 года из больницы вернулась Валентина Владимировна. За прошедшую осень и начало зимы она побывала в больнице трижды. Начиная с этого времени Валентина Владимировна превратилась в лежачую больную. В редкие дни она вставала с кровати и тогда через силу убирала в комнате, готовила, стирала. В остальное время вся тяжесть домашней работы и помощи матери легла на плечи двух её дочерей: 14-и летней Наташи и 12-ти летней Нины. Так продолжалось чуть более трёх лет. Болезнь сердца всё прогрессировала, и в марте 1953 года Валентина Владимировна скончалась.
 
   Можно себе представит горе и отчаяние Фёдора Фёдоровича. За сравнительно короткое время он потерял маму  и жену. Теперь вся забота о дочерях легла на него. Но что он мог поделать? Он работал, работал много, детей видел только вечерами и по воскресеньям. В 1954 году старшая дочь, Наташа, окончила школу, хотела поступить в медицинский институт, но, к сожалению, не прошла по конкурсу. Тогда она пошла работать медсестрой, надеясь через год снова сдавать экзамены в медицинский, но имея уже стаж работы в больнице, а потому льготу. Но в следующем году она успешно сдала экзамены и поступила на биофак МГУ.

   В это время вдовствующий уже 2 года Фёдор Фёдорович стал встречаться с коллегой по работе Татьяной Владимировной Майер.

   Татьяна Владимировна родилась в 1904 году в городе Фастов, расположенном в 64 км  к юго-западу от Киева. Её отец, Владимир Майер происходил из  Судетских немцев. Он работал инженером  в лесном хозяйстве, и был, кажется, руководителем большого лесничества. В 1918 году  Владимир Майер был приглашён в Москву на преподавательскую должность в Лесотехнический институт, который должен был открыться в 1919 году. Семья переехала в Москву: жена, Евгения Дмитриевна Плюто, дочь Таня и сын Володя. Они поселись в старом особняке петровских времён в Сверчковом переулке. Их квартира занимала весь первый этаж этого дома.

   В конце 20-х годов дочь Татьяна окончила инженерный факультет Лесотехнического института, где преподавал её отец. Вскоре по окончании она вышла замуж, но этот брак был недолгим.
 
   В конце 20-х и начале 30-х годов в стране начались массовые репрессии. В частности, в 1929-1931 годах были арестованы и осуждены десятки учёных по так называемому «делу Академии наук». Среди арестованных и осуждённых был и отец Татьяны. Через два или три года его освободили из заключения, и он продолжил свою педагогическую деятельность. Однако в 1937 году А.Майер снова был арестован, обвинён по 58 ст. и расстрелян.

   Ко времени знакомства с Фёдором Фёдоровичем Татьяна Владимировна осталась одна: младший брат скончался в 1936 году, мать – в 1954-м. Она была специалистом в области строительства котлов и занимала пост руководителя проекта. Когда начали встречаться Фёдор Фёдорович и Татьяна Владимировна  сказать трудно, но уже в 1955 году они поженились, и брак этот оказался для обоих счастливым. Правда, поначалу дочери новую жену отца приняли «в штыки», особенно Наташа. Но потом поняли, что папе хорошо, и смирились с его женитьбой.

   Фёдор Фёдорович переехал жить к Татьяне Владимировне. Его жизнь круто изменилась. Раньше на его плечах была вся забота о матери, жене и дочерях, а о себе, о своём здоровье не было времени подумать. Теперь Татьяна Владимировна стала заботиться о нём. В первое же лето они поехали на курорт в Евпаторию, на следующий год – в Кисловодск, в 1957 – снова в Крым. Здоровье Фёдора Фёдоровича заметно улучшилось. Под влиянием Татьяны Владимировны он бросил курить, и это, конечно тоже пошло ему на пользу.

   Дочери, Наташа и Нина, не были оставлены без внимания. И хотя жили они теперь самостоятельно, Фёдор Фёдорович и Татьяна Владимировна постоянно помогали им материально. Наташа училась на вечернем отделении Биофака МГУ и работала в Боткинской больнице. Нина поступила в Лесотехнический институт.
 
