Детство Лермонтова 2 Рождение

Утром 2 октября 1814 года, в пятницу, набожная Елизавета Алексеевна, заказав в Трёхсвятской церкви молебен Пресвятой Богородице, поспешила домой: дочь была на сносях, живот у неё опустился — вот-вот родит. Доктора и акушерки не покидали их квартиру третий день. Арсеньева велела им заняться выбором кормилицы, а сама прилегла отдохнуть, наказав позвать её сразу, как начнутся роды.

Елизавета Алексеевна очень желала, чтобы родился внук, которого решила наречь в честь покойного супруга Михаила Васильевича. Традицию рода Лермонтовых она в расчёт не брала, будучи уверена, что покладистого зятя ей удастся уговорить. Мужа Арсеньева по-своему любила и до осени 1809 года считала себя счастливой женой и матерью. Единственную дочь Машу они оба воспитывали в согласии и любви. Михаил Васильевич был умён, образован, добр, благороден, сострадателен, домовит и деловит. Добавив свои деньги к приданому, он помог жене купить имение Тарханы в Чембарском уезде, которое продавалось недорого из-за случившегося там пожара. Усадьбу он перепланировал и расширил парк, где устроил всякие затеи и оранжерею. Хозяйственная жилка была и у Елизаветы Алексеевны, урождённой Столыпиной, которая имение считала своим: её денег было при покупке вложили гораздо больше. Однако, составляя духовное завещание, она супруга не обделила, сделав его долю неприкосновенной. Но то ли Арсеньева слишком много занималась хозяйством, не уделяя мужу должного внимания, то ли Михаил Васильевич, раздражённый её меркантильностью, а порой и деспотичностью, начал охладевать к ней, но в конце 1809 года она стала ревниво примечать, что он заглядывается на красивую молодую соседку — княгиню Надежду Михайловну Мансыреву. Впрочем, серьёзных оснований подозревать его в измене Елизавета Алексеевна не имела. К тому времени Михаил Васильевич стал предводителем чембарского дворянства, все в округе его ценили и уважали.

1 января 1810 года в Тарханы были приглашены соседи и знакомые со всего уезда на домашний спектакль по трагедии Шекспира «Гамлет». Узнав, что Мансырева тоже приглашена, Арсеньева взревновала и потребовала у супруга отозвать приглашение. Тот наотрез оказался: мол, не принято такое среди честных дворян, а ему, уездному предводителю, и вовсе не к лицу. Жена настаивала, и они разругались перед самым спектаклем. Не считаясь с мнением мужа, она отправила к Мансыревой посыльного. Узнав, в чём дело, Надежда Михайловна осталась дома. А Михаил Васильевич, игравший в спектакле роль могильщика, нетерпеливо ждал её, время от времени выбегая на заснеженное крыльцо. Когда ему сказали, что жена посылала людей к княгине и та не приедет, он изменился в лице и ушёл в свою комнату. Отправленный за ним камердинер принёс страшную весть: «Барыня, барин яд приняли, кончаются». Арсеньева опрометью кинулась в комнату мужа и увидела его на полу уже бездыханным, с пеной изо рта. «Собачья смерть!» — с ужасом и горечью негромко сказала Елизавета Алексеевна, приказала остановить спектакль, объявить, что барин умер от удара, и готовить санный возок. Расстроенные гости разъехались. Боясь травмировать слабую здоровьем Машу, она поспешила увезти её в Пензу к родным. Уже в пути, кутая в тёплую шубу всхлипывающую дочь, она засомневалась в причинах смерти супруга: откуда у него яд, убивающий в несколько минут? В доме такого не держали, разве что муж тайно достал где-то. Тогда он, выходит, заранее думал о самоубийстве? Невозможно поверить! Никакой хандры она у него не замечала. Её начала мучить совесть: может, Михаил Васильевич действительно умер от удара, расстроившись из-за Мансыревой? В душе Арсеньевой поднялась волна ненависти к сопернице и жалости к мужу, лежавшему на полу, как брошенная всеми отравленная собака.

В Пензе они остановились у сестры Натальи Алексеевны Столыпиной. Показав дочь доктору, Елизавета Алексеевна наедине расспросила его о возможных причинах смерти супруга. Тот подтвердил: при сильном ударе может пойти пена изо рта из-за отёка лёгких и умереть от этого возможно в несколько минут. Оставив Машу у родных в Пензе, Арсеньева поспешила домой, но на похороны уже не успела. Управляющий сообщил, что уездный врач не нашёл отравления, поэтому барина позволено было схоронить справа от алтаря Никольского храма в Тарханах. Каясь, она поставила на могиле мужа дорогое надгробие, словно так можно было искупить вину перед ним. Однако по селу и уезду ходили упорные слухи о самоубийстве тарханского барина и о том, что барыня, увидев его тело, якобы сказала: «Собаке собачья смерть!»

