Спорный эпизод

     Ночь пролетела в один миг. Так бывает, когда кто-то неизвестный хватает тебя в охапку, запихивает внутрь себя, как в капсулу сверхмощного космолёта, и носит чёрте где, показывая и открывая такое, чего не видел и не знал никто. Байроновский «Каин», отчаяние и свобода, звёздный омут, из которого рыбинами выпрыгивают истины и смыслы. Только успевай записывать. Исчезаешь ты или исчезает время вокруг тебя, несёшься в безумном вихре, счастье и страдание пополам, воздуха не хватает, сердце лопается – и вдруг стоп, приехали. Текст набран, всё ясно до запятой, и за окном уже утро.

     А начинается фокус незаметно: ковыляешь по затоптанной прямой, на ужин две деревянные котлеты, чай, новости по телеку. Нечаянный звонок Марике, вдруг поговорим, а она: «Извини, я ещё на работе, нет времени…»

     Короче, исхоженная прямая, булыжник скрошен в пыль. Нет времени, всё, как обычно. Или просто нет желания говорить, неинтересно, там другие заботы? Да?

     Да, да, да, да, да, да, да…

     И вдруг – вихрь! Хватит по прямой, нужен лабиринт! «Да» - это «нет», а «нет» - это «жду», а «жду» - это «нельзя», а «нельзя» - это «попробовать», а «попробовать» - это «никому-никому», а «никому-никому» - это «только мне-только мне», а «только мне-только мне» -  это «нетвременинетвременинетвремени».
 
     Клавиатура компьютера просто горит под руками, слова сыплются на экран монитора, как муравьи из раскуроченного муравейника. Космолёт рвёт пространство и время и несётся к свету. Ночь - и вот уже утро. Эпизод с постельной сценой, которую хочет снять режиссёр, в задницу. Прямую – туда же! Будет золотой лабиринт! Под названием «нетвременинетвременинетвремени»…   
               

                х     х     х


     В съёмочном павильоне сценарист споткнулся о какой-то кабель, извинился. Режиссёр отвлёкся от монитора, обернулся, потом рукой дал знак артистам оставаться в постели, а оператору держать кадр и свет.   

     - Митя, ты что? Опять с бодуна?

     - Я не пил, Арсений Борисыч! Просто я всё понял! Я переписал!

     Томский шарил в сумке, он торопился, и папка не лезла наружу, как приклеенная. Красильщиков мрачно ждал. Лицо его из очень породистого и рельефного стало серым и плоским. Группа бесшумно растеклась по павильону, изображая занятость. Подальше от скандала.

     - Вот!

     Режиссёр ровно секунду смотрел на протянутую ему папку, потом спрыгнул с кресла, цапнул сценариста под локоть и вытащил в коридор.

     Длинная жёлтая кишка, полная высоких коричневых дверей и каких-то специальных кофров из дюраля, стоящих вдоль облупленных стен как попало, с обоих концов обрывалась тёмными поворотами. Пахло не то бензином, не то дорогущими духами.

     - Ты охренел, Митя? Мы горим, как солома, осталось пять смен, а у нас ещё конь не валялся. Что ты переписал, мудило? Где текст постельного эпизода? Нас убьют, но перед этим я убью тебя сам! Не доводи до греха.

     - Хорошо. Только прочтите. Там три листка.

     Красильщиков схватил папку, широким взмахом рассеял отпечатанные листы по полу.

     - Иди за мной, параноик!
    
     Сценарист быстро собрал раскиданные листочки, запихнул их обратно в сумку и побежал за режиссёром. Красильщиков открыл высокую коричневую дверь и, пропустив Томского в свой кабинет, шагнул следом.

     От мощного дверного хлопка задрожала стена. Несколько актёрских фотографий с пробами соскользнули вниз. Пепельница на огромном столе подпрыгнула, из неё вылетело облачко пепла и вывалились два окурка. Режиссёр опустился на столешницу, смахнул мусор на пол, вытер руку о джинсы и уставился на Томского.
    
     Тридцатилетний сценарист молчал, без вызова и без испуга, ни в чём не виноватый, а одержимый новой идеей.

     - Где текст сцены, сука?       

     Непонятно почему, но Томский даже не подумал обидеться на знаменитого шестидесятидвухлетнего мэтра.

