Библиотека

        Книжки были сплошь незнакомые. Он доставал их одну за другой, вглядывался в обложку, изредка интересовался годом издания, перелистывал несколько страниц и аккуратно ставил обратно на свое место. Именно этим и были ему когда-то интересны библиотеки, настоящие, а не скромные подборки в домашних условиях: массой незнакомых книг. Давно это было. Давно не был в библиотеке. Да и сейчас не собирался, если честно, ни в какую библиотеку. Он просто шел по своим делам.

        А на улице просто  шел дождь. И не дождь даже, а так себе дождик, но не простой. Этот дождик был наведённый. Дождик досаждал и отвлекал от мыслей.  Дождик начинался, как только он делал пару шагов наружу и прекращался, как только он заходил куда-нибудь внутрь. Он догадывался, чьих рук это дело, вернее даже не рук, а рыжих волос и ехидных зеленых глаз. А если кто-нибудь начнет мухлевать, вспомнился старый анекдот, то сразу получит по наглой рыжей морде! Дождик резко усилился, и порыв ветра швырнул в лицо холодные струйки.

        Вот-вот, мысленно покивал он, чует кошка, чьё мясо съела. Дождик смущённо затих, но потом незаметно принялся моросить на него снова. Надо стряхнуть капли, пока не впитались в ткань, пришла здравая мысль. Он шагнул в сторону и потянул на себя высоченную дверь первого попавшегося подъезда, чуть приоткрытую. Та оказалась ожидаемо массивной и подалась неспешно, с немалым достоинством, как и большая часть дверей в этой части Советского проспекта. Дождик за спиной обиженно зашипел пузырями на лужах и привычно затаился. Воду беречь надо, назидательно подумал он, шагнув в парадное, и сразу отступил в сторону. Аккуратно сбивая  с одежды ртутно сверкающие капельки, заметил краешком глаза какую-то несуразность в подъезде. На площадке торчал стеллаж с книгами... А там и второй стеллаж нарисовался. В-общем, попал он не в подъезд, а вовсе даже в библиотеку.

        Зрелище было, что ни говори, чуточку сюрреалистичным. Спустя два десятка лет после развала державы, обвала культуры и стремительного, как падение костяшек домино, исчезновения библиотек, после  всего этого бардака встретить очаг культуры прямиком из славного советского прошлого! Совсем крошечный такой очаг, одна комната с прихожей. Стеллажи не уместились в комнате, и парочка стояла в прихожей, напротив входной двери. Сбоку, через высокий арочный проем, виднелось основное книгохранилище. В глубине комнаты, перед стеллажами, за скромным стареньким, некогда коричневым столом сидела молодая девушка и с улыбкой взирала на пришельца. На столе перед нею лежали карандаши, стопки бумаг и стояла пара набитых карточками длинных и узких каталожных ящиков. А ещё на столе стоял побитый жизнью китайский двухкассетник породы  "колбаса", с крошечными слабенькими динамиками по бокам, гордо украшенными надписями "250 ватт". Магнитола что-то бубнила, наверное, во все свои китайские 250 ватт старалась, но слышно было так себе.

        – Я это, – замялся гость, – посмотреть можно?
  – Пожалуйста, – кивнула девушка, взяла, не глядя, карточку и опустила на неё глаза. Проходить в комнату он постеснялся, принялся изучать полки в прихожей. Зря, наверное, не прошёл. Иначе сразу обратил бы внимание, что именно делает библиотекарша с карточкой. А девушка ловко нарисовала на ней его портрет и бегло заполнила поля с анкетными данными нечаянного посетителя. Правильно, между прочим, заполнила. Но он не прошёл в комнату и ничего не заметил, а занялся изучением книг на стеллажах в прихожей. Книги были сплошь незнакомые.

        Девушка отложила заполненную на его имя карточку и принялась бегло просматривать другие, стопочками лежащие на столе. Она, сверяясь с бумагами, делала пометки цветными карандашами и ловко засовывала в один из лежащих на краю стола каталожных ящичков. Изредка она бросала взгляд в прихожую, посетитель уже скрылся за первым стеллажом, оттуда доносился шорох переплетов и шелест перелистываемых страниц.

