ДАО Хронического Эмигранта

                Достоверно
                Автобиографичные
                Откровения
Хронического Эмигранта

                …Глядя на их лица и размышляя о том, что эти обездоленные существа считают жизнью, я задавался вопросом, за какие грехи Господь обрёк шестьдесят миллионов смертных на вечное пребывание в России.

                Астольф де Кюстин  «Россия в 1839»


Нечто вроде предисловия

     Автор никоим образом не отождествляет себя с главным действующим лицом нижеследующего литературного произведения и не несёт ни малейшей ответственности за высказывания, действия или мысли любого из его персонажей.
     Читателю абсолютно не возбраняется считать все описанные здесь события вымышленными, а какие-либо случайные совпадения с реальностью - не более чем случайными совпадениями. Ибо грань между случайным и закономерным пролегает подчас отнюдь не в окружающем нас физическом мире, а в каждом конкретном, отдельно взятом, сознании…






Часть I
Родина, которая нас предала.

1.

     Ну вот и позади девять лет мучения (дико извиняюсь, конечно же хотел сказать – обучения) в ставшей за такой внушительный срок до боли родной Медицинской Академии. Правда, диплома на руках всё ещё нет: платить за никчёмный кусок картона мешает обыкновенная «жаба». Деканат между тем желает получить за диплом целых 60 единиц наших родных российских рублей. И хотя единицы эти отнюдь не условные, по меркам бескорыстно раздающего людям тепло своего короткого уральского лета 1998 года, данная сумма вовсе не является символической. Скажем, для того чтобы её скопить, необходимо пожертвовать как минимум дюжиной бутылок хорошего пива. Хотя откуда бы взяться в России ХОРОШЕМУ пиву? Но реальность именно такова: диплома в наличии нет, зато есть грудной ребёнок и жена, вознамерившаяся упомянутого ребёнка во что бы то ни стало вырастить, несмотря на полное отсутствие каких–либо материальных предпосылок к этому.
     Трудно, однако, не согласиться с повстречавшейся мне однажды фразой, определяющей всю нашу объективную реальность всего лишь как совокупность параноидальных галлюцинаций, спровоцированных недостатком алкоголя в крови. Особенно отчётливо это начинаешь понимать на следующее утро после выпускного. Собственно говоря, официальный выпускной вечер, состоявшийся в специально арендованном для этих целей заведении общепита, был без особого сожаления проигнорирован. Причина банальна: неразрешимые противоречия между его стоимостью и имеющимися финансовыми возможностями. Альтернативный вариант прощания с Альма-матер реализовался на утопающих в пыльной, пожухлой зелени скамейках одного из городских скверов. Обошёлся он в гораздо более скромную сумму. Скудность меню сполна компенсировалась обилием, вихрем проносящихся в одурманенном алкоголем сознании, разнообразных жизненных перспектив.
 
     Удивительно, насколько кардинально может меняться мироощущение людей в зависимости от времени суток. Всю свою сознательную жизнь я безуспешно пытался понять, что же происходит на утро с теми грандиозными прожектами, которые ещё каких-то несколько часов назад казались такими же реальными, как построение коммунизма к двухтысячному году во времена хрущёвской оттепели?
  -  Могу поспорить на то, кто будет отмывать сегодня твою блевотину около кровати, что деньги на квартплату благополучно пропиты.  –  Звуки, издаваемые голосовым аппаратом жены, как будто через толстый слой ваты нехотя вползают в мозг, не вызывая в нём ни малейшего желания участвовать в назревающей дискуссии.
     Поскольку гипотетический спор заранее проигран, впереди маячит не очень весёлая перспектива очистки собственного жилища от того, что накануне не нашло взаимопонимания с опять таки собственным организмом.
     Однако не всё так плохо, как могло бы показаться на первый, весьма поверхностный, взгляд. Сквозь неплотно задвинутые занавески в квартиру, словно нескромные взгляды вездесущего лета, пробиваются солнечные лучи. Воздействуя на сетчатку моих полуприкрытых глаз и запуская посредством этого сложнейший биохимический процесс, они неминуемо ведут к повышению концентрации в крови серотонина – основного виновника всех наших положительных эмоций. Впрочем, в данном конкретном случае, за эти самые эмоции ответственно, скорее, смутное воспоминание о припрятанной где-то в недрах квартиры вчерашней «заначке». Дело, в принципе, за малым – заставить объявившую забастовку память выдать точные координаты.
  -  Спусти нам коляску. Ребёнку давно пора гулять!
  -  Щас… Уже одеваюсь,  -  собственный голос кажется непривычно скрипучим и противным.
     «Коляска! Ну, конечно же…» - всплывающие в голове фрагментарные воспоминания заставляют-таки надеяться на благоприятный исход поисков. Притаившись в каком-то из многочисленных потайных закутков, занимающего едва ли не всю прихожую, дочкиного транспортного средства, терпеливо дожидаются своего часа несколько мятых десяток. Четыре этажа вниз, и вот уже предусмотрительно сэкономленные пейзажи города Красноярска меняют место дислокации, обещая скорейшую и неминуемую поправку серьёзно пошатнувшегося здоровья.

2.

     Поиск работы в этой стране всегда чем-то лично мне напоминал лотерею. В том смысле, что вероятность отыскать приемлемый вариант трудоустройства приблизительно равна вероятности выигрыша пары-тройки зелёных мультов. Нет, работы то здесь, конечно, хоть отбавляй. Я бы даже сказал – непочатый край разнообразной работы. Но вот что касается желающих платить за неё зарплату, а не милостыню, размер которой поверг бы в уныние даже спившихся бомжей, регулярно тусующихся около храмов божьих и прочих высокодоходных мест - то их, этих самых желающих, не найти, как говорится, даже днём с фонарями.
     Путём несложных вычислений, доступных любому учащемуся начальной школы, было установлено, что в случае трудоустройства по специальности, обещанной пародии на зарплату хватит ровно на то, чтобы добираться на работу и с работы общественным транспортом. На хлеб при этом уже не выкраивалось никак. А про масло и заикаться было бы глупо.
     Но самый интересный фокус заключался даже не в этом. Для того чтобы иметь возможность зарабатывать 256 рублей в месяц, первоначально необходимо было выложить из собственного кармана 12000 за так называемую «интернатуру». Как вам такое коммерческое предложение?! Налицо имелись все признаки элементарного «лохотрона». Только вполне легального и всецело поощряемого государством. Поскольку центры ГосСанЭпидНадзора, в одном из которых и надлежало трудиться, к частным коммерческим структурам не относились никогда в жизни.
     Дни пролетали один за другим, спрессовывались в недели и грозились перейти в долгие месяцы бесплодных поисков средств к существованию. Необходимо было срочно что-то решать.
     Благоухающий терпким цветочным амбре и ароматом с близлежащей помойки, ничем не примечательный летний вечер завершал очередной бездарно прожитый день. С работой опять не срослось. Ещё влажные после недавнего дождя скамейки около собственного подъезда не оставляли ни малейшего шанса уставшим, смозоленным за день ногам насладиться заслуженным отдыхом.
     Впрочем, отдых был не вполне заслуженный, поскольку положительных результатов всех прилагаемых усилий на горизонте не наблюдалось. Оставалось утешать себя поговоркой про отрицательный результат, который, как известно, тоже результат… Чтобы хоть как-то поддержать в себе уверенность в завтрашнем дне, на помощь была призвана бутылка «Балтики», с непонятно что символизирующим номером «9».
  -  Наливай, а то уйду,  -  внезапно прозвучавшие за спиной слова заставили меня непроизвольно вздрогнуть и поперхнуться уже вознамерившимся нырнуть в глубины пищевода «ершом», почему-то именуемым на необъятных просторах российской федерации «пивом».
  -  Лечение от заикания, Вова, в наши дни довольно-таки недёшево.
  -  Да ты и так всю жизнь заикаешься, так что терять тебе, один фиг, нечего,  –  расплылся в добродушной улыбке старый школьный приятель.
     Против очевидного не поспоришь, и дальнейшая беседа плавно потекла по давно известному, годами формировавшемуся руслу. Обсуждать политику не имело смысла, ввиду наличия непреодолимой пропасти между нами – простыми смертными – и теми, кому удалось уже украсть достаточно для непосредственного участия в политической жизни страны. О женщинах разговор тоже не клеился – с годами у каждого человека остаётся всё меньше и меньше иллюзий, а попутно и желания эти иллюзии обсуждать. Зато, как обычно, весьма актуальной оказалась тема, касающаяся разнообразных изысканий «хлеба насущного». Существенными успехами в данной области не могла похвастаться не одна из сторон.
  -  Устроиться бы в какую-нибудь банду, что ли… У тебя, Вова, вроде как были какие-то связи в подобных организациях,  -  полушутя-полусерьёзно высказал я давно вертевшуюся на языке мысль, прикуривая очередную «Беломорину».
     В каждой шутке, как известно, всегда есть доля шутки, но приятель, похоже, отнёсся к моему высказыванию достаточно серьёзно. По крайней мере, ответ он выдал не сразу, а лишь после нескольких глубокомысленных затяжек своими любимыми «Camel»:
  - Бесполезно. Тебя не возьмут.
  -  Это ещё почему?
  -  Ты слишком добрый… там такие не приживаются.
     Со стороны оно, конечно, видней, однако, не желая просто так расставаться с темой, я всё-таки возразил:
  -  Но я бы мог там кого-нибудь, например, лечить, а не принимать участие непосредственно в злодеяниях…
     Ответ подтвердил мои опасения по поводу того, что одноклассник воспринимает нашу беседу отнюдь не как пустопоржнюю болтовню:
  -  Ты чё, смеёшься?.. Кому там сдались такие лечилы как ты? На них знаешь, какого уровня доктора работают?!  –  озвученная вслед за этим фамилия не позволила усомниться в правдивости сказанного.
     С упомянутым человеком я был знаком лично. 

     Скамейки уже давно высохли, так и не удостоившись встречи с чьей-либо задницей. Количество стеклотары, ещё недавно способной похвастаться своим богатым внутренним миром, а теперь сиротливо ютящейся у переполненной урны, перевалило на третий десяток. Ни одного мало-мальски приемлемого варианта разбогатеть не придумывалось.
 
