О яблоках

- Нет, Иван, не могу, что хочешь делай...

-  Ха, чё хочешь...!? Зовёшь, ли чё ли? Так приду я, осклабился кум и бывший сосед

- Да ну тя, ей Богу, всё бы шутки шутил...дело то подсудное!

- Да кто узнат-то, подумай-ко..!? Два годочка всего припишешь, а девке и замуж раньше,
и на пенсию, и вообще. Надо очень, сделай, Нюр... а я тебя редькой угощу...

Когда у Ивана Мартемьяновича родилась дочка, надумал он записать её старше на два
года, о чём и просил сейчас Аннушку, бывшую соседку Нюрку, которая теперь жила в
другом месте и работала в сельсовете секретарём. По документам получалось, что батя
Ваня либо был дома осенью сорок четвёртого, либо вовсе не участвовал в процессе
изготовления дочери. Уговорил таки, записали в метриках - год рождения - 1945. На самом
деле матушка моя родилась в 1947 году, и выходило, что уже двухлетней. Сказывают в те
времена и не такое бывало. А вот для Николая, следующего сына Ивана и Александры,
сотворить эдакое не получилось, стало строже, да и бзик у бати прошёл.

Карточки отменили, умер Вождь, старшую дочь Таиску отдали замуж за парня приезжего,
но вполне подходящего. Сынок Витька рос мальцом крепким, но себе на уме, а вот двое
последних, Раиска да Коля, характерами были схожи, оба "простодырые", как называл их
папенька, но упёртые. Один "задериха", другой "неспустиха" - так величала их матушка.
Причём если отцовское звание оправдывали оба и сразу, то матушкины прозвища
переходили от одного к другому, по десять раз на дню. Спорили и дрались малые детки
часто и отчаянно, мать шумела, успокаивала как могла, а отец напротив, смеялся до слёз и
подзадоривал :

- Эээ, "Худоязыкий", не одолеть тебе "Солоху"...

Коля плохо разговаривал вплоть до школы, поэтому батя Ваня в домашнем обиходе звал
его "Худоязыким", а вот почему моя мама была у него "Солохой", до сих пор никто не знает.
Он был мастер на всякого рода прозвища и метафоры. Например любовь ко мне, внуку
не первому и не последнему, проявлял своеобразно :

- Андрюшкины говны даже за ограду не выброшу, - приговаривал он улыбаясь и пропитывал
меня ароматом махорки.

Батя лихо подыгрывал на гармошке, пока я пятками вбивал в пол домотканые половики так,
что шумоток стоял, а люди думали, это гулянка и заходили на огонёк. Он учил меня
материться и сворачивать самокрутки. Одной из таких "обманок" я и прижёг себе кончик
любопытного носа. "Козья ножка" без табака горит быстро, помню, что хотел выплюнуть, но
газета прилипла к губам, я затряс головёнкой, а потом со всего маху затушил окурок, прижав
его, окаянного, ладошкой к лицу и подпалил самый пятачок... А батя жалел меня, смеялся и
плакал. Родители было завозмущались, увидев последствия, но им предложили самим
заняться моим воспитанием и они быстро успокоились.

Дело в том, что матушка моя, родив первенца, нормально не спала почти полгода. Первенец,
ваш покорный слуга, орал днём и ночью. В короткие передышки на время кормления, мама
засыпала сидя, стоя, лёжа...И тут же просыпалась, потому, что тишина меня чем то не
устраивала, а ел я быстро. Маменьке моей было всего восемнадцать и она тихо плакала от
отчаяния, не зная как и чем меня успокаивать. В общем помучились со мной предки,
собрали чемоданчики и укатили в Среднюю Азию кушать яблоки и искать лучшей доли, а
меня оставили маме старенькой, да бате Ване.

- Любите? Шибко? А нате вот, водитесь.

И бабушка водилась, но делала это по своему, исходя из многолетнего опыта. Домашние
дела не позволяли ей отвлекаться на мои беспричинные вопли. Распеленает, постелит
одеяло на пол, у печки, и хлопочет по хозяйству, а я рядом, на виду, под ногами
барахтаюсь. И гимнастика с воздушными ваннами, и верещи сколько влезет.

Но когда тебя так демонстративно игнорируют, вдохновение тупо орать в никуда, пропадает
само собой. Громкие потуги привлечь к себе внимания больше положенного, потерпели
фиаско уже дня через три-четыре, и я заткнулся. Вокруг было столько интересного.
Известка например, или глина, которую отколупывал от стены и самозабвенно жрал. Наелся
на всю жизнь, как матушка моя среднеазиатских яблок, от которых вскоре ей сделалось
дурно и прикатила она назад, к сыночку своему, да к родителям. И стали мы ждать пока
папенька мой устроится на работу в той загадочной, яблочной стороне, да определится с
жильём.

Вскоре получили весточку, собрали не хитрые манатки и в шестьдесят восьмом укатили с
маменькой в Казахстан. Посёлок назывался Берлюсу. Именно там я дружил с жабами,
ишаками и местными шоферами. Ездил в автобусе, в кабине, непосредственно возле
приборов со стрелочками, которые смешно прыгали ; возле чёрного, отполированного,
блестящего руля и даже пробовал держать его своими детскими руками. А смесь запаха
бензина, пыли и горной породы вперемешку с людским потом и дымом, залегли в памяти
на всю жизнь особенным привкусом тех мест.

Маменька моя вскоре захандрила, заскучала по лесу, по дому, затосковала по родным
местам и вернулись мы с ней на Алтай, а следом прибыл и отец, Мои родители по сей день
с улыбкой вспоминают как таскались со мной не только по всему Казахстану, но и дальше,
до Киргизии. Жили в Минкуше, на урановом руднике, там и обеспечение было московское, и
жильё, и бытово всё устраивало, даже зарплаты, а всё равно вернулись в родную деревню.
Где родился - там и сгодился.