Поездка на фронт. Глава 18

                Глава восемнадцатая
                Тайник

     Воспоминания и баронессы Иды, и полковника Сидонина были искажены временем. Ксендз Гжегош Милошевский, который служил ныне в приходе на Маршалковской, внес существенные коррективы в их представления.
     В ХVII веке была построена надгробная часовня царя Василия Шуйского, скончавшегося в польском плену. Поляки сами возвели часовню, которая вскоре опустела, поскольку останки выкупил первый царь дома Романовых Михаил Федорович. Какое все это имеет отношение к дворцу Сташица, который не раз перестраивался и менял свой облик?
     Как пояснил ксендз, князь Станислав Сташиц некогда весьма разбогател, играя на Венской бирже. Будучи меценатом и ученым, он в свое время дал денег на строительство «Чертога науки» по итальянскому проекту, но с условием – не трогать часовню, и ее успешно вмонтировали в комплекс.
     В результате наполеоновских войн Польша большей частью отошла к Российской империи, и дворец знаний, отремонтировав и частично изменив внешний облик, преобразовали в Первую мужскую гимназию, часовня вошла в возведенную церковь во имя мученицы Татианы.
     После Первой войны и революции в России дворец Сташица вновь был возвращен польскому обществу знаний (возможно, его именовали академией), заново перестроен, а церковь превращена в костел. В результате немецких бомбардировок перед нынешней оккупацией комплекс Сташица получил повреждения.   
     Дом науки и костел находились сейчас в аварийном состоянии. Ожидалось решение новых властей о сносе или реставрации. Поврежденный  комплекс пустовал. Туда изредка наведывался нанятый сторож. Рядом действительно расположилось немецкое учреждение с непонятными функциями, но пробраться к тому, что осталось от «Сташица», не составляло труда. Если и существовала опасность, то быть заживо погребенным под обломками.

     Уже стемнело, когда полковник и баронесса Ида фон Вурц подъехали на автомобиле (сюда можно было дойти и пешком, но специальный номер на машине, да и сама она, были определенной страховкой от неожиданностей). Комендантский час давно вступил в силу.
     Ксендз поджидал их у изгороди, окружавшей развалины. Он походил на человека-птицу острым носом, поворотом головы, глазами, которые подчас закрывал попеременно, без всякого намека на подмигивание.
     Заканчивалось 25 июня. По православному календарю 12-е – день второго прославления благоверной великой княгини Анны Кашинской. Немцы отключили свет, и перед нашими искателями приключений предстала жутковатая сумеречная глыба. Отец Гжегош почтительно поздоровался с баронессой и вежливо пожал руку Сидонину.
     Странными переходами, где угасла человеческая жизнь, пахло кошками и испражнениями, они пробрались к притвору. Сидонин не испытывал никаких ностальгических чувств, и гимназические воспоминания его не одолевали.
     Они очутились в прихожей, ведущей внутрь храма. Здесь на столике священник заготовил три толстые свечи и зажег их. Они ярко осветили ободранное, облезлое, потрескавшееся пространство. В этот момент отец Гжегош с загадочной улыбкой сказал Валентину Александровичу:
     – Ваш папенька велел передать вам этот ключ,– ксендз протянул довольно длинный ключ с бородкой в виде короны с четырьмя башенками.– Я останусь здесь. А вы идите прямо, не сворачивая, до алтарного зала, там и ищите, что вам необходимо. Да поможет вам Бог! Я надеюсь, Александр Николаевич объяснил вам, что именно открывать?
     – Да поможет нам Бог,– повторил полковник, не имея ответа на поставленный вопрос.
    