      Ночь утопила в своей духоте дома и деревья, дремлющие автомобили и тротуары. Десятки миллионов людей, бывших некогда гражданами великой страны, а ныне превращённые в узников огромного концлагеря, ворочаясь в своих, пока ещё не отобранных родным государством постелях, даже во сне не могли полностью забыться и хоть на миг избавиться от изнуряющего страха. Страха, который приносил с собой каждый новый рассвет, и не хотел забирать закат. Страха за себя, за своих любимых и просто друзей. Страха перед сегодняшним и завтрашним днём. Перед в конец распоясавшимися бандитами и милиционерами, которые во сто крат страшнее бандитов, так как защищены ещё и законом, позволяющим творить любые мерзости на легитимной основе. Безотчётным страхом пропитался даже сам воздух, словно ему тоже что-то могло угрожать.
     Хотя почему «словно» - угрожало, да ещё как: токсичный выхлоп автомобилей, завезённых с помоек цивилизованных стран; не менее, а то и более токсичные (кто и когда говорил здесь людям правду?) выбросы заводов и фабрик, давно переквалифицировавшихся с выпуска полезной продукции на утилизацию ядовитых отходов западных производств. Страх стал фактической национальной идеей.   
     Попрощавшись, Вова засобирался домой. Хорошо хоть идти ему было от силы метров сто – до ближайшей соседней пятиэтажки. Мне почему-то домой совсем не хотелось. В отяжелевшей до свинцового состояния башке, вместо хоть сколь-нибудь конструктивных идей, рождались слова. Слова, достойные стать только Реквиемом - Реквиемом по России:

Мы победили призрак коммунизма
Во славу этого устроив карнавал
Теперь же, выражаясь афоризмом,
Погасли свечи и окончен бал

Окончен бал и пьяная Россия
Лицом опухшим рухнула в салат;
Любой поддонок мнит себя мессией
К деньгам и власти рвутся стар и млад

Здесь нет любви, и честь давно пропита
Сидит лишь злость в отравленных мозгах
Идёт по жизни новая элита
Повсюду сея ненависть и страх

Под нож ложатся целые народы
Младенцев кровь на бархатном снегу
С плакатов зрят державные уроды
Пощады нет ни другу, ни врагу

Но нет вины, ни чёрта в том, ни бога
Народ достоин собственных вождей
У всех у нас, увы, одна дорога,
Одна судьба – у жертв и палачей…

Нам крест нести свой вместе на Голгофу
Мы избраны для рабства на века,
Хотя, быть может, это и не плохо,
Но гложет сердце дикая тоска

Тоска о том, кем стал бы я, родившись
В иных краях, с нерусскою душой,
Где можно не свихнувшись и не спившись
Счастливо жить, гордясь своей страной

Жаль не судьба, не вырваться, не скрыться
Не выиграть у судьбы на вираже
Свобода всем нам будет только сниться
Клеймо раба не вытравить в душе.

И я ныряю в сон, как будто в омут,
Лишь в нём могу я что-то изменить
Здесь я решаю, здесь меня не тронут,
Надежды здесь не оборвётся нить!

И шансы есть тут обрести свободу…
Но сон распался, как гнилой орех,
И я иду – в любую непогоду,
Чтоб искупать несовершённый грех.

3.

     Как бы там ни было, но жизнь имеет обыкновение двигаться вперёд, не смотря ни на что. Всем известно, что, даже находясь в местах не столь отдалённых, люди, как правило, находят способ скрасить себе существование и даже умудряются при этом приносить пользу обществу. Что уж говорить про тех, кто пребывает на, так называемой, свободе. Шансов совершить что-нибудь полезное (и даже не попасть при этом в первую из вышеупомянутых категорий граждан) всё-таки здесь значительно больше. Вот и меня эти шансы, можно сказать, настигли в лице человека, знакомого практически с детства. По крайней мере, с раннего подросткового возраста.
     В непосредственной близости от мест тогдашнего обитания нашей семьи находился Завод. Неразрывно связанный со всеми этапами моего взросления, Завод просто не мог не оказать влияния на формирование у меня то ли трудолюбия, то ли всё-таки отвращения к труду. Производил Завод отличавшиеся запредельной убогостью бытовые электроприборы. А также, согласно упорно циркулировавшим по городу слухам, какую-то очень важную оборонную хрень. Хрень эту, правда, никто в глаза ни разу не видел, но слухи, тем не менее, не переставали будоражить умы простых обывателей, придавая Заводу некий ореол таинственной исключительности.
     Вот на этом-то «гиганте» советской индустрии мне и довелось начинать свою трудовую карьеру лет так в 13 – 14. Каждый божий день, после получения положенной тогда всякому представителю подрастающего поколения бесплатной порции знаний, меня ожидал сборочный конвейер. Разрешённый законодательством четырёхчасовой рабочий процесс, помимо сугубо моральных дивидендов, приносил ещё и незначительное финансовое удовлетворение. По крайней мере, на кино и мороженое хватало бы с избытком, если бы не одно досадное «но»: всё заработанное подчистую конфисковывались родителями, под предлогом необходимой самоокупаемости моего существования.
     Несколько позднее, когда с момента обременения мною и без того перенаселённой планеты прошло лет пятнадцать, всё с тем же Заводом мне пришлось познакомиться уже в рамках  нашего школьного УПК. Несмотря на схожесть аббревиатуры с сокращением от Уголовно Процессуального Кодекса, расшифровывалась она всего лишь как Учебно - Производственный Комбинат. Этакая попытка привить подрастающему поколению нежные чувства к созидательному труду. Вкупе с базовыми производственными навыками.
     Таким образом, можно говорить о весьма существенном влиянии Завода как на экономику страны в целом, так и на судьбу одной из составляющих её человеко-единиц, в моём, довольно прыщавом тогда, лице.
     С человеком, о котором зашла речь в начальном абзаце данной главы, всё та же судьба свела меня на самых ранних колдобинах моего трудового пути (ибо на любых путях в России без колдобин никак не обойтись).
     Началось всё с таинственного и загадочного словосочетания «Борис Фёдорович». Суть которого мне, в силу никогда не отличавшегося недостатком любопытства пубертатного возраста, хотелось во что бы то ни стало постигнуть. Название сие периодически проскальзывало в не претендующей на избыточную цензурность речи суровых заводских работяг. С одним из них и было решено завести дружескую беседу, на предмет выяснения всех, по тем или иным причинам не попавших в официальный инструктаж, аспектов трудовой деятельности.
     Работяга выглядел дружелюбно. В порядке ответной любезности на предложенную болгарскую сигарету (практически самое модное тогда курево), он охотно поведал секрет приготовления довольно-таки экстравагантного алкогольного коктейля, именуемого в простонародье «Борис Фёдорович». Готов прозакладывать последнюю рубашку, что доведись барменам самых крутых питейных заведений мира услышать этот рецепт, вряд ли хоть кто-нибудь из них оправился бы от инфаркта. Суть изобретения (перед которым меркнут даже труды Д.И. Менделеева и всех остальных, не менее прославленных, его коллег) состоит в том, что в обыкновенную банку, с самой обыкновенной водопроводной водой, заливается обыкновенный клей «БФ». Повсеместно распространённый на любом производстве.
     Являясь субстанцией спиртосодержащей, «БФ» в процессе интенсивного взбалтывания отдаёт всё самое лучшее, что у него есть (а именно С2Н5ОН) воде. Все остальные компоненты собираются в небольшой шарик, который просто всплывает к поверхности. Остаётся лишь выловить этот шарик и выбросить. Напиток готов!

     Вот так банальное любопытство послужило причиной возникновения длительных и достаточно стабильных дружеских отношений, протяжённостью не в один десяток лет. Достоверности ради стоит отметить, что попробовать «Борис Фёдорыча» я так ни разу и не рискнул.

  -  Привет, буфет,  -  окликнул я когда-то давно ставшим частью традиционного ритуала приветствием знакомую рыжеволосую фигуру.
Фигура с целеустремлённым и сосредоточенным видом рассекала пространство, продвигаясь в направлении Завода.
  -  Здорова, корова…  -  Ответ так же не отличался особой оригинальностью.  -  Извини, спешу на смену. С удовольствием бы покурил с тобой за компанию, но могут уволить нафиг.
  -  Не велика потеря. Найдёшь что-нибудь получше этого свинарника.
  -  Где я, по-твоему, найду возможность работать сутки через трое, почти за 500 рублей в месяц? Да ещё при этом практически ни хрена не делая?
     Ответ, облечённый в вопросительную форму, заставил меня на некоторое время погрузиться в серьёзные размышления. Ноги, тем временем, в автоматическом режиме продолжали движение параллельным курсом, стараясь не отставать от Андрея (именно так звали старинного товарища).
     Андрей же, вероятно, всерьёз решил побить все существующие мировые рекорды по спортивной ходьбе.
 
     Работа в охране Завода, куда мой приятель перешёл, перепробовав кучу других профессий как на том же самом предприятии, так и за его пределами, и впрямь представлялась делом не пыльным. Опасаясь обвинения в плагиате, со стороны авторов довольно-таки известного кино, рискну заметить: почти всё, имеющее хоть какую-нибудь материальную ценность, давно было украдено. Причём совершенно официальными способами. В связи с этим и охранять, от гипотетических злоумышленников, было практически нечего. Едва ли не половина территории Завода оказалась приспособленной под автосалон, торгующий буржуазными автомобилями самых престижных марок. Глядя на ценники оных, не возможно было не преисполниться чувством гордости за неуклонно растущее благосостояние российского народа.
     Там же находилась и станция техобслуживания, призванная обеспечивать бесперебойное функционирование шедевров зарубежного автопрома. Само собой, охранялось всё это отдельными структурами, и не в пример более тщательно. Так как являлось собственностью уже не абстрактного Государства, а вполне реальных и конкретных бандюков.
 
  -  А как у вас там с вакансиями? Можно как-нибудь впихнуться, или бесполезняк?.. - Хаотично блуждающие мысли наконец-то оформились у меня в предметный вопрос.
  -  Надо узнавать. Если хочешь, сегодня поговорю с начальником охраны.
  -  Поговори, поговори… За спрос, как известно, денег не берут…
     Встретиться решено было на следующее утро, когда результаты переговоров с начальством уже будут известны, и на их основании станет возможным непосредственное принятие решений.

     Утро настало по расписанию. А вместе с ним не заставили себя ждать и хорошие новости. Заключались новости в том, что начальник охраны Завода не возражал побеседовать со мной на предмет возможного трудоустройства.

4.

     Наскоро проглотив наивкуснейший завтрак (китайская «одноразовая» вермишель и черный хлеб), выбегаю на улицу. Уже по дороге к месту потенциальной трудовой деятельности вдруг настигает осознание того, что все необходимые для оформления документы благополучно оставлены дома.
     Возвращаться – примета, конечно, не очень… но вариантов нет. Пузырящийся в лужах и стекающий за воротник тяжёлыми каплями дождь, кажется, бежит наперегонки со мной. В бесплодной попытке успеть на какую-то важную, ему одному известную, встречу.
    
