Ч. 5. Жизнь и уход близких. Опять разлука. обновл

ЧАСТЬ 5.

ЖИЗНЬ И «УХОД» БЛИЗКИХ. ОПЯТЬ РАЗЛУКА.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.

ЖИЗНЬ И "УХОД" БЛИЗКИХ.


1.

Аресты родителей, голод и спасение сирот.

В этой небольшой подборке материалов речь будет идти о моих родных по линии матери. Отец с нами не жил и с его родственниками я не имел общения. Поэтому, о них я ничего толком не знаю.
Мать моя, Бойко Мария Ефимовна, кубанская казачка, 1929 года рождения. Родилась она в станице Крупская, в трёх десятках километров от знаменитого Тихорецка. До революции станица называлась – хутор Свяченый. Подробнее о его названии рассказывается в главке «Она непременно вернётся! И уже скоро!».
Матери моей не исполнилось и полгода, когда зимой 1930 года арестовали в Новороссийске её отца – Ефима Бойко.
Он был отличным садоводом и пасечником и вместе с группой станичников повёз в приморский порт продавать мёд и удивительно сочные, вкусные яблоки, которые сам выращивал путём многолетних трудов. Говорят, с самим Мичуриным вёл переписку и обменивался опытом, как вырастить такие яблоки.
Больше ни жена, ни дети его не видели.
Было в ту пору Ефиму Бойко 42 года. А его горячо любимой жене Варваре – на год меньше.
Лошадей, телегу и всё добро, с которым он приехал в Новороссийск, разумеется, забрали, как неправедно нажитое. Хотя, работников у него никогда не было.
Пасеку конфисковали в колхоз. Лишившись хозяйской руки, она потихоньку захирела и бесследно пропала в голодные тридцатые годы.
Домашний сад постепенно выродился, но в голод выручал, - детвора объедала яблоки ещё не созревшими. Иначе, их забирали проверяющие.
Не жалея и уничтожая несчётно людей, антинародная власть уж тем более не заботилась о сохранности и развитии осиротевших домашних хозяйств.
А через год или чуть более того арестовали и жену Ефима (отчество деда, к глубокому сожалению, не знаю или забыл, и спросить уже не у кого) Варвару Фёдоровну Бойко. Дали ей, как жене кулака, целых четыре года мордовских лагерей. Никаких смягчающих обстоятельств не нашли, да их, вероятно, никто и не собирался искать.
Остались без родителей четверо младших детей: 19-летняя Елизавета, 15-летний Жора, 10-летний Андрей и малышка Мария, моя будущая матушка. Ей в ту пору не было ещё и двух лет.
Двое старших сыновей: 23-летний Александр и 21-летний Михаил были к тому времени женатыми мужами, имели своих детей и жили отдельно – в знаменитом казацком городе Тихорецке.
Во время сильного голода на Кубани 1932-1933 годов четверо младших детей семейства Бойко, осиротевших по вине жестокой «народной» власти, остались жить сами в родительском доме. 
А выжили дети в то страшное время благодаря молитвам их матушки (а может и отца, о котором ничего не было известно), находящейся в мордовских лагерях, а также благодаря секретному кладу, о котором успела Варвара Фёдоровна шепнуть старшей дочери Елизавете за несколько мгновений до своего ареста.
В том секретном кладе находились золотые царские монеты, достоинством в пять и десять рублей. Деньги эти в течение многих лет предусмотрительно откладывал на черный день глава семейства Ефим Бойко, талантливый пчеловод и садовод.
Умелый хозяин и наблюдательный человек, Ефим Бойко видел грубое и неуважительное отношение большевистской власти к трудовому народу. Видел он и недоверчивое, подозрительное, а то и откровенно враждебное отношение наглой, нахрапистой компартийной власти к казачеству. Особенно, к талантливым и умелым хозяевам-казакам.
Чуяла чуткая душа Ефима Бойко, что доведёт до беды казаков эта равнодушная к жизни народа, паразитическая и глубоко бездарная власть. Власть-разрушительница, бездарная в созидательном плане, зато прекрасно умеющая отнимать и делить добро, нажитое трудом и талантом простых работяг.
Поэтому с каждого урожая, с каждой продажи на рынке мёда и фруктов часть вырученных денег тратил Ефим Бойко на покупку золотых царских монет и откладывал их в укромном месте. Не от жадности и скопидомства он это делал, а от слишком ненадёжной окружающей его действительности.
И его многолетние сбережения не просто пригодились, а спасли жизнь четырём его осиротевшим детям.
Ведь с огорода местные власти не давали прожить, большую часть урожая забирали разного рода проверяющие. Проявлять милосердие к детям «врагов народа» было опасно и поэтому проверяющие переворачивали всё вверх дном в поисках овощей и прочих продуктов. Всё, что находили, выгребали подчистую. Но кое-что детям всё равно удавалось надёжно припрятать и сохранить. Однако, припрятанного не хватало до нового урожая, несмотря на всю экономию.   
Елизавета периодически доставала из тайника одну-две монетки и они с Жорой добирались на рынок в Тихорецк, расположенный за три десятка километров от станицы. Там они меняли золотые деньги на продукты и возвращались домой. Вполне возможно, что помогали им в этом два старших семейных брата, живущих в Тихорецке.
Материнская молитва надёжно хранила четверых детей, осиротевших при живых родителях (которые не бросили своих детей, как это нередко бывает в наше время, а стали вдруг в одночасье «опаснейшими врагами» собственного народа, как и миллионы других их соотечественников).
Ведь наивных детей запросто могли убить скупщики золота, видя, что дети регулярно приносят золотые монеты в обмен на картошку и соль. А иногда на муку и подсолнечное масло.
Представить страшно, что за ними могли следить. А потом пытать дома, чтоб забрать разом оставшиеся золотые монетки, отложенные на чёрный день умелым и заботливым хозяином Ефимом. Разумеется, не золото жалко, а сирот, которых запросто могли мученически лишить при этом жизни.
Кроме того, иные «добрые люди» из числа земляков могли ведь запросто и властям сдать малых «золотовалютчиков», как детей врагов народа, живущих на припрятанные от «народной власти» царские монетки. Раз уж сдавали родных отцов, то, тем более, могли сдать «недобитое кулацкое отродье».
С приклеиванием подобного рода смертельных ярлыков тогда ведь отнюдь не церемонились. Иные из наиболее ярых активистов даже соревновались между собой, кто больше сдаст жестоким и кровожадным властям «опасных врагов народа» и «агентов мирового империализма». Как пионеры сдавали азартно макулатуру и металлолом, так эти сдавали оптом и в розницу людей. Прекрасно осознавая при этом, что сдают свои жертвы на откровенную и верную погибель…
Но Небесные наши Родители крепко хранили бедных и невинных детей от злого и завистливого ока недобрых людей, а также от железной лапы беспощадных и жестоких властей…


2.

Лагерь, доброта, слёзы и ясновидящий.

Варвара Фёдоровна очень переживала за всех своих детей. В том числе и за двоих старших, которые жили в Тихорецке своими семьями и сами зарабатывали на хлеб. Но особенно переживала за меньших деточек, оставшихся одиноко в родительском доме.
Она рассказала о своей боли кому-то из солагерниц. И её собеседница подсказала матери-страдалице вариант решения мучающей её проблемы.
Надо было написать на имя начальника лагеря не слишком многословное заявление, в котором рассказать, что дома у неё остались безнадзорными четверо детей, трое из которых несовершеннолетние. А дальше молиться и ждать.
Может ей и повезёт, как везло некоторым из числа их коллег по несчастью, которые таким путём смогли освободиться из лагеря и вернуться домой.
Бабушка моя так и сделала. Написала со слезами заявление и стала ждать, - молиться к Божией Матери и ждать.
И, с Божьей помощью, бабушке Варваре повезло. Её освободили из лагеря и отпустили домой. Бумажку об освобождении дали, а денег на дорогу не дали. То ли забыли, то ли денег и не положено было давать.
Короче, добиралась бедная моя бабулька из неведомой ей прежде Мордовии до родной своей Кубани попутками и товарняками (разумеется, голодная), - благо, мир во все времена был не без добрых людей. А иначе, уже давно бы погиб.
Любовь, вера и молитва помогли ей добраться до родной станицы. Прибежала она к родному дому, заглянула в окно и увидела картину, при виде которой слёзы счастья и радости полились из её глаз.
Почти три года не видела она своих деточек!…
За столом сидели все её четверо меньшеньких. Перед ними стоял чугунок с вареной картошкой. Самая старшая из них Лиза доставала из чугунка картошку, клала перед каждым, а для четырёхлетней Машеньки ещё и очищала её. Масла и хлеба на столе не было. Но были картошка и соль, а значит, её дети были спасены от голодной смерти. Дети солили картошку и ели её, поглядывая один на другого, стараясь не спешить, стараясь есть достойно…
Дед ясновидящий, у которого бабушка Варя была во второй половине 50-х годов (уже во время нашей жизни на Донбассе), сказал ей, что пропавший бесследно её муж Ефим живёт где-то в Сибири. Вроде бы, после лагерного срока, он был сослан туда на поселение и ещё в конце тридцатых годов обзавёлся там другой семьёй, есть у него там двое или трое своих детей. Сказал также дед ясновидящий бабушке Варваре, что в последнее время пропавший её муж всё чаще болеет. Жить ему осталось немного…
Больше бабушка Варвара по ясновидящим не ездила…


3.

