Детство Лермонтова 1 На пути в Москву

Утренний туман рассеялся, и ещё яркое августовское солнце стало понемногу пригревать. Елизавета Алексеевна Арсеньева, откинувшись на мягком переднем сиденье кареты, разомлела и погрузилась в глубокую дрёму. По сухой дороге экипаж катился плавно и неторопливо. Опытный кучер Ефим Шерабаев умело объезжал ухабы, чтобы ненароком не растрясти молодую барыню. Марья Михайловна Лермонтова была на восьмом месяце беременности, и Елизавета Алексеевна загодя везла слабую здоровьем дочь из пензенского имения Тарханы в Москву, чтобы при родах обеспечить ей помощь лучших докторов Первопрестольной. За каретой тянулся небольшой обоз с дворней и провизией. На самой удобной телеге ехали ключница Дарья Куртина, грамотная сметливая девка восемнадцати лет — любимица барыни, и две молодые крестьянки с младенцами, одна из которых должна стать кормилицей новорождённого барчонка.

Заметив, что мать задремала, Марья Михайловна, сидевшая с мужем напротив неё, поднесла палец к губам. Юрий Петрович Лермонтов понимающе кивнул. В тишине ехать куда приятнее, чем выслушивать бесконечные тёщины упрёки. Жена с интересом смотрела на проплывающие за окном лесистые подмосковные пейзажи, прислушивалась к песням жниц. В Тарханах хлеба уже убрали, а здесь страда в разгаре. Юрий Петрович невольно залюбовался юной супругой. Её тёмные локоны слегка выбились из-под шляпки и, казалось, сияли в лучах солнца, светившего в окно кареты. Машеньку он не просто любил — обожал. Впервые они встретились зимой 1812 года. Он тогда только что вышел в отставку с должности воспитателя 1-го Кадетского корпуса и приехал из Петербурга в своё тульское имение Кропотово, чтобы поправить дела в расстроенной родовой вотчине. А Маша гостила с матерью у его добрых знакомых Арсеньевых в Васильевском, имении её дяди Григория Васильевича, брата покойного отца.

Девушка с первого взгляда пленила сердце Юрия Петровича: большие выразительные карие глаза, ладная хрупкая фигурка, красивый задушевный голос, непринуждённость в общении на французском и русском языках, музыкальность и глубокая начитанность делали её неотразимой в глазах влюблённого. Хотя другие красавицей Марью Михайловну вовсе не считали, Лермонтову казалось, что никого краше неё он не встречал. Симпатичный молодой военный с изящными светскими манерами и добрым взглядом тоже произвёл на семнадцатилетнюю провинциальную барышню глубокое впечатление в Васильевском, а потом в Кропотове, куда она заезжала с Елизаветой Алексеевной к её давней приятельнице Анне Васильевне Лермонтовой, своей будущей свекрови. И весной 1812 года Марья Михайловна вернулась домой невестой, уговорив мать благословить брак с Юрием Петровичем. Однако Арсеньева сделала это только при условии, что дочь останется при ней в Тарханах, куда предстояло переехать зятю. Лермонтов уже не представлял своей жизни без любимой Машеньки и согласился. Тёща обещала доверить ему управление своим крупным в сравнении с Кропотовом имением.

Однако свадьба всё время откладывалась: сначала шёл Великий пост, потом Елизавета Алексеевна стала настаивать, чтобы венчание состоялось непременно в такой день, когда не совершается память какого-нибудь мученика: мол, молодые тогда будут жить хорошо, не мучаясь. Как нарочно, эти даты приходились на дни, в которые по церковным канонам венчания нет. Так дотянули до Петрова поста, а потом началась Отечественная война. Капитан в отставке Лермонтов служил батальонным начальником в наскоро сформированном егерском полку Тульского ополчения. Весной следующего года в тяжёлом походе он заболел и долго пролежал в госпитале в Витебске. Долгожданная свадьба снова отсрочилась.

Зимние месяцы, проведённые в Москве после венчания, стали для них очень счастливыми, но в Тарханах отношения с тёщей у Юрия Петровича не заладились. Обещание своё об управлении имением она не сдержала: всем там заведовала сама, а помогал ей крепостной управляющий Абрам Филиппович Соколов, мужик умный, опытный, грамотный и надёжный. Лермонтов оказался на третьих ролях и время от времени отлучался по неотложным делам в Кропотово. Арсеньева явно невзлюбила зятя, но за что, понять невозможно: он-то готов всей душой любить её как мать обожаемой им Машеньки. Может быть, рождение первенца изменит их отношения к лучшему?