  -  Куда катится эта страна?.. Чем дольше живу, тем меньше понимаю, что вокруг происходит.
     Импозантный мужчина средних лет, с безупречной выправкой отставного военного, разглядывал меня с неподдельным интересом. Словно только что ему довелось подержать в руках не российский диплом врача, а как минимум верительные грамоты полномочного посла планеты Альфа Центавра.
  -  Ну, катится-то она известно куда…  -  попытался я ответить на его риторический вопрос, но в последний момент продолжать передумал.
     Диплом мне, к слову сказать, всё-таки пришлось получить, заплатив не только изначально запрашиваемые 60 рублей, но и в полтора раза бо;льшую сумму штрафа за утерянный в незапамятные времена (курсе на втором или третьем) студенческий билет. Причём, секретарши деканата не поленились заполнить мне новый билет, взамен утраченного, и тут же его аннулировать. Ничего не поделаешь – бюрократия превыше всего…
  -  Можно поинтересоваться о причинах, подвигших вас наниматься к нам сюда на столь высокоинтеллектуальную должность, – задал, наконец, терзавший его вопрос главный «менеджер» по безопасности, как теперь принято говорить.
  -  Ну… в не последнюю, наверное, очередь – удобный график работы. Сутки через трое, на мой взгляд, более предпочтительней, чем обычная пятидневка. К тому же, зарплата почти в два раза выше той, на которую я мог бы рассчитывать, устраиваясь по специальности.
  -  Так-то оно так, но сейчас идёт задержка по зарплате в несколько месяцев. Правда, директор буквально на днях обещал задолженность в самые кратчайшие сроки ликвидировать.
  -  Ну, вот видите… раз обещал, значит обязательно ликвидирует,  -  попытался продемонстрировать я свой оптимизм, как одно из необходимейших качеств в общении с работодателем.
  -  Ладно. Идите, оформляйтесь. Где отдел кадров знаете?
  -  Да, конечно… спасибо. Не заблужусь.

     Отдел кадров Завода располагался от него на довольно-таки почтительном расстоянии, в цокольном этаже обычной пятиэтажки. Серая облупившаяся краска на стенах коридоров, вырванные куски линолеума и перекошенные двери кабинетов уже с порога обеспечивали соответствующий психологический настрой. Потенциальный соискатель работы с первых своих шагов в этом направлении начинал морально готовиться к неминуемо поджидающим его на выбранном пути разнокалиберным геморроям.   
     Тот, кто хоть раз имел удовольствие оформляться на какое-либо отечественное предприятие, примерно представляет себе количество бумаг, обязательных к заполнению. Если бы всю макулатуру, необходимую для трудоустройства всего лишь одного человека, использовать, например, для производства туалетной бумаги – то этой самой бумаги тому же самому человеку хватило бы на год. Но, как говорится, закон есть закон, и в нём наверняка обоснована, скажем, необходимость подробнейшим образом излагать всю свою родословную до седьмого колена.

     Как я и предполагал, решить проблему  с оформлением с наскока не удаётся. Не хватает то одной бумажки, то другой, то на третьей бумажке обнаруживается не та подпись и не той конфигурации печать. Однако всё хорошо, что хоть когда-нибудь кончается. А поскольку кончается рано или поздно абсолютно всё, то и мой трудоустроительный марафон спустя всего несколько дней собрался подходить к логическому завершению. Оставалась «финишная прямая» – визирование всех собранных в единое «собрание сочинений» манускриптов в кабинете самой главной тётеньки.

     Переступив начальственный порог в предвкушении скорейшего окончания всех мытарств, торжественно вручаю скромные плоды своих бумагособирательных, а так же анкетозаполнительных трудов.
  -  Вынуждена вас огорчить: мы не сможем принять вас на работу,  -  выдаёт свой вердикт хозяйка кабинета, после нескольких минут тщательного изучения представленных материалов.
  -  ????????  -  моё удивление настолько всеобъемлюще, что выразить его способен лишь взгляд. Поскольку мозг, отказываясь воспринимать происходящее, не даёт возможности речевому аппарату родить хоть какие-то членораздельные комментарии.
  -  У вас, оказывается, высшее образование, а по нашему штатному расписанию на эту должность могут быть зачислены только люди со средним,  -  звучит окончательный и не подлежащий обжалованию приговор безраздельной владычицы кадрового царства.
     Чувствуя, как в буквальном смысле этого слова почва начинает уходить из-под ног (правда, в данном конкретном случае роль почвы играет растрескавшийся линолеум на полу), судорожно пытаюсь нащупать опору в виде полуразвалившегося деревянного стула. Стул под моим немалым весом жалобно скрипит. С трудом сохранив равновесие, и даже сподобившись, наконец, привести нижнюю челюсть в состояние физиологически обусловленного контакта с её анатомическим антагонистом – верхней челюстью, робко пытаюсь возразить:
  -  Возможно здесь всё-таки вкралась какая-то ошибка? Логично предположить, что на должность, требующую высшего образования, нельзя принимать людей только со средним. Это понятно… Но почему на должность, требующую всего лишь среднего образования, нельзя допускать человека с высшим??!
  -  Это вам лучше спросить у тех, кто подобные инструкции пишет. А если будет какая-нибудь проверка, я запросто могу лишиться работы.
  -  Но ведь средним образованием я тоже обладаю. Не мог же я получить высшее, не получив перед этим среднее?!! К тому же, документы о среднем образовании мною так же представлены…
  -  Мне очень жаль, однако в данной ситуации я ничего не могу поделать. Извините…

     На то чтобы «переварить» в голове состоявшуюся беседу необходимо достаточное количество времени. И не только… Приходиться прикупить ещё и чего-нибудь седативненького. Для физического здоровья оно, может, и «не фонтан», зато однозначно полезно для здоровья душевного.
   
     Вообще, по моему убеждению, величайшим изобретением человечества стало отнюдь не какое-нибудь там колесо или, скажем, возможность принудительного добывания огня. Безо всей этой фигни люди вполне могли бы и обойтись. Не графьё… Куда более значительным достижением на пути развития цивилизации представляется алкоголь. Исключив его благотворное влияние на психику, люди давно бы поубивали и друг друга, и самих себя, будучи не в силах совладать с той реальностью, которую сами же себе и создают. Недаром даже официальная медицина признаёт алкоголь наиболее эффективным «седатиком», сравниться с которым не способно ни одно другое лекарственное вещество данной группы.
     Почему же, спросите вы, это лекарство имеет так много побочных эффектов? Почему миллионы людей в России гибнут ежегодно именно по причине употребления алкоголя, в различных его ипостасях? На мой взгляд, причин здесь как минимум несколько.
     Если даже оставить в стороне химический состав откровенно ядовитых отбросов, продающихся тут под видом якобы пищевых продуктов и напитков; даже если не брать в расчёт генетически обусловленный у северных народов дефицит альдегиддегидрогеназы или извечную русскую неумеренность абсолютно во всём (именуемую почему-то не иначе как «широта русской души»), остаётся многое другое, о чём не принято упоминать в официальных отчётах исследователей данной проблемы.
     Остаётся каждодневная необходимость мириться с тем, с чем примириться в принципе невозможно. Ибо сам процесс существования в стране некогда «победившего социализма», а ныне окончательно возобладавшего надо всем маразма, вынуждает из последних сил цепляющийся за осколки здравого смысла мозг прибегать ко всё более и более значительным дозам анестезии. Зачастую при этом лекарство, паллиативно воздействуя на симптоматику, лишь ухудшает течение самой болезни…

5.

     Давно подмечено, что при наличии в доме грудного ребёнка, будильник становится вещью не то чтобы совсем бесполезной (в качестве игрушки этому самому ребёнку вполне сгодится), но основные его функции начисто теряют свою значимость. Вот и сегодня, в мой первый рабочий день, пробуждение наступает значительно раньше необходимого срока. Желание принять душ или, на худой конец, совершить обряд омовения в более сокращённой форме, наталкивается на абсолютное непонимание со стороны обоих кранов, призванных, в идеале, обеспечивать подачу в жилище разнотемпературных типов воды.
     Конечно, повод для огорчения налицо, но никакие мелочи жизни не способны омрачить радость победы над хотя бы малой толикой российского идиотизма. Ценой непомерных усилий, кучи телефонных звонков и различных согласований на самых высоких уровнях, вожделенная должность охранника всё же получена. Не покидают мысли о том, что возжелай я устроиться директором «Лукойла» или, на худой конец, мэром города – сделать это было бы гораздо проще. Однако подобные амбиции меня совершенно не терзают. Предоставив возможность всем директорам и мэрам и дальше спокойно разворовывать общенародную нефть, а также прочее, не менее общенародное, добро, я, в самом что ни на есть приподнятом настроении, спешу на встречу с новым для меня трудовым коллективом.

     Неоспоримым преимуществом в работе, имеющей отношение к охране каких-либо объектов (особенно в условиях практически полного отсутствия того, что можно с этих объектов украсть), является наличие фактически неограниченных возможностей для чтения. Читать не возбраняется как серьёзные литературные произведения, так и откровенно низкопробные бульварные романы. И даже (как бы ни было стыдно произносить это вслух) желтую прессу.
     Кто бы мог предположить, что одному из таких вульгарных изданий суждено будет вскоре стать своего рода катализатором немалой части нижеописанных событий. 
     Когда в самый обычный дождливый трудовой вечер дверь полутораметровой конуры, с красивым названием «караульное помещение», распахнулась, никто и представить не мог, чем в итоге всё обернётся. На пороге стоял старший смены, внезапно нагрянувший с внеплановой проверкой, под суровым обликом которого скрывалась вполне миловидная женщина в том возрасте, когда женщина воспринимается ещё очень даже как женщина, а не просто как интересный собеседник.
  -  Ну и накурили вы тут. Без противогаза не зайдёшь. Хоть бы проветривали иногда…
  -  Проветривать вредно для здоровья – замёрзнем нафиг,  -  высказываю я своё авторитетное мнение дипломированного врача.
  -  Я вот тут принесла вам всяких газет да кроссвордов, чтобы совсем от безделья не свихнулись.
     Довольно увесистая пачка периодических изданий уютно устраивается среди остатков недавнего обеда, ввиду необходимой экономии традиционно совмещённого с ужином.
     Выразив неподдельную благодарность нашей избавительнице от скуки, как одного из семи смертных грехов, погружаемся в кропотливое изучение светских сплетен, порнографических рассказов и мозгозасирательных гороскопов, обещающих представителям всех подряд зодиакальных знаков те или иные разновидности манны небесной.
  -  Смотри, чё нашёл,  -  немилосердно толкает меня в бок Андрей, дежурить с которым мы, естественно, напросились на одном объекте.  -  Тебе, по-любому, понравится.

     Не знаю как кто, а я давно обратил внимание на одну особенность действительно талантливых литературных произведений - будь то солидный роман или совсем небольшая статья в заштатном бульварном издании: в процессе чтения как будто бы погружаешься в описываемые события и начинаешь видеть мир глазами автора, зачастую полностью отождествляя себя с ним.
     Вот и сейчас, отсыревшая штукатурка, грубо наляпанная на кирпичные стены караульной сторожки, постепенно превращалась в элегантную отделку купе международного вагона, а отблески фар снующих за окном машин казались летящими навстречу железнодорожному составу огнями случайных полустанков. Созданная, как раньше выражались, пером (а ныне, скорее всего, банальной компьютерной клавиатурой) незаурядного журналиста, статья будоражила воображение, подхлёстывала застоявшиеся мысли, как озверевший с перепою кучер своих лошадей.
     Чтобы стряхнуть наваждение резко встаю и, наплевав на моросящий дождь, выхожу подышать свежим никотином на открытом воздухе.

