Мамины воспоминания. Часть 2

О моем брате Юре.

Это я теперь его так называю, а когда мы росли, это был просто Юрка, вредный, противный брат, которому доставляло удовольствие меня колотить. Он был маленького роста и небольшой силы, так как был всегда полуголодный. Дать сдачи более крепким пацанам не мог, а обиды надо было выплескивать. Вот он и вымещал на мне, на кошках, на собаке. Странно, что наша собака Динка его ни разу не укусила. Зато, когда мой щенок Джек подрос, он отомстил Юрке и за Динку, и за меня тоже. Однажды он повис на Юркиной руке, прокусив ему ладонь. Насилу его оторвали. Вызвали скорую, Юру отвезли в больницу. Уколов в живот не делали, так как бешенства у собаки не нашли.

Джек был замечательной "личностью". Он жил у нас в доме, но лето проводил во дворе. Рядом с нашим домом, почти вплотную к нему, в старом облупленном кирпичном здании располагалась столовая. Забора между нашим двором и двором столовки не было. Видно, во время войны весь ушел на дрова. Поэтому наш Джек гулял по столовской территории как у себя дома.

Продукты для столовой привозили на телеге. Перед хозяйственной дверью для лошади была устроена кормушка. Возчик, маленький вороватый мужичонка вечно одетый в показательно бедный засаленный и местами драный ватник, приспособил эту кормушку для дела, которому отдавался со всей душевной страстью. Он мастерски и регулярно, вероятно в сговоре с заведующим столовой, воровал народные продукты. Украденные или "подаренные" мясо, рыбу и другие продукты возчик на некоторое время прятал в лошадиную кормушку, прикрывал добычу сеном и оставлял "отлежаться на часок-другой. Позже, если вблизи не маячили милиционеры или другие "подозрительные" личности, наш продуктовый воришка возвращался и, как бы заботясь об экономии фуража, вытаскивал добычу вместе с охапкой сена, прятал на дне телеги и, стегнув лошадку, лихо покидал место преступления.

Наш Джек не стал долго безучастно наблюдать процесс незаконного обогащения водителя кобылы. Еще будучи щенком-подростком, он это дело разнюхал и стал регулярно воровать уворованное у возчика. Озадаченный фактом таинственной пропажи, озираясь и тихо матерясь, возчик долго шарил руками в кормушке, заглядывал за нее и под нее, некоторое время топтался под дверью столовки, недоумевая, куда делось мясо. Потом злобно плюнув, уезжал.

А сытому Джеку хотелось играть! Он бегал по комнатам, гонял какие-то свои игрушки, грыз старые половики.

Однажды, пробегая мимо родительской кровати, Джек схватил зубами подзор. Это такая половинка простыни, к которой пришивались сплетенные дома или купленные кружева ручной работы. Подзор навешивался на лицевую сторону кровати, а сверху, не закрывая кружев, укладывалось покрывало. С учетом кружевной-же накидки на подушках кровать выглядела очень нарядно. Джек весело потянул подзор, накрахмаленная тонкая ткань затрещала! Он еще потянул - она затрещала еще сильнее. Оказалось, что белый подзор - это так интересно! С урчанием, мотая головой и вертя от восторга хвостом, он быстро одолел все два метра подзора.

Как он отрывал кружева первого подзора, мы не видели. Увидели только печальный результат. Мама пса наказывать не стала, справедливо рассудив, что мелкая бестолочь не виновата в порче. Она просто заменила подзор на новый.

Восстановив порядок, мы с мамой ушли на кухню и уже оттуда снова услышали увлеченное урчание Джека. Бросив готовку, мы заскочили в комнату и увидели, что и от нового подзора большая часть уже оторвана. Что делать? Не бить же веселого охламона, который, ничуть не смущаясь содеянным и не выпуская разорванную ткань из пасти, победно смотрел на нас.

Рваный подзор спасать было поздно и мы досмотрели собачью игру до конца. Убрали огрызки и больше подзоры не стелили. Они у нас просто кончились. А вот покрывало Джека не вдохновляло - оно не рвалось и не трещало. Да и достать покрывало, стоя на полу, было трудно, а запрыгивать на постель мама псу не разрешала.

Несмотря на такие выходки, мама щенка любила, баловала и звала его припевом: Джека-Бека-Бекуляйчик-Маленька-Собачка-Зла. Джек был счастлив!

Зимними вечерами, если на улице лежал снег, я брала санки и выходила на улицу с Джеком. Нормальную одежду было жаль, поэтому я одевала мамину еще военную телогрейку, папину ушанку, лыжные шаровары и в таком виде часа два-три играла с Джеком. Мы возились в снегу, гонялись друг за другом с визгом и лаем. По размеру и силе мы были примерно равны, возраст примерно соответствовал. Интеллектом я его конечно далеко опережала, но зачем в куче-мале интеллект? Такого удовольствия от умного общения со сверстницами я бы не смогла получить. Джек был мой настоящий друг!

Наша улица, вернее ее участок, где стоял наш дом, была малопосещаема людьми, так как в этом месте на нее выходили только наши ворота. Иногда проезжал конный патруль, и Джек набрасывался на них, пытаясь укусить коней за ноги. Тротуар и газон были "его территорией" и он отчаянно отстаивал ее от посягательств всадников в военной форме.

Жаль, что наш Джек мало прожил. Всего четыре года. После того случая с укусом Юркиной руки, Джек внезапно умер, причем в страшных мучениях. Скорее всего, Джека отравил возчик, подложив в кормушку отравленного мяса, но я долго с подозрением и недоверием смотрела на братца, втайне предполагая его злой умысел. Конечно, Юрке было за что мстить Джеку, но вряд ли он тогда смог бы найти достаточно мяса и яда, чтобы осуществить покушение.

Джек был моим другом, а вот брат Юрка - совсем наоборот!

Начала про Юрку, а плавно перешла на Джека. Возвращаюсь к брату.

Учился Юрка все время на "отлично". Каждый год получал грамоты, хорошо рисовал, имел прекрасный почерк и был "пожизненным редактором" школьной газеты. В школе он слыл уважаемым учеником, Юра не умел подлизываться и никогда не был любимчиком учителей, но это не мешало ему вместе с его одноклассником Игорем Ершовым быть лучшими учениками школы.

По правилам тех лет на школу в выпускные классы полагалась лишь одна золотая медаль в год. А кандидатов на награждение было двое. Игорь тоже был хроническим отличником, но у него было одно решающее преимущество - его папа был большим начальником! В результате Юре на выпускных экзаменах поставили пару четверок, и он перестал претендовать на медаль.

Жили мы очень скудно, Юра, сколько я его помню тогдашним, ходил постоянно в лыжном фланелевом костюме. В этом же лыжном костюме он ходил и на тренировки. В старших классах он увлекся лыжами и стрельбой из пистолета. Сначала с приятелем Витей Третьяченко они бегали на тренировках на тяжеленных солдатских лыжах, покрашенных в защитный белый цвет. Наверно их кто-то привез с войны. Потом он записался в секцию, получил нормальные спортивные лыжи и стал бегать уже "профессионально". Настойчиво тренировался и вскоре получил Первый разряд! Это был большой успех!

Для начинающих занятия и тренировки в спортивной секции были бесплатные, бесплатными же были инвентарь и форма. Во время выездов на соревнования или на сборы спортшкола оплачивала проезд, питание и проживание спортсменов, при этом никаких денежных премий или призов не предполагалось. Если спортсмен добивался выдающихся результатов, его потом содержали за счет какого-нибудь завода, где он числился слесарем-токарем, получал зарплату, иногда, даже не предполагая как выглядит его родной токарный станок.

Кстати, в Западных странах были и спортсмены-профессионалы, и любители спорта. На Олимпийские игры допускались только любители, а наши, будучи на самом деле профессионалами, все считались любителями. В результате СССР почти всегда выигрывал золото. Теперь все изменилось. Все стали профессионалами, получают зарплату и гонорары в клубах. По крайней мере, это - честно.

Вот опять я отвлеклась от рассказа о брате.

Когда Юра учился в шестом классе, у них появился новый предмет - зоология. Там он вычитал название одного вредного насекомого. И "прилепил" его мне. На несколько лет я стала "пухоедом". Мне, конечно, стало обидно, но фантазии не хватило придумать самой что-то столь же обидное. Полистав его учебник, я увидела этого пухоеда - какое же мерзкое создание! Полистав еще, я нашла короеда, тоже не очень симпатичного, и с тех пор до конца школы Юрка стал "короедом".

Мы с Юрой почти не виделись, занимались в разные смены потому, что школы были переполнены, в каждом классе училось по сорок человек минимум. Поэтому общения с братом никакого не было. Я о Юриной школьной жизни знала понаслышке, немного завидовала его успехам, но желания позаниматься побольше и "догнать" брата не возникало. Меня увлекали спорт и искусство, а не зоология с алгеброй. Родителей моих вполне устраивало, что дочь учится на "четыре" и "пять". И, хоть иногда бывали отметки и похуже, но меня не ругали. Знали, что исправлю.

А вот Юра был гордостью родителей! Самостоятельно, без посторонней помощи осваивал науки и все всегда только на "отлично". Молодец!

В десятом классе к ним в школу повадились офицеры. Артиллеристы, моряки, летчики. Агитировали лучших учеников в свои училища. Нужны были грамотные военные кадры. Юру уговорил моряк, пленил его золотом якорей, рассказами о синем просторе и криках чаек. Юра заболел морем и летом поехал в Ленинград.

В автобиографии для училища Юра "упустил", что дед и отец были когда-то репрессированы, а то могли не взять в училище. Конечно, при желании все это можно было легко проверить, но грамотных ребят было мало, на приемных экзаменах многие провалились, а Юра сдал все на "отлично", зачем было копаться в его прошлом?

Юра не мечтал о военной карьере и в старших классах хотел идти в Политехнический институт, но эта наша полунищенская жизнь и в дальнейшем ничего хорошего ему не сулила, а офицеры были обуты-одеты, имели паек, служебное жилье и неплохое жалованье. Короче, обдумав все, Юра решил пойти в военные, хотя и позже сильно жалел о том решении.

Учился он, как всегда, успешно. Условия для жизни были хорошими, в комнате четыре человека, прекрасная столовая с официантками и белыми скатертями на столах, с матерчатыми салфетками, с настоящими мельхиоровыми столовыми приборами, фарфором и хрусталем. Почти как в приличном ресторане. Из ребят, приехавших из глубинки, хотели сделать не только высококлассных инженеров, но и культурных во всех отношениях офицеров.

Юрино училище находилось в городе Пушкин под Ленинградом (бывшее Царское Село). Курсантов возили в Ленинград, знакомили с Эрмитажем, с драматическим и оперным искусством. Кроме того, учили танцевать бальные танцы. Тогда это было модно.

Училищное начальство очень строго следило за внешним видом своих подопечных. А курсантам, молодым и борзым, хотелось удивить девушек клешами, приталенными форменками, длиннющими лентами на бескозырках, выцветшими гюйсами, самовыточенными якорьками и прочей чепухой.

Но если такого изобильно украшенного курсанта прихватывал патруль, то последствия могли быть самые непредсказуемые, вплоть до отчисления. Юра на первых курсах тоже так выпендривался, но позволял себе это только в отпуске в Челябинске. Наш патруль на такие вольности моряков внимания не обращал.

После первого курса Юра приехал в отпуск с Черного моря. Там у него была практика. Приехал кругленький, упитанный, с ямочками на щеках. Привез НЗ, который мы с большим интересом долго рассматривали, а потом очень быстро съели. Там кроме шоколада и печенья была масса баночек по пятьдесят грамм с паштетами, джемом, колбасой, сыром. Для нас это были невообразимые деликатесы! А он на все это роскошество смотрел как-то буднично. Зажрался Юрик!

Юра рассказывал, что в первые месяцы учебы он не наедался, порции казались ему маленькими, а добавки просить стеснялся, думал, что не дадут. Весь хлеб, что был на столе, разбирали по карманам и Юра конечно на этом хлебе очень сильно поправился.

Потом пищи стало хватать, потом стало оставаться. Это закономерно. Все первокурсники, голодные послевоенные мальчишки, добравшись до калорийной пищи, поначалу подбирали все до крошки, толстели и округлялись, потом постепенно наедались, сбрасывали лишние кило и превращались в нормальных стройных офицеров. Так произошло и с Юрой.

В детстве мы с братом были почти врагами, а когда он оторвался от семьи, Юре стало тоскливо, он стал писать мне письма. Попросил прислать фото, хвалился перед курсантами какая у него сестра красавица! И вот, только по переписке, мы наконец стали друзьями. Весь его летний отпуск (кроме вечерних свиданий с девушками) мы проводили вместе. Разница в годах уже не ощущалась.

В те годы Военно-Морской флот был элитой нашей Армии. Эта традиция шла еще с царских времен. Поэтому курсантов кормили, одевали, содержали лучше, чем все остальные рода войск. Учился Юра шесть лет, за это время прошел практику на разных кораблях и катерах. В том числе даже на подводной лодке. К выпуску он получил специальность инженера-механика дизелиста и служил бы на подводной лодке, но... не случилось.