        В дальней стене за стеллажами проглядывала невысокая, метра полтора высотой, ниша с полукруглым верхом. Завернув за второй стеллаж, он заметил низенький комод–картотеку, слегка задвинутый в эту неглубокую нишу. Приоткрыл наугад пару ящиков, карточек внутри было мало.  Повернулся к полкам, краем глаза отметил торчащий из-под картотеки лист бумаги, желтовато-коричневый, со странными жирными крупными строками текста.

        Присмотрелся – да это же старославянский шрифт! Да и на шрифт не очень-то похоже. Однако, что это за библиотека такая, где на  полу валяются рукописи века этак 17-го, судя по начертанию букв. Старый язык он знал, спасибо бабушке, "Азбуке церковно-славянского языка" издания 1882 года и другим, написанным старым языком книгам. Разбираться в шрифтах научила "Занимательная лингвистика", одна из книг отличной советской серии "Эврика". На полу валялась рукописная страница, явно выпавшая из какого-то фолианта. Интересно, интересно, подумал он, а где же сам фолиант? Оглядев полки, мигом определил тисненый переплет натуральной кожи и края мощных деревянных обложек, отделанных медными уголками. Как он ухитрился не заметить это чудо при первом осмотре полок? Такая ценность – и в прихожей, безо всякого присмотра! Ну да, стоит на дальней стороне дальнего от двери стеллажа, но всё равно непорядок!

        Надо сказать девушке, подумал он, нагибаясь за бумажкой. По полу прошел сквозняк, холодя пальцы, и светло-кремовый лист с ехидным шуршанием исчез под картотекой. Да чтоб тебя! Пошарил рукой – никак не достать. Прижавшись ухом к полу, глянул под шкаф. Светлый прямоугольник обнаружился у самой стены. Вот ведь зараза, поднимаясь и отряхивая руки, подумал он. Приподнял край картотеки. Определённо не пушинка, но и не особенно тяжёл, видимо каталожные ящики почти пусты. Ну что, поехали, подбодрил он сам себя и ухватился покрепче за края шкафчика. Когда картотека была отставлена в сторону, кроме лежащей на полу рукописной страницы обнаружилось кое-что еще. На открывшейся взору задней стенке ниши торчало здоровенное металлическое кольцо, свисающее из выступающего на пару сантиметров мощного штыря.

        Это была натуральнейшая железная дверь, с полукруглым верхом, с кольцом вместо ручки, прикидывавшаяся  оштукатуренной стенкой. Такие двери он видел в старинных церквях и монастырях и просто особняках. Ну и дела, не оттуда ли фолиант? За такими насквозь старинными дверями сам Бог велел хранить либерею  Строгановых или хотя бы Ивана IV Васильевича, в просторечии Ивана Грозного. За дверью непременно будет тайный ход в Усолье, на тот берег Камы, а то и в московский Кремль. Подумаешь, тыща вёрст, могли и докопаться древние москвичи, в те годы они были зело работящие, безо всяких там гастарбайтеров...

        Рука сама собой устремилась к кольцу, потянула. Безрезультатно. Покрутив кольцо так и этак, подергав дверь на все лады, разочарованно отступился. Несмотря на все усилия, она даже не шелохнулась. Теперь ясно, почему либерею Ивана Грозного найти не могут – дверь не открывается!

        Подняв листок, повернулся к стеллажу за фолиантом. Взгляд упал на бумагу, показалось, что она потеплела. Глаза скользнули по строчкам, привычно разбирая титлованные слова, проговаривая мысленно. До чего же красивый язык! Смысл ускользал, хотя текст читался легко. Внезапно бумага обожгла пальцы. Прочитанные строки вспыхнули алым светом, бросив кровавый отблеск на обожженные пальцы. Вскрикнув, он отшатнулся, выпуская из рук светящуюся вязь слов, споткнулся, зацепившись за что-то пятками, и со всего маху приложился спиной и затылком в прячущуюся в нише дверь. Гулко откликнувшись на столкновение, дверь внезапно подалась, и он кубарем покатился в темноту, сопровождаемый острыми ударами по ребрам, рукам, ногам, спине. Ступеньки, догадался он и потерял сознание.