     А между тем, обладай я столь любимой фантастами машиной времени, у меня была бы прекрасная возможность нырнуть в совсем недалёкое прошлое и оказаться в одном купе с автором прочитанной мною статьи, решившимся на небывалый по своей дерзости эксперимент.

     Поезд «Москва – Варшава» неторопливой железной гусеницей вполз под сень навесов над привокзальными путями, неся в своём чреве затхлый воздух страны изобличённого ГУЛАГа, убитых дорог и переквалифицировавшихся в демократы строителей коммунизма. Вместе с остатками родного воздуха на варшавский перрон сошел и наш протагонист. Дальнейший его путь лежал прямиком к кассам пригородных поездов. 
     Следующий этап – польско-германская граница. Учитывая, что на момент описываемых событий попасть в саму Польшу из некогда сплочённого союза нерушимых свободных республик ещё можно было без унизительных процедур визовыпрашивания, на пути к поставленной цели у нашего героя оставалось, таким образом, единственное препятствие.

     Пройдёт ещё совсем немного времени, и «железный занавес» окончательно захлопнется перед всеми обладателями «серпасто–молоткастых», в недавнем прошлом, паспортов. Завидовать которым, несмотря на известное стихотворение Маяковского, не решились бы даже средневековые каторжники, сосланные на галеры.
     Всем нашим постсоциалистическим властителям, начиная с плешиво–пятнистого борца за трезвость, нельзя отказать в известной толике гениальности: зачем разоряться на охрану тюрьмы изнутри, если её можно охранять снаружи – силами цивилизованного мира? На лицо колоссальная экономия средств, так необходимых для построения коммунизма в отдельно взятых семейных кланах (то есть: от всего народа – по способностям, ну а себе любимым – естественно по потребностям). Вот только если бы потребности эти хоть как-то держались в рамках разумных приличий… Однако аппетит приходит во время еды.

     А нам уже пора возвращаться к своему отечественному Колумбу и Филеасу Фоггу в одном лице. За время, необходимое для написания пары абзацев бесплодных размышлений, ему удалось достичь пограничного моста через Одер. Расходы на выпивку в ближайшей забегаловке, в компании с несколькими местными алколыгами, сполна окупились полученной информацией. 
     Но получить информацию – это одно, а грамотно её использовать – совсем другое. В ту же ночь наш журналюга, вооружившись связкой ключей (якобы от машины), талантливо изображал водителя – дальнобойщика, прогуливаясь вдоль вереницы фур, ожидающих своей очереди для таможенного досмотра. Ключи следовало периодически подбрасывать, всем своим видом изображая беззаботную скуку и глубокую сопричастность всему происходящему на пограничном посту и прилегающих территориях.
     К посту постоянно подходили шофера - как со стороны Польши, так и со стороны Германии. О чём-то без конца совещались с пограничными офицерами, уходили обратно к своим машинам и возвращались снова и снова. Движуха мутилась конкретная. Надлежало, органично вписавшись во всю эту круговерть, невзначай оказаться по ту сторону пресловутого «железного занавеса», в тылу (как сказали бы раньше) «идеологического противника».
     Не знаю, как смог бы осуществить всё вышеописанное, например, я, но у журналиста, по его словам, получилось довольно неплохо. Рассвет, подменяющий абсолютную черноту ночи зыбкими очертаниями словно бы восстающих из небытия предметов, встретил нарушителя государственной границы всполохами витрин и редкими светлячками окон просыпающегося Франкфурта-на-Одере.

     Дальше всё пошло «как по маслу». Убегающая под колёса попутного грузовика лента автобана. Город Ганновер, известный на всю Европу выдающимся зоопарком, а также множеством других интересных достопримечательностей. И наконец отель «Holiday Inn», вполне достойный, на мой непросвещённый взгляд, быть отнесённым как раз таки к этому самому множеству. Однако отнюдь не шикарная обстановка номеров отеля влекла сюда словно магнитом толпы бедолаг. Их целью являлся расположенный неподалёку центр по приёму политических беженцев. Сам отель выступал здесь лишь в роли пространственного ориентира. 
     Не могу, к несчастью, пересказать суть душещипательной легенды, припасённой нашим искателем приключений для огрубевших от бесконечной лапши ушей иммиграционных офицеров. Но винить в этом надлежит совсем не мою неважнецкую память. Упомянутые затруднения есть следствие неряшливого обращения предыдущих читателей с доставшимся нам экземпляром газеты. Некоторые её страницы щеголяли фрагментарной заляпанностью буроватыми пятнами неясной этиологии.
     Ну да бог с ней, с этой легендой… Сей контент, в рамках данного повествования, нас особо и не волнует. А волнует нас, безусловно, итоговый результат вышеизложенных похождений Индианы Джонса советской закваски.
    
     Много лет спустя, раз за разом мысленно возвращаясь к той статье, я так и не смог окончательно определиться: был ли то плод неудержимой фантазии, пустая выдумка с целью обретения дешёвой популярности у читателей… или всё же столь сильно впечатливший меня рассказ имел под собой реальную подоплёку?..
     Отдельные детали повествования, в связи с массовым распространением интернета, стало возможным подвергнуть довольно-таки серьёзной критике. В частности, автор неоднократно упоминает населённый пункт Куновице в качестве польского городка, граничащего с Франкфуртом-на-Одере. На самом деле с Франкфуртом-на-Одере на польской стороне соседствует, являясь фактически его частью, Слубице, а Куновице вообще расположен в Чехии. Конечно, и здесь может найтись правдоподобное объяснение – хотя бы элементарная забывчивость автора. Помноженная на нежелание лишний раз уточнить, например, в библиотеке, все детали (что в совокупности с едва-едва зарождавшимся в России интернетом делает эту версию весьма правдоподобной). Как бы там ни было, тогда - летом девяносто восьмого года - всё прочитанное казалось мне столь же достоверным, как, скажем, воскресение Спасителя для каждого истинного христианина.

     Однако вернёмся к «нашим баранам». А точнее – к обитателям лагеря для беженцев, преодолевшим на пути к своей мечте не только огонь, воду и медные трубы, но и тщательно охраняемые государственные границы. Размещалась вся эта масса представителей разнообразных национальностей, возрастов и религиозных конфессий в весьма комфортабельных общежитиях. Помимо прочих бытовых удобств, там присутствовала даже (прекрасно понимаю, как дико это звучит для всех резидентов Российской Федерации) горячая вода! Причём, не отключаемая круглый год!! По-видимому, вконец обленившимся немцам просто неохота было делать всяческие опрессовки, оштамповки, замены многочисленных вентилей, задвижек, стояков и прочего сантехнического оборудования, которое так любят регулярно менять трудолюбивые российские коммунальщики.
     К услугам жертв всевозможных режимов, различных степеней тоталитарности, предоставлялось четырёхразовое питание в бесплатной, понятное дело, столовой. Ассортимент этого заведения общепита, а так же качество предлагаемых блюд, вполне могли превзойти ожидания самых придирчивых гурманов.
     В соответствующих сервисах лагеря любому желающему дозволялось обновить свой поизносившийся гардероб за счёт средств фатерляндских налогоплательщиков. Ну и обзавестись, всё на ту же халяву, любыми незаменимыми в быту мелочами, как то: мыло, бритвенные станки, полотенца, туалетная бумага и т. д.
     Но и это ещё не всё. Так сказать, «на закуску» (ну или на выпивку, потому что закуски в лагере было и так хоть отбавляй) полагалось денежное пособие такого размера, что его с лихвой хватило бы на полное содержание десятка неприхотливых российских пенсионеров.
     Стойко перенесшим все перечисленные «издевательства» «проклятых капиталистов» над собственной личностью, смело можно было рассчитывать на обретение, в ближайшем обозримом будущем, вида на жительство. С последующим получением паспорта гражданина довольно-таки странного государства. Государства, которое почему-то всерьёз полагает, что именно оно, государство, создано для своих граждан, а отнюдь не граждане созданы для того, чтобы быть дойной коровой его предводителей. Такой вот у них там интересный общественно-политический строй.
     Герой же нашего «романа», вполне уложившегося в формат газетной статьи, так далеко заходить не решился. Ничтоже сумняшись, он получает месячное пособие (видимо в счёт дополнительной контрибуции) и преспокойно отбывает обратно на историческую родину ваять свой шедевр, за который, разумеется, так же был получен какой-нибудь гонорар.
     Для возвращения в родные пенаты «псевдоиммигрантом» был избран старый, проверенный способ. Уже однажды описанный мною, в процессе жалких попыток своесловного пересказа уникального авторского текста.

     Не будучи в силах не порадоваться удачному завершению столь неординарного проекта, я тем не менее посчитал разумным, на тот момент, не принимать всё прочитанное близко к сердцу. Чего только люди не понапишут, в попытках заработать на хлеб насущный. Газета же, опосля употребления её в качестве источника разнообразной информации, была использована по своему прямому назначению (не подумайте чего плохого – всего лишь как плацдарм для потрошения селёдки).
     Жизнь потекла своим обычным чередом. И даже до первой зарплаты оставалось уже всего ничего – каких-то четыре месяца…

6.

     Скучна и однообразна предопределённая с момента рождения до самой гробовой доски стезя простого российского трудящегося. И что бы мы все делали без нашего наизаботливейшего правительства, изо всех сил стремящегося максимально разнообразить серое и невзрачное существование своих граждан.
     Вот, например, бредёте вы после суточного дежурства домой. Радуетесь уже хотя бы тому, что от места службы до дому можно легко доползти пешком минут за десять. А, значит, есть возможность сэкономить на транспорте. Правда, справедливости ради, стоит отметить, что от необходимости экономии на транспорте вообще, как таковом, никуда не деться. Расстояния обязывают.
     Технология экономии  примитивна. Первый этап заключается в попытке сунуть под нос кондукторше самодельные удостоверения различных несуществующих организаций. Когда это не прокатывает, приходится на остановках совершать перебежки из одного трамвайного вагона в другой и обратно. Благо, трамвайно-троллейбусное депо тоже экономит, и на два трамвайных вагона кондуктор полагается только один. С автобусами сложнее. Там приходится бегать с первой площадки на последнюю. В противоход кондуктору. У того на весь процесс продвижения сквозь толпу пассажиров, с одновременным их обилечиванием (и каких только слов не порождает в последнее время великий и могучий русский язык), затрачивается, как правило, не один межостановочный перегон.
     Помню, как в любимом институте, переименованном на волне всеобщей постсоветской гигантомании ажно в целую Академию, читали нам лекцию по синдрому неизвестно каким образом приобретаемого иммунодефицита. Неизвестно потому, что с предполагаемым виновником его приобретения (вирусом HIV) всё, мягко говоря, не совсем однозначно. Ну да суть не в этом. А в том, что лектор попутно поведала нам пришедшуюся к слову информацию. Она – ведущий в нашей области специалист по СПИДу - на работу и с работы вынуждена была ходить исключительно пешком. Несмотря на значительность расстояния. Играть с кондукторами в прятки ей, по-видимому, было не с руки, а транспортные расходы являлись непозволительной роскошью.

