Там, где всё в цветах. Ч. 7. Кровавые жернова..

 
                ГЛАВА 1. КАВКАЗСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.

                БЕГЛЯНКА.
 
  Поезд медленно и неумолимо приближался.
  Его силуэт как бы растягивался, видоизменяясь в пространстве и времени. Пространство наполнялось гулом, какой- то мощью и всё подминающей силой, готовой смять на своём пути любое препятствие, любую преграду.
  Что ему кустик или травинка?
  Что ему человеческая судьба?
  Позади себя он оставляет лишь обугленную щебёнку да пахнущие карболкой шпалы.
  Рельсы указывают ему путь и направление движения, и он неумолимо движется к заданному финалу.
  Усталая путница с котомкой за плечами вдруг выпала из этого движущегося чудовища. Из-под полинявшего платка выбивались серые от преждевременной седины волосы. Глаза, наполненные невыплаканными слезами, смотрели безнадежно под ноги, словно по привычке.
  Она всё ещё бежала по горной тропинке… Привязчивые колючки цеплялись за платье, резали голые ноги, вонзали свои шипы в тело. Противно и заупокойно подвывали шакалы. Где-то слышалась стрельба, шум тормозов. Очень далеко чей-то мужской голос звал на помощь…
- Мне кричать нельзя, - мысленно повторяла она. – Терпи, терпи. Беги. Быстрее беги.
  Она разговаривала сама с собой в сердце, чтобы никто не услышал. Иначе теперь уже точно добьют. С рабами они не церемонятся. Никто не придёт на зов. Никто не захочет услышать…
  Не для того её продал в рабство этот урод, но чтобы оттуда она уже не вернулась никогда…
- Врёшь, сволочь! Приду! Только кто тебя судить будет? Ведь откупишься, мразь… Только бы не заблудиться!
  Она огляделась на ходу.
- Вот, это место помню. Здесь везли, около этой скалы сворачивали…
  Послышался шум мотора. Она упала в яму справа от обочины и накрылась мусором и щебёнкой. Машина затормозила на повороте.
  Только бы не чихнуть, не кашлянуть! Как назло, упавшие  колючки на земле лежат...   
- Умри, будь, как мёртвая, не дыши, - шевелилось в мозгу,  всё внутри обмерло и похолодело…
...Вот она, эта горячая яма. Откуда всё это? Почему я здесь? Мне так страшно, просто невыносимо как страшно. Они меня ищут, они идут. Я слышу, как скрипят их шаги по песку.
  Яма не такая глубокая, и соединяется с другой, такой же круглой и не очень просторной. Та выходит на поверхность. Видно, как падают лучи солнца прямо в яму.
- Она здесь. Надо засыпать песком и заживо похоронить, - и человек сверху поддал песок ногой так, что тот полетел в яму.
- Делать мне нечего больше. Пошли, - ответил другой.
- Нет, - возразил первый. – Хотя бы это сделаем.
  Внезапно в яму вытряхнули из мешка кучу змей.
  Гады начали расползаться из клубка, пытаясь переползти в мою нору. Вдруг возник жёлоб, и они буквально стекли по нему в воронку, образовавшуюся прямо у меня под ногами.
- А теперь ещё вот это.
- Зачем? Там же молчат? Значит, никого нет.
- Ну и что?
  И вниз падает огромное количество чёрных огромных жуков, тяжело, подобно камням.
  Их также засасывает в отверстие.
- Теперь огонь нужен. Напалм.
- Не надо. Ты что?
- Надо.
  Я сжалась внутри своей норы…
… Я бегу по огненной воронке внутри своей печки. Огонь ласковый и добрый. А я – крохотная частичка этой жизни. Частичка огня. Душа горит любовью к Богу и к ещё одному чудесному моему другу – моему супругу. Что ваш напалм? Безумцы…
  Сзади меня внезапно раздается голос:
- Здесь нора, ещё одна. Ползи сюда, за мной.
  Часть стены проломилась и по подземному лазу я ползу за человеком, похожим на раба. Думаю, египетский раб. Он в сандалиях и набедренной повязке.
  Ползу долго, начинаю задыхаться.
- Ничего, сейчас под рекой проползём, и на выход! – буркнул мне проводник.
  И снова долгий путь. Раб ползёт очень быстро и я уже не успеваю за ним. Лаз становится более узким и мне невыносимо тяжко. Хочу попросить ползти чуть-чуть помедленнее и приподнимаю голову. Мелькают ужасающих размеров гениталии.
  Что это? Наваждение?
- Именем Господа моего Иисуса Христа, кто ты? Отвечай, - спрашиваю проводника.
  Он замирает. И вдруг стремительно уползает вперёд, как змей, и, выныривая где-то там наверх, хохочет:
- Я -Бафомет!
  Голос его паскуден и ужасен, не передать словами.
  Далеко впереди я вижу небольшое отверстие, а дальше – выход, лучи света.
- Ха-ха-ха! В какую ловушку я тебя заманил! Наконец-то заманил!
  Раб дождался меня и проскользнул в отверстие выхода.
  Я увидела в отверстие огромного змея. Тот злорадно кричал мне в яму:
- Я – сатана! Я обещал мстить тебе всю твою жизнь, и вот сейчас я расправился с тобой. Из этой дыры ты никогда не вылезешь.
  И он, резко наклонившись, посмотрел на меня глазами того киллера, который пытал меня пятнадцать лет назад в Кирово-Пенчерске. Да, теперь из этой ловушки мне не выбраться. Камень стиснул меня со всех сторон и крохотное оконце в мир всё закаменело, потускнело. Его закрыл от меня дьявол.
- Ты убила мою любимую – белую змею. Теперь я сотру тебя в порошок!- зловеще прошипел он.
- Кишка тонка, червяк вонючий! – плюнула я ему в морду. – Жив Господь, Он меня спасёт!
- Ха-ха-ха! Он Себя-то с креста не смог снять! Какое Ему дело до тебя?
- Увидишь, гад. И сотрёт тебя в порошок Господь мой, как я стёрла твою вонючую подружку…
  В это время моей руки коснулась мужская рука. Я открыла глаза. Где я? В красном тумане наш дом. Печка затоплена, играют огоньки, искорки. Милые глаза, безконечно любимые глаза мужа.
- Миленький, - простонала душа.- Помоги. На меня сатана напал.
- Я помолюсь за тебя, - сказал любимый. – Я помолюсь. Ничего не бойся. Лишь Господь это сможет – тебе помочь. Он обязательно поможет.
  Муж заботливо склонился надо мною. Туман то скрывал его от меня, то разсеивался.
- Зови Господа на помощь.
- Спаси меня, Боже! Помилуй мя! – закричала я.
- Я с тобой, - ответил тихий Голос. - Не сдавайся.
 
                ЗАПУСТИТЬ ЗМЕЯ.
 