     Платоша и он со свечами в руках направились по длинному темному переходу в алтарный придел. Зал этот был погружен в густой сумрак, ибо окна расположились под самым куполом, и света явно не хватало. Но яркие свечи легко разогнали наползавшую тьму.
     На левой стене придела, украшенной фигурками католических святых, выделялось изображение женщины в полный рост, одетой в траурную накидку. Им почудилось, что от облика благоверной княгини исходит какое-то таинственное сияние. Они поставили горящие свечи на близстоящую скамью и, не сговариваясь, помолились.
     Потом Валентин Александрович снял аккуратно картину, которая держалась всего на двух крюках. Изображение святой приставили к стене. Их взорам открылась ниша приблизительно пятьдесят на пятьдесят сантиметров. Видимо, ее использовали когда-то для светильников, для ларца со святыми мощами или иных служебных надобностей.
     В углублении, подернутом шторами из паутины, помещался несложный с одним замком металлический сейф. И было странным, что он никому не попался на глаза и прятался в этой нише более 20 лет. «Возможно ли такое?»– подумалось полковнику.
     Дверца сейфа после второго поворота ключа открылась. Сейф оказался без потайного кармана. С виду он был пуст. Однако когда баронесса приблизила свечу, они на дне железного ящика обнаружили свернутый лист плотной бумаги; развернув его, они увидели карандашный портрет. Пошарив рукой, Сидонин отыскал монету и клочок бумаги.
     Монета оказалась золотым империалом, а клочок – запиской. Они присели на скамью, смахнув с нее как могли слой пыли и штукатурки, и стали изучать свои находки. Карандашный рисунок являл собой просветленный лик патриарха Тихона в бытность его архиепископом Ярославским. Впечатление просветленности не поддавалось объяснению, но сомнений не вызывало. Баронесса признала свою работу, да и ее подпись «Платонида» отчетливо была видна в нижнем правом углу.
     На реверсе империала  вокруг   двуглавого   орла   имелась   надпись: «10 рублей золотом 1896»; на лицевой стороне (аверсе) помещался профиль последнего российского  императора Николая II.
     Записка содержала в себе две строки по-русски без подписи: «Этих монет выпущено всего 125 штук. Советую тебе сдать ее в выгодный банк».
     Полковник запер сейф, повесил тяжелую картину-икону на прежнее место. Они зачем-то, не подумав, затушили свечи, их охватила некая взволнованность людей, приблизившихся к тайне. По едва заметным очертаниям, по дальнему свету из прихожей они направились к выходу.
     – Отец стал забывать русский язык,– прошептал Валентин.
     – Почему?– также тихо спросила баронесса.
     – Правильно было бы написать: сдать выгодно в банк.
     – Меня  смущает другое,– заметила Платоша.– Где же остальные 124  монеты?.. Сколько можно получить всего лишь за одну?
     – Загадка,– согласился Сидонин.–  Но это его почерк.
     – Без сомнения,– подтвердила Платоша.–  Удивительное превращение произошло с портретом. Теперь и ты убедился?
     – Убедился,– сказал полковник,– но ясности не прибавилось.
     – Нам не хватает дополнительных фактов. Когда мы их получим, все станет на свои места.
     – Когда мы их получим?– поинтересовался скептически он.
     Она помедлила с ответом. Потом, не зная, следует ли об этом говорить, поведала:
     – С  Александром  Николаевичем  случались  истерики, ему была свойственна психическая неуравновешенность. Но что касается дел, которые он вел, я никогда не слышала претензий в его адрес.
     Они с трудом пробирались к выходу – почти на ощупь.
     – Странно,–  продолжала  баронесса,–  если  это  коллекционная монета, за нее дадут фунтов двести, триста.
     – Это зависит от нескольких обстоятельств,– уточнил Валентин Александрович.– Может быть, вся коллекция стоит миллионы. Ведь серия из 125 штук – это очень мало.  Возможно, данная монета была отчеканена первой. Тогда ее стоимость увеличится в разы.
     – А что – даже это можно определить?
     – Думаю, да, если быть специалистом...
     Здесь надо упомянуть, что расчеты в фунтах, предлагаемые баронессой, объяснялись тем, что речь шла о международном денежном эквиваленте; эпоха доллара еще не наступила, но быстро приближалась.
     – В нашем кругу встречались нумизматы,– вспомнила Платоша,– но об этой монете я ничего не слышала. Не за ней ли приезжал Каблучков?..

