В мире один человек. Глава 26

Выйдя из подъезда, Сушкин неожиданно для себя столкнулся с Виктором Шубиным. Тот определённо кого-то поджидал. Сушкин заметил в лице Виктора то мрачное выражение злобной решительности, какое обычно ничего хорошего не предвещает.
– Эй, Васька! Стой!.. – резким и неприятным голосом почти крикнул он, хотя Сушкин уже сам остановился, и он одной рукой схватил Сушкина за плечо.
– В чём дело? – видя недружелюбие Виктора и чуть ли не открытую враждебность, как можно твёрже сказал Сушкин и отстранил руку его.
– Катька не у вас?!. – грубо прозвучал вопрос.
– Нет, не у нас, – немного помедлив, отозвался Сушкин, присматриваясь к Виктору. – Я вообще очень мало знаю, я этой ночью не спал дома… Но мне Надя сказала, что ты вчера при-ходил и шумел… Ведь ты приходил?..
– Я приходил и я требовал, чтобы Катька пошла со мной!.. Я ведь её люблю! – вскричал он. – А мне все мешают!.. Почему все путаются у меня под ногами?!. И родственники её и вот теперь вы!?.
– Что – мы!?. – запротестовал Сушкин, видя, что надо как-то объяснить Виктору то положение, в которое он себя поставил. – При чём тут мы и все, кого ты обвиняешь, если ты сам виноват?.. Я слышал, ты с женой  обходишься грубо?..
– А-а! Это всё сплетни! Это она тут вас баснями кормит, да?!. Так вот знай – это она во всём виновата! Она не подчиняется мне! Но я её поставлю на место!.. – глаза Виктора блеснули холодным огнём ненависти. – Я её всю гордость обломаю!..
– Вот-вот, действуй такими методами и дальше – и тогда окончательно всё себе испортишь! – насмешливо произнёс Сушкин и увидев, что его слова произвели нужное действие, то есть Виктор оказался в некотором замешательстве и, казалось, сомнении, заметил. – Тебе бы надо помягче с Катей… Вот ты говоришь, что любишь её?.. А ведь, когда любят – не стараются сломить человека, а наоборот – во всём идут ему навстречу!..
– Откуда ты всё знаешь?.. – недоверчиво, немного опешив, спросил Виктор. – И неужели я не прав… во всём не прав?.. – теперь он уже обращался к себе. – Я груб, я нетактичен, чёрств, бездушен?.. Это я-то?!. А она? – он взглянул на Сушкина. – А она, что?.. Святая?!. А можешь ли ты утверждать, что она во всём права?!.
– Конечно, не могу, – согласился Сушкин. – За другого человека нельзя быть уверенным…
– Правильно, нельзя!.. А ведь я люблю её, Васька!.. Никому до этого дела нет, а я люблю её!.. – тяжко вздохнул он и опустил голову, – и теперь Сушкин видел перед собой уставшего и несчастного, невезучего человека, так решительно не похожего на того, который стоял перед ним минуту назад! «Ах, ведь как нехорошо у них всё получается! – с какой-то тоской и горечью подумал он. – И чем всё это кончится, знать бы наперёд!..» Ему отчего-то стало скверно-скверно на душе, он вдруг не умом, а сердцем осознал беду этого человека, хотя знал и не все детали происходящей между Виктором и Катей нелепости. И он вдруг задумался крепко о людях, не в частности, а вообще о людях, о знакомых и незнакомых, задумался об их беде, состоящей в том, что они упорно не хотят жить между собою в мире, а только портят друг другу жизнь взаимным непониманием. И уже он содрогнулся от холода и тихого ужаса, которыми повеяло от этих его мыслей.
– Взаимное непонимание… это всё от нежелания понимать других людей – и в этом вся НАША беда!.. – тихо проговорил он, наполовину обращаясь к себе, а наполовину к Виктору. – Какие все гордецы ужасные!.. – громче прибавил он. – Свою жизнь истребят и других не пожалеют из гордости, из заблуждения!.. А какая тут гордость может быть, какое тщеславие!?. – Сушкин взял Виктора за воротник пальто и глядя ему в глаза, изрёк. – Из-за этого может МИР погибнуть!..
– А мне как быть? – вопрошающе произнёс Виктор, чем-то очень поражённый. – У меня ведь тут, – он ударил себя в грудь, – любовь!.. ЛЮБОВЬ у меня!..
– Понимаю, любовь… Только это и оправдывает!.. Из любви и глотку ближнему перерезать можно, да ещё и в рай попасть!..
– Ты чего!?. – выпучил глаза Виктор. – Это ты зачем такое говоришь?!. Это совсем не надо!.. – в лице его можно было прочитать страх. Глаза Виктора забегали, как будто его уличили в чём-то дурном или преступном.