        Было холодно и сыро. Он лежал на спине с закрытыми глазами, пытаясь понять, что с ним произошло. Подвал, пожалуй? Земляной пол в старом подвале, за каким-то лешим имеющий вход через библиотеку. Под сомкнутые веки проникал неясный свет. Дверь открыта? Похоже, это распахнутая при падении дверь. Какой идиот сделал дверь, открывающуюся вовнутрь, на лестницу? Надо выбираться отсюда, пока спину не застудил, подумал он и сел, упираясь руками в пол. Под пальцами ощущалась какая-то непонятность. Открыв, наконец, глаза, чуть не подпрыгнул от неожиданности, но ушибленный ступеньками организм не позволил. Пришлось неспешно усесться поудобнее и, не делая резких движений, осмотреться. А смотреть было на что. Ну и где же где подвальчик, а? Вокруг простиралась до самого горизонта неровная, покрытая редкими холмами, слегка поросшая травой равнина. Кое-где её оживляли заросли каких-то перекрученных кустарников, но в целом и общем, это была несомненная степь. Глухая, лишенная намека на цивилизацию степь. Серое низкое небо сверху и сырая земля снизу.

        Он осматривался со старательно поддерживаемым интересом к деталям, отгоняя панические мысли о том, каким ветром его сюда занесло и не есть ли это плод его воображения, стукнутого об пол подвала, в котором он сейчас и валяется, скатившись по ступенькам из библиотеки? Получалось плохо, чересчур всё вокруг было реальным и неправильным. В лицо веяло степными запахами, по большей части непонятными, ноги вязли в мягкой земле, в глаза изредка попадали поднимаемые ветром пылинки, песчинки, соринки. Приходилось смаргивать их, по щекам потекли выдутые ветром слёзы. Нет, ребята, отстранённо думал он, если это мерещится, то я – испанский лётчик! Нагнувшись, сорвал травинку, сунул в рот, пожевал кончик. Язык обожгло едкой горечью, перекосившись, он выплюнул травинку и долго ещё отплёвывался. И это мне тоже мерещится, да? Покрутил головой, вспоминая известный фильм. Для полного и окончательного счастья не хватало только какого-нибудь пепелаца на горизонте.

        Появилось ощущение постороннего взгляда. Он повертел головой по сторонам, но не увидел ничего, кроме покачивающихся под ветром кустов и высокой травы. И никакого тебе пепелаца... Пожав плечами, принялся размышлять, что же теперь со всем этим счастьем делать? Взобраться на холм повыше, пришла в голову светлая мысль. Можно, согласился он, а дальше? Осмотреться надо, пришла не менее светлая мысль. Он прикинул высоту недалёких холмов, покачал головой. Маловато будет,  это тебе не Ветлан и даже не Полюд-камень. Ну, увижу я степь на пару километров дальше, ширше, так сказать, и что? Но ведь надо что-то делать, подумал он и вздохнул, выбирая, к какому из ближайших холмов направить свои стопы. Пойду-ка я вон туда, решил он...  Послышался приглушённый звук, похожий на... Он стремительно обернулся и успел заметить быстро приближающегося всадника на неказистой лошадке. Человек взмахнул рукой, и мир снова померк.

        В лицо приятно веял лёгкий ветерок, ноздри ощущали сложный букет натуральных  природных запахов, основным из которых был мощный аромат навоза. Он дёрнулся, открыл глаза и осмотрелся. Перед глазами была утоптанная земля, вокруг простиралась более-менее ровная площадка, далее видимость перекрывалась плотным кольцом хмурых и неприветливых товарищей, одетых в грубые кожаные куртки и мохнатые штаны. Народ щеголял в сапогах разнообразного покроя и масти, почти все имели на голове мохнатые шапки, у многих в руках были копья, на поясах практически все имели жутковатого вида тесаки в грубых кожаных ножнах. Толпа сосредоточенно внимала речам высокого худощавого старика в непонятного цвета плаще. Плащ был накинут поверх кожаной безрукавки, надетой на самую настоящую шерстяную рубашку почти что красного цвета. Мохнатые штаны оратора были заправлены в невысокие изящные сапожки, начищенные до некоторого блеска. Судя по волнам запаха, начищены сапожки не иначе как дёгтем. Странно, подумал он, что-то не приметил я вокруг никаких берёз, откуда дёготь берут?