     Ксендз Гжегош Милошевский поджидал их на прежнем месте.
     – Никаких  сокровищ  мы  не  обнаружили, святой отец,– упредил его расспросы полковник.
     – Но поиск был не бесполезен?– спросил священник.
     – Пару символических предметов мы нашли. Чего они стоят и к чему приведут, нам предстоит еще выяснить,– сообщила баронесса.
     – За портретом  Анны  Кашинской  в  нише  находится сейф. Вот вам ключ. Проверяйте, возможно, туда еще чего-нибудь подбросят,– сказал полковник.
     – Я почти уверена, что тайник пополнится новыми экспонатами,– подтвердила баронесса.
     – Вы шутите, ваша милость?
     – Какие могут быть шутки, святой отец? Вам ли не верить в чудеса!– упрекнула его баронесса.– Держите нас в курсе.
     Человек-птица выглядел несколько растерянным.
     – Может быть, переждете комендантский час в моем скромном жилище? Я угощу вас чаем с лимоном. Честное слово. Я раздобыл два лимона.
     – Спасибо, святой отец,– отклонила его предложение Платоша,– нам ехать один квартал, и меня вряд ли остановят, а если остановят, то отпустят.
     – Хорошо, не смею задерживать. Я лишь хотел вам сказать… Вы должны понять мое отношение к Александру Николаевичу. Я посчитал долгом выполнить его просьбу…
     – Я жду вас к обеду, святой отец,– переменила тему баронесса,– в воскресенье 29-го числа.
     – Премного благодарен. Постараюсь быть. Для меня это большая поддержка. Я имею в виду давнее знакомство с вами…
     Обед этот по ряду причин не состоялся.

     По дороге Платоша задала лишь один вопрос:
     – Разве можно 20 лет назад подготовить нечто, что  сработало бы нынешним поздним вечером?
     – Ты же верующая,– ответил полковник.– Я всегда думал, что без чудес веры не бывает. Но пока еще ничего не сработало.
     Добрались без приключений. Сидонин открыл дверь гаража, который примыкал к дому со стороны двора.
     – По черной лестнице поднимайся наверх. Агнесса постелет тебе в кладовке. А я пройду через парадный вход. Завтра с утра едем на кладбище. Результаты будут, не сомневаюсь…