– Что – не надо? – пришёл в себя Сушкин. – Ах, да! – вспомнил он. – Ну ладно, я поговорю с Катей… Ты хочешь, чтобы я с ней поговорил и объяснил ей?.. Только и ты должен понять наконец что вы люди взрослые…
– Поговори с ней, – кивнул Виктор обречённо. – Делать нечего, только это и остаётся… Да где же она теперь?.. Где же  она может быть?.. Ты знаешь, где она?..
– Я не знаю… Но не в этом дело. Она ещё появится и тогда я поговорю…
– Ты обещаешь?.. – с надеждой посмотрел ему в глаза  Виктор, как будто теперь от того, даст ему Сушкин обещание или не даст, зависело всё.
– Обещаю!.. – решительно сказал Сушкин, в этот момент веря в то, что выполнит своё обещание.
– Ты настоящий друг!.. – в порыве признательности воскликнул Виктор, сказав это дрогнувшим голосом, так что не приходилось сомневаться в том, что он уже давно не видел в окружающих его людях признаков дружелюбия. Сушкин испытал от этого замечания даже не-ловкость, как будто ему стало совестно при мысли, что он напрасно обнадёживает человека и не заслужил ещё, чтобы его называли настоящим другом, тем более – человек, которого к числу своих друзей он никогда не относил.
– Я поговорю с Катей, – повторил Сушкин, – только вот что… Ты больше не делай этого… чтобы ничего такого не было…
– Я не знаю, не уверен за себя… Меня всё это измотало!.. Воздуха не хватает!.. Если бы я был глуп!.. Непроходимо глуп!..
Сушкин с удивлением подумал, что Виктор, возможно, совсем не так глуп, как ему казалось раньше. От этой мысли ему стало неловко, он подумал на свой счёт, что, пожалуй, сам где-то не умён, если до сих пор не подозревал вот хотя бы в том же самом Викторе и ума и какой-то самобытности и самостоятельности в мышлении. Неожиданно его осветило изнутри од-ной интересной мыслью – мыслью, что Виктор, вероятно, интересный человек, а он, Сушкин, глубоко заблуждался на его счёт, когда полагал, что Виктор примитивен. Теперь он почти убеждён был, что угрюмый, замкнутый нрав Виктора во многом произошёл от отсутствия возле него друзей, с которыми он, общаясь, приобрёл бы те черты, которых ему теперь не хватало.
– А что, если нам пройтись по улице и поговорить?.. – предложил Сушкин. – По-правде говоря, мы ведь совсем не знаем друг друга…
– Ну пошли, – сразу согласился Виктор. – Это лучше, чем торчать тут без дела!.. Только о чём мы будем говорить, когда ведь действительно не знаем друг друга!?.
Они не спеша тронулись с места. Сушкин держал голову прямо, а Виктор втянул её между плеч и имел вид человека мёрзнущего и подавленного.
– Два человека всегда найдут о чём поговорить, – пройдя немного, в задумчивости произнёс Сушкин. – Я, например, не знаю, что у вас с Катей происходит… То есть, знать-то знаю, вижу чисто внешние проявления, слышу от других – но не понимаю… И ты бы пояснил мне…
– Пояснить можно… Я, видишь, человек грубый, – заговорил Виктор приглушённо, как бы нехотя. – Грубый от природы… И сам понимаю, что грубый, а ничего с собой поделать не могу!.. – он остановился и выразительно посмотрел на Сушкина, как бы раздумывая, стоит ли о себе говорить так.
– Ну-у, почему грубый?.. так говорить о себе?.. – с замешательством пробормотал Сушкин.
– Это, к сожалению, правда… Я женщин не понимаю, а в частности Катю!.. Я люблю её, а у меня не выходит! Всё получается грубо, нехорошо, некрасиво!.. У меня что-то выходит не то!.. А ведь другие умеют любить, им и в голову не придёт, что они любят как-то не так!.. У них всё получается, не то что у меня!..
– Нет, это со стороны только кажется, что получается…
– А может, и так, но не в них дело, а во мне!.. Я Катей связан, я жить без неё не могу, я люблю её!.. Она временами бывает такая ласковая, такая добрая!.. а потом её как будто подменяют!.. и что с ней происходит?!. Никак не могу разобраться!..
– Она гордая? – спросил Сушкин.
– Да, гордая…
– А в чём это выражается?..
– Во всём… Она не хочет мне ни в чём уступать… Она критикует меня, она смеётся надо мной и зло шутит!.. Ей доставляет удовольствие видеть, как я сержусь, как выхожу из себя… А я вспыльчив!.. Нет, это ничем хорошим не кончится!.. А может быть, нам лучше развестись?..
– Но ты же сказал, что любишь её?..
– Да, люблю… и вот – не знаю, как быть!.. Нет, я не смогу без Кати!.. Я её так люблю, что готов задушить своими руками, вот этими руками!.. – и говоря это, Виктор показал свои руки, одетые в кожаные чёрные перчатки.