Продолжение малорадостной судьбы.

Земная судьба моей матери, Бойко Марии Ефимовны, сложилась на редкость малорадостно, а последние семнадцать с половиной лет она и вовсе была отрезана от мира земного тяжёлой болезнью и провела их в психиатрической больнице. Тут она и умерла.
Расскажу об основных этапах её жизни, которые мне известны.
О причинах нашего с ней отъезда летом 1956 года из Тихорецка я уже рассказывал в цикле о малой моей родине. После приезда в город Рубежное, Луганской области мать моя несколько лет работала штукатуром-маляром. Пыталась подрабатывать на отделке частных домов, которые в ту пору десятками росли на окраине Рубежного, в посёлке Ленёво. Посёлок этот был расположен рядом с нашим интернатом (в котором я учился с 1960 по 1967 год) и тянулся к сосновому лесу. Там в лесу был расположен прекрасный пионерлагерь Горн, в котором так интересно, так увлекательно было отдыхать в летнюю пору.
Но и с подработкой у матери вышла неудача. Больше месяца ежедневной  работы вечерами и выходные дни пахала она штукатуром и маляром на отделке и покраске частного дома одного местного начальничка. А когда пришла пора платить за сделанную работу, он, вместо оговоренной суммы, заплатил ей какой-то мизер. Обещал остальное заплатить через полмесяца, потом ещё отложил оплату. И, в конце концов, так ничего больше и не заплатил.
Кажется, до этого был у матери какой-то позитивный опыт такой нелёгкой подработки. Но в памяти остался этот случай, после которого мать долго ругала жадного обманщика и долго не соглашалась на подобного рода подработку.
А потом ещё раз попробовала поработать у другого частника, и опять, к сожалению, неудачно. То есть, её опять обманули, заплатив намного меньше обещанного. И больше она уже не связывалась с подработкой у частников.
Да и руки у неё оказались слабыми для такой нелёгкой физической работы, какой была профессия штукатура-маляра. Руки со временем стали терпнуть и как бы отниматься. Особенно резко это проявлялось при работе поднятыми руками.
Пришлось ей менять профессию. Устроилась мать работать в рубежанскую столовую номер пятнадцать. Вначале помощником повара. А потом там же машинистом газовой котельной и ещё через время – машинистом холодильных установок.
Последняя работа была с вредными условиями труда, связана она была с выработкой холодильными установками аммиака для больших холодильников городской столовой №15.
Рядом находился рубежанский индустриальный техникум, многие его учащиеся питались в этой столовой. Одним из них был Лев К-н (младше матери на восемь лет), с которым у неё возник нешуточный роман. А итогом романа – стало рождение Веры, моей младшей сестрёнки по матери.
Позже я продолжу свой рассказ о судьбе матери, а пока опять вернусь к судьбе бабушки, Варвары Фёдоровны Бойко.


4.

Роковая встреча, картошка и беда.

Родилась моя сестрёнка Вера 24 января 1963 года, а в феврале следующего 1964 года произошла беда с моей единственной и столь мной любимой бабушкой Варварой Фёдоровной Бойко. Жила она последние годы с нами, в нашей девятиметровой комнатке, о которой я уже рассказывал в предыдущем цикле. Последний год она нянчила малышку Веру. Мать после трёх месяцев декрета должна была идти на работу.
В тот февральский день бабушка вышла на кухню нашей коммунальной квартиры, годовалая Вера была у неё на руках. В кухне сидела соседка по коммуналке тетя Поля и цыганка, гадающая ей по руке.
Взглянув на мою бабушку, цыганка сказала с неприязненной ухмылкой, словно встретила давнего и заклятого врага: «О, бабка, а ты ещё землю топчешь?! Зажилась ты, однако!…»
Бабушка моя вздрогнула и, словно забыв, зачем пришла, ушла молча обратно. Скрипнула дверь в нашу комнату, а через несколько мгновений раздался тяжёлый удар, словно упало что-то тяжёлое.
Цыганка встала молча и ушла, словно за тем и приходила. Тетя Поля закрыла за ней дверь и поспешила в нашу комнату. Бабушка моя лежала на полу, а Вера в своей коляске. То есть, бабушка успела положить внучку и тут же упала на пол, разбитая параличом.
В тот вечер я и ещё один мой одноклассник чистили картошку за весь наш класс. Не помню уж, за какую провинность было мне такое наказание жестокое. Помню лишь, что провинности у нас с напарником были разные и моя провинность была намного большая. Картошки же в тот вечер было, как нарочно очень много: целых девять больших плетённых корзин. Две из них должен был почистить мой напарник, остальные семь надо было осилить мне.
Работа подвигалась медленно, повара нервничали и ругали нашу классную руководительницу, которая придумала мне такое жестокое наказание. Тем более, что из-за не почищенной вовремя картошки весь интернат мог остаться без еды на предстоящий день.
А тут ещё дочь тети Поли Зинаида принесла нашей классной руководительнице Марии Николаевне (кстати, человеку отнюдь не злобному, напротив, чуткой и доброй учительнице, преподающей мой любимый предмет - историю) печальную весть, что бабушка моя умирает.
Короче, в десятом часу вечера наша классная прислала мне на замену нескольких девчонок из нашего класса, которые должны были заменить меня на картофельной «гауптвахте». А мне сказали: что надо срочно идти домой.
Еле отмыв грязные руки, пальцы которых с трудом разгибались после нескольких часов непрерывной чистки картофеля, я оделся и пошёл домой, плохо соображая, что могло случиться с моей любимой бабушкой.
В нашей маленькой комнате стоял полумрак и было непривычно многолюдно: кроме моей матери тут был дядя Георгий, которого бабушка звала всегда Жорой, а также его жена, тетя Рая, и двое их сыновей – девятилетний Петя и Коля шести с половиной лет. На лампу навесили своеобразный абажур из газеты, чтобы свет не слепил бабушке глаза.
Бабушка лежала на своём деревянном топчане, который сделал несколько лет назад дядя Жора. Она позвала меня слабым голосом и тетя Рая, встав со стула, пропустила меня к больной. Доброе бабушкино лицо было бледным и грустным, в глазах стояли слёзы.
Она попросила, чтобы я наклонился к ней пониже и с трудом погладила меня по голове дрожащей левой рукой, сказав что-то незнакомым заплетающимся языком. Ближняя ко мне правая рука лежала беспомощно вдоль туловища…
Мне пояснила тетя Рая, о чём спрашивает бабушка, я что-то ответил, растерянный и подавленный. Это была, конечно, моя бабушка, но общаться с ней было намного труднее, чем с той, с которой я разговаривал два дня назад, когда был на выходных дома…
Ночевал я у дяди Жоры, в соседнем доме.


5.

Разные судьбы живых и усопших.

