Память

               
Этот рассказ я посвящаю своим родным и дорогим людям: прабабушке Валерии Донатовне Бучель, бабушке Елене Яновне Чистяковой (Бучель), дедушке Николаю Ефимовичу Чистякову и конечно, своей маме Нине Николаевне Мамедовой (Чистяковой).

Мы  с мамой сидим в нашей питерской квартире на Литейном проспекте, пьем чай и  разговариваем. Мама вспоминает годы войны. Я ее внимательно слушала, изредка перебивая вопросами…
- Мама, а ты помнишь свое детство во время войны?
- Помню, но только очень мало. Мне же было тогда совсем немного лет.
- А что запомнилось?
- Помню, что когда нас с Неллей привезли в какую-то деревню, то почему-то с сестрой разлучили. Может быть из-за возраста. Ее на подводе увезли в деревню Горки, а я осталась одна. Я так сильно плакала, но ничего сделать не могла. Деревня Горки располагалась недалеко. Через неделю пришла Нелля и забрала меня к себе в деревню и всем взрослым сказала, что не отдаст меня никому. Мы остались жить вместе в детском доме в деревне Горки, и нас больше никому в голову не приходила разлучать.
- А еще что помнишь? Помнишь как вы там жили? Вас не обижали?
- Я не помню в подробностях, как мы жили, но помню точно, нас никто не обижал.  У нас была большая, чистая спальня, и спало в ней много детей. Наверно, человек двадцать. Помню вкусно кормили и мы там совсем не голодали. Детский дом стоял на краю большой деревни. Окна спальни смотрели на густой лес. В детском доме организовали школу. В эту школу я пошла в первый класс. Правда училась там недолго. Помню, за счетными палочками ходили во двор. Ломали у кустиков веточки и делали счетные палочки. Тетради были, но учебники только у учительнице.
Я еще помню, что  когда жила в детском доме, заболела. У меня подозревали чесотку. Болезнь, правда не подтвердилась, но все равно продержали в больнице почти целый месяц. Приятно было находиться в больнице. Все так заботились обо мне, уделяли много внимания.
- А папу ты помнишь?
- Практически нет… Отдельные, размазанные картинки всплывают в голове. Но я точно не знаю, происходили со мной эти события или нет. Мне кажется иногда, что его вообще не было в моей жизни. Перед глазами стоит только его фотография, на которой он запечатлен еще молодым, а сам он в виде чего-то большого и светлого.  Знаю, что была его любимицей. Вот пожалуй и все.
В детстве все по-другому – интереснее, лучше, чище. Не замечаешь всех сложностей, лишений. Возможно, я просто не помнила как хорошо было раньше. Поэтому, ко всему относилась совершенно спокойно, как будто  так и должно быть. Я даже про маму на время забыла. Для меня, в тот момент, самым  главным и любимым человеком была моя старшая сестра Нелля. Она обо мне заботилась, приглядывала и никому не давала обижать, даже курам. Я потом только поняла, когда начала  взрослела, что моя сестра Нелля, слишком рано стала взрослой, и на свои плечи взгромоздила совсем не детские заботы.
- Как вы обратно вернулись в Ленинград?
- Когда бабушка со Светой вернулись в Ленинград, то стала нас искать, чтобы вернуть обратно домой, но все было тщетно. Сведения о нас с сестрой куда-то запропастились или просто не до нас было. И тогда бабушка была вынуждена написать нашей маме в Куйбышев и поинтересоваться у нее, куда точно нас отправили, чтобы искать дальше. Ведь во время эвакуации все могло случиться. Но мама сама начала нас искать - делала запросы по разным инстанциям, но ото всюду приходили отрицательные ответы: «что, мол, таких нет». Тогда мама обратилась за помощью к Калинину, и только после этого, нас нашли. Потом, нас бабушка Валя выписала из детского дома, и мы оказались снова в городе, в своей квартире на 4 Красноармейской.  Мы долго жили  впятером – бабушка Валя, тетя Броня, ее дочка Света и я с Неллей.
 Потом с войны вернулись дядя Паша и дядя Николай, а дядю Феликса убило на фронте. На него в 44 году прислали похоронку.  Дети не знали про смерть дяди Феликса, а бабушка знала. Но если честно, я не помнила дядю Феликса, как не помнила и Павла с Николаем. Мама почему-то очень долго не возвращалась из эвакуации. Мы ее устали уже ждать. Она вернулась летом 1947 года, когда мне было девять лет. Мы снова оказались все вместе, одна большая дружная семья, только не было нашего папы и дяди Феликса. После ее приезда жизнь, окончательно и бесповоротно стала набирать свои обороты и стремительно помчалась вперед.
- А что-нибудь еще помнишь?