     Утром в гостиной с выходом на несуществующий балкон пили кофе. Агнесса подавала теплые булочки с творогом. Между прочим, за легким завтраком баронесса сделала одно существенное замечание:
     – В разгадке  намерений  Александра  Николаевича, если кто-то не вмешался в его планы, может помочь мой сын и твой младший сводный брат Александр Александрович. Он сейчас проживает в Лондоне.
     – Он тогда был совсем ребенком,– возразил полковник.
     – Это  несомненно.  Но  он  получил наследство от отца, и у него, возможно, хранятся некоторые документы… Впрочем, я нисколько не сомневалась, что мы найдем пустяки. Так и случилось. Но мне думается, что на самом деле это очень важные пустяки. Ведь дело, видимо, не в портрете, даже карандашном наброске. Дело в самой фигуре патриарха.
     – Не понимаю.
     – Есть люди (и очень влиятельные) среди русского общества,– пояснила баронесса,– которые уверены, что без патриарха не будет победы, таких было много и в Первую войну перед революцией.
     – Глупости. У нас сейчас до мозга костей атеистические власти,– возразил полковник без тени сомнения.
     – Но в итоге не властям придется громить нацистов?– баронесса посмотрела на полковника внимательно и спрятала улыбку.– Патриарх может стать политической необходимостью для властей, а для народа –  знаменем.
     – У меня мыслей на сей счет никаких нет,– отмахнулся Сидонин.– Скорее всего, монета является ниточкой. Видимо, и записка. Ясно одно, что мы еще больше запутались,– подытожил полковник.
     – Не ломай себе голову над этим,– посоветовала Платоша,– и ответ сам собою придет... Нам бы лучше разобраться, что сейчас происходит в стране.
     – А что там происходит, кроме войны?– недоумевал Валентин Александрович.   
     – Мы наслышаны в Варшаве, какой ад устроил у вас Сталин. От некоторых поляков, побывавших там и чудом вернувшихся, распространяется информация об ужасных  лагерях перевоспитания, о массовых расстрелах.
     – Про  массовые  расстрелы  мне  ничего  неизвестно,–  заявил Сидонин; разговор  был ему неприятен, он считал его неуместным.– Я могу допустить, что общество, пережившее всеобщий хаос и занятое восстановлением какого-то подобия нормальной жизни, неизбежно проходит через насилие. А как загнать обратно вседозволенность, неподчинение никаким законам? Человек ценится очень низко, значительно меньше той эксклюзивной монеты, что у меня в кармане. А разве в Германии не так?
     – По-видимому.  А  что  бы  ты хотел?–  неожиданно  спросила баронесса.– У атеистов всегда так, потому что их ничтожная жизнь заканчивается личной смертью и пустотой. А перед пустотой они желают покуражиться по полной программе.
     – Но  смерть для них – окончание мук. Ты что-то рассказывала про Ветхий завет?
     – Не помню.
     – Там ведь тоже постоянное метание между Богом и язычеством.
     – Большевизм – язычество?
     – Конечно, язычество,– он даже удивился собственной мысли.– Вера в прогресс, в хорошо обустроенную бытовую жизнь. Ленин –  в Мавзолее вместо Бога.
     – Ну, это довольно примитивно,– заметила баронесса.
     – Как знать,  ведь  то, что Ленин в Мавзолее – свидетельство прогресса науки, всемогущества человека. А вот возьмут и оживят!
     – Не смеши.
     – Отсюда и немало бед,– подытожил Сидонин.
     – У тебя было желание бежать?– спросила в лоб баронесса.
     – Не получалось... Попытки были робкие и оканчивались ничем – какой-то непреодолимой стеной. Я давно уже сомневаюсь, что наши земные планы осуществимы. Если что-то и происходит, то совсем не то, что нами задумано. Нам только кажется, что мы рулим, рулят, уверяю тебя, нами.
     – Я  это  себе  представляю  совсем  по-другому,–  сказала  она.– Всегда есть несколько вариантов, и идет в ход тот, который в настоящий момент наиболее целесообразен. Допустим, немцы 22 июня или раньше не вторгаются в Россию. Тогда в их руки попадает полковник Красной Армии с золотым портсигаром, на внутренней стенке которого выгравировано лицо товарища Сталина с загадочной подписью «Николай Васильевич».
     – Про подпись мне ничего не известно.
     – Значит,  не  удосужился  хорошенько  эту  вещичку  разглядеть. А  пани  Ядвига досконально ее исследовала и шлет тебе поклон.
     Сидонин собирался промолчать, но заметил, уклонившись от главного:
     – Разглядел. Просто не в курсе, кто такой Николай Васильевич.
     – Продолжу рассуждения,–  пропустила мимо ушей его реплику Платоша.–  Гестапо выясняет, что…
     – Здесь  не  может быть гестапо,–  усомнился Сидонин.– Гестапо действует только на исторической территории Рейха.
     – Варшаву они  включили. Войдет ли Москва, сомневаюсь. Может быть, только район Лефортово.
     – Этим не шутят,– вспылил полковник.
     – Так  вот,  в гестапо выясняют, что полковника Красной Армии из штаба Московского военного округа с примечательным портсигаром и предписанием быть в Варшаве 25 июня…
    – Но я этого им не стал бы говорить.
    – А тебя  бы  упросили. Я повторяю: допустим…Мой приятель- художник, не попавший в Венскую академию искусств (полагаю, по недоразумению), он был успешным художником, а что приписывают недруги – враки. Так вот, наш фюрер, коли мы обитаем на его территории, сильно бы призадумался над тем, зачем ему нападать на СССР, если сам Кремль готовится к нападению и засылает сюда заранее человека для торжественной встречи Красной Армии… Но всегда готово и другое объяснение: приказ быть в Варшаве 25-го числа призван поднять боевой дух военачальников в Бресте и на всем западном фронте. Правда, я не исключаю, что эта информация их только расслабила – стали выпивать за победу.
     Баронесса хотела еще что-то сказать, но полковника осенило:
     – Я понял, что означает «выгодный банк»!
     – И что же?– в ее вопросе не чувствовалось особого интереса.
     – Переведи на английский.
     – Выгодный банк – Бэнифишл Бэнк.
     – Вот именно! Beneficial Bank!
     – Бенефис – тоже от этого слова,– заметила Платоша.
     – Дело не в том. Это реальный банк –  только и всего, моя милая. Я об этом достаточно информирован.
     – Уже теплее,– сказала баронесса.– Пора обращаться к мистеру Биддлу,– будто чертики забегали в ее глазах.
     – Как его разыскать?
     – Это уже моя  забота.  Я  думаю, он своевременно обнаружится в «Полония паласе», который все еще благоденствует у центрального вокзала со времен твоей юности.
     – Надо выйти подышать на балкон!– лицо у полковника пылало.
     – Не смей выходить на балкон!  Его,  в  отличие  от  Выгодного банка, не существует. Поехали. Пора ехать, куда мы наметили.