     - Вы притворяетесь, что хотите снять эти кувырки в простынях. Не обманывайте себя, прошу вас! Не делайте искусство глупее, чем жизнь. Пусть жизнь молотит по прямой, а мы здесь устроим лабиринт. 

     «Сейчас я буду его бить! – думал в это время Красильщиков, наливаясь свинцом и тяжестью. Кожа на лбу натянулась до звона, кисти рук одеревенели, а мошонка приятно похолодела. – Сначала дам в глаз, а потом ногой в пах. Когда упадёт, носком ботинка по почкам. И харкну в рожу напоследок!»

     И вдруг простонал, словно заранее просил прощения:

     - Ты ж меня без ножа режешь, Митя. За что?
 
     - Не надо никакой постели, Арсений Борисыч! Будет балкон, шестой или седьмой этаж. Лето, часа четыре. Обычная девятиэтажка, напротив ещё одна, до неё метров сто. Внизу двор, дети кричат, собачка тявкает, машина заводится. Но звуки все издалека, будто из другой галактики. 

     -  Какая собачка? Какой, на хрен, балкон?

     - Я объясню. Аля и Женя не могут оказаться в постели. Это не про них. Постелью могло всё кончится, а у них только начинается.

     - Что начинается? Это середина фильма. Дальше он уезжает, и они начинают переписываться. У неё муж, у него жена, они пишут письма «Вконтакте» и мечтают о том, чего никогда не будет. Весь наш фильм – это история о дурацкой мечте несчастливых людей. Этот случайный интим будет мучить их до самого конца, как мираж в пустыне.

      - Да выслушайте же, прошу вас! Аля и Женя не были близки и никогда близки не будут. Они как будто дети и проживают взрослую жизнь, допивая в воображении то, что не выпили в детстве. Ромео осмелится залезть на балкон к Джульетте, только имея мужской опыт с Розалиной. Без этого опыта Ромео и Джульетта пока ещё бесполы. Аля и Женя откровенны в сексе со своими мужем и женой, всё умеют и ничего не стыдятся. Им давно за сорок. Но друг для друга они так и остались робкими Джульеттой и Ромео. Условно говоря, Розалины не было, и их чувство по отношению друг к другу уснуло на детской стадии, не повзрослев и ни во что не превратившись. Это такое раздвоение, раскол сознания, щемящее чувство, что всё уже было, но ничего, по сути, так и не случилось.

     - И что?

     - Интима быть не может!

     Режиссер выругался.

     - Но начало-то мы уже сняли.

     - И отлично! Пусть взрослая Аля расстилает постель, Женя ждёт у окна и курит. Это снято, так?  А дальше надо снимать не их близость, а что-то вроде воспоминания. Вот из окна виден летний двор, слышен лай собаки, автомобиль никак не заведётся. Скорее всего, это Женя видит, зрителю так кажется. Хорошо, если хлопнет со звоном балконная дверь, то ли в доме напротив - там на солнце сверкнуло окно - то ли где-то рядом, у соседей или ещё где…

     - Дальше.

     - Голос Алины: «Дай покурить». Ей лет восемнадцать, она сидит на табурете, на своём балконе. Женя на том же балконе, ему столько же лет, они бывшие одноклассники. Протягивает ей пачку «Веги», во времена их юности были такие болгарские сигареты. Она берёт одну, он щёлкает зажигалкой. Курят, не глядя друг на друга. Аля затягивается старательно и неумело, то улыбается, то нервничает, придумывая, что сказать неприятного Жене, чтобы отвлечь его от своей неловкости. Женя молча смотрит вниз и никак не решится начать разговор, ему сейчас кажется, что он непроходимо глуп, да ещё и навязчив – без спросу приходит в гости, крутится здесь чуть ли не по часу, подсовывает девушке эти паршивые сигареты.   

     - Ты мне не режиссируй. Дальше что?

     - Ну он говорит наконец: «Иногда кажется, что люди внизу чем-то заняты. Но выйдешь на улицу, и видишь, что в основном все бездельники, как и ты сам. Так хочется встретить хоть одного сумасшедшего, включиться в его дело и пойти за ним неважно куда. – А я бы не пошла. Боюсь сумасшедших. – Ты боишься нормальных, а не сумасшедших.  – Ну-ка? Ну-ка?»

     Тут общий план дома, балкон с фигурками Али и Жени снимается снизу. Но разговор слышен хорошо, как будто мы рядом.

