Слово о матери В. М. Шукшина

                Овчинникова О.С.
               
               
(К 100-летию со дня рождения М.С Куксиной)


19 января 2009 года я в числе других преподавателей нашего университета поехала в село Cростки в школу, для разговора о предстоящем юбилее В.М. Шукшина. По дороге мне вдруг остро вспомнилось, что именно в этот день тридцать лет назад, здесь проезжал кортеж, сопровождающий в последний путь мать Шукшина Куксину Марию Сергеевну. Среди провожающих была моя мама. Я в это время находилась в Москве: училась в очной аспирантуре.
В 2000 году в Бийске на малых шукшинских чтениях, которые проходили в кинотеатре «Алтай» и где я была ведущей этого мероприятия, барнаульский писатель Александр Михайлович Родионов сказал: «Шукша – мордовское слово,  означает оно небесное божество, фиксирующее всё, что происходит на земле».  Родившаяся в один из двунадесятых праздников, в день Покрова Богородицы, что говорит – так считается – об её избранности, Мария Сергеевна  носила, по первому мужу, значимую фамилию, которую мать и сын в земной жизни и творчестве полностью оправдали.
Тридцать лет назад ушла из жизни Куксина Мария Сергеевна. Семь лет прошло со дня кончины Людмилы Сергеевны Форнель (1918-2002) - моей мамы, которая  некоторое время была лечащим врачом матери Шукшина.
От мамы мне остались три тетради дневников, связанных с Марией Сергеевной. В 1966 году они  познакомились, в 1979 году Людмила Сергеевна простилась  с Марией Сергеевной, проводив её в последний путь. Это тринадцатилетие они общались, тянулись друг к другу. Несколько раз я была свидетелем этих встреч и чувствовала удивительное взаимное уважение этих женщин.
Вернувшись из поездки в Сростки, достала мамины дневники, в которых она записывала встречи и беседы с Марией Сергеевной. Перечитав их, решилась к 100-летию со дня рождения и 30-летию со дня смерти Марии Сергеевны часть материалов опубликовать: мне захотелось, чтобы извлечения из  них узнали люди, которые небезразличны ко всему, что связано с Василием Макаровичем и близкими ему людьми.
При отборе материалов исключала моменты, запретные постороннему глазу. Темы, которые были многократно растиражированы  в других источниках, свела к минимуму или только обозначила. Постаралась сохранить интонации Марии Сергеевны  и её  манеру речи.
За шесть лет нашего знакомства, я  видела её в разных настроениях: то весёлого и ироничного, то мудро-философичного, то в состоянии неизбывного горя, почти апокалиптического ступора.
 Как сейчас вижу её, осиянную солнцем, растерявшуюся, на первых шукшинских чтениях, в 1976 году. За день до этого я и мама были у неё, и она приглашала нас ехать с ней: «Приходите ко мне, за мной заедет Анатолий Гаврилович Андронов. Вместе и поедем». Со стороны Марии Сергеевны мы всегда ощущали душевную расположенность и уважение, но от приглашения отказались, сказав ей, что до Дворца культуры доберёмся сами. Там и встретимся.
 Последние  годы она болела, редко куда ходила, но потребность в общении не утратила. Имея в лице моей мамы и, смею думать, меня, благодарных и образованных слушателей (она ценила людей, окончивших институты, себя же называла «букварём»), Мария Сергеевна рассказывала о своей жизни, о детях, о внуках. Но, в основном, о Василии – от рождения и до смерти - всё, что вспоминалось. Мы испытывали глубокое сопереживание, самое живое и искреннее участие в её повествованиях, а по-другому и не могло быть, потому что это была исповедь материнского сердца.
Получалось, что у сына лёгких времён и не было: голодное детство, суровая юность, ранний уход из дома: в 1947 году Василий покинул родное подворье. Наталья Макаровна в 1979 году на конференции в Ленинграде, посвящённой 55-летию со дня рождения В.М. Шукшина, объяснила этот поступок брата так: «Столкнулись две сильные натуры.  Мамы и Васи. Он шесть месяцев не писал домой, мама с ума сходила. Это время ничего о нём не знали; потом пришло письмо из Калуги. Больше таких пауз в их жизни не было».
Тяжело пришлось Шукшину  в «рабочий период» на стройках Подмосковья, да и  московские годы оказались не легче. Мария Сергеевна не раз возвращалась к тому факту, что её сын одиннадцать лет был «бездомником», прежде, чем получил квартиру в 9-этажном доме на проезде Русанова.
Незадолго до смерти Василий Макарович писал: «Буду помирать, последняя мысль моя будет о Родине, о матери, о детях». В этом триптихе мать – в центре, собственно, как и было по жизни. В романе «Любавины» есть прекрасный  женский образ – Мария Сергеевна Попова (девичья фамилия матери, её имя и отчество). Нравственный облик и поведение Марии Поповой отмечены образом света, пронизывающей лучистости. Героиню отличает тонкая душевность, глубина чувств, особая внутренняя красота и чистота. Автор открыто любуется ею. И не зря  сразу три мужчины – Егор Любавин, Кузьма Родионов, Федя Байкалов – каждый по-своему – любят её. Она олицетворяет лучшее в нравственном облике русской женщины.
Образ матери - один из сквозных образов в творчестве Шукшина, он многое даёт для понимания его этики и эстетики.
      
       Итак, извлечения из дневников Людмилы Сергеевны.

Первая встреча с Куксиной Марией Сергеевной произошла в 1966 году в приёмном покое первой горбольницы, где я работала начмедом  и была врачом – терапевтом.
Привезла больную из села Сростки её дочь Наталья Макаровна Зиновьева, молодая, белокурая,  очень  симпатичная  женщина.  Я просмотрела амбулаторную карточку, результаты анализов, расспросила Марию Сергеевну о том, что её беспокоит. Прослушала, смерила давление  и с диагнозом отосклероз, атеросклероз сосудов головного мозга  и миокардиосклероз определила в терапевтическое отделение. К концу приёма, из общения с женщинами,  я  узнала, что обследую и ставлю диагноз матери Василия  Шукшина.               
Лечилась Мария Сергеевна у нас долго. Во время  обходов она как-то неназойливо рассказывала  о своем сыне. Так я узнала, что Василий Макарович не только писатель и актёр, но и режиссер. А заветной его мечтой является постановка фильма о Степане Разине, где он будет играть главную роль.
Но с особенной теплотой  Мария Сергеевна говорила о нём как о заботливом сыне и любящем брате.

-   Сызмальства сестрёнку баловал, опекал.   Когда у Наташи муж умер, всё бросил и на похороны прилетел. А потом завалил письмами, в которых  её постоянно успокаивал.  Как-то организовал ей и племянникам отдых на Чёрном море, где он и сам по работе находился. Дорогу оплатил и всем знакомым, друзьям наказал на пересадках их встречать и всячески помогать. Очень сильно любит крестников  Серёжу и Надю, он  им вместо отца родного. Только племянникам позволяет  «мешать»  во время работы: отставляет все свои дела и с удовольствием выполняет их прихоти.  Добрые, ласковые письма пишет, посылки шлёт, с праздниками завсегда поздравляет.
   Он и сейчас  Наташу  поддерживает: деньги на первый  взнос  за  кооперативную  квартиру  дал,  материально  ей  и  мне  постоянно  помогает…
-Васенька на гонорар за роман «Любавины» купил в том годе в нашем селе дом для меня и, пригласив родню «на помочь»,  баньку и летнюю кухню построил. А как  все обиходил и говорит: «Вот, родная моя, живи да радуйся, а я теперь почаще наведываться буду, дом большой и мне комната есть для работы».
То, что Василий Макарович – заботливый сын, мне вскоре пришлось убедиться: письма для мамы  стали приходить прямо на больницу. Письмо, а позже и поздравление к восьмому  Марта  получила  от  него и  я.  Это  было  очень  трогательно  и  приятно. 
               
               Уважаемая  Людмила  Сергеевна! 
Позвольте  мне  от  моего  семейства,  всех  родных 
Марии  Сергеевны  Куксиной – матери  нашей  и  бабушки
– сказать  Вам  сердечное  спасибо.    Судя  по  тону 
писем  матери,  ей  значительно  лучше.  И  во  многом –
от  Вашей  доброты  и  внимания.  Спасибо!  По  себе 
знаю   (много  лежал  в  госпиталях  и  больницах),  сколь 
много  значит  самая горячая  признательность  врачу –
после  всех  пичканий  лекарствами  и  надоевших  стен 
палаты – из  уст  больного  это,  должно  быть,  самая 
дорогая   человеческая  благодарность.  Позвольте 
присоединиться  в  данном  случае  к  словам  нашей 
матери:  дай  Вам  самой  Бог  здоровья! 
               
                С глубоким уважением   
                Вас. Шукшин.               
 
                К А Р Т  О Ч К А    П О Ч Т О В А Я

    Дорогая  Людмила  Сергеевна!               Куда  г. Бийск
Горячо,  от  всего  сердца  поздрав-           Алтайского  кр.
ляем  Вас  и  родных  Вам  женщин           1-я  горбольница
с  праздником  8  Марта.                Кому  Людмиле  Сергеевне               
               
   Желаем  Вам  долгих  лет  жизни  и  здоровья  на радость и здоровье многих и многих благодарных людей.
           Шукшин  и  семейство.
     Людмила  Сергеевна,  открытка  послана  не  почтой,  потому  что  наша   мама  и  бабушка  пользуется  своей  самостоятельной  грамматикой – я  побоялся  исказить  фамилию.  Пожалуйста,  извините.
                В.Шукшин               
 
