Чуйка

  Удивительное моё счастье. За последний год попадал в аварии четырежды. Справедливости ради: три с половиной. Половинка – это въезжал во двор и правым задним крылом недавно купленной «Тойоты» притёрся к припаркованному «Опелю». Крылом и дверью, если быть совсем точным. Сорок минут ожидания старшего лейтенанта с нерусской фамилией и русской улыбкой, семисотрублёвая - больше не было - благодарность за невзыскание штрафа, потом перекраска кузова. Но это другая история, о ней ниже. В этой «половинке» виноват был я, наказание заслужено. Остальные три истории были серьёзней, но моей вины в них нет.
  За пару месяцев до того, 24 марта я в Минске, провожу предпродажную подготовку моего к тому времени тринадцатилетнего «Опелька». Главный консультант – брат Андрюша, не то, чтобы ему нечего делать, просто видимся редко, и ему в удовольствие покатать меня по бесчисленным гаражам, авторазборкам, авторынкам, тёмным каким-то ангарам, где запах машинного масла курится, как фимиам. За пару дней мы нашли новые накладки на педали, наклейку на панель приборов, чтоб замаскировать царапины, почти новую подушку руля, чехол на рычаг коробки передач, договорились об экспресс покраске бамперов, полировке фар, замене пружин. Завтра-послезавтра машину будет не узнать. Четыре часа дня, Минская кольцевая автодорога, за рулём брат, я справа, едем к нему на дачу, чтоб поменять «сопливый» пыльник рулевой рейки, помыть двигатель, посидеть в баньке, поболтать. До съезда на Московскую трассу метров триста, мы в крайнем ряду, брат начинает притормаживать. С одной стороны, это и спровоцировало аварию, с другой, сохранило нам жизнь.
 - Ты смотри, что делает!
  Я медленно выплываю из задумчивости – брат смотрит в зеркало заднего вида, я оборачиваюсь. Всё. Тут память потеряла непрерывность. Очень тихо, я открываю и закрываю рот, слышу клацание зубов. Сильно мутит, как в детстве на карусели, справа налево медленно проплывает столб. Вижу верхушки деревьев, небо - тошнота усиливается – мы летим. Удар, я сильно клюю носом - ремень удерживает меня в сидячем. Мы больше никуда не летим. Я... нет, не понял, что что-то произошло, я понял, что чего-то не произошло, и это очень хорошо. Через секундную паузу это что-то всё же начинает происходить, мы заваливаемся на бок, трещат подгибающиеся стойки крыши, я начинаю выть через сцепленные зубы. Глаза не закрываются - я вижу проседающее и лопающееся, как корка льда на луже лобовое стекло. Толчок. Я вишу вниз головой. Слёзы щекочут брови и не получается глотать. Чувствую на своей груди чужую дрожащую руку, она что-то ищет.
 - Живой?
  Голос брата близкий, но тихий. Не могу расцепить зубы и потому только мычу. Снаружи какая-то суета, голоса, удар в боковое стекло - осыпаются осколки. Нащупываю педальку замка ремня безопасности, съезжаю по спинке сиденья на обивку крыши, чьи-то руки волокут меня в окно. Слышу незнакомый хриплый голос:
 - Там ещё брат…
  «Откуда они знают, что он мой брат?» - думаю. Понимаю, что незнакомый голос: мой.
  Дальше - неотчётливо: ГАИ, «скорая». Брата на всякий случай увезли в реанимацию – он после инфаркта. Я залез в машину и выключил двигатель – голова плохо соображала, кто-то кричал:
 - Куда? Взорвётся!
  Потом выяснилось, что по обочине нас обходил мальчишка на «Тойоте» - его как раз и увидел брат в зеркале. Обочина неожиданно закончилась, пацан руль влево и ударил нас в заднее колесо. «Опелёк» развернуло, протащило по столбу, сорвав молдинги и бампер, и бросило в кювет, где мы и перевернулись.
