XVI Вопрос обострен, узы ослаблены

Однажды, на дне рождения Ольги в семье Корявцевых состоялось застолье.  Владимир Петрович и Марфа Егоровна, Юрка и его подруга уборщица  в железнодорожной столовой  Манька,  мощная особа, из города Шахты, приехавшая из Донецка Элеонора Потаповна и Колька расселись за столом в «зале» с косой плюшевой занавеской.
Владимир Петрович  острил, хлопотал, одновременно и предвкушая, и ускоряя долгожданный хмель.
- Так, на Вовкином магнитофоне – Высоцкий, на моем, там, на балконе  –  Утесов, Русланова, Шульженко. Кому что? Вино, беленькая? Маня, - ты водочку?  Для тебя, уж извини, – Владимир Петрович обратился к Юрке, -  портвейном  не запаслись.
- Та,  ладно - я водку. Ты, булькай, булькай. – Юрака подвинул свою рюмочку.
Застолье шло, собравшиеся хмелели. Ольга не пила и ухаживала за гостями.
Между Марфой Егоровной,  Элеонорой Потаповной  и  Ольгой речь зашла о работе,  о школе. Сначала говорили о школе, где предстояло работать Ольге. Потом о  той, где учились  Юрка, Колька и Вовка. Вдруг прозвучала фамилия Рахилевич.
- Колька что-то сказал Рахилевич, и  она его выжила из восьмой школы. -  Сказала уже достаточно выпившая Марфа Егоровна.
Колька со значением, молча,  обернулся к Вовке.
В детстве он говорил другу о своем противостоянии с Тамарой Семеновной, но доверительно, никак не предполагая, что Вовка обо всем расскажет родителям. 
Вовка оправдываясь, и одновременно показывая , что  все это такие невинные шалости,  за которые смешно обвинять,  заулыбался, вскинул брови, и сделал поднятой вверх ладонью  пасс невинности. 
«Почему - сказал? Я же, не сказал, я нарисовал рожу»?_ - Мелькнуло в уме Кольки.  Антисемитизм в  детстве ему был неведом. Единственно, было доподлинно известно, об анекдотах про евреев, которые  он тогда  путал с анекдотами про армян и про грузин. 
 - Колька ей что-то сказал, и она его выжила…
- Колька ей сказал: «Ты – старая  жидовка»! – пояснил Владимир Петрович,
 находившийся в начальной фазе опьянения, то есть, в самом прекрасном расположении духа.  В эти мгновения его еврейские черты: мощный лоб, кривой мясистый нос, с особенной  силой указывали на  национальную принадлежность финансиста. 
- Нет! он ей что-то сказал…
- Он ей сказал: Ты-  жидовка, Твое место в Израиле! – И  Владимир Петрович весело подмигнул Кольке. 
Колька, сдерживая смех, наклонился над  столом. Вовка восторженно захохотал.
Вскоре Вовка  вновь сменил место работы, поступив на работу в ВЦ Горстата, в центре города, на улице Орджоникидзе, в двухэтажном здании под платанами.  Там у него сложились вполне дружеские и уважительные отношения с коллегами русскими, армянами, одним миролюбивым черкесом и не менее миролюбивым евреем, который тоже заинтриговал-таки Вовку. Василий Семенович, дородный, очень уравновешенный инженер,  оказался человеком удивительно точным и дотошным и во всем. Любой предмет он стремился узнать во всех  подробностях, включая мельчайшие.  Вскоре Вовка  сделался  с ним приятелем. Однажды у него на дачи поломалось топорище старого топора, - наследие прежнего хозяина, почетного забойщика Флегонта Вотиевича Заказаньева. На работе в ВЦ Вовка между делом полюбопытствовал у Василия Семеновича:  где можно купить хороший топор?
- Какой топор, – спросил Василий Семенович, - для рубки мяса или дерева?
- Дерева. – ответил Вовка тоном послушного мальчика.
- Какой номер топора тебя интересует? –продолжил расспрос Василий Семенович.
Вовка хихикнул. 
Работа ВЦ на Орджоникидзе –  самое счастливое время в жизни Вовки. Работал успешно, его уважали. Красавица  жена работала неподалеку в школе, на горке за кедровым лесочком Дворца Пионеров.  После второй смены, Вовка приходил встречать супругу.  Правда,  родители стали выпивать чаще.
Владимир Петрович был в восторге от внука, и когда тот принимал его с чьих-то рук, бабушек или родителей, приговаривал: «Вот, так. Конечно к нам , к большевикам… » .