     Через черный ход полковник спустился в гараж, где его встретил механик в комбинезоне и берете. Он с отрешенным видом копался в машине, протирал ее специальными щеточками и тряпочками и на незнакомца посмотрел как на что-то самое обыденное, кивнул, будто были сто лет знакомы.
     У ворот на заднем дворе ждала баронесса, одетая как настоящая леди, готовая к верховой езде. Механик выкатил машину. Платоша и Сидонин уселись в автомобиль и поехали в сторону Православного кладбища. Они направились по Иерусалимской аллее на запад к Вольской улице. Это  была почти окраина.
     За огромным кладбищем (в два наших Новодевичьих) виднелись хутора. В Средние века один из них назывался Воля и был за чертой города. Рядом (на месте нынешнего кладбища) располагалась пустошь, которую польская шляхта превратила в нечто наподобие Марсова поля в Древнем Риме. Здесь при стечении 100 тысяч дворян в 1575 году Стефан Баторий был избран королем.

    За входом в некрополь располагалась круглая площадь, где проводились когда-то панихиды по именитым покойникам. Однако таковых мероприятий здесь давно не случалось. Тихими группами проходили за гробом вглубь, скрываясь за деревьями. Не привлекать к себе внимания считалось ценной способностью. Линии от поминального круга разбегались лучами.
    Они пошли по указателю и вскоре увидели однокупольный храм в честь Иоанна Лествичника. И купол, и кокошники, и навесы были обиты медью, которая начала зеленеть. Храм был высоким, двухъярусным. Недавно пристроенная звонница не доставала до медного купола. Стены храма (некогда белокаменные) слегка посерели. Церковь была построена в форме креста, и над главным входом висела икона Пресвятой Богородицы. Увидев ее,  полковник вдруг вспомнил давние слова из Акафиста, обращенные к Пречистой: даруй мне провести остаток времени моего в мире и тишине, сподоби меня, грешного, христианской кончины.
     Летний зной куда-то исчез. Ласковый прохладный ветерок пробежал по лицу. Рядом пожилая монахиня занималась цветником.
     – Матушка, подскажите, как  отыскать отца Иоанна  Коваленко?– спросила по-русски баронесса.
     – Он в верхнем приделе, госпожа,– ответила та, мельком взглянула на полковника и продолжила свое занятие.
    