                *  *  *
 Где-то через год, мы еще раз пролечили Марию Сергеевну. А в августе 1971 года части медперсонала нашей больницы посчастливилось встретиться  и с самим Василием Макаровичем. В это время  он снимал кинофильм «Печки-лавочки» и находился в родном селе.
    Мы решили провести семинар по обмену  опытом  в палаточном городке
«Берёзка» на Катуни с заездом к Марии Сергеевне, чтобы справиться о здоровье  и с тайной надеждой познакомиться с её сыном
 Нам повезло. Войдя во двор их дома, мы увидели Василия Макаровича. Одетый по-домашнему, он сидел на крыльце и курил. Уже по профессиональной привычке я отметила его худобу, измождённость  и какую-то грусть в глазах.
Я представилась, поблагодарила за письмо и открытку, и назвала наших сотрудников. Он встал, мило улыбнулся, пожал нам руки со словами: «Рад, очень рад. Спасибо вам за маму». И потом, обратившись ко мне,  сказал: «Людмила Сергеевна, у меня будет к Вам большая просьба: взять шефство над моей мамой и её здоровьем. По возможности, конечно». 
- Об этом, Василий Макарович, не беспокойтесь, а вот над Вами, кажется,  надо бы шефство взять?
Василий Макарович рассмеялся: «Понял, понял. Нет, Людмила Сергеевна, чувствую себя хорошо. Так, замотался немного. Но  это уже издержки профессии.  Да вы проходите, проходите, - спохватился он, - мама будет рада».
Несколько наших сотрудниц и я вошли в дом, остальные остались продолжить разговор с Василием Макаровичем.
Краснощёкая, в пестром платке и нарядном фартуке, Мария Сергеевна прикрывала расшитыми полотенцами только что испечённые шанежки.
- Здравствуйте, Мария Сергеевна.
-Здравствуйте, здравствуйте, - поклонилась она нам.
- Решили попроведывать Вас,- сказала я и, вручая букет цветов, продолжила, - как Ваше самочувствие?  Смотрю,  не  жалеете  Вы  себя.
Ставя цветы в воду, Мария Сергеевна весело отвечала: «Спасибо, Людмила Сергеевна, чувствую себя нормально. Подлечили, а тут вот  сыночек – солнышко моё – рядом. Слава Богу, пока всё  хорошо.
- Поди, устали? - спросил кто-то из наших,- такую гору пирогов, шанег  напекли.
- Маленько есть. Но как же иначе? Семья - то у нас ноне большая.
И, откинув тюль на входной двери, кивнула головой на двор. Мы посмотрели туда и увидели московских артистов, других участников съёмочной группы. Где-то более двадцати человек.
- Сейчас чаёвничать будем. И вы оставайтесь. Попробуете моих шанежек.
- Спасибо за приглашение, Мария Сергеевна, но нам пора ехать.
Попрощавшись с ней, с Василием Макаровичем, со столичными гостями, мы поспешили в свой автобус.
Все были довольны этой встречей со знаменитым земляком, которая, увы, оказалась и последней.
Но с Марией Сергеевной я общалась до самой её смерти, по возможности выполняла просьбу сына, хотя в 1973 году вышла на пенсию и  в больнице больше не работала.

                * * *               
В этом же 1971 году Василий Макарович понял, что управляться с таким большим домом матери будет не под силу, и  выхлопотал ей двухкомнатную кооперативную квартиру в Бийске:  поближе к дочери и лечащим врачам. В 1972 году Мария Сергеевна переехала в город. Мы стали перезваниваться, делиться  новостями.
               
В 1973 году, перед моим отъездом в Москву  на встречу ветеранов войны, я   зашла к Марии Сергеевне справиться  о здоровье и поговорить. Уже  прощаясь,    сказала,   что еду в столицу и,  если надо что-то Василию Макаровичу   передать, то  я  с удовольствием это сделаю.
- Ой! – засуетилась она, - подождите минуточку, я сейчас.
 Оставив меня   в  зале, Мария Сергеевна  прошла  в  спальню.   И               
через десять минут  вернулась.
- Вот,- протянула она  мне сложенный  вдвое тетрадный листок, - это Васе передайте. Тут и адрес есть. А посылочку я ему месяц назад отправила. Так что спасибо Вам, Людмила Сергеевна, за заботу, но посылать пока нечего.
Этот листок слетал со мной в Москву и вернулся обратно. Из-за нехватки времени мне не довелось встретиться  с семьей Шукшина.
Вот, наспех написанный, текст записки:
  «Вася и Лида, Машенька, Оленька, с приветом к вам мама и баба.
Вася, Лида, к вам приедет мой лечащий врач из горбольницы  Людмила Сергеевна.
Она будет в Москве. Я дала ваш адрес. Лида и Вася, примите как следует. Вот всё.
Вася и Лида, получили или нет посылочку? Что молчите? Всё. Целую, мама, баба».
                * * *
Осень 1974 года. Я лежу в постели с переломом ноги. Читаю газеты и с ужасом узнаю о смерти Василия Макаровича. Как перенесёт смерть любимого сына Мария Сергеевна? Такой  удар… Мне страшно за её здоровье.
И только в начале 1975 года я была  в состоянии проведать Марию Сергеевну.
Всё убранство квартиры напоминало сросткинский дом. Только везде портреты сына: лежат на столе, стоят на комоде и буфете, висят на стенах. Радио выключено, не включается телевизор.
- Не могу ни слушать, ни смотреть,- плача говорит она. И, поглаживая рукою портрет сына, вопрошает:  «Милый мой дитёнок, как же так?» И не ждёт ответа, знает, что его не будет.
Как могла, постаралась успокоить Марию Сергеевну и, уходя, попросила звонить мне в любое время суток.
- Не волнуйтесь, Людмила Сергеевна, я ведь редко одна бываю, кто-то всегда у меня.   Доченька  часто приходит и всё  мне делать помогает.
                * * *
Месяц редких бесед по телефону пролетел незаметно. И вот я со «своим костыльком» 
- Перед Васиной смертью птичка в окно мне стучалась, долго так. Постучит, улетит. Вернётся и опять стучит. Тревожно мне стало. Нехорошо это. Я ещё подумала: с кем-то из близких что-то  случится.   А птичка-то прямо по адресу беду предсказала.
Мария Сергеевна вытирает слёзы и продолжает:
- Люди, совсем незнакомые, пишут мне, успокаивают, сочувствуют, подарки шлют: часы получила из Ростова-на-Дону в виде ключа, кто-то прислал мандарины, а я не знаю этих людей, совсем - совсем  не знаю. Дай им, Бог здоровья и деткам ихним…   Кто-то мне из Москвы написал (Ренита что ли?), что на Васиной могилке письма лежат. Вот  и я написала сыночку о своей скорби, и адрес сообщила. Моё письмо добрые люди  запечатали в целлофан и на могилочку положили.  Ещё больше я стала писем получать. Вот и сегодня принесли, а я не читала.   Может ты, Оленька, прочитаешь?
Вместо адреса и фамилии получателя на  конверте  написано:  город Бийск. Матери  Василия  Макаровича Шукшина (письмо из Москвы).  Ольга  вынула  листок,  это  были  стихи и  стала  читать вслух:
                Дорогой матери.
                Памяти В.М. Шукшина
                ( Москва, март 1975)
                Лежит Шукшин в могиле темной
                На главном кладбище Москвы.
                Из Бийска – родины далекой
                Ему письмо прислали Вы.               
                Лежит в цветах Ваш сокол ясный
                Народной памятью храним.
                И веточки калины красной
                Склонились горестно над ним.    
                И в сердце скорбь идет упрямо,
                Сквозь слезы в стих плывут слова.
                Читал письмо я Ваше, мама,
                Ему на кладбище вчера.
                А он смотрел с фотопортрета
                И ничего не говорил….
                Он голос Ваш , слова привета,
                Слова тоски Вашей ловил.
                Смотрели грустно и сурово
                Его усталые глаза….
                И шли к могиле его снова
                Его товарищи, друзья.
                Живет Василий в кинофильмах,
                Всегда в делах, всегда живой
                Наш общий друг,  Ваш сын любимый,
                К нам обращает голос свой.
                А что свершили его руки
                Не заглушить могильной мгле!
                И Вы, идя сквозь боль  разлуки,
                Живите дольше на земле!
                С полей далекого Алтая
                Ему письмо прислали Вы…
                И каждый день его читают
                На главном кладбище Москвы.
                Михаил Поляков.
Стихотворение нас потрясло, мы - плакали. Успокоившись, моя  дочь попросила разрешения у Марии Сергеевны переписать его, и та  любезно  согласилась.
Пока Оля переписывала стихотворение, Мария Сергеевна поведала, что Васину смерть от неё скрывали до самого приезда в Москву.
- Сообщение о смерти Васи получил горисполком, куда и вызвали Наташу - дочку мою - и спросили: здесь ли сообщить мне об этом горе, сообразуясь с моим здоровьем, или в Москве узнает?  И  Наташа  решила,  что  лучше  уж  в  Москве.  А  мне  сказали, что  у  Васи  какая-то  травма с рукой,  и  он  лежит  в  кремлёвской  больнице.
Выехали  поездом  до  Новосибирска, чтобы оттуда лететь самолётом.
Вот едем. Наташа на верхней полке лежит и всё плачет, и плачет. И что плачет - скрыть от меня хочет. А я- то вижу: лицо опухшее, заплаканное и успокаиваю её: «Ну что же ты так убиваешься, возьмём Васю домой, дома-то и долечится».
А в Новосибирске  входит в вагон мой внук Сережа - студент  института НЭТИ - хочет с нами в Москву лететь.   Я дочке и говорю:  «Зачем ребёнка-то от учёбы  отрывать?  Пусть учится».
А Наталья мне: «Ничего. Ничего. Пусть лёльку попроведывает, столицу еще раз  посмотрит».
Прилетели в Москву. Смотрю  с  трапа  вниз – встречают. Спустились. Нас  обнимают, целуют.            
Сергей Федорович Бондарчук  меня  под  руку  взял.     Идём.    Я  Бондарчука  и  спрашиваю: «А  где  Вася лежит»?
- Как где?.. В цинковом гробу.
- И я больше ничего не помню. Очнулась в больнице, а около   меня   суетятся  в   белых   халатах    врачи…. О, Господи.  Грех  это,  но  лучше  бы  я  там  же     умерла да с Васенькой рядышком лежала.
Внученька Надя, студентка новосибирского медицинского института, сама прилетела. О смерти крёстного  не знала, была на трудовой практике в совхозе, а Наташа туда дозвониться не смогла. Но есть Бог: как раз практика закончилась, и Надя вернулась домой. Квартира закрыта, она пошла к соседу за ключом.   Тот рассказал о нашем горе   и  денег  на проезд дал.   По телеграмме о Васиной смерти, которую Наташа догадалась послать, ей  помогли с билетами, а в Москве  её встретил Ванин Алексей Захарович. Успела. Исполнилось то, о чём Василий  в 1961 году Наталье написал под впечатлением похорон её мужа: «Я хочу, чтобы меня похоронили также по-русски, с отпеванием, с причитаниями – чтоб была моя мама и ты с ребятишками».   Кто его  рукой водил, когда он это писал, одному Богу известно.  Но ведь  сбылось: мы все у него собрались. Хотя это   страшно и больно матери своё дитё пережить…
Потом был большой зал и на возвышении стоял гроб, а в нём – мой Васенька. Народу – тьма. Меня все успокаивают, все нам сочувствуют.
Фурцева Екатерина Алексеевна*  подошла, высказала своё соболезнование и «мамочкой» меня назвала, а потом спохватилась:  «А  не  ровесница  ли  Вы  мне»? Я глянула на её хорошенькое гладенькое личико и говорю: «Да  нет. Вы мне в дочери годитесь». А оказалось, что она только на год моложе меня. Говорят, что медики постарались ей помолодеть. Царствие ей небесное,- Мария Сергеевна вздыхает, осеняя себя крестом,- померла она через несколько дней после Васиных похорон и на том же Новодевичьем кладбище покоится. Как сыночка хоронили, почти не помню, плохо мне было. И могилочку не представляю: когда в себя пришла, то вместо холмика увидела только гору из венков и цветов.               

