Пташка

Екатерина Андреевна, сидя в кресле довязывала носок внучке. Приподняв на лоб очки и, немного отстранив изделие, внимательно посмотрела ровно ли лег рисунок. В этот момент в комнату ворвалась Лиза, держа в поднятой руке какую-то бумагу.
-Ба, тебе письмо из Германии!- с  радостным удивлением сообщила она.
-Из Германии? Мне? Ты, не ошиблась -переспросила Екатерина Андреевна, отложив вязание в сторону и смотря на конверт, протянутый ей внучкой. Но буквы расплывались в глазах.
- Где мои очки? –недовольно произнесла она.
-Да вот же, Ба,у тебя на лбу - засмеялась Лиза.
Ах, да - одев очки, Екатерина прочитала свою фамилию, имя и адрес, написанные  русскими буквами,   обратный адрес был написан такими же четкими печатными буквами только по-немецки. Конверт был объемный, бабушка Катя повертела его в руках, посмотрела на обороте, затем снова прочитала адрес, вопросительно посмотрела на младшую внучку, как бы ожидая от нее разрешения открывать или нет.
-Да открывай же - подпрыгивая от нетерпения, почти крикнула Лиза.
Старушка взяла спицу и осторожно вскрыла конверт. В нем оказались две станицы, заполненные  иностранными словами и еще один маленький, свернутый треугольником потемневший конвертик. Екатерина отложила в сторону исписанные четким ровным почерком страницы и  взяла этот желтый треугольник.
- Ой что это? –удивленно произнесла Лиза, увидев содержимое конверта, схватив при этом, отложенное бабушкой письмо.
- Кто же это прочитает, оно же по нерусски написано?  Ах, да, может Полина - выпалила она, рванувшись за старшей сестрой.
Екатерина Андреевна тем временем дрожащими руками развернула почти истлевшую бумагу и впилась глазами в выцветшие строчки.
«Дорогая Катюшенька, что-то давно от тебя не было весточки, как ты там? Вся душа о тебе изболелась. Бабушку нашу вчера похоронили. Молилась она за тебя до последнего дня. Так не хотелось ей умирать, не увидев свою любимую внучечку, последнюю неделю совсем не вставала, исхудала вся –одна кожа да кости, но все спрашивала про тебя...»
Екатерина Андреевна вспомнила это последнее письмо от матери, которое не успев тогда дочитать, где-то посеяла и очень досадовала на себя за его потерю. И сейчас все это было так неожиданно и странно, словно прошлое, которое она похоронила глубоко у себя в душе, вновь решило  ранить ее. Она дочитала до конца желтый листик и на морщинистую щеку выкатилась слезинка. Но, услышав голоса внучек,  поспешно смахнула ее рукой. В комнату бойко вбежала  Лиза, и следом вошла серьезная Полина, неся в руках листки и словарь.
-Ба, сейчас Поля прочитает твое письмо, видишь, даже словарь взяла на всякий случай - протарабанила младшая.
Полина чинно уселась за стол и вопросительно посмотрела на бабушку.
- Читать?
- Читай.
Дорогая Катюшенька! Может быть меня  не вспоминаете, до этого я  Вас навсегда  упоминаю в молитвах тот день 21 августа 1943. Вы перевязал  мои раны, перевернули мою всю жизнь. Я возвращаю Вам этот треугольник, который Вы наряду со мной роняете и который я имею,  благодаря которому я знаю Ваше имя и Ваш адрес, простите меня, что я был вынужденным грабителем этого сообщения из дома, но я очень случайно обнаружил его  наряду со мной, после того, как Вы пропали уже моего зрения...»
 
-медленно разбирая иностранный текст,  читала  Полина.
« Вы живы и Вы читать это письмо. Простите, что я решил только теперь, что буду писать Вам, боялся вызывать неприятность, но всю жизнь имел желание  говорить Вам большое спасибо».
 Дальше Екатерина почти не слушала, она вдруг погрузилась в те далекие дни, в те страшные воспоминания.