 …  И вот беглянка лежит на тёплом снегу. Просторно, легко. Огромная рука вышла из-за облака и подняла её обидчика-змея в воздух, оплетённого колючей проволокой, словно каркасом. Жирное тело гадины повисло безжизненно, гнойной  соплёй.               
   Перелески полны воздуха. Недалеко стоит Газель с малиновой кабиной и синим кожаным тентом.
   Женщина бежит туда, садится за руль. Думает, что находится под тентом?
   Надо проверить. Глядит, а там внутри убитые люди в крови.
   Э-э, если поедет, могут остановить и спросить полицейские. И не отвяжешься потом. Задержат, могут посадить за чужое преступление.  А она и так ничего не знаю. А им, убитым, теперь не поможешь. Надо ехать, пока никого нет. Сколько получится.
   Садится за руль снова. Машина несётся по снегу.Выруливает из перелесков. Впереди далеко мотоциклы, море машин. За кем?
   Выпрыгивает на снег, вытаскивает убитых. Прикрывает снегом…
   Прячется за сугробами.
   Всё во-время.
   Подъехала братва на дорогих машинах, полиция, прокуратура и прочие, власть и деньги имущие. Над ними в небе висит заключённый в кованый мешок от неба до земли змей. Башка его вверху. Он – бездыханный. Небесная Рука  держит его крепко.
   Люди его видят и пытаются освободить. Они хотят притянуть его к земле. Прыгают, но не достают. Тогда крупные мужики залезают на кабину Газели, на тент, и стараются подпрыгнуть повыше, чтобы схватить змея за хвост и так его спустить на землю. Зачем?
 - С чего бы они так суетились? – думает женщина. – Зачем им нужен сатана?
   Людишки подпрыгивают, чтобы схватить змея, а змей подпрыгивает вместе с ними, потому что его подтягивает за верёвочку Кто-то сверху.
   Вдруг контейнер с телом змея Всемогущая Десница поволокла вдоль земли. Тогда все людишки побежали следом.
   А беглянка пошла в обратном направлении от них. Вдруг остановилась перед оврагом, похожим на уснувший вулкан. Он был весь покрыт снегом и заполнен убитыми людьми. Истерзанные тела их лежали вперемешку: дети, мужчины, старики, старушки, женщины. Все одеты бедненько.
   Их было много.
   Это убитые русские, русский народ.
   Женщина подняла голову и увидела, что подвешенный змей уже над оврагом. Чувствуя кровь, он начал конвульсивно двигаться. Но тогда, при каждом его движении, голова начинает придавливаться и выкручиваться, как-будто рука моряка выжимает тельняшку. Чем больше змей пытался глотать кровь и пожирать плоть, тем сильнее его стягивала проволока железных пут. Змей придушивался.
   Затем его потащили дальше вдоль земли. И где-то далеко наконец-то свернули  голову, как нарезку ржавого болта.
   Вдруг женщина духовным зрением увидела, как внезапно у змея обозначились гениталии,они словно выстрелили в сторону горизонта, - покрытые отвратным каким-то клеем. Словно клопы на них повисли приклеенные проститутки, каббалисты, масоны-гомосексуалисты, продажные политики, педофилы…
 … Яма. Яма опустела. Хозяева держали её в яме, потому что она не захотела быть рабыней. Это была первая яма. Она думала наивно, что « Кавказский пленник» - это только классика. Но классика оказалась в другом. В том, что ничего не изменилось с тех пор.
   Вторая яма – это мусор и колючки. Это яма сокрытия от погони. Но так ли уж она хороша? Пусть пахнет свободой, но пока нету её, этой свободы. Пока что остановилась машина на повороте и стоит мучительно долго не двигаясь. Мужские голоса… Это они говорили про напалм? Или это ужин в ресторане? Да, вот, этот будущий ужин, романтический, недалеко от работы. Вот сидящий напротив мужчина, его улыбка…
   Что-то долго не идёт за ней поезд. Надо ехать. Намечен романтический ужин. И вкусный  барашек…
  …Поезда всё нет и нет.
 - Сколько можно ждать? Куда я попала?
   В конце перрона появился человек.

                МЕТРО.ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ВЕТКА.

   - Куда идут поезда отсюда?
   Невысокий парнишка, чуть повыше её, недоумевающе смотрит, словно не понимая вопроса.
 - Куда идут поезда?- повторила она вновь.
 - Куда? Не знаю. Их здесь ни разу не было – сколько я здесь живу.
  Он удивляется не появлению женщины, а её вопросу. Она снова спросила:
 - А сколько же ты здесь живёшь?
 - Не знаю, - отвечает парнишка и оглядывается по сторонам. Кругом пусто, холодно и промозгло.
 - Здесь холодно. У тебя нет дома? – она  посмотрела на хлипкое его пальтецо.
 - А у тебя разве есть дом?
 - Нету. Я только что вышла из тюрьмы. Откинулась, как говорится, и мне некуда идти.
 - Вот я и говорю: разве есть у тебя дом?
   Они долго молчат.
   Какой странный парнишка…
 - У меня есть две книги. Хочешь, покажу?- он поднял на неё древний уставший взгляд.
 - Да.
   Он спрыгнул с перрона, достал из-под него две огромные книги и протянул их женщине. Она забрала их в руки и еле удерживает. Он смотрит оттуда, снизу… Его глаза огромные, покрытые чёрными кругами. Вдруг слышится звук поезда.
 - Поднимайся, скорее!
   Он пытается подтянуться, но срывается.
 - Не могу. Ноги отказали.
 - Ну, пожалуйста, ещё постарайся.
   Он снова пытается, но соскальзывает. Женщина хватает его за плечи и старается вытащить. В последний момент, когда уже показался из тоннеля слева поезд, она помогает парнишке  перекатиться по перрону. И оба, вконец обезсиленные и напуганные, долго сидят на полу. Электричка  пронеслась со страшной скоростью.
 - Ты же мог погибнуть так. А если бы меня не было?
 - Ну и пусть. Лучше погибнуть, чем так жить.
   Они посидели ещё немного.
 - Если бы не эти книги, я бы не выжил тут.
   Женщина взяла в руки книги, но так и не смогла увидеть, что же там написано. Они были слишком тяжелы.
 - Откуда же этот поезд? Ты говорил, что никогда поездов здесь не видел, - вздохнула женщина.
 - Это, наверное, правительственная ветка. Они пролетели быстро. Видать, настиг их гнев Божий. Или ядерная война у них там. Или комета летит. Хотят спастись. Да разве от гнева Божия спрячешься под землёй? – в ответ вздохнул мальчик. А потом внезапно разсмеялся:
 - Это всё ерунда. Пойдём-ка, лучше я покажу тебе моё метро.
 - А как же ноги?
 - Прошло. Ерунда!
   Они встали и пошли по переходу. Долго шли. Открывались пустые станции. Их проходили мимо.
   На одной из станций, где они остановились, были огромные стены – без конца и края. Стена напротив через пути – от пола до потолка была заполнена книгами, фолиантами. Такое захватывающее зрелище! И слева угол захвачен полностью.
 - Это же древние книги! Как их много! – воскликнула женщина.
 - Это – моя библиотека! Я – хранитель!
 - Ты знаешь, что пропала библиотека Иоанна Грозного? Какие там были книги, - такие же, как эти фолианты?! Огромные, с золотом?!Вернее, не найдут её никак. Наверное, такие там и были книги?
 - Знаю. Конечно, не найдут!  Она не пропала. Она просто невидима. Её не видят.
   Он снова посмотрел на неё своими невероятными глазищами. И ей стало спокойно.
 - Оставайся здесь, - предложил он.
 - Я так не смогу, как ты. Мне работать надо.
 - Оставайся! Когда читаешь эти книги, - всё на свете забываешь! Я вот тоже так однажды зачитался – забылся и здесь остался.
 - Тебя как зовут-то?
 - Не помню, не знаю… Может, Сергей. А может, Родригес. А может, Паоло… Паоло Санчос.
   Мальчик серьёзно задумался.
 - Пьетро… Сильвестр… Алёша! Алёшенька…Вася. Васенька! Вано? Дато?
   Вынырнув  наконец из своего книжного мира, ставшего для него более реальным, чем окружающая жизнь,  он сказал:
 - Не помню. И не хочу помнить. Есть вещи гораздо интереснее этих условностей! – и он сделал рукою нетерпеливый жест.  Женщина поняла, что его позвали книги.
 - Давай прощаться. Я буду тебя помнить, - сказала она.
 - Я провожу тебя. Сама ты не выйдешь отсюда.
   Он провёл её странными ходами. Яркий свет улицы был мягок. Это чувствовалось, - другое время. Москва была поленовской, саврасовской, - ласковой, провинциальной, летней и доброй.
 - Вот тебе фотки на память, - сказал мальчик, - Это мы с тобой в Иерусалиме.
 - Но ведь…
 - Знаю, знаю, успокойся, ты хочешь сказать, что мы там не были вместе и вообще… Успокойся. Это – Иерусалим!
   Три фотки: вот, первая, как они вместе в кафешке за столиком, в окне – московский храм. А вот они на набережной.
 - Ну вот же, это старообрядческий храм на Берсеневке!
 - Это Иерусалим. Не спорь! – он серьёзен и весьма собран.
 - А эта – последняя фотка, смотри: на втором плане снова храм, который у Саврасова в картине «Грачи прилетели»!
 - Это – Иерусалим. Это – «И», есть – «е», русь-сал-им! Это – Русь. Молчи. Прощай. За поворотом – направо. Только туда ещё очень далеко.
   Он быстро пошёл в сторону входа в метро.
 - Как ты войдёшь в метро? Ведь у тебя же нет денег! Тебя не пустят!
 - А я дорогу знаю. Иерусалим! Помни. Прощай!
   Он махнул рукой , улыбнулся и растворился в московском каком-то  мягком мареве, похожем на истому.

                БРЕД, ПОХОЖИЙ НА ЖИЗНЬ.