- Вот еще. Пленные немцы принимали участие в восстановлении города. Их использовали в строительстве домов и разных земляных работах. Дом с бомбоубежищем, который во время обстрела и бомбардировки был разрушен,  его снова построили немцы. Мы с ребятами со двора бегали смотреть, как они работают, приносили им  хлеба и картошки, а они нам улыбались и по-немецки благодарили. Они совсем  оказались не страшными людьми. Нам их было жалко.
Как давно это было, как недавно происходило.
Мороз. Нет конца и края зиме. Создается такое впечатление, что в природе больше не существует другого времени года. Бог забыл людей и послал на них, вслед за голодом, еще одно испытание – мороз. От него никуда не деться, не спрятаться. Он везде отыщет и запятнает тебя, как в детской игре «Прятки». И не просто найдет – скует и превратить в ледышку. Доберется до самой сердцевины, дотянется до нутра, мурашками осядет на коже, скрючит пальцы и сделает их похожими на ледяные сосульки внутри которых запрятаны синие сосуды по которым медленно, почти незаметно, течет, пока еще горячая, кровь и пытается согреть пальцы изнутри, превратит кожу рук в хрупкий пергамент, а та в свою очередь почти отстанет от мышц и провиснет или наоборот прилепится к костям и к тому, что осталось от мышц.
Снова мороз. Стены дома уже не в силах сдерживать его натиск и начали сдавать свои позиции, а он, конечно воспользовался ситуацией, и стал проникать сквозь кирпичную кладку, маленькие, едва заметные трещинки. Проник в помещение и распространил вокруг свое холодное дыхание. Хозяином освоился по углам, поудобнее устроился на люстре, позвякивая стеклянными слезинками, заставил плакать стену, а вторую просто сковал, проморозил насквозь.
 Ветер, словно голодная, бездомная собака, завывает за окном. Он не уступает морозу и не остается в стороне. Проникает сквозь старые рамы с потрескавшейся краской, завывает в дымоходе, как будто хочет всем сказать и показать, кто на самом деле главный на этом празднике жизни: «Ууу, еще немного, еще чуть-чуть, и я до вас доберусь. Ох, не поздоровиться вам – закружу, заберусь вам за воротник, пробегусь по спине, проникну в грудь, заледенеет тогда ваша, пока еще живая душа».
В комнате полумрак. Тот же самый мороз расписал оконное стекло разными сказочными персонажами и поселил их в лесную чащу, среди высоких, посеребренных снегом елей и кустов с тонкими ветками, между сугробами. Сквозь всю эту серебряную красоту, проникает свет бледной луны, образуя от окна до середины комнаты лунную дорожку. Чуть в стороне, от лунного света, стоит кресло в котором сидит тепло одетая женщина. Но ей все равно холодно и поэтому она укуталась в теплый пуховый платок, спрятав в него даже нос. На голове у нее небольшая, немного выцветшая от старости и постоянного ношения вязанная шапочка из-под которой выбились отдельные седые пряди. На ногах толстые носки и войлочные высокие тапочки, а на руках варежки.
Время всей своей тяжестью навалилось на нее и пригнула к земле, ссутулило и превратило в старушку, за спиной которой осталась целая, совсем непростая жизнь. Женщина молча смотрит на стену. Ее взгляд отражается от стены и уходит обратно в глубь своей памяти. Настоящее ее больше не интересует, его больше нет, как нет и будущего. Осталась только память прошлого – измученного, больного, с приобретениями и потерями, с большим и маленьким счастьем, с первой любовью. Все это замешено на войне, сдобрено голодом, бомбежками, смертью, отчаянием, пустотой и безысходностью
Память, она не дает ничего забыть, каждый раз с новой силой накатывает, ударяется о человеческую забывчивость, разбивает ее и  вспыхивает новыми, яркими красками, делая образы более выпуклыми, события наиболее значимыми, а сказанные слова наполняет новым содержание и смыслом.
Женщина помнила все, каждый день, каждый час, а возможно каждую минуту своей прошлой жизни. Такое забыть невозможно. Может и хотела, да не получается.
Безлюдная улица. За окном свирепствует метель – танцует, мечется, подхватывает снег и закручивает его в спирали, превращает в птиц и отправляет их  в полет. Бедные, как им плохо, они обезумели, машут крыльями, бьются о стены домов стучаться в темные окна, разбиваются и белым пеплом осыпаются на землю.  Ветер не дает им спокойно лечь на землю и умереть. Он  уносит с собой, а заодно и смерть, которую разносит по квартирам, а та потом самостоятельно вползает в комнаты и забирает всех подряд, без разбора, без поправок на возраст. Она теперь повсюду. Блокадному горю и бесконечным бедам нет конца
Горят и рушатся под бомбами дома, вокруг все грохочет, но люди уже привыкли к эти звукам, перестали слышать и обращать на них внимание  Звуки стали повседневными и постоянными, как вой сирены и стук метронома, а может быть еще роднее и ближе, как стук собственного сердца. Ведь стук собственного сердца не слышишь.