У власти в СССР тогда оказался товарищ Хрущев, который решил, что армия у нас великовата, объедает народ и устроил большое сокращение численности Армии и Флота. Часть подлодок отправили в утиль, а выпускники-подводники остались не у дел. Их стали рассовывать по сухопутным гарнизонам или просто демобилизовывать. Юре предложили ехать в Тбилиси в какую-то шпионскую школу, но через полгода он понял, что это дело уж совсем не его, и его отпустили с миром восвояси.

Перед поездкой в Тбилиси он приехал на месяц в Челябинск. Привез жену Катю, бывшую симпатичную официантку училищной столовой, которую он умудрился еще и "отбить" у кого-то из сокурсников. Катю кое-как устроили ученицей на конвейер радиозавода. Никакой специальности или образования она не имела. Осенью Катя пошла в пятый класс вечерней школы. Вообще-то ей больше подошел бы третий класс, но вечерняя школа начиналась с пятого. Семилетку с грехом пополам она закончила. К этому времени у них с Юрой родился первенец - Игорек. Естественно, на этом все Катино образование закончилось.

Юра, вернувшись из Тбилиси, быстро нашел работу в КБ Тракторного завода. Его инженерская карьера стала расти как на дрожжах. Через три года он уже был ведущим конструктором.

Забрезжили серьезные перспективы, но... опять не судьба.

Стране потребовались ракетные войска. Это было начало шестидесятых. Юру быстренько мобилизовали и отправили в Верхний Уфалей, где комплектовалась новая войсковая часть. Они с семьей продали домишко в Челябинске и уехали.

Юру гоняли по стране в те места, где тогда нужны были знающие военные инженеры. Краткосрочные его командировки я и не могла знать - военная тайна! А вот города, где он служил подолгу, знала. Это были Хмельницкий на Украине и Светлый в Казахстане. Из Светлого он и ушел в отставку в чине подполковника и уехал на пенсию в Приднестровский Тирасполь, где получил прекрасную трехкомнатную квартиру в центре города.

Тогда, в 80-е годы, всем офицерам, выслужившим свой срок и ушедшим в запас, государство предоставляло право выбрать город, ну разве что кроме Москвы, для проживания на пенсии.

В Тирасполе Юра быстренько устроился на работу на Контейнерный завод, опять же в КБ. Работал успешно, сделал по профильной тематике несколько изобретений.

Вообще-от он очень толковый технарь и руки у него золотые. Еще во время службы,  будучи капитаном, Юра проделал большую работу по обустройству ракетных пусковых установок и его наградили орденом, а он, вкусив в Челябинске гражданской свободы, возмечтал как-то отделаться от армии и подал рапорт на увольнение. Юру пожурили, рапорт порвали и отменили представление на майора. Юра еще раз подал рапорт, минуя своего начальника. Ему отказали в более строгой форме и даже пропесочили в газете "Красная Звезда". Но Юра не угомонился.

В третий раз подал Юра рапорт. Тогда его вызвали в Москву. Его принял тогдашний министр обороны Малиновский и популярно объяснил, что его Родина учила, воспитывала, она в нем нуждается, а он "скотина" вместо благодарности хочет дезертировать. Пообещал Юре "стенку" если он не успокоится.

Плетью обуха не перешибешь. Пришлось служить дальше. Если бы Юра не кочевряжился, наверняка дослужился бы до генерала. К тому были все предпосылки. Если бы да кабы...

Наконец-то его уволили, дали не очень достойную пенсию в 150 рублей. Но с учетом зарплаты контейнерного КБ на жизнь хватало. Катя тоже устроилась на местный консервный завод. Костя, их второй сын, учился в школе, а Игорь в Челябинском Политехе.

Игорь мечтал пойти по стопам отца в военное училище, но у него были проблемы со зрением и его не взяли. После окончания института Игорь получил направление на завод в город Чебаркуль в Челябинской области, но быстро перебрался оттуда на "хлебное место" то ли в Комитет народного контроля, то ли в какой-то "Контроль" по экономическим преступлениям. Умело контролируя, Игорю удалось быстро скопить денег и они с женой Галиной купили кооперативную квартиру. Наверное, сколько-то родители подкинули из своих сверхдоходов.

Костя, отслужив в армии и закончив в Тирасполе стоматологический техникум, тоже приехал к брату в Чебаркуль.

Были уже "лихие девяностые", надо было срочно уносить ноги из Молдавии на родину. Когда наметился полный развал СССР, Юра с Катей с большим трудом получили в Молдавии Российские паспорта, вид на жительство в России, продали квартиру в Тирасполе и переехали в Чебаркуль. Какое-то время пожили в малогабаритной квартирке, но вскоре устроились в небольшом доме в деревне Малково под Чебаркулем.

Работы в Чебаркуле пенсионеру не нашлось и жизнь Юрина превратилась из пестрой в беспросветно серую. Ему осталась одна радость - нагнать самогону и потягивать его малыми дозами целый день. Юру понять можно. Ведь после довольно деятельной жизни он попал в настоящее болото. Конечно, Юра что-то мастерил, работал в огороде, но это дело его мало интересовало. С Катей начались скандалы, она, решив, что теперь ей принадлежит власть в доме, стала мужа обзывать, оскорблять, всячески унижать. Сыновья его уважали, а жена, не имея ничего своего за душой, бывало и била своего мужа. Юра Катю никогда даже пальцем не трогал, объясняя свое терпение невозможностью для офицера поднимать руку на женщину.

Каждый год Девятого Мая в День Победы сыновья возят Юру на машине в Чебаркуль на площадь Ленина. Там по традиции собираются все ветераны войны, которых постепенно остается все меньше и меньше, ветераны Вооруженных Сил и ветераны тыла. Приходят горожане с детьми и поздравляют живых свидетелей былого величия страны. Проводятся концерты, показательные выступления бойцов танковой части. Ребятишки лазают по танкам под присмотром служивых.

Дети и взрослые обычно воспринимают Юру как ветерана войны, дарят цветы, а он в форме, с орденом и медалями, сразу постройневши и помолодевши, гуляет по площади с двумя очень крупногабаритными сыновьями. После окончания торжественных мероприятий Юру приглашают в кафе, угощают и отвозят пьяненького и счастливого ветерана домой. А там встречает дражайшая половина: "Что, нагулялся, скотина? Говорил на пару часов...." Начинается свара. Сыновья не вмешиваются. Им и отца жаль, и мать не хочется обидеть. Короче говоря, уже вечером после праздника жизнь снова становится серой и ненастной.

Из всей обширной родни прежних лет, когда за праздничным столом у нас в доме собиралась уйма народу, остались только мы трое: Галина Федоровна Богатенкова, наша родная тетя, которой сейчас 84 года, восьмидесятилетний Юра и я. У Юры есть дети и внуки, и правнуки, у меня тоже полный комплект, а вот Галина одна-одинешенька. Все ее родные, двоюродные и троюродные братья и сестры поумирали. Она бодрится, шутит, смеется, сама справляется с домашними делами. Она молодец. Оптимистка! Мы уже в течение нескольких лет каждую пятницу общаемся по телефону. Галина, в пределах допустимого, знает о моих детях и внуках. Интересуется, передает приветы.

Когда семья Богатенковых была еще в полном составе, а я училась в пятом классе, то очень любила ездить к ним в гости на каникулы. У них было сытно и спокойно. В их доме, на втором этаже жили две девочки-сестрички. С ними я и проводила целые дни. Мне в гостях было хорошо! Посуду мыть не надо было, работать ниткомотальщицей тоже. Лафа!

Однажды в летние каникулы Юра отвез меня в гости к папиному брату дяде Леше в город Еманжелинск. Еманжелинск только назывался городом, на самом деле он был просто большой деревней. Основным жильем были большие бараки с "удобствами" на улице.

У дяди Леши жену звали Катей, а сына Вовкой. Вовка был моложе меня. Дома его в это время не было. Он был в летнем лагере. Семейная комната у них была сравнительно большая и светлая, перегороженная ситцевой занавеской. На полу лежали домотканые полосатые половики. На окнах висели ситцевые занавески, а сверху вместо тюля - что-то марлевое с фестончиками. Я поразилась убогости их жилища. Все было чисто, уютно, но уж очень бедно. Куда хуже нашего.

Катя не работала. Она занималась домашним хозяйством. Еманжелинские Фартыгины держали корову, свиней, кур. По тем временам владельцы коров обязаны были каждый месяц сдавать продналог натурой. То есть, столько-то килограмм сливочного масла, столько-то яиц.

Яйца тетя Катя сдавала из под своих кур, а вот со сливочным маслом - смехота! По поселку проходил слух, что в магазин привезут сливочное масло. Хозяйки, прихватив всех наличных домочадцев, становились в огромную очередь и покупали положенное по норме на человека масло. У тети Кати был только один свободный домочадец. Поэтому, она прихватывала еще кого-нибудь из дворовых пацанов и брала масла на троих. Получалось ровно столько, сколько нужно было сдать по налогу. Тут же в конторе благополучно сдавала купленное масло и спокойно жила до следующего месяца.

Я тоже поучаствовала в этом мероприятии, но никакого недоумения у меня не было. Раз так надо - значит так и надо. В Челябинске магазины в это время ломились от товаров, ну а в глубинке ... Привезли хлеб - очередь, муку - большая очередь. Сахар крупы - очередь, водка - огромная очередь! Даже спички были в дефиците. А ведь это был довольно крупный центр добычи угля. Там почти все население было связано с шахтами, а снабжение и условия жизни были очень "не очень".

Природа еманжелинцев тоже не баловала. Никакой речки или озера поблизости не было. Леса тоже никакого. Кругом голая степь. Только вдоль железной дороги торчали чахлые кустарники снегозащиты.

Еманжелинское месторождение начали осваивать где-то в тридцатые годы, согнали отовсюду массу народа, обучили и спустили в шахты. Когда раскулачивали более-менее обеспеченных крестьян, мой дед почуял угрозу своим сыновьям и пытаясь выбрать из двух зол меньшее, отправил старшего сына Леонида в шахтеры. Сам дед после раскулачивания прожил недолго, но детей спас. Они стали работниками стратегических объектов. Один из сыновей работал в шахте, другой на ТЭЦ.

В армию таких работников не призывали. Но когда началась война с немцами, мой отец, как бывший зек, потерял бронь и был призван. К тому времени он, освободившись из тюрьмы, уже несколько лет не имел права проживать в городе и работал в деревне. А у дяди Леши была бронь.

Несмотря на бронь, многие шахтеры добровольцами ушли на фронт защищать Родину от врага, а вместо них в шахты спустились женщины и подростки. Работать обязаны были все трудоспособные. За этим делом бдительно следило НКВД. Да и есть хотелось.

Тетя Катя, даже при наличии маленького сына, тоже работала в шахте. После войны, когда для семейных женщин сделали послабления и вышел закон, запрещающий использование в шахтах женского и детского труда, она ушла из шахты.

Пожила я у них несколько дней и заскучала по городу. Девчонки все какие-то неразвитые, ничего не знающие и ничем не занимающиеся. Часть дня помогают матерям в огороде, остальную часть лузгают семечки.

Как-то раз, я пошла с ними купаться на заброшенный карьер, который они называли "разрез". Когда-то там добывали уголь открытым способом. Остался котлован, постепенно наполнившийся грунтовыми водами. Вот вам и купальня. Добраться до воды через грязюку - та еще проблема!

Мы залезли в воду, намочились, вернее - испачкались и собрались обратно домой. Тут тучки набежали. Нам бы поторопиться, но к этому моменту почему-то вспомнили и заговорили о ... Боге! У девчонок на шеях висели крестики, а я в Бога категорически не верила. Была настоящей пионеркой! Бежать домой по грязной дороге, да еще вкруговую не хотелось. Я пошла через поле.

- Тебя молния убьет! - запричитали подружки.
- А вот поспорим, что не убьет! Если Бог есть, он меня убьет, а если не убьет, то и нет Его! - сразила я деревенских городской логикой.

Домой я дошла живая, но на другой день возмущенные мамы пришли к тете Кате и потребовали, чтобы я исчезла из их богомданного поселка. Так как я "безбожница и разлагаю их девочек".

Кто-то из родни, ехавший в Челябинск заодно отвез возмутительницу спокойствия домой. Больше я в Еманжелинск не ездила, и мы встречались с дядей Леней, тетей Катей и Вовкой только в Челябинске, куда они приезжали погостить почти на каждый праздник и дядя Леня одаривал нас с Юрой щедрой шахтерской денежкой.

На праздники за общий стол нас не сажали. Поэтому я, подкрепившись пирогами, уходила гулять. Иногда подружек дома не было. Одной было скучно и как-то, ради развлечения, на улице, на которой только что проводили демонстрацию, я купила за три рубля воздушный шарик. Голубой, с белой лилией на боку! С ним можно было играть как с обычным мячиком. Шарик не улетал далеко. Проигравши полдня с шариком, пошла снова к подружкам. Может уже появились дома? По дороге встретила молодую пару с дитем детсадовского возраста. Увидев мою игрушку, пацан поднял крик: "Хочу шарик!!!" А где его вечером возьмешь?

Пацан бежал за мной и настойчиво канючил - Дай шарик! Чтобы уладить конфликт, его родители уговорили меня продать им шарик за те же три рубля. Я уже наигралась и рассталась с шариком без сожаления. Зато, пацан наконец-то отстал.