     Валентин Александрович вышел за церковную ограду и стал бродить вдоль могил. Потом сел на скамеечку и увидел перед собой розового мрамора крест с надписью, выгравированной агатом: Christina Hexe. Вокруг надписи будто порхали два ангелочка с крылышками из золотистого кварца.
     – Дай Бог здоровья,полковник,– послышался за спиной чистый и звонкий голосок.
     Он обернулся и увидел ласковую доверчивую детскую улыбку на прекрасном личике мисс Дю.
     – Больше не оборачивайтесь,– приказала она.
     – А там кто?– поинтересовался Сидонин, указывая на могилу.
     – Какая-то  незнакомая  женщина – Царствие ей Небесное. Мы просто использовали имя... Ваши находки?
     – Их  две.  Золотой  империал выпуска 1896 года. Таких монет всего-навсего 125 экземпляров, и полная коллекция не имела бы цены. Это ведь история. Я даже сейчас сообразил – история выхода рубля на международную арену. Но где остальные 124 штуки я понятия не имею. Вторая находка – карандашный рисунок будущего патриарха Тихона… Вы на том же поезде приехали?
     – Нет, на резной позолоченной карете, запряженной волшебными мышками.
     – Как Золушка.
     – Скорее, как Дюймовочка.
     – Вот почему вы называете себя мисс Дю? Я и раньше об этом догадывался.   
     – Да, сэр.
     – Вы мне можете откровенно сказать о цели моей поездки?
     – Могу. Цель – Каблучков.
     – Вряд ли я его здесь разыщу.
     – Несомненно. Но он отъявленный коллекционер и мошенник.
     – Что еще?
     – Расспросите  о  нем  баронессу  без  всяких  стеснений. Она не только расскажет, но и сделает кое-что для нас.
     – Дальше?
     – Дальше. Купите  хороший  футляр.  Положите  туда  портрет. И передайте пани Ядвиге. Мне нужно показать его одному человеку. Ровно через пять дней в это же время я верну его вам здесь. Он еще пригодится.
     – Пани Ядвига – надежный человек?
     – Наверное,надежный, ей очень  много платят… До встречи. Не оборачивайтесь. И через пять минут возвращайтесь к церкви.
     – До свидания, мисс Дю?
     – До встречи, сэр. Будьте осторожны... Клады своевольны.
     – А где черный пони?– полковник пропустил мимо ушей ее слова.
     – Остался на той стороне,– вздохнула она.
     – Я слышал, что Каблучков – ужасный гений зла. Так напыщенно его называли вполне приличные люди...
     Ответа не последовало, Сидонин обернулся: он остался один.

     Когда они направились к выходу, баронесса призналась:
     – Я  подглядывала  за  тобой  со  второго этажа церкви, но ничего так и не приметила. Ты сидел на скамеечке и с кем-то дружелюбно разговаривал.
     – С невидимкой.  Мисс  Дю ее зовут. Она уверена, что мой приезд сюда связан с Каблучковым. Ты уже упоминала эту фамилию?
     – Конечно,  связан,– ответила  холодным  тоном  Платоша,–  он вел  дела  с Александром Николаевичем незадолго до смерти твоего отца. Остальные монетки, видимо, у него. Со злом господин Каблучков, кажется, на «ты». А карлик, значит, объявился?
     – Ты с ней знакома?
     – Как тебе сказать...– баронесса не сочла нужным выразиться точнее.

     Они молча вернулись к машине. Баронесса Ида фон Вурц остановилась, открыла дверцу, облокотилась на нее рукой и поглядела на Сидонина внимательно:
     – Валя, тебе нужно правильное понимание вопроса. И тогда ты меньше будешь ошибаться. И для тебе многое станет объяснимым.
     – Я  тебя  с  удовольствием  выслушаю,– немного настороженно произнес полковник.
     – Я была знакома мельком с одним крупным теоретиком  международного коммунистического движения. Он был главным редактором многих левых и либеральных изданий, выступал за равноправие, против эксплуатации и бедности. Это не мешало ему бросить две семьи, растлить 14-летнюю девочку, собирать коллекцию насекомых, ездить охотиться в Африку, прятать деньги в различных зарубежных банках. Итак: он или теоретик, или растлитель, или охотник, или стяжатель? Кто он? По-настоящему совмещать все это невозможно. А нас уверяют в обратном. Не будь чересчур доверчив, Валентин. Не принимай слова за чистую монету.
     – Так его расстреляли?
     – Но большинство таких же вольготно чувствуют себя на свободе.
     – Их тоже к стенке?– поинтересовался Сидонин.
     – Да нет же!  Я  говорю о мироустройстве человеческом.  Стенкой его не улучшишь. Это я понимаю. Даже ухудшишь. Поверь мне, через пару десятков лет этого урода восславят как мученика.

