Фельшар Жываго и гибель мировой цивилизации

   Я уже как-то рассказывал о культурной жизни в нашем поселке. Не то, чтобы она у нас бьет чистым родниковым ключом, но и со стоялым болотом тоже не сравнишь. И телевизоры в иных домах появились, и периодические издания регулярно по почте доставляются. Я-то досконально это знаю, у меня в соседках Клавдия-почтальонша живет. Выписывают люди много. Ну, «Правду» — это само собой, еще «Известия», «Труд». У кого сынов в армию забрали, те «Красной звездой» интересуются. Рыжие Пилипенки «Советский спорт» выписывают. Журналы всякие. Для детворы «Мурзилка» с «Веселыми картинками». Только не подумайте, будто я хвалюсь, односельчан своих в лучшем, чем они есть, свете хочу показать. Всюду так. Днями в клуб ходил, новый фильм про неуловимых мстителей привезли. Да помните, поди? Там еще про Яшку цыгана и Бубу Касторского оригинального куплетиста. Но речь я не о них веду, это так, напомнил вам. А перед фильмом документальный киножурнал крутили. «Хроника дня» называется. Так в этой хронике показывали и таежный поселок лесорубов, и далекое стойбище чукотских оленеводов, и пастуха верблюжьего в кызыл-кумовской пустыне. И все как один читают! Врать не буду, у всех один и тот же номер «Правды» с решениями последнего пленума ЦК КПСС, но это видать оттого, что трудно в отдаленные районы Советского Союза прессу доставлять. Нашему поселку с этим делом повезло больше.
 
   Я это все к чему рассказываю. Во всем мире знают, что СССР — самая читающая страна на земном шаре. Это нам лектор общества «Знание», что приезжал в прошлом году из района, рассказывал. Примеры приводил, что они, иностранцы всякие,  положим, к примеру, Пушкина не все знают, не говоря уже о Достоевском. Спорить не стану, у нас тоже не все Пушкина читали. Тем более, Достоевского. Но зато каждый со школы помнит, что Александр Сергеевич — это наше все!  А и ладно бы Пушкин — не всякий к стихосложению понятие имеет. Но Владимир Ильич! Вождь мирового пролетариата. Это же значит, что он всем трудящимся в Австралии, в Испании, в Боливии, в Мозамбике, да даже и в Соединенных Штатах Америки — вождь. А спроси какого-нибудь чернокожего докера в Сиэтле или пеона на плантации сахарного тростника в Венесуэле, так они и слыхом не слыхивали о Ленине. Не то у нас. И про Линкольна Авраама читали и про Семена Боливара в курсе. Но, тпррру! Меня если не остановить, так я долго еще рассуждать могу на отвлеченные темы. А я же собрался о фельшаре нашем рассказать.

   Тот день для Кузьмы Захаровича Жываго выдался спокойным. Всего-то и больных, Настька, невестка Семена Назаренки, с мальцом запоносившим прибегала, так там зубик первый резался, вот и реакция на зуб. Еще Василий Николаев за помощью обратился. На речке рыбу удил, так удилищем так размахнулся, что крючок в шею-то и загнал. Глубоко, самому и не вытащить. Ему бы леску перерезать и бежать к фельшару, так нет, леска новая, неделю, как в области купленная. Жалко дефицитную жилку стало. Так и побёг: удилище вперед торчит, а на конце Николаев, как плотва трепыхается. Ну, вытащил, понятно, Жываго крючок из Василия. Ему это — тьфу! А больше и не было больных в тот день. Сидит наш фельшар, редкой возможностью отдохнуть наслаждается. Да только слышит, стук в дверь (у нас народ воспитанный, не то, что в городе: без разрешения ни за что не войдет). Фельшар встрепенулся, откликнулся погромче:

   — Заходите. Свободно!

   После приглашения дверь, понятное дело, отворилась, и на пороге возник Фрол Степанович Тихоплав. Если кто уже знаком с нашим фельшаром, то должен вспомнить, что Тихоплава у нас чаще дедом Щупарем кличут. За его пристрастия к женской стати. Стоит, значит, Щупарь в дверях, с ноги на ногу мнется, в кулаке правой руки брошюрка, свернутая трубочкой, зажата. Кузьма Захарович видит такое дело и спрашивает:

   — Чего стоите, Фрол Степанович? Проходите, присаживайтесь, в ногах правды, говорят, нет, — и на стул рукой показывает.

