Несбыточное и незабвенное

Уже не ты ставишь на утро будильник в свой свободный день, чтобы успеть пожелать мне по телефону удачи непосредственно перед самим экзаменом. Воспоминания утихают, тускнеют, но однажды они обретут былую яркость, всколыхнутся и встанут перед глазами, такие же настоящие, как и прежде, и в такие моменты я сижу вся мокрая от слез, потому что оживают они неожиданно и наносят удар тем больнее. Ты ведь не позаботился о том, кому я достанусь, верно? И я никак не могу проверить, было ли что-то правдивое в твоих словах и уверениях. Обещая – не лгал ли ты? Правда ли любил, а не лишь хотел? Мне этого уже не узнать.
Люди многое теряют безвозвратно. Часто опаздывают на свой поезд, везущий в счастье. Не успевают  помахать рукой из окна отъезжающей электрички,  боятся не соврать и показать чувства налицо, стесняются предстать в своей истинной оболочке перед теми, кто принимает их любыми. Что это, как не ложь?
Мы  трусливо прячемся от ответственности откровений и клятв, не любим загадывать наперед потому, что боимся разочароваться. Мы режемся об утраченное доверие. Вытворяем многое с телами, но нам не хватает духу включить свет. Невыносимо много лжем – о том, что все наладится, о том, что время – точный лекарь, а сами – сами терзаемся бессонницей и мыслями – нашими внутренними зверями. И как же горько стоять в бесшумно падающем снегопаде, зная, что никто не подбежит к тебе на цыпочках сзади, не обнимет со спины, и даже удаляющихся шагов не услышишь, ибо все покроет тишина, вычеркивающая тебя из списков, делающая тебя фоном, стирающая из памяти мобильника, но не из  человечьей памяти. Я была заменена зимой. Меня пожелали перелистнуть на пустоту. Крадущиеся сумерки и платформа, где стоишь, думая – шаг вперед или застыть на месте…Вот что страшно. Когда некуда идти. Когда не ждут, не хватятся, если разбавишь собою вечные льдины безмолвия.
Также страшно предчувствовать, что ничего не будет хорошего с этим человеком, но знать, что он – твоя судьба, и ты невольно переживешь с ним, что суждено – худшее ли, или лучшее. О чем потом будешь сожалеть и пытаться вернуть необратимое, но – ты через это пройдешь, ибо иначе никак. Тогда ты уронил зажигалку. И еще раз переспросил, как меня зовут. Помню, я улыбалась. Чересчур нервничала. Это тебя забавляло. Я была неразговорчива и все жалась в тень. Тогда я еще не курила. Помню, у меня на веках были нежно-голубые тени с блестками, а помада коричневая. И кофта в полоску. А на тебе – свитер.  Когда я пугалась или нервничала в моментах фильма, я дергала тебя за рукав.  Чаще – притворно. Я знала, что мужчинам это нравится. И знаю, что ты в курсе, что я специально. Мы выпили по паре мохито, и наши губы имели одинаковый мятный привкус. Теперь я всегда заказываю этот коктейль. Я видела, как ты на меня смотрел – изучающе, зачарованно, как бы умиляясь моей провинциальной непосредственности, а сама глядела в экран, поражаясь тому, что еще не захмелела.
Помню, в том зале у меня в голове промелькнула неожиданная и странная мысль. Уверенность или желание…Что именно ты – тот, кому бы я могла отдать свое тело. Не зря говорят – нужно быть осторожнее в своих помыслах. Через полгода, августовской ночью, ты стал у меня первым. И еще за  мохито я знала, что с тобой будет много проблем. И порадовалась, что ты не мой. Глупышка, каких свет не видывал.
Разве могут двоим сниться одинаковые сны? Скажи, могут? Что это за мистика, я не знаю…Мы потом пересказывали друг другу этот сюжет и долго удивлялись. А еще – предчувствия. Однажды я места себе не находила от беспокойства, обзвонила всех родных и друзей и как дура спрашивала, все ли у них в порядке. А на следующий день ты повредил себе на работе руку, и то хорошо, что успел отскочить. Я тебя чувствовала и осязала. Вслепую. Какими-то импульсами.  О, это очень редко встречается, уж поверь мне. Я во многих искала эти токи, но безрезультатно. Не лгут только мурашки на коже. Это как мурлыкание кота.