   Женщина шла по зелёной мягкой траве. Трава была прошлая –давних, далёких времён. Но такая родная-родная… Хотелось плакать и смеяться. Было внутри тепло и легко, сладко и радостно, словно окунулась в лёгкий тёплый воздух чего-то давно забытого, которое вот-вот вспомнится, вот-вот откроется! И тогда…
   Лужайка, покрытая ковриком травы, открыла едва заметную тропинку. Она шла вправо. Подняв взгляд, женщина увидела полуразрушенный храм вдалеке.
 - Иди, это Оптина пустынь, - раздался чей-то скрипучий голос.- Там тебя хоть переоденут в другую одежду, не зековскую. И ранец свой поменяешь… На сумочку. Дамскую.
 - Переодеться надо бы, - мелькнуло в уме, - Но не хочу туда идти. Переоденут, переобуют, на послушание – и в монашество! Старая песня.
 - Что же в этом плохого? Иди в монашки. Иди-и-и. Будешь сыта, одета, дома у тебя нет всё равно. Будешь, как у Христа за пазухой!
 - У Христа ли?
   Противный голос замолчал.
 - Не хочу твоего монашества! И тряпками своими не заманишь, и жрачкой.
 - Дешёвка! Продажная девка! Зечка! Сволочь! – голос ещё долго что-то бормотал. Потом смолк. Показав ему фигу, женщина прошла мимо развалин и свернула вправо.
   Просёлочная дорога шла вдоль высоких бревенчатых домов, двухэтажных бараков, весело сияя своим тёплым блеском. Женщина разулась  и пошла далее босиком, загребая ногами мягкую негу. Так было здорово!
   Котомка легко болталась и не тяготила. Окошки домов подмигивали, хитро прищуривались, покрываясь сеточками улыбчивых морщинок. Ворота вовсю смеялись своими разинутыми ртами. Лавочки подпрыгивали, как детские деревянные лошадки.
   Женщине было легко и смешно.
   Вот «прошумела камышом» ватага мужиков. Все пьяные, с песняками. Потом потихонечку прошествовал задумчивый художник в удивительной шляпе, похожей на скрученный блин, сверху – вареник. Его старенький мольберт, потрёпанный ветрами и зноем путешествий, радостно мотался на тощих плечах в такт шагам, подобно маятнику часов.
   Было жарко, но не знойно. Потому что трава была разстелена ковром. Потому что песок был чистый под босыми ногами. Потому что берёзы ласково гладили горемычную голову своими ветвями. В искрящемся свете навстречу шёл любимый.
 … Сквозь забытьё женщина услышала шорох от шин удаляющейся машины.
   Неужели уехали? Неужели не увидели?
   Господи, слава Тебе!..
 - А я из тюрьмы иду. Ты меня не узнаёшь?- улыбнулась женщина скорбно.
   Прибежала деревянная лошадка и люди сели на неё, глядя друг другу в глаза.
 - Такой статьи в законодательстве нет, - сказал муж,- ты не по статье сидела.
   И продолжил:
 - А ты разве не помнишь, что мы с тобой венчались, и уже давно вместе живём?
 - Нет, я только что освободилась, - грустно сказала она. – А статья? Что такое статья? Это всего-навсего вымысел изощрённого ума, нанесённый на бумагу. А придумать можно всё, что угодно. Лишь бы побольнее.
 - Скоро праздник святого Александра Невского. Надо позвонить по телефону, батюшку с тезоименитством поздравить, - отца Александра, который нас венчал.
 - Я не помню, - тихо ответила она и опустила голову.
   Голос неожиданно прозвучал откуда-то, словно говорящий был рядом и незримо присутствовал при разговоре.
 - Ты живёшь в наше время, но одновременно пребываешь в начале 19 века…
 - Но в наше время нет рабства…- робко заикнулась она.
 - Ошибаешься. Есть.
   Грянул сокрушительный удар грома.
  …Она инстинктивно закрылась, словно от побоев. Ужасный ливень сплошной рекой начал колотить её по сгорбленным плечам. Каскады воды неслись прямо с гор на одинокую фигурку, тщетно пытавшуюся укрыться своим рубищем от холода и ужаса. Босые ноги разъезжались на глине и скользя, пытались унести жертву в пропасть, прямо в разверзтый страшный зев.
 - Жертва, жертва, - плевались ледяные струи под порывами ветра.
 - Жертва! – хохотало эхо грома, многократно отражаясь в расщелинах гор.
   Было темно. Но разсвет мог проклюнуться в любое мгновение. 
…- Нет, я не жертва. И никогда не буду ею. Скорее всё треснет пополам, чем вы дождётесь, сволочи! Это он – батёк – продал  меня в эту тюрьму, - в рабство. Гад! – шептали истрескавшиеся губы.- Надо поторопиться. Это ночью страшно, а вот днём – опасно.
 - Кто бы мог подумать! Сколько он мне грозился, что продаст меня чеченцам! Но я и поверить не могла, чтобы батюшка – и своего регента ! Как мешок картошки! Продать?! Ужас! Ну, держись теперь, кучерявенький соколик! Всё равно выберусь!
   Видимо, решимость спастись во что бы то ни стало, овладела женщиной настолько, что она незримо прошла мимо многих постов и ловушек. И -  вернулась!
   Скорее же всего главным было то, что она принадлежала к древнему воинскому роду. А казаки, известно, всегда побеждали. Так было, так есть и так будет!

                ГЛАВА 2. ЧАСТЬ МЁРТВЫХ.

                НАПАСТЬ.

     Она вернулась. Но дома её никто не ждал. Новая трёхкомнатная квартира с ламинатом, стеклопакетами и ламинированными лоджиями встретила её равнодушным молчанием родни. Казалось, что на этих девяноста квадратах ей нет места.
    Сыновья сидели за компьютерами, ночью в их комнате была странная возня, шёпоты и звуки открываемых наружных дверей.  Мачеха смотрела телевизор с каменным лицом, похожим на маску. На острове Пасхи среди уродливых идолов было бы веселее, нежели среди таких людей.
   Кучерявенький всё же слишком долго молчал в телефонную трубку…
   Сколько она просила у Господа, чтобы Он забрал её, никому не нужную, лишнюю, уставшую! Но как только подходило время, как только веяние Смерти приближалось, женщина  словно встряхивалась от чьих-то страшных чар и заклятий, понимая, что ещё многого не сделала в жизни. И Милостивый продлевал её дни. Рваный блохастый туман разсеивался,  ноздрястый снег таял, кислотные дожди выливались куда-то в древние ёмкости, чтобы не навредить никому.
   Так было тогда, на Пасху, когда кучерявый неряшливый батёк заставил её, всю изломанную и больную таскать тяжелющие шпалы, - наводить порядок к празднику…
   Так и теперь, спустя пять лет, выпросив себе переход, она внезапно поняла: сколько же можно искушать Господа? Уйти не так уж и трудно. Но как быть с вечностью?
   Перетаскивая тяжёлый шкаф, женщина вдруг почувствовала боль в правом боку, затем в центре живота. Охнув, она присела на краешек кресла. Всё вокруг плыло в тумане.
 - Вот как оно происходит,- подумала она. – Как странно. Как быстро?..
   Горячая волна пролилась по животу. Заморозила, отпустила, снова заморозила…
 - Ужас! Так бездарно! Зачем я просила это? Ведь я всё равно не успела ещё сделать то, что собиралась. Хотя песни уже написаны…
   Она увидела будущую жизнь без неё. Поют песни, пьют шампанское, собирают подосиновики, пишут иконы. Но самое невыносимое – вышивают бисером. Без неё!
   Сердце застонало.
 - Господи! Я поняла! Я поняла, что не надо просить себе смерти, ведь вот Она – рядом. Я её чувствую всегда! Прости меня, какая глупая душа моя, какая отчаянная. Ведь это – самоубийство! Прости меня! Спаси меня!..
  …Океан  был страшен.  Тёмный и холодный берег встретил душу неприветливо и гневно. Неуёмная свирепая буря рвала тучи на кусочки, словно разъярённый начальник рвёт какие-то бумаги над головой трусливо сжавшегося подчинённого. Огромные валы вздымались и бились о камни прибрежной полосы.
   Женщина бежала вдоль моря и натыкалась на преграды и препятствия. То были холодные чёрные люди. Их мрачные одежды развевались подобно пиратским знамёнам. Монахи – не монахи? Они молча поворачивались к ней всем телом и глаза их были закрыты.
   Мёртвые! От них леденела душа…
 - Господи, зачем я здесь? Эммануил, Боже мой, где Ты?
 - Здесь - Вермеер.
 - Зачем мне Вермеер? Зачем он мне нужен? Господи, откликнись!
 - Здесь - Вермеер. Это его удел.
   Вдруг она увидела камень, стоящий отдельно в стороне на самом краю пропасти. В него яростно били волны.Казалось, они хотят изо всех сил расколотить его на мельчайшие обломки, превратить его в песок, в пыль.
 - Почему ты не отдала моё письмо в монастырь?
   Каменное изваяние имело живые глаза. Они смотрели прямо перед собой и как-то внутрь, как это бывает в момент смерти. Глаза смотрели по-мёртвому.
 - Ты сама пришла, чтобы иметь часть со мной, - снова раздался голос Вермеера.
 - Врёшь! Ни одному слову твоему не верю, гадина!
 - А Богу, Богу ты веришь? Который повелел мне придти к тебе? Поэтому ты обречена была на смерть и разделить мою участь.
 - Врёшь! Это бесовские чары. Богу я верю, тебе – нет. Ты один будешь здесь гнить за все твои преступления против Христа, Бога моего и против чад Божиих. И твои подельники тоже с тобою сгниют, хоть камнями все будут. Ты будешь пылью, и они – тоже.
   Яростные волны с ненавистью и непостижимой, безудержной силой били в камень с глазами Вермеера.
   Вдруг из лохматой тучи выскользнул ветер и подхватил женщину. Она неслась над кромкой, над чёрными скалами, которые все были заполнены чёрными людьми. Ей было холодно где-то внутри. Она совсем продрогла.
   Но в то же время страха или отчаяния не было. Всё виделось с неба словно из корзины воздушного шара, который несётся по воле ветра стихиями неба.