        Закончив осмотр, он попытался встать, и тут-то выяснилось, что руки связаны за спиной весьма грубой волосяной верёвкой, а ноги спутаны такой же верёвкой, разве что без узлов. Словно барана спеленали, подумал он, пытаясь хотя бы сесть в более-менее достойную позу. В глаза бросился большой набитый мешок метрах в двух-трёх поодаль. Присмотревшись, он понял, что это не мешок вовсе, а ещё один пленник, одетый как профессиональный бомж, в невообразимые лохмотья. Высокий старик продолжал размеренно вещать, делая руками сложные жесты, насквозь непонятные, но явно недобрые. Лежащий рядом пленник зашевелился, перекатился на спину и замер. Здорово же приложили бедолагу,  подумал он. Его слегка мутило, в затылке толкалась пульсирующая боль. Нет, ребята, никакая это не Кин-Дза-Дза, это чёрт знает что такое. И светит нам обоим нечто похуже, чем эцих, пускай даже и с гвоздями.

        Краем глаза отметил шевеление и покосился на собрата по несчастью. Бомж незаметно шевелил пальцами связанных рук, шевелил сосредоточенно и целеустремлённо. Странный какой-то бомж, пришла отстранённая мысль. Странный, странный, странный, повторил он про себя, разглядывая соседа по площадке, пытаясь уловить суть  его странности. Ага, вот в чём дело, пришла догадка: от бомжа не доносились знакомые по городским помойкам запахи!  Несмотря на жуткий вид, бомж вообще ничем не пах. Так-так-так, и вот ещё несуразица – он не боится! Я-то сам, чего уж там, ещё тот видок имею, руки до сих пор трясутся, а этот – спокоен, как удав в танке.

        Старик ораторствовал всё экспрессивнее, и становилось ясно, что вот-вот наступит финальная часть выступления. Ничем хорошим  окончание монолога обернуться не могло. Некоторые воины, окружающие площадь, уже поглядывали на них весьма многообещающими взглядами. Он поёжился. Сосед перестал копошиться и снова замер.

        Дальше всё произошло настолько быстро, что понимание событий пришло несколько позже. Сосед дёрнулся, изогнулся и одним движением вскочил на ноги. Вскинув над головой руки, вдруг оказавшиеся вовсе и не связанными, резко опустил локти перед собой, предплечья вертикально замерли перед лицом, рукава сами собой спустились к локтям. Было отчётливо видно, что его запястья покрыты странными татуировками, больше всего напоминающие... Он дёрнулся, мгновенно узнав таинственную вязь старославянских букв, успел даже опознать начало текста, того самого текста! Спутник замер, впившись взглядом в собственные руки, затем... Иссиня-чёрные значки на его руках налились красным свечением, сосед дёрнулся, закусив губу и... исчез. Вокруг стояла поразительная тишина, продлившаяся ещё несколько удивительно долгих секунд, затем воины вокруг загалдели, вскинув вверх копья, а высокий старик наоборот, примолк, внимая гласу народа.

        Через минуту старик резко взмахнул рукой. Толпа заткнулась, полное ощущение, на полуслове. Медленно обведя яростным взглядом своих соплеменников, вождь, а кто это ещё мог быть, медленно и внушительно принялся что-то вещать собравшимся.

        А ведь улизнул бомжик-то, вдруг осознал он. Улизнул именно таким способом, каким я сам, очень похоже, сюда и попал, сунув нос в рукопись. Не зря, ох не зря древние мудрецы говорили: "многия знания – многия печали!". Он вдруг очень отчётливо понял, что свой листок с непростым текстом бросил ещё в библиотеке! Хотя толку от него было бы, не умею ведь освобождаться из пут, как тот шустрик. И всё же, всё же, эцих с гвоздями достанется теперь мне одному... Он застонал и в полном отчаянии упал грудью на землю, несколько раз стукнув в неё лбом: дурак, дурак, дурак!

        Вождь махнул рукой. Про второго пленного временно забыли. В круг выволокли одного из стражников, следом вытолкнули второго, на ходу отбирая оружие. Толпа придвинулась ближе, свободное пространство уменьшилось до размеров баскетбольного поля. Ну вот, подумал он, виновных уже нашли, всё как у нас.

        Что-то мелькнуло слева. Он покосился, но ничего не заметил. Показалось, что промелькнуло что-то светлое. Померещилось, подумал он, краем глаза поглядывая на толпу. Вот что-то мелькнуло опять. На этот раз он совершенно отчётливо увидел промелькнувшее между ног стоявших вокруг площади воинов белое пятно. Мелькнуло и пропало. Третье явление белизны в народе было ещё правее, словно некто или нечто искало удобное место среди сгрудившихся воинов. Стало понятно – подбирается поближе. Что бы это значило, уважаемая редакция, вспомнил он старый анекдот и покачал головой. Что бы это ни было, лично ему от этого не было ни жарко, ни холодно.