          Потом  поминальный обед. Люди шли и шли…

*Фурцева Екатерина Алексеевна (1910-1974) -  советский партийный и
государственный деятель. С 1960 года - министр культуры СССР.

   Мы засобирались домой. Мария Сергеевна попросила нас задержаться. Достала фотографию Василия Макаровича и подписала Оле. И это был знак судьбы, который связал мою дочь с творчеством Шукшина на всю жизнь.**
- А насчет меня, Людмила Сергеевна, не беспокойтесь. Теперь ко мне фельдшер регулярно ходит.
- Ходит, это хорошо. Но пролечиться надо обязательно, так что  попросите  её,  чтобы  Вас  положили  в  больницу.               
                * * *               
В 1976 году проведываю Марию Сергеевну в третьей горбольнице. Она всем довольна:  «Относятся ко мне здесь хорошо, и процедуры хорошие.   Запустила  я  свои  болячки,   а   вовремя  заняться лечением  не было времени: Вася учился и Наташа тоже, надо было работать, чтобы помогать им. О своих хворях я деткам не говорила, чтобы их не волновать.
Пока  укладывала в её тумбочку принесённые мною фрукты, Мария Сергеевна начала рассказывать о том, что тут с ней приключилось.
- Будучи дома, я всё Васю во сне хотела увидеть. Расставлю перед собой его портреты, фотографии и прежде, чем спать ложиться, смотрю на них долго - долго. Ан нет. Не приходит, не снится. Отпели как положено; вот и не приходит.
А тут вдруг приснился, я вскрикнула, с постели соскочила: перепугала больных и дежурную сестричку.
Идёт мой сыночек по больничному коридору, только  спину  вижу. Ну и  побежала  я  за ним.  Кричу:  «Вася!  Вася»! - это  чтобы  он  остановился.  А  он,  как  шёл,  так  и  ушёл;  даже  головы  не  повернул,  а  я  с  криком-то  и  проснулась.   Всех тут переполошила… Проведывал сыночек. Пока не за мной приходил, так что чуток ещё  поживу.   
   **Овчинникова О.С. в 1982 году в Москве, после окончания очной аспирантуры, защитила кандидатскую диссертацию по проблеме народного характера в прозе В.М. Шукшина. Автор более двадцати статей и научно-методического пособия по изучению личности и творчества выдающегося земляка. Председатель клуба шукшинистов г. Бийска с  1998 года.               
Лечили Марию Сергеевну и в медсанчасти «Треста-122» в кардиологическом отделении. Болела, тяжело болела Мария Сергеевна, а кому-то отказать, кого-то не приветить не могла: ведь это не люди, а сама благодарная память и уважение к сыну шли к ней. Бесконечный поток знакомых и незнакомых людей, встречи со школьниками, приглашение в  драмтеатр на спектакль по рассказам Шукшина «Земляки». Были  журналисты, корреспонденты, артисты, художники из разных уголков нашей страны и из-за рубежа.    
А тут ещё оформление музея В.М. Шукшина в пединституте. Организатор его - проректор по хозчасти Бугаев Аркадий Львович - забрал мебель, домотканые дорожки,  личные вещи Василия Макаровича. Надо было приготовить постельноё белье,  подобрать подзоры,  полотенца, наволочки  с  ришелье  и  т.п.  Все это отнимало время. Так что я старалась не надоедать своими посещениями, обходилась обычно  короткими  вопросами  о  состоянии  здоровья  по телефону.
                * * *      
Спустя какое-то время после смерти Василия Макаровича, на одном из заседаний исполкома горсовета, по ходатайству председателя горисполкома Л.Т. Гаркавого, было решено дать Марии Сергеевне государственную квартиру вместо кооперативной. Дом, в котором ей выделили жилье, располагался рядом с предыдущим. Квартира  находилась на втором этаже. Кубатура помещения оказалась поменьше прежней, но зато комнаты были изолированные. На кухне электроплита, балки не выпирают, стены ровненькие. Но чувствовалось, что прежняя  жилплощадь  её  устраивала больше.         
Мы  пришли  с  Ольгой  поздравить  «новосёла»,  вручили  Марии  Сергеевне  подарок  и  торт.   В прихожей мою дочь поразило  большое количество писем, которыми  был завален весь столик трюмо.   Письма были из разных уголков Советского Союза  и  из-за границы.
 - И Вы всё это читаете?- Спросила Ольга Марию Сергеевну.    
-Читаю и на многие письма стараюсь ответить.  Недавно с  письмами    барнаульский  учёный  Борис  Маркович  Юдалевич работал, он диссертацию пишет. Наши журналисты  тоже корреспонденцией интересуются.
   Рядом с письмами лежал сборник рассказов «Брат мой» 1975 года издания. Заметив, что мы обратили на книгу внимание, Мария Сергеевна поведала: «Лида из Москвы прислала. Я книгу-то с оглавления открыла, читаю: «Сны матери». Что это такое? Нашла нужную страницу, стала читать. Тошно мнеченьки! Это ж слово в слово как я Васе рассказывала свои сны. Он же ничего не записывал, у него ни ручки, ни бумаги в руках не было. Значит, хорошо запомнил, а потом записал. А Лида-то зачем дала печатать? На всю страну меня опозорили! Ну, кому интересно читать о том, какие мне, старухе, сны снятся»? 
 ( Рассказ этот, написанный в форме сказовой новеллы и наполненный народнопоэтической и религиозной символикой, очень важен для понимания облика матери Шукшина, видевшей «вещии сны» -  прим. Овчинниковой).
И в этой квартире повсюду фотографии Василия Макаровича. На шифоньере, выполненные в красках, стоят портреты родителей Марии Сергеевны,  Сергея  Федоровича  и  Агафьи  Михайловны. 
Ольга  поинтересовалась у  хозяйки: «Откуда ваши предки  родом»?
    - Из Расеи. Тятины родители пришли из Самарской губернии, когда ему было двенадцать лет, а мамины - переселились из Вятской губернии, когда ей было пять лет. Осели на Алтае. Земли было много.

(Михаил Анохин. Удивительным образом переплетены судьбы людей, если поглядеть в глубину времен. Получил я эту информацию от своего двоюродного брата Александра Степановича Кайбичева. Мать его родная сестра моего отца Григория Анохина. Виделись мы с Александром когда мне было 12 лет, а ему лет семь. Стали копаться в корневой системе родов. И вот что он мне прислал.
    "Брат! Вот что  помню из рассказов родителей . 
Как я уже говорил, тебе по скайпу - по рассказам моей матери, (в девичестве Анохиной) отец  Василия Шукшина - Макар приходился  ей  ( а значит и твоему отцу) троюродным братом .
Таким образом, Макар был двоюродным племянником нашего деда  Григория   Анохина.
По рассказам моих родителей и деда, Макар Шукшин  (вероятно со своей женой  ) были на  свадьбе  моих (Кайбичевых) отца и матери, как гости со стороны невесты. То есть со стороны Анохиных. Это было в начале 1930 года в Старокузнецке.
Что известно нашему деду и моей матери о Макаре Шукшине? Отец Василия Шукшина - Макар Шукшин был  арестован как враг народа  и сгинул где-то в застенках ГУЛАГа и еще, эта фамилия  алтайского происхождения и произносилась  с ударением на первый  слог.  В детстве  я часто слышал от нашего деда эту фамилию  - Шукшины  наши родственники. А вот о  Василии Макаровиче Шукшине нам, то есть  нашему деду и моей матери (Анохиной) ничего не известно было, пока не увидали фильм «Калина красная».)

Покосы, пашню, выпаса на сходе по едокам поделили. Всё дали, только работай. Ягоды   полно: черёмуху так возами возили, сушили, а потом на мельнице мололи. С облепихой, как нынче, не маялись, а по первому хорошему морозу в короба обстукивали. И кустик целый, и никакой мороки. Природа-то всё предусмотрела. Рыбу  и островные грибы бочками солили.  А таймени такие были, что невод рвали как гнилые нитки. Если удавалось этакого поймать, то топором поперёк на куски рубили, и тот кусок в ведро никаким боком не входил.

