Детство Лермонтова 6 Тревожная весна 1817 года

На другое утро после похорон дочери Елизавета Алексеевна пригласила зятя к себе для важного разговора.
— Ты когда собираешься уезжать? — спросила она без обиняков.
— Помянём Машеньку на девятый день, и поеду.
— А сына думаешь взять с собою или оставить?
— Конечно возьму с собой.
— Ты погоди, ещё холодно, метель в пути застать может. А Мишенька, сиротинушка наш, слабенький, простудится ещё. Оставь лучше его пока здесь на моё попечение. Он для меня сейчас единственная радость, — слёзы навернулись ей на глаза.
— Но и мне только в нём утешение, — возразил было Юрий Петрович.
— Подумай сам хорошенько. Внучок и так капризничает, мать зовёт, опять струпьями покрылся. Доктор Белынский прописал ему серный цвет и не советовал пока в другое место везти. И тебе без него будет сподручнее дела устроить.
— Пожалуй, вы правы. Оставлю пока сына в Тарханах, хоть и тяжело расстаться. Месяца через два приеду за ним. Там и потеплеет, и дела уладятся.
— У нас Мишеньке хорошо будет, — обрадовалась тёща. — Я знаю, тебе деньги нужны, твоё имение в долгах. Но пока мне нечем отдать по векселю Машенькины двадцать пять тысяч. Очень прошу тебя подождать. Сама в долгах, а вот что замыслила. Не смогу жить в доме, где муж и дочь умерли, — она снова прослезилась. — Надо продать его на слом и новый рядом построить. А на месте старого хочу возвести храм в честь небесной покровительницы дочери преподобной Марии Египетской.
— Я очень вас понимаю и поддерживаю. Пусть будет храм в память Машеньки. Я год-другой подожду.

— Тогда собирайся, в Чембар поедем продлить вексель. Да мне ещё подыскать надо, у кого бы денег занять — тысяч пять. Брат и деверь под векселем подпишутся.
— Скоро буду готов. И в храмах там подадим за упокой жены.

Вексель стряпчие переоформили без проволочек, и Юрий Петрович успел объехать все чембарские церкви и вернуться домой засветло. Быстро найти кредитора на пять тысяч рублей тёще не удалось, к вечеру она договорилась с молодой дворянкой Софьей Наумовой, своей давней приятельницей, частенько гостившей в Тарханах, но оформить заём уже не успела. Поэтому Елизавета Алексеевна с Афанасием Алексеевичем Столыпиным и Григорием Васильевичем Арсеньевым на следующий день снова ездили в Чембар.

Последнюю неделю дни в Тарханах Лермонтов старался больше времени проводить с Мишенькой, ежедневно подолгу простаивал у могилы жены и на панихидах по ней. 5 марта, по прошествии девяти дней от её кончины, он уехал в Кропотово, поцеловав на прощанье любимого сына и обещав ему скоро вернуться.

Проводив зятя и передав с ним приветы кропотовским и васильевским родным и знакомым, Арсеньева пошла к себе. Пережив смерть дочери, она сгорбилась, поседела, её глаза не просыхали от слёз. Лишь при виде Мишеньки бабушка оживлялась. Ей только 43 года, но в чёрном траурном платье и чепце она выглядела лет на десять старше. На душе у неё было неимоверно тяжело. Перед отъездом из Тархан Наталья Алексеевна звала её поехать на Горячие Воды с отцом и сестрой Александрой. Но не таков был настрой Елизаветы Алексеевны. Хоть она ненавидела и винила зятя, но где-то в глубине души сознавала, что и её вина есть в смерти дочери. Она боялась себе признаться, что не уберегла двоих самых близких и любимых людей, не желая ни с кем делить их чувства к себе. Молиться и каяться — вот чего она жаждала. И решилась поехать с внуком на богомолье в Киев, в Печерскую лавру, поклониться мощам святых угодников, испросить Мишеньке исцеления.

Родные не оставили Арсеньеву в беде. В середине марта к ней из Пензы приезжали брат Александр Алексеевич и вместе с ним отец Алексей Емельянович. После Пасхи и сороковин по дочери, которые пришлись на 4 апреля, Арсеньева стала собираться в Киев. В середине весны снег окончательно сошёл, дороги просохли. Она заняла ещё тысячу рублей, дала управляющему последние распоряжения по имению и, поручив ему подыскивать покупателя на барский дом, отправилась с внуком, его дядькой, бонной и слугами в Киев.