Было у нас в доме одно заветное местечко - чердак, к которому вела лестница. Когда нужно было исчезнуть из дома, я залезала туда. В этом доме до нас, видимо, проживали культурные люди. На чердаке была масса нотных альбомов с нотами, написанными вручную, куча всякой музыкальной, да и просто литературы. Все это лежало по углам чердака, прикрытое рогожками. Из любопытства я стала проводить ревизию этих укладок и обнаружила много книг дореволюционного издания. Читать их было неудобно из-за ятей и ижиц, ну а из советских изданий я кое-что успела прочитать. Впервые познакомилась с Гоголем, Пушкиным, Ершовым. Читала, пока было светло или до тех пор, пока мама, обнаружив, что пальто на вешалке, а дочери нет, начинала звать. Приходилось возвращаться из волшебного мира сказок и стихов к скучной домашней прозе.

Позднее меня разоблачили, литература куда-то делась, а несколько нотных альбомов Юрка использовал для наклейки собранных им марок. К тому времени у него собралась обширная коллекция марок иностранного происхождения. В большом доме, во дворе которого стоял наш домишко, было много каких-то контор, которые вели обширную деловую переписку с заграницей. Содержимое конвертов, естественно, вынималось, а конверты с марками выбрасывали в ящик, стоявший вплотную к нашему забору. Когда ящик заполнялся макулатурой, приезжала машина и все увозила.

Юра караулил, когда уборщицы выбросят очередную партию мусора с конвертами и быстренько выуживал все конверты с марками. Марками тогда интересовались многие мальчишки, но такая возможность получать бесплатно и в неограниченном количестве иностранные марки была только у Юры. Одних только Гитлеров в разных позах и цветовом оформлении у него было на несколько страниц альбомов.

У Юры до сих пор сохранилась эта коллекция, хорошо упорядоченная, но интерес к филателии уже давно угас и теперь это просто память.

Челябинск - колыбель моя. Все детство, юность и молодые годы я провела в этом городе и исходила пешком почти всю его центральную часть. В свое время Челябинск был купеческим городом. На тогдашней центральной улице стояли большие магазины в окружении купеческих домов и маленьких лавок. Какая-то часть тех капитальных построек сохранилась до сих пор.

Уже в советское время эта улица стала называться улицей имени Кирова. Памятник ему стоял в сквере, а рядом с Почтамтом стоял маленький уютный памятник Ленину. Зато, на другой улице "Спартак" (впоследствии пр. им. Ленина), возле зданий "Челябуголь" стоял огромный железобетонный Сталин, высотой с трехэтажный дом.

Раньше большие дома были окружены одно-двухэтажной застройкой, где в темноте и антисанитарии жила огромная масса людей, ютясь в махоньких комнатках по одной на семью. Мои подруги жили в этих "жактовских" дома и я удивлялась, как они умудряются помещаться всей многочисленной семьей на пятнадцати квадратных метрах.

По сравнению с ними мы были "куркулями", проживая впятером в трехкомнатном собственном доме. Хотя этот комфорт и не был заслугой нашей семьи, а был куплен моей тетей на "нетрудовые доходы", нам завидовали. В нашем классе из сорока двух человек только еще одна девочка жила с матерью в отдельной двухкомнатной квартире. Ее мать работала главным врачом в госпитале и квартира ей полагалась по закону.

В целом, и у насельников жактовских коммуналок, и у обитателей деревянных бараков, в изобилии натыканных ближе к окраинам города, и в нашей семье, проживавшей в общем-то на чужой жилплощади, такая жизнь считалась вполне нормальной. Главное - есть крыша над головой, уголь с дровишками в сарае, сортир во дворе, вода в колодце. Жили и не роптали. С удовольствием ходили на демонстрации на Первое Мая и Седьмое Ноября, а потом шумно праздновали юбилеи Революции с соседями. Как в большой деревне, все всё знали о своих соседях не только по двору, но и по улице, здоровались при встрече. Ребятишки со всех дворов улицы или квартала собирались в одну большую компанию и развлекались, как умели.

На нашей тихой улице такого скопления мелкого народа не было, и я проводила время там, где жили мои подруги.

Зимой у нас обычным делом было закрыть ворота во двор, залезть на них и с комками снега поджидать "добычу". Возвращавшихся со службы НКВДевцев обсыпали снегом, и с визгом убегали через всякие лазейки в другие дворы. А они, взрослые серьезные люди, отряхивались и, смеясь, шли себе дальше. Так ни разу и не случилось попасть нам в тюрьму за посягательство на представителей законной власти.

Вообще, зима была веселее лета. Днем школа, вечером развлечения во дворе то с санками, то с коньками, то просто так. Дороги от снега почти не чистили, машины ездили крайне редко, частных машин не было вообще, а служебные были только у очень большого начальства, которое на нашей улице не проживало.

Всякие там секретари райкомов и горкома ходили пешком. Возили только секретаря областного комитета партии. В обкомовском дворе, где проживало самое высокое партийное начальство, был гараж аж на две машины! Я их видела, когда меня приглашала к себе моя одноклассница по фамилии Ярош. Они проживали в общежитии, двери которого выходили в "обкомовский" двор. Яроши, как и другие семьи, занимали там одну из комнат. Почему я запомнила эту фамилию? Училась Ярош в нашем классе всего один год, потом ее папу арестовали, а их с мамой выгнали из жилья и они куда-то уехали. Для нас, детей, эта и другие подобные трагедии оставались тайной. У партийцев была своя жизнь, закрытая. Еще вчера девочка была в школе одетая, обутая, сытая и счастливая, а сегодня уже ее место в классе пустует. Ни о каком суде мы, понятно, и не слышали. Может, учителя что-то и знали, но нам не докладывали.

А потом, подобные аресты в конце сороковых были так часты, что никто уже не ужасался. Привыкли. Видимо так много среди простого населения было врагов народа и шпионов в пользу какой-нибудь Аргентины, что люди рассуждали просто - раз арестовали, значит виноват!

Лишний раз язык люди не распускали. Особенно, в компании с малознакомыми. Всего боялись. Мои родители тоже хранили молчание о своих предках и почти ничего мне не рассказывали. Для советских властей мои мама и папа были неблагонадежными. Вот они и боялись, вдруг я где-то, кому-то проговорюсь, а у них начнутся неприятности?

Отец был серьезным, непьющим надежным офицером, а потом и работником. Ему и на фронте, а потом и на заводе предлагали вступить в партию. Он отказывался, говорил, что не готов, не заслужил, должен еще поработать над собой. Ведь наверняка, при оформлении документов в партию стали бы интересоваться его прошлым. Быстро бы всплыло, что кандидат в ряды "руководящей и направляющей", оказывается, сын раскулаченного, да и сам был судим и отсидел за саботаж, хотя никакого саботажа и не было. Была авария, может по халатности или изношенности оборудования, но главный инженер получил внушительный срок, а отец, как дежурный электрик, два года. Хорошо, что все это случилось до 37-го года. Тогда был еще какой-никакой суд и давали относительно щадящие сроки. Если бы эта авария случилась позднее, вряд ли бы он вообще вернулся домой. А так, он даже двух лет не отсидел и за хорошее поведение досрочно освобожден уже в 37-м. Так что, с партией у отца дружба не сложилась.

Когда уже во взрослом состоянии отец на "отлично" закончил вечернюю школу, потом вечерний монтажный техникум, ему предложили занять должность главного энергетика завода, но с условием, что он вступит-таки в партию. Отец от партии отказался. Скрепя сердце, руководство назначило его на должность, так как отец был классным специалистом.

Странно, ведь он долгие годы, будучи беспартийным, возглавлял заводской профсоюзный комитет. Для того времени это тоже нонсенс, так как профсоюзную организацию обязан был возглавлять партиец. Хоть профсоюзы в СССР были липовыми и занимались в основном путевками в санатории, партиец на должности был удобен. Им куда легче управлять. Звонок из райкома и вот уже вся семья партийного босса едет на отдых в санаторий за счет курируемого завода.

Отец был самостоятельным и бескомпромиссным человеком. Никогда не пользовался своим служебным положением для собственной пользы. Как он удерживался в завкоме? Уму непостижимо!

Был у него случай еще до "главного энергетика". Его, как председателя завкома, вызвали в райком, где хотели обязать незаконно выделить несколько путевок в санаторий кому-то из членов семей райкомовских работников. Он отказался. Ему пригрозили, что потребуют положить партбилет на стол. Отец ответил, что отродясь такого билета не имел. На этом все закончилось. Были уже совсем другие времена и партийцы по пустякам людей не преследовали. А отец после этого случая еще крепче убедился, что с такой партией ему не по пути.

Брата Юру тоже с большим трудом загнали в эту компанию. Когда пришло время давать строптивому офицеру чин подполковника и сажать за пульт управления стратегической ракетой, его просто в приказном порядке обязали вступить в партию и уже с новыми погонами и партбилетом посадили за пульт.

В мое время наш парторг и мне предлагал вступить в их ряды. Два замначальника управления Минстроя СССР написали мне рекомендации, а я подумала: мне это надо? Общественной работой я заниматься не люблю, в секретари райкома меня никто не приглашает, а быть просто партийной пешкой несколько оскорбительно.

Обычно, членство в партии давало возможность быстрого карьерного роста. Быстро расти я не собиралась, у меня была семья, а у партийного начальства вечно вечерние бдения. Хоть зарплата и могла бы быть выше, зато свободного времени наверняка осталось бы меньше, а мне хотелось побольше видеться с детьми.

Опять мои мысли ушли в другую сторону от Челябинска.

Город во времена моего детства был довольно чистым и зеленым. Тротуары отделялись от дорог широкими зелеными газонами, огороженными чугунными ажурными решетками. На газонах стояли таблички - "По газонам не ходить, штраф 100 рублей!" Никто и не ходил.

Застройка Челябинска даже в центральных обжитых районах была разномастная. Там, где я жила в детстве, а это самый-самый центр города, среди тесного обилия мелких домишек с магазинчиками и конторами, вдруг, словно океанские лайнеры среди болота, возникал квартал капитальных зданий в стиле "советского классицизма". Это были дома для сотрудников обкома, НКВД.

Рядом с домами партийцев и их охранителей возвышалось довольно красивое здание Пединститута, а по другую сторону улицы - института Механизации и Электрификации сельского хозяйства. Его здание было построено еще до революции. Там в свое время было Челябинское Реальное училище. Через дорогу от него стоял построенный в похожем стиле храм Александра Невского. В военное время храм был уже не храмом, а складом военного имущества и его охраняли солдаты.

Вокруг храма-склада был очень зеленый и уютный Детский парк с аллеями, качелями, небольшой эстрадой и даже фонтаном. В центре этого фонтана стоял мраморный Геракл, борющийся со Змеем. Было еще небольшое сооружение, напоминавшее мавзолей. Сверху небольшая овальная ниша, в которой стоял бюст Ленина. Чуть ниже - площадка с перилами, а на нижнем уровне помещение детской библиотеки. Сооружение довольно странное с точки зрения архитектуры, но довольно симпатичное и совсем не строгое. Детям там нравилось, особенно привлекали лесенки с маленькими "детскими" балясинами.

В новое время фонтан убрали, часть зелени повырубили. Сделали широкие аллеи с газонами. Храм отреставрировали, поставили золоченые кресты, но оборудовали в нем... органный зал. Епархия долго боролась за возвращение храма верующим, но пока эта борьба успехом не увенчалась, так как, если разобрать орган, то восстановить его в другом здании уже не получится. Дело в том, что в свое время орган делали в Германии специально для этого помещения, перенесения в новый зал не планировалось и немцы сделали его неразборным, собрав "на века".

При входе в парк поставили скульптуру "Орленок", не шибко великое произведение искусства, а парк переименовали в "Алое поле" в память погибших там красноармейцев, расстрелянных белополяками. Постепенно, стараниями челябинских властей, Детский парк превратился в пустое проходное место с небольшим количеством зелени.

Моя школа N1 находится напротив этого Алого поля. В время уроков я часто смотрела на краснокирпичный храм. Очень он мне нравился, я даже пыталась его зарисовывать. А сам детский парк служил нам, школьникам, спортивной базой. Осенью и весной, в хорошую погоду, мы там занимались на уроках физкультуры легкой атлетикой. Зимой бегали на лыжах. Физкультуры у нас было много! Четыре сдвоенных урока за неделю. Это было здорово!

Кроме этого парка был еще большой сквер в самом центре города, где позднее появилась площадь Революции. Он тоже был тенистым, зеленым с песчаными аллеями. Потом его тоже повырубили, часть отдали под площадь, а остальное заасфальтировали и сделали проходным местом к новому Драмтеатру.

Этот драмтеатр построили уже в семидесятые годы. Много стекла, бетона и прочих новомодных штучек. Я в нем была однажды. Смотрела какую-то советскую муру. Впечатления никакого как от самого театра, так и от пьесы. Единственное, что меня поразило, это обилие высоченных каких-то экзотических растений в кадках. Я их руками не трогала. Может они были искусственными?

Хотя площадь Революции с трибуной и Лениным сделали давно, еще в пятидесятые, сквер существовал вплоть до открытия Драмтеатра. Был очень милым и уютным местом, но... приказал долго жить.

Еще в Челябинске был парк культуры и отдыха, в последствии названный именем Гагарина. Замечательный парк! Сосны! Вдоль аллей, покрытых желтым песком, росли высокие кустарники. Среди высоченных сосен прятались зеленые лужайки. Бывшие каменоломни, а теперь озера с чистейшей водой, манили отдыхающих искупаться или прокатиться на лодочке. Были в парке качели, карусели и прочие стандартные забавы для народа.