   В 1956 году при реконструкции Кутузовского проспекта дом в Новинском переулке был снесён, и Наташа с Ниной получили 18-и метровую комнату в 3-х комнатной квартире нового дома на Ленинском проспекте.

   Я познакомился с Наташей в конце 1957 года. Мы стали часто встречаться, и уже в начале следующего года она познакомила меня с отцом и Татьяной Владимировной. Этот первый визит к ним я описал в оном из своих рассказов. Привожу его здесь с небольшими сокращениями.

   «– Хочу  тебя познакомить с моим папой, – сказала мне Наташа вскоре после зимней сессии 1958 года, – 1-го февраля у папы день рождения, и он нас с тобой приглашает.
     –  А где он живёт?
     – В центре, недалеко от ст. метро «Кировская», в Сверчковом переулке, знаешь такой?

   В назначенный день мы встретились с Наташей в вестибюле станции метро «Кировская» и пошли переулками, Телеграфному, потом по Кривоколенному и, наконец, пришли в Сверчков переулок. Нужный дом располагался в глубине небольшого двора. Он был старинной постройки, каким-то чудом сохранившийся среди современных жилых зданий. Через тяжёлую входную дверь вошли в тёмный вестибюль, только слегка освещённый: свет едва пробивался через маленькое давно не мытое  окно. Справа лестница вела на второй этаж, но мы прошли левее и оказались у двери нужной нам квартиры. Позвонили. Нам открыла женщина довольно неприглядного вида.

   – Это их соседка Зина,– пояснила Наташа.

   Мы прошли в квартиру, тут дверь одной из комнат открылась, и на пороге появился среднего роста немолодой уже мужчина, очень похожий на Наташу. Мы познакомились:

   – Фёдор Фёдорович,– представился он мне.

    Мы вошли в комнату. Навстречу нам шла уже жена Наташиного папы, Татьяна Владимировна – женщина одного с ним роста, с крупными чертами лица и очень выразительными глазами. Мы познакомились. После этого мы с Наташей поздравили Фёдора Фёдоровича с днём рождения, и нас пригласили к столу. За столом уже сидела Нина, давно поджидавшая нас. Наверняка она уже всё о нас с Наташей рассказала, так что заочно меня уже здесь знали.

   Я оглядел комнату: высокий сводчатый потолок, два окна с широченными подоконниками. Проемы окон были очень глубокими, не менее метра. Снаружи на окнах решётки. Через небольшой дверной проём виднелась вторая комната меньших размеров. По площади  обе вместе они были не более 25 кв.м. В обеих комнатах вся мебель была старинной, будто только что из музея: стол, стулья, два буфета, горка, небольшой диван. На входе в первую комнату слева располагалась настоящая печь, а справа – столик со столешницей из темно-зеленого с прожилками мрамора, на котором стояли фаянсовый тазик и в нём кувшин, наполовину наполненный водой. Проход между печкой и столиком был очень узким. Потом я узнал, что Наташа с Ниной называли этот проход  «Дарданеллами».

   Татьяна Владимировна предложила мне помыть руки, и Наташа, взяв  тяжёлый кувшин, стала поливать мне из него. Вода сливалась в тазик – всё было так непривычно. Потом все мы сели за старинный с витыми ножками стол. Стулья тоже были старинные с высокими спинками. Их, наверное, давно не ремонтировали – подо мной стул слегка качался, угрожая развалиться. 
 
   Мы очень мило побеседовали. Меня ни о чём особенно не спрашивали, а если что и узнали, то только по моей инициативе. Наташа заметно нервничала: ей очень хотелось, чтобы я понравился папе и Татьяне Владимировне. Так оно, наверное, и случилось: по окончании вечера они пригласили нас прийти к ним ещё раз».

   Как-то однажды, во время нашего очередного визита, я  заметил, что проходная комната как бы разделена на две части (это было видно по потолочному декору), причём вторая и большая часть комнаты, по-видимому, принадлежала соседям.