    А дед свободной рукой поскреб бритый подбородок и этак нерешительно говорит:

   — Да ить я, Захарыч, как бы не совсем по медицинскому делу к тебе. Хотя оно, ежели с другой стороны глянуть, самое что ни на есть медицинское и окажется, — однако в кабинет прошел и на стул, предложенный сел. На самый краешек.

   — Давайте, Фрол Степанович, излагайте свое не совсем медицинское дело, — улыбается Жываго.

   — Понимаешь, Захарыч, сильно меня буржуазный мир беспокоит, — вздохнул дед.

   А у фельшара нашего, по случаю незагруженного дня настроение веселое, он и отвечает Щупарю:

 — А знаете анекдот про Петьку и Василия Ивановича? Петька говорит: «Что-то, Василий Иванович, меня Гондурас беспокоит». А Чапай в ответ: «Так ты его не чеши, он и беспокоить не будет», — и Жывага засмеялся, приглашая и деда Щупаря повеселиться за компанию.

   В другое время дед оценил бы юмор, он на шутки отзывчивый, но тут улыбки не принял.

   — Тебе бы шутки шутковать, Захарыч. Хотя лицо ты и должностное, при исполнении. А положение и впрямь сурьезное. Западный мир в скором времени, как есть, вымрет. Одни мы на земле останемся.

   И, видя, что фельшар никак в толк не возьмет, о чем дед печется, Щупарь разгладил на столе, свернутую трубочкой книжицу. На обложке обнаружился рабочий в синей спецовке, твердо стоящий ногами на земном шаре. Шар был маленький, а рабочий — большой. Называется брошюра «Блокнот агитатора».
 
   — Вот тут, — дед Щупарь похлопал ладонью с раздутыми от застарелого ревматизма суставами по книжечке, норовящей снова свернуться в рулон, — об этом подробно расписано.
 
   Он полистал «блокнот», нашел нужную страницу и, отнеся пособие агитатора на вытянутую руку, по-стариковски прищурясь, нашел искомое.

   — Ты, Захарыч, слово такое «эмансипация» слыхал?

   — Приходилось, — улыбнулся наш фельшар.

   — Ага, — удовлетворенно кивнул дед, — тогда понимаешь, это когда бабы о себе много возомнили.

   — Ну, почему только бабы? Эмансипация может относиться к кому угодно, независимо от пола.

   — Вот уж не знаю, — с сомнением покачал головой престарелый агитатор. — Тут только про женскую часть буржуазного мира прописано. Ить чего надумали: равных прав с мужиками требуют! Чтобы, значит, в штанах можно было ходить, на руководящие посты претензии имеют. Курить свободно. И чтобы мужики к ним не приставали, а относились, как к самим себе. В смысле, ни пощупать за задницу или титьки, ни чего еще более интересного позволить. Ты представляешь, Кузьмич, чем это все кончится? А бабы не представляют. Они же, бабское племя, как те куры. Бестолковые и заполошные. Это же что получается? Ежели их теперь не удастся уговорить на тентиль-вентиль, то бабы и в тяжести ходить не будут, и дитев никаких не будет, рождаться будет некому и мир вымрет.

   — Ну, не все так страшно, Фрол Степанович, — попытался успокоить фельшар обеспокоенного судьбой мира деда.

   — Вот уж не скажи. В Блокноте агитатора пишут, что это вредное движение ширится и захватывает все большие слои женского населения. Мужики ходют с шальными от голода по этому самому делу, глазами.

   — Сочувствую, — пряча улыбку, кивнул головой фельшар Жываго, — но может все еще образуется?

   — Дык, это как посмотреть, — дед прикрыл глаза, беззвучно зашевелил губами, будто вспоминая, где-то читанное и выдал, — Слухай сюды. Организм, лишенный перспективы естественного продолжения рода, чахнет и вымирает. Говорю тебе, Кузьмич, при нашей с тобой жизни ента трагедия может случиться.
 
   — Силен, Фрол Степаныч! — восхитился наш медик. — И что, неужели все так безнадежно?