По пути они останавливались на станциях, в городах и сёлах, молились там в местных церквях. В конце апреля въехали в Киев. Всё здесь казалось ребёнку необычным: широкий Крещатик и соседние с ним узкие улочки, где трудно разъехаться двум экипажам, величественный синий Днепр, толпы паломников, которых с приближением лавры становилось больше и больше: скоро Вознесение Христово. К обители подъехали со стороны Нижней лавры. Отсюда многочисленные храмы были хорошо видны. Блестели на солнце золочёные главы, белели стены церквей, над всем возвышались фигурные гранёные купола Успенского собора и устремлённая в небо Великая колокольня в Верхней лавре.

— Баба, там снег! — Миша с восторгом показал пальчиком на монастырские сады. Он никогда ещё не видел столько цветущих деревьев издалека.
— Это сады цветут, внучек, — улыбнулась Елизавета Алексеевна. — Сейчас мы ближе подойдём, и увидишь цветочки.

Они пошли по всем открытым лаврским храмам, везде молясь, ставя свечи и заказывая поминовение. До Верхней лавры добрались к обеду. Подкрепившись, спустились в Ближние пещеры поклониться мощам святых угодников. Миша сначала испугался темноты, но потом привык к ней и перестал хныкать. Ему всё здесь показалось интересным, таинственным. Как звёздочки на небе, мерцали огни свечей у строгих надгробий. Мальчика приложили ко всем мощам, в костнице помазали благовонным миром от мироточивых глав. Перед каждым алтарём Елизавета Алексеевна усердно молилась. Из пещер вышли нескоро, и Мишенька устал. Бабушка велела Андрею и бонне погулять с ним в монастырском садике, а сама пошла в Успенский собор помолиться и узнать, когда будет доступен для поклонения чудотворный образ Успения Божией Матери. Древний обычай поклонения Ей произвёл на ребёнка неизгладимое впечатление. Икона в круглой золочёной ризе с резными лучами висела над царскими вратами. После литургии её опускали вниз на фигурных цепях, чтоб верующие могли приложиться. Риза ярко блестела, отражая свет от свечей и оконниц, и мальчику почудилось, что нисходит настоящее солнце.

Весь третий день они ходили в Дальних пещерах. Причастившись в лавре на Вознесение, тронулись в обратный путь, чтоб поспеть домой к Троице. Елизавета Алексеевна облегчила наболевшую душу. Здесь с её слов впервые записали в исповедную ведомость возраст на 12 лет больше, чем на самом деле: она ощущала себя и хотела казаться старше. У Мишеньки побледнели золотушные пятна, он теперь не расчёсывал их и стал крепче спать. Этим бабушка была очень довольна, но, к её огорчению, внук на ножки так и не встал.

Арсеньева занялась оформлением наследства дочери. Она не могла допустить, чтобы Лермонтовы владели землёй в Тарханах, если зять заберёт сына в своё имение, и пошла на хитрость: себе приписала барщинных крестьян с их имуществом и наделами, а внуку —  дворовых, которые земли не имели. Бабушка с опасением ждала возвращения Юрия Петровича. Она решила оставить Мишеньку у себя на воспитание и опасалась, что зять заберёт его силой.

В конце мая, получив письмо Лермонтова о скором приезде, она быстро собралась и увезла внука в Стяшкино — имение своих родственников князей Максутовых, находившееся недалеко от Нижнего Ломова. Одновременно она отправила посыльного к любимому брату Афанасию Алексеевичу Столыпину в Лесную Неёловку.

Юрий Петрович не застал в Тарханах тёщи и сына. На его расспросы дворовые отвечали робко и уклончиво: мол, не знают, должно, уехали куда-то. Отец с нетерпением ждал встречи с Мишенькой, сильно соскучился и, не видя его, вообразил, что мальчик умер и все скрывают горькую правду. Едва сдерживая слёзы, Лермонтов побежал по улице Бугор к церкви. Крестьян спрашивать было бесполезно: мужики и бабы на барщине, а малые дети и дряхлые старики вряд ли знают. Храм оказался закрыт, отец обежал небольшое кладбище и, не найдя захоронения сына, чуть успокоился. У могил жены и тестя он посидел полчаса на деревянной скамеечке, поставленной тёщей, видимо, для себя. И возобновил поиски.