А портреты эти нарисовал с фотографии друг и сослуживец Василия Ермилов Василий Матвеевич. Они не только тёзки, но и в один день родились, только Ермилов на год старше. Сынок на флоте был у него в подчинении. Очень добрый и жизнерадостный человек, художник – самоучка.
Работая над сценарием фильма «Живёт такой парень», главного героя сынок писал с Ермилова. Потом подарил другу свою книгу «Земляки» с надписью: «Василию Ермилову, прообразу Пашки Колокольникова»…
         
Ольга и  я  были поражены памятью и рассказами  Марии Сергеевны, которая знала очень многое о прежней жизни села, об окружении  Василия Макаровича, его педагогах, соратниках. Прекрасно характеризовала Михаила Ильича Ромма.  Помнила,  как  сын  учился, работал, как сдавал экзамены, как пробивался к известности.
  - Тятя мой, царствие  ему небесное, рано заметил способности внука и всегда мне говорил: «Маня, ты береги, береги Васю, он очень умный мальчик, далеко пойдёт».
А я и сама замечала, да помалкивала, а отцу отвечала: «Да все дети такие, и Таля наша хорошая».
Или соседи начнут говорить: «Сын-то у тебя какой уважительный и умный, а ты о нём беспокоишься. Он не баловник, мальчик ответственный, отличается  от  всех  ребят».
 А я будто не знаю и отвечаю: «Да ребёнок он и есть ребёнок, как не беспокоиться?»  А в душе-то знаю, вижу, что он старательный и всё познать норовит. Вот зайдёт к деду в мастерскую и расспрашивает, как какой инструмент называется и всё - всё записывает на бумажечку.
А деду это нравится, и он мне опять: « Ты, Маня, его береги».
  И в школе учителя отмечали его одарённость. Поэтому я была шибко против, когда он с ребятами из класса решил поехать в Бийск для поступления в автомобильный техникум. Мне, как любой матери, хотелось, чтобы он закончил школу и поступил в институт. Ну и что? Через два с половиной года понял, что это не его путь, бросил обучение в техникуме и вернулся домой. Объяснил свой поступок так, что его и не тянуло к этой профессии, мол, по молодости да по глупости  уступил законам школьного братства. Я одобрила его решение, хотя и высказала сожаление о потерянном времени.
Немного погодя засобирался «поближе к Москве», ему казалось, что здесь он ничего не достигнет. Переубедить его было невозможно, пришлось продать корову, чтобы нормально собрать в дорогу. А там и в армию призвали. Служил на Черноморском флоте, но заболел и его комиссовали.
Вернулся домой: ни образования, ни специальности. Вот тут-то упёртый характер и помог ему: мало того, что экстерном сдал на аттестат, ещё и преподавателем начал работать в вечерней школе.
 Мечтал  поступить  в  Литературный  институт  им. А.М. Горького. С обучением в Москве я Васю поддержала. Но в институте у него даже документы не приняли, отказали сразу, так  как  не  было ничего  напечатанного. Тогда  он  сдал  документы  в  историко-архивный  институт, но не забыл свою мечту и о ВГИКе.   Так и сдавал вступительные экзамены в оба института в разных  «потоках». Когда сдал в историко - архивный, в письме мне написал, что от радости «плясать хотелось». Сдал и во ВГИК  все  пять экзаменов  на «отлично».  Прошел по конкурсу. Я настояла, чтобы он учился во ВГИКе, потому что там было дневное отделение,  предоставлялось общежитие, а главное - давали стипендию.
  Когда закончил обучение, то на работу по распределению не поехал. Остался в Москве. Жил без прописки, где придётся. Спасибо Румянцевой Ольге Михайловне,* которая прописала его у себя, завсегда привечала. А одно время он даже жил у неё. Я была у неё. Удивительной судьбы и души человек. Свела судьба Васю и Ольгу Михайловну осенью 1960 года в редакции журнала  «Октябрь». Сынок принес туда свои рукописи рассказов. Они очень понравились Румянцевой, и в третьем номере за 1961 год их опубликовали. С той поры Васю стали печатать и в других журналах.  Мой сынок называл её второй мамой, очень любил и уважал.   
В её честь  младшую дочь назвал Ольгой. 

    *Румянцева Ольга Михайловна (1896-1988).    С 1917 года работала в секретариате у В.И .Ленина. В 1936 году окончила институт Красной профессуры в Москве. По образованию - литературовед.
С июля 1941 года работала в журнале «Октябрь» заведующей отделом критики и библиографии, затем заместителем ответственного секретаря, позже - заведующей отделом прозы и вела молодых писателей.               
                * * *
Через  две  недели,  по  просьбе  Марии  Сергеевны,    моя дочь пришла  к  ней  с  Толей  Грековым. Толя помог заколотить посылку. Рассказал Марии Сергеевне, что служит  за  границей.  Его однополчане и местные жители  не  верят, что мать такого  актера и писателя живет в Сибири, в городе, которого и на карте нет. Потом они слушали пластинку, где Шукшин с Федосеевой поют песню «Миленький ты мой». Мария Сергеевна слушала и тихо плакала.
                * * *
В декабре 1977 года проведывали Марию Сергеевну я, Ольга и ее сынок Рома.
Хозяйка, как всегда, приветлива, обходительна. За чаем поведала о том, что её дочь Наташа с сыном Сергеем начали писать книгу о Васе.               
   -Пришли ко мне просмотреть Васины фотографии, а многих  и нет, думаю, кто-то из журналистов, которым давала альбом смотреть, позаимствовал.   
-Так Вы бы, когда показываете фотографии,    никуда не отлучались, смотрели бы вместе, - посоветовала Ольга.    
-Да разве за всеми уследишь?                Наверное, человеку очень нужны были Васины карточки,- и спокойно добавила,- больше, чем мне. Фотографии у нас ещё  есть, иногда  новые присылают. Пусть пользуется.   Возразить было нечего, такая вселенская доброта обескураживала.
На днях вот Саша Лукиных приходил. Был в Москве. С Лёней Куравлёвым поехали на кладбище, а оно на ремонте и туда пускают по особым пропускам.    
Милиционер Куравлёва останавливает: «Вы куда, товарищ»? А Леонид - артист ведь! - глаза скосил и отвечает:  « Я?.. К Шукшину», - и сделал такую «мордочку», что милиционер, наверное, испугался, посчитав его      ненормальным, и  пропустил.
А Сашу направил в   конторку, где ему, как Васиному земляку выдали пропуск.    Она  это говорила и смеялась, хорошо представляя себе, как Леонид мог «состроить мордочку».
Саша часто в Москве бывает и завсегда Васину могилочку посещает. Они ведь знакомы были.               
С этим ремонтом на кладбище и Витя Ащеулов натерпелся. Он живёт и работает в Белокурихе, стихи пишет. Я с ним послала мешочек со сростинской землицей, чтобы он на Васину могилочку высыпал, а его не пустили. Так он поехал к Валере Золотухину домой и хорошо, что     застал того дома. С Золотухиным Витю пропустили, и просьбу мою он выполнил.      
 Все-таки замечательные у нас люди на Алтае: всегда готовы помочь, в чем-то выручить. Вот и Вася мой добрый да жалостливый был, всем старался помочь, всё людское горе на себя примерял. Мне кажется, что он и писателем- то стал, потому что страдал за весь народ.  А то, что иной раз вспылит, да что-нибудь отчебучит, так это не от сердца, это в нём артист играл, чувствовал, умом понимал, что в этот момент только так и надо действовать…
  У него оператор был опытный мастер - Валерий Гинзбург*. А Вася узнаёт, что Толя Заболоцкий** (как-то сынок его знал, может быть учились где-то вместе?), живет в большой нужде, никто его не берёт, потому что он без опыта. И вот  Вася говорит Гинзбургу: «Ты, брат, прости, мужик ты опытный, тебя каждый возьмёт, а я приглашу Заболоцкого».  Взял он Толю. И такой он оказался хороший, безотказный, что сынок  им был очень доволен, очень его почитал.
                * * *
 По приглашению  Марии  Сергеевны  я  пришла  к  ней  на  Рождество 1978 года, принесла  свой  «фирменный» торт. Пока  Мария  Сергеевна  хлопотала  с  чаем, я  справилась  о  её  здоровье.  А  когда  сели  за  стол  и  стали  пить  чай,  я  спросила  Марию  Сергеевну: «Как  Ваша  сноха  поживает,  как  внученьки»?   Хозяйка, тяжело вздохнув, поведала:
- Лида стала редко писать, но по телефону звонит. Видимо,  звонить будет реже, а потом и совсем перестанет.  А внученьки просятся на Алтай. Машенька учится в четвертом классе, а Оленька - в третьем…
У Лиды отец умер спустя год после Васиной  смерти. Он был плановиком, очень хороший человек. Мать - зубной врач - на пенсии. Есть у Лиды еще два брата неженатых,  живут в Ленинграде. Мать у Лиды верующая, много молитв наизусть знает, носит золотой крестик на золотой цепочке. Но близко к себе не допускает.

        *Кинооператора Валерия Гинзбурга В. Шукшин хорошо знал по картине «Когда деревья были большими» и пригласил на съёмку своего первого полнометражного фильма «Живёт такой парень» (1964). И ещё два фильма Шукшина снял Гинзбург: «Ваш сын и брат» и «Странные люди».
        **Анатолий Заболоцкий – заслуженный деятель искусств Белоруссии и России, оператор-постановщик фильмов В. Шукшина «Печки-лавочки», «Калина красная». Автор книги «Шукшин в кадре и за кадром».

  Когда Вася переезжал на новую квартиру, то всю мебель, громадный холодильник Лида увезла родителям в Ленинград. Через год после Васиной кончины она получила машину «Волга». Он на очереди стоял. А в этом году должна закончить строительство дачи,   для писателей выделено место для дач в Подмосковье. 
От Васиной Государственной премии Лиде дали восемь тысяч, а мне – две тысячи, и я тому была очень рада.
Были у нотариуса и, посоветовавшись с Наташей,решили проценты с книг, там гонорар какой, всё Лидии отдать в пользу Васиных дочек.               
Нотариус спрашивает:  «Вы хорошо подумали»? Я ей и отвечаю: «Хорошо. А если у Лидии желание будет нам помочь, то она  и сама деньги послать сможет». 
Я вот из своей пенсии в пятьдесят рублей скопила внучке Наде на сапоги. И Сережа в этом году институт кончает, ему тоже всё новенькое купить или сшить надо. Ну, дал бы Бог здоровья,  справимся, приоденем как жениха.
Мария Сергеевна немного помолчала и продолжила:
- Когда я была в Москве, Вася записал меня в поликлинику Союза писателей. Вот где красота! Около окошек регистратуры всего по два-три человека стоят. Сижу, любуюсь чистотой и красотой. Смотрю, дверь моего кабинета открывается, выходит медработница и объявляет: «Куксина, заходите».  Я по сторонам головой кручу, хочу увидеть   кого вызывают, а сама думаю: надо же, как похожа  на  мою  фамилию,  только  ударением  и отличается. Ну и сижу, выглядываю как родню какую-то. А та девушка прямо ко мне подходит и  строго так говорит: «Вас вызывают. Почему не заходите»?  Я  ей и объяснила, что я Куксина, а не Куксина. Посмеялись.
               