                ВРЕМЯ ЖИЗНИ.

   Чья-то сильная рука под блистающим крылом внезапно вырвала женщину из хаоса полёта и понесла куда-то вверх.
 - Там светло, - последовало в ответ на мысли.
 - Я умираю?
 - Нет, но изменяешься.
 - Что это значит – измениться?
 - Это значит, стать достойной или достойным через очищение болезнию. Кажется, нет скорбей и смертей, которых ты не перенесла бы. Но мужайся. Это - ещё один шанс всё переоценить и осознать.
   Голос был спокойный и уверенный. Дружеский.
 - Ты каешься за всю свою жизнь, за невоздержание, помыслы, дела? – спросил невидимый Штурман.
 - Каюсь, - прошептала женщина.
 - Тогда смотри.
   Яркое пасхальное яичко, лежавшее дома больше года и высохшее внутри, Ангел взял и стал водить им по животу женщины. Вдруг из пуповины словно протянулась тонкая верёвочка. Она входила внутрь яичка, которое тяжелело по мере её вхождения, пока верёвочка не закончилась.
 - Это – твоя болезнь, – сказал Штурман.
 - Кто ты?
 - Я твой друг. Мне Господь поручил тебя.
 - Но мы первый раз увиделись. А ведь я прожила такую долгую жизнь…
 - Разве ты меня не видела ранее?
 - Нет, не видела, - сказала в раздумье женщина.- Хотя видела много разных удивительных событий и даже чудес.
 - Там был и я. Ты не удивилась исцелению. Потому что нет воли Божией в твоей смерти. И ты даже привыкла не умирать.Это правильно. Надо верить Богу. А уловки бесовские и угрозы – сущая ерунда. Им не надо верить никогда. Тем более, если не повинен в тех грехах, которые тебе пытаются навязать. Будь то бесы, будь то человекообезьяны. Вермеер и после смерти остался таким же злым.
   Штурман протянул ей канву и нитки.
 - Вышивай. Ты должна творить красоту. Вот тебе бисер ещё. И бусы. У тебя многое ещё не сделано. Акафисты и каноны, иконы. У тебя есть золотые нитки. Умирать нельзя. Никому из вас нельзя. Ни тебе, ни твоему супругу. Вы должны дождаться Втораго Пришествия Господня. И украшать землю вместе с Господом.
 - Штурман, как тебя благодарить?
 - Ты понимаешь теперь свою ответственность за свои слова и просьбы?
 - Да, теперь понимаю и мне стыдно.
 - Представляешь, как поблекнет весь этот мир без тебя? Кто вырастит розы? Кто вышьет просфорницу? Кто напишет икону? Кто сошьёт кроме тебя? Живи – и это главная благодарность. Радуй людей. Читайте с мужем друг за друга канон за болящего по старинному чину каждый день. Как батюшка Иерон читал. Так и вы читайте. Так и поможете друг другу. Ваша республика останется при землетрясении. Она не нужна никому кроме чад Божиих. Давайте читать ваши рассказы людям, пусть спасаются и творят красоту. Так можно угодить Богу. Но ни минуты не должно быть праздной.Видишь, как окрадывает леность время твоей жизни? Ты не успеваешь доделать что-нибудь. И так постоянно. Не привыкай к такому образу жизни. По сравнению с вечностью ты слишком молода и ветрена. А когда придёт Господь, вы уже должны быть готовы Его встретить. Не так, как сегодня. А с чистой совестью, что всё сделано.
   Слова Штурмана не казались назидательными, въедливыми.Каждое слово имело содержание, которое прочувствовала живая душа. И теперь, окрылённая, она готова была свернуть горы, если надо. Заставить дураков и негодяев осушить выкопанные ими искусственные моря, повернуть реки в их нормальное русло. А потом надо было бы отправить на рытьё нового Беломорканала,- только направленного в обратную сторону,- всех воров и человекоубийц. Да и много каких ещё интересных идей появилось в умной и прекрасной голове после такой промывки мозгов.
   Но всё это было в перспективе. Мыслилось, что тогда жизнь станет проживаться по-настоящему, когда каждый будет иметь заслуженное. Сотворил красоту – живи в красоте. Сотворил зло – прозябай во зле. Свобода выбора.
   Штурман слушал её мысли и качал головой.
 - Ты сама сделай для своей души полезное. Время закончилось, пойми. Остались авансом для новой земли минуты бытия, чтобы исправить старые ошибки и грехи. А я с тобою рядом. Ну, а сейчас – возвращайся.
 - Я не спросила, надо ли отдать исповедь Вермеера в монастырь? Это не провокация бесовская?
 - Он сказал это лишь тебе. Это страшно, очень страшно. Но отдать надо. Напечатай, положи в конверт, конверт заклей и передай N. Он всё сделает, как надо. А Маркетона вы ещё не знаете, он новенький. Доверяй, но проверяй, как говорится. Я с тобой. Позовёшь чаю попить – приду. Господь с тобою и с вами.
 … Из кухни доносился запах жареной рыбы. Мамася готовит её так, что пальчики оближешь! Эх, дожить бы до новой земли и нового неба!..
               
                КРЕСТНЫЙ ХОД.

 - Хорошая автомашина «Волга»! – заметила женщина, затягиваясь сигариллой с вишнёвым ароматом и разглядывая залихватски припаркованную правыми колёсами на бордюре тротуара волжанку.
 - Угу,- подхватил её мысль бородатый мужчина, - а особенно, если движок ей от БМВ поставить…
   Минуту подумав, он добавил: да ходовую от мэрса, да кузов от Кадиллака…
 - Ага, - подхватила женщина, - да приставить ей сопла от реактивного двигателя и крылья. как  у «мессершмита» приделать!
 - Тогда уж и скорострельную пушку с хорошим боекомплектом и бронеспинку...                Да и бомбы не помешали бы, - заметил мужчина. 
   Эта мысль явно развеселила обоих, и они начали вспоминать свой последний крестный ход, проделанный именно на своей старой раздолбанной "Волге".
…  Автомобиль исправно пускал угарный газ в салон, поэтому почти всю дорогу крестоходцы держали окна открытыми.
 - Да, от завода имени Горького я другого и не ожидал, - возмущался изрядно раздосадованный водитель. – Это надо же!
Ни одна станция технического обслуживания не взялась помочь с ремонтом, трубу выхлопную, и ту не могут прикрутить!               
 - Ну что ты хочешь, Горький даже застрелиться, и то толком не сумел, а тут завод целый мучается… Ну и мы вместе с ним, - жизнерадостно заметила спутница, хотя и ей было не до смеха. 
   Жизненные обстоятельства, а вовсе не блажь заставили их с мужем, прихватив  с собой для верности свекровь, отправиться, куда глаза глядят, на таком рыдване. Дорога легла на Питер...

                ВЕСЕННИЙ ПИТЕР.

 ...Наконец и в Питер пришла весна. Закапало с крыш, потеплело. Даже птицы, как всегда, прилетели. Вот только радости это не прибавило.
    Дедушка Василий жил на Лебяжьей канавке, справа от скверика, где находился Домик Петра. Его комнатка на первом этаже выглядывала чистенькими окошками на сквер, прямо на домик царя.
   Василий Петрович этой зимой ужасно мёрз. Спасла старая библиотека. Железная печурка нагревалась до красноты «Анной Карениной», «Войной и миром» Толстого,  урапатритической пропагандой из старого чемодана, для растопки  подаренного морпехом из Кронштадта Алексеем Васильевичем Шабаловым, родом из Заволжья. Лёша иногда приносил Василию Петровичу свой паёк, а дедушка делился с ним своими книгами, к которым морпех пристрастился, пока лежал в госпитале.
   Дело в том, что Василий Петрович часто помогал в госпитале, как бывший военврач, и с ним даже советовались опытные хирурги, а у Лёши было серьёзное ранение.
   Благодарный деревенский парнишка серьёзно помог этой зимой, но сколько зим было пережито в полной безнадежности, и сейчас все они будто смешались в одну долгую зиму, длиною в целую жизнь… 
   Однажды ночью дедушка проснулся от странного шёпота, скрежета и шуршанья. Ледоход начался - догадался он. Так бывало каждой весной, но всегда это событие казалось загадочным, внезапным и весьма удивительным.               