Зимой вдоль парковых аллей устраивались лыжные трассы. Рядом с парком находится стадион "Динамо" с катком. Днем на катке занимались спортсмены, а по вечерам и в выходные дни каток открывали для массового катания.

Дальней своей частью ПКиО выходил на речку Миасс с водной станцией, вышкой и лодками. Развлечений было предостаточно!

Летом народ с удовольствием танцевал на многочисленных городских открытых танцплощадках под оркестр, зимой танцы организовывали в клубах. Кинотеатров по городу было много, но их все равно не хватало. Билеты на фильм надо было покупать заранее, выстояв большую очередь.

На берегу реки Миасс был небольшой концертный зал - бывший театр оперетты. В зал приезжали с гастролями певцы, чтецы, ансамбли, оркестры. Зал никогда не пустовал.

Культурная жизнь Челябинска, может быть, и не била ключом, но текла широко и уверенно.

***

Самым ярким событием 1954 года стало открытие Оперного театра. Нас, школьников, повели скопом на премьеру. Войдя в свежеотделанное здание, мы все ошалели от роскоши и неземной красоты! Театр был построен еще до войны и спроектирован был в стиле барокко. Перед главным фасадом наверх к колоннаде вели широкие ступени, на колоннах покоился классический фронтон с лепниной, увенчанный сверху четверкой вздыбленных коней. Снаружи все было строго и красиво. А вот внутри царствовал сплошной ампир. Из центра яркого расписного плафона опускалась в зал шикарная хрустальная люстра. По всем ярусам хрустальные светильники затейливо освещали красный бархат кресел. Золоченая лепнина, бордовые ковровые дорожки, дорогой паркет, мрамор, зеркала! Это было какое-то чудо!

Партер был занят взрослым народом, а нас разместили на ярусах. Вдруг, после третьего звонка начал медленно гаснуть свет и тут я вспомнила... уроки физики. Когда то учитель физики объяснял устройство и применение реостата, а для примера привел курятник. Чтобы увеличить яйценоскость кур зимой, им дают освещение подольше, а потом медленно-медленно уменьшают свет, вроде солнышко заходит и курам пора на насест. Мне сравнение с курятником понравилось и запомнилось на всю жизнь. Но это смешное сравнение ничуть не испортило впечатления ни от зала, ни от фойе.

Во время антрактов зрители выходили из зала и делали променад по кругу против часовой стрелки. Кто-то спешил в буфет выпить шампанского, перекусить бутербродом или мороженым в вазочке. Посуда в буфете, под стать театру, была только фарфоровая, хрустальная и мельхиоровая.

В первое посещение я всего этого не ощутила. Зрители в основном были старшеклассники. Они, хоть и робели немного, но чинным поведением не отличались. Их передвижение по зрительному залу и фойе напоминало броуновское. Зато позднее, когда я ходила на вечерние спектакли, то увидела все это театральное благолепие. Дамы ходили на спектакли только в вечерних платьях, в туфельках, кавалеры обязательно в костюмах и при галстуках. Видела я однажды в театре нашего батюшку - шикарного мужчину в строгом цивильном костюме с волосами, стянутыми резинкой, и его матушку в бесформенном платье из панбархата с бриллиантами и шестимесячными кудельками на голове. Мне она не понравилась - деревня!

Да, так вот, об этой премьере.

На премьеру открытия театра поставили почему-то совершенно неизвестную оперу композитора Манюшко "Галька". Ни до, ни после этой премьеры я этой оперы не слышала. В опере нудно пели о тяжелой жизни крепостных крестьян на западной Украине, угнетаемой Польшей. Меня не вдохновила ни одна нота, несмотря на то, что голоса исполнителей были выше всяких похвал, пели солисты, приглашенные из Ленинграда. Солисты и хор были хороши, но тратить свой талант на такую муру, наверно, даже им было обидно.

Театр назвали в честь Михаила Глинки, ну так и поставьте оперу хотя бы "Иван Сусанин". Но, наверное, руководители советского минкульта не хотели ранить чувства поляков, у которых СССР с воодушевлением строил социализм. Кстати, "Ивана Сусанина" в те времена в репертуарах театров не было, а сейчас ставят с удовольствием. Есть еще прекрасная опера - "Руслан и Людмила"! Там вообще только финн и хазарский хан. Обидеть некого. Но поставили Гальку...

Но все равно я была счастлива побывать в таком прекрасном месте!

Позднее я соблазнила оперным пением одну из своих подруг Любу Землякову и мы с ней ходили на каждую премьеру. За месяц покупали билеты. Акустика в этом театре была на высшем уровне. Ведь строили и оборудовали зрительный зал в соответствии со всеми проверенными канонами устройства музыкальных театров. Артистов было прекрасно слышно даже с галерки. Не было никаких микрофонов и усилителей. Певцов в труппу набрали молодых и даровитых из Ленинградской консерватории. Главный дирижер Зак и хурук, фамилия которого из памяти выпала, тоже были оттуда. Собрали лучших. Балет взяли из Молотовского (теперь Пермского) Хореографического училища. Девочки и ребята приехали молодые неопытные, но старались изо всех сил! В театре всегда был аншлаг. Даже в проходах ставили банкетки.

Все, что там шло, я пересмотрела. Мама с папой на мое увлечение театром смотрели благожелательно. Деньги на билеты давали. Мама сама любила попеть. Родителей я тоже периодически соблазняла на поход в театр, покупала им билеты. Они возвращались из театра с одухотворенными лицами. Специально для посещения театра мама заказала себе у сапожника модельные туфли на высоком каблуке. У нее была ножка тридцать четвертого размера, и купить в магазине такие туфельки не было никакой возможности.

В верхней обуви в театр не пускали. Дамы приходили в оперу в валенках и теплых рейтузах. В специальной комнате гардероба дамы переодевались, одевали шелковые или фильдеперсовые чулки и туфельки на шпильках, прихорашивались. Некоторые приходили в бигуди и там перед большими зеркалами причесывались, выходя к своим спутникам совершенными красотками. Мужчины просто снимали галоши и, прохаживаясь по фойе, терпеливо ожидали своих спутниц из гардеробной.

Поход в театр всегда был большим культурным событием. Оперы и балеты мы слышали по радио, но хотелось увидеть и услышать вживую. На людей посмотреть, да и себя показать. Жаль, что эта традиция канула.

В последний раз я была в этом театре в 2000-м году. Это был дневной спектакль "Спящая красавица". Я ходила с большой компанией. Галина из Копейска, брат Альберт с дочерью и внучкой и никто не переобулся. Только сдали пальто. Другие времена - другие нравы. Того трепетного ощущения, что пришел в храм искусства не осталось, а жаль!

Кроме оперного и балетного искусства, в конце пятидесятых в Челябинске начала "разбурливаться" и другая культурная жизнь. Как-то раз приехал Утесов с оркестром. Песни в его исполнении я, конечно, слышала, но не видела его ни разу и даже не знала, что он еще и киноактер. Его "суперхит" фильм "Веселые ребята" был снят еще до войны. Его восстановили и снова показали позднее, но я как-то и не сподобилась сходить на шедевр. Там на всех афишах была нарисована главная героиня Анюта в исполнении Любови Орловой, а мне Орлова почему-то очень не нравилась.

Мама с папой как-то сумели попасть на концерт Утесова, а я его слушала по радио. Приезд всесоюзной знаменитости произвел такой фурор, что билеты распространялись через профсоюзные организации, а для всех остальных сделали трансляцию по радио. Кстати, радио пело Утесовские шлягеры не только дома. На столбах на улице были укреплены репродукторы. Они включались обычно во время демонстраций и, кроме того, были предназначены на случай необходимости информирования населения о каких-нибудь неординарных случаях, вроде войны или крупных катастроф.

Концерт Утесова приравняли к всенародному празднику, войне, катастрофе!
 
Другие артисты тихо приезжали, проводили свои выступления и тихо уезжали. Правда, афиши были, но никакой заметной помпы. Когда приехала Клавдия Шульженко, то ей выделили для концерта летний театр в городском саду. Сарай с нищенской обстановкой и плохой акустикой. Я думаю, что она оскорбилась. Ведь ее слава была ничуть не меньше Утесовской. Но, видимо, первый секретарь обкома любил Утесова, а вот Шульженко - не очень.

Мои родители опять ходили на концерт, а меня по младости лет, опять не взяли. До шестнадцати лет на вечерние спектакли не пускали.

Приезжие эстрадные и кинознаменитости жили в гостинице "Южный Урал". Других приличных гостиниц, похоже, и не было. Народ часами толпился возле входа, ожидая выхода артистов или их возвращения после концерта. Шумели, пытались взять автограф, вели себя как самые обычные фанаты. Мои подружки тоже бегали взглянуть хоть одним глазком на живых героев, а мне казалось, что это ненормально. В кино, да - они герои, в жизни - обычные люди. Зачем их ловить, отрывать пуговицы и воровать платки на память, причиняя им неудобства. Глупость несусветная!

В каждом газетном киоске продавались фото артистов, раскупаемые враз. Таких дурочек как я, было меньшинство. Поэтому торговля фотками шла бойко - прибыль государству, а актерам дополнительная реклама.

Симфонические оркестры и различные ансамбли песни и пляски хоть такого шума не поднимали, зато залы собирали полные. Вот что значит отсутствие телевидения! Народ жаждал зрелищ (хлеб к тому времени уже появился), а получить доступ к ним можно было только по билету. Хорошо это или плохо? Раньше посещение любого концерта или спектакля воспринималось как праздник, а сейчас, сиди в растрепанном халате, утоляй духовную жажду перед телевизором, заодно жуя что-нибудь или лузгая семечки. Это что, плюс или минус?

Конечно, телевидение дает нам неограниченные возможности соприкоснуться с мировой культурой, с которой я никогда не смогла бы познакомиться. Это плюс. Но оно же выплескивает на человека такое количество негатива, что душа черствеет. Уже не чувствуешь сопереживания, мозг защищается от обилия стрессов. Услышал человек, что где-то кого-то убили, поцокал языком и забыл. Это страшно, но, с другой стороны, если все время и по всем случаям трагедий и смертей сильно переживать, то и жить не захочется.

Ну, да и хватит о грустном.

Возвращаюсь к послевоенному Челябинску.

После возвращения домой демобилизованных работников город начал прихорашиваться. Заасфальтировали площадь Революции, поставили гигантского Ленина с протянутой рукой, убрали стоявшие вдоль центральной улицы какие-то хибары, ларьки. Открылся вид на большой красивый дом, в котором внизу располагался гастроном, а на нескольких этажах дорогое номенклатурное жилье. Во дворе этого дома еще долго было неприбрано, но снаружи отремонтировали фасад, в торцах открыли кафешки, закатали асфальтом широченный тротуар, устроили широкий зеленый газон с деревьями, а вдоль тротуара поставили садовые диваны на ажурных чугунных ножках. Этот участок тротуара молодежь прозвала Бродвеем и ежевечерне там прогуливалась. Там впервые появились Челябинские стиляги. Они не были "классическими" московскими золотыми сынками-бездельниками. Это были либо студенты, либо работающая молодежь, но они пытались одеваться по той "стиляжной" моде и курили обычный "Беломор", но с каким-то особым шиком. Никаких скандалов, драк или приставаний с их стороны к мирным жителям не было. Это был самый центр города и милиция строго бдила, предотвращая правонарушения. Пожалуй, это пестрое скопление молодежи было самым безопасным местом для прогулок. Клич: "Пойдем на Брод?" понимали все молодые люди.

В рабочих районах ЧТЗ, ЧМЗ и в примыкающих к ним поселках пока еще было опасно ходить даже днем. Сформировавшиеся за время войны шайки хулиганов и настоящие банды уголовников еще долго наводили ужас на жителей. Хорошо, хоть в центр хулиганье не совалось, бесчинствуя на окраинах города.

В шестидесятые годы милиция в основном победила и это зло. Все улицы осветили, по городу начали ходить автобусы, трамваи, троллейбусы и наконец даже такси. "Деклассированных" постепенно пересажали, а после освобождения из тюрем и лагерей селили не ближе ста километров к городу. Челябинск стал не бандитским, а нормальным спокойным трудовым городом, где после второй смены можно было спокойно доехать или дойти домой.

Начали переименовывать улицы. Улицу имени Ленина от центра до вокзала назвали Советской. А улицу имени Спартака переименовали в проспект имени Ленина. Проспектом эту улицу назвать сложно, так как она широка только в районе площади Революции, а остальная часть хоть и сужается до размеров обычной улицы, зато почти без изгибов проходит сквозь весь Челябинск с запада на восток. По этому проспекту пустили троллейбусный маршрут номер 1 "Пединститут-Вокзал". Мне очень хотелось на нем прокатиться, но билет стоил целых пятьдесят копеек! Но однажды я все-таки села в троллейбус к окошечку, купила билет и стала наслаждаться жизнью. А тут какая-то баба: "Девочка, уступи место женщине!" Кондуктор вступилась за меня: "Пусть сидит, она билет купила. Пусть прокатится с удовольствием." Кондуктор меня поняла. Доехала я до вокзала и обратно пошла пешком. Больше денег не было.
 