     Однако мы опять, хотя и совершенно непреднамеренно, свернули в сторону от основной сюжетной линии. Так вот. Бредёте вы, как уже говорилось выше, с работы домой. Голова гудит после многочисленных ночных обходов подведомственной территории, как после хорошего банкета. Настроение на устойчивом нуле – не то чтобы оно плохое, а просто настроения как бы и нет вообще. И даже прохладное августовское утро, насыщенное едва уловимыми ароматами пробуждающихся ото сна растений, мелодичным щебетанием птиц в не успевшем ещё пропитаться выхлопными газами небе - даже такое одухотворённое утро не способно вызвать и малейшего отклика в одеревеневшей душе. А ведь, как мудро было подмечено ещё Михаилом Веллером: смысл жизни заключается в постоянном стремлении к максимальным ощущениям, максимальным переживаниям. Причём не обязательно положительным, но в равной степени и негативным. Ибо только так можно прочувствовать всю неподдельную полноту бытия, ощутить сопричастность мировой гармонии, ну и просто, в конце концов, убедиться в том, что ещё не умер.
     Неоценимую помощь в обретении смысла жизни как раз таки и подкидывают нам, с завидной регулярностью, господа министры, президенты, депутаты и прочие наимудрейшие руководители нашего огромнейшего геополитического конгломерата. Совершенно зря, по вполне обоснованному мнению многих, не названного Гондурасом.

     Первое же осмысленное утреннее действие, направленное на пополнение в попутном ларьке поиздержавшегося за сутки запаса сигарет, вызывает в душе целый шквал эмоций. Любые сомнения в реальности собственного существования, таким образом, отметаются напрочь. Дело в том, что пачка «Бонда», ещё прошлым утром готовая отдаться за приемлемые два с полтиной, стоит уже 13. Точно таким же ценником щеголяют и другие весьма популярные в народе сигареты «Монте Карло». И хотя человек я абсолютно не суеверный, абсурдность новой цены заставляет-таки воздержаться от покупки. Всё еще надеясь в душе; на обычное недоразумение (хотя на уровне подсознания уже отчётливо понимая, что это не так), стремглав бросаюсь к другому ближайшему ларьку.
     Подсознание, как известно, обманывает редко. Абсолютно во всех без исключения торговых точках цены взбесились, словно пациенты «психушки», не получившие вовремя свою дозу успокоительного. В воздухе носились непривычные для простого русского уха тревожные слова «кризис» и «дефолт». В переводе на литературный русский язык это могло означать только одно: всю страну в очередной раз конкретно поимели… 

     Поразительной всё-таки живучестью обладает тот разнонациональный коктейль, который принято обобщённо именовать русским народом. Не может не вызывать закономерного удивления его сверхъестественная адаптационная способность. Вот и очередной «подарок» любимой власти не смог подорвать в нём (народе), а значит и во мне (как его неотъемлемой части), дух неизбывного оптимизма. Нашедший своё доступное выражение в, возможно несколько излишне эмоциональных, спонтанно возникших в глубинах воспалённого сознания виршах:

Нам кризис никакой не страшен
И до него, во время, и потом
Мы, кроме дырок, ничего в карманах наших
Иметь не будем, но и так мы проживём

Не надо нам валюты заграничной
На кой нам хрен упавший курс рубля
Ведь к жизни не привыкли мы приличной
С любым мы курсом не имеем ни….чего

И пусть кричат с экранов депутаты
Не слышим мы их разномастный хор
Ведь телевизор старый наш, ребята
Давно бастует, словно он шахтёр

Летит страна к чертям куда-то в пропасть,
Как без пилота оказавшись самолёт
И хоть мы разобьёмся скоро в жопу
Душа у нас ликует и поёт

Заплатим мы сполна свои налоги,
Продав для этого последние штаны
И, треснув водки, подведём итоги:
Как дальше жить в стране, где все равны?

Нам в жизни, в общем, многого не надо
Зачем нам яхты, «мерсы», казино?
За честный труд достойную награду
Нам лицезреть, увы, не суждено…

Давйте ж будем петь и веселиться
Плеснув в свои бокалы грамм по сто
Что толку как подорванным трудиться
Карман так и останется пустой

Разложим в блюдца скудную закуску,
Друзей собрав своих на званый пир
И помешать нам в этом не сумеют,
Ни президент, ни олигарх и ни банкир!


7.

     Совершенно незаметно (ибо замечать что-либо было некогда, а зачастую и просто неохота) пролетел не только август, но и пара последующих месяцев. Ноябрь похоронил под девственно чистым снежным покрывалом уставшую от дождей землю, промёрзшие ветки деревьев и последние остатки надежды на получение заработной платы.
  -  Сегодня рассказали, где можно купить банку «Боны» всего за 70 рублей,  -  с нескрываемой радостью поведала за ужином жена.  –  Правда, очень далеко. Мне с Фунтиком на руках туда не добраться. Съездишь?
  -  Что, прямо сейчас? Или можно сначала доесть? Съезжу, конечно. Куда я, нахрен, денусь…
     Приподнятое настроение супруги объяснялось тем, что известная молочная смесь финского производства, до недавних августовских событий стоившая 18 целковых, теперь большинством «пионеров свободного рынка» предлагалась как минимум за 80 – 85. Фунтиком же, в узких кругах, именовалась маленькая дочка, как две капли воды похожая на одноимённого поросёнка из мультфильма.
     Глядя на то, как она мирно посапывает в своей кроватке, я никогда не переставал испытывать чувство огромной вины перед ней. Вины за то, что обрёк её на существование в этом, сотворённом неизвестно кем, но уж точно не Богом, мире. Ибо если всё вокруг, включая нас самих, породил Бог (а значит это, по умолчанию, как бы позитивная часть бытия), что же тогда остаётся прерогативой Дьявола?

     Вставать с утра на работу с каждым разом становилось всё тяжелее и тяжелее. Отчасти, конечно, это обуславливалось сезонным перераспределением естественной освещённости, но основная причина, скорее всего, лежала в совершенно иной плоскости.

     Пересекаясь иногда с бывшими однокурсниками, а также знакомыми выпускниками других факультетов, с огромным удивлением узнавал, кому и где удалось подвизаться. Каких только специалистов, оказывается, ни готовит наша любимая Медицинская Академия. В широкий спектр разнообразных профессий входили: токарь, фрезеровщик, водитель, риэлтор, продавец биодобавок и т. д. и т.п., не говоря уже о грузчиках и дворниках. Но больше всего народу почему-то промышляло на ниве изготовления и установки пластиковых окон. 
     Много лет назад, в бытность свою студентом одного из начальных курсов, мне довелось краем уха услышать слегка озадачившую меня на тот момент фразу: «наш факультет выпускает кого угодно – от художников до милиционеров». Прозвучало сие крылатое изречение в приватной беседе декана с кем-то из его заместителей. И только годы спустя мне, можно сказать на собственной шкуре, выпало познать, что в некоторых шутках доля собственно шутки может быть весьма и весьма незначительной.

     У особо внимательного читателя наверняка вызвало некоторое замешательство самое первое предложение данного литературного эксперимента. В котором говорится о девяти годах обучения. Хотя любому ребёнку известно, что этот процесс в нашенских ВУЗах занимает пять, ну от силы шесть, лет (что, кстати, справедливо именно для медицинских институтов). Но это не касается особо талантливых личностей, предпочитающих изучать материал первого курса – три года, а третьего – два. Второй, четвёртый, пятый и шестой курсы очевидно существенно менее интересны. Ввиду чего и были пройдены за рекордно короткие сроки – по одному учебному году на курс.
     Конечно, проще всего объяснить подобную страсть к маниакальному зацикливанию на отдельных этапах учебного процесса обыкновенной ленью. Которая родилась, известное дело, гораздо раньше любого из нас. И интерпретация эта не будет совершенно уж беспочвенной. Однако при более детальном рассмотрении проблемы непременно выяснится, что лень, как таковая, играла здесь отнюдь не первую скрипку. Куда важнее отсутствие перспектив. Плачевная судьба несчастной отечественной медицины и похеренного здравоохранения была понятна и предсказуема уже на ранних этапах моего ознакомления с данными отраслями народного хозяйства.
     «Почему же…  -  спросит любой здравомыслящий индивидуум, почёсывая «репу» в напрасной попытке уловить хоть малейший намёк на логику,  -  …почему же было не послать к чертям собачьим бессмысленную учёбу и не начать заниматься чем-нибудь действительно полезным? Например, перепродавать на рынке китайское барахло или изготавливать палёную водку?.. Возможно, здесь имеет место быть мазохистская любовь к бесперспективной профессии, не дающая никаких шансов вовремя от неё отказаться?»
     Отнюдь нет. Дело не в какой-нибудь там любви, а в примитивном, нечеловеческом упрямстве. В прямо-таки мозгоразъедающем желании всё и всегда доводить до конца. До своего логического завершения. Даже если в самом конце этого самого конца ничего абсолютно и не светит…

8.

     Из литературных примеров известно, что для переполнения чьей-либо чаши терпения достаточно, как правило, одной капли, одной искры, или ещё какой-нибудь ерунды, представленной, согласно законам жанра, также в единственном экземпляре. Действительность сложнее. Решения о кардинальных переменах в собственной жизни принимаются, обычно, не под влиянием спорадических процессов возбуждения в коре головного мозга, а на основании продолжительного детального анализа ситуации.
    Одним словом, прислушаться к совету  небезызвестного попугая из анекдота, рекомендовавшего валить отсюда «хоть чучелом, хоть тушкой», меня заставило отнюдь не единичное событие. Окончательному выбору предшествовало неисчислимое множество активных попыток хоть как то интегрироваться в крейзанутое постсоветское общество.
     Ни одна из них успехом, увы, не увенчалась.
 
     Валить, так валить! Перво-наперво, необходимо было трезво оценить все имеющиеся варианты (разумеется, перед этим основательно приняв на грудь, исключительно с целью улучшения мозгового кровообращения). Поскольку интернет в России на рубеже тысячелетий был такой же диковинкой, как пресловутые стеклянные бусы для индейцев, а компьютеры по стоимости могли сравниться с хорошим автомобилем, было решено, в рамках проводимых аналитических исследований, воспользоваться ближайшим книжным магазином. Тут поджидала другая проблемка. Книги в стране побеждённого коммунизма и зарождающейся дерьмократии всегда являлись предметами роскоши (наравне с продуктами питания, одеждой и прочими буржуазными излишествами). А любая роскошь общедоступной быть не должна, по определению.

     Слегка багровеющие от досады продавцы в книжном с плохо скрываемой ненавистью наблюдали за тем, как я часами напролёт изучаю всё подряд, так или иначе соответствующее тематике инициированного исследования. Ничего при этом, естественно, не покупая. Однако с точки зрения существующего законодательства предъявлять мне было абсолютно нечего. Покидать пределы этого святилища книголюбов и библиоманов с неоплаченным товаром в мои намерения не входило.
     Будоражащий воображение любого заядлого читателя, аромат свежей типографской краски поднимал настроение не хуже первосортного каннабиса. Мозг, привыкший в экстремальных условиях российской действительности находить крупицы удовольствия в самых, казалось бы, обыденных вещах, наслаждался возможностью абсолютно бесплатного получения свежайшей (в отличие от библиотек) и разносторонней информации. Словом, сам процесс поиска оптимальных путей решения проблемы доставлял ничуть не меньшее удовольствие, чем предвкушение его потенциальных результатов.

