Елизавета. Юная дочь Петра. Кн. 1. Глава 15

Глава 15

    Обычай отмечать парадом Водокрещи Пётр Алексеевич завёл с начала 1699 года. По первой – на реке Неглинной в Москве, позже – на невском льду в любимом Санкт-Петербурге, возле Святотроицкой церкви. Цесаревны ездили на Водосвятие с восьми лет. Всегда одинаково одетые, в горностаевых мантиях и шубках поверх амазонских платьев, в пуховых шляпах, прелестные и румяны – как две зари. Обе сестры, в особенности, Елизавета, обожали крепкие морозы. Лизета насилу дожидалась того места праздника, когда застоявшиеся на лютом морозе петербуржцы начинали купаться в прорубях. Бррр… морозище, в кадилах ладан замерзает, а купцы, мужики, солдаты раздеваются и – бултых в освященную иордань! А следом за ними и бабы скачут, и девки не отстают. Румянистые девчата визжат, хохочут, сверкая белыми упругими телами. Ах, весело! Ах, красота!
    6 января 1725 года страждущий император не пожелал отменять раз принятую традицию из-за своей болезни. Государь принял решение и в лютый мороз пройти парадом во главе Преображенского полка по берегу Невы, спуститься на невский лёд и отстоять службу. Он вышел на двускатное крыльцо Зимнего дворца в любимом преображенском мундире, памятном с Полтавской виктории. В это время дочери уже сидели в санках. Они увидели отца в свете зимнего сияющего дня и ужаснулись его виду. Лизета еле сдержала вскрик, закрыв рот горностаевой муфтой: он выглядел старик стариком! Вчера ночью, во время гадания, не было настолько заметно, как он сутулится, как морщит болезненно-одутловатый, жёлто-серый, лик. Карие, большие глаза полны мрака, под глазами – черные густые тени. Болезнь отпустила его, да ненадолго, сокрывшись в эту мрачную глубину глаз, и он с трудом перемогал страдание. Стараясь держаться прямо, он сильно запрокидывал голову, по привычке закусывая и грызя ус.
     Императрица появилась в красном амазонском наряде, одновременно с мужем. Белый парик Екатерины венчала пуховая шляпа с перьями, сколотыми внушительным бриллиантовым аграфом. Крытая золотой парчой горностаевая мантия волочилась по снегу. Плечи оставлены обнаженными, не смотря на стужу. На глазах у сотен людей, Екатерина решила по привычке блеснуть геройством – глядите, грядёт истинная амазонская царица! Что ей лютый мороз! Под бурю оваций, она устроилась в золотых санях. Вместе с ней сели статс-дамы Шепелева и Вильбоа, в длинных шубах на соболях. Все уже было полностью готовы, чтобы отъезжать, но почему-то выпала минутная заминка. Что такое? Те, кто стоял рядом с Петром, увидели, как глаза императора налились кровью. Грозно сдвинув брови, государь махнул с крыльца Зимнего рукой супруге, и, широко шагая, приблизился к её экипажу. Сразу стало ясно, в чем дело, что не достаёт одной значимой фигуры - лица, которое должно было сопровождать экипаж императрицы, стоя на запятках, а именно, обер-камергера. С известной поры, упалое место Виллима Монса никем не было занято. Екатерина пожала голыми плечами: ну и что? Не спускавшей испуганных глаз с родителей, Лизете показалось, что из глаз отца посыпались искры. Вдруг он сам вскочил к императрице на запятки и подал знак рукой, разрешая движение:
    - Пошёл! – раздался зычный его голос.
    Восьмерка белых коней взмыла, покачивая султанами, и понесла сани к Неве. За ними, поднимая снежную пыль, помчались кавалергарды.
    Вторыми с места тронулись серебряные сани цесаревны Анны Петровны. Вся, с ног до головы, в белом и серебристом, точно снежная королева, Аннушка одна сидела на белых коврах. На запятках её саней, горбясь, стоял жених, герцог Карл Фридрих, в мундире генерала голштинских войск.
    - Кукимор! – выкрикнул кто-то из толпы глазеющих простолюдинов.
    За обрученной парой тоже проследовал эскорт, блистая кирасами.
    Лизета в это время вертела головой, едва не вываливаясь из своих санок, обитых белым бархатом с серебряным галуном. На ней была бирюзовая амазонка, и шубка, крытая бирюзовым бархатом на горностаях. Всё ещё под впечатлением ночного гаданья, она надеялась обнаружить своим сопровождающим на запятках… одного из многочисленных при дворе Алексеев. Крещеных в имени этом молодцов было достаточно: Трубецкой, Апраксин, Долгорукий, Голицын, Ржевский, Шеин, Тургенев… Но, уже в следующую минуту девушка так и расцвела улыбкой, узнав своего сопровождающего. Им оказался Александр Бутурлин!  Неужели, отец всё-таки решит и назначит Бутурлина камергером пока не сформированного штата своей второй дочери, невесты на выданье? 
   