Сушкин представил себе такую картину: эти руки в чёрных перчатках берут кольцом тонкую, длинную Катину шею и давят, давят её изо всех сил, пока лицо Кати не становится безжизненным и она не становится обмякшей, которую можно взять на руки и нести, поливая её, мёртвую, удушенную теми руками, что в прежние времена гладили её голову и ту же самую шею, белую и гладкую шею, обильными слезами… Сушкину опять сделалось дурно и он сказал себе: «Зачем так любить?!. Где смысл этой нелепой, дьявольской любви!?. Зачем мучить себя такой любовью!?. И где тот человек, который СТОИЛ бы того, чтобы любя его, его можно было бы убить!?. Ведь ясно же, что таких людей нет, а если есть, то… нет, это абсурд, абсурд!..»
Потом они шли молча с минуту. Сушкин не знал, с чего начать разговор. О Кате ему уже спрашивать не хотелось, да и он, кажется, пожалел, что напросился Виктору в собеседники. И тут он поймал себя на одном воспоминании, ему вспомнился нож, который якобы постоянно имеет при себе Виктор. Он подумал о том, что этот нож, возможно, сейчас лежит в одном из карманов одежды Виктора… Это ему показалось так дико, так возмутительно, что он, повернув лицо к Виктору, посмотрел на него таким странным взглядом, каким смотрят на тех, кого подозревают в сумасшествии. Взгляд этот не укрылся от Виктора, он на секунду сбавил шаг и тоже с удивлением взглянул на Сушкина.
– Ты мне не веришь?!. – с горечью сказал он. – Ты думаешь, что я наговорил не то… и я не способен любить и вообще большое чувство – не для меня?!.
– Нет, я… – заикнулся Сушкин, но Виктор перебил его.
– Я ведь знаю, о чём ты сейчас мог подумать, когда так пристально смотрел на меня!.. Хочешь, я скажу, о чём?..
– О чём?.. – растерянность была написана на лице Сушкина, он поднёс руку к очкам и по-правил их, подумав: «Неужели он знает?!.»
– Ты ведь подумал о том, что я не в своём уме?.. А?.. Я прав?.. Вижу по твоему лицу, что прав, у тебя всё на лице написано!.. Ведь подумал, что я в бреду и собираюсь что-то плохое сделать?.. Признайся – это ты подумал сейчас?..
Они остановились и стояли друг напротив друга.
– Да, я это подумал! – набравшись духу, сдался Сушкин. Голова у него пошла кругом, он уже ничего не понимал.
– Парниша! – усмехнулся Виктор не без злобы. – Тут ведь недолго разобраться, когда ТАКИМИ взглядами на тебя смотрят!.. будь спокоен, я в своём уме, я Катю не трону! Ни волоса не трону!.. Вот… – он полез в карман брюк и достал из него нож, обёрнутый в белый носовой платок. – Видишь?..
– Вижу… – чужим голосом сказал Сушкин.
– Это нож! – пояснил Виктор и развернул платок; отточенное лезвие ножа напоминало со-бою кинжал, оно было белое и блеснуло так заманчиво, что всякий с удовольствием взял бы его в руку; удобная ручка была набрана из разноцветных стекляшек. – Вот смотри, что я с ним сделаю, – сказал он и, размахнувшись, далеко зашвырнул нож, который, описав в воздухе дугу, упал возле одного из домов, находившихся поблизости, в снег.
– Зачем ты выкинул нож? – чувствуя, как его охватывает озноб, спросил Сушкин и по-думал о том, что этого не должен был спрашивать. Одного взгляда на лицо Виктора было достаточно, чтобы понять эту выходку. В глазах Виктора вспыхнул хищный огонь и Сушкин решил окончательно, что в душе того не будет спокойствия, пока он что-нибудь не сделает ужасного и необратимого.
– Ты считаешь, что он мне ещё понадобится?.. – не то спрашивая у Сушкина, не то отвечая на возникший в нём вопрос, сказал Виктор, словно прислушиваясь к своему собственному голосу.
Сушкину стало страшно, он уже смотрел на Виктора таким взглядом, как будто тот стоял перед ним улыбающийся, с окровавленными руками.
– Ну не смотри на меня так! – внезапно попросил Виктор, изменившись в лице; казалось, он тоже чем-то был напуган. – Ну, пожалуйста, не сердись, Вася!.. Это шутка, глупая шутка!.. Хотя и во всякой шутке есть доля истины, но, поверь, тут нет никакой истины!.. Идём! – он взял Сушкина за локоть и увлёк его дальше. – Идём отсюда, чтобы не находиться здесь, а то мне ещё захочется вернуться и взять нож… Он ведь не провалился в снег, он ведь там лежит, потому что там наст!.. твёрдый наст!..
– Твёрдый?!. – почему-то вырвалось у Сушкина.
