Три месяца в конце Года Змеи

Когда Аля вошла первый раз в церковь не как турист, не из любопытства, а по велению души? Сейчас и не припомнить. Креститься решила в более чем зрелом возрасте. Что-то заставило. Икон в их доме никогда не было, отец даже яйца красить на пасху не разрешал. И на кладбище к родственникам ходили на 9 мая, в день победы. Хотя какое отношение к этому дню имела бабушка? Дедушка умер еще до войны. Воевал ли дядя Коля, умерший от рака в 40 лет, Аля не знала, как-то никогда не спрашивала. Тетя Ирина,  сестра отца, выходила замуж за него, когда он был вдовцом с малолетней дочерью. Прожили они вместе совсем недолго. Их общему сыну было 4 года, когда дяди Коли не стало.

Может быть, не надо было стремиться узнавать об этом мире как можно больше?  Легче было бы жить. То, что глупые люди не сомневаются в правильности своих действий и слов, Аля заметила очень рано. Сама же все время мучилась от неуверенности в себе, в своих знаниях. Чем больше она узнавала, тем шире раздвигались горизонты, открывались новые и новые оттенки, нюансы, цвета. Учеба на физическом факультете лишь убедила лишний раз в том, что понять и объяснить все просто невозможно. Если кому и удавалось достичь небывалых глубин, то только в своей области. И так много всего необъяснимого, не укладывающегося в рамки человеческих представлений!

Мир Антонины, матери Али был гораздо проще и определеннее. Она продолжала поучать дочь даже после достижения той самой пенсионного возраста. У нее прекрасно получалось в отличие от дочери не чувствовать себя никогда виноватой ни в чем. Во всех своих несчастьях Антонина винила других, чаще всего Ирину, сестру мужа.

Муж Антонины, отец Али после 40 лет пристрастился к самогону, стал  пить, в 61 год покончил с собой, находясь в состоянии  сильного алкогольного опьянения. Алю с отцом связывали  теплые  дружеские отношения, но она тяжело переживала его пьянство, в день его смерти они поссорились. Она долго не могла прийти в себя после этого самоубийства, а мать с братом Али сразу же бросились делить оставшееся имущество.  Уступив настойчивым униженным просьбам матери, Аля отдала подаренный ей отцом дом брату и перешла вместе с десятилетним сыном в квартиру матери. Там у Али вскоре родился второй сын, также без отца, как и первый.  То есть отец, разумеется, был, но построить нормальную семью, как требовали родители, у Али не получалось, сыновей она растила одна. А брат Али Ростислав пил еще больше, чем отец. Причем, пьянея, становился совершенно дурным, старался обидеть как можно сильнее всех, кто попадался под руку, мог и ударить. Вряд ли мать смогла бы долго прожить с ним, он просто свел бы ее в могилу. Он и сам недолго прожил в  доме отца, спился окончательно и также покончил с собой.

Аля жила с матерью уже 26 лет. Выросли сыновья, старший сын Андрей женился, ушел от них, жил со своей семьей. Младший Толик жил с ними.

Антонина  уже три года практически не выходила из квартиры, с трудом добиралась до кухни, ванны, туалета. Большую часть времени она сидела на диване перед телевизором, раскладывая простенький карточный пасьянс. Один глаз у нее не видел совсем, вторым она еще умудрялась читать, различать карты, тоже  с трудом. Аля купила ей телевизор с большим экраном, чтобы она хотя бы видела фигуры. Сама Аля телевизор не очень любила, предпочитала книги и компьютер. От малоподвижной жизни Антонина располнела, носила свое грузное тело с кряхтением, постанывая и пошатываясь. Аля отходила в сторонку, пережидая, пока мать преодолеет узенький коридор «хрущевки».  В кухне и вовсе не повернуться, завтракали, обедали, ужинали все в разное время. Толик вообще при возможности старался спать днем, ночью сидел за компьютером, выбирался на кухню.