                * * *
Как-то Мария Сергеевна мне позвонила и попросила прийти вместе с мужем. Надо было закрепить бытовой родничок, который Ольга  подарила ей  на  новоселье.
Пришли  в  выходной  день. На звонок открывает дверь незнакомая девушка. Зашли и удивились, увидев  в  прихожей пар  пятнадцать обуви. Девушка поняла наше замешательство и пояснила: «Это экскурсия из пятнадцатой школы и Дома пионеров» Проходим в зал, где Мария Сергеевна говорит о  сыне.
Но  вот  воспоминания  окончены,  на  вопросы  даны  исчерпывающие  ответы,  и учительница  просит  мать  Василия  Макаровича сфотографироваться со всей  группой   на  память. Мария Сергеевна соглашается и просит меня со Степаном  Мартыновичем присоединиться, что мы  с удовольствием и делаем. В знак благодарности учительница дарит гостеприимной хозяйке журнал «Искусство кино» за 1976 год с материалами  о  В.М.Шукшине. Экскурсанты  прощаются  и  уходят. Остались мы втроем. Степан   Мартынович  пошел  на  кухню  закреплять    «родничок». И  пока он там работал, мы разговаривали.  В этот  раз она подробно поведала о сокровенной мечте  сына:
- Васиным заветным желанием было снять фильм о Степане Разине. Он перечитал все архивные материалы в разных городах, исходил и изъездил все места, где верховодил Степан. Я про фильм-то узнала и говорю: «Сынок, тебя же будут четвертовать, я не выдержу, мне же    будет очень тяжело.             
- Мама, будут четвертовать чучело, которое сделают похожим на моего героя,- отвечает он.
- Нет. Мне все равно смотреть тяжело будет…
 И он пообещал, что подумает, как заменить эту сцену.
 Вася мне много историй о Степане Разине рассказывал. Вот одну я хорошо запомнила:  якобы в скале, на Волге, была выдолблена комната, а в ней - стол и лежанка из этой же скалы. После казни люди увидели Разина, выходящим из этой пещеры, и удивлённо спросили: «Как! Ты жив»?!   И Степан ответил: «Да. Меня предали анафеме, и земля меня проклянного не приняла. Вот я снова здесь. И живу».
  Мария Сергеевна вздохнула и продолжила:
-Корабль, которому потом дали имя Шукшина, построенный на Оке, предназначался для съёмок в фильме. Уже были заказаны тысячи костюмов для актеров, но потом дали команду пошив прекратить.    
    Умер мой дитёнок, а с ним и его мечту похоронили.               
                * * *
Одиннадцатого мая 1978 года  принесла Марии Сергеевне проектор. Она давно хотела посмотреть слайды, которые привезла  и  подарила ей преподаватель из Москвы Елена Самойловна Лимарь.
Прямо с порога Мария Сергеевна объявила мне новость:
 - Звонила Надя из Новосибирска, сказала, что шестнадцатого мая там ждут Анатолия Заболоцкого. Будет рассказывать о творческом пути Василия в кино.
Просмотрели часть красочных слайдов: общие виды села Сростки, гору Пикет, старый и новый дом Марии Сергеевны, а также дом в Москве по улице Бочкова, где последние годы жил Василий Макарович и на котором находится мемориальная плита с барельефом Шукшина.
После просмотра слайдов Мария Сергеевна заговорила о своей личной жизни.
-Замужем я была дважды, и оба мужа были моложе меня. Парни ладные, красивые да работящие; только пожилось с каждым по три с половиной года. Макара весной 1933 года арестовали, и где покоятся его косточки, я так и не знаю. Не знаю, где  и Паша похоронен. Он погиб на войне в 1942 году.
Паша-то холостой, молодой, красивее всех в деревне был, а взял меня с двумя детьми и вскоре увёз в село Старая Барда. Хорошо зажили,  во всём ладили. Я забеременела, но никому об этом не говорила и ни о чём не думала. Раздумывать начала позже, да до сих пор жалею, что не туда мои думки направились.
Как-то в бане подходит ко мне женщина и спрашивает: «Мария, ты никак в положении»? Я и говорю, что да, вот уже два с половиной месяца. Села она рядом и давай мне всякие страсти-мордасти рассказывать. А свелось всё к тому, что Паша любить ребёночка будет, ко мне охладеет, а деток моих и замечать перестанет, тем более что Василий отчима не признаёт и всячески это подчёркивает. Всю жизнь своим умом жила, а тут как заворожили, ну и согрешила я перед Богом и Пашей: согласилась. А сделали так, что я в больнице оказалась. Четыре раза следователь приходил, всё выспрашивал, чьих это рук дело? Я знала, что подсудное это всё и отвечала, что надорвалась, и само всё получилось. Он, конечно, не поверил, но дело заводить не стал. Те женщины каждый день в больницу ко мне ходили, передачи носили, плакали, умоляли, чтобы  не выдавала. И каждый раз их успокаивала: мол, сама  дура, что согласилась, а потому и на себя всё взяла. Вот только сейчас Вам и сказываю, как это было. После того не могла я больше забеременеть. Хочу съездить в Москву, но даже в Сростки меня Бог не пускает, думаю, за этот грех.

Потом Павел купил у своей сестры Анны в Сростках часть дома. Стали жить там, а в 1940 году сняли квартиру в Бийске и переехали туда.  Я начала учиться на годичных курсах кройки и шитья. Паша устроился работать на кожевенный завод. Дети учились  в шестой школе. А тут война.
В июле 1941 года Павла призвали, а перед отправкой на фронт три дня на площади перед вокзалом держали, и я с ним там всё это время была. Отправляли партиями, а народу – видимо-невидимо и теплушек-то не хватало. Где-то в голос ревут, где-то песни поют и пляшут, где-то своих успокаивают, мол, мы этого фрица шапками закидаем и через месяц - два дома будем. Эх, кабы так. Проводила я Павла на фронт, а  с детьми перебралась обратно в Сростки: как-никак свой дом с огородиком, опять же – родня, знакомые. Мне казалось, что там нам легче будет пережить это трудное время.
Помолчали, думая каждая о своём, а, в общем-то, о войне, и тут я вспомнила про письмо от Ольги из Москвы. Достала из сумочки, стала читать. Написано выразительно, трогательно, особенно про могилку Шукшина.
Дослушав письмо, Мария Сергеевна сказала:
 - Вот она, доченька Ваша, какая молодец, сходила, хотя там и ремонт, и не пускают. Значит, было желание. Приедет, пусть ко мне зайдет, порасскажет, как там всё есть. Я тоже на днях привет из Москвы получила: посылочкой Лида халатик тёпленький прислала. Но я их как-то не ношу, отдам  Наташе.
                * * *
   Некоторое время спустя мне позвонила Мария Сергеевна и сообщила, что из Харькова от Васиного сослуживца получила письмо и просила зайти.  Я пришла, прочитала  письмо от Валентина Александровича Мерзликина.
   Он сообщает, что в Севастополь, в «Курортную газету» направил свои воспоминания о времени, когда он с Василием Макаровичем служил на флоте, там же будут напечатаны стихи Александра Михайловича Маевского, служившего вместе с ними. Обсудив эти новости, Мария Сергеевна рассказала о первой жене Василия  Марии Ивановне Шумской.
    -Сейчас Маруся в Майме живет. Работает в школе преподавателем немецкого языка.
  Она самая хорошенькая была из сростинских девчонок. Васиным выбором я была довольна, тем более, что и родители Маруси были уважаемые в селе люди. Но вот уехал Вася в Москву вскоре после свадьбы, а там видишь, какие люди? Особенно артистки. Вот и всё, не вернулся к ней.
   Вышла замуж. Жили хорошо. Но как-то увидела Васю в картине «Мишка, Серёга и я», пришла домой вся заплаканная. Муж начал ругаться, и она ушла от него. Совсем ушла.
    Потом Маруся вышла за шофера. Как человек, говорят, он был хороший, но здорово пил. Однажды, идя домой пьяненьким, оступился в яму с расплавленным на солнце гудроном и стал тонуть. Сторож шум-крик услыхал, прибежал, набросал ему досок, чтобы тот хотя бы на руках держался и бегом в сторожку вызывать милицию.
    Участковый приехал, а бедолага уже по шею в смоле. Милиционер – на мотоцикл да за подъёмным краном. Вытащили страдальца и отвезли в сростинскую больницу. Медперсонал растерялся, даже в Бийск звонили, советовались, что делать? В общем, волосы лесенкой остригли и потихоньку соляркой отмыли. Я тогда на уколы ходила и видела его там.
 Когда Маруся узнала, что Вася умер, очень плакала и переживала. Муж ей говорит: «Что ж ты убиваешься? Ведь ты, считай, с ним и не жила». А она ему отвечает: «Да, да, не жила, а он бы пусть жил на земле».
    Чувствовалось, что судьба Марии Ивановны ей не безразлична; похоже, любит она бывшую сноху, жалеет её.               
    За чаем  хозяйка заговорила о снах.
 - Снов много вижу. Говорят, что каждый из них что-то значит, а как толковать их - не знаю. Часто вижу зятя. Красивый был, главным ветеринарным врачом работал. Умер на операционном столе в Новосибирске. У него всё голова болела. Шесть раз делали спинно-мозговую пункцию, исследовали на все болезни. На седьмой раз жидкость не пошла. Прокололи мозговую оболочку где-то выше лба, так он и умер. Оказалось, что у него была опухоль головного мозга. Вот она его и мучила.
Недавно видела его во  сне: бежит к нему Надя, его дочь, моя внучка и говорит: «Папа, папа, а у нас птичка гнездышко свила и там два яичка лежат». Он ей отвечает: « Вот и хорошо»,- и улыбается.
Наде в это время надо было сдавать экзамены в институте, я и подумала, что должна сдать. И сдала.
- А мне, кажется, что Надюша замуж собирается, своё гнездышко вить будет,- сказала я.
- Может и так,- согласилась Мария Сергеевна и продолжила,- вот Васеньку  так  хочу увидеть, так хочу, а не могу.
Третьего  дня  странный  сон  приснился:  будто бы там, где у нас кирпичи сушат, это за Сростками, народ толпится  и всё одни мужики. А  мне вроде надо идти куда-то дальше, я их расталкиваю и иду.
Вдруг вижу: Макар сидит. Мне неловко стало. Как-то надо ему сказать, что я перед ним виновата. Я и говорю: «Макарушка, я ведь замуж выходила». А он и отвечает: «Знаю, знаю. Он тоже здесь». Я оробела, даже испугалась и спрашиваю: « Где же?»
- Да вот там, в шестом стрелковом батальоне, -  и махнул рукой куда-то в темноту.
Проснулась  я и думаю: что они-то все ТАМ, но офицеры да солдатики как бы наособицу, отдельно.
               