 Маленькая и худенькая весом 40 кг, в ушитой форме, 20-ти летняя девчонка Екатерина Соловьева после окончания ускоренных медкурсов попала на передовую весной 1943 года, где ее сразу же окрестили Пташкой. Среди своих подруг она казалась совсем подростком, впервые увидев ее, их политрук, к которому приклеили прозвище Сухарь за его нелюдимость, сдержанность и суровость, вызвал тогда к себе старшину Зою, которая потом передала Кате его распоряжение: «Что же это таких пташек - то присылают, разве она дотащит здорового мужика, скажи ей-пусть только перевязки делает». Благодаря этому распоряжению она и порхала от бойца к бойцу перевязывая, накладывая шины, швы. И только один раз ей пришлось вытаскивать с поля раненого  – ее первую и последнюю любовь –младшего лейтенанта Алешу. Алексей получил осколочное ранение в грудь и она напрягая все силы, кусая губы и глотая слезы,  тащила и тащила его, не слыша ни взрыва снарядов, ни свиста пуль. И только когда, дотянув до своих, упала от усталости, ей сказали, что он уже час как умер.
 Конечно она помнила того молоденького симпатичного немецкого солдата,  чем-то похожего на ее Алешу,  сильно израненного и смотрящего на него такими умоляющими и испуганными глазами, что ее доброе сердце не выдержало, и она обработала и перевязала его раны, оставив лежать на поле. Эта доброта чуть не подвела тогда ее под трибунал. Первая сплетница и потаскушка Клавка, видела ее рядом с немцем и доложила политруку, а так как точно она сказать не могла, то побоялась растрезвонить на весь отряд.
Политрук вызвал  Катерину, и долго и нервно дергая правой щекой, стал допрашивать. Катя  призналась и расплакалась.
"Ты понимаешь, что помогаешь врагам, они убивают наших стариков и детей, насилуют жен, а ты..." - он еще больше задергал щекой, и даже руки у него затряслись так, что никак не мог поджечь папиросу, в сердцах смял ее, бросил. "Но есть же и люди среди них"- сквозь слезы тихо произнесла Катя. "Люди?..Были бы люди-не убивали бы детей" и как-то немного смягчившись произнес: "Ладно, скажем, что ничего этого не было, но впредь будь осмотрительней". Сухарь  замял этот случай. А Клавке, быстро закрыл рот, сделав выговор за распространение дезинформации и, для острастки, пригрозил губой. Политрук всегда выделял Катерину из всех, как-то по-отечески оберегая. Обиженная Клавдия тогда со зла распустила сплетню среди девчонок, что Пташка ППЖ Сухаря, но старшина Зоя резко оборвала эти разговоры.
-Дура ты, Клавка, на дочку его она похожа, я фотографию видела. Немцы расстреляли всю его семью, с тех пор, когда нервичает  дергает щекой и даже заикается. А тебе все одно. За собой гляди, а то твое бл-во до добра не доведет.
 А через месяц в очередном бою Клавку разорвало на части прямым попаданием, ничего не осталось, только в метрах ста от воронки нашли разбитое Клавдино зеркальце.
В ушах снова звучал голос внучки: «В тот день я нахожусь на поле боя до вечера, и  едва ли темнело полз назад.  Назад почти до утра, сознание уходило. Когда меня выбрали я не вспоминаю, проснувшись уже в больнице. Чудо, что Ваше письмо не найдено, иначе мне было плохо. После госпиталя я не был на фронт»- продолжала читать Полина.
Катерина снова задумалась, и в памяти опять возникли далекие образы. Старшина Зоя, немногословная, но острая на язык, служила, чуть ли не с начала войны и казалась старше  их - девчонок на порядок, а было ей всего 22 . Красивая, высокая, она выделялась среди всех, говорили, что в 41-ом погиб ее жених, с тех пор видимо никто больше не трогал ее сердце, и все мужские ухаживания она резко отметала. Тогда, в  день гибели Алексея, у совершенно отрешенной и  невменяемой Кати Зоя вырвала из рук пистолет и всунула  кружку со спиртом.
-Пей - приказала.

Катя глотнула спирт, задохнулась, нервно задышала и пришла в себя.
-Не дури больше, не ты первая, не ты последняя. На, съешь, и спать - вытащив из сумки плитку трофейного шоколада дала его Кате и уложила на лежак, по-матерински прикрыв шинелью. Сквозь забытье и сон Пташка слышала как вошел политрук.
- Ну, как она?-спросил у Зои.
- Спит. Я ей спирту дала, ничего отойдет, она сильная.