Вполне возможно все гораздо сложнее.  Психика вытеснила из головы, из ушей эти звуки и заменила их на музыку и стихи, которые люди слышали до войны, чтобы они не сошли с ума раньше времени.
Четвертая Красноармейская, второй дом от угла, пятый этаж, большая коммунальная квартира, состоящая из шести комнат в которых спят пока еще живые люди. Но пройдет еще немного времени, и все соседи проснуться, пожуют свою скудную еду, зальют ее кипятком или просто запью водой и уйдут по делам – кто-то отправиться рыть окопы, кто-то поплетется на работу - на завод или фабрику, а кто-то останется сидеть с малышами. Их в квартире осталось совсем немного. Многих увезли из города туда, где нет войны.  Некоторые из соседей будут отсыпаться после дежурства на крыше, где ночью тушили зажигалки.
В комнате темно. Светомаскировка спрятала окно и слабый лунный свет с улицы.  Комната за ночь почти остыла, но сохранилось немного тепла вокруг давно потухшей печки. Лена была рада радешенька растопить ее, но дрова, которые выписали мужу на заводе закончились, а когда будут новые и будут ли вообще – неизвестно. Правда, есть еще мебель, но ее всегда успею сжечь. Немного подожду. Хотя, нет… Нужно все же растопить печку. Детки совсем замерзнут. Мебель это ерунда, вот закончиться война, новую купим. Ладно, пусть муж проснется в начале, не буду пока шуметь.
Лена подошла к кровати на которой, свернувшись калачиком, спрятавшись целиком под одеялом, спал ее муж, ее любимый Николай. Как же он замерз. Немного в стороне, подальше от окна, стояла железная кровать. На ней, рядышком, спали их  дочки – старшая Нелли, ей  шел седьмой год и Ниночка, отцовская любимица. Нине было четыре годика. Прижались друг к дружке и так же спрятались с головой под одеяло.  У печки стояла детская кроватка на которой спала их младшенькая доча – Бронислава. Совсем еще малютка. Господи, за что им все это, за какие грехи свалилась на их светлые головушки война. Выжить бы и дождаться конца войны…
 Николай любил своих дочек  - нежно, самозабвенно, но каждую из них, своей, непохожей любовью.  Лена  посмотрела на своих детей, а потом перевела взгляд на мужа. Жалко его будить, но ничего не поделаешь.
- Коля, вставай. Тебе пора на работу. А то опоздаешь.
Николай проснулся сразу, заерзал под одеялом, простонал тихонечко и высунул свой нос.
- Уже пора? Сейчас встану. Леночка, а есть чего покушать?
- Я тебе сделала немного заварушки из зверобоя и к студню посушила хлебушек на буржуйке. Вставай покушай.
За стенами дома грохотание стало затихать и переместилось в другую часть города. Николай наконец-то встал, потянулся. Одеваться ему не нужно, ведь все последнее время спали одетыми. Во-первых, мало ли чего может случиться, а во-вторых, самое главное, так теплее.
Лена смотрела на своего мужа – длинного, худого, ссутулившегося от усталости и всех бед, навалившихся на его плечи.  От него остались одни кости, обтянутые кожей. Глаза впали в глазницы и смотрят на Лену усталым взглядом, а под ними темные круги. Из серых, они превратились в почти прозрачные. Видно, даже на цвет, у организма больше нет сил.  Состарившегося раньше времени, а ведь ему, всего на всего тридцать лет.  Русые волосы запорошила седина. Стал похож на тень, которая с каждым днем становилась все меньше и меньше.
- Леночка, я чего-то совсем не хочу кушать. Оставь для девочек. Да и сама поешь. Вон совсем прозрачная стала, а тебе еще Бронечку кормить.
- Коля, сестра днем зайдет и принесет немного еды. Так, что ешь, не думай про нас. Я потом поем и детей накормлю. Мама проснется, схожу на угол и попробую отоварить карточки. Там еще остались, а потом новые дадут.
- Лена, а как Валерия Донатовна себя чувствует? Давно я ее не видел. – Спросил Николай про свою тещу.
Николай рано уходил на работу, ведь путь на Кировский завод  был совсем не близкий. Николай работал сталеваром в сталелитейном цехе. Он часто оставался ночевать на заводе и неделями не бывал дома. Сил на дорогу оставалось все меньше и меньше, а работать нужно. Ведь и от него тоже зависит, насколько скоро закончиться война и наступит мирная жизнь.
- Все хорошо, Коля. Не переживай. Она крепкая. Ты давай, лучше поешь.
Николай сел за круглый стол, за которым раньше собиралась вся семья. Он раздвигался и всем хватало за ним места. Медленно жевал и думал о своем. Мысли его улетели в прошлое. Странно устроена жизнь.  Разделилась на две части – большую и маленькую. Меньшая – это время до войны, в котором осталось счастье, надежды, и большая половина – война, которая разбухла до невероятных размеров и стала напоминать раздувшего от голода человека.