Трамвай ходил и во время войны. На нем мы иногда ездили в баню. Билет стоил тридцать копеек, сиденья были жесткими и трамвай всегда был переполнен. Ходил трамвай маршрута номер 3 от вокзала по улице имени Цвиллинга через мост до цинкового завода, а там, если надо было ехать в строящийся микрорайон Металлургического завода, народ из трамвая выходил, переходил через железнодорожные пути и садился в другой трамвай тоже маршрута номер 3, который шел до Металлургического завода, но уже за другие тридцать копеек.

Туда мы ездили редко. Только на картошку. На пустырях в районе завода для горожан выделяли участки под огороды. В основном люди сажали картошку и некоторые немудрящие овощи. Мама еще работала в Драмтеатре и ей от театра тоже выделили участок. Мы там работали в свободное время по выходным всей семьей на нашем огороде и в сентябре на специально предоставленной театром грузовой машине вместе с другими огородниками привозили урожай домой.

Я всеми способами отлынивала от "картошки", а Юрка по-честному, наравне со взрослыми вкалывал. Я этот трамвай номер 3 впоследствии просто ненавидела. На нем же по воскресеньям мы с мамой ездили на барахолку продавать носки. Масса народу ехала туда же и давка была невообразимая. Эти поездки продолжались до тех пор, пока я однажды, стоя рядом с сидящей мамой, не потеряла сознание. После этого случая мы стали с ней ходить на барахолку пешком. Пусть долго, зато без ущерба здоровью.

Когда-то еще в войну и немного после барахолка была в центре города. Она возникала стихийно в районе колхозного рынка. После войны всех барахольщиков выгнали на пустырь за городом, огородили территорию забором, поставили кассу, устроили отдел милиции. На этом благоустройство закончилось.

У нас с мамой с шестьюдесятью парами аккуратно упакованных носков была маленькая сумка и бидончик. Мы проходили по дешевым билетам как покупатели. Продавцы за право продать свой товар платили больше. Никаких прилавков не было. Товар держали в руках или раскладывали прямо на земле. Народ сбивался в плотную толпу. Рядом с мамой мне стоять было нельзя. Она брала у меня две пары носков, вроде у нее больше нет, а я с сумкой и бидончиком стояла поодаль. Когда товар продавался, мама подходила ко мне. Потихоньку клала деньги в бидончик и брала очередные две пары. Так мы защищались от милиции.

Продав все, мы шли к машине с едой и питьем. Брали пару пирожков. Себе зимой мама брала стакан водки, а мне стакан горячего чая из огромного самовара. Мы это все проглатывали и уходили. По дороге садились у какого-нибудь дома на скамеечку, пересчитывали деньги и шли по магазинам. Покупали новую партию детских чулочков "Панчохи дитячи" либо коробки штопальных ниток коричневого цвета. Затем шли в гастроном. Там брали бутылку водки за 21,30 р, рубленую колбасу за 16 рублей, еще чего-нибудь по мелочи и с чувством выполненного долга возвращались домой.

Дома мама с папой выпивали купленную водку, а мы с Юркой радовались колбасе.

Папа иногда ходил с мамой на барахолку, но ему претил такой "бизнес". Одно слово - барахолка! Юрка был вечно занят, то свидания, то соревнования. И кроме всего прочего я лучше других подходила для целей конспирации нашей торговли, на меня милиция просто не обращала внимания.

Однажды маму все-таки "прихватили". Увели в отдел, составили протокол. Она, видимо, уже примелькалась. Фискалы шныряли в толпе, выслеживали. А меня не взяли. Я ее долго ждала с товаром и деньгами. После этого, почти всю зиму носок мы не вязали. Машинку увезли к родне. Чтобы занять время и скрыть нашу незаконную предпринимательскую деятельность, мы начали вышивать ковер два на три метра болгарским крестиком хлопчатобумажными нитками. Вышивали всей семьей. Четверо шьют, а пятый читает вслух книжку. За время вышивания ковра осилили "Войну и мир", "Анну Каренину", "Угрюм реку", почти всю Лермонтовскую прозу. Уже по весне у нас был обыск. Милиционеры нашли только большое количество пряжи и недовышитый ковер. Отец объяснил сыщикам, что у нас в семье увлечение такое - ковры крестиком вышивать. Санкций никаких не последовало. Через несколько дней после обыска снова привезли машинку, и вновь закипела работа.

Вначале мама, опасаясь стукачей и сыскарей, ездила торговать в другие городки, а потом осмелела и вновь поехала на свою барахолку. Милиция за это время поменялась и больше маму не задерживали.

Мы честно зарабатывали свой хлеб с рубленой колбасой, но государство так не считало. Мы обязаны были покупать патент на право производства и продажи. Он был необоснованно дорог, рассчитан на массовое производство хотя бы шестисот пар носков в месяц. А у нас была ручная работа и мы бы такой патент не оправдали и работали бы себе в убыток. Поэтому приходилось рисковать и нарушать закон.

Мамин первый муж Иван тоже занимался такой же деятельностью. У него был патент, но льготный как инвалиду войны. Этот Иван имел право приобретать иглы, запчасти к машинкам, а также пряжу по госцене на фабрике. И машинки у него были более совершенными, с электроприводом. Он привозил на рынок товар коробками, но носки у него были однотонные, совершенно не интересные. Вдвое дешевле, чем у мамы, но дамы искали именно нас с эксклюзивными носками. Ни одна наша пара не была похожа на другую!

Если бы мама работала где-нибудь, хоть в том же театре, то зарабатывала бы, конечно, меньше, зато не заболела бы такой страшной болезнью. Она целыми днями дышала пылью от ниток, анилиновыми красками. Мама загубила свои легкие и первая серьезная простуда спровоцировала рак. Причем очень скоротечный.

Мама беспросветно работала, чтобы мы были одеты и сыты, а себе во многом отказывала, часто перераспределяя "излишки" в пользу отца и детей. Она приложила все силы, чтобы вылечить отца, когда он серьезно заболел туберкулезом. Известный факт, что на фронте народ не болел "гражданскими" болезнями, а вернувшись домой, многие вдруг заболевали. Вот и отец вернулся с фронта здоровым и цветущим мужчиной, а спустя год-полтора на него свалились болячки. Сначала малярия, потом плеврит и все закончилось открытой формой туберкулеза. Он начал серьезно лечиться. Раз и навсегда бросил курить. По два месяца в году лежал в санатории. Когда был дома, ему мама устраивала усиленное питание: сливочное масло, яйца, мед и прочие деликатесы ел только папа.

Помню, как кто-то посоветовал маме приготовить "сварок". В глиняный горшок складывали в определенных пропорциях листья алоэ, шоколад, мед, сливочное масло и этот горшок ставили в русскую печь. Там это все томилось несколько часов. Получалась такая вкуснятина! Отец ел это утром и вечером по столовой ложке, но горшочек почему-то очень быстро пустел. Второй сварок сделали с двойным количеством алоэ. Получилась такая гадость! Зато горшок опустел не скоро.

Кроме этого мы завели десяток кур и папа выпивал пару яиц каждое утро. А еще мама делала кефир. Где-то достала кефирные грибки - кремового цвета шарики примерно один сантиметр в диаметре. Каждое утро молочница приносила нам два литра парного молока. В него клали эти грибки, и к вечеру был готов очень вкусный кефир. На другое утро эти отцеженные грибки прополаскивали свежим молоком и заквашивали очередные два литра.

Кефир состоял как-бы из мельчайших шариков, но вкус был хорош! Когда кефир отцу надоел, стали просто кипятить молоко и у нас с Юркой появилась добыча! Мы с ним по очереди съедали пенку и дочиста соскабливали все присохшее к кастрюльке. Нам с ним тоже не помешало бы усиленное питание, но на всех денег не хватало.

Отец был кормильцем, его надо было спасать. А мы росли, в общем-то, здоровыми, даже школу не пропускали. Юрка восполнял недостаток жиров, поедая хлеб, намазанный комбижиром. А я ела хлеб, обмакивая его в подсолнечное масло. Мы уже не голодали, пищи было в достатке. Поэтому на такое положение вещей смотрели с пониманием. Года через три отец выздоровел, у него зарубцевались все каверны, его сняли с учета и жизнь вошла в нормальное русло.

Отец стал больше зарабатывать, опять же носки хорошо выручали. На питание денег хватало. После выздоровления отец задумался о получении образования - не век же ему работать перемотчиком моторов. Твердо решив учиться, отец пошел в седьмой класс вечерней школы. Поначалу у него почему-то очень хромал русский язык. Он попросил помощи у меня. Мы писали с ним диктанты, а потом разбирали ошибки. Отец старательно учил правила и сдал весенний экзамен на отлично!

По всем остальным предметам отец тоже получил пятерки.

Десятый класс закончил на отлично. Конечно, сказалась хорошая база, заложенная в него в детстве, когда он учился в школе. Но и по прошествии стольких лет и событий бывший зек и офицер оказался способным учеником!

В 1955-м году умерла моя крестная Леля. После похорон сестры мамы и племянницы пришли к нам делить наследство. А не тут-то было! Все движимое и недвижимое имущество Леля завещала моей маме. Сестры имели свои дома, а мама была бездомная. Леля жила на иждивении нашей семьи, и ее поступок был логичным, но сестры обиделись, и какое-то время даже не общались. Грозились подать в суд, но против завещания даже суд был бы бессилен.

Тогда я впервые столкнулась с человеческой жадностью и лицемерием. Сестры начали делить золотишко: колечки-сережки. Но его оказалось не так-то и много. Видно, все ушло на покупку дома. Да, наследство - это повод родным людям стать врагами. Когда мама болела и думала, что скоро умрет, она хотела этот дом завещать мне. Отец, мол, женится, Юрка получит от завода квартиру, а у меня будет крыша над головой. Я категорически отказалась. Не хотела из своих родных делать себе врагов.

После смерти мамы отец действительно, быстро женился и переехал к жене, я тоже переехала к мужу. Юрка до его призыва в ракетные войска проживал с семьей в этом доме. Никто дом не делил. Впоследствии его за гроши продали и поделили деньги на троих. На полученную мою долю мы с мужем купили свой первый телевизор.

С Володей мы зарегистрировали брак 25-го декабря 1959 года. На новый 1960-й год справили свадьбу. Я стала жить в двухкомнатной квартире у его родителей. До этого в комнате с Володей жила его бабушка Бабаня. Позже она ушла жить к другой своей внучке Валентине Пузанковой, которая жила с семьей в просторной трехкомнатной квартире на улице Рождественского. Бабаня долго крепилась, всё не решаясь потеснить внучку в просторной "сталинке" и почти два года мы жили впятером на сорока квадратных метрах и с угольной печью вместо плиты.

Но после рождения сына Димы 30-го марта 1961 года и его еженощных истошных криков бабушке стало невмоготу. И она испросила разрешения Валентины временно пожить у них.

Когда Диме исполнилось четыре месяца, мне нужно было выходить на работу. Бабаню снова вернули домой, "к станку", и она стала нянчить Диму. Нянченье было ее основной профессией по жизни. Скольких же она вынянчила! Дети, внуки, правнуки! Ей было тогда уже 70 лет. Она была вполне здоровой, а выглядела старой, с высохшей кожей на руках. Всегда в платочке и переднике. Бабаня была мудрой женщиной, как и моя свекровь баба Лиза. Жили мы без конфликтов, в согласии. Диссонанс вносил только свекор дед Борис. Приходил домой с работы пьяным и начинал качать права, что мы (сын и сноха) его объедаем. Мы с Володей работали и покупали продукты на прокорм сами, но деда иногда давила жаба.

Когда Диме исполнился год, Володя не без помощи отца деда Бориса получил комнату в двухэтажном деревянном доме по улице Потемкина 5. Вообще-то, это я подбила деда на аферу. Он был на своей стройке ценным столяром-плотником-отделочником. И вот я предложила ему пожаловаться начальству, что он якобы жить со снохой не может, скандалы каждый вечер, не отдыхает и из-за этого даже подумывает бросить работу. Начальство вникло в нарисованную ситуацию и Володе, который работал в том же стройуправлении, ускоренными темпами дали комнату.

Дима стал расти под присмотром сначала Бабани, а потом, когда она уехала в Ступино к сыну Михаилу, мы на время наняли сыну чужую няньку. Через некоторое время, разочаровавшись в няньке и, в основном подсчитав финансы, почти уже двухлетнего сына мы доверили соседке по нашей квартире Анне Павловне. Все бы хорошо, но она много курила и почти не выходила из дома. Дима мог бывать на свежем воздухе только по вечерам. Пока я готовила ужин, Володя брал Диму и отправлялся гулять. Мы с ребенком мало разговаривали. Целый день он проводил в одиночестве, играл с соседским котом и игрушками. Говорить внятно стал уже в два года, но зато сразу целыми предложениями.

Как-то раз мы шли на трамвайную остановку, которая была конечной с "кольцом" и вдруг, Дима, увидев, как подходит трамвай закричал: "Мама, митика, митика, маяй поворотисся и бабатно!" эта картавость у Димы прошла очень быстро. Буквально через месяц на остановке того же трамвая он выдал новый перл: "Мама, у меня желудок замерз".

Иногда мы собирали в нашей комнатушке друзей и родственников на праздники и дни рождения. Алексей Пузанков, приходя к нам, после выпивки и закуски шел на кухню покурить и приглашал с собой Диму: "Димоша, пошли, покурим". На что Дима однажды ответил: "Нет, я бросил".