   — Надежда всегда остается, — назидательно поднял палец дед. — Мне тут наш зоотехник сказал, не знаю, может и брешет, будто их ученые полезную штуку изобрели для ослабления вредных действий воздержания. Они чего придумали? Создали искусственную бабу. Из надувной резины. Чтобы, значит, огорченные мужики случаем не забыли, как это дело совершать надо и навык не потеряли, пока бабы одумаются. Уже и в производство запустили. Врать не буду, в индивидуально-частное пользование можно такую бабу купить, али как книжку в библиотеке — взял, попользовался и назад возвернул, чтобы другим досталось. Чего не знаю, того не знаю. Но вот она где, настоящая забота государства о простом человеке. Хотя и капиталисты.

   — Это уж так, — согласно кивнул фельшар. — Ну, а в медпункт зачем пришел, Фрол Степанович?

   — Так, а за клеенкой, — удивился дед Щупарь, словно об этой самой клеенке они все время и говорили.

   — За какой клеенкой?

   — Знамо — за медицинской. Другая-то у тебя откель? Да и не подойдет мне в цветочек.

   Фельшер Жываго поднялся и подошел к медицинскому шкапчику, где у него запасы всякие, вроде ваты и марли, хранились.

   — Сколько тебе, Фрол Степанович?

   — Я тут прикинул, три метра двадцать сантиметров. За минусом подгиба на швы, аккурат по моему росту выйдет, Захарыч.

   — Что выйдет по твоему росту? — не понял фельшар.

   — Да баба же! Бабу сшить хочу по выкройкам. Сначала выкройку нарисую на бумаге, а потом уж по выкройкам и сошью себе бабу. До нас мода на эмансипацию докатится, а я уже во всеоружии, на полном собственном довольствии.

   — Дед, да ты что?! — от неожиданности Кузьма Захарович забыл про интеллигентную вежливость и перешел на «ты». — Как же ты ее надуешь? Весь воздух через швы выйдет.

   — Захарыч, — обиделся дед Щупарь, — я тебе братья Монгольферы, что ли? Я что, по-твоему, на ей под облака летать собрался. Я ее пухом козьим набью и под бочок к себе. Мя-я-яконькая баба будет.

   — Вместо подушки, — рассмеялся Жываго.

   — Зачем вместо подушки? Все будет, как надо: все, природой положенные отверстия будут наличествовать.

   — Фрол Степанович, вам сейчас сколько, восемьдесят пять лет? Восемьдесят четыре, ошибся на год. Ну, и зачем в вашем возрасте женщина? Что вы с ней делать собираетесь?

   — Ты мои годы-то не считай. Поживи с мое, а потом и рассуждай. Баба — она в любом возрасте под боком приятна. В моем, правда, время для разогрева нужно. Наши-то бабы только визжать горазды, да по рукам меня хлопать. А нет, чтобы терпению набраться и до готовности старика довести. Эта же Марфуша, своими руками сделанная, будет лежать рядом смирнехонько, не супротивничая. Глядишь, и вспомню былое. А нет, так и сраму по селу не разнесет.

   Тем временем фельшар Жываго достал большой отрез зеленой медицинской клеенки и вознамерился отмерить три метра и двадцать сантиметров.

   — Захарыч! Захарыч, а ну погодь! Ты мне это что отрезать собрался? Я что, как последний пьяница, которому зеленые черти привиделись, в постелю ложиться буду?

   — Так, а другого цвета нет, Фрол Степанович. Та, что телесного цвета, закончилась. А поставок в этом году больше не будет. И так экономить придется, после того, как с вами поделюсь.

   — Нет, Кузьма Захарович, вот ты как хочешь, а я зеленую бабу петрушить не согласный. У меня с зеленой бабой, может быть, и вообще ничего не получится.

   И огорченный дед Щупарь вышел из медпункта.


Рецензии
Когда "доперла", что к чему, очень смеялась!

Светлана Гасюк   31.08.2019 17:04     Заявить о нарушении
Да, наш народ всегда волновали глобальные проблемы. )))

Южный Фрукт Геннадий Бублик   31.08.2019 20:46   Заявить о нарушении
На это произведение написано 10 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.