Правда и в этом времени можно найти светлые пятнышки, пусть они величиной с солнечный зайчик – это детки, его три дочери, три красавицы, три его воплощения, его плоть и кровь.
Николай встал из-за стола. Подошел к кровати, заглянул под одеяло, полюбовался на дочек и поцеловал каждую. От его поцелуя средненькая Ниночка проснулась. Она, как две капли воды, похожа на мать Николая – бабушку Инну, которая живет в городе Знаменске под Кёнигсберг
- Папа, - увидев отца пропищала Нина, - возьми меня на ручки, я кушать хочу.
- Поспи еще немного. Мама вас потом накормит, а мне уходить надо. – Ответил Николай на слова дочери и погладил ее по русой головке. – Спи моя радость.
- А когда ты придешь?
- Скоро. Спи мое солнышко.
Нина послушно закрыла свои серые глазки, ресницы сомкнулись и она быстро уснула. Николай немного постоял, посмотрел на нее. В груди все сжалось и заплакало. Он тяжело вздохнул и пошел в прихожую одеваться, а Лена молча пошла его провожать.
- Леночка, береги себя и девочек. Я тебя очень прошу, ходи во время налета в бомбоубежище и Валерии Донатовне передай. Договорились?
Лена давным-давно во время бомбежек, как и многие из соседей, перестала спускаться в убежище. За чем? Ведь от судьбы все равно не убежишь. Но она не стала расстраивать мужа и сказала:
- Не волнуйся. Обещаю. Иди спокойно и за нас не волнуйся.
Николай ушел на работу. Она слышала его шаги по ступенькам лестницы. Шаги уходили все дальше и дальше, пока не стихли совсем. Потом хлопнула входная дверь. Этот звук эхом отразился по всему мертвому подъезду и прощальным толчком прикоснулась к двери, за которой стояла его жена – Елена Прекрасная.
Лена немного постояла, а потом пошла в соседнюю комнату, где спала ее мама Валерия Донатовна и ее приемный сын Павел. Валерия Донатовна работала в детском доме и усыновила трех мальчиков, трех братьев Дорофеевых – Феликс, Павел и Николай. Мальчишки – погодки. Старшему Николаю было 21 год, Феликсу шел 20, а младшему Павлу недавно стукнуло 18. Феликс и Николай ушли на фронт добровольцами. Вот и Павел собирается уходить на фронт следом за братьями.
Лена тихонька открыла дверь и заглянула в комнату. И здесь холодрыга. Кажется дыхни, и пар пойдет. Как же они бедные тут спят. Нужно что-нибудь придумать, чтобы они перебрались к ним в комнату. Да и дров будет уходить меньше.
На столе горела свечка. Где мама ее отыскала? Валерия Донатовна не спала. Она молча лежала на диване и смотрела как горит свечка.
- Мама, ты чего не спишь? Еще очень рано. А хочешь пошли травки попьем. Есть немного. Я не стала воду кипятить. Потом растоплю печку и все сделаю.
- Лена, не спиться чего-то. Хорошо, пошли попьем твоей травки.
Валерия Донатовна тяжело поднялась, накинула на плечи довоенный платок, который в некоторых местах уже вытерся, но еще держался и не рвался. Мама – невысокая, похожая на статуэтку, всегда следила за своим внешним видом. Волосы всегда уложены в прическу под названием «польская».  Лена всегда гордилась своей мамой и  в глубине душе всегда хотела быть похожей на нее. Характер у мамы властный, крутой, и очень сильный. Как же может быть иначе. Она рано осталась одна. Ее муж – Ян рано умер, и после смерти она вынуждена была устроиться на работу в детский дом, где и усыновила еще трех мальчиков, хотя на тот момент у нее на руках были свои две дочери. Вот такая была мама у Лены. И Лена очень гордилась своей мамой, и где-то в глубине душе хотела быть похожа на нее.
Когда они сидели за столом, Лена сказала маме:
- Мама, вам с Павлом, нужно перебраться к нам в комнату. У вас очень холодно, вместе удобнее будет, да и дров меньше уйдет.
- Лена, как мы тут все поместимся? Места совсем мало.
- Мама вспомни, как мы все вместе жили в одной комнате на Можайской. И ничего, все места хватала.
Лена пыталась убедить маму в правильности своего решения.
- Лена не сравнивай. На Можайского у нас комната была тридцать метров, а тут. Нет, это не выход. Да и потом Николай приходит домой. Ему хоть немного, нужна спокойная обстановка. Я вот наоборот хотела твоих детей к себе в комнату взять.
- Ой, не знаю. Коля так редко дома бывает, а когда приходит то почти сразу ложиться спать. Ему уже ничего не мешает.
Произнося эти слова, Лена очень сильно расстроилась. Она понимала, как тяжело ему сейчас.