     «У тебя сигарета погасла. – Зажги. – Зачем ты куришь? – Хочется. Так кого я боюсь, по-твоему? – Обычных людей. Психов ты не понимаешь. Ты готовишься жить обычной жизнью. И предчувствуешь, что все гадости тебе будут делать обычные люди. Коллеги, сослуживцы, подчинённые или начальники. А от сумасшедших ты стараешься держаться подальше. Но… - Что? – Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Сумасшедшие сами тебя потом достанут».

     В дверь вежливо, но требовательно постучали. Томский замолчал, отошёл к окну и присел на краешек широкого и грязного подоконника. Красильщиков поморщился и зычно крикнул:

     - Ну?

     Дверь скрипнула, приоткрылась, в проём заглянула кудрявая голова ассистентки Рины.

     - Арсений Борисович!...

     - Чего вы болтаетесь? Актеров ещё раз на грим, все по местам, через десять минут начинаем. Бегом в павильон!

     - А сценарий? Простите, но текста пока нет.

     - Текст есть. Марш на площадку!

     Как только дверь закрылась, режиссёр слез со стола и подошёл к сценаристу.

     - Дай сюда свои листочки, - потребовал он, глядя Томскому прямо в глаза. - Живо, ненормальный!

     - Но там же прописана другая сцена.

     - Я буду смотреть на эту фигню и сочинять диалог на ходу. Словно ты его уже написал. Давай сюда сценарий!

     Томский отдал мятые листочки. Красильщиков грубо выхватил их, шлёпнул пару раз по ним ладонью и пошёл к двери.

     - Вы ничего не поняли…

     - Я всё понял! – режиссёр резко обернулся. Лицо его, что называется, отсутствовало, и пустота вместо глаз, рта, носа и всего прочего казалась страшной. - Ты хочешь свою правду вывалить всем на голову, чтобы все заойкали и грохнулись в обморок. «Как это точно, и мы такие были, как это тонко и справедливо!Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!.." Ты прав, Митя! Ты хорошо пишешь. Ты классный сценарист. Аля и Женя не хотят постели. Они ещё раз хотят вернуться на тот балкон, на котором так ни о чём и не договорились в своей юности.

     Красильщиков вынул из кармана коробочку валидола и кинул в рот таблетку.

     - Юность была у всех, у Али с Женей, у тебя и у меня. В ней много чего потерялось. Заблудилось в трёх соснах… Не спорю. Я тоже кое-чего когда-то хотел. «На озарённый потолок ложились тени, скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья». Когда-то я тоже пьянел от Пастернака…

     Он пососал таблетку, поморщился, и вдруг подмигнул сценаристу.

     - Но теперь я снимаю другое кино за очень большое бабло. И мне твоя правда… - он хотел показать рукой неприличный жест, но удержался и просто провёл ребром ладони по горлу, – вот где. Засунь её себе, знаешь, куда?

     - Вам сраная прямая дороже, чем золотой лабиринт?

     - Мне   моя сегодняшняя жизнь дороже искусства! Понял, щенок?

     - Вы запорете эпизод, потому что вы говно!

     - Спорю на ящик «Уайт хорз», что сниму сцену идеально. Уйди, пока не получил по роже, дудло!
 
               
                х     х     х

   
     Искусство петляет в лабиринте, а жизнь движется по прямой. Красильщиков не утерпел и всё-таки набил Томскому морду, доснял за смену постельный эпизод и остался собой доволен. Томский разорвал свой новый сценарий и месяц пил, после чего решил, что пора кончать пачкать бумагу. Жизнь бездари примитивней даже движения по прямой. Пьяный, вечерами он сидел на полу среди разбросанных черновиков и убеждал себя, что надо повеситься.

     Не повесившись, он улетел в Ижевск, куда его позвали срочно выправлять документальный сценарий об оружейнике Калашникове. Вылизав чужую халтуру и сдав на студию материал, он получил гонорар, купил коробку шотландского вискаря и отослал её Красильщикову с запиской: «Говну от дудла». Потом взял билет на самолёт до Москвы, но упал вместе с авиалайнером и ещё сотней несчастных пассажиров где-то возле Йошкар-Олы, не дотянув до родного дома около семисот километров.
 
     Ну да, каких-то семь сотен километров. Но это если мерить расстояние по прямой.


               


                2-13 октября 2013 года