     Как гласит общеизвестная поговорка, оспаривать которую не решился бы, наверное, не один скептик: «Кто ищет, тот всегда найдёт». Вот и в моём конкретном случае народная мудрость не подвела. Плодом многодневных изысканий, сравнимых по скрупулёзности с нелёгким трудом золотодобытчика, явилась выработка четкой эмиграционной концепции.
     В качестве желаемой родины был, не без некоторых колебаний, избран Кипр.
     Столь высокая честь выпала ему по нескольким, вполне обоснованным, причинам. Во-первых, безусловно, климат. Уставший от уральских морозов, замораживающих даже струю мочи в процессе перемещения оной от источника своего возникновения к грешной земле, организм жаждал тепла, солнца и излечения от хронического насморка.
     Во-вторых, государственным языком на Кипре, наряду с наречием славных потомков ахейцев, данайцев и других представителей народа эллинов, является наш родной английский язык. Если в достославные времена существования социалистических республик для изучения языка великого Шекспира требовалось, как минимум, периодически появляться в каком-либо учебном заведении, то нынче даже этого, в принципе, не требуется. Языку вполне можно учиться прямо с телеэкранов, магазинных вывесок и страниц периодических печатных изданий (априори русскоязычных). Редко кто из сегодняшних россиян затрудняется дать точное определение таким понятиям, как «мерчендайзер», «девелопер», «супервайзер»; не говоря уже о «маркете» и «шоппинге». В общем, особых языковых проблем в стране вечного лета и более чем человеколюбивых налогов мною не ожидалось. 
     В-третьих (хотя, если поразмыслить, данный пункт вполне мог бы претендовать на основную позицию в нашем рейтинге), недальновидные киприоты ещё не додумались (напомню, что на дворе стоял 98-ой год) поставить, по примеру подавляющего большинства остальных цивилизованных стран, надёжный визовый барьер для несметного количества жертв повальной чубайсизации и гайдаризации.
      Были, конечно, и «в-четвёртых», и «в-пятых», и даже «в-сто двадцать пятых», но в рамках сего повествования подробная детализация не представляется жизненно необходимой. Достаточно сказать, что на противоположной чаше весов также присутствовали некоторые, довольно весомые, аргументы. Например: хронические проблемы с питьевой водой (что, впрочем, сполна компенсировалось изобилием на Кипре крайне дешевого вина) и небогатый выбор возможностей трудоустройства, в связи с отсутствием какой бы то ни было промышленности (что не компенсировалось, к величайшей досаде, ничем).
     Обобщая всё вышесказанное, можно лишь отметить, что решение наконец-таки было окончательно принято и даже одобрено на внутрисемейном совете. Заранее запущенный процесс оформления загранпаспортов вот-вот должен был ознаменоваться удачным завершением.

     Опасаясь огульного (и, понятно, совершенно необоснованного) обвинения в непатриотизме, всё же рискну опять немного отступить от основной сюжетной канвы. Отступление это касается удостоверения личности каждого нашего гражданина, каковое принято (согласно расхожему утверждению классика) доставать из широких штанин, рассчитывая при этом на непонятно чем обусловленную зависть окружающих.
     Всякий законопослушный гражданин любого государства, находящегося если не в дружеских, то хотя бы в слегка приятельских отношениях со здравым смыслом, пришёл бы в настоящий ужас, узнай он, что у человека может быть два паспорта. Речь здесь, конечно, не о закоренелых преступниках, у которых паспортов, в принципе, может быть сколько угодно. На то они и преступники. Но, чтобы изобрести подобную паспортную систему для обычных людей, наверняка надо было обладать мозгами Эйнштейна, Ньютона, да ещё и Лобачевского в придачу. Причём, размещённых в одной черепной коробке. Просто гордость переполняет за столь неординарные умственные способности отечественных эйнштейнов от бюрократии.

     Однако не мне российские законы придумывать или переписывать. Мне остаётся от них лишь половчее уворачиваться, чтобы, не дай бог, каким-нибудь особо либеральным и демократичным до смерти не зашибло.

     Целесообразность одновременного оформления заграничного паспорта для супруги изначально ставилась под сомнение. Ехать всем сразу на фактически «пустое» место, да ещё и с грудным ребёнком на руках, было равносильно попытке пролезть в депутаты Государственной Думы, имея за душой зарплату врача, педагога или ещё какого-нибудь «бюджетника». На всякий пожарный случай (ведь даже в Думу – конечно, чисто теоретически - не исключена возможность проникновения кого-либо из упомянутых категорий) решили оформлять. Оставались сущие пустяки – утрясти вопрос с финансированием проекта.

9.

     Не могу ничего сказать по поводу американцев, так как чтобы попасть нынче в Америку с российским паспортом, необходимо быть если и не президентом РФ, то как минимум одним из ближайших его заместителей. Но несчастные обитатели рафинированных, до приторности, европейских государств обладают, надо признать, крайне скудным воображением. В процессе нашего общения (когда подобная возможность представилась), мне никогда не удавалось убедить их в том, что человеческий организм способен нормально существовать, годами не получая за свой труд даже намёка на зарплату.
     Достигается подобный эффект «неподыхаемости» организма не такими уж и хитрыми методиками. Например, можно в свободное от основной трудовой деятельности время разгружать вагоны с какой-нибудь гадостью, типа цемента. Иногда попадается не совсем в общем-то и гадость - вроде сахарного песка и арбузов. А временами – совсем даже не гадость: ящики со всенароднообожаемым и всемирноизвестным напитком, изобретение которого до сих пор почему-то ошибочно приписывают Д.И. Менделееву.
     Можно, составив серьёзную конкуренцию бомжам, заняться сбором цветных и обычных металлов. Коих валяется, где не попадя, на просторах необъятной Родины вполне достаточное количество. Особенно отрадно бывает, когда залежи подобного рода сырья попадаются, буквально под руку, на твоём основном производстве, что само по себе способно сэкономить достаточное количество времени, затрачиваемое на поиски. Безусловно, данный способ заработка серьёзно ограничен индивидуальными возможностями опорно-двигательного аппарата. Но даже при всех ограничениях, раздобыть денег на «одноразовую» вермишель и хлеб с майонезом можно практически всегда.
     Отдельного упоминания заслуживает способ, имеющий, в отличие от большинства остальных, одно неоспоримое преимущество: бомжи здесь вряд ли смогут составить серьёзную конкуренцию. Суть идеи заключается в следующем: практически каждый человек время от времени посещает разнообразные юбилеи, свадьбы, корпоративы, и другие торжественные мероприятия. В гораздо более выигрышном свете, по сравнения с остальной тусовкой, предстают те, кто удосуживается облечь свои искренние (или не очень) поздравления в стихотворную форму. Выглядят подобные декларации признания многочисленных заслуг юбиляра намного симпатичнее сухих прозаических строк. Особенно актуальной данная разновидность литературного творчества становится в случаях посвящения оного безмерноуважаемому начальству. Беда, однако, в том, что далеко не каждому охота сильно заморачиваться поздравительным креативом.
     Вот здесь то и появляется возможность предложить людям собственные услуги, которые обходятся им в совершенно, можно сказать, символические суммы. Главное - провести грамотную рекламную компанию среди всех своих друзей и знакомых.
     Не последним, по значимости, подвидом поэтического заработка всегда оставалась любовная лирика. Немало окаменевших от многочисленных смертельных обид (поводом для которых, как известно, может стать даже не высказанная вовремя похвала новой причёске) девичьих сердец смягчились под неумолимым воздействием персонифицированного рифмованного контента. Основной задачей тут, как и в предыдущем случае, является направленная на постепенное формирование устойчивой клиентской базы работа с целевой потребительской аудиторией. Каковая, в этом случае, сплошь состоит из представителей сильной половины человечества, с дестабилизированной любовным неврозом психикой.

     В общем, досрочно завершить физическое существование – задача для обычного русскоговорящего организма не из лёгких. Но одно дело – всего лишь поддерживать в туловище необходимый баланс белков, жиров, углеводов и всяких там прочих витаминов. А совсем другое – изыскать достаточное, для успешной реализации эмиграционного проекта, количество денежных знаков. Здесь все вышеперечисленные методики явно не годились. Спасти положение могла только причитающаяся за несколько отработанных месяцев зарплата.

     Каждому несмышлёному ребёнку, научившемуся к девяностым годам двадцатого столетия хотя бы ходить пешком под стол, известна широко распространённая в тот временной период методика взыскания любых задолженностей. Для истребования с кого-либо своих кровных, необходимо было обращаться напрямую к бандитам, которые в те приснопамятные времена ещё были формально отделены от государства.
     Но как поступать в ситуации, когда долг необходимо взыскивать непосредственно с самих бандитов, которым Завод, на момент описываемых событий, принадлежал уже со всеми потрохами? Назначенный официальными властными структурами директор выполнял роль, своего рода, «английской королевы». Реальными делами давным-давно заправлял его заместитель, получавший, в свою очередь, прямые директивы от персонажей, по сравнению с которыми Чикатилло и Джек Потрошитель – просто образцы добродетели. Ни один документ на всём предприятии не мог быть принят к исполнению без личного автографа этого молодого розовощёкого крепыша. Глядя на его перманентно жизнерадостное выражение лица, никто бы сроду не усомнился в том, как хорошо живётся в нашей прекрасной стране. По крайней мере, некоторым, отдельно взятым, её гражданам…

     Говоря по правде, надежда увидеть когда-либо свои заработанные авуары у меня была приблизительно такая же, как у «махрового» атеиста – лицезреть второе пришествие Христа. Если те, кто ещё продолжал, несмотря ни на что, упорно трудиться, всё же могли рассчитывать осязать почти в каждом текущем месяце зарплату, которую они должны были благополучно проесть и пропить ещё полгода назад, то судьба увольняющихся была намного печальнее участи изменников Родины в военное время. Последних хоть сразу расстреливали, не обрекая на длительный процесс подыхания с голоду.
     Рассуждая совершенно логично, администрация подавляющего большинства постсоциалистических учреждений приходит к труднооспоримому выводу: раз человек увольняется, значит с него уже нельзя будет поиметь никакой прибыли. Если с человека нельзя ничего поиметь, значит - он нам не друг. А поскольку он нам не друг, то он – враг, а с врагами можно не церемониться. И уж тем более бессмысленно отдавать им заработанные ими же деньги.