- Ладно, - глядя на дочь, сказала Валерия Донатовна, - пусть только Павел проснется, и мы перенесем мебель и все расставим, чтобы было не так тесно. Пей травку. Слушай, я забыла, у меня же два сухарика есть. Вчера тетя Дуся дала, а я забыла совсем. Сейчас принесу.
Валерия Донатовна хотела уже убежать в другую комнату, но Лена ее остановила.
- Мама, не надо. Давай лучше оставим девочкам.
- Лена, тебе кушать нужно. У тебя грудной ребенок и его тоже кормить нужно. Если ты сама не будешь есть, то у тебя молоко совсем пропадет. Я сказала будешь есть. А девочкам мы потом, чего-нибудь найдем вкусное. Может Броня принесет из своего театра. Все, Лена, вопрос решен.
Сказала и умчалась в комнату. Правда, умчалась  - это громко сказано, но по сравнению со всеми, Валерия Донатовна передвигалась очень быстро. Хотя, точно так же устала, похудела и сил тоже не было.
Вернулась через некоторое время и протянула дочери два маленьких сухарика. Как они приятно пахли ванилином и мирной жизнью. Правда высохли уже, но это не страшно, можно размочить его в заварке из травы.
Лена взяла их из рук матери и стала вдыхать аромат, который сохранился. Но в это время проснулась Нина, самостоятельно выползла из-под одеяла и прошлепала через комнату и забралась к маме на коленки.
Мама прижала свою дочку и сказала:
- Ниночка, возьми сухарик. Сейчас тебе чайку налью. Поешь.
Еще не совсем проснувшаяся дочь молча кивнула в ответ и сильнее прижалась к маме.
- Мам, мне холодно.
- Сейчас тебя одену потеплее. Чуток попозже растоплю печку и станет совсем тепло, а пока попей чай с сухариков.
- А, Нелли, есть сухарик? Если нет, то дай мне половинку.
От таких слов дочери,  у Лена по щекам потекли слезы. Она плакала совсем тихо. Ей совсем не хотелось, чтобы кто-то видел ее слезы.
- Не переживай, Ниночка, есть еще один сухарик для Нелли.
Нина слезла с коленок, как взрослая села за стол и стала ждать чай. Разумеется это был не чай, а все та же, заваренная трава, но вид имела чая.
Лена налила дочери в чашку чая и подала сухарик, а второй положила на блюдечко и убрала в буфет.
Нина сидела и чинно пила чай, макая в него сухарик. Через некоторое время проснулась Нелли, и ее посадили за стол пить чай с сухариком. После того как поели, девочки полезли снова в кровать и начали играть в тряпичные куклы, а Лена с мамой продолжали разговаривать.
- Мама, - обратилась Лена к матери, - я покормлю Броню и пойду за водой, потом попробую отоварить карточки, а вечером мне нужно идти на дежурство. Так, что ты сегодня с ними целый день будешь одна. Молоко я сцежу и оставлю.
- Хорошо, не переживай, все  сделаю, всех накормлю.
Закончив все свои дела, накормив детей, Лена оделась, поцеловала детей, взяла саночки, два ведра и пошла за водой. На улицы было не меньше тридцати пяти градусов мороза, ветер дул в лицо и мешал идти. Лена сильно наклонилась вперед и преодолевая порывы ветра шла вперед. Нужна вода, без нее никак не обойтись. Народу на улице совсем мало. Впереди идет женщина и тянет за собой саночки на которых стоят ведра. Она одетая в серое пальто, на голове шапка, а поверх всей одежды повязан толстый платок, на ногах валенки, на руках громадные рукавички. Идет, покачивается в разные стороны от слабости от недоедания. На противоположной стороне Московского проспекта идет мужчина и держится рукой за стенку дома. Потом остановился и камнем упал на засыпанный снегом тротуар. Так и остался лежать. Наверно умер. Все уже давно привыкли к тому, что люди умирали прямо на ходу. Никто к ним не подходил и самое главное не обращал внимание, и они оставались так лежать до тех пор, пока не подойдёт санитарная дружина. На встречу идет женщина и тащит со всей силой салазки, на которых лежит завернутый труп человека. Люди смирились, их чувства притупились, исчезла жалость и сострадание. Все, что происходит вокруг, стало неотъемлемой частью их жизни, естественным ее течением.
Лена все шла и шла, упорно волоча за собой санки. Сейчас самое главное – вода. До Обводного канала еще далеко, хотя на самом деле - всего одна троллейбусная остановка, но это было в мирное время, а сейчас, в эту одну остановку, вместилось все десять. Но это ерунда, трудно будет идти назад. Санки станут тяжелыми, а потом все это нужно поднимать на пятый этаж. Не буду думать сейчас об этом. Все это будет потом.
