Моя тётя Зося

  Мои родители звали её Зосей. Мне не нравилось это имя, мне хотелось, чтобы её звали Софьей или хотя бы Соней, ведь всё это - одно и тоже.
  И вот её не стало. Помню её маленькой, стройной женщиной с кудрявыми, медными, сияющими на солнце волосами. Она заехала к нам, возвращаясь откуда-то в свой белорусский город Витебск. Помню, как она шила что-то на машинке и пела чудесным, казавшимся мне вишнёвым голосом: "Над полями да над чистыми месяц птицею летит". Хозяйка двух убогих комнатушек, которые мы тогда снимали, всегда казавшаяся мне злой, улыбалась, когда я выходил на кухню,  и говорила: "Хорошо поёт!".
  Когда я был уже отцом, я навестил её со своим сыном-подростком. Она встретила нас пожилой, седеющей женщиной. Её второй муж был инвалидом и всегда тихо мастерил что-то в маленькой комнате их "хрущёвки".
  Она рассказывала мне, как, спасаясь от немцев, в 41-м году со своим только что родившимся ребёнком убежала в лес, ведь она была похожа на еврейку, хоть таковой и не была, и бродила там, в течение месяца, прибившись к группе каких-то так же спасающихся от фашистов несчастных людей. Был июль, появилось много черники, и ей удалось выжить и не потерять малыша.
  Она рассказывала, как ещё раньше, в годы коллективизации, ей, совсем ещё юной, пришлось голодать. Придя  в город из деревни, надеясь, что её брат, живущий там с молодой женой, поможет ей и умирающей матери; но он, смущённо и как будто испуганно сунул ей буханку хлеба  и поспешно выпроводил её из дома.
  Оставшись одной после смерти матери, она стала работать на  швейной фабрике  и петь в самодеятельности. Однажды на смотр в честь празднования 1-го мая  в Витебск приехала жена Кагановича  и пригласила её в Москву учиться пению;   но она не поехала, потому что была влюблена в красивого парня, который стал её первым мужем и вскоре был арестован, и погиб где-то в лагерях.
  Мы бродили с ней по городу, и она всё говорила мне о своей жизни.
- Ой, сколько у меня мальцев было! - смеялась она весело, - Они   наперебой приглашали меня на танцах!
  Дома я упросил её спеть. Она спела какую-то песенку, которую назвала "Птички".
Слова её мне показались пошловатыми: "Это надо осторожно, это надо осторожно, чтобы птиц не распугать"; но голос всё ещё звучал прелестно и опять показался мне вишнёвым, как когда-то давно, в детстве.
  Через несколько дней, провожая нас на вокзале, она с грустью сказала:
- Знаешь, Димочка, иду я с тяжёлой сумкой с базара и встречаю сына Петю. Он остановил свою машину, говорит: "С базара, мам?", перекинулись парой слов, и уехал, а я пошла дальше.
  И вот её не стало. Мне сообщили по телефону, что она умерла.
  Свои последние годы она жила в семье сына. Когда я звонил ей, она торопливо повторяла, что живёт хорошо, все о ней заботятся; но в этой торопливости чувствовалась какая-то тоска, и казалось, что кто-то слушает наш разговор.