     С таким вот, отнюдь не оптимистическим, настроением и только что полученной на руки трудовой книжкой, направляюсь в сторону проходных заводоуправления. В голове прокручиваются разнообразные сценарии общения с всесильным и богоподобным заместителем директора, от которого целиком и полностью зависит судьба идентичных мне простых смердов.
  -  Извини, пропустить не могу - ты же теперь у нас уже не работаешь. Оформляй на общих основаниях разовый пропуск, - резюмирует нашу короткую беседу, состоявшую в основном из обмена общепринятыми любезностями, недавняя коллега по службе.
  -  Да я не в претензии. Разовый, так разовый. Понятно, что тебе подставляться не резон.
     Очередная бюрократическая заморочка в состоянии лишь ненадолго отсрочить для меня процедуру унизительного выпрашивания своих кровных эквивалентов абсолютно всех ценностей, существующих в этом не лучшем из миров.

     Довольно долго размышляя по поводу необходимости пересказа своего разговора с упомянутым выше заместителем директора, которого мне едва удалось отловить в одном из коридоров заводоуправления, я вдруг с удивлением обнаружил, что совершенно не могу вспомнить ни малейших подробностей. Просто вообще никаких деталей. Заботливая память, словно бдительный страж нашего душевного равновесия, предусмотрительно пытается отсекать все особо неприятные фрагменты воспоминаний, «пинка;ми» нейромедиаторов загоняя их в глубины подсознания.
     Одно могу сказать совершенно точно: каким-то совершенно непонятным образом мне всё-таки удалось совершить чудо, и скаредная до невозможности заводская касса распахнула-таки для меня свои, видавшие наверное не один миллион протянутых рук, обветшавшие створки…

10.

     Для того чтобы наше повествование могло себе потихонечку двигаться дальше (не выходя, конечно, за рамки запланированного объёма), необходимо будет совершить небольшой экскурс в не особо отдалённое прошлое. Термин «не особо отдалённое» означает, в данном контексте, что различные виды динозавров и даже мамонты могут спать спокойно. Их светлую память никто тревожить не собирается.
     А собираемся мы всего лишь ненадолго вернуться из девяносто восьмого в год восемьдесят девятый. Вполне себе, скажем, приличные времена. Страну ещё только начинали застенчиво дербанить на части первопроходцы расцветающей «демократии». Счастливые (от возрастной нехватки ума) школьники, включая меня, в нелёгких трудах заканчивали обыкновенный десятый класс (а не бог знает с какого перепугу появившийся одиннадцатый). Ну а самым страшным из известных наркотиков считался портвейн «Агдам», а так же его немногочисленные разновидности.
     Обыкновенные спиртные напитки, плюс утопические идеи властьпридержащих недоумков их запретить, и привели в итоге не только к появлению многомиллиардных состояний первых олигархов, но и к зарождению первого в моей жизни собственного бизнеса, пришедшего на смену заводской карьере. Кстати, прецеденты подобных запретов история уже проходила. И не так, чтобы очень давно. Достаточно вспомнить Америку двадцатых годов с её пресловутым «сухим законом» и порождённым им всплеском самой разносторонней преступности. Но, как известно: «у советских собственная гордость» - на буржуйских ошибках учиться «западло».
     Не один бизнес, даже самый простенький, практически невозможно поднять в одиночку. Поэтому вокруг любой перспективной темы всегда очень быстро собирается команда единомышленников. А что может быть крепче дружбы людей, объединённых одним общим делом, общими созидательными интересами?.. Правильно: только дружба людей, объединённых одной общей ненавистью к кому-либо. Слава богу, последняя мотивация ни ко мне, ни к моим двум одноклассникам (а по совместительству – партнёрам по бизнесу) никакого отношения не имела. Наша взаимная приязнь зиждилась исключительно на позитивных вещах, не омрачённых деструктивными эмоциональными проявлениями.   
     Практически ежедневно, отдав положенную дань всеобщему среднему образованию (ещё, не сном не духом, не подозревая о существовании известного афоризма: «многие знания рождают большие печали»), наша сплочённая компания выходила на закупку товара. Стараниями общеизвестного реформатора, данный аттракцион приобрёл в народе небывалую популярность. Основанную на получении удовольствия не только от употребления добытого продукта, но и на удовольствии от самого процесса его добычи. 
     Алгоритм действий, направленных на затаривание стеклотарой, содержащей различные вариации на тему креплёного вина, был прост, но достаточно эффективен. Для начала следовало отыскать торговую точку, в которой в этот день назревало крупномасштабное мероприятие общегородского значения. Эмпирическим путём была вычислена вероятность появления «жидкого счастья» в различных торговых точках. В зависимости от дня недели, чисел месяца и предыдущего графика поставок. Иногда требовалось объехать несколько магазинов, прежде чем находился, наконец, искомый пункт назначения.
     Подъехав в те весёлые времена к подобному торговому учреждению, несведущий гражданин запросто мог решить, что именно здесь теперь, по странному стечению обстоятельств, находится мавзолей В. И. Ленина (упокой, Господи, его душу). Единственное, что могло бы посеять некоторые зёрна сомнений в сознании вышеупомянутого несведущего гражданина – это чересчур экзальтированное поведение собравшихся. Что всё-таки несколько нехарактерно для пришедших почтить светлую память вождя мирового пролетариата.
     Задача каждого участника соревнования, старт которому обычно давался не ранее двух часов пополудни, заключалась в том, чтобы оказаться в первых рядах строителей коммунизма (извиняюсь за глубоко въевшиеся в сознание любого советского человека идеологические штампы); конечно же – в первых рядах счастливых покупателей, коим суждено будет покинуть данный «анклав» стеклянных вместилищ удовольствия не с пустыми руками.
     Помимо примитивной физической силы, здесь требовались ещё и кое-какие зачатки интеллекта. Скажем, вместо штурма прилавка со стороны «главных ворот», можно было попробовать с «черного» входа договориться с грузчиками. Зачастую, подобная стратегия приносила результаты. Загружался полученный «урожай» в «закрома» вокзальных камер хранения. Столь затратный элемент логистики был включён в общую схему товарооборота в силу невозможности складирования алкогольной продукции на собственных жилых площадях. Далёким от коммерции родителям нелегко было бы объяснить все нюансы перспективного бутлегерского бизнеса.
     Следующий этап добывания денег буквально из воздуха (а по-другому деньги в этой стране никогда и не добывались) состоял в доставке небольших партий бутылок с вином на место их непосредственной реализации. В качестве импровизированных магазинов в те времена могла использоваться первая попавшаяся подворотня, угол дома, фонарный столб или любой другой ориентир на местности. Главным условием являлась удалённость выбранной точки от больших скоплений народа и её «прикормленность» (т.е. популярность среди местного алкофильного контингента).
     Непосредственно на месте товар заблаговременно распихивался по близлежащим сугробам, чтобы самим всегда оставаться с пустыми руками. Соответственно и предъявить нам что-либо, в случае ментовской облавы, было бы крайне проблематично. 
     Сам же процесс торговли проходил по достаточно примитивному, как и всё гениальное, сценарию: сначала клиент осведомлялся о наличии товара, его рыночной стоимости и даже, иногда, интересовался конкретным наименованием продукции. Правда, на мой неискушённый взгляд разница присутствовала только в изначальной закупочной цене. От 3р.10коп. до 3р.80коп. за одну единицу того, что могло бы стать ночным кошмаром любого добропорядочного португальца. Каковые, по слухам, портвейн и изобрели.
     Хотя нет, вру – различались ещё этикетки. Никакой разумной интерпретации они не поддавалась. Складывалось впечатление, что ориентировали их на людей, которые по тем или иным причинам не смогли изучить основы арифметики в начальной школе. И теперь государство старалось всеми силами восполнить этот пробел в образовании отдельных своих граждан, старательно вырисовывая на этикетках разнообразные цифры: «777», «33» и т. д. Повторением, по всей вероятности, планировалось достигать эффекта наилучшей запоминаемости.
     Иногда попадались и буквенные аббревиатуры: «Солнцедар», «Вермут», «Улыбка», «Розовое Крепкое», ну и конечно же, ставший в своё время «притчей во языцех», легендарный «Агдам». Здесь, по-видимому, акцент делался на освежение в памяти информационного контента букваря. Не зря же, самое известное и распространённое наименование начиналось именно с буквы «А».
     Ну так вот… После достижения с клиентом принципиального консенсуса по всем основополагающим вопросам, включая цену (10 рублей, вне зависимости от конкретной разновидности бормотухи) происходила стопроцентная предоплата. И лишь после этого  покупателю указывалось конкретное место в конкретном сугробе. Где он и мог, наконец-то, своими собственными руками откопать заветную бутыляку. Что и говорить – сервис оставлял желать лучшего, но соображения безопасности диктовали свои собственные суровые правила.
     Особо любознательных читателей наверняка заинтересует рентабельность предприятия. Как в абсолютных величинах, так и в процентном соотношении доходности к вложенным активам. Охотно сообщу.
     Учитывая конечную цену реализуемого продукта и минимальные накладные расходы (до кондукторов в общественном транспорте, например, тогда ещё не додумались), чистая прибыль составляла почти 200 процентов. Понятно, что до уровня всяких там березовских и абрамовичей мы слегка не дотягивали по товарообороту… Однако на удовлетворение основных потребностей вполне хватало. Один мой товарищ даже смог «поднять» на этом деле новенький мотоцикл «Восход».

11.

     Допускаю, что уместность столь пространных отступлений от основной сюжетной канвы далеко не всем покажется стилистически обоснованной. И поразмыслив над этим, я бы может и согласился с поборниками краткости и лаконичности в любом повествовании. Однако принимая в расчёт исключительно нежные и трепетные чувства, испытываемые мною по отношению к самой верной подруге и неразлучной спутнице жизни – собственной лени – вычёркивать всё уже понаписанное не буду. Так как элементарно «влом».
     Вообще, если рассуждать достаточно отвлечённо, именно лень во все времена являлась основным двигателем прогресса. Многие ужасные деяния не были сотворены представителями рода человеческого именно по причине того, что творить их было попросту лень. Несмотря на то, что очень хотелось. Этот защитный механизм цивилизации, столь откровенно порицаемый подавляющим большинством людей, на самом деле заслуживает гораздо большего пиетета. Лично я своему «антагонисту побуждений» даже посвятил когда-то несколько, пропитанных духом искренней признательности, строчек:
 
Встаю с кровати постепенно
Вползаю в ванну – словно тень
И кажется, что в мире бренном
Остались двое – я и Лень

Она присутствует незримо
Собой наполнив каждый жест
Застыв в глазах неумолимо,
Как неосознанный протест

Лень чистить зубы, умываться,
Готовить завтрак и жевать
К чему над плотью издеваться?
Душа желает лишь поспать

В трудах, заботах бесполезных
Проходят мимо день за днём
И словно в кандалах железных
В глухой тоске мы все живём

Бесплодны помыслы, стремленья
Желанья гаснут на лету,
Не в силах побороть сомненья,
Вернуть увядшую мечту

Шумят за окнами трамваи
Народ галдит, снуёт везде
Мы с Ленью их не понимаем
Что проку в этой суете?..

Зачем напрасные волненья,
Пустые страсти, маята
В награду нам за достиженья
Одно лишь светит – нищета.