     Они молча сели в машину и поехали на Маршалковскую перекусить и, возможно, заглянуть в костел к отцу Гжегошу. В каком-то с виду приличном ресторанчике с потрескавшимися стеклами витрины заказали кофе со сливками и пудинг. Сливок не оказалось, пудинг предлагали только картофельный. Такое меню настроения не  улучшило.
     Сидонин сообщил, что ему велено передать карандашный набросок Тихона сегодня же пани Ядвиге. Рисунок обещали вернуть. Баронесса не придала сказанному особого значения.
     – Не сомневайся,  его вернут  вместе с футляром, который надо купить или поискать у меня дома. Мой рисунок тебе еще пригодится.
     – Кому понадобилось  на этот портрет только взглянуть и тут же отдать?– удивлялся Сидонин.
     История казалась ему совершенно неправдоподобной.
     – Архиепископу Аверкию.
     – Где-то слышал это имя.
     – Пора бы и запомнить, очень пригодится.
     – Так кто же он?
     – Архиепископ,– ответила она.
     – Я имел в виду, где живет?
     – В Киеве  на  Козловском  спуске. Но архиепископы, Валентин Александрович, в обычном смысле не живут, а окормляют паству.
     – Киев, наверное, захватили немцы.
     – Не имеет значения,– сказала Платоша.
     – Не  пойму,   зачем  с  неимоверными трудностями, запутанными путями доставлять пусть и замечательную работу, чтобы только на нее взглянуть?
     – Не  хитрите,  полковник,–  баронесса погрозила пальчиком.– Я не ворона, и сыр из клюва не выпущу. Скажу так, чтобы тебе когда-нибудь стало понятно. Происходит невиданное столкновение, которое переходит в беспощадное побоище. Нацисты хотят нас истребить поголовно, потому что такие, как мы, им неугодны. Много будет героев, и многие в бою найдут прямой и короткий путь ко спасению. Ведь в обычной самой долгой жизни его трудно отыскать. Миллионы, которым суждено погибнуть, еще не помышляют о том,– она помолчала, размышляя, как сформулировать:– Теперь же по существу. Есть два главных человека, и одному из них через год, два или три суждено перейти в мир иной, сдохнуть как паршивой собаке. Им сейчас это известно на сто процентов. И эти два человека, а может, и не человека, как я люблю добавлять, будут из кожи лезть, чтобы остаться в живых (а ведь суждено только одному). Они будут использовать все возможности, даже самые фантастические, даже против собственных принципов, чтобы победить. Ибо для проигравшего смерть будет отвратительной и позорной, он будет проклят. А для высшего мира это многое значит. Поэтому они рискуют более тех, кто сейчас в окопе на передовой и через минуту будет убит или смертельно ранен.
     – Ты говоришь  серьезно?– недоумевал полковник.
     – Более, чем когда-либо,– он увидел, какое строгое лицо бывает у баронессы.
     – Даже Богу станут молиться?– зачем-то спросил Сидонин.
     – Еще как! Если не продали душу дьяволу.
     – Ты веришь, что можно продать?
     – Не верю, а знаю. Ты спроси у своей Дюймовочки, она очень хорошо осведомлена в этом вопросе... Но хватит, заболтались. Я на два-три дня съезжу в Кенигсберг. Возможно, что-нибудь раскопаю про злого и опасного Каблучкова из того, что нам пригодится. А тебе, мой дорогой, дальней дороги не миновать. Готовься.
     – А что делать с иконой?
     – С образом Анны Кашинской? Я договорилась. Отец Иоанн Коваленко заберет картину к себе в кладбищенский храм. Остается только предупредить пана Гжегоша, с Коваленко он знаком.