Несколько слов скажу здесь о судьбе дяди Жоры и его жены тети Раи. Буквально через два-три года они разошлись. И дядюшка уехал жить и работать в Старобельск.
Одной из главных причин столь печального события была, насколько мне известно, болезненная ревность тётушки. По этой причине она попала в психиатрическую больницу. Потом её выписали. Но вскоре  произошло новое обострение болезни. И вот когда везли тётушку в областную психиатрическую больницу, она выскочила на переезде из машины и бросилась под поезд. Погибла тётушка Рая, насколько мне известно, сразу.
Помнится, мы курили с Петром и Колей в их сарае, расположенном в подвале пятиэтажки, где они жили. Раздался сильный стук в дверь. Мы испугались, что нас будут ругать и не открывали. И тут услышали через дверь, что тетя Рая погибла…
Взрослые увели моих двоюродных братьев, а я стоял, виноватый и растерянный в тесном, задымленном сарайчике, освещённом яркой электрической лампочкой. И понимал лишь одно: в судьбе моих двоюродных братьев, с которыми прошло в Рубежном моё детство и отрочество случилась большая беда и ждут их теперь неведомые, но весьма крутые перемены…
Было это в начале 1968 года (в январе или феврале) и учились они тогда в том же интернате, где ещё совсем недавно учился и я (до середины июня 1967 года).
Дядя Жора жил тогда в Старобельске в рабочем общежитии в отдельной комнате, работал бригадиром плотников на стройке. Примерно через год-два он женился и перешёл жить к новой жене в частный дом. Туда же вскоре забрал и сыновей.
Прожил дядя Жора со второй своей женой более четверти века до самой своей  смерти. Жили они, насколько мне известно, дружно и хорошо. Звали его вторую жену, помнится, тётушка Зинаида.   
Умер дядя Жора в декабре 1996 года на 81-м году жизни. В последнее время много болел. Похоронен он, разумеется, там же в Старобельске.
Вообще, могилы моих родственников из рода Бойко разбросаны по необозримым просторам бывшего Союза (месторасположение большинства из них мне вообще неизвестно).
В отличие от родственников моей покойной жены Лии, большая часть которых похоронена вместе на скромном кладбище хутора Крутой Яр, расположенном в нескольких километрах от города Новогродовка, на Донецкой земле.


6.

Горькая жизнь и забытая могилка.

Но вернусь к рассказу о своей любимой бабушке Варваре Фёдоровне Бойко.
На следующий день бабушке стало ещё хуже, она большую часть времени проводила в бессознательном состоянии. В школу нас с Петром не пустили, а Колю не отвели в детсадик. На улице было морозно и ветрено, поэтому большую часть дня мы провели дома у моих двоюродных братьев. Два или три раза ходили к нам на квартиру, проведать бабушку, но она была каждый раз без сознания…
А ночью она умерла.
На похороны приехали два сына бабушки с родной нашей Кубани (дядя Миша – 1910 года рождения и дядя Андрей – 1921 года), а также дочь тетя Лиза – 1912 года рождения. С удивлением отмечаю для себя, что все они были тогда моложе меня сегодняшнего. Самому старшему дяде Мише шёл в ту пору пятьдесят четвёртый год…
Похоронили бабушку на городском кладбище возле посёлка Ленёво, на опушке прекрасного соснового леса, расположенного буквально в полукилометре за моим интернатом.
Пока мать моя была здорова, они с Верой регулярно ходили к бабушке на могилку, ухаживали за ней. Бывал там и я вместе с ними. А потом мать заболела, Вера вышла замуж, я уехал из Рубежного в Новогродовку Донецкой области, на родину моей жены Лии.
Помнится, во время одного из своих приездов, ещё много лет назад, я спросил у сестры Веры, сможет ли она найти на ленёвском кладбище могилку бабушки и услышал отрицательный ответ.
Сам я и вовсе не ориентируюсь теперь, где искать бабушкину могилку, на которой в далёком морозном и ветреном феврале 1964 года поставили скромный деревянный крест с самодельной  фанерной табличкой. На табличке были написаны фамилия, имя, отчество бабушки и данные о её жизни.
Со временем табличка эта потерялась или её отломали. Да и крест деревянный, скорей всего, сгнил и упал. И найти родную бабушкину могилку на очень разросшемся ныне рубежанском кладбище, дело сейчас просто безнадёжное.
Как мало я знаю о жизни моей единственной любимой бабушки!…
Большую часть из того, что  здесь написано, я узнал уже в зрелые годы, после сорока лет.
Часть информации узнал от двоюродного брата Николая, младшего сына дяди Жоры. Что-то от московской тётушки Валентины Пантелеевны Ореховой. Ещё кое-что от двоюродной сестры Екатерины (ныне жительницы Москвы), дочери дяди Андрея и тётушки Инессы, у которых я гостил на Кубани в мае-июне 1975 года.
Слышал от своей матери, что замуж бабушка вышла, вроде бы, не по любви. Любила она другого парня, но отец её, Фёдор Паньков, выходец из Ставрополья, выдал добрую, спокойную и работящую красавицу-дочь замуж за сына зажиточного казака Ефима Бойко.
Прожила она с Ефимом без малого 23 года, родила семерых детей. Старший Александр – 1908 года погиб в Отечественную войну, младшая Мария – 1929 года, моя матушка. Одна дочь 1914 года рождения умерла, кажется, в раннем детстве.
Среди нелёгких семейных будней и забот незаметно пришла у чуткой Варвары любовь к немногословному, работящему, доброму и заботливому Ефиму.
Об этом и сама бабушка мне немного рассказала, когда я, десятилетний влюблённый пацан, разоткровенничался с ней о своей безответной любви к одной девчушке из соседнего класса. Очень жалею теперь, что тогда мало беседовал с любимой своей бабушкой на темы о прошлом из её жизни. Хотя, надо признать и то, что наученная горьким опытом сталинских репрессий, она была не слишком разговорчива о своей прошлой жизни. 
Средняя по человеческим меркам 75-летняя жизнь моей бабушки Варвары прошла через бездну житейских скорбей и испытаний. Три революции: 1905 года, а также февральская и октябрьская 1917 года. Три громадных и разрушительнейших войны: две мировые и одна гражданская. Три искусственно вызванных коммунистами голода: начала 1920-х и 30-х годов, а также 1947 года. А кроме этого три с половиной десятилетия годов тотальных репрессий, страхов и прочих ужасов ленинской и сталинской диктатур, полуголодная жизнь в тисках преследований за веру, за добрую память о временах Российской империи и вообще за любое свободомыслие. Горькая жизнь, в которой, тем не менее, было скромное место для тихих и маленьких радостей…
Что делать, такой же нелёгкой была жизнь многих миллионов её сверстников. 
Не имея возможности навестить бабушкину могилку, я много лет молюсь о доброй душе моей любимой бабушки Варвары и она с любовью откликается на мои молитвы. Она так любила в земной жизни Божью Матерь, что я твёрдо убеждён: добрейшая добрых Небесная наша Матушка забрала свою верную и любимую доченьку Варвару в Свой прекрасный и несравненный Богоматеринский пресветлый небесный удел…


7.

«Маша, мне плохо! Дай выпить!...»

Меньше, чем через два месяца после смерти бабушки, мать моя получила двухкомнатную квартиру на пятом этаже пятиэтажного дома. Должны были дать трёхкомнатную квартиру, но после смерти бабушки мы уже не имели права на столь шикарные апартаменты. К сожалению…
Верин отец закончил свой техникум и уехал к месту назначения: преподавателем профессионально-технического училища одного из шахтёрских городов Донецкой области. Обещал забрать к себе мать, Веру и даже меня, когда всё наладится, но так и не забрал…
Чему я, к примеру, не сильно расстроился. Но дело-то было не во мне, а в матери и Вере. Мать долго надеялась, что ситуация всё-таки разрешится благополучно, но так и не дождалась…
Рано по утрам она в ту пору стала всё чаще разговаривать вслух со своим коварным Львом, упрекая его то в одних прегрешениях, то в других. Вела даже переписку с его матерью, но и тут никакой поддержки не нашла. Зато получила кучу обвинений в том, что хотела рождением дочери окрутить такого прекрасного человека, каким был любимый сын Лёвыной матери.
Сестра Вера рассказывала мне, что примерно в году 1979 или в 1980 (она точно не помнила) её папаша Лев приехал однажды к ним домой. С вечера во время ужина они втроём выпили бутылку вина, которую нежданный гость (когда-то очень желанный здесь) привёз с собой.
А потом среди ночи он вдруг начал громко кричать: «Маша, Маша, мне плохо! Дай скорее выпить чего-нибудь, водки или вина!…» Спасительного зелья, которое требовал гость, страдающий, как видно, некоей степенью известного рода печальной горячки, - у матери нашей не оказалось.
Выпить тёплой или прохладной водички вместе с валерьянкой, успокоиться и лечь спать, разбушевавшийся не на шутку гость не желал. Он продолжал  требовать свою законную гостевую поллитру и вознамерился, по всей видимости, разбудить своими воплями не только всю нашу пятиэтажку, но даже и часть соседних.
 В конце концов, потеряв терпение, мать, прямо среди ночи, выгнала папашу Льва из своей квартиры (благо, на дворе в ту пору было лето), предложив ему идти в ресторан, а потом ехать туда, откуда он приехал. Там вроде бы, была у него другая семья и ребёнок, но с женой он, кажется, находился к тому времени уже в разводе…


8.