                РИСУНОК НА ПЕСКЕ.

    Господь стоял на берегу океана жизни и смотрел на горизонт.
  - Господи, прости меня, - прошептала она Ему, маленькая, безпомощная и какая-то жалкая.
   Детские худенькие пальчики  были исколоты иголкой при шитье. Взъерошенные по-воробьиному волосёнки торчали дыбом. Дешёвое платьишко было похоже на дерюжку для мытья полов. Большие зелёные глаза - лишь они одни лучились тихим светом радости от встречи с Богом.
   Услышав её голосишко, Господь обернулся. Ласковый взгляд Его согрел кающуюся мышку.
 - Пришла?- спросил. – Кроха, как же тебе живётся?
 - Боженька, спаси меня, - пролепетала она в ужасе, что Господь увидел её, такую несуразную растрёпу.- И помилуй, - добавила она чуть слышно и залилась слезами.
   Боженька подошёл, стряхнул её слезинки в хрустальный ларчик и взял малышку за ручку.
 - Смотри, Я тебе нарисую, а ты – запомни. Вырастешь большая – поймёшь…
   Он сел на камень и перстом нарисовал на песке странный знак. Это была ядерная бомба без хвоста или дубинка. Посередине у неё были прочерчены словно два крыла. И у подножия в самой тонкой части тоже два крыла. Получился крест с двумя одинаковыми перекладинами.
 - Запомнила?
 - Запомнила, Боженька, - ответила маленькая ученица послушно.
 - Умница, - сказал Господь и положил ей Свою десницу на нечёсаную голову –а теперь иди, твой малыш тебя заждался, а ты ведь и не знаешь, что он у тебя есть…
… Она шла по залитому ярким светом двору к своему терему. Разноцветные камушки лежали у неё под ногами. Её вел за ручку   высокий юноша ослепительной красоты с аккуратной бородкой. Юноша был одет в бархат. Высокая красная  шапочка его была оторочена мехом. Красные сафьяновые сапожки его мягко постукивали по дорожке золотыми каблуками.
  Девушка видела себя как бы со стороны. Парчовое платье было украшено драгоценными каменьями. Жемчужный головной убор сиял  удивительным живым светом, принимая такое сияние от одухотворённого лица. Туфельки были расшиты мелким и крупным бисером, жемчуг был и на них.
  Они шли, держась за руки. Так и поднялись по лесенке в терем.
  Внутри же терема было всё загадочно. Благоухал  ладан и цветы. Из витражей на окнах шёл разноцветный радужный нежный отблеск. Он падал на тёплый пол и концентрировался прямо по центру помещения. Около возвышения стоял ребёнок, ещё один. Их держали за руки их матери. И много детишек смирно сидело на лавочках возле стеночек.
  Девушка подошла к одному из детей и подвела его к центру залы, к радужному пятну, чтобы лучше рассмотреть его.
  Они остановились, и прекрасный свет заиграл в головном уборе девушки, на её платье стали сверкать камни и золотая нить. Ребёнок, казалось, не замечал всей этой красоты. Он был слеп и глух. И девушка поняла: ребёнок болен. Но какое одухотворенное лицо, сколько страдания в нём… И что –то неуловимо-знакомое, родное почудилось ей в этом крохе.    
  - Сыночек,- догадалась она, и схватила, прижав  к себе, как раненая птица. Всё поплыло у неё перед глазами, словно вихрь  закружил  её, зашелестел осеннею листвою. Сначала  медленно, медленно, потом быстрее. Сверху посыпались лепестки роз. Их благоуханием наполнилась зала, и все в ней словно замерли. Лепестки ложились на плечи ребёнка, на его голову и грудь, слетали с его закрытых глаз, пытались удержаться на уголках  губ. Девушка прижимала  малыша к своей груди, укрывая его, словно крыльями, от налетавшей опасности. Губами она касалась его глаз, а потом нежно гладила  по мягким и ласковым волосам, бережно придерживая его и не замечая ни времени, ни присутствия посторонних. Вдруг, словно опомнившись, она поставила  ребёнка на пол и быстро отняла свои руки от его глаз.
   Ребёнок потихонечку, очень медленно открыл глаза и вдруг, - лучистый, небесно - сапфировый взгляд русича, словно светом, озарил всё вокруг.
 - Я вижу! – прошептал он.
   И все задвигались, зашумели, засмеялись от радости.
 - Ты мой, мой, никому тебя не отдам, - шептала она.   
 - Я знаю, мамочка, - отвечал мальчуган, и они, переполненные до краёв своим счастьем, плакали и смеялись одновременно.

                ГЛАВА 3. НАКАЗАНИЕ.

                КРОВАВЫЕ ЖЕРНОВА.      