        Суд над оплошавшими стражниками завершился. Вождь явно решил их судьбу и вынес своё решение, мудрое и справедливое. Раздался короткий приказ, к стоявшим на коленях стражникам подскочил сзади один из конвоиров и взмахнул своим страшным тесаком раз, другой. Повернув голову, он отрешённо наблюдал за происходящим, не обращая внимания на проникающий снизу холод. Стражники упали ничком. Подскочили два воина с копьями, уволокли тела с площади. Толпа расступилась перед ними, и в прореженном топтании ног он совершенно отчётливо увидел давешнюю белизну...

        Это было немыслимо и невозможно, он зажмурился до боли в глазах и помотал головой, глянул снова. Ничего не изменилось. За спинами воинов показалась маленькая детская фигурка в невероятно воздушном платьице. Ловко обогнув замерших от неожиданности воинов, тянущих за ноги тела стражников, на площадь выскочило ослепительно очаровательное белокурое создание в немыслимо белоснежном бальном платье с длинным, невесомо-воздушным подолом. Поймав его взгляд, девчушка, на вид не старше десяти лет, подскочила к нему, присела на корточки, взметнув воздушное платьице, и подсунула под нос какую-то бумажку.

        Красивая бумажка, подумал он, переводя на неё взгляд, но сегодня я автографов не раздаю, милое создание. Внезапно с него слетела вся меланхолия – он узнал эту бумажку! он узнал витиеватые строчки старославянской вязи, узнал, узнал, узнал! Девчушка вскочила и шарахнулась в сторону. Бумажка шевельнулась и поползла под лёгким напором ветерка куда-то вправо. Куда, мысленно возопил он, стоять, бояться!

        Однако бояться бумажка не собиралась и продолжала упорно отползать от него. Извернувшись не хуже серьёзно обиженной кобры, он метнулся вслед убегающей от него надежды на спасение, изловчился и с первой же попытки пригвоздил бумажку к земле носом. Попалась, удовлетворённо подумал он, спешно проморгав  брызнувшие из глаз слёзы.   Всё, всё, всё,  спохватился он, поезд отходит, самолёт крыльями машет, мне в гостях хорошо, но пора и в дорогу! Превозмогая резкую боль в не привыкших к таким упражнениям глазных мышцах, он скосил глаза к переносице, сфокусировав взгляд на загадочном тексте. В голове привычно зазвучали звуки красивого старославянского языка. На какой-то миг показалось, что ничего не получается, мгновенно прошиб холодный пот, оно не сработало, ничего не... Прямо перед глазами полыхнуло алым сиянием, резкая боль обожгла нос и на голову обрушилась темнота.

        Он уже не увидел, как оставшаяся в гордом одиночестве девчоночка обвела совершенно обалдевших воинов насмешливо-шкодливым  взглядом, по-детски непосредственно пожала плечами, раскинув руки в стороны, повертела головой по сторонам, крутанулась вокруг себя, взметнув в стороны ослепительно белое платье. Опустив глаза, сделала пару скользящих шагов, резко присела, накрыла ладошкой неторопливо ползущий по земле листок, сжала пальцы в кулачок и растаяла в воздухе вместе с добычей.

        Нос немилосердно жгло, в затылке пульсировала боль. Он дёрнулся и ожесточённо принялся тереть ладонью нос, другой рукой ощупывая затылок. Встрепенулся, повертел ладони перед глазами. Руки были как руки, вовсе не связанные за спиной. Жжёт-то как, подумал он, потирая кончик носа пальцами. Боль в затылке отступала, голова прояснилась. Он сидел на полу у стены, прямо перед ним возвышался громадный библиотечный стеллаж, набитый книгами, сбоку притулился невысокий шкаф-картотека, спину холодила железная дверь. Ухватившись рукой за край картотеки, он встал, ощущая некоторую слабость и боль в различных частях тела. Конкретно вроде бы ничего и не болело, но ощущение боли то тут, то там не проходило. Он покрутил головой, приходя в себя. Что это было, подумал он, поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся... И что? Ну да, очнулся, но ведь что-то было этакое, было. В памяти кружились обрывки воспоминаний, странные фантазии. Стеллаж напротив слегка качнулся вправо, влево, успокоился. Надо проветриться, пришло некоторое озарение. Он посмотрелся по сторонам и неторопливо побрёл к выходу, обходя стеллажи.