Он теперь точно знал, что Виктор захочет возвратиться к тому месту, взять нож и… Дальше Сушкин не смел думать… И он ещё знал, что Виктор скоро захочет избавиться от него, от его общества, чтобы он, Сушкин, не помешал ему возвратиться за ножом. И тогда он, Виктор, придёт за ножом, поднимет его и снова спрячет в карман, а перед этим обмотает его белым носовым платком. Сушкин даже подумал о том, что Виктор поднимет из снега свой нож и по-целует его в чистое, почти зеркальное лезвие, словно специально заготовленное для того, чтобы с размаху рассечь живую, горячую плоть, напоённую кровью, и погрузится в неё по самую рукоять, как в своё жилище, где ему предназначено самою природою находиться и где ему будет тепло и спокойно…
– О чём ты думаешь, Вася? – улыбнувшись усталой улыбкой, спросил его Виктор. Сушкин взглянул на него и улыбка Виктора не смогла его обмануть, глаза Виктора не смеялись, они были серьёзными, даже печально-трагическими. Сушкин не удивился бы, если бы вдруг Виктор расплакался, как человек, у которого внутренняя мука вырывается наружу.
– Я думаю о тебе! – ответил Сушкин, потому что ни о чём другом думать не могу сейчас… Я тебя не понимаю, я и очень мало знаю тебя… Но не в этом дело, я и себя-то почти не знаю и себя-то не могу понять!.. Куда уж там другого понять!.. Другого человека до конца, я скажу тебе, вообще невозможно понять…
– Это правильно, – заметил Виктор.
– Я вот думаю о том, на что ты способен… и не пойму никак…
– Человек на многое способен, только не знает сам – на что! Человек на подлость спосо-бен, на низость, на преступление!..
– Зачем ты об этом говоришь!?. – вскрикнул Сушкин, ощущая непреодолимое желание установить ясность в происходящем, напоминающем собою какой-то глупый бред, что-то подсознательное. – Какое ещё преступление!?. Что ты задумал!?. Я чувствую, ты задумал что-то ужасное!?. Отвечай мне!?. Это правда?!.
– Вот за это я мог бы на тебя крупно обидеться и дать тебе в морду! – сказал Виктор спокойным голосом. – Но я не сделаю этого, потому что я не хочу, чтобы ты был моим врагом!.. Поясню свои слова, – продолжал он. – По-моему, я не давал тебе повода ни в чём подозревать меня! Я же не настолько глуп, чёрт побери!.. Да, я ревнив, но я же не опущусь до подонка!.. Я уважаю себя, я даже люблю себя, если уж на то пошло!.. Для кого-то я безликий, как пустое место – Виктор Шубин!.. А ведь я есть, я существую! Это неоспоримый факт!.. Да это же аксиома!.. А значит – могу и делать, что мне хочется, и думать, как мне хочется!.. Я может быть, фигура знаешь какая?!. – он многозначительно посмотрел на Сушкина. – Может быть, я фигура мирового масштаба?!. Может быть, я какой-нибудь новый Юлий Цезарь, или там Наполеон!?. Вам всем, конечно, и дела нет!.. Вы уткнулись рылами в свои маленькие проблемы – и живёте только одним днём!.. Слышал ты про Юлия Цезаря?.. Да кто про него не слышал!.. А пишут, что он был один из первых фашистов!.. Дали бы ему возможности, он бы и Гитлера за пояс заткнул!.. Гитлера хают, а Юлия Цезаря возносят! А чем он был лучше, если он тоже был фашист!?. Он ведь тоже проводил свою политику, тоже уничтожал, захватывал!..
– Стой! Стой!.. Я перебью тебя! – остановил эту речь Сушкин. – При чём тут Юлий Цезарь или хотя бы Гитлер?!. Я ведь совсем другое хотел узнать, а ты…
– А мне, может быть, интересно высказать свою точку зрения!.. – возразил Виктор с невозмутимым видом.
– Ты перебиваешь меня! Ты уводишь разговор в сторону!
– Ну и катись!.. Катись!.. Чего за мной увязался!?. Чего ты от меня хотел узнать?.. Что там у тебя такое происходит на душе? Какая проблема, какой больной вопрос!?. Может быть, тебе самоутверждения нужно за счёт моих несчастий, за счёт моей личной жизни!?. Всем вам необходимо, как ребе вода, самоутверждение!.. Без этого и шагу не можете ступить, ахинею разводите, добрячками прикидываетесь!..
– Да ни при чём тут самоутверждение! – испытывая сильную неловкость, проговорил Сушкин.
– Обманываешь самого себя! – презрительно сказал Виктор. – Я всех вас насквозь вижу!.. Мне бы Юлием Цезарем и быть – уж вы поплясали бы у меня!.. Я бы вам пятки поджарил и вы бы у меня хором начали петь: «Самоутверждения нам не надо!.. Самоутвержде-ения-я!..»
