Детская любовь и начало поэзии

                Первые влюблённости – первые стихи

  Первые мои школьные влюблённости были совсем несерьёзными,  выдуманными…  Я выбирала себе симпатичного мальчика и придумывала целую историю своей пламенной любви, конечно, неразделённой, разделённой она быть и не могла, потому что свою симпатию-влюблённость я усиленно скрывала от всех окружающих, даже от самой близкой подруги Танечки.  Пробовала писать стихи об этом, очень плохие, конечно.  Так пишут многие девочки-подростки. Стихи  не сохранились –  я быстро поняла, что это не поэзия. Но вот строки одного из них как-то застряли в памяти. Было мне тогда лет 14-15. Почему-то написано оно в третьем лице, но подразумевалась, конечно, моя большая несчастная любовь…
Для неё он был самым красивым
И умней всех мальчишек на свете,
Для неё он был самым сильным,
И других таких больше нету…
А когда у доски отвечал он,
Она глаз с него не сводила…
Неужели не замечал он,
Как она его сильно любила?
Но мальчишки слепы, порою,
И он взглядов тех не заметил… и т. д.
Что это не поэзия, поняла, когда стала читать стихи наших великих: Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина, а также современных поэтов – Евтушенко, Рождественского, Кедрина, Заболоцкого, Тушнову – чьи тоненькие книжечки-брошюры, выходящие под грифом «Малая библиотека современной поэзии», продавались за копейки в книжном магазине. Понравившиеся стихи переписывала в особую тетрадь и многие учила наизусть. Так началось моё увлечение поэзией.