Погрузившись в воспоминания и мысли о ближайшем будущем, Юрий Петрович не заметил лёгкого толчка: карета остановилась на почтовой станции. Очнулся он от яркого света, брызнувшего прямо в глаза: это Ефим открыл дверцу экипажа. Елизавета Алексеевна заворчала на зятя:
— Станция уже, а ты всё спишь!
— Извините, замечтался, — вежливо ответил Лермонтов.
Он легко соскочил с подножки кареты и подал тёще руку. Та сошла с недовольным видом. Затем Юрий Петрович подхватил жену и осторожно поставил её рядом:
— Приехали, любовь моя. Пойдём прогуляемся перед обедом.
Тем временем к Елизавете Алексеевне бойко подскочила Дашка:
— Ой, барыня, помялись в дороге, — она заботливо поправила складки на юбке хозяйки. — И тросточку в карете забыли.
Ключница ловко достала трость и подала барыне. Та даже не поблагодарила, принимая такую услужливость как должное.
— Я пока обед закажу, а вы идите на прогулку, — наказала она зятю и дочери, будто не слышала слов Юрия Петровича, — маленькому свежий воздух нужен. Через полчаса возвращайтесь. Дашка, а ты отнесёшь горячего кормилицам, ну и сама с ними поешь.

Юрий Петрович вывел жену за станционные ворота. Они прошли мимо своего обоза, где дворовые обедали домашними припасами. Увидев Марью Михайловну, мужики и бабы заулыбались, стали её расспрашивать о самочувствии.
— Всё в порядке, — улыбнулась в ответ она.
Юрий Петрович повёл жену под руку по дорожке через ржаное поле к опушке ближайшего леска.
— Смотри, какие здесь перелески! — сказала Маша. — Вдали они синие, а поля золотые! Как красиво!
— Да, — согласился Юрий Петрович. — И в Кропотове такие же почти. А в Тарханах степи тоже по-своему хороши.
— Васильки тут крупнее наших.
— Потому что влаги больше. — Лермонтов остановился, чтобы набрать жене букетик, но успел сорвать лишь несколько цветков.
— Ой, Юра! — позвала его Маша. — Маленький толкается.
— Тоже размяться хочет, — Юрий Петрович нежно положил руку жене на живот, чтобы ощутить движение долгожданного дитя, — засиделся с тобой в карете. Если родится девочка, назовём её в честь тебя Машей.
— Может, Лизой — в честь маменьки?
— Нет, нет, только Марией. Это моё самое любимое имя.
— Ладно, — счастливо улыбнулась Марья Михайловна. — Но я чувствую, что родится непременно мальчик.
— Почему ты так думаешь?
— Не знаю, просто чувствую и всё.
— Тогда назовём его Петром. У нас в роду так заведено — первенцев поочерёдно называют то Юрием, то Петром.
— Петруша — это замечательно! И хорошо, что он родится в Москве. Помнишь, как мы были счастливы там зимой!
— Ни одной минуты забыть невозможно, любовь моя! Наш первопрестольный город священен для всякого русского. А мне он теперь особенно дорог, ведь в нём появилась на свет ты и в нём мы обвенчались. И стихи твои ко мне помню до слова.

Он начал проникновенно читать наизусть:
     Писать в альбоме сём мне друг повелевает,
     И волю тем спешу исполнить я его.
     Нескладные стихи рука хоть начертает,
     Но ты увидишь в нём глас сердца моего.

Марья Михайловна подхватила:
     Люблю тебя, люблю — сам Бог мне в том свидетель!
     Возможно ли твоих достоинств не ценить?
     Любя тебя, мой друг, люблю я Добродетель.
     Желание одно — тебе подобной быть!
— Прекрасно! — похвалил жену Юрий Петрович и поцеловал.
Заметив, что под ногами стало сыровато, — они уже шли лесной стёжкой — Лермонтов предостерёг:
— Машенька, не ходи-ка дальше. Здесь влажно, должен быть где-то ручей или родничок. Постой на тропинке, чтоб ножки не промочить. Я поищу.
Лермонтов подошёл к зарослям и раздвинул их:
— Точно! Гляди — родник бьёт.
— Как пить хочется!
— Подожди, сначала сам попробую, что за вода, — он зачерпнул пригоршню и отпил глоток, — чистая и вкусная, только очень холодная. Тебе нельзя, а то простудишься. И без того часто болеешь горлом. Впрочем, нальём водички вот сюда, — продолжил он, видя огорчение жены. — Пусть немного согреется, тогда и попьёшь.