В конце сентября у Антонины начался сильный кашель, микстуры, травяные отвары не помогали, пришлось вызвать врача.  Молодая девчушка-врач (или фельдшер?) предположила воспаление легких, назначила уколы антибиотиков и упорхнула. Через день мать не смогла встать с постели, стала хрипеть и задыхаться. Приехала скорая помощь, сделали успокаивающие уколы, уехали. Антонина уснула на короткое время, но, проснувшись,  снова стала хрипеть и задыхаться. Аля вызвала скорую помощь еще раз, на этот раз настояла, чтобы мать взяли в больницу. Та не могла сама идти, Аля бегала по подъезду, собирая соседей, звонила старшему сыну, чтобы донести Антонину на носилках до машины, санитаров у этой бригады не было, только водитель и две женщины.

Два дня мать находилась в реанимации, туда можно было только звонить. Аля периодически набирала их номер, выслушивала ответы, что «состояние тяжелое», «сейчас лучше», «опять тяжелое». Наконец, ей сообщили, что состояние стабилизировалось, мать переведут в отделение кардиологии. Потом позвонила заведующая кардиологией, предложила зайти и обрисовала два возможных варианта: либо круглосуточно находиться с матерью в больнице, ухаживать за ней, либо забрать ее домой, лечение врач подробно распишет. Аля предпочла второй вариант, закупила все нужные лекарства, предметы ухода, созвонилась со старшим сыном Андреем, чтобы перевез их на машине.

По лестнице на третий этаж мать потихонечку поднялась сама, добралась до кровати, уснула.  Через несколько часов проснулась, и вот тогда началось! Антонина стонала, причитала, жаловалась непрерывно. Пользоваться памперсами она отказалась. То есть, надеть их согласилась, но все равно усаживать ее на судно требовала, чуть ли не каждую минуту. Приподними, сними, усади, помоги лечь, приподними, надень – весь день, вечер, ночь…   Вскоре у Али ныли руки, спина, раскалывалась голова, и появлялось дикое желание выбежать и броситься вниз с балкона, настолько все это оказалось невыносимо. Сознание матери путалось, она постоянно спрашивала, где она находится: в больнице или дома, в Сибири или в Вольске; забывала, сколько ей лет, какое сейчас время года.  Вспоминала почему-то Тимофея Марковича, отца мужа, которого она никогда не видела, слышала только по рассказам свекрови и тети Ирины о его вспыльчивом характере, путалась во всех родственных связях. Жаловалась как ей плохо, а все потому, что не послушалась свою маму, уехала из Сибири, хотя та плакала и просила остаться.
- Я танцевала хорошо, летала, как перышко, со мной многие станцевать хотели. А Павел вцепился и не отпустил! Я же не знала, что у него  такой отец!  Он к нам  даже на родительские собрания никогда не ходил, боялся пришибить. Зинаида Петровна (мать мужа) нас защищала. Какой страшный человек! Почему я не послушалась свою мать, зачем приехала сюда? Она же плакала, просила не уезжать. Мария, сестра вся в золоте приехала, она хорошо живет в Сибири.

Але очень тяжело было все это слушать, тем более она так любила отца, с трудом пережила его самоубийство, только дети и работа до изнеможения помогли справиться с горем.  А мать почти не умолкала. Засыпала она, как привыкла в последнее время, чаще днем, ночью звала, требовала судно, воды, таблетки. В ее комнате свет не выключали, Аля спала полуодетая. Одну ночь, вторую, третью… Алю знобило, мерзли ноги, донимали головные боли. Вспоминался почему-то маленький котенок, который жил у Али в доме до перехода к матери. Сережа, сын тети Ирины, заходил позвонить по телефону, выходя, сильно хлопнул тяжелой дверью, а котенок в это время сунулся в щель.  Дверью котенку перебило задние ноги, он лежал, но каждый раз судорожными рывками полз на передних лапах к своему лотку. Вот и Антонина все также не соглашалась пользоваться памперсами,  продолжала и продолжала свои бесконечные  жалобы, стоны, причитания.  Она вспоминала свои заслуги, перечисляла все, что для кого когда-то сделала. Получалось, что и Андрея она выучила, и Толика спасла от тюрьмы, что делала в это время Аля непонятно. В конце концов,  Аля не выдержала, сорвалась в рыдания, выкрикивая что-то совершенно невозможное:
- Папочка, миленький! Да зачем же ты ее сюда привез! Что за невыносимый человек! Ты с ней только сорок лет смог выдержать, а я уже шестьдесят! Да за что же мне этот неподъемный крест! Ей ничего нельзя доказать и объяснить, вы всю жизнь по разным сторонам улицы ходили! Ты же убиваешь всех, кто находится рядом с тобой! Почему ты не убила меня сразу, ты же хотела сделать аборт, не получилось! Ты убивала и моих не родившихся  детей!  Не трогай сейчас моих детей, оставь в покое моих детей!