   Василий Петрович любил первым встречать ледоход. Он становился свидетелем Божьего чуда, когда просыпается природа, и после тяжкой петербургской зимы с её вьюгами, ветрами и завываниями холодное солнце начинает улыбаться, воды Невы радостно и залихватски перекидывают серые ненужные льдины, очищая свою гладь от сонной оторопи.
 - Дедушка Вася, - услышал Василий Петрович тихий стук в стенку и голосок соседского мальчика Ванечки.
  -Заходи, Ванечка, - позвал он малыша.
   Худенький, почти прозрачный от недоедания ребёнок вошёл в его комнату и скромно встал у двери.
 - Заходи, заходи, не стесняйся, - снова предложил Василий Петрович.
 - Дедушка, дай нам чуть-чуть на растопку. Мама лежит и подняться не может. У нас очень холодно, - прошептал мальчик, глядя огромными глазами на весёлую буржуйку.
 - Я и сам хотел спросить, как там у вас там наверху дела и почему Ниночки на слышно, - ответил старичок. – Да мне подняться тяжело, уж больно лестница крутая. А я вот вам приготовил покушать да погреться.
   На столе стояла тарелочка с несколькими картошками в мундире, а в стороне от буржуйки лежала хорошая стопка толстых книг, аккуратно перевязанная бечёвкой.
   Василий Петрович протянул мальчику тарелку со скромным угощением, а сам взял книги.
 - Ниночка, здравствуй, - обратился он к молодой женщине, которая, укутавшись, лежала на старинном диване в углу холодной комнаты. Соседка молчала и, казалось, спала.
 - Ниночка! –снова позвал дедушка.
   Он подошёл поближе и взял женщину за руку. Рука была ледяная. Соседка  отошла ко Господу.
   Василий Петрович спиной почувствовал взгляд ребёнка.
 - Эх, ты, болезная…- прошептал он усопшей  и сказал мальчику:               
 - Ванечка, поживи-ка ты у меня.
   Подняв взгляд, дедушка увидел расширенные, исполненные невыплаканных слёз, исстрадавшиеся глаза ребёнка. Ванечка молча протянул дедушке ручку и покорно пошёл вон из комнаты, где он когда-то рисовал вместе с мамой, пел с нею вместе весёлые песенки про ёлочку, мастерил из бумаги поделки и всякие интересные штучки. Теперь это был маленький старичок, у которого не осталось никого на свете. Папа его погиб в гражданскую, а мамы вот теперь не стало…
   …Лёд на Неве шуршал и погромыхивал. Внизу подо льдом колыхалась свинцовая масса воды и пыталась выбраться наружу, словно рождаясь заново.
  - Э-эх, - прокряхтел дедушка Вася, поправляя на спящем ребёнке одеяльце. – Ванечка, Ванечка…
   Горькие мысли не оставляли его ни на минуту. Вот, похоронили Ниночку. Недавно ещё одного соседа, старенького Гюнтера Ивановича, застрелили солдаты прямо в его же комнате. Зачем им было убивать? Ведь честнее старичка-немца и найти-то было невозможно. Его сын воевал за царя, за державу Русскую. Тогда, в первую мировую, немецкие погромы князь Юсупов организовал, чтобы обезглавить всех честных, оставшихся преданными царю офицеров,- якобы немецкие шпионы. И всех родственников немецких офицеров, воевавших, тем не менее, за Россию, одномоментно поубивали. Юсупов стал градоначальником и возглавил погромы, он нагло  саботировал приказы Государя Николая Александровича. Коварный изменник и предатель! Солдаты не захотели воевать за другую власть, кроме царской, и ушли, плюнув на Временное правительство.  Тогда юсуповцы убили жену Гюнтера Ивановича , двух его дочерей и пятерых внуков. Теперь вот, уже при большевиках, достали и старичка…
   Что же происходит?
   Василий Петрович посмотрел в окошко. Что, Государь Пётр, каково тебе видеть сейчас твой город?
   Где весёлые извозчики «эх, прокачу!», серьёзные дворники с ключами от парадного, толстощёкие городовые? Где кареты и столичный шум балов, пышных маскарадов, жизнерадостные  фонтаны и отбивающие полдень пушки Петропавловки?
   Вчера по дороге в храм Василий Петрович видел окоченевшие трупы на обочинах, прижавшиеся к холодным стенам домов. Мимо скорчившихся в последней надежде согреться и так и умерших людей скользили равнодушные тени с ружьями.
   Да и в храме Спаса-на- Крови, куда он отроком ходил с родителями, было тоже холодно и неприютно. Даже дивные росписи уже так не грели душу. Христос смотрел со внутренней стороны купола скорбными глазами, фрески поблёкли, краски словно вошли в глубину камня и растворились в нём.
  …Глядя на сворачивающиеся от жара буржуйки страницы прошлого, Василий Петрович осознавал, что вернуться к тому берегу жизни теперь уже невозможно. Но и глядя вперёд, он не видел света. Старый ларец с царскими наградами теперь надо было прятать.Эх, Государь, Государь… Прости, родимый батюшка… Вдруг, как стальные волны Невы, нахлынуло отчаяние…
 - Васюшка, сыночек, - раздался мамин милый голосок.
   Почудилось?
 - Мамочка, маменька, с небеси ты зриши на нас, бедных, на сыночка твоего. Ведь, кроме тебя, Васюшкой никто не называл меня, - подумалось старичку.
 - Васюшка, не скорби, Господь с тобою, - повторил голос.
   Обернувшись, Василий Петрович увидел в уголке комнаты женщину, похожую на  маму его Василису, сидящую в кресле-качалке и по-петербургски зябко кутавшуюся в ажурную белую шаль. Та смотрела ласково на Василия и мягко улыбалась. Потом тихо встала и подошла к буржуйке, протянула нежные руки к огню.
 - Васюшка, не скорби, - повторила она и погладила его, как в детстве, по голове. На пальцах её сверкнули дорогие прекрасные перстни, на седые волосы его упала тёплая слезинка. Женщина подошла к спящему Ванечке и перекрестила его.
 - Спасибо тебе за моего Ванюшку, - обратилась она к Василию Петровичу. - Береги его.
   Потом женщина задумчиво взяла в руки толстую книгу в кожаном переплёте.
 - Библия, - успел прочитать заглавие Василий Петрович.
 - Странная книга, - сказала женщина и перелистнула страницы.
 - Раньше ты так не говорила. Ведь ты учила меня верить в Бога, - заметил Василий Петрович.
 - Верить в Бога, - отозвалась женщина, - но …
 - Что - «но»? Разве что-то изменилось? Это ты, мама? Ты тревожишься? Ты пришла, чтобы сказать мне что-то?
  - Это – и многое другое, сынок. Пойдём.
  … Они шли по улицам Питера. Мёртвые фонари раскачивались под порывами весеннего ветра, силясь свалиться на головы немногочисленных прохожих. Выйдя за Питерскую заставу, по тракту они двинулись вперёд, скользя по застывшему ледяными корками снегу. Где-то уже вовсю трещала и с ещё сдержанной яростью грохотала Нева, набирая обороты, словно истеричная невеста.
   Шли долго. Внезапно  перед ними выросло огромное сооружение, обнесённое каменными стенами. Вокруг стен по земле были наложены деревянные помосты.
 - Новый Иерусалим, - прошептала одними губами женщина.
   У огромных ворот стояла избушка, возле которой переминался с ноги на ногу крепыш со странным оружием за спиною, похожим на тяжёлое ружьё.
 - А это оружие у солдата в руках – автомат Калашникова. Он будет изобретён позднее, - добавила женщина.
   В Новом Иерусалиме Василий когда-то бывал с родителями. Он узнал помпезное здание никоновского собора, строение сатанинской гордыни, и мрачное место Христовых страданий.
 - Голгофа, - снова кратко сказала женщина.
   Они не вошли внутрь, а направились в сторону - по направлению к Истре. Спустившись к реке, они перешли по мосточкам на другой берег. Вдали, сзади от монастыря, Василий увидел красноватое зарево. В отблесках огня стало заметно очертание большой мельницы. Но у неё было не четыре лопасти, как принято, а шесть.
 - Что это? – спросил Василий.
 - Голгофа, - повторила женщина. – Смотри.
   К мельнице подъезжали огромные машины-фуры, автозаки, набитые людьми. Лопасти мельницы непрестанно двигались, крутились. Люди молча заходили внутрь, но оттуда не возвращались.
 - Где люди? – снова спросил Василий.
   Незнакомка молча отвернулась, в глазах её блеснули слёзы…
   Сделав шаг вперёд, чтобы лучше увидеть происходящее, Василий вдруг поскользнулся и упал. Поднявшись, он с удивлением увидел на руках красный липкий снег.
 - Кровь?! Что это? Что это, - кровь? – с ужасом он рассматривал руки.
   Женщина молчала, опустив голову. Пальцем она указала на Истру…Взглянув на обычно чистую и прозрачную речушку, Василий Петрович ужаснулся: кровавое месиво вместо чистой воды наполняло её русло… Из жёлоба огромной мельницы толчками выбрасывалось что-то красное. Не было слышно криков и стонов, лишь зловеще со скрипом проворачивались огромные шестиконечные лопасти дьявольской мельницы. В страхе Василий Петрович закричал от невыносимой душевной боли и с этим криком проснулся в своей комнате. Сердце бешено стучало. Леденящий душу ужас наполнял всё его существо. Как продолжение кошмара, перед его глазами продолжали вращаться огромные лопасти…
   Взглянув на свои руки, он вспомнил страшное сновидение, как будто снова ладони были красными, а пальцы липкими...
   Так вот оно что! Людей заживо мололи на мельнице!А он не верил слухам. В Питере поговаривали, что в НКВД есть особая секретная комната, где две двери на выбор для арестованных: одна якобы на выход, а другая – в провал подпола, где адская  машина своими огромными жерновами  перемалывает людей в муку, а кровь стекает в Неву. Вот оно что!..
   За это время он столько потерял знакомых, друзей. Люди странным образом пропадали и их невозможно было нигде найти. Ни у родственников, ни на службе…
   И вот, весна подошла, а нету ни старосты храмового дяди Григория, ни регента Михал Иваныча, батюшка старенький пропал, певчие: бас – слепой Коленька, тенор – Виктор Палыч.
  Исчезали друзья и знакомые, а их жилплощадь заселялась новой, только уже нерусской «элитой»…

                ВАНЕЧКА.

