Воспоминания и размышления. Школа

         Воспоминания и размышления. Школа.

         В СССР существовала единая общеобразовательная программа обучения школьников. Она была одинакова для столиц, областных, районных городов, сел, деревень и рабочих посёлков. Но уровень организации и качество преподавания  никогда не были равными. Такого равенства не было ни в царское время, ни при советской власти, оно отсутствует и в современной России.

В 1945 году в первый класс, в первый раз пошли дети, родившиеся в 1938 году. Естественно учебный процесс не прерывался в тыловых школах все годы войны, но этот был особенным только потому, что был первым послевоенным. Классы были переполнены, учителей не хватало. И учёбой были охвачены далеко не все дети. Причина была банальная – не в чем было идти: не было у родителей для детей обуви, не хватало верхней одежды, которая, как правило, передавалась от старших младшим, перешивалась, перекраивалась, вновь пускалась в обращение.

Для нормальной учёбы были необходимы: учебники, тетради, ручки, чернила. Ничего этого не было в достатке. Букварей хватало одного учебника на двух-трех учеников. Чистой бумаги не было вообще. Нам с сестрой родители сшивали тетрадки одно время из элементарных газет. Можете представить себе какие «красивые» буквы выводились неуверенной детской рукой в такой «тетради».

Не беда, никто не жаловался. Но уроки-то надо выполнять. Чернила готовили сами, продавался, так называемый чернильный порошок. Если его не было разводили сажу, получались черные чернила. Приготовленная жидкость разливалась в пузырек, который затыкался тряпичной пробкой.

Школьные принадлежности носились в каких-то тряпичных сумках, сшитых мамой или бабушкой, которые были густо отмечены чернильными пятнами, как и руки и тетради учащихся.

Для написания букв в «тетради» использовалась деревянная ручка с железным наконечником, в который вставлялось стальное перо. С этого стального пера самодельные чернила радостно и обильно стекали на нарисованные в «тетради» буквы. Чернильные кляксы в «тетради», на руках школьника, тряпичной сумке – первое воспоминание, о первых занятиях в первом классе. Сейчас не сложно вообразить урок чистописания по русскому языку в описанных условиях.

Мне возразят, но ведь были чернильницы непроливашки.

Конечно, были, но поздней, но то, что это были непроливашки, понятие относительное. У меня до сих пор, как память о школьных годах, в доме есть чернильница непроливашка и ручка со стальным пером.

Кстати о стальных перьях. Перья изготовлялись под номерами и предназначались для разного письма, одни для тонкого письма, другие для широкого более выразительного воспроизводства букв.

Поздней, когда стал появляться определённый достаток письменных принадлежностей, мы, пацаны, устраивали игры на стальные перья. Это, как чика, в деньги. Заразительная игра.

Но вот мы собрались и пошли в школу, сестра в третий класс, я в первый. Жили мы от школы метров пятьсот. Казалось, небольшое расстояние, но его зимой нужно было преодолеть по узкой заснеженной тропинке, протоптанной среди сугробов, как натянутый шнурок.

Особенно было интересно преодолевать это расстояние после снежной пурги, когда тропинку передувало, и по ней шли, как в потёмках – на ощупь. Ноги в валенках не по размеру то и дело соскальзывали с тропинки или теряли её, и пешеход проваливался в снежное болото по пояс.

В таких случаях выручала бабушка. Бабушка из снега вытаскивала сначала, закутанного в башлык, внука, а затем валенок, наворачивала на ногу ребенку размотавшуюся портянку, а затем помогала вставить ногу в валенок. Движение к школе продолжалось. В ясные морозные дни мы в школу с сестрой ходили самостоятельно.

Школа представлялась мне, как муравейник, к которому со всех сторон поселка по узеньким снежным тропкам сходились ученики. Дверь в здание в это время практически не закрывалась, и холодный туман накрывал эту подвижную массу ребятишек, занятую разговорами, смехом, задиристыми толчками друг друга.
 
Но вот прозвенел колокольчик в руке одной из учительниц, и густой поток учеников дружно  устремился в учебные классы, их всего-то было два. В одном помещении постигали знания ученики первого и третьего классов, во второй аудитории (тогда такого слова не знали) дети второго и четвертого года обучения.