Ее трясло, она давилась слезами. Мать притихла. Аля опомнилась, ей стало стыдно за свою истерику.  Сколько раз она видела такие истерики у  матери, как она изводила ими отца! Аля всегда старалась держать себя в руках, но оказалось, что и она такая же истеричка, как мать.  Слышал ли Толик? Хорошо, если спал и не слышал, страшно заглянуть в его комнату. А ведь она  унаследовала бешеный нрав деда и отца, но рано это поняла и научилась сдерживаться. Мать как раз этого никогда не делала, кричала по любому поводу, не выбирая выражений. Отца доводила так, что он убегал из дома, угрожая повеситься или утопиться. Тогда Антонина начинала стонать, изображая сердечный приступ, просила Алю вернуть отца. Аля бежала за ним, находила его на ночных улицах, обнимала, успокаивала. Один раз не смогла…
И что же теперь получается? Кроме бешеного нрава отца она унаследовала истеричность матери?
Говорят, что этот мир – мир испытаний. Значит,  не выдержала она никаких испытаний, и что там ждет за чертой? Человеку, с детства воспитывающемуся в атеизме, трудно поверить в бессмертие души, но еще страшнее осознавать, что ты исчезнешь без следа, и тебя больше никогда-никогда не будет.  Останутся горы, деревья, реки – для других, не для тебя. И сколько бы ты ни жил, все равно будет мало.  Матери 88 лет, а как она боится ухода, цепляется за каждое мгновение оставшейся жизни. Хочет продлить свою жизнь любой ценой, даже мучая и сокращая жизнь всем окружающим.

Антонина же, находясь в полубессознательном состоянии, слова Али все-таки запомнила.  Стала требовать, чтобы ее оформили в Дом престарелых. Звала к себе Андрея, жаловалась, что дочь ее не любит, ждет ее смерти. Никакие его уговоры и доводы на нее не действовали. Она заставляла Толика звонить Андрею на работу, просила Андрея прийти, возвращалась к этим разговорам снова и снова.

Позвонили по Skype родственники из Сибири. Антонина и им стала жаловаться, как ей здесь плохо, ее не любят, умоляла приехать и увезти ее в Сибирь.  Родственники приезжали  этим летом, до этого не встречались почти 30 лет. Теперь Антонина утверждала, что они ее обманули, не взяли с собой.
- Света, пообещай, что больше не обманешь!
Света сначала плакала, потом сидела, отворачиваясь и почти зевая. Сказала, наконец, что ей нужно идти на работу и отключилась, понимая, что бесполезно что-то объяснять. Как Антонина представляла  двухдневное путешествие на поезде, если даже в квартире до туалета не может дойти? И кто там будет за ней ухаживать, если Света работает, а ее матери, сестре Антонины, самой 76 лет, ей себя бы суметь обслужить.