То престарелая вдова, то опять невеста…

А за три или четыре года до этого, точнее, осенью 1976 года мать получила письмо из Грузии, от своей старшей сестры Елизаветы Ефимовны. Сестра писала, что у неё умер муж, а соседи то ли притесняют её, то ли грозят отправить на тот свет. Короче, сестра просила приехать за ней в Грузию и забрать её оттуда, спасти её… Деньги на дорогу она им выслала и мать с Верой поехали спасать нашу бедную родственницу. Ибо детей у тётушки Елизаветы никогда не было и после смерти мужа она осталась совсем одинокой.
Через две-три недели они приехали в Рубежное уже с Елизаветой Ефимовной, которой в ту пору было шестьдесят четыре года. Несколько дней после приезда тётушка с волнением ждала багажа.
Наконец, багаж пришёл и меня попросили помочь привезти его с вокзала на квартиру матери. Багаж представлял собой несколько деревянных ящиков со старым тряпьём (одежда, постельное) и кое-каким, разумеется тоже старым, домашним скарбом.
Как только ящики затащили в квартиру и водитель грузовика, получив деньги ушёл, тётушка стала взволнованно вскрывать ящики и рыться в тряпье, ища что-то, по всей видимости, ценное и дорогое для неё. Наконец, она обнаружила среди тряпья и вытащила наружу одну толстую пачку пятёрок, в другом месте вторую, потом третью. Каждый раз она радостно вздыхала, а затем продолжала свои озабоченные поиски. Чтобы не смущать тетушку, я ушёл на кухню попить чаю.
Насколько я понял, грузинский тётушкин дом они с матерью продали быстро и весьма выгодно, - покупателей было, вроде бы, даже несколько человек.
Хотя, честно говоря, я не интересовался конкретной суммой, вырученной от продажи дома. Но большая часть сбережений тётушки были, по всей видимости, собраны от многолетнего их с мужем бизнеса на хурме и апельсинах, которые они выращивали на своём собственном подворье.
А через несколько дней, разобравшись дотошно с багажом, тётушка выделила мне целых пятьсот рублей на покупку печатной машинки и холодильника. В том году как раз сбылась моя заветная мечта и я стал первокурсником заочного отделения Литературного института имени А. М. Горького.
Пишущая машинка нужна мне была для писания в первую очередь творческих студенческих работ. Ну и, хотелось, делать потихоньку рассказы для литературно-художественных журналов…
За пишущей машинкой я поехал аж в Москву. На установочной сессии в сентябре 1976 года двое из моих однокурсников купили портативные машинки «Москва». И я мечтал приобрести себе такую же. Стоила она по тем временам немалые деньги – двести десять рублей.
Попал я в Москву уже в декабре. В магазине на Пушкинской, к моему глубокому разочарованию, портативных машинок «Москва» не было. А ведь именно здесь покупали их в сентябре мои счастливые однокурсники. На более дорогие такого же типа импортные машинки мне стало жалко тратить деньги. Да и на холодильник тогда бы не хватило.
Поэтому я отважился купить за те же 210 рублей мощную пишущую машинку «Уфа», весом чуть ли не с полмешка картошки. Пришлось нанимать такси, чтоб довезти этот большущий ящик на Павелецкий вокзал. А потом в Рубежном опять пришлось нанимать такси, чтоб привезти этот ящик к себе домой.
Впрочем, все эти мои хлопоты с тяжёлой «Уфой» оказались отнюдь не зряшными. Уже на летней сессии того же первого курса обладатели портативных машинок «Москва» жаловались на их очень низкое качество. У одного она полностью вышла из строя, у второго работала очень ненадёжно и некачественно. А моя мощная «Уфа» и на четвёртом десятке лет эксплуатации по-прежнему надёжна и готова служить ещё столько же.
Правда, в последние годы я работаю уже, как правило, на компьютерах. Здесь намного удобнее делать и править рукописи.
А тётушка Елизавета Ефимовна не смогла долго жить без своей Грузии. Перезимовав у моей матери, она за это время списалась со своими грузинскими подругами. Те нашли ей нового жениха соответствующего возраста. И весной воспрянувшая духом шестидесятипятилетняя тётушка Лиза отправилась смело и самоотверженно к своему новому старичку-жениху.
Отправилась в свою любимую Грузию, в которой прожила она почти всю свою, так называемую, сознательную жизнь, начиная с 22 лет.


9.

Юная сестра, её пьяный муж и срыв матери.

После окончания восьмилетки, моя сестра Вера (которая была младше меня на десять лет) закончила в Рубежном профессионально-техническое училище на повара.
Во время работы официанткой в местном ресторане сестра познакомилась с парнем. Они понравились друг другу и начали встречаться.
Парень был постарше Веры лет на пять. Он, к тому времени, уже отслужил армию и работал, насколько мне известно, на одной из привольнянских шахт, расположенных за Донцом.
Матери нашей Верын жених весьма понравился и внушил ей доверие. Она стала уговаривать дочь выходить за него замуж и рожать ребёнка. Вероятно, чувствовала интуитивно, что Вера скоро может остаться без неё, и хотела, чтобы у дочери был надёжный спутник жизни.
Свадьбу, по сути, не играли, собрали небольшую вечеринку, наподобие той, что была у нас с Лией. Нам решили ничего пока об этом не сообщать.
Вера была уже на восьмом месяце беременности, когда молодой муж, будучи в сильном подпитии, побил её во время ссоры прямо на глазах матери.
Для бедной нашей матушки это было шоком и громадным потрясением. Ведь получалось, что она уговорила свою дочь выйти за человека, который оказался вовсе не таким любящим и хорошим мужем для её дорогой дочурки, более того, избил её, беременную…
Срыв у матери был тяжёлым. Вера рассказывала мне, как ночью она просыпалась от того, что мать стоит, склонившись низко над их с мужем лицами, порой касаясь их своими волосами, и что-то шепчет над спящими. Разумеется, она ничего плохого им не желала. Скорей всего, мать таким образом молилась за дочь и зятя, чтобы у них была счастливая и крепкая семья.
Но муж Веры очень пугался этих ночных тёщиных молитвенных медитаций, боясь, что она колдует над ним, мстя ему за ту его пьяную выходку. Несколько раз, по рассказам Веры, мать срывалась и буйствовала. И тогда им с мужем приходилось её связывать.
После всех этих драматических переживаний у Веры пошли разного рода женские проблемы, угрожая срывом беременности. Веру положили на поддержку в больницу. Муж её, боясь оставаться с непредсказуемой тёщей, ушёл жить куда-то к друзьям. А у матери нашей произошёл очередной буйный психический срыв, и соседи отправили её в психиатрическую больницу...
Произошло это 5 июня 1982 года. В этот день моей любимой жене Лии исполнилось ровно тридцать лет. И в этот же день мою бедную и многострадальную матушку, Бойко Марию Ефимовну, отвезли в психиатрическую больницу.
Вначале у неё было более-менее сносное состояние психически больного человека. Мать жила там в своём оторванном от земного, особом мире. Рассказывала мне при встрече, что им выдали специальную форму  с погонами (одета она была в простое платье), что они тут выполняют особую миссию, - сражаются с инопланетянами. Вообще, говорила, скучать им там некогда, - полно очень важной работы.
Смотрела на меня с выжиданием и подозрительно: буду ли я улыбаться насчёт её рассказа о форме с погонами. Видимо, у неё уже были слушатели подобного рода.
Слушая мать, я думал, что в её положении неплохо уже то, что она по-своему деловита и собрана, не мается от тоскливого безделья, в злобе, зависти или осуждении.
Но потом шизофреническое слабоумие у неё обострилось и уже никакого общения с ней не получалось вообще. Нас с Верой она уже не узнавала, отказывалась выходить к нам…
К матери мы ездили вместе с Верыным сыном Димкой, которого сестра родила благополучно в начале июля 1982 года. То есть, через месяц после того, как матушка наша попала в печальное заведение для психически больных людей.
С мужем своим сестра через несколько лет всё-таки разошлась и воспитывала сына сама.


10.

Светлая печаль у материнской могилки.