        Он осторожно шёл к высоченной входной двери, вдыхал такие родные запахи сухой бумаги, кожаных переплётов, тонкий аромат духов... Библиотекарша, с непонятным сожалением подумал он, её духи. Покосился направо, девушка терпеливо заполняла карточки. До свидания, подумал он, берясь за громадную дверную ручку, украшенную снопами пшеницы, серпами и молотами, пятиконечными звёздами. Сталинский ампир, вспомнил он, выходя на улицу. Шум Города обрушился на него, когда он вышел за порог. Вот только что была натуральнейшая библиотечная  тишина – и за один шаг сменилась воем троллейбусов, рычанием грузовиков, криками детей, шумом листвы.

        Девушка подняла голову, как только он шагнул за порог. Легко встала, положила карандаш на карточку, вышла в прихожую, свернула в закуток. Постояла, задумчиво оглядывая тупичок, подошла к картотеке, ухватилась за крышку, задвинула в нишу несколькими энергичными движениями, помогая себе бёдрами, поправила неровно вставший шкафчик, отряхнула платье. Осмотрела стеллаж, на мгновение остановив взгляд на торчащем среди больших книг старинном кожаном переплёте, еле заметно вздохнула и пошла обратно с крайне задумчивым видом.

        Выйдя из закутка, остановилась возле входной двери, слегка приоткрытой. Ни единого звука не доносилось снаружи, но она прислушивалась с таким видом, словно что-то, одной ей ведомое, достигало её ушей. Вздохнув ещё раз, она покачала головой, подняла руку и захлопнула дверь, сразу же разжав пальцы, отшагнула назад. Дверь не шелохнулась.  Из комнаты послышалась грустная песня. Девушка развернулась на каблуках и пошла к себе. На месте дешёвенького китайского двухкассетника стоял сверкающий хромированными деталями радиоприёмник "Океан" и по библиотеке разливалась мелодия из грустного фильма.

... нет мне дороги в мой брошенный край.
Если увидеть пытаешься издали  –
не разглядишь меня,
не разглядишь меня!
Друг мой, прощай!

        Девушка послушала песню, привычно села за стол, взяла в руку карточку, мгновение смотрела на неё, грустно покачала головой и красным карандашом старательно поставила загадочную пометку. Положила в ящичек рядом с другими и взяла в руку следующую.  Глянула на карандашный портрет загадочного бомжа, покрутила в руках карандаш и пририсовала зелёный квадратик к длинному ряду таких же, окинула беглым взглядом  разноцветные пометки на карточке и  положила в другой ящичек, заполненный куда менее плотно.

        В прихожей что-то легко прошуршало. С необычайным проворством девушка выскочила из-за стола и метнулась к выходу. В просветы над верхним обрезом книг она успела заметить белое пятно у дальней стены, однако, влетев через мгновение в закуток, увидела лишь сиротливо лежащий на полу листок бледно-бежевой бумаги. Девушка остановилась, бросая вокруг острые взгляды, ноздри её нервно раздувались.

        Через несколько секунд она взяла себя в руки, легким движением подхватила с пола бумажку, избегая смотреть прямо на текст, бросила косой взгляд на буквы, перевернула листок и медленно выдохнула воздух из груди. В глазах её сменяли друг друга самые противоречивые эмоции. Наконец она встряхнула головой, отбрасывая назад сбившиеся на лицо  волосы, ловко выдернула с полки старинный фолиант, перелистнула несколько  страниц, аккуратно вложила поднятый с пола лист, поправила края и осторожно захлопнула тяжёлый, обшитый кожей, деревянный переплёт. Привычным жестом вернула книгу на место, бросила взгляд вокруг себя и вернулась за стол.

        Выхватила откуда-то гребешок, привела в порядок растрепавшиеся во время стремительного броска волосы, быстро обвела взглядом стол, покрутила головой, затем, спохватившись, подняла за никелированную ручку "Океан", из которого по-прежнему лилась грустная песня. За радиоприёмником притаился приземистый телефонный аппарат с большими кнопками. Переставив приёмник на подоконник, она быстро сняла трубку и потянулась указательным пальцем второй руки к кнопкам. Замерла, сердито положила трубку на изящно изогнутые бронзовые рогульки и укоризненно посмотрела на старинный, из орехового дерева и бронзы, телефонный аппарат без малейших признаков номеронабирателя. Под её взглядом телефон съёжился и превратился в стандартное изделие  Пермского телефонного завода "Телта" середины 1980-х и покраснел.