             А за неделю до этого сна  видела тятю. Он у себя в завозне (столярная мастерская) и там чистота идеальная, все  инструменты аккуратно разложены, пилы блестят. Я ему говорю: «Тятя, у тебя всегда порядок, а тут всё чище и чище становится». А около верстака заметила с пригоршню мелких-мелких стружек  и решила их убрать. Подошла и вижу, что  из этой кучки торчит красный зуб. Толкнула его ногой, а там два гребешка и зубья от гребёлок. Один гребешок цел, но как-то весь съёжился, а у второго - середины нет. По краям зубья есть, а в середине нет. Я поняла сон так: Макар умер замученным, измождённым. А у Павла, наверное, было осколочное ранение в живот, вся «середина» и вывалилась.
- Да, Мария Сергеевна, в  войну  ранение в живот  было
смертельным приговором. Я всю Отечественную была полевым хирургом - насмотрелась, особенно в сражении  на Курской дуге. Наш полевой госпиталь  находился  под  Прохоровкой  рядом с передовой. Начался бой и к нам хлынул поток раненых. Прямо на землю укладывали  с тяжёлыми ранениями и тут же определяли, кого сразу к хирургам, а кто - подождёт. С ранениями в живот, по негласному указу, оставляли «на потом». Операция эта сложная, долгая, а с теми  медикаментами, что были, почти безрезультатная. За это время, по другим ранениям, можно было спасти три-четыре человека.
Хирурги и весь медперсонал работали сутками, а раненых бойцов всё везли и везли. Санитаров не хватало.   Запомнился такой случай: бойцу ампутировали изуродованную миной ногу. Держал её во время операции легко - раненый, его попросили помочь. Этот помощник, был на грани психического срыва: от операционного стола, с безумными от страха глазами, на четвереньках он  выполз из операционной, волоча за собой отрезанную ногу. Мужчины не выдерживали, а мы, молодые девушки, пересиливая усталость, работали и работали, чтобы спасти как можно больше раненых. Что удивительно, как к терапевту ко мне не было ни одного обращения. Видимо тяготы службы, постоянное напряжение подстегивали скрытые силы самозащиты организма.
Поговорили ещё немного о войне и вдруг Мария Сергеевна спросила:
   - А Вы, Людмила Сергеевна, в гадания верите?
   - Нет. Не верю. И никогда не гадала.
   - А я как-то уверовала, давно уверовала, хотя говорят - грех   это.
     А дело было так: получила я похоронку на Павла, а душа противится эту смерть принять. Думка  такая, а вдруг он живой, только раненый. Неделю сама не своя ходила:  на работе и дома все о Павле думала.   И надумала поехать в соседнее село к гадалке. В народе молва ходила, что она порченая.
Приехала. Захожу к ней. Она на меня глянула и говорит: «А сёдняшний день-то не для ворожбы». Чуток помолчала, о чем-то думая, и продолжила: «Ну, да ладно. Ты же сюда ехала. Проходи».
У меня денег не было, я мнусь, думаю,  как бы ей сказать об этом. А она словно мои мысли читает и говорит: «Ну и что, что у тебя денег нет. Зато у тебя пироги есть, я знаю. Дашь пироги. Мне еще лучше будет, муку-то ноне трудно достать».
Только карты раскинула, да как закричит, я аж перепугалась: «Мертвый он у тебя! Мертвый! И похоронку ты получила. И она у тебя сейчас с собой».
- Я ей и говорю, что не сказывала потому, что не верила в Пашину смерть, а теперь уверовала.
Вообще Мария Сергеевна часто меня удивляла своим житейским кругозором, своими размышлениями и умозаключениями. И рассказывала так хорошо, так выпукло, что её хотелось слушать и слушать.  Думается мне, что этот дар рассказчика Василию достался от матери.   
Я, например, никогда не верила ни в какую чертовщину и гадания. Не задумывалась, какая разница, да и вообще есть ли она, между религиозным и верующим человеком?  По рассуждениям Марии Сергеевны эта разница есть.
-Вот мать Лидии Федосеевой -  человек верующий: читает Библию, знает все божеские законы, соблюдает посты, регулярно ходит в церковь, исповедуется и причащается. А я  себя не могу назвать верующей, потому что  только с верою молюсь. Да и молитвы знаю только самые необходимые. Знаю заповеди, стараюсь жить по ним, но в церкви бываю редко. Получается, что я только религиозная.
                * * *
Приехала моя дочь Ольга из Москвы. Как просила Мария Сергеевна, 27.06.78 мы пришли к ней.
 Оля рассказала, что могила Василия Макаровича ухожена, вся в цветах. И народ идет и идет к нему. Мария Сергеевна всплакнула, а, успокоившись, вдруг спросила:
-Это правда, что черви едят в земле покойников?- и  сама же ответила,- да-да, я знаю,…едят. Но не всех же едят?!
Ей, как матери, была противна мысль, что её Васю кто-то или что-то ТАМ может  побеспокоить.
За чаем, с московскими гостинцами, Мария Сергеевна призналась, что сюжет рассказа «Волки» сын узнал от неё. Какие-то фрагменты из её повествований включил в роман   «Любавины».
Т. е., выполняя просьбу сына что-нибудь рассказать интересное, она становилась первоисточником некоторых его произведений.
- Мальчишкой ничего и никого не боялся. А тут однажды приехал погостить, я попросила его курицу зарубить, а он не сладил, только поранил.  Курица по двору мечется, кровь из неё хлещет;  Вася побледнел, топор отшвырнул и в дом ушёл. Пришлось соседу всё доделывать. Вкусная,  наваристая лапша с курочкой  получилась, только сыночек  к  ней не притронулся – всё переживал. 
Как-то, приехав в очередной раз погостить, Василий привёз и подарил Феде Телелецких гарусовый свитер, сапоги, часы и что-то еще. Так Федя месяц ходил по селу и всем обновками хвастался.   Да-а. Божий человек был Федя, Царствие ему небесное, погиб Феденька, трагически погиб... Сыночек-то мой любил слушать его наигрыши. Откуда что у Феди бралось, но он мог  часами играть на своей любимой балалайке, а Вася – слушать.
- Вот о курицах заговорила и вспомнила один случай. Когда Елена Самойловна Лимарь во второй раз здесь была, то её пригласили прочитать лекцию о творчестве моего сына. Приехала за нами машина. Лекцию Елена Самойловна прочитала. Дали подарки: ей две книги, а мне - большую коробку. Что в ней находится,  не сказали, а спросить неудобно. Так  любопытство меня всю обратную дорогу распирало. Приехали, я и спрашиваю Елену Самойловну: «А что в коробке?»
- Да курочки, курочки. Только что заколотые.
- Мы их стали ощипывать. Сидит моя гостья в фартучке, работает. А я вижу, что она этого делать не умеет, не приучена: я три тушки обихожу, а она только одну. А женщина замечательная, обещала ко мне ещё приехать.
Мария Сергеевна встала, подошла  к  столу, где  лежали бумаги, взяла листок. С ним  вернулась  обратно и  протянула Ольге.
- Вот, Оля,  прочитай. Это её стихотворение. Вслух читай. Пусть и мама послушает.
 Стихотворение Елены Самойловны задело «за живое». Такое мог написать только большой души человек,  любящий и понимающий творчество Василия Макаровича, читающий его сокровенные  мысли между строк.
                Год прошел.
                Как же людям тебя не хватает.
      Год прошел, а народ все идет.
       Словом добрым тебя поминает
                На могилку букеты кладет.
                Жил ты яростно, бился  бесстрашно,
                Ради правды себя не жалел.
                Пал в строю ты, как воин отважный-
                Вот он, гения тяжкий удел!
      Ничего уж нельзя тут поделать
       Плачем мы, об утрате скорбя…
  Как земля без тебя опустела,
      Как искусство мертво без тебя.
          
  Когда Ольга закончила читать, Мария Сергеевна сказала: «Елена Самойловна никогда Васю не встречала, но для неё он  и Вячеслав Тихонов - самые любимые киноактёры.
Мы засобирались домой. Мария Сергеевна попросила нас  задержаться и вышла из кухни. Минут через пять она вошла с книгой в руках и сказала: «Эту книгу написала Нина Павловна Толчёнова - критик и искусствовед из Москвы. Она часто Васю расспрашивала о подробностях его жизни, о творческих планах. Он ей всё рассказывал, но иногда, стесняясь такого интереса к себе, отказывался от встреч, ссылаясь на нехватку времени. Вот, Оленька, дарю её  тебе.
Книга « Василий Шукшин - его земля и люди» была с дарственной надписью: « На память Оле о Шукшине Василии  Макаровиче, от его  матери  Марии  С.  Бийск.  1978 год».     И это был второй знак судьбы.               
                * * *
Восьмого августа зашла к Марии Сергеевне, чтобы попросить её автограф на книге В.М. Шукшина « Беседы при ясной луне». У неё в это время гостевала дочь Наталья с сыном и невесткой. Сидели, кушали. Сегодня Сергея провожают в армию.
Пожелания в книге написала Наталья Макаровна. Эту книгу я увезу в Харьков, чтобы на встрече фронтовиков подарить своей боевой подруге.               
              * * *
19 октября 1978 года.  Открывая дверь, Мария Сергеевна мне  радостно объявила: « Я от Оли получила поздравительную телеграмму. Телеграмм тридцать пришло. И как только люди помнят о моём дне рождения»?!
Прошли в зал, присели на диван. Мария Сергеевна спросила:   « Оля в аспирантуру поступила?»
-Да. Поступила.
- Ох, как я рада и люблю тех, кто учится,- и заплакала. Смахнув слёзы концом головного платка, начала рассказывать последние
новости:
- Толя Заболоцкий приезжал. Снимал меня и других. Аппаратуру  брал в Минске, где он сейчас и живет. Фильм собирается назвать «Сердце матери», будет он всего минут на двадцать.  Я с Толей      
 М.С.Шукшина и кинооператор А.Д.Заболоцкий.
                Фото В.Ащеулова.
долго разговаривала и  узнала, что Вася помогал ему получить в Москве однокомнатную квартиру. А первое время Вася даже содержал его на свои деньги. И Толя ему за всё  очень благодарен. Собирался вскоре опять приехать, но командировку не дали, а своих денег не подкопил ещё. Буду ждать.
                * * *
  20 ноября 1978 года   зашла к Марии Сергеевне.
Опять разговоры,  воспоминания.
- За могилочку сына я спокойна, за ней Елена Самойловна и Екатерина Ивановна приглядывают. Вот на днях от них письмо получила. Пишут, что расшитое мною полотенце, которое было на могилке, сторожа велели убрать,  мол  украсть могут. Убрали. А ещё  в своем письме Лимарь пишет о чуде: были они недавно на Васиной могилке и увидели летающую бабочку. Эта  бабочка круг сделает и прилетит, круг сделает и прилетит. И так много раз. Они свечку зажгли, поставили. Бабочка подлетела, села возле неё и долго-долго не улетала.
А я так думаю, ну какая бабочка поздней  осенью? Это Васина душа летала…               
Вот  вспомнилось:   от морга  где был гроб с Васей, отвезли меня на озеро.               
Мне показалось, что оно не очень далеко. Там синяя прозрачная вода, оно огорожено, его оберегают.
А в прошлом на этом месте был построен самый большой храм. Но началась бесовщина, церкви стали ломать, и эту тоже уничтожили. А зачем ломали? Вот и у нас в Сростках церковку, в которой я Васю крестила, сломали.               
Ну, так вот, что мне рассказали там, у озера. Сломали, значит, церковь-то и надумали на том месте строить какое-то учреждение. Заложили фундамент. Приходят строители утром, а его нету. Снова выложили фундамент больших размеров, и опять он сквозь землю провалился. А вскоре на этом месте появилось озеро и его назвали  «Святым озером».               
 - Мария Сергеевна, это был храм Христа Спасителя. Когда его ломали и взрывали, я была там. Мне было  лет десять и увиденное потрясло меня на всю жизнь. Мы тогда в Москве жили. Мой отец, Сергей Дмитриевич Крыга - инженер-химик, преподавал в московской артиллерийской школе имени товарища Красина. Одарённый был человек и пел прекрасно, даже по радио выступал. Объявление его номера часто, дурачась, повторяла младшая сестра: «Музыка Грига – поёт Крыга»,- и смеялась. Это созвучие в фамилиях её очень забавляло.
Папа и деньги внес на кооперативную квартиру в доме для военных в Москве. Тогда такое строительство уже практиковалось. Но начались репрессии против военных. Он, уволившись с работы и «забыв» о квартире в строящемся доме, спешно увез семью в Бийск, где в это время уже жил мамин отец Афанасий Михайлович. А мамин брат, Михаил Афанасьевич Лисавенко - садовод - будущий академик, возглавлял первый в Сибири опорный пункт научно-исследовательского института плодоводства им. Мичурина в Ойрот-Туре  (нынешний Горно-Алтайск). Со временем папа устроился работать в медучилище преподавателем химии.
 Но аресты проходили и в Бийске. Мы стали обнаруживать под окнами на снегу чьи-то следы. Кто-то    интересовался нашей семьей. В марте 1938 года арестовали моего 68-летнего деда и в этом  же  месяце  расстреляли. Спасло нас от репрессий, я думаю, личное «благословение» И.В. Мичурина  маминому брату – садоводу М. А. Лисавенко. А в 1940 году, от рук неизвестного убийцы, погибла моя младшая сестра Ирина. Ей было 18 лет. Отец этого перенести не смог – его парализовало. Умер он от  декампенсированного порока сердца в шестьдесят лет.