Умерла моя многострадальная матушка 14 ноября 1999 года на 71 первом году жизни. В психиатрической больнице она провела почти 17 с половиной лет. Кроме психических болезней у неё был цирроз печени, хроническая почечная недостаточность, ещё какие-то болячки, связанные с артериальным давлением, а также с работой сердца.
Похоронена она на кладбище психиатрической больницы. Кладбище находится в километре от больницы, среди полей, на высоком косогоре, обдуваемом ветрами. Вид с него открывается раздольный, светлый и красочный.
Я стоял возле её могилы и чувствовал, что душа моей несчастной матушки наконец-то упокоилась. И не держит обиды ни на кого из людей, которые так часто не понимали её здесь на земле и столь часто осуждали её, эту некогда красивую кубанскую казачку, земная жизнь которой прошла столь грустно, и странно, и печально…
Низкий поклон тебе за всё, моя дорогая и многострадальная матушка. И прости нас с Лией за всё!… Как бы жизнь наша ни складывалась, суетливо и коряво, мы всё равно тебя всегда искренне любили, искренне сострадали твоим скорбям и немощам…
Не имея возможности ничем реально помочь тебе и реально облегчить твою участь в психбольнице, мы молились об укреплении твоей многострадальной и  жертвенной души в несении твоего тяжкого и таинственного креста…
Верю, что ни одно из твоих страданий, ни одна из твоих многочисленных скорбей не были напрасными.
Верю также, что земное твоё, часто неведомое миру и даже близким, мученичество помогло кому-то (и нам, твоим близким, а также неизвестным тебе и нам душам) прозреть, исцелиться духовно от каких-то опасных немощей и заблуждений.
Ведь все мы, живущие на этой скорбной и таинственной земле, связаны намного теснее между собой, чем нам кажется. Ибо являемся членами одной большой семьи чад Божьих. Ныне, к сожалению, по таинственным причинам печально разобщённых и глубоко заблудших чад (в том числе, и по собственным наивности и беспечности).
И я твёрдо убеждён, что у любящих нас безмерно дорогих наших Небесных Родителей, любимых наших Отченьки и Матушки чистой любви ничего не бывает напрасным! Ни одной нашей волосинки не падает напрасно с наших, часто таких несмышлёных головушек. Однако же, за все скорби, перенесённые на земле беспечными, но в глубине сердца так любящими Их детьми, - Наши прекрасные Родители воздают нам  сторицей по нашему возвращению в такой прекрасный наш Небесный Дом… За каждую перенесённую нами скорбь…
Но, даже зная об этом, мы всё равно далеки от истинного терпения. Часто жалуемся, скулим и ноем, а то и откровенно плачем в минуту тяжкую, в годину горькую, - ибо воздаяние небесное (да и земное!) за наши земные страдания кажется нам таким далёким. Таким смутным и нереальным. А скорби и кресты наши кажутся иной раз такими тяжкими и даже непосильными…
Крепко верю, что в мире вечном ты получила достойное вознаграждение, моя добрая и терпеливая матушка. Свято верю, дорогая моя страдалица, что великие радости, любовь и утешения, а также ещё многое иное, нам пока неведомое, были и будут тебе щедрой наградой за всё скорбное, горькое и печальное, перенесённое тобой здесь на земле…   


ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.

ПОСЛЕДНИЕ ПРИВЕТЫ
ИЗ РУБЕЖНОГО

1.
Надо терпеть, перевоспитываться и жить.

В этой главке приведены все письма Лии, написанные мне в Литинститут, во время моей экзаменационной сессии второго курса.
«4.05.78г. Привет из Рубежного!
Здравствуй наш дорогой папа Саша!
Надеемся, что ты жив, здоров и благополучно прибыл в Москву.
Вчера пошли с Эдиком на прививку. Больница забита большими детьми, духотища. Эдик в своих красных ботинках там ходил сам, без моей поддержки (в ту пору это был десятимесячный толстячок – А.Б.). Он идёт впереди, а я следом за ним. А тут наша врач навстречу. Подошла, похвалила Эдика, а он её за руку тянется взять. Она ему дала руку, он забыл обо мне и пошёл с ней в кабинет.
Я забрала его из кабинета и мы пошли домой. Разнесли часть твоих книг по библиотекам (№2 и №4). Дома остались: философия, «Фауст» и Шекспир. Может, их тоже сдать?
Пришли домой, а у Эдика к вечеру температура поднялась до 38 градусов. У меня голова разболелась. Хотя бы не заболеть нам с Эдей…
Я его вечером напоила чаем с малиной и растёрла жиром, закутала хорошо и уложила спать.
К нам приходила Надежда Л. (имя изменено – А.Б.), расстроенная до предела. Свекровь ей заявила: «Я твою рожу видеть не хочу!», а Надежда ответила ей тем же. Итог: с мужем не разговаривают. Пообещал отвезти её с дочкой в детскую поликлинику и не пришёл (а лил дождь). В итоге у Надежды теперь прогул будет, а у дитя сильная простуда. Как бы не воспаление лёгких.
Надежда плачет, не хочет жить с мужем. А я успокоила её немного.
Куда ей с дитём идти, жилья ведь у неё своего нет. Надо терпеть, перевоспитываться и жить.
Но жить надо отдельно, от его родителей надо уходить однозначно. И тогда всё будет нормально, мне кажется…
Написала письмо домой родителям, чтобы сообщили, когда их ждать. Сейчас 12 часов дня, Эдик укладывается спать, но ещё не заснул. А я допишу письмо и пойду за детским питанием, заодно и письма отправлю. Вчера ещё было ничего, а сегодня прямо дико, что тебя нет…
Я повесила над столом твоё фото и говорю Эдику – па-па, па-па. А он повторяет и смотрит на твоё фото. Может, не забудет до твоего приезда.
Я пишу, а он лежит. Один глаз закрыт подушкой, а другим смотрит на меня в упор и не мигнёт. У нас ночью дул очень сильный ветер.
Днём немного меньше, но опять сгустились тучи, видимо, опять будет дождь (вчера у нас лил дождь). Тепла нет, солнца тоже нет. Ну, ничего, будет и у нас тепло скоро. Мы на это надеемся.
До свидания. Целуем тебя крепко. Лия и Эдик».

2.
У нас не дитё, а чудо настоящее!
 