– Ну пока ты ещё не Юлий Цезарь, – заметил Сушкин.
– А-а!?. К чёрту Юлия Цезаря!.. Тоже мне фигура!.. Говорят, сразу делал несколько дел!.. Идиоты!.. А то, что его сразу несколькими ножами закололи – это не говорят! И то, что умер так паршиво и глупо – тоже не говорят!.. Да что же в этом такого – делать сразу несколько дел!?. И кому это нужно!?. Нынешний поклонник Юлия Цезаря одним глазом будет смотреть в телевизор, другим в книгу, будет говорить с приятелем на разные  вопросы, одновременно с этим писать научный труд одной рукой, а другой закусывать!.. Да это же полный идиотизм! А спросишь – почему?.. И я отвечу!.. Не нужно ему это совсем – ни научный труд, ни книга, ему вообще ничего не нужно, кроме болтовни с приятелем, да наполнения желудка какой-нибудь тушёной капустой, да докторской колбасой!.. А знаешь, что ему нужно?!. Самоутверждения!.. И чем ничтожнее, тем больше и нужно самоутверждения!.. Ему бы ходить по улицам и кричать: «Вот он я! Мне нужно самоутверждение! Я умница! Уважайте меня!..» Самоутверждения и надо! Всем! И тебе!..
– Но в таком случае и тебе нужно!?. – вставил Сушкин.
– Очень догадлив!.. – сквозь зубы процедил Виктор. – Может быть, и нужно… а дальше не скажу, не хочу говорить, сказал бы, да не буду тебя пугать понапрасну!..
– Что, так страшно!?.
– Может быть…
– А что – ты себя считаешь ничтожным или великим?..
– Я себя никем не считаю!..
– Ну, это ты брось! По тебе же ясно видно, что ты себя не обидишь… Каким-нибудь титулом себя наградил…
– Вот что!.. Надо вернуться назад!.. – Виктор остановился. Остановился и Сушкин. «Так и знал, – мысленно произнёс он. – Теперь пойдёт свой нож искать!.. Какой же Юлий Цезарь обходился без ножа!?.»
– За ножом?.. – спросил Сушкин.
– Ты догадлив, за ним… Боюсь, как бы его не уволокли… Мало ли чего… Да там и ребятишки возле дома кувыркаются. Зачем им мой нож?.. Папе на рыбалку, рыбу потрошить!?. – и Виктор засмеялся тихим, сдержанным смехом, как бы радуясь чему-то. – Пошли!.. И зачем я его выбросил, сам не понимаю!?.
Они пошли в обратную сторону.
– Зачем тебе этот нож?.. – спросил Виктора Сушкин. – Да ещё такой острый?.. С таким но-жом только на большую дорогу ночью выходить…
Виктор молчал, на чём-то сосредоточившись.
– Отдай его мне? – сказал Сушкин.
– А тебе-то он зачем? Карандаши затачивать или хлеб резать?.. Для такой цели и кухонный нож сойдёт, а таким ножом, как мой, им – кровь пускать дурную…
– Слушай! – возвысил голос Сушкин. – Я что-то тебя не понимаю!..
– А я сам себя ещё до конца не понял! – съязвил Виктор. – Это дело не спешное. Целую жизнь буду гадать, кто я такой есть?.. И ведь не пойму! Ну прямо хоть кол мне на голове теши!.. А ты меня за один раз хочешь понять!.. Да я вон целый год с Катькой бьюсь – и ничего не выходит, хоть ты лопни!.. Вроде и нащупываю натуру, вроде и беру за жабры!.. а нет!.. Это были не жабры, а шкура! В руках только несколько волосков осталось! Даже не перо жар-птицы, как  у Ивана-Царевича, а волоски от шкуры!.. А ты меня хочешь понять!.. Да тебе меня никогда не понять! Я тебе душу всю выложу, чтобы тебе помочь, чтобы ты, сиротинушка, в темноте не ходил относительно состава моей души, а ты меня знать всё равно не будешь, никогда не будешь, хотя ты парень где-то – замечу: где-то!.. – и не глупый!.. А впрочем, ты головотяп большой, как я погляжу!.. Университет, кажется, посещаешь?.. И зачем тебе университет этот сдался?.. Глаза таким, как я, замазывать?!. Мне, брат Вася, глазки не замажешь! Я не чурбан липовый!.. Мне твои удостоверения, образования, твои университеты!.. Там ума не дают, это я точно знаю! Мало того – там его отшибить могут… У меня вот был один знакомец, всё пропагандировал меня за университет, или за институт – не упомню… Потом его самого в три шеи выгнали! Он, видишь ли, очень хотел, чтобы все были справедливые и хорошие!.. Встречаю я его некоторое время спустя. «Ну как? – говорю. – Добился своего? Стали люди лучше?..» Молчит. Нечего сказать. А я ему и совет дал. «Иди, – говорю, – и смотри, как бы не сцапали за вольнодумство! У нас всё хорошо, все счастливы, все довольны, а ты один выискался – искатель справедливости!?. Иди, – говорю, – и живи и дыши, пока живётся и дышится!..» И ушёл мой знакомец и, видно, теперь где-то счастье своё обрёл, как теперь все обретают!.. Понял, что живёт один раз и что самая лучшая для него в данный момент справедливость – это сохранить себя для будущего, для потомков!..