В учебных классах была одна учительница. Наш первый класс располагался справой стороны аудитории, третий – с левой.

Учительница, немолодая женщина, шла налево, как в сказке Пушкина, пела песню из букваря для первоклассников, разворачивалась, и на обратном пути давала задание по арифметике для третьеклассников. Два в одном – экономия. Тогда было много детей и мало преподавателей.

Такой вынужденной экономии я больше нигде не встречал, хотя в первом классе пришлось учиться в пяти школах. Это моего отца переводили с одного лесоучастка в другой, а мы, его семья, двигались за ним, как нитка за иголкой.

Кстати об экономии. На станции Сусословка на севере Кировской области даже общественную баню топили один раз в неделю, где мылись одновременно, в определённый час, мужчины, дети и женщины. Чему удивляться, мужиков в посёлке в конце 1945 года почти не было. Стоило ли ради них топить отдельно баню?

Во втором и последующих классах я уже учился на Урале, на станции Бисер Пермской области, о том, как мы туда попали – отдельный рассказ.

В разгар третьей четверти я появился в школе в черно-желтую клетку штанах, заправленных в валенки. О, какой это был фурор. На эти штаны сбежались смотреть все ученики школы. Смеху вокруг меня было больше, чем на цирковом представлении. Меня обзывали немцем, американцем, фраером и ещё какими-то дурными словами, которые я не запомнил. Я не мог дождаться окончания уроков, чтобы сбросить эти дурацкие штаны.

Проблема  по нынешним временам выведенного яйца не стоила, а тогда это было необычное явление среди черной заношенной, засаленной в заплатах школьной одежды. Сейчас, оглядываясь назад, я представляю, что эти цветные штаны родители получили где-то по линии ленлиза. Это можно в современных условиях сравнить с Sekond Hand, бросовые подарки иностранцев тогда не имели большого успеха, и моё реноме от этих штанов упало ниже плинтуса. Обида на родителей была безмерной.

Первые годы учебы в этой школе запомнились низкой дисциплиной среди учащихся и учительской чехардой. Учителя менялись в течение одной четверти, как перчатки, (неудачное, затасканное сравнение, да и перчаток-то тогда ни у кого не было), лучше сказать, как видение.

Парни шутили, смеялись друг над другом и учителями беззлобно, но ощутимо, не все учителя выдерживали. Девочки были скромней, в них ещё сохранялась стеснительность, это сейчас девочки курят, пьют пиво, дерутся  и сквернословят наравне с парнями.

В школе на переменах в коридоре было принято кататься на ногах по предварительно натёртому полу воском от свечей. Затем пришла мода играть в жёстку. Это такой кусок шкурки от лесного зверя, или от шкуры коровы. На этот кусок прикреплялся свинец для тяжести. Задача заключалась в том, чтобы внутренней части ладошки поднимать вверх эту жёстку, кто дольше удержит этот снаряд в воздухе, тот и победитель. Учителя отлавливали эту жёстку в тот момент, когда она была в воздухе.

Но это не могло остановить стихию, уважение к женщинам учителям было низкое, поскольку они менялись слишком часто, с другой стороны, сегодня она учитель наставник, а завтра простой маркёр вагонов на железной дороге.

В первые годы учебы в школе правила безотцовщина.

На уроках тоже царила расхлябанность.

Как-то неожиданно, среди учебного года у нас в школе появилась семейная пожилая пара учителей. Она заняла место директора школы и преподавателя французского языка. У этой женщины была гордая осанка, красивые густые волосы были уложены в эффектную причёску. На её уроках чувствовалось глубокое знание предмета, ребята затихали и старательно скрипели стальными перьями в тетрадках, дружно хором повторяли за ней «мой ша», что это такое я сейчас не помню и правильно ли эти слова написаны, не знаю, но они у меня в голове десятки лет. Это было свежо и необычно, хотелось идти на эти уроки, постигать французский язык.

Её муж, худощавый, высокий, глубоко знающий предмет педагог преподавал нам рисование. От него я узнал, что такое горизонт и «точка зрения» в перспективном рисунке, как правильно нарисовать дом, используя эту «точку зрения».

Ученики так его и прозвали «Точка зрения». Но то ли он отбывал ссылку в этом забытом богом Бисере, то ли ему было не интересно заниматься преподаванием этим ученикам или были, может быть, другие причины, но дети чувствовали его негативное отношение его к ним.