После этого она сдружилась с суровой Зоей, но не надолго. Вскоре Зоя получила очень тяжелое ранение и уже не вернулась на фронт. А однажды после войны, отдыхая в Крыму, Катя случайно встретила Зою. Проходя вечером по набережной, вдруг услышала: «Пташка!». Вздрогнув, оглянулась. На лавке сидела нетрезвая опустившаяся женщина со шрамом на лице. Присмотревшись с трудом узнала Зою.
 -Что, не узнаешь? А я тебя сразу узнала. Пойдем, посидим где-нибудь, поболтаем.
Катя чуть замешкалась, это тут же заметила Зоя.
-Брезгуешь? Не боись. Я знаю тихое местечко, никто нас не увидит. Рада видеть тебя живой и здоровой.
 Зоя привела ее в уютный уголок на берегу моря, где они проговорили всю ночь. Катя все не решалась, но все же в конце спросила Зою:
-Зачем ты пьешь?
-Видишь, как изуродовало меня то ранение. Вот у тебя семья, а я одна, я никому не нужна, понимаешь. На войне было  по-другому. Там мы все, как одно целое. А здесь...
Зоя нервно махнула рукой, видимо Катя задела ее за живое и уже почти прокричала.
-Я никому не нужна здесь, понимаешь, никому!
Катя написала на клочке бумаги адрес и велела ей  ехать в Москву.
-Скажешь отцу Федору, что от меня, он о тебе позаботится. Только обещай, что поедешь.
-В монастырь хочешь отправить, вот и ты признаешь, что старшина Зоя Васильева уже никуда не годна? –криво усмехнувшись с иронией произнесла Зоя.
-Не говори глупости, ты мне очень дорога.
И Катя рассказала ей тогда про отца Федора. Как ползая среди раненых, наткнулась на бойца со вспоротым видимо осколком животом, ей показалось, что он умер и она уже поспешила отвернуться. И,  хотя давно  была  на фронте, но так и  не смогла привыкнуть к  вывороченным внутренностям. Но боец застонал: «Сестренка, помоги.» Катерина подползла поближе, подтянула свою сумку, вытащила фляжки, промыла сначала спиртом руки, затем, преодолевая брезгливость, аккуратно водой промыла кишки, они не были повреждены, заправила их обратно и стянула рану. Перевязав его, подумала: «Вряд ли выживет».
-Дай попить, сестренка - стонал боец.
-Не положено тебе, терпи.
-Нет мочи терпеть, жжет все внутри.
Она осторожно намочила ему губы.
-Спасибо, сестренка, как звать-то тебя?
-Катя.
-А меня Федором кличут, детишки у меня дома, ждут отца- промолвил боец.
-Молись, Федор-строго произнесла Катя.
-Я не умею молиться-то.
-Молись как умеешь - еще строже произнесла она.
Жалко ей стало этого уже немолодого бойца, которого видимо так и не дождутся детишки.
А уже после войны, когда она ездила к родственникам в Москву, захотелось ей зайти в попавшуюся по дороге церковь. Служба, видимо, только что закончилась, людей почти не было. Катерина написала записочки и собралась было выходить, как к ней подошла одна из прислужниц и, спросив: «Вы Катя?», попросила зайти к батюшке. Катерина удивилась, но проследовала за ней. В небольшой комнатке стоял, облаченный в подрясник священник. Увидев Катерину, быстро распростер  руки и шагнул навстречу.
-Не узнаешь меня, моя спасительница? Федор я, ну, раненый в живот, помнишь? А ты совсем не изменилась все такая же Пташка.
Катя с трудом узнала его, сколько их прошло через ее руки, но рану его вспомнила и сильно подивилась.
-Как ты мне тогда строго сказала-«Молись как можешь», на всю жизнь запомнил эти слова. – «А теперь вот  тебя каждый день в молитвах-то поминаю.»
Федор рассказал ей, что еще долго лежал на поле, просил Бога о помощи, и дал зарок, если останется жив, то будет священником. Потом его подобрали санитары. А хирург Петр Иванович, рассматривая рану, спросил его тогда: «Не наша ли Пташка делала тебе перевязку? Ну, повезло тебе, боец, руки у нее золотые. Видимо молится кто-то за тебя».