Лена шла и пыталась отвлечь себя своими воспоминаниями мирной жизни, когда она пела в театре Народного творчества, что находится на улице Рубинштейна, как она блистала в роли Наталки Полтавки, как зал кричал: «браво». Как это было давно.
Снег скрипит под ногами, ветер поднимает его и бросает в лицо, старается заморозить, запугать.  Но Лена не из пугливых, перед ней стоит задача и ее нужно решить. Вдруг, неведомо откуда в голове зазвучала музыка, в животе стало тепло, а там стал расцветать цветок из слов, которые выстраивались в ряд, образовывая предложения, потом целые куплеты и Лена мысленно стала петь, выводя каждую ноту. Пела она на украинском языке:
Ой я дiвчина Полтавка,
А зовуть мене Наталка:
Дівка проста, не красива,   
З добрим серцем, не спесива.
Цветок еще больше подрос, раскрылся и превратился в солнышко.
Но песня оборвалась. Взгляд Лены уперся в сугроб из которого торчала чья-то голая нога. И тут Лена не выдержала, ей стало плохо, голова закружилась, в глазах потемнело и она упала в обморок.
Сколько она пролежала на холодной земле, рядом с сугробом, с голой ногой неизвестно. Снег успел  укрыть ее. Он наверно хотел ее спрятать от всех или согреть. Потом она пришла в себя, еле-еле поднялась и снова пошла к Обводному каналу. Шаг за шагом, вперед, а снег все падал и падал, ветер дул и дул, мороз крепчал и кусал...
- Мама, я пришла. – Лена открыла дверь и поставила при входе два ведра с водой. – Сейчас отдохну и пойду карточки отоваривать. Там уже люди стоят.
- Леночка, что с собой? Ты вся не своя.
- Да, нет. Все хорошо. Просто устала. На улице очень холодно. –  Лена успокоила маму.- В очереди стоит Елизавета Ивановна. Я заняла очередь. Пока ничего не дают.
- Отдохни. Я сейчас тебя покормлю. Броня принесла с работы кашу с подливкой, хлеба и немного супа. Садись.
Валерия Донатовна засуетилась и стала накрывать на стол.
- Мама, а где девочки?
- Да, в той комнате играют. Павел принес дрова. Даже много дров. Нам дней на пять точно хватит. Я растопила печку, детей накормила.
-  Мама, а где сейчас Броня и Павел? – спросила Лена
- Броня пошла спать, а Павел поехал рыть окопы. Садись пока все теплое.
Лена села за стол и приступила к еде. Ела медленно, как будто хотела запомнить этот вкус на всю свою оставшуюся жизнь.
- Мама, а письма есть от братьев? – спросила Лена
- Нет. Может и написали. Просто почта, вон, как плохо работает. Самое главное, чтобы были живы. – Ответила Валерия Донатовна дочери. – Ты, ешь, а я пойду посмотрю детей.
Валерия Донатовна встала из-за стола. До этой самой минуты она тихо сидела вместе с дочерью и смотрела как та ест. Дети в соседней комнате играли в свои детские игры, но война внесла изменение смысл в эти игры. Что поделаешь, игра это не только воображение и фантазия, она еще как зеркало отражает действительность. Нелли, Нина и Света играли в госпиталь. Светлана – дочка старшей дочери Валерии Донатовны, Брониславы Яновны.
Когда Валерия Донатовна вошла в комнату, они все дружно посмотрели на нее, а Нелли спросила:
- Бабушка, а мама пришла?
-  Вернулась. Воды принесла. Днем нагрею воды и вас помою.
Нелли перестала играть и сказала:
- Бабушка, можно я пойду к маме?
- Иди, только на ножки тапочки надень и не стой в одних носках.
Неля надежа тапочки, такие же как у бабушки, высокие войлочные и ушла в матери. Вдруг Света захныкала, как маленькая:
- Я к маме хочу.. – сказала и заплакала.
Валерия Донатовна стала ее успокаивать6
- Светочка, мам устала и сейчас спит. Проснется и пойдешь к ней. Пока поиграй с Ниночкой.
Света прижалась к бабушки и стала потихоньку успокаиваться.. Дети во  время войны разучились плакать, а если и плакали, то их слезки не похожи на весенний дождик, не утрешь их на детских щечках и глазки в ответ не засияют. Детские слезы во время войны постепенно набухают, медленно стекают по щекам, а в глазах стоит горе, страх, мольба о помощи и отчаянная незащищенность. Их тогда только можно успокоить, крепко прижать к себе, забрать всем своим телом всю боль  детской души.
- Не плачь внученька. – Тихо сказала Валерия Донатовна.
Постепенно Нелли успокоилась и снова приступила к игре. Нина все это время совсем недетским взглядом смотрела на происходящее. Еще немного, и она бы тоже разревелась следом за сестрой. Но увидела, что Света успокоилась и она тоже пришла в себя. Дети, дети плачьте пока можете. Ведь пройдет еще немного времени и вы, как взрослые разучитесь это делать. Играйте, пока есть силы, скоро и их не будет.