«11.05.78г. Привет из Рубежного!
Здравствуй, мой дорогой и любимый Сашенька!
Большое спасибо за письма. Очень рада за тебя, что у тебя хорошо идут дела, поздравляю с первой пятеркой. Отличное начало. Молодец! Мо-ло-дец! Мо-ло-дец! Шай-бу! Шай-бу! Ура!!!
Так держать!
Мы с Эдиком (после твоего отъезда) очень сильно замерзали, а у него ещё и температура появилась. 4 мая мы получили телеграмму от Люды с приглашением на свадьбу. Долго думала, что делать. И только 5 мая, в 13-30 мы уехали с Эдиком домой.
Удачно доехали в Донецк в 18-15, купили билет и сели на 18-27 на новогродовский автобус. Дома нас немного с опозданием встретили Люда, Вова и Таня.
Дома было натоплено и мы отогрелись с Эдиком, спали в малой комнате, возле печки. От домашнего тепла у Эдика прошла температура и наутро он был здоров. Свадьбу играли в посёлке шахты №3 у Вовы.
С нашей стороны были мама, Эдик и я. С его стороны: две молодые двоюродные сестры с мужьями, двоюродный брат сам (девятиклассник), сестра с мужем, друг и дружка. Всё было хорошо, весело.
Вечером мама ушла на работу, а мы с Эдиком уехали домой. Отец спал дома, был выпивши. На следующий день в 9 утра мы втроём (видимо, с Марией Петровной, которая пришла с ночной смены – А.Б.) поехали к Люде. Эдик уснул и остался с Людой и Вовой дома (они убирали после свадьбы), а мы пошли на кладбище, на поминки. (Видимо, это была традиционная поминальная суббота. Поминали они усопших, как всегда, на кладбище хутора Крутой Яр. В этом хуторе Лия родилась. На этом кладбище упокоилась ныне её усопшая плоть рядом с покойными родителями  – А.Б.).
День, как по заказу, выдался светлый, тёплый, ласковый. Собралось много родственников. Сидели все на траве. Мне понравилось, как дружно всё было. Разложили на траве принесённую с собой еду. А потом: один носит по кругу вино самодельное и всех угощает, другой – ситро, третий - компот с грушами, четвёртый – лимонные дольки в сахаре. И каждый угощает всех. Кто-то одно берёт, а кто-то другое. Поминали усопших и говорили о проблемах живых… Очень важно вот такое общение у родных могилок…
Потом забрали Эдика, зашли к отцу на работу и уже все вместе поехали домой.
После обеда сошлись родственники отца и соседа, деда Санька, который доводится дядей отцу. Отец пил мало. Людмила сидела дома, рыдала: «Разведусь!» Отец её жалел. Впрочем, вечером она уехала к своему молодому мужу. Вроде бы помирились. Ну, пусть мирно живут, а всё остальное уладится.
9 мая папа приехал домой трезвый, собрались на улице отметить день Победы: наша семья, молодые соседи с детьми. Взяли ситро, пиво, сыр.
Эдик игрался с Ларисой (1 год и два месяца). То высунет у неё изо рта пустышку, то снова в рот ей положит. Лариса была довольная. А потом ей надоело и она стала отворачиваться. Эдик соску выбросил, а Ларису толкнул и она долго плакала. Затем дали им скакалку. Он свой край крутит, она свой – и хохочут.
Дед хочет Эдика на руки взять, а он рычит и на цыпочки становится (нервничает), только ходить и никаких рук. На улице все шокированы: таких шустрых детей в столь малом возрасте ещё ни у кого из соседей не было. Соседу Васе Кандыбко больше всех других детей Эдик понравился. И в футбол уже «гоняет» в десять с половиной месяцев, и песни горланит (правда, непонятно о чём!) на всю улицу – взрослые не слышат за ним друг друга во время разговора. И красавец – румянощёкий, улыбчивый пузан. Даже сами родители других детей признали, что Эдик у нас в своём роде уникальный ребёнок.
Виталя, на день старше от Эдика, но ещё в кроватке сам не стоит. Лариса ходит, а ножки слабые, если присядет, то не встанет.
А Эдька носится, как юла, ещё и хвастает много, чувствует, что вызывает к себе интерес. За праздники разбаловался не на шутку – ведь всё время в центре внимания.
На свадьбе у Люды нам с ним положили самый большой кусок торта, в расчёте, что будем есть вдвоём. Пока мы разрезали и раскладывали торт по тарелкам остальным гостям, Эдик слопал весь кусок. Все были в восторге! Вот это ребёнок! В таком возрасте и ходит сам, и ест самостоятельно. И радио Вове ремонтировал: крутил диск для пластинок, все ручки, какие там были. Всем он здесь очень понравился.
А самое  интересное было после. Да, это стоило посмотреть! В детской спальне спала Лена (2 месяца) Вовиной сестры дочка. Эдик посмотрел на неё спящую, как на «пустое» место. Но она пошевелила ручкой. Эдик взял её за ручку и смотрит на нас недоумевающе: «Что, мол, это, а?».
Она упустила пустышку, Эдик схватил и в рот ей начал ложить. Лена проснулась и языком выталкивает. Он всунет, а она вытолкнет. Затем уже на пятый раз взяла. Он вздохнул, обвёл нас торжествующим взглядом и засмеялся, а она заплакала. Тогда он (ты даже не представляешь!) встал и начал качать кровать. Она перестала плакать, а Эдик сел и глаз с неё не сводит, ждёт, пока пустышку выбросит. Она выбросила, а он, раз!, и в рот ей сам ложит. Ну и нянька! Мы с мамой хохотали. Оказывается, у нас не дитё, а чудо настоящее, надо же, сколько радости приносит!
Больше всех домашних он любит…  Как ты думаешь, кого? Думаешь бабу, нет деда. Говорит на него «дед» и любит с ним играть. Дед водит его гулять по двору, катает на старой детской машине «Лайка». Обещает спереди на раму велосипеда приварить сиденье детское и катать Эдика. Эдик снимает и одевает деду кепку на голову. Одевает ему на голову свою пелёнку, говорит ку-ку, и убегает. А дед чтоб догонял его.
Так что Эдик остался у бабы с дедом. Маме пока отпуск не дали. Может, с 15 мая дадут.
Наши две улицы скинулись по 25 рублей со двора и вырыли хороший колодец, поставили насос, сделали кирпичную будку. У каждого свой ключ от замка. Вода вкусная, Эдика даже купают в ней. Еду готовят. А из нашего старого крана воду берут на мытьё посуды, полов, стирку и другие бытовые нужды. Вот такие-то дома дела.
Уехала я из дому 10 мая в 13-55, Люда в Донецке провела меня на рубежанский автобус. В 20-00 приехала домой, в Рубежное. От тебя два письма и ещё одно от сестры двоюродной (дядиной Фединой дочки).
Приехала, зашла в квартиру, а слёзы ручьём льются и не знаю, за кем больше. Ты уехал – рыдала. Эдика везла к родителям – плакала. И снова слёзы. Боже, когда же мы снова (и где, самое главное!?) будем вместе?! Быстрее бы настал этот долгожданный день! Считаю дни до твоего приезда. Утром радуюсь, что новый день пришёл. А вечером злюсь, что всё ещё прежнее число, стоит на месте, как пень.
Сегодня разговаривали у нас дома с Натальей, а под окном позвал меня Витя (Виктор Индычий, мой рубежанский товарищ – А.Б.) и занёс 7 баночек виноградно-яблочного сока (достал по блату на Южной). 2 баночки отдала Анюте, а то у неё от вида сока глазки сразу же разгорелись. Пусть пьёт. А остальные пять баночек Эдику отвезу дней через десять. Не могу без него, как без сердца и без рук. Так прирос он накрепко к моей душе и сердцу.
Только все ему надоедят или хочет спать и сразу – «ма, ма-ма». И лезет на руки – неси спать. Наверное, будет плакать за мной. Тебя три дня звал: «па-па, па-па» – и ходит, ищет везде. А когда поехали домой, к родителям – забыл.
Тяжело с детьми, но ещё хуже, когда остаёшься без них. Сразу чувствуешь себя сиротой и несчастным. Вспомнила про Эдика и забыла про Витю.
Я ведь тебе о Вите рассказывала. Он тебе передал большой привет. Поздравил с успешным началом сдачи сессии. Рассказал, что сделали с женой небольшую свадьбу-вечеринку, наподобие нашей. Приезжали его тесть и тёща. Жаловался на своего бывшего одноклассника Петра (имя изменено – А.Б.). У того недавно родился сын и он теперь стал примерным семьянином, а на старых друзей сычит, чтоб не будили сына стуком в дверь или окно. Он, мол, никуда не пойдёт…
Такие вот проблемы у бывших друзей-одноклассников. Мне они сейчас кажутся мелкими и смешными по сравнению с моими проблемами…
Точнее, проблема главная всего лишь одна: мне сейчас просто очень плохо без вас с Эдькой!… Но делать нечего, терплю и дни считаю. Зато над дипломной работой тружусь в поте лица! Но сейчас ложусь спать, ибо уже полночь. А завтра куча дел домашних (ещё со времён твоего отъезда не мыла полы) и дипломных. Целую крепко и горячо. Лия. 11 мая».

3.
Считаю дни и живу днём вперёд.
 