После этой встречи они стали переписываться, а когда Катерина приезжала в Москву, то непременно посещала отца Федора. Написала она ему и про Зою. И отец Федор сам съездил в Ялту, разыскал там ее, привез в Москву и устроил на работу. А через несколько лет Зоя вышла замуж и уехала в Сибирь и больше о ней не было никаких сведений. А три года назад Катерине пришло известие, о том, что отец Федор почил на 83 году жизни.
Полина уже закончила читать письмо и девочки, видя ушедшую в себя бабу Катю, тихо удалились.  Сумерки окутали комнату, а она все сидела, застывшая и погруженная в раздумья, будто перелистывая страницы своей жизни. Вспоминала  всех своих подруг-однополчан и даже хрупкую Соню, погибшую в первом же бою. Как билась она в истерике в воронке, куда затащила ее Катя, пытаясь привести в нормальное состояние, но обезумев вконец от взрывов, Соня выскочила из этого убежища и сразу же упала, срезанная пулей. Вспомнила и свой первый бой, как ее тоже трясло от страха, от такого количества крови и изувеченных тел и только молитвы, которым еще в детстве научила бабушка, помогли ей успокоиться.

....................................................
Вспомнила она и последний бой политрука. Немцы прорвали оборону и на пути у них был их временный госпиталь, надо было срочно отступать и увозить раненых. Все, кто мог сражаться должны были задержать наступление немцев,  вызвалось и несколько добровольцев среди них была и Катерина. Сотня бойцов, включая сестер и легко-раненых солдат, кто мог держать оружие, против танков. Осколком задело Катю. Увидев ее ранение,  политрук  велел ей уходить, однако она  не послушала, тогда, задергав щекой, он закричал:
-Уходи, п п приказываю, уходи.

А затем, положив ей руку на  плечо, посмотрев в ее глаза таким глубоким  и трагичным взглядом, уже тихо произнес:
-Ты ддолжна жить, девочка.
И, крепко обняв, еще раз произнес:
 -Слышишь, ты ддолжна жить.
 Этот  прощальный взгляд политрука так и не смогла забыть. Она вылезла из окопа, и где ползком, где перебежками кинулась догонять отступавших, то и дело падая от боли и усталости, и все время прислушиваясь к звукам боя. Внезапно грохот прекратился. Послышалось еще несколько одиночных выстрелов, видимо добивали раненых. Все было кончено, никто не вернулся оттуда.
Весной 45-го Катя получила еще одно уже серьезное ранение и победу встретила  в госпитале. Выписавшись  вернулась домой, и чтобы заглушить воспоминания о войне, сняла форму и награды, запрятала их подальше и с головой окунулась в работу и учебу. Она старалась никому не рассказывать о своем прошлом. На работе познакомилась с будущим мужем, вернувшимся из эвакуации с институтом. От него она также скрыла этот факт своей биографии, чтобы не оскорблять его мужское достоинство. А когда уже после замужества, он нелицеприятно отозвался о женщинах–фронтовичках, то в душе Катерины возник холодок, который в дальнейшем перерос в огромную ледяную  глыбу. И, когда спустя 15 лет их совместной жизни, муж внезапно умер от сердечного приступа, для нее это не было невозвратимой потерей, скорее облегчением.
В комнату тихо заглянула Лиза, увидев бабушку все в том же положении, осторожно подкралась, присела рядом и, обняв за плечи, спросила:
-Ба, тебя письмо расстроило?
-Да, нет, Лизок, вспоминала просто.
-А почему ты никогда не рассказывала, что была на фронте?
-Да, что рассказывать-то. Страшно было, Лизонька, очень страшно. Не дай Бог никому.
-А награды у тебя есть.
-Есть.
-О, Ба, обещай, что мы пойдем с тобой  9 мая на парад. Я хочу перед всеми похвастаться, что моя бабушка-герой.
-Хорошо, дорогая, пойдем – улыбнулась старушка, поцеловав душистые волосики внучки.
-А в Германию поедем? Этот фриц тебя же приглашает.
-И в Германию поедем.
Внезапно загорелся свет, и в комнату вошла Полина.
-Что это вы в темноте шепчетесь. Я уже чай поставила, пошли ужинать.
-Полин, ты с нами на парад пойдешь?- радостно вскрикнула Лиза.
-Пойду.
-Что-то я, правда, засиделась. Пошли, девочки, ужинать.
Бабушка встала, обняла внучек, и все вместе зашагали на кухню.