Когда ты курил, то старался, чтобы я не дышала никотином. Сберегая меня для новых порций яда. Как ни напрягаю память, но не могу вспомнить твое сонное лицо рядом на подушке, бархатный тембр с хрипотцой…Но знаю, что однажды это само нахлынет, проявится во всей четкости. И из глубин моей головы выступят воспоминания о твоих сильных руках и выпуклых узловатых венах, о том, чем ты пах – сиренью? Мокрым песком после прибоя? Грозовым небом? Ты не любил парфюм. Твой любимый цвет – белый: безукоризненности, чистоты. Мечтала натянуть на себя твою футболку и так бегать по дому. Но мне не довелось. Я же говорю, мы так многого не успеваем в своей жизни…
Ты мыл меня, как маленького ребенка и , кутая, вытирал насухо сини полотенцем. Нет, такое бывает не только в романтичных сказках, отнюдь. Таскал на руках. Светофоры были нашими, нашими…Мы теряли счет времени, и, бесстыже целуясь на улицах, порой забывали  курс, куда следует идти, и у меня голова кружилась от недостатка кислорода, от воздуха, выпитого твоим жадным и нежным ртом; это знаешь, как от шампанского. Ты умел пьянить, как и ласкать. Где те времена, когда хотелось остановить лифт, чтобы насладиться? Остановить само время? Мы его ускоряли и продлевали, мешая дни и ночи, лежа голодными, но сытыми друг другом, без близости, довольствуясь одними касаниями – только мы так умели.
Нагловатые и чувственные столичные ночи вперемешку с юностью и разговорами впотьмах, всласть, болтовней обо всем на свете, как с лучшими подругами. Ты знал меня выверенно, на ощупь. С изъянами. А сейчас – вспомнишь ли все изгибы и родинки моего тела, и тот шрам в виде ромба? Это дичайшая пытка – после отлучить меня, дать изведать страсти – и отпустить догорать. Я была нищей, но счастливой, отдавая себя до последней крохи. Пока не приходилось вымаливать взаимности – мои глаза лучились. Нам обоим было плевать на прохожих, и сколько у нас мелочи в карманах, и что будет на ужин. Когда не хватало на такси –  шли пешком через весь этот огромный город, переговариваясь и смеясь, не чувствуя усталости, любуясь огнями, загадывая желания вкупе с выброшенными монетками, отмечая мосты поцелуями, ставя вехи.
Одна из самых больших болей – когда рушится вечное. Когда то, что ты считал долгим, вдруг исчезает. Может, все кончилось тогда, когда ты оттолкнул мои руки, заявив, что помешала. Может, все кончилось тогда, когда ты впервые не поцеловал меня на прощание – забыл или счел лишним. Когда бросил трубку и не пожелал спокойной ночи. Когда сказал, что устал от истерик. А может, все заканчивалось постепенно, только я, ослепленная своей половинчатой любовью, закрывала глаза на все. Гадать можно долго. Но дай мне вспомнить хорошее, остального и так достаточно.
Наш общий душ, твое тело бога. Прости, что я о плотском, хотя и не думаю, что это тебя задевает. Губы, словно вышедшие из-под резца скульптора. Невероятно рельефные. Удивительные глаза – они были лиственно-зелеными с крапинками, но когда ты расстраивался – темнели. Они особенно хороши с пляшущими в них без устали, прыгучими чертиками, смешливыми и с хитринкой. Мальчишеская задорная улыбка, заразительный смех. Ах да, вкрапления были и на губах, еле заметные точки, как от укусов. Как же я их любила. Топорщащиеся волосы, которые часто трепала и пропускала сквозь пальцы.
Помню, как ты запястья мне целовал. Как просил уберечь руки от холода, но я так и норовила позабыть дома перчатки. Помню, как ударил меня по губам за маты – прямо на людном перроне. Я забывала про свою гордость с тобой и вообще про все. Помню, как просил больше не пить, и покорно отставляла бокал в сторону. Ругал, когда бродила босиком – ведь могу порезаться. Обнимал от сквозняков. Как бы я желала вновь очутиться с тобой под дождем – продрогшей, с промокшими ногами, бегущей по лужам, а у нас нет зонтов, и мы в обнимку, с прилипшей к телу и ставшей полупрозрачной одеждой и вороватыми струйками за шиворотом, жмемся друг к другу посреди улицы, и автобусы не ходят… Ты сделал меня женщиной. И ты же меня сломал – для рук других, для веры в будущее и светлое. Помню, как встал в больничном холле на колени, а в глазах – в твоих зеленых глазах – стояла невыплаканная муть.
