Бездна. Глава 3-3. Шутить изволите?

Идти в университет или нет… Если бы мама ушла на работу, я наверняка остался бы дома. Но у неё был выходной, и она готовилась к стирке. Я собрался на учёбу — ну не в феодальном же обществе живём! Не могут меня исключить за один комсомольский билет! Зачем тогда нужна была перестройка?

Когда я подходил к нашей аудитории, меня встретила Аэлита. Она ехидно заулыбалась. «Что этой дуре от меня нужно… Сейчас я ей выскажу…» Я уже настраивался на подвиг высказывания правды, но она бесцеремонно перебила:

— Тебя вызывают в деканат. Пропесочивать будут, — сказано это было со злорадством, но я проглотил.

Я стоял перед дверью деканата, и, возможно, ещё долго простоял бы, но Аэлита бесцеремонно пропела:

— Заходи-заходи! Там тебя разносить будут!

Да пошла… Сейчас некие люди по непонятному праву будут меня увещевать, отчитывать, извергать обличительные слова. Но тревога по поводу моего предстоящего терпеливого страдания отступала на второй план перед тихой ненавистью к Аэлите. Сейчас на неё я не мог даже смотреть. Поэтому я скрылся от виновницы моих мучений за тяжёлой дверью деканата…

…И окунулся в мир, где до сих пор висят портреты революционеров и красные плакаты с опостылевшими лозунгами. Я окинул взглядом кабинет декана, украшенный плакатом, сколь раз нужно учиться, и почувствовал знакомое с детства чувство серости мира, которое всегда возникало при виде красных транспарантов и портретов членов политбюро.

— Что же это, молодой человек, шутить изволите, — неожиданно мягко сказал Виктор Семёнович.

Общие давно избитые фразы были мне известны наперёд. Я старался расслабиться, как расслаблялся перед сверлением зуба, принуждал себя думать о береге моря, чтобы не думать больше ни о чём. Я даже увидел яхту с белыми парусами.

Но я знал, что расслабляться нельзя — иначе потеряю нить обороны. И так уже декан факультета слишком укоризненно смотрел на меня:

— Как вы думаете, в нашем Отечестве есть свобода? — смотрел он на меня, но обращался, похоже, ко всем.

Я молчал. Меня вызвали, чтобы говорить о свободе?

— Есть? Или нет? — он так долго стоял передо мною, что я начал считать прыщики на его носу. — Свобода — священная свобода — дорога нам всем, здесь сидящим.

— Мы все — за свободу! — встрял Шимпанзюлька. — Только надо умело пользоваться своим правом на свободу слова…

… то есть славить коммунизм, — мысленно добавил я.

Продолжил Виктор Семёнович:

— Разве зря наши деды устраивали Великую Октябрьскую Социалистическую революцию? Разве напрасно гибли они в годы Гражданской войны, страдали в Сталинских лагерях в тридцать седьмом году?

Кто страдал?! Они, вы ли? Эти деканы не могут страдать! Они никогда не пострадают — выкрутятся, перекрасятся, перестроятся!

Я чувствовал свою правоту, но мне было очень стыдно — я буду изгнан, не проучившись и года. Особенно этот ласковый умоляюще-укоризненный тон вызывал во мне осознание подлости всех содеянных мною поступков. И шутовская листовка на митинге, и потеря комсомольского билета, и мои разбойничьи эротические мечтания совместились и предстали гадким монстром моей преступной души.

Виктор Семёнович умилённо улыбнулся и достал главный козырь — мою листовку с митинга.

Я чуть не сел от неожиданности. Я настолько уверился в том, что моё хулиганство никогда не раскроется.

— Это чьё художество?

Кто-то настучал на меня, кто-то видел, как я раздаю листовки. Всё! Я пропал!

— Какой-такой клад ты у меня разыскал? — ласково, чуточку укоризненно спросил Философ.

Говорить было нечего. Оставалось только молчать.

— Мы не позволим каждому лгать на нашу родную партию.

Укоризненный тон сменился вдруг шквалом разъяренных пустых фраз. Слюнобрызгающий Философ не стеснялся в выражениях.

— А за клад в огороде ответишь особо!

Мне казалось, что его монолог-монокрик длился не меньше получаса. Всё это время я стоял и медленно проваливался сквозь землю.

— Исключить! — как итог вырвалось из его разъярённой глотки.

Виктор Семёнович точно рассчитал метод воздействия — и я вышел из деканата совершенно раздавленный — прямо в нежные объятия Аэлиты.

Я оттолкнул бывшую одноклассницу и выбежал из университета с желанием никогда больше туда не возвращаться.

Куда бежать? Опять шляться по городским улицам? Но сегодня моё решающее выступление на уроке этики!

Теперь мне грозит отчисление из университета. Прямо перед летней сессией и каникулами.

Я остановился, не решаясь возвращаться в ненавистные стены, но и не желая пропускать решающий теперь для меня урок этики.