Перукарьев и Бунин

               

     «Настоящая любовь никогда не заканчивается браком». Это Бунин. А чем тогда? Петлёй или сновиденьями. То есть ничем. Забытьё, конечное или игрушечное, даётся как панацея от несчастья. Неужели нельзя быть счастливыми в любви?
 
     В комнату вошла мама и стала что-то говорить о погоде. Дождь идёт пятый день подряд, суставы опухли, нерв на ноге превратился в огненный нарыв, и когда, когда, когда всё это кончится?

     «Почему у мамы такой спокойный голос? – думал Перукарьев. – Может, боль – это тоже сон, в который падаешь, как в окоп? А сверху шрапнель и танки. Дыр-дыр-дыр, смерть и ужас. А ты в окопе, пережидаешь и жалуешься на судьбу. В безопасности. Можно поныть, но не убьют».

     - У тебя лицо, как у больного. Опять плохо спал, сыночек?

     Перукарьеву 52 года. Маме 76. В соседней комнате живёт отец, ему 75, он угробил себя бесконечной депрессией. Из комнаты выходит только на кухню и в туалет. У отца жёлтые руки, свисающие с плеч наподобие пересохших веток. Кисти он поджимает к животу, словно боится обкакаться. Глаза вечно испуганные, голос умирающего и суффиксы «очк», «ечк» при разговоре, похожем на предсмертное завещание. «Ниночка, дай мне покушать», «Не сердись, пожалуйста, дай мне таблеточек от запора». Если мама сама ввинчивает лампочку в люстру, отец долго смотрит снизу, потом, словно опомнившись, ноет: «Ты же знаешь, Ниночка, у меня нет сил ничего делать», - и, по-куриному клюя головой, скрывается в своей комнате.
    
     Перукарьев жил отдельно от родителей последние двенадцать лет, в квартире у жены. У них была десятилетняя дочка, кот, хомяк и рыбки в аквариуме. После того, как Перукарьев побился в автомобиле и стал инвалидом на коляске, жена развелась с ним и вытурила к родителям. «Там за тобой будут ухаживать, а мне дочку растить надо». Логично.  А предыдущую жизнь закопаем в могилу, присыплем свежим песочком.
    
     Чем же заканчивается настоящая любовь?

     Петлёй или сновиденьями?

     И вдруг ночью Перукарьев вернулся в школу. Во сне. Ему сказали, что нужно обязательно сдать один предмет. Пройти курс и сдать. Без этого никак, как кровь перед операцией или паспорт на прописку. Перукарьев никогда не протестовал против требований, даже самых придурошных. Ему 52 года, какая школа и какой, к дьяволу, предмет? Но он не протестовал.

     Пришёл в класс, сел за первую парту, разложил тетрадь. У доски училка, что-то пишет мелом и говорит, говорит. Доска зелёного цвета, у них в школе были коричневые, а теперь новые материалы. «Оцинкованная сталь с антибликовым полиэстерным покрытием» - это он читал в нтернете. Южная Корея, мэйд ин ...

     Училка молодая, лет двадцати пяти, чёрное аккуратное платье, фигурка, ножки бьют лучами, карие глаза, как у грустного чертёнка – ну, в тихом  омуте и так далее.

     Она закончила стучать мелом и посмотрела вопросительно на Перукарьева:
 
     - Ты чего не пишешь?

     Он молчал. Счастливый и беспомощный. Как в детстве, словно засекли за кражей конфеты, поймали, но не убьют, ведь любят, любят, любят…

     - Почему не пишешь? (И это её коронное: «Ну, а?» - и глаза горят карими углями. Жгут куда-то внутрь.)

     На месте училки стояла Рита-Маргарита. Одноклассница. Перукарьев даже не поднялся, а зачем?

     - Я плохо вижу. Не успеваю.

     Она подошла и села к нему за парту, на соседний стул. Перетянула к себе его тетрадь, склонилась и стала писать. Серьёзная  и ответственная.

     Класс опустел, или там и не было никого? Перукарьев молчал, переживая лёгкий столбняк, а Рита-Маргарита строчила и строчила в тетрадке.

     Через несколько секунд Перукарьев стал беспомощен, словно щенок. Он вдруг почувствовал её запах: тёплого тела, волос и согретого платья. Однажды летом он заблудился в лесу, бродил несколько часов, отупев от беспомощности. И к ночи вышел на свежескошенный луг. Далеко в деревне гукали псы, сюда докатывались запахи жилья и людской деятельности. Перукарьев ткнулся в маленький стожок, разрыл его и завалился в соломенную ямку. Это было спасение, оно пахло нагретой соломой и ещё чем-то сладко-душным, такой родной землёй, людскими ладонями, коровами, чем-то женским и материнским.

     Он вспомнил аромат того счастья и согрелся этим воспоминанием. А Рита-Маргарита сидела настолько близко, что Перукарьев почувствовал, что он опять счастлив.

     Потом… Потом он сидел за круглым пластиковым столом в летней кафешке. Рядом гыгыкали какие-то типы. Их вожак, рыжеволосое хайло семь на восемь, развалилось напротив Перукарьева. Махало руками и орало:

     - Катись отсюда! Отваливай!

     Это была угроза. Рита-Маргарита ретировалась вглубь кафе и стала незаметной. Перукарьев встал, ловко схватил хайло за ворот рубашки, дал ему по морде, подтащил к цементной балюстраде и перекинул через барьер. Хайло рухнуло куда-то вниз. Типы бросились на Перукарьева, но он выхватил, словно из воздуха, доску и стал охаживать ею типов. Те валились, как подкошенные.

     - Звони в милицию! – крикнул Перукарьев Рите-Маргарите и продолжал крушить доской налево и направо. Внутри он чувствовал равнодушие и превосходство. Снуют внизу муравьи, а он их давит и давит. Холодно и страшно. А они, бессильные насекомые, дохнут и дохнут. А он, бездушный великан, топчет и топчет. В глазах – ни капли сочувствия. Чак Норрис. Ван Дамм. Стивен Сигал.

     Он знал, что он не такой. Вежливый и скромный, может быть, иногда неоправданно нахальный, но это просто комплекс. Нехватка смелости и самоиронии. Назовёт девушку глупой, а после всё ходит за ней и извиняется, топчется и топчется, нудит и нудит. Но чтоб доской по башке? Кулаком по морде? Совсем сбрендили, что ли?

     Тем не менее, через пару минут всё было кончено. Крови и трупов, правда, не было. Гады бесследно уползли в свои норы. А Рита-Маргарита сверкнула кареглазой улыбкой и весело так:

     - Ну, я пошла.

     А он даже и не видел, как она ушла. Большое дело!

     - Пока.

     И отвернулся.
                х    х    х   

     - Не обижайся, сыночек. Если не выспался, отвернись и спи. Я уйду к себе.

     - Я выспался, мам. Настроение ниже плинтуса. Прости, родная! Как отец?

     - Ноет. Это всё погода. А у меня ноги так и болят, так и болят. Нервы огнём горят.

     Одевшись, Перукарьев влез на кресло-коляску и покатил в кухню. Мама сварила ему кофе, как он любил, с горошинкой перца и щепоткой соли. После завтрака он уселся за ноутбук, вспомнил сон и решил, что напишет коротенький рассказ. Название выдумалось само собой.

     Он слушал дождь, топтавшийся за окном, и писал, писал, писал. Вышло две страницы. Перечитывать не стал. Рассказ получился.

     Господи, прости нас за несчастную любовь и счастливые сны…
 
               
                6 сентября 2013 года