К трем годам Дима разговаривал уже осмысленно и грамотно. Задавал массу вопросов, требуя немедленный ответ.

В три года баба Лиза, работавшая поваром в детсадовской кухне, пристроила Диму в свой детский сад. Сначала он пошел в садик охотно, а потом заупрямился. Поднимал крик, не хотел раздеваться и идти в группу. Воспитательница нашла к Диме подход. Она подходила к нам с карандашами и бумагой и приглашала его скорее раздеваться и идти рисовать. "А то карандашики очень по Диме соскучились". Слезы быстро высыхали, мама становилась не нужна. За руку с воспитательницей Дима уходил развлекать карандашики.

В субботу из садика Диму забирала к себе баба Лиза, давая нам с Володей возможность сходить в кино или еще куда-нибудь. Она готова была забирать Диму каждый день, но нам тоже хотелось видеть сына почаще. В воскресенье утром мы его забирали у бабы Лизы и, если позволяла погода, шли в парк, на речку, кататься на лодке, а зимой просто гуляли по парку или шли в кино. В кино трехлетнему Диме не нравилось. Он бродил в темноте по залу, потом находил меня, устраивался на коленях и засыпал.

Баба Лиза однажды предложила: "Отдайте Диму нам, а себе родите еще". Дима был самым любимым ее внуком. Много времени проводил с бабушкой и платил ей такой же любовью. Бабушка его баловала, исполняла все его желания, но и он не делал того, что не понравилось бы бабушке, не огорчал ее. Дед тоже Диму любил и баловал. Но виделись они редко. Дед работал каждый день и поздно вечером приходил домой часто "под мухой". Какое уж тут общение. Но Дима все равно его любил и уважал. В общем-то, дед был неплохим человеком. Как специалист и работник - вообще замечательным. Все его недостатки были от водки. В житейском плане он, в отличие от бабы Лизы, не был мудрым человеком. С людьми сходился трудно, часто ругался по пустякам. Баба Лиза была амортизатором между ним и окружающими.

После смерти бабы Лизы дед по настоянию дочери Валентины и сына Виктора переехал обратно из Ташкента в Челябинск в однокомнатную квартиру. Пить практически перестал. Бутылка водки у него всегда стояла, но выпивал он только по рюмке перед обедом. Пожилые одинокие женщины возле него крутились, но он так и не решился жениться. Такой как баба Лиза не попалось, а на абы какой жениться не захотел. Ведь если бы дед не выпивал раньше, они бы жили как два одуванчика в согласии. Ведь они до старости любили друг друга. Как жаль, что водка портит жизнь многим любящим семьям.

В Челябинске дед жил в свое удовольствие. Пользовался уважением соседей, выращивал помидоры на лоджии. Все было прекрасно до той поры, пока его не уговорили совместно со Штительманами (внучка Наташа с мужем Борисом) обменять три однокомнатные квартиры на одну трехкомнатную. Тут в большой и главное "не его" квартире он заскучал. К нему никто не заходил в гости, он чаще сидел в своей комнате один.

Зря он это сделал, пусть и помог внучке с обретением шикарной квартиры. Недолго он там прожил. В 1993 году очередной поход в магазин закончился трагически. Его насмерть сбил грузовик, а вскоре и квартира стала никому не нужна. Штительманы уехали в Израиль.

До этого Борис с Наташей работали в школе. Он директором, а она учителем истории. Все было прекрасно до поры. В девяностые, при сумасшедшей инфляции зарплата педагогов стала мизерной. Борис занялся коммерцией. Сначала дела шли неплохо. Но быстро все заглохло, Борис стал жаловаться на быстро размножавшихся антисемитов и семья уехала в Израиль к Борисовой матери. Работу по специальности Борису в Израиле найти, естественно, не удалось. Мать устроила его и Наташу на работу к себе в какой-то комитет по изучению Талмуда. Но доходов даже от такой "низкооплачиваемой" работы им хватило на жизнь, жилье и обучение сына Юрочки.

После получения диплома Володю назначили прорабом, а потом он перешел на работу в Оргтехстрой. Это было сборище бездельников. Я бы этого не знала, не поработав позднее в аналогичном тресте в Ташкенте. Из Оргтехстроя Володя перевелся из Челябинска в трест Узбекшахтострой в городе Ангрене. Ему хотелось жить поближе к отцу и матери, но в Ташкенте, куда уехал дед Борис, работы для Володи с внятными перспективами на жилье не было. А в Ангрене мы получили большую трехкомнатную квартиру буквально через пару недель после приезда.

Ангрен окружен горами и климат там замечательный! Суровых зим не было. Да и иссушающего зноя тоже. В выходные дни летом мы уходили невысоко в ближайшие горы. Там, особенно по весне, было зелено и даже росли грибы! В неглубоких ущельях бежали чистые ручейки. Нагулявшись, мы останавливались на привал возле одного из ручьев. Делали из камней небольшую запруду. Дима плескался в ледяной воде, а мы загорали на нежарком солнце. Возвращались вечером уставшими, но довольными.
 
Весной там было особенно красиво! Маки цвели везде, где только можно было зацепиться корешками, красота!

Однажды, после поездки в горы с друзьями мы вернулись без грибов. Но на другой день у Димы все лицо и руки покраснели и вспухли. Пожилой врач, увидев краснокожего ребенка, спросил: "В горах травку нюхал?" Прописал что-то простое. Дня через два аллергия прошла.

Наступила пора отпуска. Решив "гулять так гулять!", мы купили билеты в Сочи. Дима жил в это время у бабы Лизы в Ташкенте. Мы приехали накануне к ним с багажом. Дима не спал всю ночь, все караулил, чтобы не уехали без него.

В самом Сочи было очень шумно и тесно, да и скворечники сдавались очень дорого. Поэтому мы остановились в Адлере. Мы поселились на Красной Горке, где нам показалось спокойнее и чище. Отдыхали, несмотря на отдаленность от центра курортной цивилизации, весьма насыщенно. Ездили на экскурсии на открытом автобусе, катались на озеро Рица, в Пицунду, Гагры, Кутаиси, в обезьяний питомник. Этот питомник произвел жалкое впечатление. Обезьян, предназначенных на опыты и испытания, было очень жалко, да и запах в питомнике стоял ужасный!

Любимым местом у нас стал парк "Южные культуры". В нем было уютно, красиво и познавательно. Народу почти не было. Пройдет редкая экскурсия и опять тишина. Начали собирать для Димы гербарий, а потом там же в ларьке купили готовый. Дима уже перешел во второй класс, и надо было привезти что-то в школу.

Как и ожидалось, первый класс Дима закончил на отлично. Дед дал денег, и мы сыну-отличнику подарили велосипед. А еще раньше, за успешное окончание второй четверти был куплен круглый аквариум. Купили рыбок гуппи. Оборудовали аквариум положенной растительностью, компрессором и кормушками. Рыбки стали очень быстро размножаться. Чистить аквариум никому не хотелось. Кормить рыбок было интереснее. Они оживлялись, хватали корм, но не смотреть же на них часами. В итоге аквариум повис на моей шее, на которой уже болтались стирки-готовки-уборки-уроки.

Учеба у Димы поначалу шла не очень. Если с чтением проблем не было, он уже читал бегло, то с письмом была мука. Все эти крючочки, кружочки, палочки, циферки из прописей давались не просто.

Хорошо и просто было только с рисованием. Здесь мамин догляд и погонялки были не нужны. Дима с радостью садился рисовать, с воодушевлением показывал готовую работу, и все было более чем отлично. Но как же сподвигнуть его на старание в письме? Кнут был неуместен. Нужен был пряник.

Пряник изобрелся как-то сам по себе. За каждую пятерку по письму Дима стал получать столовую ложку протертой с сахаром малины. Уже к концу первой четверти от троек не осталось и следа. А к новому году наш ученик стал отличником. Потом вошел во вкус и уже без малины и маминого надзора делал уроки.

Были проблемы с задачками - "Из пункта А в пункт Б". Ребенок никак не мог понять что за пункты и почему из них идут поезда. Приходилось в большой комнате мелом на полу рисовать дорогу. Становиться в эти самые пункты мне в один, а Диме или Володе в другой и двигаться с разной скоростью навстречу друг к другу. После двухдневных "поездок", Дима наконец понял, что пункты - это всего-навсего вокзалы, например, Ташкент и Ангрен, между которыми ходят поезда. Задачки стали решаться легко и просто.

Вообще-то, и в начальной школе и дальше с обучением Димы вопросов не было. Мы с Володей расслабились и не контролировали его. Но разве что иногда спрашивали об успехах. В рисовании проявился талант. В подвале соседнего дома работала изостудия. Там с ребятами занимался один очень увлеченный человек. Дима стал посещать эту студию. Узнал кое-какие приемы рисования, но, к сожалению, по непонятной причине школа меньше, чем через год закрылась. На том художественное образование сына закончилось, а ведь педагог усматривал в мальчике задатки большого художника.

Второй класс был таким же успешным кроме одного казуса. На восьмое марта им всем и девочкам, и мальчикам дали задание вышить маме салфетку. Иголку Дима в руках держал, но вышивать не умел. Взяли мы с ним белую ткань. Дима нарисовал на ней лилию, я показала и объяснила, как шить стебельчатым швом. С большим старанием он вышил цветок и даже весьма качественно! Затем под моим руководством выдернул нитки по кромкам салфетки для мережки и оформил ее. Это была несложная, но очень кропотливая работа.

Чтобы придать салфетке красивый вид, я ее постирала и выгладила, но из школы Дима пришел печальный. Училка не поверила, что это сделал он сам, и поставила "Два". Я его успокаивала, как могла. "Это нам на двоих с тобой по колу!" Не надо было так качественно делать, да еще и гладить.

Мягко говоря, училка была у них довольно странная. Чем она думала, когда хотела  заставить восьмилетних мальчишек делать это совершенно самостоятельно? Не знаю как Дима, а я ее невзлюбила и решила, что Диме с первой учительницей тоже, как и мне, не повезло.

Летом перед третьим классом мы с Димой остались в Ангрене вдвоем. Володя уехал работать в Ташкент. В Ангрене у него дела не ладились. Не сходился с людьми. Много нервничал, и начальство вместо повышений по службе, постепенно задвигало его все дальше от хорошей работы. В Ташкенте работали на приличных должностях его старые, еще с Челябинска, друзья. Они похлопотали и Володе пообещали скоро дать там жилье, но процесс растянулся почти на полгода и квартиру дали только к новому 1971-м году.

Летом мы с Димой все будни проводили вместе, а на выходные приезжал Володя. Я была в декретном отпуске и успела сделать косметический ремонт в квартире. На постоянное жительство в Ангрен этим же летом переехал мой отец с женой и ее внуком. Вторая жена отца Людмила была больной сердцем. В Челябинске эскулапы по тогдашней технологии лечили ее лошадиными дозами аспирина. Послушав наши восторги про Ангренский целительный климат, они обменяли Челябинскую квартиру на точно такую же как у нас. Изредка приезжала к нам Бабаня погостить недельки на две. Баба Лиза нас посещала регулярно, но Дима ей даже заночевать не давал. Требовал ехать скорее в Ташкент и вечерним поездом они уезжали.

Пятого сентября был выходной. Володя был дома. В ночь на понедельник я родила дочку. Родильный дом располагался всего в ста метрах от нашего дома. Достаточно было по тропинке перейти пустырь. Я до последнего досидела дома, а вечером, когда уже отошли воды, мы с Володей отправились в роддом.

По давнишней договоренности с Володей дочку назвали Еленой. Вот и уродилась она и внешностью и характером похожей на мою маму. Совсем молодую маму я, естественно, не знала, а теперь, наблюдая взрослую Лену, я просто поражаюсь их сходству и внешне и характером. Дима получился очень похожим на моего отца, а Лена пошла в мою маму. Такая же оптимистка, общительная, обаятельная.

После моего ухода в роддом, Дима остался дома один. Володя утром уехал на работу в Ташкент, а к обеду приехала баба Лиза. Она уже знала, что родилась девочка. К вечеру мне принесли передачу в синем самосшитом полиэтиленовом пакете и записку: "Здравствуй дорогая Неля и внучка Нина!" На другой день опять в таком же синем пакете опять свежая вкусная пища и записка: "Здравствуй дорогая Неля и внучка Ева!" Короче говоря, мне приносили синие пакеты с едой и очередной запиской, и у моей дочки накопилось с полдюжины имен. Баба Лиза с Димой придумывали каждый день новое на выбор. Пришел день выписки - пятница. Баба Лиза с Димой пришли за нами вдвоем. Ребенка завернули и вынесли к нам.
- А где мужчина? - обескураженно закрутила головой медсестра.
- Другого не нашлось, - я указала на Диму, и Лену подали Диме.

До дома шли пешком. Часть пути ребенка нес Дима, гордый, что он единственный мужчина в семье! А в роддоме наверно подумали, что я несчастная мать-одиночка двоих детей.

Первая ночь дома была очень тяжелой. Лена плакала без устали, замолкая только присосавшись к груди. На другой день приехал Володя. Взял мой паспорт, справку и принес Свидетельство о рождении, где было четко написаано - Елена. Все споры об имени закончились.