Аля почти не выходила из дома, боялась оставлять мать одну, выбегала только ненадолго в магазин за продуктами. Но вот Антонине стало лучше, она уже садилась, включала телевизор. Аля попросила:
- Мама, старайся по - возможности хоть что-то делать сама.
Эти слова вызвали у матери бурю негодования, она стала кричать:
- Я сделаю  что-нибудь с собой, пусть тебе будет стыдно перед соседями!
Разорвала на себе рубашку, угрожая, что повесится на ней, обвиняла дочь в жестокости, бессердечности:
- Пришла откуда-то! Говорит, все будешь делать сама! Ей не до меня! А ведь я ее родная мать! И еще она как-то говорила, что тетя Ирина ей ближе матери! Я не вру! Бог все равно есть! Он ее накажет!
И дальше в том же духе хриплым, каркающим голосом, злоба, проклятия. При всем понимании, что это болезнь, старость, Альбине становилось жутко. Говорят, проклятия матери идут прямо богу в уши. Жизнь Алю и так не баловала, сколько уже несчастий. И неужели Антонина так и уйдет в злобе, с проклятиями на губах? Так только ведьмы умирают! И кто же она сама, если у нее мать ведьма? Когда-то же придется ответить за каждое свое слово, поступок, черную мысль.

 Аля вызывала Скорую помощь, просила сделать успокаивающий укол, обращалась к психиатру, своему однокласснику. Тот убеждал Алю не обращать внимания на эти слова, терпеть: «Она не ведает, что творит», рекомендовал изображать неземную любовь. Не обращать внимания не получалось, изображать тоже. Днем Аля стала уходить, бродить по городу. Мать в это время вела себя спокойно, чаще всего просто засыпала.  Но наступала ночь, и деться от проклятий и бесконечных требований было некуда. Аля даже дверь в свою комнату боялась закрыть, вдруг в это время матери станет плохо. У нее самой все время держалось высокое давление, плыло все перед глазами. А нужно было вставать, подавать судно, наливать воды, давать таблетки. Пробовала оставлять таблетки на тумбочке, мать пила их упаковками, но утверждала, что такого не может быть:
- Я же не враг себе, я бы отравилась таким количеством!
Проглотив таблетки, тут же требовала опять:
- Ты мне ничего не давала!
Были минуты просветления, когда она говорила и рассуждала вполне адекватно, просила прощения у дочери, твердила, что не виновата в своем таком состоянии:
- Я все забываю, путаю, но я не сумасшедшая! А ты не сиди со мной все время, делай свои дела. Если что-то случится, то это может произойти даже, когда ты просто на кухне.
 Но эти минуты проходили, и опять хриплый, каркающий голос:
- Дай воды! Убери эту гадость!
Толик закрывался в своей комнате, надевал наушники и ничего не слышал. Аля так не могла, она вставала, выполняла требования матери, пыталась ей что-то доказать, осознавая, что это бесполезно, просто не получалось молчать. Таблетки, назначенные  психиатром, Антонина сначала не хотела принимать:
- Ты меня хочешь отравить.
Потом стала сама просить:
- Мне от них легче.
То приставала к врачам Скорой помощи с просьбами дать ей что-нибудь такое, чтобы прекратились ее мучения, то сразу же после этого:
- Помогите! Не дайте умереть!

Серенькие дни и ночи сливались в одну сплошную длинную ленту. Приближался Новый год. Андрей собирался с женой и дочкой ехать в Санкт – Петербург, маленького трехлетнего Витю  хотел оставить с Алей. Та согласилась, но пугалась заранее, что не сможет справиться с шустрым ребенком и требовательной больной матерью.