        Снова схватив трубку, девушка быстро покрутила жужжащий под её пальцами диск. Поздоровавшись с неизвестным абонентом, она сообщила о происшествии. Да, подтвердила она после паузы, она самая, коза-егоза, как обычно, белая и пушистая. Нет, добавила после паузы, как всегда, вернула литок, я убрала его на место. Пока она говорила, телефон незаметно превратился в казённого вида массивный чёрный аппарат середины 1950-х, но стоило девушке протянуть руку с трубкой, вновь обернулся "Телтой", на сей раз блёклого голубовато-зелёного цвета. Девушка отодвинула телефон на край стола и переставила на место "Океан", из которого по-прежнему лилась грустная мелодия старого фильма.

        Постояв на крыльце, он вдруг вспомнил доброжелательный взгляд библиотекарши. Надо бы попрощаться с девушкой, а то некрасиво получилось. Он развернулся на ступеньках, слегка приоткрытая дверь в библиотеку захлопнулась прямо перед его носом. Закрылась, растерянно подумал он, бросая взгляд на часы, вроде не должна, время самое что ни на есть рабочее. Потянул дверь на себя. Она поддалась на удивление легко, не как в первый раз. Он улыбнулся и шагнул внутрь. Замер, как вкопанный, недоумённо озирая тамбур лестничной площадки, обшарпанную лестницу на второй этаж, короткий коридор к чёрному ходу, из которого пробивались пыльные лучики света через щели в  дальней двери.

        Да что же это такое, растеряно думал он, обходя лестничную площадку. Пахло кошками и подгоревшей капустой.  Из щёлочек донельзя ободранного блока почтовых ящиков торчали уголки газет, на ступеньках валялись окурки и ошмётки прозрачной упаковочной плёнки. Библиотеки не было. Он привалился к стене, постукивая по ней кулаком. Мистика, думал он. Мистика... Пальцы заныли. Он посмотрел на пыльный кулак, отряхнул руку и пошёл на улицу. Дверь за спиной гулко хлопнула и задребезжала разбитой пружиной.

        Он стоял на крыльце, глядя в никуда. Прохожие не обращали на него ни малейшего внимания, утаскивая из магазинов добычу. Идущие снизу тащили в руках блёклые пакеты из "Гастронома на Советском", спускающиеся сверху гордо несли яркие "майки" с надписью "Ярмарка" из "Александр–маркета". Он усмехнулся, вспоминая, как прозвали в народе этот магазинчик возле конечной остановки усольского автобуса: "Шура–маркет",  или просто "Шура–Мура".  Покрутил головой, возвращаясь к действительности. Откуда-то доносилась печальная песня, такая знакомая. Он прислушался...

... Друг мой, прощай!  Знаю, когда-нибудь
С дальнего берега давнего  прошлого
Ветер весенний ночной
Принесёт тебе вздох от меня...

        Разрозненные воспоминания внезапно сложились в цельную, как тщательно собранный пазл, картинку. Он присел на ступеньку, почувствовав предательскую дрожь в коленках.  Он вспомнил всё... Степь, кочевники, суд... Бомж, обернувшийся матёрым путешественником по времени, белое платье, обжигающе алая вспышка перед глазами. Он рефлекторно коснулся кончика носа. Нет, ребята, это не мистика. Но где же библиотека-то? А  вот нету тебе больше хода в эту библиотеку, подумал он, погулял по заграницам и будет. Приятный женский голос продолжал:

...В полночь забвенья на поздней окраине
Жизни твоей ты погляди без отчаянья
Ты погляди без отчаянья
Вспыхнет ли примет ли облик безвестного
Образа будто случайного...

        Он прислушался... В воздухе раздавалось знакомое шипение дождика, но на него почему-то совсем не капало. Встал, осмотрелся. С высоты крыльца было видно, что в Городе идёт дождь. Грустный такой дождик, чисто осенний, несмотря на почти что летнее время года. Он покрутил головой и неторопливо спустился вниз, вспоминая, куда же собирался идти до столь эффектного посещения библиотеки и пошёл вниз по Советскому проспекту. Вокруг него на полста метров было чистое пространство, за пределами которого плакал дождик...



г. Березники,
март 2014 г.