«14.05.1978 г. Привет из Рубежного!
Здравствуй, мой дорогой Саша!
Итак, сегодня 14 мая. Саша, ты, наверное, закажи уже себе заранее билет на обратный путь и сообщи мне на какое число взял и во сколько будешь в Рубежном… Я хочу хотя бы раз тебя встретить за два года. Хорошо? Буду ждать сообщения о дате твоего приезда.
Я отправила родителям по почте колясочку Эдика (матрац не взяли). За пересылку заплатила 1рубль 84коп. Я собираюсь дня на три поехать домой (19-21 или 20-22). Соскучилась за дитём ужасно! Сама вся здесь, а сердце и мысли там, возле Эдика.
Отвезу матрасик с колясочки, яблочно-виноградный сок (что Витя достал) и морковный сок (в Новогродовке его нет). За тобой тоже уже соскучилась, скорее бы конец твоей сессии да моей защите!!! Неужели, когда-то настанет этот светлый день?!
Вчера ходила к Люде с Мишей (а то они приходили ко мне, а я была дома, в Новогродовке). Пришла, а они все гриппом заболели и лежат. Оксанка хныкает, Людмила сонная, жалуется, что Оксанка уже замучила. Ничего не даёт делать, не спит толком ни днём, ни ночью. Лишь какими-то короткими урывками. С едой та же проблема, что и со сном. Говорит, если ещё одну дочку рожу - умру с горя. Хочет только сына. Говорит, видишь, у тебя какой и толстенький, и шустрый, и спокойный. Собираются через пару лет, когда будет Оксане три года, родить сына.
Я отдала им наши ходунки, а то Оксане скоро год, а она ещё и стоять сама не умеет. Хотели её в ясли отдать, а она заболела.
Миша ездил в Новоград-Волынский. Ему там понравилось. Собираются там химзавод строить. Желающих оттуда поменяться сюда квартирами много. Будут выбирать лучший вариант и ехать туда. Вначале Миша сам поедет туда, а Люду с Оксанкой отвезёт на Житомирщину в село к своей матери. Пусть летом поживут там, чтоб Оксана поправилась и научилась сама есть и ходить.
Вообще, смотрю, у многих наших ровесников возникают проблемы с родителями, насчёт помощи понянчить малышей. (Вслед за этим Лия привела несколько конкретных примеров, которые я не стану здесь приводить – А.Б.).
На этих примерах лучше понимаешь, какая самоотверженная и трудолюбивая у меня мать! Она, наверное, до последнего вздоха будет работать и всё что-то делать, возиться и помогать своим детям и внукам. Такой она есть бескорыстный и добрый человек. А таких сейчас остаётся всё меньше, согласись!
Люда с Мишей просили, чтобы ты им купил 2 кг апельсинов и 2 штуки лимона. Нам тоже возьмёшь 3 кг апельсинов и лимонов 0,5-1кг. Много не бери.
Я тебе составлю отдельно список, что купить. И если дадут мне аванс, то вышлю ещё немного денег, но много не смогу.
Я получила 46 рублей получки. Купила отцу на велосипед покрышку с камерой и ободом (он просил, чтобы я тебе заказала, а я здесь купила). Да и к Эдику буду ехать, деньги нужны.
Соседка сказала, что Любаша Б. (хозяйка квартиры в Рубежном, где мы с Лией последние два с лишним года жили – А.Б.) на 15 мая взяла билет на самолёт и будет лететь домой (со строительства Байкало-Амурской магистрали она возвращалась в Рубежное, к родной матери, чтобы родить тут второго ребёнка – А.Б.). Говорит, что она очень плохо переносит беременность и плохо себя чувствует. Буду ждать её визита. Никуда не денешься. У нас тепло, но иногда идут дожди и ветер временами порывистый перед дождём. А так тепло, все одеты по-летнему.
Не могу найти в универмаге капроновых колготок и, говорят, не скоро будут. Если тебе попадутся в Москве, купи мне хоть одни.
Из дому писем пока не было. Я так и не знаю, не плакал ли Эдик после моего отъезда? И дали ли маме отпуск? Сплошные переживания. Не дождусь пятницы, чтобы к родителям съездить и увидеть Эдика!!! Очень тяжело привыкнуть, что его нет рядом, что он далеко где-то. Сердце на части от боли рвётся и частенько ощущаю, что на сердце камень от переживаний появился. Такая она, наверное, и есть -–материнская доля! Очень тяжёлая!
Москва передала, что у вас опять дожди и прохладно. Да, не позавидуешь вам. У вас в комнате не холодно, Саша? А то опять приедешь с кашлем.
Сашенька, золотце, до свидания. Очень, очень за тобой соскучилась. Скорее приезжай! Удачной сдачи тебе сессии! Отличных тебе и твоим друзьям успехов!!!
Крепко и горячо целую, очень, очень, очень, очень, очень, очень за тобой соскучилась!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Считаю дни и живу днём вперёд.
Счастливо.
Лия».

4.
Хоть так поговорю с тобой… 

«15.05.1978г. Привет из Рубежного!
Здравствуй, мой любимый Сашенька!
Письмо твоё получила (за 10.05). Большое спасибо, всё же веселее хоть чуть-чуть.
Я всё считаю дни и зачеркиваю на день вперёд (на два дня вперёд ещё не отважилась) и так тяжело ждать, пока кончится день… Утро полно забот, день – дел, а вечером из рук вон всё валится, тоска накатывает, хоть волком вой. Ты, наверное, понял, Сашенька, что сейчас опять «чёрный» вечер… Да. На улице идёт дождь, опять немного похолодало вечером. Сидеть за столом холодно и неуютно. Я залезла под одеяло и пишу тебе письмо. Хоть так поговорю с тобой… Я завидую тебе, ты в обществе, в хорошем, дружном и весёлом, а я затворницей сижу. Когда конец этим сердечным мукам? Был бы Эдичек!……….
Если бы ты знал, как тяжело без него! В прошлую твою сессию (осенью) я и не заметила, как время пролетело. И дни часто забывала считать. Только удивлялась – как быстро бегут. Да, тогда была тут мама и Эдик!
Без Эдика тяжело морально, а с ним я бы сама не смогла выполнить столько работы, как я делаю сейчас. Не смогла бы также ходить на консультации. И в итоге в работе над дипломом был бы завал на 100%. Так что выбирать не приходится.
Но впредь я не хочу и не буду с ним расставаться. С тобой разлуки неизбежны, пока ты учишься. Но в будущем желательно иметь их поменьше. А можно (и лучше!) вообще без них. Ага?
Сашенька, золотце, я сильно, сильно за тобой соскучилась!… Сашуля, когда ты приедешь, я, наверное, не дождусь тебя и умру от горя и тоски… Тяжело ждать одной в «тюрьме-одиночке", дико!
Я решила: поеду в четверг вечером (22-30) домой, а во вторник утром (4-30) вернусь. Хоть 4 дня побуду с Эдиком, не могу я без него. Вот уже пять дней, как не видела его, а кажется вечность. Да ещё и не пишут родители ничего. Я уже Бог знает что думаю: может заболел, может маме отпуск не дали, может Белка укусила (она на него рычит). Ещё надо вторник, среду и четверг прожить, а 18-го вечером поеду. Быстрее бы!!! А там приеду 23-го мая и до твоего приезда останется чуть больше недели. Ура! Скорее бы шли дни, а то они такие длинные.
Саша, целую тебя несчётно раз…»