После общих воспоминаний о репрессиях 30-х годов Мария Сергеевна опять заговорила о сыне.
- Вот однажды сидит Вася в своей комнате, на машинке печатает. А когда он работал, то мухи летать боялись, страсть как не любил, когда его что-нибудь отвлекало. Тут дверь открывается,  и раздается бесцеремонный топот по кухне. Услышав, что кто-то к нам пришел, Вася печатать перестал. А это возчик зашёл, навоз привёз и я должна была отдать ему денег на бутылку водки. Зашёл, значит, и говорит: «Сын у тебя коммунист, знатный человек, дочь - учительница, а у тебя все углы в иконах». А я ему: «Ты зачем пришёл? За деньгами? На! Получай! И ступай себе с Богом… своих учить». Возчик ушёл. Выходит из комнаты Вася, смеётся.
- Ну, мама, молодец: р-раз и отшила, а я-то подумал, что сейчас с ним объясняться целый час будешь».  - Обнял меня и расцеловал.
Сынок мне ни про иконы, ни про Бога никогда ничего не говорил. Уважал меня и нашу веру...         
                * * *
У Марии Сергеевны было активное восприятие жизни, умение разбираться в людях, остро мыслить, радоваться и шутить, понимать и воспринимать прекрасное, но она могла и постоять за себя, кого-то «поставить на место». Однажды, я с Ольгой застали у неё родственника. Пожилой, под хмельком, небрежного вида, но с желанием «быть на уровне», мужчина оживился: «Мань, а это кто»? – тихо спросил он хозяйку.
   -Мой врач с дочерью, - ответила она.
   -Какой врач-то? Чё лечит?
   -Не по твоей болезни и не по твоей части,- довольно резко и решительно ответила Мария Сергеевна, показав этим, что разговор с ним окончен и тому пора уходить.
Гость ушёл, а хозяйка  прокомментировала: «Родственник. Совсем запился, конём бы его топтать. Таких уже никакие врачи не вылечат»     Расположились в зале. И опять разговоры, воспоминания.
Когда детки совсем маленькие были, то с Катуни не вылазили, до посинения купались.  Я очень  боялась, что простынут или, упаси Господи, утонут. Река-то своенравная, многих погубила.   Васе тогда лет семь было. Стала его брать с собой на раскорчёвку, это чтобы от купания отвлечь. А Наташа, мы её Талей звали, одна в доме оставаться боялась. Так я разгребу картофельные кусты в огороде, на этот пятачок раструшу ворох травы, принесу тряпочки, кукол, вот она и играет, пока мы не придём.   За корчевание пней давали два - три трудодня, их выгодно было корчевать: трудодень тогда стоил  двенадцать  копеек.   
Отец мой подарил Васятке топорик. Ох, как он ему был рад, первое время  чуть не спал с ним. Так на раскорчёвку он всегда его с собой брал, да еще  большую верёвку, а  я - лом и лопату.
Вот работаем. Смотрю, а рубашка  у дитёнка-то вся мокрая, со лба пот капает. Говорю ему: «Отдохни, сыночек, намаялся уж».
- Нет,- отвечает,- не устал я, мама, просто жарко.
- А как пень-то одолеем, выдернем, уж как он доволен, как радуется.
 На обратном пути ещё и другим женщинам поможет что-нибудь поднести. А те, назавтра, принесут пирожков, угощают Васю.
О, Господи, наворочала работы за жизнь вспомнить страшно. А что поделаешь, деток-то поднимать надо было: кормить, поить, одевать, обувать, учить, а всё одна. Я никакой работы не гнушалась: сено стоговала, кухарила, уборщицей, истопником, со скотиной в колхозе и дома управлялась. Уж потом на парикмахера выучилась. Да и дома без дела не сидела: шила, дорожки ткала, носки, кружки вязала, вышивала, на швейной машинке ришелье выбивала. Что-то на продажу, что-то для дома.
Когда артист, который играл в фильме «Два Федора», вот фамилию его запамятовала, сказал написанные где-то Васей слова: «Так устал, будто бы пни выкорчёвывал», - я заплакала.
- Милый мой дитёнок, маленький мой мужичок, так маме свое худенькое плечико во всякой работе  и подставлял, и не жаловался. Понимал, всё уже понимал, как маме трудно. И в войну работал наравне со взрослыми, характер не позволял отставать, вот и надорвался, и спину сорвал….
-  Я и сейчас без работы не сижу; или вяжу, или вышиваю, -  Мария  Сергеевна показывает нам вышитые покрывала, занавески, наволочки, полотенца. -  Вот делаю все одинаковое для внучат Сережи и Нади.      
                * * *
       В следующее своё посещение я поинтересовалась:
-  Что новенького в Москве?
Мария Сергеевна тяжело вздохнула и ответила:
  - Вот получила от Лиды письмо. Пишет, что есть у неё человек, и он очень помогает. Что поделаешь, живой о живом думает. Лишь бы внученькам хорошо было…