Прошел день со своими хлопотами и заботами – карточки, дети, дежурство на крыше. И так день за днем, Конечно во всем этом распорядке дня свои поправки – нет продуктов, нужно снова идти за водой, мороз залютовал и не давал шагу ступить за порог, дневной обстрел, бомбежка в 15.00. Немцы пунктуальный народ, знали когда дети заканчивали учиться в школе и шли домой.
Весь день бомбили центр. Досталось практически всем.  Немцы все  и всех определили в разряд военных объектов – Дом пионеров, школы, церкви, госпитали, пострадал Эрмитаж, дотла сгорел Елагин дворец. На головы людей – детей, женщин и стариков, с неба сыпались фугаски, осколочные и зажигательные бомбы, артиллерийские снаряды, которыми немецкие батареи били по жилым домам, улицам, площадям и скверам. Кромешный Ад.
- Лена, может быть спустимся в убежище. Смотри как бомбят. Неровен час в нас попадут.
- Я не пойду, если хочешь иди. От смерти все равно не сбежишь. – Ответила Лена и снова вернулась к работе по дому.
- Ну и ладно. Я тогда тоже не пойду. Раньше не ходили и сейчас дома останемся.
Бомбоубежище располагалось в подвале дома на 5 Красноармейской. В него можно было попасть, сократив путь  через двор дома, в котором жила семья Лены.
Раздался грохот. Дом содрогнулся, стены закачались и как будто осели под звуком. Возникло ощущение, что сейчас потолок рухнет на головы и своей тяжестью всех раздавит. Лена от ужаса руками закрыла лицо, а ладошками прикрыла голову. Сразу как-то скрючилась, присела на корточки и замерла. Она не могла переносить этот воющий звук, который не предвещал ничего хорошего. Но и на этот раз смерть обошла их дом, семью Лены, соседей по коммуналки и всех людей, которые  живут в их доме. Бомба попала в дом, в котором располагалась бомбоубежище. Дом рухнул, рассыпался как карточный домик и под своими стенами, кирпичной кладкой, крышей похоронил всех, кто находился в тот момент в убежище и пытался выжить. Вот она судьба.
Потом еще взрыв. Теперь, как будто взорвалось в соседней комнате. Слава Богу… Бомба разорвалась во дворе и только немного задела дом с угла. Пострадали квартиры, но в них не было людей, так что смерть на этот раз переполнила свою ловчую сетку людьми из бомбоубежища. Хороший урожай Смерть собирала каждый день. День за днем и так всю блокаду.
Лена еще больше укрепилась в своем убеждении, что никакое бомбоубежище не спасет от бомбардировки.
На следующий день всем стало известно, что самолет, который бомбил район Московского проспекта и всех Красноармейских, подбили, а летчика взяли в плен. Это была женщина. Женщина, которая должна по своей природе дарить жизнь, забирала ее. На допросе заявила:
- Мало я вас убивала. Мало бомбила.
Что с ней стало, Лена не знала. Скорее всего ее расстреляли. Она и смерти недостойна, для нее и Ад  Раем будет.
Через неделю домой с работы вернулся Николай. Уставший и больной. Только этого не хватало. Лена встретила мужа, накормила, напоила кипятком, нашла еще довоенные таблетки от боли и заставила мужа выпить их. Потом уложила в кровать, потеплее укутала. Николай закрыл глаза и сразу уснул. Лена изо всех сил старалась вылечить мужа, но ничего не получалось. Он с каждым днем слабел, перестал кушать, силы уходили из него с каждым выдохом, неведомым способом вытекали из рук, ног, покидали его измученное, иссохшее тело, улетали из больной души.
Через неделю Николай умер. Он просто уснул и не проснулся. Не выдержало сердце, а голод с болезнью доконали. Нужно было увозить его тело в приемный пункт на Обводном канале. Но как повезешь? Как засвидетельствуешь смерть человека? Ведь тогда пропадут карточки. Как же тогда семью кормить? Ведь дети остались.
Лена не стало ничего делать, и муж почти месяц пролежал в соседней комнате. Потом она вместе с соседкой положила его на саночки и увезла. Мужа похоронили в общей могиле на Пискарёвском кладбище, на могиле ни имени, ни фамилии и тем более отчества. Только надпись – февраль 1942 год. В ней нашел покой её муж – Николай Ефимович Чистяков. Да, еще и свидетельство о смерти, где написано в графе о причине смерти – дистрофия и число 28 февраля 1942 год
 Следом за Николаем, ушла их младшая дочь Бронислава. Затихла, закрыла свои глазки, и не стало больше их дочки. Похоронили Бронечку на Волковском кладбище.
Через две недели уехал на фронт Павел, самый младший брат. Все уходят и уходят. Когда будет конец? Когда закончиться война, когда завершиться это чертова блокада, когда наступит покой?