Я все это писала, наверное, тысячи раз. Воспоминания не меняются, я просто находила для одной и той же истории другие слова. И когда новых уже не останется – память отпустит меня.
Но как забыть, что?...Кончики твоих пальцев умело стирали слезинки с моих щек. Убаюкивающе нежно. Твой шепот на ухо, внезапно расстегнутая молния платья и моя оторопелость. И где-то, совсем как будто не мы, а два молодых дурака выбирали имена для своих еще нерожденных детей, планировали, как состаримся – всерьез или понарошку. Интересно, кто же пишет сценарий нашей жизни? И чей промысел мы нарушили? Может, мечты перешли грань дозволенного, и за дерзость мы разделены. Бред.
Утыкаюсь в шерсть кота – успокаивает. Мне бы дозу тебя. И одежду на вынос – ту, прежнюю, напоминающую о несбыточном. Сменить масть. Но все это ничего не даст, впрочем. Удалила твой номер, но помню набор этих цифр наизусть – ну не смешно ли? Пожалуй, ты никогда не узнаешь, но своего сына я назову в честь тебя. Считай это данью воспоминаниям. Теперь я понимаю, что когда видишь первый знак пренебрежения – надо уходить без оглядки. Потом будет только тягостнее. А после расставания, лаская себя, мечтала о том, что стану одной из тех, уличных и продажных, и неузнанной проведу с тобой ночь. Это буду как бы уже не я, но все же вырву кусочек прежней магии, пусть на час, пусть такой ценой. Постыдно.
Представляешь, это так страшно – жить бок о бок в одном городе,  ходить не поодаль, и почти впритык, но по случайности  никогда-никогда не встретиться. Хотя все равно ведь не хватит духу окликнуть. Как страшно, когда родные становятся чужими вмиг, отдаляются, как галактики, проводя между собою несуществующие километры, хотя раньше даже разные страны не могли их разделить. Мы слишком самонадеянны – наивно полагаем, что вытерпим хоть целую вечность рядом, а сами не выдерживаем и пары месяцев или дней – а может, счет идет на часы. И мне страшно, страшно в этом мире, где все зыбко, где не на кого положиться и спокойно отрешиться от ежедневной суеты хотя бы на несколько минут, банально положив тебе голову на плечо в вагоне метро.
Ты ронял фразы о том, что в мире еще полно всего и я найду смысл. Он есть, несомненно, есть. Например, когда соседка заваривает еще одну кружку чая, и мы коротаем сумерки, и все кажется дурашливым и не стоящим внимания, и мир как будто уменьшается и съеживается под уютное одеяло, - возникает иллюзия счастья. Стоит новизне притереться, и, задавленная рутиной, я удушливо ищу спасения, слепо тычась в тупик. Может, подольше оставшись наедине с тобой, я бы тоже испытала обесценивающую силу привычки, кто знает.
Мне бы снова укрывать тебя по ночам, подкрадываться незаметно, хохотать, когда щекочешь, мило дразнить и показывать язык. Слушать, как мурлыкаешь мелодию. Небо на квадраты делить, и танцевать по ним воображаемый вальс. Петь – хотя не умею. Не искать рифм  - они роятся, только лови. Ты переносил меня через лужи, ты так забавно обижался, и между сросшихся бровей пролегала нахмуренная складка, но долго сердиться на меня ты не умел. И не терпел, когда звала по имени, хотя оно у тебя такое чудесное. Серьезно. Прости за ругань по мелочам, отмотать бы пленку вспять и стать умнее, затянуть трещины. Я во многом виню себя, но не думаю, что разница в возрасте в семь лет виновата. Благодарю за подаренное волшебство.