Сперва Лену уложили в коляску, которая была куплена заранее. А вскорости дед привез и собрал уже дома изготовленную им самим кроватку-качалку. Баба Лиза, поддержав меня первые пару недель, уехала домой. Володя снова отправился в Ташкент на работу и мы с Димой остались одни. Трудно не было. Рано утром я ставила ведро воды на плиту греть. С горячей водой перебоев не было, но текла она из крана поразительно грязная. Готовила нехитрый завтрак Диме. Отправляла его в школу, купала Лену, стирала, гладила, готовила обед.

Приходил из школы Дима и шел в магазин. Покупал "две бутылки молока и буханку хлеба". Список покупок не менялся несколько месяцев и звучал уже как речевка. Потом без моего участия делал уроки, гулял на улице.

Сил у него хватало на все.

***

По выходным к нам в гости приходил мой отец с женой Людмилой. Соседка забегала. Скучно не было. По вечерам, одной ногой укачивая Лену в кроватке, я вязала что-нибудь детям. Я не помню, смотрела ли я тогда телевизор. Где-то дней через десять, Володя приехал на машине с тентом. Забрал часть мебели, какие-то вещи и увез в Ташкент в новую квартиру.

Предполагалось, что вроде бы жильцы вот-вот съедут и он приедет за нами. Хорошо, что не все увез. Больше двух месяцев мы прожили в разоренной комнате. Две другие пустые были просто закрыты. Для тепла спали втроем на одном диване. Но наконец-то Володя с дедом приехали опять на той же машине, пришел мой отец, погрузили все оставшееся в бортовой УАЗик. Я с детьми сидела в кабине, я на сиденье, а Дима посередке на моторе между сиденьями. Там было жестко, неудобно, но зато тепло.

Через два часа подъехали к коттеджу, в котором нам теперь предстояло жить в Ташкенте.

Там нас встретили соседи Злобины Володя и Шура с маленькой дочкой Светкой. Общими усилиями, по-быстрому сгрузили все и стали обживаться на новом месте. Баба Лиза и Бабаня тоже были там, поджидая нас с готовым горячим ужином. Ближе к ночи все успокоилось. Дед и баба Лиза уехали домой, а Бабаня осталась у нас помочь на первых порах. Без нее мне было бы очень трудно.

Квартира была уж очень грязная. С ванны, унитаза и газовой плиты грязь для начала пришлось срезать ножом и стамеской. Этим приходилось заниматься часами, а ведь еще и обед с ужином готовить надо! Бабаня - прекрасная нянька. Она спокойно справлялась с трехмесячным ребенком, а я наводила чистоту и порядок. Приехали мы дня за три до Нового года. Но к празднику в у нас в квартире все еще был бедлам. Поэтому соседи зазвали нас к себе встречать Новый год.

Коттедж был рассчитан на двух хозяев. В нем были две трехкомнатные квартиры. До нас и Злобиных там жили шестеро мужиков. В нашей квартире жило начальство Челябинского стройпоезда, а в другой начальство еще какого-то. После окончания аврала, связанного с устранением последствий Ташкентского землетрясения 1966 года, стройпоезда разъехались по своим городам, а многие строители устроились на работу во вновь созданный ГлавТашкентСтрой, в составе которого был трест, в который устроился Володя главным инженером строительного управления.

Весь небольшой коттеджный поселок передали на баланс городу. У нас на руках был ордер. В этом поселке было всего двенадцать коттеджей. Некоторые кирпичные, а некоторые как наш - сборно-щитовые. Вначале было прохладно Из всех щелей дуло. Ставили обогреватель. Однажды, намерзшись, оба Володи, взяв разводной ключ и молоток, взломали дверь в распределительной будке, открутили вентиль и пошла горячая вода. После вмешательства обоих Володь и отопление стало хорошим и мы не мерзли. Сразу стало уютней!

Зимние каникулы у Димы закончились и он пошел в школу, которая была всего в двухстах метрах от дома. В Ангренской школе его и некоторых других учеников из третьих классов за отличную учебу досрочно в канун октябрьских праздников приняли в пионеры. Поэтому он пошел в новую школу в пионерском галстуке. Там поудивлялись, думали, что мальчик - второгодник, но потом привыкли.

У него были поползновения не надевать галстук, но я, как истинная патриотка, убеждала его, что он должен этим гордиться. Может быть он, выйдя из дому, снимал галстук? Не знаю.

В апреле приняли всех остальных учеников в пионеры и проблемы не стало.

В Ташкенте с молоком для Лены стало намного хуже. Приходилось ходить в далекий магазин, выстаивать огромную очередь, а надолго из дома я уходить не рисковала. Возить туда Лену в коляске тоже было опасно. Хоть и Ташкент, но зима в том году была холодная и снежная.

Дима приспособился покупать молоко поближе. Приходил домой из школы, из ранца вываливал школьные принадлежности и шел снова в школу. Там в буфет привозили молоко в треугольных пакетах. Десятилетний ребенок заботился о маленькой сестре. Конечно, это молоко было хуже, чем привозное из колхоза, но мне был дорог сам факт заботы.

Вскоре и весна наступила. Вокруг дома поставили решетчатый забор. До этого машины ездили, чуть ли не задевая угол дома. Володя завез грунт. Выкопали ямки. Посадили деревья: вишню, урюк, персик. Разбили грядки и посадили помидоры, посеяли овощи. Помидор наросло много, а вот овощи не удались. Земля за день превращалась в камень и трескалась. Вечером начинали поливать, а вода сквозь трещины куда-то утекала. Зато тыкв наросло тьма тьмущая.

Кто-то из соседей дал Володе семена какого-то растения, сказав, что вырастет пальма. Посадили. Выросло две пальмы. Одна высоченная с одним стволом, другая не очень - кустом. Листва резная. Очень красивые растения. Уже позднее я узнала, что это обыкновенная касторка. Она выросла, отцвела, семена вызрели. Осенью срубили оба растения топором. И потом целых два года я боролась с всходами этих "пальм" как с сорняками, оставляя одну или две для красоты.

Осенью к нашему дому началось паломничество школьников. Прямо за нашим забором росла старая культурная орешина. Ребята бросали в крону камни и палки, сбивали орехи. Но большая часть этих снарядов падала на крышу и грядки. Мы с Бабаней решили ее (орешину) уморить, чтобы засохла. Дерево было старое-престарое, оставшееся от бывшего на этом месте кишлака. Листва была редкая и орехи мелкие. Но просто так спилить было нельзя - штраф. Зимой купили пять килограммов аммиачной селитры. Любое лекарство в малых дозах - лекарство. В больших - яд. Мы две "умные", старая и молодая, решили, что пять кило селитры хватит, чтобы отравить корни. Развели в ведре воды и вылили под дерево.

Какая-то часть этого раствора случайно пролилась под кухонным окном. Весной под кухонным же окном посеяли вьюнки и мочалки. Когда все стало зеленеть, то поняли, что эффект с орешиной получился обратным. Она получила мощную подкормку. Буйно зазеленела, зацвела и дала потом хороший урожай орехов.

Мы поняли, что победить это древнее дерево нам не удастся, и оставили всякие попытки. Но чтобы спастись от набегов пацанов, до начала учебного года Володя Злобин приглашал Диму. Они сбивали орехи, делили их пополам.

Кухонное окно и часть веранды затянули вьюнок и мочалки. Цветки были чуть-чуть больше обычных, а вот листья были просто огромными! Они были диаметром пятнадцать-двадцать сантиметров.

Цвела вся стенка фиолетовыми и розовыми "граммофончиками" и желтыми мочалочными цветочками. К осени наросло много мочалок. Этим растениям отрава тоже пошла на пользу. Если бы я налила столько азота под помидоры, то их есть было бы невозможно - горечь. А для декоративных растений сплошная польза!

На другой год после высадки у нас созрели первые вишни. а через год и виноград. Для строительства нового микрорайона сносили частную застройку. Там Володя познакомился с одним старым узбеком. Он просто плакал, жалея виноград. Пропадет и некому передать. Володя взял у него несколько корней. Посадил напротив веранды и буквально летом виноград разросся на пять-шесть метров, затенив наш двор с крылечком. Вокруг двора разрослись кусты живой изгороди. И двор с улицы стал не виден.

В выходные дни летом мы отдыхали "на природе". Целый день текла вода, мы все ходили как на пляже. Накрывали стол выпивкой и закуской, обычно пивом с шашлыками и развлекались до вечера.

Приходили другие соседи. Попеть песни. Иногда эти посиделки продолжались часов до трех ночи. Пока у дальних соседей не лопалось терпение. И они не приходили к нам со слезной просьбой угомониться уже наконец. Конечно, мы нарушали закон о тишине, но конфликтов ни разу не было, так как основные заинтересованные лица сидели у нас во дворе.

Иногда такие посиделки возникали как-бы из ничего. Жара спадала, все по дому сделано, завариваем чай и садимся с Володей на крылечко. Беседуем.
Выходит Шура: - Угостите чаем? Завариваем еще. Приходит Надя Руденко из коттеджа через огород и как-то спонтанно на трезвую голову начинаем негромко петь песни для души. Услышав негромкое пение, приходит еще один любитель пения - Николай Николаевич из коттеджа через дорогу. Хор крепчает. Такие чаевые посиделки были недолгими. Выпили несколько чайников, попели и по домам. Зато ребятишкам нравились эти наши вечера. Они бесконтрольно бегали стайкой по всем дворам пока их родители как глухари на току ничего не видят и не слышат кроме самих себя.

Все праздники мы встречали с соседями. Ставили во дворе столы, накрывали и гуляли с удовольствием на свежем воздухе. Исключением был только новый год.

Однажды в октябрьские праздники мы уже после демонстрации наотмечались в парке. Поэтому накрыли столы во дворе уже поздно. Не успели хорошенько закусить, как начался салют. Побежали смотреть. А дворовые собаки, воспользовавшись бесконтрольностью, заскочили на стол и все вкусное съели. Пришлось заново накрывать.

Наверно наш дворовый небольшого размера пес Вулкан пригласил приятелей попраздновать, один бы он не осилил такое количество закуски.

Дима окреп, занимался спортом и болел редко. Мы ему купили абонемент в бассейн. Он туда ездил на трамвае. Учился плавать под руководством тренера. Через два месяца после начала занятий производился отбор желающих в бесплатную секцию. Дима выполнил норматив, но его не взяли - переросток. Брали моложе десяти лет, а ему десять уже исполнилось.

Володя попытался разрулить эту ситуацию. Ему тренер сказал, чтобы Дима продолжал заниматься по абонементу. Будет отсев из команды и его могут взять. Но Дима человек гордый. Он не стал ждать подачки, оскорбился и больше в бассейн не пошел.

Первый год нашего житья в Ташкенте прошел как один день. Осенью мне надо было выходить на какую-нибудь работу. Володя подключил своих друзей, а их у него было как всегда много, и нашел мне работу в одном из отделов Минстроя УзССР. Меня опять взяли рядовым инженером.

Работа была не сложная, и коллектив принял меня радушно. С одной из сотрудниц Людмилой Ивановной Курочкиной мы скоро подружились. Жили недалеко друг от друга. Она на восьмом, а я на шестом квартале микрорайона Чиланзар.

Ехать домой на троллейбусе было около часа. За разговором время шло быстро. Мы до сих пор дружим, только живем теперь в разных странах. Она замечательный, редкой души человек. С полунамека понимала мою проблему. И готова была отдать последнюю рубашку.

Кроме хорошего характера у нее была замечательная внешность. Я ею любовалась, а у мужиков вообще слюнки текли! У нее в то время было двое детей: Марина, ровесница Димы и Валера на год старше Лены. Так что общих тем для разговоров хватало.

Через год в свой первый отпуск я ушла в начале сентября.

Бабаня успешно справлялась с Леной, а Дима с Володей ей помогали. Каждый день в хорошую погоду Бабаня надевала мною сшитое нарядное платье, одевала Лену покрасивее и они шли гулять в "лес", который был чьим-то заброшенным садом с десятком деревьев. С тех пор Лена приучилась ходить пешком и не просилась на руки. Она была прелестным не капризным послушным ласковым ребенком.

Володя в детях души не чаял, и я радовалась, что мне так повезло с детьми. Я вообще счастливый человек - любящий муж, прекрасные дети, работа, жилье, что еще человеку надо? Может у меня к жизни заниженные требования? Вероятно.

Недостаток материальных благ, невозможность купить красивую одежду и обувь - все это пустяки. Главное это любовь в семье и уважение на работе. Так вот, первый отпуск я не знала где провести. Отметили день рождения Лены, и Володя купил мне билет на самолет в Челябинск. На неделю. Полетела налегке, забыв, какая бывает погода в сентябре на Урале.

Этот сентябрь был неважнецкий. Дождь, ветер, иногда снег. Я просто счастлива была вернуться в теплый Ташкент. Заодно и вся ностальгия выветрилась. Этой зимой серьезно заболел Володя. У него даже зубы стали выпадать. Ему дали бесплатную путевку в санаторий имени Кирова возле Минеральных Вод.

Перед отъездом Володя спросил у Лены, что тебе привезти?
- Кукву зееную. - она не проговаривала л, но почему зеленую, мы не поняли. И она не сумела объяснить. Запас слов был еще недостаточным.

Когда по приезде Володя достал обычную красивую куклу, Лена всплеснула ручками: "Ой куква зееная!"
Видно, у нее это означало красивая, хорошая.

С этой буквой долго не могли справиться. Уже Р и все остальные буквы покорились. А Л все никак.