Возле дома священника играл с кошкой пятилетний попёнок.
— Пашенька, ты Мишу не видел? — спросил мальца Юрий Петрович.
— Не-а, — ответил тот, водя перед кошачьей мордочкой обрезком верёвки.
— Знаешь, где он?
— Не-а.
— А папка твой дома?
— Не-а. В Чембал уехал за свечками. Мамка тут, у ней сплосите.
Услышав разговор, попадья выглянула из открытого окошка:
— Здрасте, барин. Лизавета Лексевна с Мишей в воскресенье на службе изволили быть, а потом мы их не видели. Вы не тревожьтесь. Поди, уехали куда.
— А Мишенька не заболел ли?
— В воскресенье здоров был. Да вы к кормилице сходите. Она у бар часто бывает.

Лукерью Лермонтов тоже не застал дома. Во дворе новой избы Шубениных он нашёл только десятилетнего Стёпку с младшими сестрёнками.
— Маманя в Дерябиху пошла, папаня и дяденька с тётенькой в поле, а мы тут коноплю от грачей да галок стережём, — поведал мальчик. — А барчонок где, не знаю. Мамка третьего дня к барыне ходила, при ней был.
Такой ответ ничуть не успокоил Юрия Петровича. Теперь он вообразил, что ребёнок серьёзно болен и его повезли к доктору. Отец понуро пошёл назад в усадьбу. У ворот его обогнала знакомая карета. Он со всех ног припустился к дому. Из экипажа вышли Елизавета Алексеевна, её брат Афанасий Алексеевич и Андрей с Мишей.
— Папенька! — радостно вскрикнул мальчик и потянулся к отцу.
Запыхавшийся Юрий Петрович взял сына у дядьки.
— Мишенька! Жив, жив! — он принялся целовать ребёнка со слезами на глазах.
Мальчик прильнул к нему и сказал:
— Я ждал долго-долго. Ты плачешь? Отчего?
— От радости. Я тебя очень-очень люблю! Пойдём, я покажу тебе подарки.

Лермонтов понёс сына в дом, забыв даже поздороваться с тёщей и её братом. Перед ужином он извинился за свою оплошность. Остаток дня Юрий Петрович провёл с Мишей. Он привёз ему фарфоровых петушков, оловянных солдатиков, деревянную лошадку и коробку цветных мелков. Немного поиграв в игрушки, малыш начал рисовать на сукне и спрашивать, что получилось. Отец старался угадать.
— Кошка, — подумав, ответил он.
— Да! Киса.
— А это… зайчик.
— Да! Зайка.
— Это… собачка.
— Нет!
— Тогда бычок.
— Нет!
— А-а-а, лошадка!
— Конь!

Взбудораженный впечатлениями, мальчик уснул поздно. Елизавета Алексеевна уже легла, и объяснение между ней и Юрием Петровичем отложилось до утра.
— Отчего вы никому не сказали о вашем отъезде, мадам? Я вчера пережил страшные часы, думая, что мой сын умер! — с упрёков начал разговор Лермонтов.
— Напрасно. Мальчик здоров, как видишь. И даже золотуха почти сошла. Мы были в гостях у Максутовых. Они нам родня. Я вольна ехать, куда хочу, и перед дворней не отчитываюсь.
— Я вам весьма благодарен за заботы о Мишеньке. Мы здесь побудем несколько дней и поедем.
— Погоди. Для внука будет лучше, если останется при мне. Здесь его все любят. А он пока слабенький, на ножки не встал.
— Мне невозможно с ним расстаться. В Кропотове мои незамужние сёстры будут заботиться о нём как о родном. И мать ждёт не дождётся увидеть внука.
— Я не переживу, если ты его увезёшь. После смерти дочери вся моя радость в нём, — Арсеньева прослезилась.
— Ребёнка нужно серьёзно лечить, ему два с половиной года, а он всё ещё не ходит сам, — вмешался в разговор Афанасий Алексеевич. — Если домашнего доктора взять, нужно платить тысячи три в год, не меньше. Может, на воды мальчика везти придётся или за границу — ещё, почитай, тысячи три-четыре потратишь. Ты вот забрать его хочешь, а деньги-то такие имеешь?
— Нет, столько не найду, — Юрий Петрович призадумался. — Я займу.
— А чем отдавать? Не знаешь? То-то. Имение у тебя в долгах, пока не уплатишь, не заложишь. Сестра моя тебе долг сейчас не может отдать. А тут мы ей все поможем.
— Ради памяти дочери, пусть Мишенька пока поживёт у меня. Я поставлю его на ножки, если ты его мне оставишь хоть годика на два. Обещаю тебе, — Елизавета Алексеевна перекрестилась. — Мне нельзя без него.
— Я подумаю, мадам, и завтра дам ответ. На два года, может быть, оставлю.
— Вот ещё что. Мне на дочкин портрет больно смотреть. Она там как живая. Ты можешь забрать его вместе со своим парным, а мне пусть останется копия.
— Благодарю вас сердечно, непременно возьму. Эти портреты написаны в наш с Машенькой медовый месяц и потому особо дороги мне.
— Лиза, ты говоришь о копии, что для меня заказывала? — спросил Афанасий Алексеевич, скрывая недовольство: он предпочёл бы увезти хороший портрет любимой племянницы к себе в Лесную Неёловку, однако перечить сестре было уже неловко.
— Да, но ведь тебе копия не понравилась.
— Она вроде и неплохая, но Машенька там не очень похожа. Нет присущей ей живости взора, и черты будто застывшие.
— А по мне теперь так лучше. Когда построю новый дом, прикажу повесить, а пока и на копию не могу смотреть. Ты, — обратилась она к зятю, — и Машенькины вещи бери, какие захочешь. Они в туалетном столике в её комнате. Я туда как зайду, всё время плачу.
— Мерси боку, мадам, — поблагодарил зять. — Буду хранить их как самые драгоценные реликвии.