   Обычно дедушка своим чутким, глубоко верующим сердцем, принимал Божественное дарование весны с каким-то особым чувством благодарности. Так продолжалось из года в год. Это было его «Символом веры», его исповеданием преданной  Богу души,- чистой, христианской, детской души, - эта его благодарность и восхищение Величием Творца.
   Но эти последние зимы и вёсны… Они были исполнены тревоги и страдания, неуюта и потерь. После революции весь Питер стал чужим, похожим на огромного ледяного жука, ворочающегося в жестяной банке, и не могущего из неё выбраться. Красные флаги, с которыми туда-сюда бегали взъерошенные обросшие люди, казались кровью на больном теле града Петрова. Эта кровь перетекала с одной улицы на другую, снова возвращалась, кружилась водоворотом и громко кричала. Душа революции была со слепыми глазницами и липкими красными руками.
  Василий Петрович по старости лет и по болезням был не нужен ни красным, ни белым.  Богатств не стяжал, жилплощадь так себе. Мол, и так скоро сдохнет, старый хрыч… Поэтому и не трогали.
  Тем временем, он своим мудрым оком мог просто видеть, а ухом  слышать то, что не было подвластно суетливому и мечущемуся по Питеру этому сброду.
  Раскрыв наугад Библию, оставленную женщиной на столе, Василий Петрович прочёл ужасные слова о казнях египетских.   
  Он и не заметил, что читает вслух.
- Дедушка, а зачем же они убили первенцев? – внезапно услышал он Ванечкин голосок.
  Мальчик внимательно смотрел на него, подперев головёнку ручкой.
- Проснулся? – ласково спросил дедушка.
- Я давно проснулся. Ты уже читаешь долго, а я не всё понимаю. Кто убил первенцев-то?
- Говорят, что египтяне.
- А чьих первенцев?
- Иудейских.
- А кто это такое – иудейские первенцы?
- Это такая народность – иудеи. Они были в плену египетском очень долго, делали кирпичи – плинфу для строительства. Их дети, которые рождались первыми, назывались первенцами.
- Дедушка, чего же их убивать-то было? Они ж, чай, маленькие ишо. Безвредные.
- Вот и был у них такой малыш Моисей. Его мама спрятала в корзинке на берегу Нила, речки египетской. В камышах. А дочка фараона нашла его и забрала во дворец к себе.
- Значит, она очень добрая была, как наша царица и как царевны?
- Конечно. Помнишь, как я рассказывал, как они в госпитале за нашими солдатами ухаживали, да раны им промывали.
- А они что, ведь тоже нашими первенцами были? И царевич Алексей, значит, был первенцем. Ведь он же первый мальчик родился у царя с царицей! – серьёзно заметил Ванечка.
- Да, получается, что так. Только царь-то наш и всё семейство его не были иудеями, - размышляя, ответил дедушка.
- Но мама мне говорила, что их всех убили и очень сильно мучили. Как же так? Ведь это только иудеев мучили египтяне, а кто же наших-то царя с царицей замучил? И за что?
   Василий Петрович растерялся. Действительно, как же так получается?
   «Странная книга» - снова прозвучали в ушах таинственные слова. - О чём она хотела всё же рассказать?
  - Слушай, Ванечка, тогда убивали иудейских первенцев, а сейчас убивают наших.
  - А кто, дедушка?
  - Я тебе скажу, только ты, смотри, никому не говори. А то и нас убьют.
  - Если убьют, значит, они злодеи.
  - Злодеи и есть. Это и есть главные убийцы.
  - Кто?
  - Иудеи, Ванечка. Они все сейчас во власти у нас, они и вытворяют…
  - Как же так, деда, они же там, в Египте, такие были хорошие, их злые египтяне обижали…, за них Боженька заступался…, а теперь у нас-то они что творят? – Удивлялся Ваня. – А может врут они всё в книжке-то, а, деда? Может, никакие они не хорошие, а самые что ни на есть плохие дяденьки? И всегда такими были? А, деда?
  Василий Петрович внимательно посмотрел на внука, и заметил:
- Ты мне такие вопросы задаёшь, над которыми я ещё не задумывался… Но кое о чём и мне непонятно. Вот, смотри. Иосифа, братья продали в рабство. Того увезли в Египет и он стал большим начальником. А они потом, его братья-то, приехали во время голода в Египет и увидали его в начальниках. Он дал им зерна, а они, возвращаясь домой, прихватили с собою еще и чаши драгоценные.
- Утащили?
- Да, своровали, а на Иосифа свалили, что это он им подложил, - отомстил. А ему-то зачем мстить, когда он уже и так всё имел, что душе захочется, и мог этих самых братьев и без всякого повода, как царь Египта, хоть в острог посадить, хоть голову вон. Да и на подлости, в отличии от братьев, был не горазд… А потом, он и в истории называется прекрасным, значит, благородный был, очень честный, потому что мама у него была другая, из пленённых народов, и прислуживала богатому иудею.
- Но ведь это же нечестно! – вскричал Ванечка.
- Я тоже так думаю. А раньше я их сильно жалел. Думал, вот, бедные, им и кушать-то нечего, да и Иосиф их оклеветал... Но, ты знаешь, когда они потом вышли из Египта, так уже не только чаши царские прихватили, а вообще, всё египетское золото забрали, ограбив весь народ египетский… Да ещё и на Бога свалили, - дескать, это Он им велел народ египетский обобрать…
  Некоторое время дед с внуком помолчали, переваривая  мысль. Но приходили новые, ещё более странные, с позиций классического богословия мысли, и они требовали своего осмысления.
- Вот и скажи мне, внучек, если человек благородный, разве может он врать или делать непотребное, да ещё и сваливать на других?
- Нет, конечно, дедушка. У нас сколько было хороших благородных людей, только все они погибли. И дядя Серёжа на фронте, и папа мой, и князь Олег. Но они же все русские люди. А теперь, когда они все погибли, как фараон со своим войском, евреи взяли и обобрали наш народ.
- Вот уж, воистину, устами младенца глаголет Истина, - подумал дед Василий, но промолчал.
- Получается, если они с нами так поступили, а ведь мы, деда, их первенцев-то не убивали, то и про нас они потом небылицы сочинять будут. А если так, то может и не убивали у них младенцев никаких, а наоборот, они сами их зачем-то убивали, а на фараона и свалили. – Заключил внук свою мысль, и они оба задумались.
  Однако тяжелые мысли продолжали крутиться в их головах, не давали покоя, требовали своего выражения и подтверждения.
- Дедушка, но, если они могли продать своего брата в рабство, разве это благородно? Ведь это- грех. И Христа они не признали и даже распяли Его. Разве же это хорошие люди?  У хороших людей всё честно и благородно. Вот, если дал, например, честное благородное слово, значит, должен и держать его, правда ведь?
- Конечно, внучек.
  А Ванечка продолжал:
- Ведь не мог же Боженька ошибаться, когда сказал про них, что они семя сатанино и отец у них диавол?
- Боженька никогда не ошибается, - ответил дедушка.
- А как же тогда у нас во всех службах да молитвах понаписано, что Господь славно прославился когда потопил преоруженную силу фараонитскую?
- Ну всё, отдыхай, а мне ещё помолиться нужно, - сказал дедушка, не зная что ответить на такой вопрос внука и, помолчав, добавил: вот вырастешь, я у тебя спрашивать буду.
  В ответ внук промолчал, но ещё долго Василий Петрович слышал, как внук ворочается на своем диванчике и вздыхает…

                ЛЕДОХОД.