– Интересно ты рассуждаешь! – опять взял слово Сушкин. – Может быть, ты и противник образования?..
– Упаси боже! – запротестовал Виктор. – Ни в коем случае! Образование я люблю, пони-маю!.. Иметь с образованным человеком дело – истинное удовольствие!.. Это же надо родиться с этакой стрункой, чтобы воспринимать образование, науку!.. Но я не люблю дураков с образованием, ибо, как сказал один мой приятель, это химера страшная и нет ей равных по своему значению в современном обществе!..
– А всё-таки нож ты мне дай, я его тебе потом верну… через некоторое время!.. Мне твой но не нужен, ну зачем он мне?..
– А вот, если и незачем, то и не дам! Зачем он тебе без надобности!?. Ещё положишь в карман пальто – карманы-то у тебя в пальто вон какие большие! – да забудешь, а в университете вашем спохватятся и скажут: «Это почему у студента Василия Сушкина в кармане пальто нож!?.» И могут знаешь что учинить?.. Заарестуют тебя и, разумеется, прощай дорогой университет! Прощай мечта о высшем образовании!.. Это же драма, это же полный крах!.. А папу по работе таскать будут, вызовут на партбюро и скажут: «Вам нет места в рядах нашей партии. Вы сына не сумели воспитать!.. Он же у вас оголтелый подонок, преступник, с кем, посмотрите, связался!.. Из высшего учебного заведения отчислили, как ненужный член отсекли! Жалко отсекать, но нужно – в целях гигиены целого, здоровье которого надо охранять!.. Так же и мы с вами поступим, потому что не смогли вы с честью через всю вашу жизнь пронести звание коммуниста!..» И полетит твой папочка, а потом и с работы сместят куда-нибудь на самое низкооплачиваемое место, – мол, знай, товарищ, свою природу! Соколом виляя в небесах, буревестником ошивался, теперь пришла пора извиваться ползучим гадом и шипеть на всякого из своей норы, чтобы не раздавили ногой!.. Ну как, нравится перспектива? – полюбопытствовал Виктор, заглядывая в глаза Сушкину. – А ведь такое очень даже может быть…
– Да, жутковато, – ответил Сушкин. – И хорошо, что такого никогда не случится…
– Случается сколько угодно… Многое чего случается всякого! – прибавил с ударением на последнем слове Виктор.
«Всякого… – мысленно повторил за ним Сушкин. – Несправедливого… А мы на что?.. Не для того ли, чтобы  бороться с несправедливостью, чтобы изобличать её, в каком бы виде она ни была?..»
– Вот мы тут ходим, – заговорил опять Виктор, – разговариваем!.. – он усмехнулся чему-то и посмотрел на Сушкина тем странным и многозначительным  взглядом, какой поневоле заставляет насторожиться и с особым вниманием ловить каждое слово, а главное – наблюдать за тем, как эти слова произносятся. – А в это время сколько совершается преступлений! А сколько замышляется!?. Вот взять этих недоумков-социологов… они считают, что преступность можно искоренить… Я в этом сомневаюсь. Но не это беспокоит меня, а другое!.. Можно ли зло искоренить!?.
– Зло искоренить?.. – повторил Сушкин.
– Да, зло, именно зло, а не преступность…
– Это уже сложнее…
– По-моему, это вообще невозможно – искоренить зло, потому что на месте одного зла родится десять других зол!..
– По-моему, это вообще невозможно – искоренить зло, потому что на месте одного зла родится десять других зол!.. Поотрубаешь им всем головы, смотришь – а там зло новое, Змей Горыныч о ста головах!.. Ну, снова битва со Змеем Горынычем!.. Допустим, настал такой миг, когда отвалилась сотая голова. Тут бы и отдохнуть от жаркой схватки, но куда там – перед нами уже новая тысяча голов! И ведь примемся рубить, хлопотать, заранее зная, что количество этих голов когда-нибудь перерастёт в миллион!..
– Ну, так что же ты предлагаешь?..
– Пока ещё ничего… Что тут можно предлагать… У людей самых добродушных, самых гу-манных, я это понял, зло-то и получается самое что ни на есть злое! Они вроде бы и хотят в стороне отсидеться… всюду правдой, всюду хорошими принципами, моралью действуют! А вдруг такое отмочат, что и мерзавцу, на которого все пальцем показывают и кричат: «Мерзавец! Иуда рода человеческого!..», не снилось!..