Думая всю ночь, Юрий Петрович всё-таки решил оставить сына тещё на два года с условием, что он может приезжать к нему, когда и на сколько захочет. У отца не было никакой возможности лечить ребёнка у лучших докторов или везти на воды, а тем паче за границу. С болью в сердце он простился с Мишенькой и поехал в Кропотово, увозя два парных портрета – свой и покойной жены, её альбом, платок, склянку от духов, ещё хранившую любимый аромат, и именную иконку Марии Египетской.

Однако Елизавета Алексеевна всё не находила себе места. Она и через два года не хотела отдавать Мишу. Но все права на стороне Лермонтова, он может увезти ребёнка, когда вздумает, и оттого ненависть тёщи к ни в чём неповинному зятю усилилась. Арсеньева стала советоваться с братом.
— Ты ведь, Лиза, духовную на покойную дочь составляла, надобно переписать. Так отпиши всё Мишеньке, но при условии, если он будет с тобой хоть до совершеннолетия. А иначе в наш род отпиши, — рекомендовал Афанасий Алексеевич. — Лермонтов никуда не денется. Он сына любит и не захочет лишить наследства.
— Да, — обрадовалась Елизавета Алексеевна, — это единственный выход. В Чембаре оформлять не станем: кабы слухов каких не пошло. Надо в Пензу ехать. Вот что, братец, я пока сестрице Наташе напишу, чтоб ждала меня, а ты езжай-ка вперёд бумаги приготовить. Да к Сперанскому сделай визит. Передай Его Высокопревосходительству мою нижайшую просьбу засвидетельствовать духовную.
— Добро, сестрица. Завтра же еду.

Проводив брата, Арсеньева потратила на сборы несколько дней. Очень кстати на дом нашёлся покупатель, и она решила надолго переехать в Пензу поближе к родным. Собрав необходимые документы и отдав распоряжения управляющему, в начале июня она с внуком, дядькой, бонной, слугами и ключницей отправилась в путь.

Иллюстрация Анны Мережниковой. 15 лет. г. Оренбург

Рассказ опубликован в книге:

Егорова Е.Н. Детство и отрочество Михаила Лермонтова. — Москва: Московский филиал МОО «Лермонтовское общество»; Дзержинский: БФ «Наш город», Литературное объединение «Угреша», 2014. — 288 с., илл., вкл.

Предыдущий рассказ      http://proza.ru/2014/03/25/1635
Следующий рассказ       http://proza.ru/2014/03/25/1683

Справочные разделы:
Словарь терминов, устаревших и редких слов   http://proza.ru/2014/03/25/1700
Упоминаемые топонимы      http://proza.ru/2014/03/25/1706
Упоминаемые исторические лица    http://proza.ru/2014/03/25/1720
Основная библиография      http://proza.ru/2014/03/29/2197