Перестройка «набирала обороты». Вовку несказанно воодушевлял Горбачев . Даже прямые указания Кольки на отсутствие элементарной логики и здравого смысла  возмущенно-панибратских тирадах генсека, более уместных на сходах передельной общины, чем на правительственных заседаниях или в центральных СМИ, Вовку не смущали. 
Он был окрылен, и хорошо зарабатывал. По пути от ВЦ домой с обратной стороны ресторана «Каскад» возникли два кафе, отделанных аккуратно напиленным  ракушечником, с летними столиками перед  арочными окнами-витринами, где  наливали дорогой коньяк…   Вовка несколько раз заглядывал туда, то есть попадал в эту ловушку, и выпивал грамм по сто пятьдесят коньяку.      
Колька восстановился в институте,  объяснив, что ему не остается ничего другого, как еще отупеть на три года.
Перед отъездом, он стал свидетелем очередного запоя  родителей друга:  на кровати, на балконе,  постанывал Владимир Петрович.  Марфа Егоровна в мятой исподнице, тупо и зверски уставившаяся в никуда, широко, как кулачный боец ,  расставляя  голые ноги, вышла на середину комнаты и остановилась  перед стоявшим на полу древним магнитофоном, отделанным деревом. 
- Господи, ну, за чем ты встала?
Вовка , преградил  матери путь к плюшевой занавеске и двери  в спальню, где Ольга  быстро одевала, малыша. 
Марфа Егоровна выдохнула парами самогона смешанными с запахом желудочного сока.
- Сука-****ь, - сказала филолог.  –  Где эта сука-*****?  Проститутка…
 - Ну, тихо!, -  раздраженно простонал  Вовка, - ребенка разбудишь.
 Вовка и Колька сразу поняли, что под «этой» она подразуме
вала Ольгу.
- Я и тебя, и твоего ребенка задушу! Сука-****ь! - рыкнула Марфа Егоровна  задрала свою короткую ногу и стала неуклюже, но с чувством,  бить пяткой по крышке магнитофона. Вовка страдальчески  взглянул на Кольку и, не смотря на то, что оба понимали насколько ситуация  отвратительна и трагична, они не смогли сдержать смех и отвернулись друг от друга. 
Наконец, Вовка уговорил  Марфу Егоровну лечь  на диванчик, принес  ей спрятанную  за пианино бутылку с  остатками водки, еще о чем-то еще  вполголоса поговорил с матерью.
Из другой комнаты стремительно вышла серьезная, взволнованная и гневная Ольга с малышом на руках, 
передала ребенка на руки Вовке,  стала быстро молча одевать плащ и сапоги. В эти мгновения она была так прекрасна, что Колька, будучи истинным другом, всегда очень сдержанно  смотревший на Ольгу, как на женщину, не мог не залюбоваться ею.
- Пошли отсюда. – сказала Ольга. Вовка снова вздохнул  тяжело, но сдержанно 
 - Ботиночек  надо поправить. – Сказал он, указывая на ножку малыша. 
- На улице поправим. – сказала Ольга, решительно набрасывая на плече сумочку.

 «Долго она сможет выносить  этот кошмар?» - думал Николай, спускаясь вниз по лестнице вслед за молодой семьей.
-Так,  друзья -  сказал он, когда все вышли из подъезда.  – Вы сейчас в каком направлении? Вам есть, куда податься? А то, пошли ко мне.
- Спасибо, Коля.  Мы сейчас  к знакомым, к моей сотруднице…  - Сказала Ольга, поправляя ботиночек у седевшего на руках у Вовки малыша. 
- Ладно, Колька, спасибо. Заходи – Вовка протянул другу свободную руку.
Колька остался один закурил и, вскинув очи в верх,  к воздетым ветвям нагих лип,  нашел  сходство между этими женственными  деревьями и Ольгой. 
«А ведь, ей отлично известно, что она красива и не оценена по достоинству.  Эта она знает лучше своего французского языка. ..».  Вовка – заботливый  хлопотун,  и ему решительно недостает той степенной спеси малороссийских парубков из шахтерских местечек и областных центров, столь созвучной спокойным, как степные реки, девам … - каким девам? Пролетарским? Сельским? Педвузовским?... 
Но в эти годы Вовочка был счастлив,счастлив и восторжен, как танцующий журавль, и хоть Ольга не Эмма Б., флоберовский финал  весьма вероятен».