Лермонтов отстегнул от пояса серебряную фляжку, которую по военной привычке всегда носил с собой, вылил воду оттуда и наполнил из родника.
— Спасибо, Юра, в дороге с удовольствием попью.
— Пора возвращаться, — заторопился Юрий Петрович, взглянув на брегет. — Через четверть часа нас ждут на станции. А то обед остынет, и Елизавета Алексевна недовольны будут.
— Ничего, успеем, — беспечно ответила Маша. Ей очень хотелось подольше побыть наедине с мужем.

Обратно они пошли быстрее, но Лермонтов на ходу всё равно успел собрать жене букетик васильков. После обеда, не мешкая, тронулись в путь, миновали Люберцы, Подосинки, Жулебино, Выхино, Карачарово и к пяти часам пополудни подъехали к Москве. Раньше золочёные кресты на воротах Покровской заставы блестели на солнце и были заметны издалека. Но после пожара 1812 года позолота потускнела, и въезжающим показалось, что кресты на полосатых столбах возникли перед ними неожиданно. После проверки документов шлагбаум открыли. Карета и обоз покатились по Таганке, Нижней и Верхней Болвановкам, пересекли по мосту Яузу. Дальше путь пролегал по Яузской улице, Солянке, Большим Спасоглинищевскому и Златоустовскому переулкам. Наконец свернули на широкую Мясницкую улицу. Везде рядом с новыми особняками ещё виднелись поросшие бурьяном дворянские усадьбы, сгоревшие два года назад. Местами развалины были уже разобраны и вместо них стояли временные домики, сколоченные из уцелевших материалов: холопы стерегли барские владения. На других участках кипела работа: строения спешили покрыть и утеплить до холодов. Марья Михайловна, внимательно глядя в окно кареты, заметила:
— Посмотрите, маменька, сколько здесь новых домов. В предстоящую зиму Москва будет краше, нежели в прошлую.
— Верно, доченька. Многие теперь отстраиваются. И не одни только дворяне. У тех, кого война разорила, толстосумы купцы скупают землю. Однако ж в новых домах сыровато, и пока лучше в старом пожить. Для нас такой и нанят у Красных ворот.
— Машенька, да мы уж в Мясницком проезде, — поддержал разговор Юрий Петрович. — Видишь кресты Трёхсвятской церкви? Там и Красные ворота.

Карета подъехала к двухэтажному дому генерал-майора Фёдора Николаевича Толя. Владение состояло из палисадника и двух одинаковых флигелей с добротными толстыми стенами без всякой лепнины. Единственным украшением фасадов были неглубокие арки.

На этот раз Лермонтов проворно соскочил с подножки экипажа и со всей учтивостью помог сойти тёще. Та сразу направилась к гостеприимно распахнувшейся двери флигеля: экономка их давно ждала.

Осторожно поставив Марью Михайловну на мостовую, Юрий Петрович по-военному быстро огляделся. Напротив дома стояла нетронутая пожаром церковь Трёх Святителей. Её восьмерик, возведённый на основательном четверике, венчала внушительная глава. Рядом высилась стройная классическая колокольня. Неподалёку находилась Триумфальная арка, которую в народе за красоту называли Красными воротами. Лермонтов сказал жене:
— Чудесное место! Хорошо, что церковь рядом с домом уцелела.
Марья Михайловна перекрестилась на храм и тихо ответила:
— Да. В ней мы и окрестим нашего малыша. Он будет родовой москвич.


Иллюстрация Галины Бусыгиной. 15 лет. г. Елабуга

Рассказ опубликован в книге:
Егорова Е.Н. Детство и отрочество Михаила Лермонтова. — Москва: Московский филиал МОО «Лермонтовское общество»; Дзержинский: БФ «Наш город», Литературное объединение «Угреша», 2014. — 288 с., илл., вкл. С. 5-11

Аннотация   http://proza.ru/2014/03/29/2173
Следующий рассказ   http://proza.ru/2014/03/25/1560 

Справочные разделы:
Словарь терминов, устаревших и редких слов   http://proza.ru/2014/03/25/1700
Упоминаемые топонимы      http://proza.ru/2014/03/25/1706
Упоминаемые исторические лица    http://proza.ru/2014/03/25/1720
Основная библиография      http://proza.ru/2014/03/29/2197