  ...В детстве наша бабушка жила недалеко от здания городского ГАИ - лучшего места для детских игр взрослые не могли придумать. Тут и штрафстоянка и загончик, где месяцами томилась всякая ломачина, недавно бывшая автомобилями, и площадка для сдачи экзаменов по вождению с мостиками и покрышками, разбросанными по асфальту. При въезде на площадку стоял столб с наглядной агитацией: печальный молодой человек в белой майке перетянут по диагонали, как портупеей чёрным ремнём, сверху крупная надпись: «Ремень безопасности спас мне жизнь». «Не соврал плакат», - решили мы с братом, когда я забрал его из больницы. «Опелёк» мой пошёл под списание, страховая выплатила компенсацию…
  На страховые, плюс вырученные от продажи останков «Опеля» деньги, ну, и добавив немножко, я летом купил «Тойоту» - наверное, сыграла роль ассоциативная память. За летом пришла осень, она так же вошла и в мои семейные отношения. Однажды в октябре после прохладного во всех отношениях завтрака жена пожелала мне счастливого пути, и мне ничего не оставалось делать, как сесть в машину и ехать. Куда? Я решил: на поиск натуры для ещё неснятого, ненаписанного, непроговоренного, но пунктиром наметившегося в моей голове. Распечатал из интернета два десятка путеводителей по замкам ближнего зарубежья, купил фонарик, прицепил к лобовому стеклу маленькую камеру. На границе, оформляя «зелёную карту» на машину, попросил страховку и для себя. «На какую сумму?» - спросила меня улыбчивая, но немолодая агент. «На максимальную», - сказал я. А про себя добавил: "На всё воля твоя, Боже, но ты сам отец и всё понимаешь..."    
  Это был хороший опыт: одиночество, дорога, живая, хоть и обветшавшая история. Я слушал изгибы средневековых арок, гладил прострелы бойниц, согревал щекою камень крепостных стен. А как классно сидеть на холме над Днестром, расположив в ногах непередаваемое чудо: Хотинский замок. Архитектура, как музыка, застывшая в камне? Может быть, меня точно всё время тянуло петь или насвистывать.
  В предгорьях Карпат в занюханной деревенешке стоит ну, просто храм Христа Спасителя, огромедный, с колоннами, с фигурами святых по фронтону, с двумя "Александрийскими столпами" на площадке перед. И это на тридцать дворов. Зачем? И кто здесь в глухомани отстроил такую красоту? Внутрь не попал – всё на ржавых замках, но хватило и наружи. Грандиозно – слово пафосное, но точное. За неделю вынужденного молчания приобрёл привычку думать вслух:
 - Ёптыть, ты видел? Это же надо, какая красотища!
  Деревенька неторопливо заканчивается, справа лесопосадка, за ней – луг, линялое садящееся солнце гладит и обжигает глаз, «КамАЗ» тарахтит по встречке, корову с поля гонит собака. Корова выбегает на дорогу. Я не верю, что это происходит со мной. Пара мгновений, чтобы уйти влево, но «Камаз»! Всё. Прокатываюсь ещё несколько метров и встаю на обочине. Смотрю в зеркало заднего вида, а память медленно воспроизводит, как бампером подсекаю ей ноги, как огромная похожая на наковальню голова с размаху бьёт по капоту. Убил. Нет. Эта пятнистая дура встаёт, машет дурной своей башкой, как пытающийся протрезвиться сильно пьяный человек, бочком-бочком, пошатываясь, уходит в лес.
  Когда стемнело приехали два милых гайца на потрёпанной "пятёрке". Сказали: "Ого!" Сочувственно обошли кругом "Тойоты". Уточнили: "На ходу?" Попытались завестись сами. Не вышло. Прицепились тросом ко мне. Пришлось тащить их до ближайшего городка, Броды назывался. Назавтра было скоротечное следствие, не менее скоротечный суд. Меня хотели наказать, я воспылал и, чтобы не тянуть никому не нужную тягомотину, дело закрыли, виновной признали корову. По-моему, даже объявили в розыск. На всё ушло два полных дня и две тревожных ночи в безлюдной гостинице. Лежу ночью, батареи не греют, думаю: «Если бы ехал быстрее, если бы круче взял влево, если бы «КамАЗ» секундами позже…» Ворочаюсь. Получил на руки постановление, в уши – пожелание счастливой дороги и рванул по кратчайшей к морю.
  Тревожное море в октябре, бодрящее. Нырнул, сижу, считаю про себя. «Ещё немножко, - думаю, – ещё», - чтоб почувствовать, как уходит жизнь, как тело сопротивляется. Вынырнул. Продышался. По берегу ходят люди в пальто, вдоль кромки воды проехала машина. Выбежал, завернулся в полотенце, сидел, смотрел на синее солнце и красные волны. Оделся и поехал домой.
  А машина? Капот, бампер, крыло, фара, решётка радиатора. Что-то поменял, что-то починил, заново покрасил, учитывая царапины ещё того, дворового столкновения. Семью, правда, починить не удалось. Но и ломать не стал. Тарахтит как-то.