– Гм!.. Ты, значит, считаешь, что существует связь между уровнем умственного развития и уровнем зла, которое человек совершает?.. Ты считаешь, что человек не подозревает о зле, когда его делает?..
– Пусть хоть так, – согласился Виктор и зачем-то стал засовывать руки то в один, то в другой карман. – Хороши дела, – непроизвольно сорвалось у него.
– Что ты сказал? – не понял Сушкин.
– А… это так, – промямлил Виктор. – Это заблуждение…
– Что заблуждение?.. – опять не понял Сушкин.
Виктор перестал что-то искать  в карманах, потуже натянул на голову шапку и прибавил шагу.
– И на кой чёрт всё это нужно мне! – сказал он, обращаясь к себе. – И зачем это я связал себя!?. Мне-то ведь ещё и двадцати трёх лет нету!..
«О чём это он говорит? – подумал Сушкин. – Жалеет о том, что женился?..» Странно ему было замечать за Виктором все те резкие перепады в настроении свидетелем которых он неожиданно явился. Он видел, что с Виктором происходит что-то нехорошее, а в иные моменты он просто был уверен, что тот решился на преступление, или, если ещё не решился, то мысли его бродят вокруг одного какого-то чудовищного плана, жертвой которого должна стать Катя. И ему хотелось прямо спросить у Виктора, бросить ему в лицо вопрос: «Что ты такое задумал?.. Уж не хочешь ли ты убить Катю?!.» Но ему что-то мешало задать Виктору этот вопрос. Или, может быть, Сушкин боялся, что Виктор ответит на его вопрос утвердительно?.. В таком случае в какое положение попал бы он, Сушкин?!.
Уже близко было до того места, где Виктор выбросил свой нож. Оба – Виктор и Сушкин – шли молча, каждый из них обдумывал своё.
– Вот что, – первым нарушил молчание Виктор. – Это бесполезно – говорить с Катей!.. Всё без толку, я знаю!.. Всё останется по-старому! И никакие знания ни женской, ни человеческой психологии не помогут, потому что помочь не могут… У нас пропасть слишком глубока, пропасть эта пролегла между нами – и это факт, который не обойдёшь!.. Слепец может на что-то надеяться… я был слепцом… Теперь я ясно себе вдруг представил, что ничего не выйдет… Ну, смогли бы мы продержаться год-два, а ведь потом противоречия всё равно дали бы о себе знать!.. Ты ещё не был женатым, ты этого не можешь знать…
– Но ты же говорил, что любишь её?.. – опять напомнил Сушкин. – Как же ты, любя её, можешь впадать в такое уныние?.. Ты должен надеяться… Да и кажется мне, что дело это поправимое. Возьми себя в руки…
– Я вот напьюсь ещё, – заявил Виктор с непонятной весёлостью в голосе. – И тогда действительно возьму себя в руки!..
– А вот напиваться не надо…
– Что надо и что не надо – откуда это тебе знать! – вдруг прорвало Виктора, на сей раз злоба его была неподдельная и произвела на Сушкина самое неприятное впечатление. – Студентишка! – выкрикнул он. – Что ты затвердил: надо, не надо!?. У тебя голова-то есть?!. Вообще, что-нибудь ты из себя представляешь!?. Ну-ка скажи что-нибудь дельное, членораздельное, не прочитанное из книги, а приобретённое своим опытом!?. Робот ты не мыслящий, а доброта твоя – доброта телёнка!.. А ну проваливай, что ты за мной увязался!..
– Ну хорошо, – дрожа от гнева и возмущения, от обиды за несправедливо нанесённое оскорбление сказал Сушкин. – Иди куда хочешь один, да хоть за своим ножом! А я тебе не помощник в твоих делах!..
Они остановились и стояли напротив друг друга. Виктор выпрямил свою фигуру и уже не похож был на того несчастного человека, которым казался раньше. Казалось даже, что он готов ударить Сушкина. Лицо его выдавало внезапно возникшее в нём сильное возбуждение.
– Это уж моё дело – куда мне идти! – крикнул он опять Сушкину в лицо. – И я сам, понимаешь, сам себе хозяин!.. – и он ударил себя в грудь кулаком. – А ты, – он приблизил свои блестящие глаза к лицу Сушкина, – ты не ходи за мной, иначе несдобровать тебе!..
И сказав это, он широким шагом пошёл дальше, оставив Сушкина одного, наедине со своим смятением и возмущением.
