Космонавт

               
 
  Ранним, осенним утром мы стояли на продуваемой всеми ветрами, обшарпанной остановке общественного транспорта, в маленьком южно-уральском городке. Городок был нам совсем чужим, накануне мы прибыли сюда в служебную командировку. Проведя ночь в пахнувшей старой мебелью, единственной в городе гостинице. Под аккомпанемент шумной компании в соседнем номере, и бешеными скачками постояльцев в длинном, как сама ночь, коридоре. Не выспавшиеся, голодные и злые, мы выползли на улицу, с единственным желанием, поскорее добраться до нужного нам предприятия, сдать сопроводительные документы и, если очень повезёт, позавтракать в ведомственной столовой. С такими гастрономическими мыслями, под глухое «бормотание» в голодных желудках, мы простояли, битых, полчаса. Долгожданного автобуса не было. Самое унылое время года, это осень! Несмотря на известные строки  классика, что - «дни поздней осени бранят, обыкновенно, но мне они милы, читатель дорогой». Прилично промокшие под холодными, мелким каплями дождя, люди, отворачивающиеся от резких порывов сумасшедшего ветра, прячущие озябшие руки в карманы одежды,  вряд ли бы согласились  с таким необдуманным заявлением поэта.
 
  Народу собралось достаточно много. Спешащие на завод рабочие стояли тесной группой, негромко переговариваясь, пряча от ветра в кулак огоньки своих папирос. Крикливыми голосами, размашисто жестикулируя, отвернувшись от ветра, обсуждали свои проблемы дородные женщины. В которых, без труда, можно было определить продавцов городского рынка, стремящихся на работу. Отдельно от всех стояла женщина средних лет, постоянно наклоняющаяся к закутанному с ног до головы ребёнку, с подобием арабского тюрбана на голове. По её недовольному бормотанию чувствовалось, что ребёнок сильно провинился и его, вероятно, ждет дома  крепкий разнос. Он стоял неподвижно и покорно, всем своим видом демонстрируя признание вины и позднее раскаяние.
 
  Автобуса всё не было. В груди поднималось глухое раздражение на начальника, отправившего нас в эту дурацкую командировку; на гостиницу, с её расшатанными кроватями и вечно сонными сотрудниками; на соседей, пропьянствовавших всю ночь; на голод, терзающий желудок; на, неизвестно куда, исчезнувший автобус и  на эту, надоевшую  своим бормотанием, женщину. На мерзкую осень, грязь и осточертевший дождь.
  Наконец, подслеповато мигая  единственной фарой, скрипя и гремя всеми своими внутренностями, из темноты приковылял долгожданный автобус. С грохотом распахнулись расхристанные двери, народ, толкаясь, проник в салон. Женщина, буквально, на руках, внесла через переднюю дверь своё закутанное чадо. Мне ещё подумалось – ребёнок, вероятно, тяжело болен и плохо ходит. Вот, она -  тяжкая доля несчастной матери!
 
   Пассажиры, между тем, начали рассаживаться в полупустом салоне, под неярким светом плафонов, на замызганном потолке.   
    Мать с ребёнком  разместилась через ряд впереди нас, по-прежнему, что-то,  недовольно бормоча, в сторону закутанной фигуры. За дребезжанием автобуса, можно было различить, лишь, отдельные фразы:
   - Вот, ты, горюшко свалилось на мою голову! И за что мне такие мучения?! То ноги у тебя не ходят, то голову, хоть, отбей! Сдам я тебя, к чёртовой бабушке, в детский дом! Может, хотя бы, тогда, придёт конец моим мучениям! Сколько же, это терпеть можно! Горюшко, ты, моё!
   Я, с сочувствием и болью проникся жалостью к  этой несчастной женщине. В то же время, в глубине души, осуждая её, как мать, желающую бросить больного ребёнка.
Тишина, повисшая в салоне, говорила о том, что многие пассажиры мысленно были согласны со мной. Впереди сидящие, стали оборачиваться, разглядывая странную пару, с разными мыслями и выражениями лиц: Но, через мгновение, лица озарялись весёлой улыбкой и, с трудом сдерживаемым, смехом. Через какое-то время, в голос, смеялась вся передняя половина автобуса.
 
  Поняв, что их маленькая тайна раскрыта, женщина сдёрнула тюрбан с головы ребёнка, и всем открылась лысая, длинная и блестящая под неярким светом, голова, украшенная замысловатым орнаментом.
 - Вот, полюбуйтесь! Посмотрите на эту бестолочь! На этого «катманафта», - передразнила она сына. «Катманафт» попытался что-то возразить из глубины своего шлема.
 - Да, замолчи, ты! – женщина шлёпнула рукой  по предполагаемой голове. – Пока я завтрак готовила, он вазу на голову натянул. «Покатманафтил»  немного, а потом, со слезами прибежал ко мне, натыкаясь на двери и углы! Мама сними! А снять-то – невозможно, до ушей снимается, а дальше никак – больно! Криком орёт, всех соседей разбудил! И маслом мазали и крутили по всякому – не снимается. А разбить боюсь, не дай бог, осколки в голову, или глаза попадут! Едем в поликлинику! Что, ты, там бурчишь? – наклонилась женщина к сыну, накрывая вазу тёплым платком. Ваза начала крутится из стороны, в сторону пытаясь, что-то сказать.
  - Говорит, всё равно будет космонавтом, или лётчиком! – сообщила мать, -  вылитый отец! Упрямый!
  На следующей остановке они вышли. Перед самой дверью мальчуган повернулся к салону и помахал рукой так же, как Юрий Гагарин, перед тем как произнести своё знаменитое – «Поехали!»
  За запотевшими окнами автобуса, из-за уходящих, дождливых туч, выглянула яркое солнце, осенним теплом озаряя мокрые улицы, спешащих пешеходов, жёлто-коричневую листву городских скверов. Ослепительно отражаясь в окнах домов и больших лужах!