  Зима прошла спокойно. Да и какие зимой маршруты: дочку в школу, сам на работу, разок-другой в кинотеатр. В начале весны злодеи украли номера, но предлагали вернуть. За деньги, понятное дело, зачем им мои номера? На переговоры не пошёл, вызвал милицию. Десять дней жду справку, по которой могу заново «нумероваться». А пока: на работу на метро, у дочки – благо - каникулы, в кино – говно, качаю из нета старенькое. Прошёл год после переворота на «Опеле». Ждал этого дня, суеверие какое-то жило в подсознании. Ничего не случилось, год закончился.
  Понедельник, 26 марта, смена ночная, до дома доставляет корпоративный микроавтобус. Коллега – ему в мою сторону – предлагает подвезти на такси. Дома буду на сорок минут раньше. Тормозит серебристая «Тойота», по размеру – младшая сестра моей. Сажусь за водителем, коллега правее - ему раньше выходить. Белорусский вокзал, прощаемся, я задумчиво переползаю на «коллежье» место. Зачем? Не знаю. Но это инстинктивное движение уберегает меня от серьёзных неприятностей. Красный свет догорает, сменяется зелёным. Я думаю про себя: оформление приборной панели этой «Тойотки» почти такое же, как у моей.
  Ничего не произошло, я точно ничего не услышал, не увидел и не почувствовал. Сижу, вроде, как сидел, только сильно болит голова. Ожесточённо тру рукой под шапкой, думаю: "Что этот водила сделал со мной, что так больно?" А он поворачивает ко мне немолодое кавказское лицо и шепчет:
 - Ты как?
  У меня опять, как год назад не получается расцепить зубы, мычу: «Нормально. А что, собственно?..» Он ложится на соседнее сиденье и принимается неожиданно жалобно стонать. Появляются какие-то люди, тащат водилу из-за руля - он сопротивляется, почти сразу возникает милиция. Но на меня не обращают внимания, как будто меня и нет. Выбираюсь из машины, переступаю через какие-то осколки, оглядываюсь: мы стоим прямо на середине Тверской, чуть в стороне немного завалена на бок бюджетная «Рено» без передка, у «Тойоты» вдавлена левая часть кузова, переднее колесо спущено, капот распахнут. Удар пришёлся по касательной в левый борт и далее - в крыло и двигатель. Общей картины у меня так и не получилось, как пазл, в котором перепутаны несколько элементов. Слышу чьи-то комментарии: "Это он на жёлтый уже пёр..." "Молодцы японцы, а французик этот - в хлам..." "Это ж с какой скоростью он летел?" "Мудак, человека убил..." Кто-то в форме протягивает мне бумагу, отмечаю слова «показания» и «свидетель». Пытаюсь указать в «показаниях» номера машин, наш на месте, французкий - оторвало и отбросило. Плохо двигаются пальцы на правой руке – писать неудобно. Подъезжает «скорая», врач наскоро диагностирует мне ушибы, вполне совместимые с дальнейшей жизнью. Водителя увозят – он без сознания. Моё сознание никого не интересует. А оно тоже не на месте, откуда-то снаружи требует, кричит: «Уходи с этого места, тут опасно». Но я продолжаю медленно выводить в протоколе слова и буквы, чтобы у моего водителя не возникло потом проблем. Понимаю, что если бы "Рено" ударил под прямым углом - я бы выехал из салона на его капоте.
 - Можно быть свободным?
  Милиционер кивает:
 - Вам позвонят.
  Через два часа закончатся сутки, как я живу в очередной новой жизни. Ничего не поменялось, конечно. Или поменялось всё, что, наверное, равноценно. Я не понимаю, что происходит - обычной человеческой кумекалкой тут не обойтись. Я не знаю, как с этим жить, ведь, чтобы заставить меня не жить, не нужна такая многоходовая автомобильная комбинация. Да, пришло понимание, что я могу умереть в любую секунду. Просто исчезнуть, не имея оправдания этому, не видя причины, даже не узнав, как это произошло. Явлюсь к Петру, он по списку пальцем проведёт: «Как фамилия? Ага. Причина смерти?» А я лишь пожму плечами. Может быть и так. Но я жду, что должна проснуться какая-то чуйка, которая... нет, не объяснит мне ничего, но примирит, научит двигаться в распахнувшейся передо мной тьме. Так, наверное, чувствует себя младенец во чреве, когда отошли воды. Может, последний год со мной происходили родовые схватки?