   – Да,– подтвердила Татьяна Владимировна,– и вторая часть, да и вообще весь первый этаж этого дома занимала раньше моя семья. После революции нас стали уплотнять: отняли одну, потом вторую комнату, а после того, как отца первый раз арестовали и посадили в тюрьму нам с мамой и братом оставили только две комнаты. После второго ареста и гибели отца отрезали и часть большей комнаты…

   И до, и после женитьбы мы с Наташей часто бывали в гостях у Фёдора Фёдоровича и Татьяны Владимировны. А после рождения нашего сына Мити – почти каждую субботу. Мы не перестали удивляться их отношениям, постоянной заботе друг о друге. Они никогда не ссорились и называли друг друга ласково – только «Танечка» и «Феденька».

   В 1963 году Фёдору Фёдоровичу исполнилось 58 лет, ещё два года ему оставалось до пенсии, но Татьяна Владимировна настояла, чтобы он ушёл с работы, т.к. у него возникли проблемы с сердцем. Уйдя с работы, Фёдор Фёдорович стал собирать репродукции картин мировых мастеров живописи. Оказалось, что живопись и скульптура были его детским и юношеским увлечением, но жизнь сложилась так, что заниматься этим у него не было ни времени, ни возможности. А теперь такая возможность появилась, и Татьяна Владимировна всячески поощряла увлечение мужа.  За несколько лет Фёдор Фёдорович собрал огромную коллекцию (около двух тысяч) репродукций в виде почтовых открыток, систематизировал их, создал каталог. Жаль, что в то время не было компьютера: теперь всё это и многие другие произведения искусства можно увидеть в Интернете.

   В 1965 году Фёдор Фёдорович вышел на пенсию, ушла с работы и Татьяна Владимировна и они зажили спокойной жизнью пенсионеров семидесятых годов: посещали театры и концертные залы, музеи, читали книги и «толстые» журналы. Заодно они просвещали и нас, молодых. Оба они очень радовались появлению на свет внука Мити, любили и баловали его. Иногда мы оставляли сына у них, и тогда Фёдор Фёдорович ходил с внуком по бульвару на Чистых прудах, а Татьяна Владимировна потчевала внука всякими деликатесами.

   В 1970 году Татьяна Владимировна заболела. Её положили в больницу и сделали операцию. Фёдору Фёдоровичу было очень одиноко, он  очень переживал болезнь жены и ежедневно посещал её. Как-то после очередного визита в больницу ему стало плохо с сердцем. Он не торопился вызвать скорую помощь, терпел, думал вот-вот всё пройдёт. Будь дома Татьяна Владимировна, она тотчас вызвала бы «скорую», как бывало ни раз. Но в тот раз её, к сожалению, не было рядом, она всё еще лежала в больнице. Когда Фёдору Фёдоровичу стало совсем плохо, он с большим трудом добрался до телефона (тот был в коридоре) и вызвал «скорую». Но было уже поздно. Приехавший врач застал Фёдора Фёдоровича при смерти, повёз его в больницу, но по дороге  Фёдор Фёдорович скончался. Ему было всего 63 года.

   Татьяна Владимировна ненадолго пережила мужа. Узнав о случившимся, она, не долечившись, убежала из больницы. И потом она совершенно отказалась от помощи врачей, почти ничего не ела, мечтала скорей умереть, чтобы где-то там, «наверху», встретить дорого Феденьку. Из последних сил она обустраивала могилу Фёдора Фёдоровича.

   Всё это происходило на наших глазах. Вскоре после смерти Фёдора Фёдоровича мы обменяли её и нашу комнаты на отдельную квартиру и стали жить вместе. Свою любовь к покойному мужу Татьяна Владимировна перенесла на нас. И Наташа, и особенно Митя напоминали ей покойного мужа.  Татьяна Владимировна скончалась в 1972 году, когда Мите было только 6 лет. Но до сих пор он часто вспоминает свою бабушку Таню.
______________________________________________________
* Здесь и далее цитируются письма из архива Марии Каспрович, предоставленные автору музеем Яна Каспровича в Закопане.