За любую ягодку клубники, насильно втиснутую в мой рот, за ласковое «девочка моя», за шатание в электричках и телефонные провода, ставшие свидетелями наших излияний. Ты так трогательно заботливо всегда старался меня накормить, спрашивал, хватит ли на проезд, и не холодно ли, запрещал пить кофе из-за аритмии, кричал, когда поздно ложилась спать… Даже мой отец никогда таким со мной не был. Мне хотелось почаще ложиться с тобой в одно и то же время. Жутко, до безумия друг друга ревновали, проверяли историю «эсэмэс» и входящих. Я скучаю по тому времени, когда меня спрашивали наутро, что снилось. По тем примирениям, ни с чем несравнимым. Даже по дикой панике потери. Животному испепеляющему желанию – так, чтобы одежду распороть по швам, обнажить саму душу, а не только покров кожи. Помню, ты всегда был смуглее меня – от природы, как я не пыталась сравняться с тобой загаром.
Девочка, затерянная в прошлом, спит у тебя на коленях в сквере, утомленная долгой ходьбой, доверчиво свернувшись клубочком,  уткнувшись в куртку, и ее ничто не тревожит. Непорочный поцелуй в сомкнутые веки спящей, в лоб.  Она покорно держит тебя под локоть, скользя по гололедице, и знает, что не дашь ей упасть, и смеется, запрокидывая голову, на шутку, что утопишь в пруду, раз уж она решила умереть молодой и красивой. Ты обожал чмокать ее в кончик носа – так подкупающе и по-детски. Спрашивал – нарвать ли букет из цветущего тут же жасмина, а ей было жаль цветы; она с виноватой улыбкой говорила: "Не нужно".Делил с ней напополам скамейки в парках, завтраки и места в набитых маршрутках, целовал ее истертые ступни, хотя отбивалась. В ней меня не узнать, увы.
И бывает еще ложь – о забвении.  Мне бы пить снова из твоей чашки, балансировать на краешке страсти, бродить вместе по магазинам, ночи напролет смотреть на любимый профиль, высвечивающийся на фоне монитора. Все говорят, что жизнь проще, чем мы думаем. Куда уж проще? А между тем даже такими мелочами я не могу овладеть. Ты скрашивал ожидание в пробках, ввинчивался в мысли вирусом. Наши переплетения, полузабытый вкус. Вынужденный уход. Признавался, что ограждаю от кошмаров. Нас разлучили не вокзалы и не дороги, вот что самое обидное. Не было никаких стен.
Утренний свет так прихотливо падал на твою наготу, ажурно высвечивал складки простыни и лицо, не ведающее, что им любуются. Мы оба одинаково спим – одна нога согнута в колене треугольником. Я выучивала твои позы, старалась, чтобы наше дыхание было в такт и радовалась, когда пульс совпадал в биениях. Как прекрасно срываться с места по одному звонку, без раздумий, по одному зову комочка в груди! Кто сжимает твои ладони до трепета теперь? Иногда – как это ни дико звучит – мне легче думать, что ты умер. И я пишу как бы письмо в никуда. Мы ведь верили в реинкарнацию, не так ли? А значит, еще не все потеряно. Я надеюсь, что при встрече мы не разминемся где-то в параллельных мирах.
Недавно  слышала, что у тебя другая. И снова перехватило дыхание, будто от удара под дых, но я смогла сделать вдох, а позже – умыться, похоронив под макияжем себя давнюю, и мне все легче дается улыбка. Ты обещал никогда меня не отпускать. Но не будем об этом. Я же, если и скажу «отпускаю», то солгу, так как  не могу по-настоящему отпустить, хоть и повторяла. Понимаешь ты это? Но просыпайся с улыбкой, пожалуйста и чувствуй на коже такие крохотные будоражащие холмики «мурашей». Ведь, как я написала, они не обманут.
Сейчас у меня есть любящий человек, но я всю себя растратила, так что же мне делать? Опустошена, выпита.  Он будет ждать – по крайней мере, обещает. И ничего не требует взамен. Это так напоминает ту меня…
Вот что. Следи за тем, как дрожат ее ресницы. Не давай ей грустить. Дари такие ароматные розоватые лилии, от которых благоухание по всему дому. И однажды в солнечный, или, наоборот, ветреный день, разбуди ее своим прикосновением. Хорошо?