5.
О человеке говорят в этой жизни трижды…

«22.05.78г. Привет из Рубежного!
Здравствуй, мой милый и любимый Сашенька!
Большое спасибо за письмо, за 18.05. Я только сегодня, 22 мая, понедельник, вернулась с большой неохотой в Рубежное. Как не хочется уезжать от Эдика – заиньки, он такой хорошенький! Но начну по порядку. Хорошо?
Приехала я домой в четверг 18 мая. Эдик сидел в кухне (в летней кухне – А.Б.). Первое впечатление – подрос заметно и поправился. Я к нему, а он сидит и спокойно смотрит на меня, как на гостя.
Дома были все: мама (в отпуске), папа (выходной) и Люда (приехала домой). Эдик на всех смотрит и не поймёт, почему они все мне (а не ему!) уделяют внимание. Он меня не узнал сразу обоснованно – я постриглась и сделала химию (химическую завивку волос – А.Б.). В общем, изменила свой внешний вид почти до неузнаваемости. По крайней мере, для дитя.
Посидели полчаса и Эдик захотел спать. Мы с мамой понесли его в дом, укладывать. Я легла рядом с ним на кровати, а он меня толкает, сам встаёт и лезет к бабе. Я к нему, а он зарядил: «Неть, неть, баба, баба!». И в слёзы.
Мама взяла его на руки и говорит ему: это мама, мама твоя. Он на меня глаза только косит и не смотрит, а улыбается (ещё побаивался!). Потом всё-таки легла с ним баба, и он сразу уснул с ней. Вот это дела!!!
После моего отъезда (когда его тут оставила) он не плакал. Игрался с дедом и бабой и вёл себя хорошо. Баба с ним утром идёт в магазин, потом готовит есть. А вечером приходит с работы дед и катает его на машине (старенькой детской машине «Лайке» - А.Б.) и в коляске.
Деда зовёт: «Иди, дед!» или «Иди, деда!». Уже начинает по два слова вместе соединять. На бабу кричит: «Дать, баба!» или «Дай, баба!». 
В общем, грамотный стал. Они ведь с ним целый день говорят, рассказывают ему всё, играют с ним в мяч. По сути, полдня он у них на улице. Кормят его по часам. Уходом за ним я довольна – чистенький, накормленный, гуляет на свежем воздухе.
Когда Эдику что-то надо, он протягивает к столу руку и просит: «Дай!» Родители не поймут, что ему надо и дают всё подряд. Но он всё отвергает, пока не угадают. Тогда он радуется и смеётся, берёт желанное и вздыхает. Умеет уже сходить сам (без помощи) с порога (видимо, с высокого порога летней кухни – А.Б.), а залазить ещё хорошо не умеет, только ногу поднимает высоко.
Баба научила его делать зарядку, здороваться. Очень хорошо и долго машет всем «досвиданья», играет в ладушки и, конечно же, пляшет… 
Ему говорят: «Как ты хвастаешься?» Он показывает и так оно у него живо получается, что соседи со смеху чуть не падают. Вот посмотришь!  Этому никто его не учил, сам придумал. На улице он всем очень нравится, говорят, что таких шустрых толстячков тут ещё ни у кого не было.
Эдик всем, кто с ним заговаривает суёт руку, люди с ним здороваются и целуют дитю ручку. А он прямо цветёт от удовольствия и всем даже дома суёт руку для поцелуя. Ну и «барышня кисейная»! В доме без ботинок по дорожкам уже бегает и быстро так, чудо, а не дитё! Вот приедешь, и поедем к нему в Новогродовку, посмотришь!
Эдику показывают нашу свадебную фотографию (она стоит на трельяже), он смеётся и целует маму и папу. Сам берёт её и сам ставит (уже не пытается порвать фото).
Саша, родители мне дали 70 рублей, чтобы ты купил 4 покрывала на подушки (я тебе писала) капроновые, без оборок. Они не очень дорогие, не забудь.
Саша, я высылаю сегодня, 23 мая, тебе 38 рублей на покупки. К тому списку допиши Эдику сухую горчицу и горчичники (а то Эдик хрипит) возьми штук 50. Сухая горчица продаётся и в аптеке, и в магазине, где сыпучие продукты или чай. Спросишь, хорошо? Только не забудь, а то здесь нет нигде. Допиши себе в списочек и будешь помнить. И возьми бутылочку вина – обмоем с тобой твою сессию, только обязательно привези.
Полгорода сотрясают слухи и сплетни по поводу скромной свадьбы Люды и Вовы. Мол, родители Людыны пожадничали дать денег на свадьбу с сиротой (у Вовы ведь ни отца, ни матери). А ведь молодые сами (как и мы с тобой) захотели сделать скромную свадьбу, чтоб не делать лишних расходов. Но кому это докажешь?! Вот уж любят некоторые люди косточки перемывать своим знакомым по любому поводу!
В газетах вон всё чаще пишут, что свадьбы дорогие и многолюдные вообще пережиток прошлого и давно устарели. Но в жизни люди ещё долго продолжают жить старыми пережитками.
Впрочем, пусть говорят. Ведь есть старая поговорка, что о человеке говорят в этой жизни трижды: родится – говорят, женится – все говорят, умирает – тоже говорят.
Люда с Вовой в июле едут на море. У Вовы отпуск будет. А когда мы с тобой куда-нибудь поедем, а? Неизвестно…
У мамы 8 июня кончается отпуск, надо что-то об Эдике подумать, куда его определить. Да, тысяча проблем (и с переездом, и с поиском новой работы и т.д.), а все их надо решать. Решать в ближайшее время. Приедешь, и будем решать.
Приехала я домой в Рубежное, а в почтовом ящике 1 твоё письмо за 18 мая (ты больше не писал?). А также письмо от родителей и три письма из горкома (горкома комсомола – А.Б.) насчёт взносов (наверное, какие-то проблемы с комсомольскими членскими взносами, не помню – А.Б.). Видимо, приходила Вера и забрала газеты, а письма (горкомовские – А.Б.) положила. Я боюсь, чтобы и твои письма не утащила в газетах.
Буду «болеть» за тебя 25 мая (кажется, у меня в тот день был экзамен по английскому, который я сдал на «трояк» – А.Б.). И мама с Людой тоже будут «болеть». Желаю тебе удачи и успешной сдачи!
Буду ждать твоего письма о приезде, а главное, тебя самого и поскорее было бы 1 июня. Уже осталось девять дней. Целую тебя крепко, крепко, и жду, жду, жду, жду…
Не унывай, всё уладится. Не забудь горчицу.
До свидания. Буду ждать с нетерпением твоего приезда».

6.
Я не хочу больше надолго расставаться!

«24.05.1978г. Здравствуй, мой милый, любимый и такой желанный Сашенька!
Завтра Эдику 11 месяцев. Ура! Ура!
Я всё жду изо дня в день твоего письма с датой приезда, считаю дни, а они идут так медленно…
Опять тоскливый вечер! Как на грех, вот уже 3-й день льют дожди и значительно похолодало. В квартире без шубки не усидеть – околеешь. Хорошо Эдику – он в тепле. А здесь холодильник настоящий, а не квартира. Когда же ты приедешь, а вместе с тобой придёт и тепло?! Вези побольше тепла!
Вчера был день женских визитов, а сегодня мужских. Вчера приходили Наташа с Анечкой и Людмила Фурниченко. Людмила пришла расстроенная. Она инженер-химик, а ей предлагают идти работать в ЖКО: или лаборантом на 70 рублей, или опять оператором в газовую котельную. С обменом на Волынь у них тоже нелады. Отказали… Они в расстроенных чувствах. В воскресенье будут отмечать Оксанке годик. Будет Вова Новиков с новой 19-летней невестой. Опять ожил и не унывает!
Сегодня зашёл Витя Индычий. Я привезла пластинку Людмилыну, а он её взял на 4 дня послушать. Обещал в понедельник принести. И ещё взял 6 сигарет из твоих запасов (на 3 дня). Говорит: «Я как-то вечером иду, смотрю, горит свет. Я постучал, но никто не открыл». А я отвечаю ему, что вечером никому не открываю, даже и к дверям не подхожу.
Только ушёл Витя, снова стук в дверь. Открываю. Твой друг Толик с Севера явился насовсем (с Толиком Лысановым мы вместе учились в интернате и уехали в Набережные Челны в феврале 1971 года, откуда его через три месяца забрали в армию - А.Б.). Уже четвёртый день, как приехал. Хотел тебя увидеть и просил, чтобы ты зашёл к нему по приезду. У Ведерникова Сашки нет пока прибавления потомства.
Тебе пришло письмо из банка от Ольги Ивановны (главный бухгалтер рубежанского отделения Госбанка, где я работал оператором газовой котельной – А.Б.), чтобы «получил ещё немного денег». Пока я ездила на 5 дней домой, к нам приезжала за вещами Люба Беликова (хозяйка квартиры, где мы тогда жили – А.Б.). Обещала ещё приехать.
По словам соседки, она ещё на 3 года остаётся на БАМе (на строительстве Байкало-Амурской магистрали – А.Б.). За два года насобирала сама на сберкнижку 4 тысячи рублей. Работала каменщиком и получала в месяц 500 рублей. А одно время ещё и сторожем подрабатывала на 120 рублей в месяц.
В начале июля она должна родить, а уже в сентябре собирается снова уехать к мужу с дитём. Говорит, устроюсь на 120 рублей где-то так, чтобы дома можно было сидеть до года с малышом.
Я ещё её лично не видела. Это видела её соседка со второго этажа.
Люба сказала, что если мы хотим, то можем ещё три года жить тут. Но опять же надо новый договор заключать и снова этот вредный К-т (чиновник, который при заключении прежнего трёхлетнего договора на аренду этого жилья, вытрепал нам все нервы – А.Б.).
Вот такие-то дела.
Сашенька, золотце, как плохо без тебя, поскорее приезжай! Силы мои тают от ожидания. Но к чужим мужчинам я полностью равнодушна, хотя они пристают, как назойливые мухи. Особенно, когда домой еду или обратно. А тут меня ещё так коротко «обкарнакали» в парикмахерской.
Думаю, ну теперь уже никто не пристанет. Но не успела сесть в автобус и опять эти мужики - «назойливые мухи».
Откровенно говоря, глубоко презираю всех этих бабников, «мух-подбирух», которые лазяют по всем подряд, в поисках лёгкой наживы! Терпеть не могу потаскунов! До чего это низко, когда человек изворачивается, изощряется, рассыпается в комплиментах с одной целью… Мне даже дурно до тошноты бывает от общения с такими типами! 
Не хочу, чтобы ты был таким. Впрочем, знаю, что ты совсем другой. И за это тоже люблю тебя. И ещё за многое другое…
Саша, приезжай поскорее, а то я умру от тоски. Иногда накатывает такое давящее и щемящее чувство тоски, кажется, вот-вот умру. Не выдержит сердце разлуки и боли расставания.
Я не хочу больше надолго расставаться. Приезжай скорее, мой милый Сашуля!»

Продолжение следует.