Мария Сергеевна встала, прошла в комнату и скоро вернулась с раскрытой тетрадкой.
    - Вот, Людмила Сергеевна, прочитайте. Это Наталья записала свой сон перед Петровым днем с четверга на пятницу.               
                ( Пересказываю, как запомнила).
   «Не знаю, в какой местности и в какой комнате я с Васей танцую. Он ничего не спрашивает, только на мои вопросы отвечает».               
     - Что сейчас делаешь?
     - Стихи пишу.
     - Ты же не писал стихов.
     - Теперь пишу.
     - Там пьют, на том  свете?
     - Пьют.
     - И дерутся?
     - Дерутся.  Дураков везде хватает.
    - А Лиду видел?
     - Видел.
     - А детей?
 Он проваливается, исчезает, а я танцую, но с другим парнем. Потом вдруг -  опять с Васей».
Когда я закончила читать, Мария Сергеевна начала «толковать» этот сон.
- Таля танцевала – это к болезни. На сороковой день Васиной смерти она встать не могла, так болела. Теперь насчет того, что на том свете пьют. Не надо поминать водкой. В последние поминки в четыре года у меня был кагор, я всем сказала так: «Вот этим вином Васю помяните, а водку пейте за своё  здоровье».  Вася исчезает после вопроса «как дети»?- Это он переживает за них.
Ему хотелось, чтобы одна из дочек стала переводчицей. Устроил Машу и Олю в спецшколу с углубленным изучением английского языка. А Лида, после Васиной смерти, взяла и перевела их в обычную.    Вот так, Людмила Сергеевна, и живу воспоминаниями. Когда народ возле меня, то Вася вроде живой и рассказываю о нём с гордостью. А как останусь одна, так душа и глаза заплачут. Брожу по квартире, Васины фотографии целую, да с ними и разговариваю.
                * * *
    24 ноября 1978 года. Кто бы мог подумать, что эта встреча  с Марией Сергеевной окажется последней.
В зале меня заинтересовала картина, на которой был изображён Василий Макарович со своим дочками. Это заметила Мария Сергеевна:
   -Картину эту, по моей просьбе,  выполнила  московская художница Романова Елена Борисовна. Захотелось мне, чтобы мой сынок и мои внученьки всегда со мной были. Вот Елена Борисовна нарисовала и мне  подарила.
Она недавно у меня была, рассказывала, что в Москве есть ещё  её  картина, похожая на эту, только там и Лида с ними нарисована.  Жила целую неделю. Ездила в Сростки была в музее.  Очень  хороший  художник. Её и за границу приглашают.   
Господи. Ну, так все хорошо пошло: и признали, и обласкали, и награждали...   За здоровьем следить стал: последние девять лет спиртного в рот не брал. До этого употреблял, особенно в хорошей компании или с земляками, когда из   Москвы приезжал.         
А   как язва  двенадцатиперстной кишки скрутила, так и заявил: «Сила воли у меня есть, всё, пить бросаю».            
Врачи после вскрытия сказали, что его желудок как у семнадцатилетнего, а от язвы - уплотнение с пшённое зернышко…
На похоронах близко от меня были  Нина Васильевна Попова* и, совсем рядом,
ее дочь - Ренита  Григорьева, режиссер «Мосфильма». Она и её муж  Юрий   Валентинович учились с Васей, потом вместе работали над фильмом «Живёт такой парень» и очень сдружились. Ренита Андреевна во всякий мой приезд приглашала к себе домой или на дачу. Раза два я у них гостила. Принимали как родную мать. Возили  на кладбище на могилку к сыночку, фотографировали, очень много приятного о Васе рассказывали. Но хотелось подольше с Васиными девочками побыть и иногда я отказывалась от их доброго приглашения.       
Внученьки изредка писали письма, а сейчас и не пишут вовсе.
В этот раз мы говорили особенно долго. На прощание Мария Сергеевна подарила мне свои фотографии: на одной она ещё молодая, на второй – сидит на диване, а по бокам, на спинке дивана, портрет Василия Макаровича и его посмертная маска.
                * * *
       В декабре Мария Сергеевна позвонила мне и сообщила, что врачи настоятельно советуют «что-то у глаза прооперировать» и, скорее всего, она согласится. Так что её какое-то время дома не будет.
      - А как выпишут, я  Вам обязательно позвоню.
Это были последние слова, которые  я услышала от Марии Сергеевны.
Разговорилась с соседкой и узнала следующее: Марию Сергеевну положили во вторую больницу для удаления бородавки на веке глаза. Наталья ревела белугой, (видимо душа чувствовала, что мама умрёт), но все обошлось - операция прошла успешно.
Марию Сергеевну уже готовили к выписке, но тут в столовой с ней произошёл несчастный случай: она села на сломанный табурет, у которого ножки разъезжаются в разные стороны. Мария Сергеевна, падая навзничь, ударилась головой о другой табурет. Ей стало плохо, наступила частичная парализация, она еле-еле выговаривала слова. Её срочно перевели из глазного отделения в терапевтическое, где она и умерла семнадцатого января.               
                * * *
Совершенно случайно, девятнадцатого января 1979года,от Нины Коноваловой узнаю,
что сегодня похороны Марии Сергеевны.
Прощание проходит в клубе «Молмаш», и скоро её повезут хоронить в Сростки. Для меня это был двойным ударом: сама смерть Марии Сергеевны и то, что я могла опоздать на прощание. Успела к самому выносу.
Провожающие стояли шпалерой, музыканты - наготове. Из дверей клуба начали выходить люди с венками. Затем на плечах вынесли гроб; обитый черным материалом и черными же рюшами. Когда его проносили мимо  меня, я поднялась на цыпочки и положила в ноги усопшей красные тюльпаны. Заплакала. Гроб поставили в автобус.   
    *Попова Нина Васильевна - Советский общественный и государственный
деятель. В 1945-57 секретарь ВЦСПС, одновременно в 1945-68 председатель Комитета советских женщин. В 1958-75 председатель Президиума Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами. Международная Ленинская премия в 1953 году.               
   В грузовик, где стояла голубого цвета оградка, погрузили венки. Их было очень много.
Народ расположился в четырех больших автобусах. В колонне  ещё пять-шесть легковых машин, «скорая помощь» и машина ГАИ. Километров десять ехали медленно, затем скорость увеличилась.
В автобусе были преимущественно сотрудники котельного завода.
На похороны бабушки Сережу отпустили из армии, Надя приехала из Новосибирска. Прилетели из Москвы Ренита Андреевна Григорьева и оператор  Анатолий Дмитриевич Заболоцкий. Кто-то ещё вылетел из Москвы, но опоздал, застрял в Новосибирске. От Л.Н.Федосеевой пришла из Ленинграда телеграмма: «Не приеду. Нахожусь при больной
Вот и  Сростки. Процессия пополняется школьниками, которые несут портрет Марии Сергеевны. Подходят местные жители. Прибавляются венки, цветы. Гроб несут на руках до  музея В.М.Шукшина.
Там  его хотели поставить в машину, чтобы везти на кладбище, но родственники воспротивились и до самой могилы гроб с телом Марии Сергеевны несли на руках.
Слева от приготовленной могилы поставили венки, там же - на сугробах - толпились школьники. Впереди, на высотке, маячили фоторепортеры и фотографы. У дороги стояли музыканты бийского военного духового оркестра. Мороз где-то минус двадцать. По сибирским меркам - несильный, но если долго стоять, начинает пробирать до костей. Сквозь серые тучи нет-нет, да и проглянет мутное солнце. 
Траурный  митинг открывает  какой-то  сростинский  начальник.  Он оговаривается, называя Марию Сергеевну  Марией Алексеевной.   Ну что ж,  бывает.
Затем слово предоставляется председателю культуры горисполкома Анатолию Гавриловичу Андронову. Прощальную речь произнесла завуч сростинской школы Ядыкина Надежда Алексеевна. Выступил Анатолий Дмитриевич Заболоцкий, который привез горсть земли с могилы Василия Шукшина. Тепло и задушевно  вспоминала о Марии Сергеевне Ренита Андреевна  Григорьева. Было еще несколько выступающих, но их речи расслышать было невозможно.  В конце митинга зачитали телеграммы с соболезнованиями…
Под траурную музыку совершили погребение, и пока всё не было закончено, музыканты  продолжал играть.
После поминального обеда в сростинской столовой поехали в Бийск. Получилось так, что обратную дорогу я ехала в  машине с Натальей Макаровной и внуками умершей. Наталья Макаровна почти всех знала,  называла по имени-отчеству, приглашала в материну  квартиру на поминальный ужин. Но у меня уже не было сил, я вышла на привокзальной остановке и побрела домой. Было  семь часов вечера. Я шла и все думала о Марии Сергеевне. Годы общения нас сблизили, я потеряла родственную душу, дорогого для меня человека.
 
                Прощайте, Мария Сергеевна.


                Послесловие.
   
    В последний путь Марию Сергеевну Куксину проводили в Крещение, 19 января 1979 года. Это был мой первый московский год из трёх аспирантских лет. В тот день я была в Ленинской библиотеке на встрече с замечательным русским писателем Ф.А.Абрамовым. Говоря о значении Шукшина в нашей культуре, об их личных взаимоотношениях, Фёдор Александрович сказал, что ему сегодня сообщили о смерти и похоронах матери Шукшина. На следующий день я позвонила в Бийск, и от мамы узнала подробности.
   У башкирского  поэта Мустая Карима есть мысль о том, что человек не должен исчислять  свою жизнь со дня  рождения. Исчисление это нужно вести со дня рождения его матери. В.М. Шукшин так и мыслил: он – продолжение своей матери, единое целое с ней. Между матерью и сыном всегда было удивительное единение, постоянная мистическая связь. Потомственная крестьянка, взращённая в условиях старой патриархальной деревни, закончила лишь два класса  церковно-приходской школы, но понимала, по словам сына, «не менее министра». Она для детей была не просто матерью, но и  помощницей в высоком смысле слова. Их ангелом – хранителем.
     Сына Мария Сергеевна одарила чувством слова, слова живого русского языка.  Нередко она была первым его читателем, неравнодушным и строгим зрителем его игры в кино, взыскательным критиком его кинофильмов. Она – научный консультант его романа «Любавины». Без помощи матери Василий Макарович на свой первый роман, наверное бы,  не решился. Мария Сергеевна – кладезь познаний старины, быта алтайской деревни, обычаев, празднеств, старинных песен, пословиц, поговорок, весёлых побасёнок и своих жизненных наблюдений.
     Много полезного взял от неё Василий Макарович. Значимость материнского духовного молока он оценил по достоинству: «Я у неё учился писать рассказы».
   Когда было голодно и холодно, в их избе звучала гармошка,  которую Василий Макарович освоил «самоучкой», и пелись песни.   Эту любовь к русской старинной песне, (да и песне вообще) привитую матерью, брат и сестра пронесут через всю жизнь.
Всё, что потом Василий Макарович напишет о земляках,  можно назвать достойной песней об Алтае. А воспоминания Наталии Макаровны – песней о брате, об их общем нелёгком детстве.
    Я познакомилась с Марией Сергеевной в самом конце 1972 года, когда её сын был ещё жив, но и тогда, помню, глаза её излучали печаль, а лицо, обрамлённое тёмным платком, - застаревшую скорбь и усталость. При первой встрече я   несколько робела. Со временем отношения наши  стали  дружескими: бывая у неё, я чувствовала себя уютно, по-домашнему. Слушала её рассказы о сыне и как русский человек, как филолог восхищалась её слогом, её памятью. Корю себя за то, что многое из услышанного не  записала, по молодости была уверена, что такое забыть нельзя. Увы, со временем воспоминания  померкли, а кое-что забылось. Но, благодаря тому же времени, мать и сын становятся для меня всё роднее и  понятне.  Слава Богу, моя мама встречи и беседы с Марией Сергеевной записывала. Спасибо ей за это. Знаю, что обращусь к  её дневникам  ещё не раз.
     Мария Сергеевна большую часть жизни прожила в селе.  Моя мама никогда не жила в деревне, родилась в городе Ачинске, училась в городах Коломне, Москве. В Томске  закончила медицинский институт. Участница сражений на Воронежском, Степном, втором Украинском фронтах. Принимала участие в освобождении от врага Украины, Молдавии, Румынии, Венгрии, Австрии. Победу встретила в Чехословакии. Награждена двумя орденами Красной Звезды, орденом Великой Отечественной войны второй степени, 17 медалями, знаком «Гвардия».
     У этих женщин разный жизненный опыт, но судьба одного поколения: репрессии 30-ых годов, тяготы военных лет, трудное послевоенное время и забота о детях - сблизила эти сильные, неординарные личности.
     Когда-то В.М. Шукшин написал слова, которые смело можно отнести к ним обеим: «Я не склонен ни к преувеличению, ни к преуменьшению национальных достоинств русского человека, но то, что я видел, что привык видеть с малых лет, заставляет сказать: столько, сколько может вынести русская женщина, сколько она вынесла, вряд ли кто сможет больше, и не приведи судьба никому на земле столько вынести. Не надо».