Ему всегда стремились на уроках подложить какую-нибудь «свинью».
Подкладывали ему на стул канцелярские кнопки иглой вверх. Учитель заходил в класс, садился на стул, и вскакивал с криком от боли и обиды. В порыве он кричал и бежал к высокой двухстворчатой двери.

Мы занимались в здании бывшей деревянной церкви, потолки в классах были высокие, от сюда и двери были метра под три. Рассерженный учитель бежал к двери, пинал её ногой обутой в ботинок с высокой каучуковой подошвой, двери с шумом раскрывались и с таким же шумом возвращались в исходное положение.

На пороге класса появлялся директор школы, она же преподаватель французского языка – в классе устанавливалась тишина. Ребята побаивались директора и уважали её, но в тоже время боялись быть наказанными. Конечно, виновник скандальной истории, как всегда не находился. Стукачей в классе не было. В аудитории устанавливалась тишина и порядок – урок благополучно продолжался.

Однако в классе продолжали углубляться отношения неприязни между учениками и преподавателем рисования. Однажды кто-то из учеников притащил в школу обычную проволочную петлю. Чему удивляться, в то время все школьники бегали на лыжах, были охотниками, лес для них был знаком.

Парнишки четвертого-пятого класса были уже добытчиками, как только устанавливался снежный покров и на нем образовывались заячьи тропы, охотники выходили на тропу и ставили петли.

Надо же было кормить семью. Вот такую петлю и поставили между входной дверью и учительским столом. «Точка зрения» влетел в класс, но дойти до стола не сумел. Освободившись от петли, учитель устремился к дверям, каучуковая подошва сотворила своё дело. В этот раз директор школы подошла к двери, но не успела её открыть до того как её распахнул учитель рисования. На пути движения двери оказалось тело директора.

Гробовая тишина в школе стояла до конца учебного дня. А затем школа лишилась двух, пусть временных, но прекрасных педагогов. Преподавателя иностранного языка в школе после этого случая не было года два, да и потом за преподавание немецкого брались случайные люди, которых уговаривали заполнить пустоту.

Такая анархия в данном учебном заведении закончилась в 1950 году.
К этому году многие ребята окончили свой курс обучения. Тогда степень образования имела три уровня: начальное, неполное среднее и среднее. Весной 1950 года мы сдавали экзамены за четыре года учебы.

Молодежь пусть не удивляется, тогда сдавали экзамены каждый год с четвёртого по десятый классы – включительно.

После окончания четвертого класса многие ребята бросили учёбу, а многие выехали из поселка в другие населенные пункты. Среди них Мишка Жвакин, почти герой Гайдаровского романа. Мишка был инвалидом. Он где-то потерял левую руку по плечо.

Его пустой рукав пиджака постоянно летал за ним, как хвост, его мать не успевала его пришивать к пиджаку. Мишка любил и умел бороться. В любую маленькую или большую перемену он налетал на любого парня, выше или ниже его ростом, хватал за шею ниже затылка и бросал через бедро жертву на пол, и бежал дальше. Он был заводилой многих проказ.

В 1950 году в школе появились учителя-мужчины. Это были бывшие воины, окончившие высшие заведения. Одного мужского взгляда было достаточно, чтобы остановить зарвавшегося хулигана. Я оканчивал среднюю школу, когда среди преподавателей мужчин было большинство. Но и они постепенно покинули почти полностью эти учебные заведения.
 
В настоящее время в школах и гимназиях на 800-1200 учащихся можно случайно в этой толпе обнаружить одного мужчину преподавателя труда и физкультуры. При всем моем уважении к женщине-педагогу, я выступаю против эмансипации средней школы.

«Дисциплина» в школе держится на женской истерике, а это упущение – равносильно государственному преступлению, которое отражается и на дисциплине гражданского общества, военной дисциплине, семье и быту.

Школа в жизни любого ребенка имеет большое значение, она даёт первые ориентиры в безграничном поле знаний.

Учение в институтах и университетах углубляет эти знания, определяет направление развития специалиста, но любые знания, по любой специальности закрепляются и углубляются не в школе или вузе, а путём непрерывного самообразования.
          Обучение в школе и вузе это светлая память детства и юности.