Всю свою любовь вдова перенесла на единственную дочь, переписала на неё завещание. С горечью думала Арсеньева о возможном замужестве Маши и расставании с ней. Однако когда Юрий Петрович Лермонтов согласился на все условия тёщи и после свадьбы переехал в Тарханы, она приняла этот жертвенный шаг как само собой разумеющийся и невзлюбила зятя, не желая ни с кем делить любовь дочери. Внука Елизавета Алексеевна хотела назвать только в честь мужа. Да и день памяти Михаила Архангела скоро — через месяц. Будет у мальчика сильный небесный заступник.

Пока барыня отдыхала, московские доктора придирчиво осматривали двух кормящих крестьянок и их грудничков. И остановили свой выбор на 28-летней Лукерье Шубениной: здоровая, опрятная, аккуратная, лицом пригожая, молоко у неё хорошее, малышка ухоженная, да и трое её старших деток, оставшихся в селе, отличаются крепким здоровьем. Лукерья и обрадовалась своей новой миссии, и заволновалась: скоро родной дочке Танечке материнского молока не достанется.

Юрий Петрович первым узнал о выборе докторов и одобрил его. Он с утра не отходил от жены, которая почувствовала себя неважно и отказалась от обеда. Вдруг она вскрикнула — начались роды. Доктора отослали Лермонтова из комнаты роженицы. Он тут же сообщил волнительную весть тёще. Та проворно соскочила с кушетки и поспешила к дочери.

От сильного беспокойства за жену и ребёнка Юрий Петрович не находил себе места, метался по комнатам, молился, прислушивался ко всем звукам в доме, улавливая среди них приглушённые стенами крики Маши. Когда заблаговестили к всенощной, он вышел в церковь, снова и снова там горячо молился за роженицу и младенца: и трём святителям — Василию Великому, Иоанну Златоусту и Григорию Богослову, и Богородице, и Николаю Угоднику, и Пантелеимону Целителю… Когда протоиерей Николай Фёдоров, облачённый для богослужения, пошёл в алтарь, Юрий Петрович бросился к нему, умоляя сугубо помолиться за супругу и будущего наследника. Батюшка пообещал, уверяя, что всё будет хорошо. Долго на службе Юрий Петрович не простоял: вдруг испугался, что малютка появится на свет в его отсутствие, и заторопился домой. Слуги его успокоили, сообщив, что роды идут своим чередом.

Только в одиннадцатом часу Лермонтов, не раздеваясь, чутко задремал на диване. Потом вдруг вскочил, будто кто-то толкнул его в бок, и поспешил к комнате Марьи Михайловны. За несколько шагов до двери он услышал крик жены и следом тоненький плач младенца. «Родился!» — сердце Юрия Петровича затрепетало от радости, но постучать он долго не решался, боясь потревожить жену и докторов. Наконец на его робкий стук дверь приоткрылась, и Елизавета Алексеевна сообщила:
— Всё благополучно. Мальчик! Ты пока погоди. Надо его опрятать.
— Как Маша?
— Слава Богу! Позови Лукерью.

Дверь захлопнулась. Кормилицу впустили раньше него. Нетерпение и ликование смешались в душе Лермонтова. Время казалось растянутым до бесконечности. Но вот и его пригласили войти. Новоиспечённая бабушка бережно держала плачущего новорождённого в кружевных пелёнках. Поздравив и поблагодарив жену, Юрий Петрович стал разглядывать сына на руках у тёщи, которая пока никому его не доверяла. Мальчик родился маленьким, с чёрными волосиками и необычной светлой прядью над лобиком. Его большие припухшие глазки были закрыты. Молодой отец заволновался, но акушерка ему объяснила, что это родовые отёки, они скоро спадут. Лермонтова попросили оставить комнату: роженица устала, ей надо отдохнуть, а малыша пора покормить. Поцеловав и ещё раз поблагодарив Машу, Юрий Петрович простился до утра. Часы пробили полночь. Он лёг в постель, но так и не смог заснуть.

Рано утром счастливый отец пошёл узнать о жене и сыне и встретился у дверей с тёщей:
— Мальчик грудь взял, — сказала та, предупреждая его вопрос. — Дочери дали немного снотворного. Ты её пока не тревожь. Пошли поговорим.
— Хорошо, — согласился Лермонтов, не подозревая, о чём пойдёт речь.
— Как ты думаешь назвать сына? — усевшись на диван в гостиной, спросила Елизавета Алексеевна.
— Вы же знаете, у нас в роду чередуются имена Юрий и Пётр.
— Стало быть, ты хочешь крестить мальчика Петром?
— Разумеется.
— А я предлагаю иначе, — сказала тёща тоном, не терпящим возражений. — Следует назвать ребёнка Михайлой в честь Архангела Михаила, имя коего носил мой муж Михайла Васильич, очень достойный человек. Будет хорошо, если внук вместе с именем унаследует его лучшие черты.
— Знаю, что ваш супруг был в высшей степени благороден. Жена рассказывала, как он помирил двух соседей и тем предотвратил полное разорение одного из них. Я слышал много доброго о нём в Тарханах и Чембаре. Но как же наша семейная традиция? Она ведь ещё никогда не прерывалась. Я единственный сын у матери, и только мой ребёнок будет продолжателем нашей ветви рода Лермонтовых. Потому и настаиваю, чтоб мальчика назвали Петром, — Лермонтов старался сохранить внешнее спокойствие, но в душе уже кипел.
— А у нас в роду другие традиции. Внук у меня тоже пока один единственный и будет мне особенно дорог, если окрестим его Михайлой. Кстати, и в твоём роду такое имя славится. Помнится, ты мне рассказывал о мичмане, который отличился в 12-м году при Бородине. Его вроде Михайлой зовут?
— Вы имеете в виду Михайлу Николаича Лермонтова?
— Да.
— Но он принадлежит совсем к другой ветви нашего рода.
— Разве это важно? К тому ж именины Петра только 1 июля, а именины Михаила — 8 ноября, гораздо ближе ко дню рождения. Мальчик у нас слабенький, ему нужен сильный небесный покровитель — Михаил Архангел. И я своей заботой внука не оставлю.