По ночам Антонина, если ничего не требовала, включала телевизор, и Аля не могла уснуть, особенно при надоедливой, громкой рекламе. Смотрела в окно на крупные, яркие звезды за тонкими ажурными ветвями березки. Обгрызенная, похожая на дыню, желтая луна заглядывала в комнату дьявольским глазом. Днем Аля ссорилась с матерью, пытаясь доказать, что нельзя пить таблетки в таком количестве, но та ничего не понимала, не помнила, твердила, что ничего ей не давали, а ей плохо, нужно таблетку. Аля даже пробовала писать на упаковке дату, все бесполезно.
- Это ты перепутала упаковки. Я не могла за такой срок столько выпить.
Пенсия Антонины была больше, чем у Али за счет инвалидности и доплаты по возрасту, но вся она  уходила на лекарства, фрукты, еду для нее. Тем не менее, Антонина считала, что всех содержит, угощала зашедшую навестить подругу Али:
- Ты ешь, не стесняйся, все на мои деньги куплено.
А то начинала сокрушаться, какой она была дурочкой, ничего не накопила, все отдавала детям.  И украшений у нее не было, а Мария, сестра, вся в золоте приехала. И все время стоны, жалобы, жалобы, жалобы… Аля срывалась, безобразно орала на мать, куда только делась ее обычная сдержанность, вырабатывавшаяся много лет.
- Ну что ты все время просишь  таблетки, как наркоманка? Лучше бы молилась!
- Я не грешила.
- Так что же ты так боишься смерти? Прямо в рай пойдешь, если не грешила.
 Мать требовала звонить на Скорую помощь, вызывать врача при малейшем повышении давления. А у Али давление постоянно держалось под 200, но надо было ходить за продуктами, лекарствами, кормить, убирать, мыть, стирать. Она дошла до нервного припадка, лежала совсем обессилевшая, ее трясло, как в лихорадке, слезы текли сами по себе. Толик испугался, что это инсульт, вызвал Скорую помощь. Пришла и осталась с ними ночевать подруга Али Марина. Ночью подруга крепко спала, ничего не слышала, Але все также  пришлось вставать к матери, шатаясь от слабости.

Утром Марина ушла домой. Антонина доела все таблетки, которые у нее оставались, стала требовать сначала у Али. Та ответила, что все назначенное врачом она ей дала, больше нельзя.  Антонина на табуретке поковыляла к Толику. Он спросил у матери надо ли покупать и отказал тоже.  Тогда она все также на табуретке и в ночной рубашке отправилась к «добрым людям», к соседям по площадке. Ирина с Володей собирались уходить, Антонина их перехватила на выходе, заползла к ним. Аля послала Толика забрать Антонину, Ира ответила: «Ничего, ничего, бабушке поговорить хочется». Через некоторое время Аля пошла сама
- Ира, у вас дела, вы же уходить собирались.
- Ничего, Володя ушел, а я жду звонка.
- А у меня гипертонический криз, давление 200.
- Вам лежать надо, Альбина Павловна.
- Да вот!
Вскоре они привели Антонину, Толик проводил ее до дивана. Добивается своего, как капризный, избалованный ребенок.

Участковый врач, вызванная подругой, написала Антонине направление в больницу, назначила лечение Альбине и умчалась, подгоняемая водителем служебной машины. В больницу с Антониной поехал Толик, долго возил ее по разным кабинетам, проходили осмотры, сдавали какие-то анализы. В результате им выдали выписку, где было написано «нет оснований для госпитализации», расписали лечение уже другими лекарствами и отправили домой.

Три дня с Антониной оставалась Марина, Аля уехала в деревенский дом к другу, чтобы хотя бы немного прийти в себя. Там они топили печку, сидели у камина, гуляли по безлюдной вечерней улице. Слушали музыку, Саша отогревал Але почему-то все время мерзнувшие ноги.

Марина выполняла все капризы Антонины: «принеси, унеси, это слишком горячее, холодное, недосоленное, пересоленное», но сказала, что дольше трех дней не выдержит ни одна сиделка. «Но ты представь, что тебе надо подвиг совершить». Представить  можно, а совершить? С маленькими детьми все по-другому, они растут, умнеют, а здесь все наоборот. И никто не знает, сколько такое состояние может продолжаться – месяц, год, два. Мать Антонины  дожила до 94 лет, Антонине сейчас 88. Не спать ночи, не видеть внуков, терять свое здоровье, и ведь все равно нельзя ничего изменить. Разве удалось кому-нибудь жить вечно? Но и исчезать неимоверно страшно, никто же не знает, что ждет ТАМ и ждет ли вообще.
- Хорошо бы просто уснуть и не проснуться.
- Наверно такую смерть надо заслужить, не каждому дано.
- Но почему, я же никому ничего плохого не делала?
- Зачем  мне-то доказывать, разве я это определяю?
Только когда так плохо, все болит, мучаешься сам и мучаешь других… Аля, наверно, сдалась бы, утонула, как та мышка, в кувшине с молоком, Антонина борется за каждую минуту, «сбивает масло». Но ведь победа невозможна! Или надо отдать свою жизнь, чтобы жила мать? Но матери не будет от этого легче, будет продолжать мучиться и мучить Андрея и Толика.