    На льду широкой Невы, у церкви святой Троицы, была устроена «иордань». Справа от неё красовался так называемый «феатр» - высокая трибуна, осенённая золотым балдахином - для членов императорской фамилии, собиравшихся наблюдать церемонию водосвятия и парада. Слева – высокий подиум для знаменосца. С «феатра» открывалась вся замёрзшая река Нева с берегами.  Среди царственных разряженных дам, цесаревна Елизавета была самой юной, весёлой и живой. Она стояла рядом с сестрой Анной, пританцовывая от нетерпения. С ними находились две Ивановны, племянницы государя – тоже очень энергичная и смешливая герцогиня Екатерина Мекленбургская, оставившая мужа и давно жившая в России и болезненная. Но приятная в общении, царевна Прасковья. Императрица восседала в огромном кресле, теперь вся укутанная в горностаевую мантию. За креслом стояли статс-дамы Вильбоа и Шепелева. Последняя успела шепнуть цесаревнам, что отец, во время быстрого движения санок, лично укутал в мантию голые плечи жены. В этом можно было увидеть ещё один добрый знак.
    Вскоре они увидели, как император выступил во главе преображенцев в чине полковника. Первый российский полк прошёл маршем по берегу Невы с музыкой и развёрнутыми знаменами. Спустившись на лёд, преображенцы ружьями исполнили экзерциции. После чего грянуло:
    - Виват!
    За Преображенским полком прошёл Семёновский.
    Во второй раз раскатилось:
    - Виват!
    Певчие согласно запели начало литургии: «Во Иордани крещающуюся тебе, Господи, тройческое явися поклонение…»
    Бледное холодное солнце осветило пышное действо, озолотило воду. Качаясь на золотых ленточках, явился белый голубь – символ Духа Господня. Литургия заняла три часа. Служили пять архиереев. Под пушечную пальбу освятили «иордань» и ещё несколько полыньей, окропили святой водой знамена. Император всё это время стоял во главе преображенцев, как истукан, запрокинув голову с усами, заиндевевшими настолько, что они уже превратились в сосульки. Денщик держал рядом его коня. На лютом морозе бока и грива животного заиндевели. В толпе зрителей многие восхищались его стойкостью, но были и те, кто недобро ворчал:
    - Глядите, котобрыс!
    - Не, его величество гораздо живучее котобрыса! Стоит и усом ни разу не дёрнет!
    - Молчи, а то, вон, пристав…
    На «феатре» Екатерина в это время ломала сверкающие от перстней и браслетов руки:
    - Ой, застудится… бешеный! – шептала она то Шепелевой, то Вильбоа, беззвучно плакала и рвала зубами перчатки.
    Шумно дыша, герцогиня Мекленбургская наклонилась к Лизете:
    - Эй, не замёрзла? – зашептала она. – Ты, чай, не помнишь эдакого морозу? Сейчас бы сбитенька горяченького…
    - Ох, да-да… И я хочу сбитенька, -  живо откликнулась цесаревна, - я уже, точно, ледышка! Кто-нибудь бы сбегал за сбитеньщиком… - она завертела головой, отыскивая кого-нибудь из придворных, но все были оставлены почему-то внизу. Не топать же туда царскими ножками, не дозволяется этикетом. Да и крикнуть, не крикнешь – горло перехватит.
    - Я сбегаю, - откуда-то материализовался Бутурлин. –  Извольте самую малость обождать, ваши высочества!
    Пока Бутурлин бегал за сбитенщиком, дамы совершенно замёрзли, но молодой человек расстарался ничуть не хуже бедняги Монса. Вместе с ним на «феатр» прибыл благообразный мужичок. Торговец горячим, ароматным напитком.  Попивая горячий, прямо с пылу, с жару, сбитенёк, дамы оживились и развеселились. Они прогнали мужика за другой порцией, посулив ему заплатить втрое.
    - Хорош сбитенёк, ах, прямо огонь по жилам! – воскликнула герцогиня Мекленбургская. – И смотреть стало веселее! Ну-ка, что теперь там, на льду-то?
    Действо шло своим чередом. Святой водой из «иордани» наполнили громадный сосуд и поставили его на такие же великие сани, чтоб отвезти в Зимний дворец. Шестёрка белых коней тронулась и понеслась лихо. Теперь подошло время крестного хода. Народ тронулся с места и пошёл сначала берегом Невы, неся иконы, потом спустился на лёд к полыньям. Началось крещенское озорное купание. Как правило, первыми зачинали молодецкую забаву солдаты. Преображенцы, за ними семёновцы, раздевались и скакали в воду, прижав руки к бокам, что и называлось – «солдатиком». Бултых – и обратно! После солдат запрыгали купцы, выказывая молодечество. Первая гильдия пошла, вторая, третья. За купцами нырял мастеровой люд, потом мужики. Все перед прыжком крестились, крякали. Многие прыгали совсем голышом – знай наших! Бултых…  назад! И все, после купанья, друг за другом, пулей неслись к бочкам с водкой. Мороз лютейший не останавливал православного человека, а только бодрил.
    Крепкие девчата тоже раздевались и без стыда, с визгом, скакали в «иордань».
    - О, как это глупо! Они застудят женское естество! – сказала Анна и передёрнула худенькими плечами под горностаевой накидкой.
    Герцогиня Мекленбургская, смеясь, ответила старшей цесаревне:
    - Ха-ха-ха! А ты глянь-ка, до чего русские наядки крепки? Нарочно выставляют телеса-то, чертовки! Это чтобы до Афанасьего дня прикатили к ним сваты!


    После шести часов стояния на лютом морозе, император увёл Преображенский полк и потом в казарме угощался с солдатами до ночи. Во дворец он воротился только в десять часов вечера и встал в дверях танцевальной залы. Весь потный, он тяжко дышал и стоял, неловко опираясь о косяк боком. Его огромное тело сотрясалось в лихорадке, лицо дёргалось судорогой.
    - Пойдём, ляг, Пиотруша, - непривычно робко приблизилась к нему Екатерина и взяла за руку. – Тебе нужно скорее в постель! Позволь же мне!..
    Пётр Алексеевич глянул на неё бредово и дал себя увести.