Сушкин некоторое время стоял на одном месте, сунув руки в карманы пальто и провожая взглядом удаляющуюся фигуру Виктора. Казалось, он что-то хотел понять, какой-то важный факт, какую-то истину, которая прояснила бы ему всё, чему он только что был свидетелем. Но мозг его не хотел работать и не мог сдвинуть с мёртвой точки проблему. Зато чувства его говорили ему о себе сами, их не надо было звать. Сушкин испытывал подавленность, ему хотелось забыть о Викторе и не думать ни о чём. Он не знал, как ему быть в отношении Виктора – жалеть его или излить на него злобу. Он медленно двинулся следом за ним, вспоминая всё то, что было только что. И почему-то душой его овладело одно стремление – бежать вслед за Виктором и нагнать его, а потом спросить его: что он будет делать дальше?.. Сушкин очень хотел так и поступить, но не сделал этого, он всё так же медленно шёл, еле переставляя ноги, зная, что Виктор всё более удаляется от него, что он идёт к тому самому месту, где лежит в снегу нож… Господи!.. Что это такое с ними происходило?!. Почему он, Сушкин, зная, что Виктор думает о ноже и замышляет злодеяние, – почему он так тихо идёт, почему ему нет дела до того, что может произойти?!.
Нет, ему есть дело, это для него очень-очень важно, ведь он же не хочет, чтобы этот… этот Юлий Цезарь зарезал Катю… ведь она, Катя, такая хорошая, а он её даже и не знает, но всё равно она хорошая и он не хочет, чтобы она умерла!.. Он хочет, чтобы она жила и приходила бы к ним и говорила бы с его сестрой…
Есть во всём этом один момент… Он, Сушкин, любит Катю?.. Если любит, то почему он бездействует?.. А может быть, он хочет, чтобы Виктор убил её и чтобы всё разрешилось таким способом?.. Тогда Вася Сушкин и не очень будет горевать, он только подумает: «Была такая Катя, а теперь её нет… Странно, что она была, а теперь её нет… Очень странно, очень удивительно…»
Может быть, в самом деле ему бежать за Виктором, пока ещё не поздно, схватить его за воротник и крикнуть ему: «Подонок! Паршивый пёс!.. Это ты-то Юлий Цезарь!?. Это ты-то хочешь поджаривать нам пятки!?. Да ты беспомощен, ты смешон, как огородное пугало, и никто тебя не боится!..»
Нет, никуда он не побежит, Вася Сушкин, он лучше предоставит всё естественному ходу событий. Чему быть, того, как говорится, не миновать. Как он устал от всего, как он от всех устал, да и не только он, а взять хотя бы Коломейцева… Всего не охватить рассудком, всего не подвергнуть анализу, всё не проконтролировать, а усталость – она даёт о себе знать… Оскорби человека один раз, другой, третий – он же неполноценным себя почувствует и он будет неполноценным!.. И не надо, совсем не надо оскорблять людей, ведь они от этого становятся ущербными, забитыми, неполноценными!.. Вот хотя бы взять Виктора – почему он своими словами привязывается и головотяпом назвал?.. Разве нельзя без этого?.. А он, Сушкин, разве глупее Виктора, разве хуже, разве он виноват в том, что у Виктора всё не клеится в отношениях с Катей?!. У Виктора с Катей разлад, а Сушкин должен страдать, так что ли!?.
У-у! Как он ненавидит всё это! Что они – глупые дети?.. Почему они ссорятся, а он должен расплачиваться?.. При чём тут он, Сушкин? Почему он-то головотяп, почему именно он должен выслушивать весь этот бред о Наполеонах и Цезарях?!. В чём он провинился, где его вина?.. Вина его в том, что он оказался рядом? Ах, боже мой! Живи среди этих людей – покою не дадут, и там заденут и здесь, а ведь человек не казённый, он же чувствует!..
«Ты, – говорит, – головотяп, – ты, – говорит, – вошь!.. Что хочу, – говорит, – то и говорю, потому что мне нет дела ни до какого Сушкина!.. Есть только  в мире один я – Виктор Шубин!..» Вот тут-то и ошибочка! Кроме Виктора Шубина есть ещё и Вася Сушкин, и Толя Коломейцев, и та девица со свечкой, и тот мужик, пьяница и дебошир, который  бьёт себя в грудь кулаком и кричит: «Зачем обидели!?. Зачем в душу вошли и нагадили!?. Там же чисто должно быть!..»
Да за чистоту души можно и подраться, можно и вопрос такой поднять: «О чистоте души». И сказать: «Товарищи! Доколе мы будем терзать друг друга!?. Брат брата режет словом, как ножом! Да это же гражданская война!.. А в пределах всего света – это же мировая война!..»
И никто не поднимет и никто не скажет, более того – никто и знать-то не будет, что есть такой вопрос, такая беда. Ещё не дошли… С другой стороны – человек должен быть всего этого выше, всех этих оскорблений, но с другой стороны опять же – он в обществе живёт, он не может быть глух, ведь если он оглохнет – он же  пойдёт и зарежет, как Виктор. Тот уже мысленно зарезал, теперь осталось только на практике осуществить…
Зарежет ли?.. А вот пойди и скажи, что замышляет – ведь тебя же и на смех подымут первого. И на тебя же вся эта куча свалится…