                Первая любовь – продолжение поэзии…
               
  В старших классах вместе с подругой Танечкой я пошла заниматься в изостудию городского Дома пионеров. Первоначально планы у нас были другие – поступить в студию бальных танцев в том же Доме пионеров, но руководительница студии сказала, что записывает только парами «девочка-мальчик», потому что «лишних» партнёров у них нет. У нас тоже не было… Тогда мы и записались «с горя» в изостудию, где был недобор. Танюшке скоро там надоело, и она ушла, а мне понравилось. Я прозанималась в изостудии почти три года, участвовала в городских и областных выставках детского рисунка, получала дипломы и призы…
Именно там, в изостудии, я встретила свою первую, уже не совсем выдуманную, любовь.
 Я училась в 9 классе, а он в 10-ом – выпускном. Звали его Лёней. Высокий, худощавый, темноволосый, плохо постриженный и небрежно одетый, он был всегда серьёзным и даже угрюмым, но преображался, когда брал в руки кисть или карандаш. Лицо его светлело, угрюмость заменялась сосредоточенным вниманием, а когда работа получалась, он смущённо и радостно улыбался, слушая наши восторги и похвалы руководителя студии. Это бывало часто, потому что он был несомненно талантлив, талантливее всех нас. Он «крепко строил» рисунок, писал яркие красивые натюрморты, но особенно покоряли его композиции, в которых  монументальные человеческие фигуры в сложных ракурсах показывали нам то эпизоды гражданской или Великой Отечественной войны, то строительство какого-нибудь Днепрогэса, то сцены с русскими былинными богатырями… Темы композиций нам давались, конечно, насквозь идейные, но ни у кого больше не получалось выразить эту идею с такой мощной силой. Сначала мне понравились Лёнины работы, а потом я стала приглядываться и к самому Лёне. Его угрюмость и нежелание близко общаться с нами, участвовать в нашей общей болтовне и маленьких проказах (когда руководителя в кабинете не было), сначала напрягали меня… Он казался слишком взрослым и серьёзным.
 Но как-то пришлось нам двоим помогать руководителю отбирать и оформлять рисунки для очередной выставки. В процессе работы зашёл разговор об искусстве, который постепенно перешёл в спор. Я тогда бредила импрессионистами и доказывала, что главное в живописи – цвет и свет, а рисунок совсем не важен,  Лёня  же отстаивал приоритет рисунка во всех видах искусства, в том числе и в живописи. Помощь наша в подготовке к выставке закончилась, и спор продолжился на улице. Так за разговором незаметно мы дошли почти до моего дома, а потом Лёня смущённо пробурчал, что ему надо скорее домой на посёлок Владимирский (одну его остановку мы уже прошли) и, невнятно попрощавшись, быстро побежал к подошедшему троллейбусу… Но после этого наши отношения изменились.
 Была весна. Всё чаще мы стали выходить после занятий вместе и шли, болтая, до его остановки,  иногда, увлёкшись разговором, пропускали её и шли до следующей, а потом сидели в скверике на лавочке, обсуждая какие-нибудь животрепещущие проблемы искусства, пока Лёня не спохватывался, что ему пора домой – забирать из садика младшую сестрёнку.  О себе и о своей семье он рассказывать не любил, но из отдельных его фраз и намёков я поняла  причины и его угрюмости, недетской серьёзности и небрежности в его внешнем облике. Лёня с родителями и двумя младшими сестрёнками (одна училась в начальной школе, другая ходила в детский сад) жил на Владимирском в старом деревянном бараке без всяких удобств. Вся большая семья занимала там одну комнату, поэтому условий для рисования у Лёни не было никаких. Родители работали на велозаводе. Отца за пьянство и прогулы постоянно лишали премий и уже дважды передвигали в конец его очередь на получение квартиры. Мать, устав от бедности и беспросветной жизни, сама всё чаще стала пить вместе с мужем, забывая про всё, про своих детей тоже… Леня в школе учился сначала неплохо, а потом в этой атмосфере постоянных семейных гулянок и ссор скатился до троек. Занятия в изостудии и искусство были единственным светлым пятном в его жизни.
 Прогулки наши и разговоры продолжались до конца мая, пока у Лёни не наступило время выпускных экзаменов. Всё чаще мы затрагивали самые разные темы, спорили и соглашались… но никогда не говорили о своих чувствах. Лёня стеснялся своей поношенной, непростираной и непроглаженой одежды, боялся вопросов о своей семье, поэтому я никогда не приглашала его в свой дом и тем более он не хотел, чтобы я видела его пьяных родителей… Пару раз мы ходили вместе в кино. Когда были деньги, покупали мороженое и, оживлённо болтая, ели его на лавочке в скверике, но чаще нам хватало только на газировку.
 Что это было – дружба или первая робкая любовь? Неважно! Главное – какое-то время нам было хорошо вместе. Шло воспитание наших чувств… Лёня немного отогрелся, стал больше доверять людям, поверил в свои силы, в свой талант. Получив аттестат, он уехал в Ленинград, чтобы начать работать над исполнением своей мечты – стать художником. Деньги на дорогу дала его тётя, но поддержки от семьи он ждать не мог, поэтому поступил сначала в какое-то училище, готовящее резчиков по дереву – там было общежитие, бесплатное питание и стипендия. После училища он мечтал поступить в Мухинку. Надеюсь, его мечта осуществилась.  Больше я его не видела и ничего о нём не слышала. Какое-то время после его отъезда ещё ждала писем от него, но не дождалась. Обиделась…, а теперь понимаю, что чувства наши были слишком детскими, незрелыми и не могли пройти испытания разлукой. Зато после этого я стала больше читать и понимать любовную лирику, и у меня стали получаться настоящие стихи.
 
ОСЕНЬ ПИШЕТ ЭТЮДЫ

Осень пишет этюды,
Кисти макая в солнце:
Солнечных листьев груды,
Блики под соснами сонными.
Пишет рябины зарево,
Пламя кленовых листьев…
Землю согреют заново
Эти горячие кисти.
Краски самые жаркие
На землю нежданно брошены.
Леса полыхают пожарами,
А сердце - любовью непрошенной…
(17 лет)

В изостудии я успешно занималась весь 10-й класс, решила сделать изобразительное искусство своей профессией и после окончания школы  пошла учиться в ВУЗ по специальности «художник-педагог». Там ждала меня настоящая любовь, которая стала моей судьбой.

   СИРЕНЕВЫЙ ЗВЕЗДОПАД

Переулок  негаданно пуст,
Веет с близкой реки прохладой,
И сияет сиреневый куст
За дощатой высокой оградой.

Грозди прямо над нами висят,
Сонмы крошечных звезд качают.
Этот старый заброшенный сад
Нас, любимый, с тобой повенчает.

Ты охапками рвешь сирень –
Перестань, мне так много не надо!
Заискрился июньский день
От сиреневого звездопада.

Отрываем за гроздью гроздь
И счастливые звездочки ищем –
Вот в ладони большая горсть,
Сотни звезд или даже тыщи…

Мы жевали, смеясь, лепестки,
Беззастенчиво целовались!
И мерцающие цветки –
Звездопадом счастливым казались.