- Дедушка, пойдём посмотрим на ледоход, - поднял головушку от подушки Ванечка, проснувшись.
- Проснулся, милой? Пойдём, Ванечка, пойдём, мой хороший, - сказал Василий Петрович и протянул руку мальчику.
  Тот живенько вскочил с диванчика, быстро оделся и оба: старый и малый, вышли из дома.
  Обычно в это время года берега Невы были уже заполнены петербуржцами. Раньше это было зрелище радостное, увлекательное. Народ толпился тогда, наблюдая за льдинами, смеялся, загадывал, какая куда поплывёт, рукоплескал и вовсю веселился. Теперь же народу было мало, все стояли порознь, подальше друг от дружки: тихо, молча, лишь изредка переговариваясь между собою.
  Дедушка с Ванечкой подошли к парапету. Трещины на льду прямо на глазах расходились в стороны, из-под них толчками, разрывая их на части, выходила вода.
  Вдруг толпа отпрянула от парапетов, зашумела, кто-то зарыдал. Из-подо рваных ледяных ран, пульсируя, подобно живой крови, стала сначала проступать, потом выхлюпывать сгустками и выплёскиваться чёрная мёртвая кровь. Подо льдом, вместо весенней талой воды весело журчала, похожая на сукровицу и окрашенная в яркий красный цвет, холодная вода. На льду расплывались кровавые пятна, снег мгновенно впитывал кровь и становился кровавым.
  Ванечка схватил дедушку за руку и задрожал. – И вот, вода стала кровью…, - тихо прошептал он слова из Библии.
  Тем временем какой-то странный смуглый человек в пенсне и с бородкой клинышком, долго, и с явным неодобрением наблюдавший за всем происходящим, вдруг дал знак находившимся невдалеке военным.
  Быстро подбежавшие тени с ружьями стали расталкивать народ, оттесняя его от Невы. Людей били прикладами, не разбирая, кто перед ними. Началась беспорядочная пальба, упало несколько человек… Поднялась паника. Заплакали дети, закричали женщины.
  Вдоль набережной устанавливали караул. 
  Василий Петрович поспешил увести Ванечку домой, благо дом был близко.
  - Господи, Господи, - только и твердил он по дороге и дома.
  Стянув с Ванечки пальтецо, и усадив его возле ещё тёплой печки, дедушка сел на стул под образами и закрыл глаза…               
  Словно заново перечитывал он теперь строки о водах, ставших кровью после смерти чад-первенцев египетских. Сквозь строки эти он увидел гнев Божий на египетских повитух, принимавших рождаемых детей и тайно умерщвляющих их.
  - А, может, и не египетские это повитухи были? Ведь как-то всё похоже и у нас сейчас тоже? – думал дед Василий.
  Сколько всего непонятного. Может, и там они такое же творили, а потом всё переврали? Чьей кровью они помазывали притолоки домов на свою Пасху? Не кровью ли первенцев египетских? Тогда понятно становится, почему фараон рассвирепел на них.
  Так и в Питере стали почему-то исчезать дети. Именно первенцы. А эти нашествия мошкары и саранчи, дожди из жаб и оводы-вампиры? Ведь в жаркой стране только такие последствия могли быть от кровавых рек, где гнило всё живое...
  – А у нас вот холодно, - почему-то подумал Василий Петрович. – И воду уносит в Финский залив…
  - Деда, но мы ведь не убивали их младенцев, за что же они так поступили с нами? – неожиданно спросил Ванечка, и горько расплакался. 
  - Наверное, за то что мы их обогрели да накормили, да дали им приют, - отвечал дед, заботливо кутая внука в старенький плед.
  - Ну, ну, не плачь…,- это всё от ненависти людской, - приговаривал дед, поглаживая внука по горько опущенной голове.
  - Зачем же было первенцев-то убивать? – не унимался Ванечка.- Я вот тоже первый ребёнок, - и, помолчав немного, добавил:
  - И последний.
  - Господь их накажет, - добавил дед, перекрестившись на образа, и подбросил в печку новую порцию рифмоплётных сборников Блока. За ними полетели Маяковский, и  ещё какие-то нерусские кликуши.
  Поэтические сборники радостно затрещали в печурке, стало теплее, но на сердце не теплело.
  - Почему же Боженька их не наказывает? - прошептал Ванечка, - деда, давай помолимся, чтобы их Боженька наказал.
  И они тихо опустились на колени перед образами.
  - Деда, я понял, - вдруг взволнованно проговорил мальчик.- Помнишь, ты мне говорил, что было древнее пророчество о том, что из Египта Господь призовёт Первенца Своего? Так вот, они же ведь знали об этом. Вот и убивали всех первенцев: и своих, и египетских. Им же ведь надо было Бога убить! Вспомни, ведь они потом 14 тысяч младенцев убили в Вифлееме, не пожалели! Лишь бы Бога уничтожить! Какие же они тогда богоизбранные? А у нас они первенцев убивают, - видать, сомневаются до сих пор, удалось ли им убить Бога.
  Василий Петрович в изумлении посмотрел на внука. В вечернем полумраке лицо мальчика было особенно возвышенным, одухотворённым.
  - Кем же ты будешь, Ванечка? – подумал  старик и первый раз за всё время  прослезился.- Что же будет с тобой?
               
                НАКАЗАНИЕ.   

  Над спокойным тихим океаном проплывали безмятежные облака. Сверху океан казался лазурным безкрайним полотном. Над его гладью стоял великий Ангел. Его ноги, обутые в золотые сандалии, попирали мировые воды. Его мощный голос, подобно многим громам, громыхал в пространстве мироздания и отзывался эхом в далёких космических глубинах, пронизывая их насквозь и приводя в трепет демонические силы. Демоны отползали всё дальше и дальше, пытаясь спрятаться от страшного гнева Архангельского.
  А сияющий дивным светом Архистратиг небесных сил в это время говорил своим ангелам:
  - Глядите, здесь, между небом и землёй, спрятаны сатаною те потомки Адома и Евы, которые служили ему своими делами и помыслами. Здесь предки тех, кто ныне на земле вершит дела тьмы и сеет плевелы хаоса. Это место тайное называется лоно Аддамово. Это не ад и не рай. Это область некоей тайной октавы, которой может достичь магическая сила демонов для сохранения своего исчадия. Это коварная ловушка, из которой сатана хочет переместить на небо своих адептов. Для них и развязаны все войны на земле, ради них убиваются другие народы и сплетается сеть клевет и интриг в правительствах империй.
  Ангелы взглянули на огромное плотное полотнище, натянутое подобно парусу над землёю. Сверху свисала верёвочная петля. С земли полотнище казалось частью неба, но оно скрывало чистое небо, как закрывает дверь выход из сарая в цветник.
  - И сейчас, когда чародеи пытаются на земле бороться с детьми Света, пусть знают злодеи, что дни их сочтены. Пусть трепещут, что тайна их раскрыта и исчадие их уничтожено. Пришло время наказания. Пришёл Суд Божий. И сидящие за коварною завесою никогда не поднимутся на небо, потому что Благая Весть достигла всех концов земли, Благая Весть о том, что никакого Завета с Богом у            народа-богоборца не было, в то время как закон совести Его не прерывался никогда, но всегда естественно почивал на истинных чадах Божиих потому что Истина есть Небо. А Небо есть Любовь Божия в сердцах сынов Света!
  Ангелы увидели, как Архистратиг схватил своею десницей верёвку и дёрнул её. Полотнище открылось, стало рваться на части, из-за него хлынуло вниз, прямо в океан, непостижимое количество прятавшегося за тканью народа. Они падали в мировой океан, и воды его начали колебаться, волноваться, а потом вспенились, подобно кипящему супу, и на поверхности его поплыли страшные раскоряченные жабы. Океан вспучился от их невероятного количества и покрылся кровью, словно умирающий в агонии тяжело раненный человек. Океан покраснел, словно с него заживо содрали кожу. Океан заревел и закричал страшными голосами глубин. Открылись бездны, обнажились рифы, каньоны, отхлынула из Мариинской впадины вода и сомкнулись камни этой ужасной расщелины. Жабами океан был наполнен до самого дна. И вот океан разорвался изнутри, и вспыхнули его воды, и поднялись водяные столпы над миром, которые, подобно живым людям, пошли на города и сёла, ступая по суше ногами-водорослями.
  - Есть Заповедь Святой Любви. Это благословение и печать Божии, которые были даны детям. Нет Нового Завета у исчадия с Богом, потому что не было старого, - какое у Бога может быть соглашение с велиаром? - переговаривались ангелы вполголоса между собою, – была лишь попытка сдержать отвратительное семя сатаны, оно должно было всё погибнуть намного раньше. Они обманывали Бога нашего, нарушая всякие свои обещания, выторговывая себе какое-то пространство существования. Они расплодились и размножились, как обещали сатане, они заполонили землю, словно свою вотчину! Они своей злобой и убийством наполнили всё вокруг!
  - Но ведь Господь знал, что это произойдёт рано или поздно!
  - Господь всё знает, и знает, что всему отведено время. Но теперь время закончилось. Старец Время получил другое служение. И всеконечно зло побеждено. Новая земля и новое небо сияют уже в новом мире! Славен Бог наш в Троице! Славен наш Архистратиг Михаил!
  … Ванечка оторвал голову от подушки. В его сердце ещё звучал ангельский гимн славословия Богу.
  - Дедушка, дедушка, иди скорее! Что я видел сейчас! Я видел ангелов!
   Василий Петрович поспешил к внуку, и сияющий от великой радости мальчик поведал любимому деду то удивительное, что удалось увидеть его чистой душе.
  - Дедушка, они спрашивали у меня, кого я вижу богоизбранным, какой народ. Я увидел много наряженных детей, они были с чёрными волосами, и стояли на зелёной поляне. Но ангел мне сказал, что не они – богоизбранные, и тогда земля под ними обвалилась, а они упали в бездну. И ангел мне показал седого мальчика, лежащего под мостом в каком-то странном городе, он назвал город Белая Церковь. Мальчик был весь обезкровлен и мёртв. Ангел сказал, что это – богоизбранный народ, русский, и его убивают такие, которые могли вырасти из тех чёрноволосых детей.
  Василий Петрович с удивлением слушал внука. А тот продолжал:
  - А потом меня схватили какие-то страшные руки и бросили в болото. Они сказали, что нечего с ангелами говорить, и что я не выберусь из болота. Я увидел себя далеко от берега. И доплыть нельзя, кругом какая-то грязь. Но я вдруг поднялся на ноги и пошёл по топи, как посуху. Ты читал мне, как Господь ходил по водам. Я вспомнил и поверил, и пошёл! Представляешь, деда?! И – дошёл! Я дошёл до берега, до земли дошёл!
  - Ты – настоящий русский человек, Ванечка! – взволнованно проговорил Василий Петрович. – Мы, значит, обязательно победим всех врагов, раз силы небесные с нами!
  - Да-да, деда! – прижав руки к груди, уверенно говорил Ваня, - Мы обязательно победим всех врагов!
  Долго ещё говорили в тот день они обо всём, что волновало их сердца. Василий Петрович смотрел на внука и душа его наполнялась тихой радостью и щемящей тревогой…