До конца войны – целая вечность.
- Лена, - позвала сестру Бронислава, - у нас на работе формируют списки на эвакуацию. Я внесла твоих детей в списки. Пусть увезут их из этого ада. В живых останутся.
- А как же мама и твоя Света? Их тоже нужно вывезти.
- Я все сделала. Они через несколько дней уезжают в Барнаул. Я не смогла твоих включить, мест не было. Но скоро и твои уедут.
- Нужно тогда на время их в садик устроить, а то как же я буду ходить на работу. – Ответила Лена.
- Не надо. Лучше давай Елизавету Ивановну попросим с ними посидеть немного. Я думаю она не откажется.
- Можно, конечно и Елизавету Ивановну попросить. Я сегодня к ней подойду и попрошу, - согласилась с сестрой Лена. Потом продолжила, - Броня, я сегодня карточки отоварила, кое-чего сготовила. Пошли поедим.
- Леночка, сейчас не хочу. Давай позже. Я вам тоже принесла еды. Сейчас принесу из комнаты.
Вернулась вскорости, держа в одной руке банку с кашей и подливкой, а в другой с супом.
- Спасибо тебе, Броня, мы без тебя бы давно умерли с голоду. – Лена взяла банки и прижала их к груди.
- Прекрати, Лена. – возмутилась Броня. – Мы же люди и самые близкие люди. Роднее нас никого нет. Так, что ешь и детей корми. Свою я накормила уже.
Лена не смогла проводить маму и свою племянницу. В тот день Лена работала. С ее дочками сидела Елизавета Ивановна. Так, что провожала только Броня.
Потом наступила середина марта. Лена собрала детей в дальнюю дорогу, и в назначенный день отвела на пункт, откуда их заберет машина и увезет через Ладожское озеро на большую землю.
- Мама, а ты с нами поедешь? – стали спрашивать дети
- Нет, мои хорошие. Я потом к вам приеду. Вы пока будете с другими детками. Не бойтесь, вас никто не обидит. Там хорошо.
- Мамочка, ты только приезжай к нам. Мы тебя будем ждать.
Машина тронулась. Лена стояла и махала детям рукой и сдерживала слезы. Девочки мои родненькие, когда я вас увижу еще. Потом повернулась и пошла на ткацкую фабрику. Нужно было идти на смену и работать, работать. Все для фронта, все для победы.
Через три месяца, ее совсем ослабшую отправили в эвакуацию  в Куйбышев, где она и оставалась до конца войны, работая на военном заводе телеграфисткой.
Война раскидала всех в разные концы страны. Детей увезли в Ярославскую область, в Некоузский район, деревню Горки. Там они жили в детском доме 136. Мама с племянницей обосновались в Барнауле, а старшая сестра вместе с Елизаветой Ивановной, так и остались жить в блокадном городе.
Война – это не просто конфликт между державами, разными системами, взглядами, убеждениями.  Война – это прежде всего смерть людей, которые родились на свет для жизни. Смерть конечно к ним придет, но она должна быть естественной, закономерной.  Как говориться: «всему свое время и свой час».  Она также не должна зависит от  чужих амбиций и чьей-то жажды власти и господства над всем миром, но война все ставит с ног на голову.  Война агрессивна, безжалостна. Ей все равно кого отдать смерти, кого перемолоть, раздавить  и пропустить через жерло горя, несчастья , заставить до конца, до последней капельки испить горькую чашу своей судьбы, провести, подгоняя оружием провести через все круги Ада, заставить содрогнуться от ужаса и усилить у людей желание смерти.
Война ломает, крушит все на своем пути. Ничего больше нет.  Прошлое ушло безвозвратно, исчезло, рассеялось, как туман над Невой. Возникает порой сомнение, а было ли оно на самом деле. Может быть это сон, выдумка, фантазия воспаленного мозга. Настоящее – сиюминутно, шатко, хрупко. Одно мгновение, и твое тело  разорвут пули, и кровь, маленьким ручейком забьется из него, зальет одежду, окрасит снег и уйдет в землю, унося с собой жизнь.  Кругом взрывы, рушатся и горят дома, а в воздухе взлетают человеческие части тела.
Земля всей своей тяжестью наваливается на покойников, засыпает, прячет их ото всех или примораживает к себе. Молчаливый стон стоит вокруг. Стонут люди, стонет природа, стонет сама мать земля.
Будущее эфемерно, оно то ли будет, то ли нет. Такое далекое, что порой кажется совсем нереальным.  Дорога в него пока заказана.  В том, будущем всё равно окажутся не все.  Так, чего же загадыват? Лучше  прожить хотя бы один миг, потом еще один миг, а за этими мигами последует третий, четвертый. Возможно, вот так, потихоньку, и в будущее упремся.
Нужно помнить обо всем и обо всех, а иначе все может повториться, все вернуться.