Антонина стала стремительно слабеть, садилась с трудом, роняла ложки, чашки из ослабевших рук. Резко снизилось давление. Аля вызвала Скорую помощь, пожилой фельдшер предположил обезвоживание организма, порекомендовал больше пить. Аля купила для матери детскую поилку.  Антонина почти не расставалась с ней, засыпала, держа поилку в руке, вода лилась на подушку, рубашку. Альбина переодевала мать, сушила подушки, кормила ее с ложки. Антонина согласилась, наконец-то, на памперсы, сама подниматься уже не могла. Аля надрывалась, ворочая тяжелое тело, меняя памперсы, смазывая мазью появившиеся пролежни, просила мать  хоть чуть-чуть приподниматься самой.
- Если бы я могла.
- Но почему же я-то должна все мочь?
- Потому, что ты моя родная дочь.
- Ты же хотела в интернат для престарелых!
- Там бы я лежала и лежала.
- Ну и лежи здесь, какая тебе разница? Что же ты все время кричишь?
- Я спокойна.
- Но ты же убиваешь меня своими криками, у меня все время повышенное давление.
Крики стихли, теперь мать звала: «Аленька!», но звала все также почти все время.

Антонина всегда с удовольствием играла в карты, у нее была компания единомышленниц, которая потом развалилась естественным образом. Собирались то у одной, то у другой, играли на деньги. Правда ставки были копеечные, много не выигрывали и не проигрывали, но появлялся какой-то азарт: «Так время быстрее проходит». Ну, вот и прошло время, а ей не хватило, хочет еще. Зачем? Чтобы все также убивать и торопить?

Перед Новым годом  мать совсем ослабла, уже не звала, только едва стонала, когда хотела воды или нужно было поменять памперсы.  Аля пыталась ее кормить с ложки, но она глотала все с большим трудом.  Все чаще проваливалась в полусон, полузабытье.

Андрей сомневался, уезжать ли, если бабушка в таком состоянии. Но билеты они  покупали месяц назад, дочка мечтала об этой поездке, настроилась, позднее вряд ли получится. Витюшка плакал, просил не оставлять его, успокоился только, когда Аля сказала, что мама скоро вернется.

После Нового года Антонина уже почти не приходила в себя. Лежала, иногда натужно кашляя, из груди вырывалось хриплое дыхание. Аля подходила, меняла памперсы, пыталась напоить мать, вода стекала из уголка рта. Кожа на руках и ногах Антонины темнела, ссыхалась прямо на глазах.

Аля занималась с Витюшкой.  Обычно шумный и подвижный ребенок вел себя на удивление тихо, возился с игрушками, смотрел мультики по телевизору. Прижался, когда Аля укладывала его спать:
- Бабушка, мне страшно! Как будто кто-то идет.
- Но ты же со мной, не бойся ничего!


6 января Антонина умерла. В 4 вечера Аля подходила, слушала хриплое дыхание, в 5 дыхания уже не было. Приехали из «Ритуала», увезли тело, Аля с Витюшкой остались дожидаться Андрея.  Хоронили скромно, зимним холодным днем, пришли проводить человек 30.

Потом Аля бродила по сразу  опустевшей квартире, вздрагивала, натыкаясь на вещи матери. По ночам ей слышались стоны, виделось, как мать сидит на диване, такая старенькая, слабая и хочет тепла, тепла, тепла…

 Мы скоро встретимся, мама!