Но тут пришел очередной номер журнала "Веселые картинки". В нем была в игровой форме дана методика овладения этой буквой. Дня через два победа была одержана!

Годы жизни нашей семьи в коттедже были, пожалуй, самыми счастливыми. Детям было где порезвиться. У них были друзья-подруги и мы с Володей не скучали от недостатка общения.

В поселке народу было немного, тишина, много зелени. Одним словом - дача. Но эта дача была все-таки времянкой и требовала серьезной перестройки. Нужно было или много денег, или умение и желание пользоваться незаконными, но зато эффективными способами сделать это за счет своего треста.

Чего-чего, а этого Володя не умел. А жить в доме становилось опасно, так как в Ташкенте регулярно происходили землетрясения и дом мог развалиться при любом из них.

Почти все коттеджи либо были построены капитально, либо жильцы перестроили их, а наш стоял облупленный. Внутри мы делали косметический ремонт, а снаружи дом имел жалкий вид.

На должности главного инженера стройуправления Володя не остался. После возвращения с курорта его перевели на более спокойную работу в трест на должность главного технолога. Он стал приходить домой достаточно рано, в выходные тоже был дома.

А тут подоспел и мой очередной отпуск. Сослуживцы посоветовали вывезти детей для закалки на озеро Иссык-Куль. Там был наш пансионат, предоставлявший путевки с хорошей скидкой, всего за тридцать процентов.

Туда мы полетели на самолете. После Ташкента нам там показалось прохладно, потом погода наладилась, и мы стали ходить на пляж. Песок был горячим, а вода в озере ледяная. Я окунала Лену в эту воду - какой был крик! На весь пляж. Наверно, и на другой стороне озера было слышно. Потом я сажала ее на простынку на песок греться. Диме было скучно с нами. Он катался на лодке, пытался рыбачить. Достойных друзей у него там не появилось.

Впечатление от Иссык-Куля осталось хорошее. Тем более, что увезла я из Ташкента больную девочку, а привезла здоровую.

Обратно приехали на автобусе.

Этой осенью сын Вали и Леши Пузанковых Андрюша должен был пойти в первый класс. Пузанковы приехали в гости в Ташкент, побыли немного и уехали обратно, забрав с собой Бабаню. Им понадобилась нянька для Андрюшки. Мы по-быстрому пристроили Лену в ближайший детский сад.

Сколько поначалу было сердечной боли! Ребенок по вечерам не играл, а держался за мамин подол и жалким голосом говорил: "Мама, я не хочу завтра в детский садик". Она не кричала, когда ее оставляли в садике, но перестала улыбаться. Это продолжалось недели две, потом перераспределили группы, в связи с уходом старших и приходом малышей, и их группу взяла другая воспитательница, которая обратила внимание на грустную девочку и настроение у Лены стало быстро меняться. Садик из ненавистного стал вполне любимым. Чтобы успевать и работать, и заниматься детьми, я вынуждена была перейти на работу поближе к дому в трест Оргтехстрой.

Володя, спасаясь от нервной работы, перешел на должность Главного инженера проекта в проектный институт, который был в десяти минутах ходьбы от дома.

Где-то через год, у Володи появилась ностальгия по Челябинску. Он созвонился с друзьями и его пригласили на работу в стройтрест с твердым обещанием предоставить квартиру через полгода, как только построят свой дом.

Он прилетел в Челябинск и остановился у моего отца, который из Ангрена тоже вернулся в Челябинск, обменяв квартиру опять на трехкомнатную и даже в лучшем месте, чем была у них прежде и немного более просторную. Работать мой отец начал на заводе "Шлифшкурки", который официально назывался абразивным.

Володя писал нам письма, иногда звонил на мой рабочий телефон. Дима чувствовал себя главой семьи, заботился о наполняемости холодильника, о бережном расходовании финансов. Я с ним советовалась по всем вопросам, а он старался облегчить мне жизнь. До моего прихода успевал прибрать квартиру, помыть полы. Стирал свою одежду.

Как-то осенью закупил капусту на рынке, привез ее на велосипеде и мы заквасили ее на зиму. На большие прогулки мы не отваживались, а вот к бабушке-дедушке ходили. Дорога за разговорами казалась не длинной. Однажды полдороги мы считали, сколько копеек войдет в кузов пятитонного грузовика. А вообще, темы для разговора были самые разные. И нам обоим это нравилось.

Но через три месяца у Володи снова изменилось настроение. Он затосковал по семье, по своему жилью, по своей кровати, по теплу и солнышку. Позвонил мне на работу: "Нелик, можно я приеду домой? Плохо мне одному".

Так мы и остались в Ташкенте.

Володя приехал, его снова взяли в тот же институт, на ту же работу. И поставили в очередь на квартиру. Девятиэтажный дом строился возле Фархадского рынка, но очень уж неторопливо. Прошло два года, прежде чем нам дали трехкомнатную квартиру. И мы туда переехали с котом и собакой.

За год до этого Лена пошла в школу. Дима в десятый, а Лена в первый класс.

Прошла зима, весна, Дима успешно закончил школу, вечером получил аттестат, а ночью мы все улетели в отпуск опять же в Челябинск. Я его сагитировала поступить в мединститут. Мне казалось, что из него выйдет прекрасный доктор. Конкурс там был огромный, но с его знаниями поступить было можно.

В Ташкенте тоже был мединститут, но по окончании его Диму могли распределить в какой-нибудь узбекский кишлак. Мы решили, что лучше в русскую деревню. Документы сдали, погуляли, поездили по лесам. И вернулись в Ташкент, оставив Диму у родственников.

Вначале августа Дима вернулся домой ни с чем. Не захотел становиться врачом. Решил идти в армию для начала. Призыв был весной, а пока устроили его на завод учеником фрезеровщика. Пока же он был в Челябинске, мы переехали в новую квартиру. Лена по-быстрому разместилась в маленькой комнатке. Ей купили раздвижное кресло для сна, а вернувшемуся Диме пришлось размещаться в "зале". Лену перевели в школу поближе к дому, а вот в музыкальную школу она еще три года ездила в свою прежнюю. Ну а потом тоже перевелась в музыкалку рядом с домом.

В первой музыкальной школе был замечательный руководитель оркестра. Дети его очень любили. Из-за него Лена не хотела уходить из той школы. Но он скоропостижно умер. Вместе с ним умер и оркестр.

Зимой мы сильно пожалели, что переехали в новую квартиру. В ней было очень холодно. Батареи были чуть теплыми. И в школе у Лены было прохладно. Согреться можно было только на улице. Лена стала чаще и дольше болеть. То ангина, то бронхит. Душа болела, но назад дороги не было.

Утепляли квартиру разными способами, но без электропечки все равно толку не было.

Печку без присмотра оставлять нельзя. Когда Лена начинала болеть, мы жили в одной большой комнате. Обогревали хотя бы ее, чтобы ребенок мог еще и уроки учить. Я заново прошла с ней и алгебру, и геометрию, и часть физики. Все остальные предметы Лена осваивала самостоятельно. А эти нужно было доходчиво объяснить.

Но зато когда она приходила в школу после долгого отсутствия, то оказывалось, что ушла вперед на несколько тем. Благодаря такому упорству Лена заканчивала учебный год очень даже неплохо.

Сделаю небольшое отступление от темы. Вспомнила про вороняшки.

Вороняшки - это обыкновенный черный паслен. Но у нас в семье эти ягоды называли вороняшками из-за сходства их цвета с вороновым крылом. Во время войны мы жили у маминой сестры Лизы в маленькой избушке. Зато там был большой огород, где росла картошка. Вдоль огорода был длинный дощатый забор и к нему по осени сваливали ботву. Вот на этой богато удобренной почве буйно росла крапива, а в ней вороняшки.

Ближе к очени крапива становилась особенно жгучей. Весной мама варила из нее щи, а к осени она становилась несъедобной. Зато в этих зловещих зарослях росли вожделенные ягоды! Ведь так хотелось чего-нибудь сладенького! Вначале лета цвела акация. Ребятишки объедали все цветы, которые могли достать. Позднее ели калачики, корешки какой-то травы, а под конец добирались до вороняшек. Не знаю, ел ли их Юра, но я лакомилась ими до самых заморозков.

Приходила домой с черным ртом и красным лицом и руками от крапивы. Телу тоже доставалось. Старая крапива жалила даже через одежду. Кожа вспухала и чесалась ужасно.

Если мама была дома, она купала меня в корыте. Зуд немного успокаивался. А нет- потерпим! Но на другой день я опять потихоньку уходила в эти заросли и снова ела свои любимые ягоды.

В то время я, понятно, не знала, что существует большое количество всяких разных ягод. Думала, что эти немудрящие круглые ягодки единственные и неповторимые, растущие только в нашем огороде и принадлежащие только мне. Я хозяйка этого богатства!

После войны вороняшки как-то забылись. Огород очистили от сорняков, в том числе и от паслена. А потом мы перебрались на жительство в центр города, где паслена совсем не было.

Вспомнился мне паслен только через много лет, когда я была беременна Димой. Вдруг очень захотелось. Сил не было терпеть! Поехали с Володей к садам ЧТЗ. Долго гуляли по обочинам, но так ничего и не нашли. Зато в Ангрене я вороняшек наелась вдоволь.

Как-то осенью в выходной день всех работающих ИТР полудобровольно отправили собирать хлопок. Я работала в ПТО завда ЖБИ-3. Володя в стройуправлении того же треста. Весь трест и его подразделения поехали. А Дима должен был бы целый день быть один дома. Я взяла его с собой, чтобы сын не скучал и ему было бы интересно посмотреть что такое хлопок, как растет, как собирают.

Временные хлопкоробы приехали, разгрузились, подзакусили и с фартуками наперевес разбрелись по рядкам. Вот там среди высоких кустов хлопчатника я и увидела не менее высокие кусты паслена. Дима был предупрежден, что эти ягоды есть не нужно, так как хлопок обрабатывают ядохимикатами. Я пошла собирать хлопок, а Дима бегал где хотел. Главное чтобы не убегал далеко. В пределах видимости.

Иду это я по рядку и вдруг прекрасный большой зеленый куст, увешанный крупными сизо-черными ягодами. Такой соблазн! Я сама себя уговорила, что поле обрабатывают ядами с весны пока паслен даже не цвел, а может и не взошел. Поэтому не ядовит. А какая вкуснятина!

Перед объеданием куста посмотрела далеко ли Дима? Далеко! Наелась всласть.

Даже теперь у меня к этой ягоде трепетное отношение. Ведь они вместе с цветками акации разными корешками и крапивой спасали меня холодной и голодной зимой во время войны от болезней. За лето я поглощала такое количество всяких витаминов-микроэлементов, что их хватало на всю зиму. А там опять весна. Снова цветет акация.

Если бы у меня сейчас был выбор виноград или паслен, я бы выбрала паслен. Позднее я узнала, что Дима тоже на поле время даром не терял. Он высовывался из-за кустов. Далеко ли мама? Далеко! Приседал возле очередного куста паслена и объедал его. Не знаю полюбил ли он паслен как я? Может наелся один раз и на всю жизнь хватило. Но последствий никаких не было, до сих пор живы.

Весной 1979-го года 26-го апреля Дима улетел в Севастополь служить в ВМФ. накануне собрал друзей и подружек. Потом пришли дед с бабушкой попрощаться. Утром 26-го мы с Володей и братом Юрой (он был в командировке в Ташкенте в форме и при погонах) поехали проводить сына до призывного пункта. К обеду всех новобранцев собрали за закрытыми воротами и нам ничего не осталось как вернуться домой.

И вдруг вечером Дима вновь появился на пороге дома.

Оказывается рейс отложили до шести часов утра и кто хотел, мог сходить домой. Часа через три Володя с Юрой снова отвезли Диму на пункт. И мы стали ждать писем.

Через три дня пришло первое письмо. Потом еще и еще. Для начала он попал в учебку на полгода и все это время письма приходили каждый день, иногда по два. Все подробности быта, с рисунками. Читать было очень интересно.

Мы ему писали тоже каждый день. Для Димы, наверное, было это очень важно. Я ему писала про нас, про кота Кузю, про собачку Милку и другие подробности. Я знала, что деньги вкладывать в письма бесполезно. Достанут. Поэтому иногда трехрублевую купюру плотно сворачивала в ленточку и засовывала в сгиб письма. Хитрость удалась. Деньги доходили. Ведь чего-то вкусненького молодому человеку так хочется. Особенно мороженого!

Почти два года Дима служил верой и правдой, но в отпуск почему-то не ехал. В начале февраля 1981-го года я вдруг получила от сына два письма на мой рабочий адрес. Ничего особенного в этих письмах не было, но что-то меня насторожило, и душа заболела. Я решила поехать, встретиться и узнать. В тот же день мой начальник достал мне билет на самолет, походатайствовал о материальной помощи, и я на другой день утром полетела в Крым.

Повезла ему гостинцы. Бабушкины пирожки. Диму отпускали каждый день и мы гуляли, гуляли по холодному мокрому городу Севастополю и говорили, говорили.

А вот третий год службы выдался богатым на встречи. Сначала в мае Дима приехал в отпуск. Потом в сентябре я ездила в турпоездку по Крыму и Севастополю. Затем, перед новым 1982-м годом Дима опять приехал на месяц, а в мае демобилизация.

Этим же летом он поступил в летное училище в Актюбинске.