Юрий Петрович хотел было возразить, что апостол Пётр тоже сильный покровитель, но прикусил язык, поняв, что с тёщей спорить бесполезно.
— Ладно, будь по-вашему, — огорчённо ответил он, не смирившись в душе с навязанным ему решением.
— Я сама хочу внука крестить и в восприемники позвать Фому Васильича Хотяинцева. Он с моим мужем дружен был. Да ты его знаешь. Он у вас Кропотове и у нас в Васильевском бывает.
— Согласен. Фёдор Васильич — человек умный, добрый, надёжный и приятный во всех отношениях.
— Ну, стало быть, решено, — заключила довольная Елизавета Алексеевна и направилась к себе.

 Без аппетита позавтракав, Юрий Петрович тихо вошёл в детскую. Кормилица заботливо качала спящих малышей — новорожденного и его трёхмесячную молочную сестрёнку Танечку.
— Можно я посмотрю на него? — спросил Лермонтов шёпотом.
— Глядите, барин, только не троньте, — чуть слышно ответила кормилица.
Скоро малыш завозился, закряхтел и заплакал. Лукерья ловкими движениями перепеленала его и, не переставая качать ногой люльку с дочкой, стала прикладывать мальчика к груди.
— Идите, барин, я мальца кормить буду, — стыдливо прошептала она.

Лермонтов вышел, бесшумно закрыв дверь детской, устало присел в кресло в соседней комнате и сам незаметно уснул под любимую тарханскими крестьянками колыбельную «Про Тараса»:

     А ты, дедушка Тарас,
     Не доехал ты до нас.
     Твоя сестра
     Гусей пасла.
     Чего выпасла?
     Коня с седлом.
     А где конь-то?
     У ворот стоит.
     А где ворота-то?
     Водой снесло.
     А где вода?
     Быки выпили.
     А где быки?
     За гору ушли.
     А где гора?
     Черви выточили.
     А где черви?
     Гуси выклевали.
     А где гуси?
     В тростник ушли.
     А где тростник?
     Девки выломали.
     А где девки?
     За мужьёв пошли.
     А где мужья?
     На войну ушли.
     А где война?
     Посередь гумна.

11 октября мальчика окрестили в храме Трёх Святителей. «Крещается раб Божий Михаил во имя Отца и Сына и Святого Духа», — звучно произнёс протоиерей Николай, трижды опуская младенца в купель с освящённой тёплой водой. Расхныкавшийся было ребёнок успокоился. Батюшка передал его Елизавете Алексеевне, стоявшей наготове с развёрнутой тёплой пелёнкой. «Пусть Михаилом зовут, лишь бы умным, здоровым и благородным вырос», — мысленно смирился с именем Юрий Петрович, нежно любуясь сыном.

Когда Мишеньку принесли домой и распеленали, Марье Михайловне малыш в расшитой крестильной рубашечке и кружевном чепчике показался ангелком, сошедшим с небес. Она не могла наглядеться на него, безмятежно уснувшего в колыбельке после кормления, и мечтала о счастливом будущем для новорождённого сына, моля ангела-хранителя беречь его на жизненном пути.

Иллюстрация Дианы Глуховой. 15 лет. г.Елабуга

Рассказ опубликован в книге:

Егорова Е.Н. Детство и отрочество Михаила Лермонтова. — Москва: Московский филиал МОО «Лермонтовское общество»; Дзержинский: БФ «Наш город», Литературное объединение «Угреша», 2014. — 288 с., илл., вкл. С. 12-18.

Предыдущий рассказ     http://proza.ru/2014/03/25/1544
Следующий рассказ      http://proza.ru/2014/03/25/1576


Справочные разделы:
Словарь терминов, устаревших и редких слов   http://proza.ru/2014/03/25/1700
Упоминаемые топонимы      http://proza.ru/2014/03/25/1706
Упоминаемые исторические лица    http://proza.ru/2014/03/25/1720
Основная библиография      http://proza.ru/2014/03/29/2197