Текут столетья, всё меняя
Стирая в пыль плоды трудов
Бушуют войны, оставляя
Руины павших городов

Но, подогнув во сне колени,
Желаю только одного –
Всё время предаваться Лени
Мне дела нет ни до чего

Мы с ней живём в одной квартире,
Судьбы не жаждая иной
Поскольку в этом грустном мире
Лишь Лень моя всегда со мной!


     Ну да бог с ней, с поэзией. Пора возвращаться к прозе жизни. А если говорить точнее – то на одну из центральных улиц нашего, тогда ещё «миллионного», города.
     По которой я и прокладывал себе путь сквозь поток угрюмых прохожих, утопая в размокшем месиве из снега и грязи. Прокладывал я его не абы куда, а в приглянувшееся заранее туристическое агентство, дабы поделиться с ними чудом вымороженной зарплатой за несколько отработанных месяцев.
     Мелькающую в толпе на приличном расстоянии впереди меня фигуру я узнал сразу. Как будто с момента нашей последней встречи пролетело не почти десять лет, а всего лишь десять минут.
  -  Здорово, Стас.  –  Непродолжительный спурт, и я оказываюсь рядом со своим школьным товарищем и по совместительству бизнес-партнёром.  –  Рад тебя видеть.
  -  Аналогично. Ты откуда такой запыхавшийся?
  -  Из прошлого, Стас, из прошлого… Давай, где-нибудь посидим, что ли. Если, конечно, ты не особо торопишься.
  -  Да нет. Время есть – на сегодня все дела уже закончены. В принципе, можно у меня дома. Жена возражать не будет.
  -  Хорошие у тебя отношения с женой,  -  с нескрываемой завистью резюмирую я наш короткий диалог.  –  Где будем та;риться?

     Спустя каких-нибудь полчаса, мы уже сидим в его уютной квартире, разливая ароматный «Белый Аист» в первые подвернувшиеся под руку стеклянные ёмкости, не особо заморачиваясь соблюдением великосветских этикетов. Для жены предусмотрительно куплен вполне себе неплохой торт.
     Обычно, когда люди не видятся много лет, то при встрече выясняется, что и поговорить то уже особенно не о чем. Слишком далеко успели разойтись интересы, желания, жизненные цели, и перспективы. Тем приятнее бывает, когда вдруг осознаёшь, что остались ещё и темы для разговоров, да и общие воспоминания не утратили для каждого всей своей актуальности.
     Где-то к середине третьей бутылки разговор сползает, наконец, к наиболее животрепещущей для меня на текущий момент эмиграционной тематике. Выложив всё как на духу по поводу своих планов, я не нахожу ожидаемого одобрения со стороны Стаса:
  -  Остров, он и есть остров. Нафига он тебе сдался? Круглый год жара, с водой постоянные проблемы…
  -  Ну, так лучше жара, чем восемь месяцев в году зима, а остальные четыре – грязь и слякоть,  –  моё собственное возражение почему-то не кажется мне сейчас убедительным.
  -  Как сказать, как сказать… Помнишь Вадика, с нами в классе учился, – давно в Германии. Ходят слухи, весьма неплохо устроился. Да и климат там, на мой взгляд, самый подходящий: не холодно, но и жары изнуряющей нет.
     Расслабленный под воздействием алкоголя мозг всё же делает некоторые попытки осмыслить вновь поступившую информацию и привести её к логическому знаменателю. Вадика я, безусловно, помню. Он всегда был человеком смелым, отчаянным и падким на всякого рода авантюрные затеи. Так что его безбедное, в данный момент, существование на территории одного из самых «солидных» Европейских государств особого удивления у меня не вызывает. Появляется лишь лёгкая досада на то, что пока я просиживал штаны в абсолютно бесперспективном институте, люди с куда более скромным образовательным уровнем умудрялись устраиваться в жизни так, как мне и не снилось.
     Но, как говорится: каждому – своё. Сей основополагающий принцип бытия подметили ещё отцы и деды сегодняшних, решительно открестившихся от своего недавнего прошлого, жителей всё той же Германии. И даже не только подметили, а и принялись настойчиво продвигать в массы. Сделав эту философскую концепцию официальным девизом весьма специфичного учреждения под названием «Бухенвальд».
     Их, не успевшее ещё основательно запылиться «знамя», с небывалым воодушевлением подхватили наши постэсэсэсэровские лидеры. Превратив в концентрационный лагерь громадную мультинациональную агломерацию, по количеству населения уступающую только китайцам, а по размерам не уступающую вообще никому. Если бы печальноизвестному «доктору» Менгеле довелось наблюдать все те эксперименты на выживаемость, которые новоявленные «реформаторы» учиняют над собственным народом, даже этот безжалостный нацист наверняка пришёл бы в ужас. Если и не от самих наблюдаемых экспериментов, то от скудности собственной фантазии уж точно.

     Размышления в подобном ключе утомляют. Посему, с намерением отогнать подальше все лишние мысли, спешу срочно наполнить в очередной раз опустевшую «тару» и произнести свой самый любимый, ещё со школьной скамьи, тост:
  -  Ну… за то, чтоб у нас всё было, и чтобы нам за это ничего не было!.. 

12.

     Уже давным-давно тусклые, как надежда на торжество коммунистических идеалов, уличные фонари выдавили с городских улиц и площадей остатки дневного света. Уходить ужасно не хочется, но надо. Предоставлять мне политическое, ра;вно как и любое иное, убежище в планы Стаса явно не входит. Не без сожаления прощаюсь и покидаю, наконец,  приютивший меня на несколько мгновений, которыми показались пролетевшие часы, уютный островок гостеприимства в равнодушном конгломерате урбанистических джунглей.
     Похолодало. Снежно-грязевая каша под ногами местами успела превратиться в довольно устойчивый причудливый рельеф, об который так и норовят зацепиться, сделавшиеся вдруг ужасно своенравными, «саламандровские» ботинки. Неугомонный ветер с ослиным упрямством стремится во что бы то ни стало набросать за шиворот как можно больше колючих снежинок.
     Пытаясь справиться с непослушным воротником куртки, я, словно лёгкая шлюпка в безбрежном ночном океане раскачиваясь под порывами ветра и воздействием коварного этанола, упорно прокладываю себе путь сквозь завесу пурги. Судя по проплывающим временами мимо аквариумам троллейбусов – ещё не совсем поздно для дальнейшего перемещения в пространстве посредством относительно комфортабельного общественного транспорта. Но уже достаточно поздно для безбоязненного променада по знакомому до боли и, одновременно, совершенно чужому, затаившему незримую угрозу в каждом своём переулке, городу. Количество разнообразных криминальных элементов, в пересчёте на душу добропорядочного населения, уже много лет как зашкаливает за все мало-мальски разумные пределы. Продолжая увеличивать своё поголовье с интенсивностью, о которой мухам «дрозофилам» даже и не мечталось.
     Тем не менее, выбор предсказуемо падает именно на второй вариант – ходить пешком полезно для здоровья. Кроме того, перспектива сэкономить на транспортировке собственного туловища приятно греет и без того основательно разгорячённую коньяком трансцендентную метафизическую субстанцию, поименованную в простонародье, душой. Воспоследовавшие вскоре события со всей очевидностью продемонстрировали всю опрометчивость этого решения. Однако все мы почему-то сильны исключительно «задним умом».

     Добрая половина пути позади. Извилистая тропинка, проторённая настырными пешеходами в покрывающих тротуар сугробах, ныряет в знакомую подворотню. Слева возникают очертания парадного крыльца студенческого общежития. В памяти сразу же возрождаются все многочисленные пьянки, свидетелями которых довелось выступать этим стенам - поистине родным для многих поколений «грызунов гранита» нелёгкой медицинской науки.
     Очертания припаркованного около общежития автомобиля угадываются лишь благодаря неверному лунному свету. Моя попытка миновать кажущееся покинутым транспортное средство заканчивается тем, что у последнего внезапно вспыхивают фары и зловеще клацают замки открывающихся салонных дверей.
  -  Документики предъявим… 
     Многодневный перегар буквально изнывающего от желания лицезреть мои документы субъекта отчётливо ощущается даже на фоне моего собственного, отнюдь не слабого, «выхлопа». Только тут до меня, наконец, доходит, что моторизованный экипаж, около которого я так неосмотрительно решил продефилировать – банальный «луноход», притаившийся в засаде прямо напротив входа в «логово» злостных прогульщиков лекций и семинаров, а также библиотечных должников – рецидивистов.
     Расчёт «неутомимых борцов с преступностью» прост, как учебник по арифметике для начальных классов. Вспоминая собственные студенческие годы, каждый гражданин страны советов (а также её сегодняшнего, расчленённого, варианта) наверняка согласится с тем, что именно на период получения человеком высшего образования приходится, как правило, львиная доля всех употреблённых им в жизни спиртосодержащих напитков. Следовательно, по количеству потенциальных узников вытрезвителей, с местами массового скопления студентов могут соперничать разве что рестораны и кафе. Но там тусуется в основном не бедный, а значит – далеко не самый безобидный контингент. Связываться с которым, подчас, весьма не полезно не только для служебного положения, но даже порой и для здоровья.
     Полной же противоположностью ресторанных завсегдатаев, в части возможного наступления справедливого возмездия, являются как раз учащиеся разнообразных высших и не очень учебных заведений. Особенно проживающие в общежитиях иногородние представители данной социальной прослойки. За них-то уж точно не заступятся ни влиятельные родственники, ни даже падкие на любые непотребные деяния наших узаконенных бандформирований средства массовой информации. Кроме того, опасаясь за сохранность своих капиталов, «общаговские» обитатели очень часто следуют широкоизвестному принципу: «всё своё ношу с собой». Что и делает их ещё более лакомой «добычей» для героических сотрудников правопопирательных органов.
  -  Извините, а разве у нас уже ввели военное положение? Почему вы считаете, что у меня должны быть при себе документы?  –  Понимая, что по-любому уже «попал», я всё-таки стараюсь «сохранить хорошую мину при плохой игре».
     В карманах, конечно, лежит полный набор всех мыслимых документов, которые предполагалось использовать для оформления путёвки на Кипр. Однако реальная их востребованность в сложившейся ситуации приблизительно такая же, как у грелки в аду. Истинные стремления «сторожевых псов законности» прямо-таки написаны на их, совершенно не осквернённых даже намёком на интеллект, счастливых мордашках.
  -  Чё, самый умный? Ты смотри, Лёха, - опять умный выискался,  -  ленивый тычок резинового «демократизатора» в солнечное сплетение призван, по всей вероятности, слегка поубавить мой IQ, вкупе с откровенным неуважением к представителям власти.  –  В машинку проходим…
     Только оказавшись запертым в, имеющем размеры прихожей от собачьей конуры, заднем «тюремном» отсеке патрульного «уазика», я начинаю до конца осознавать всю справедливость кем-то высказанного изречения по поводу истории, которая всегда повторяется. Причём, повторяется, насколько мне не изменяет память, всенепременно дважды. Лет восемь назад от этого же самого общежития меня уже забирали в райотдел, с последующим заключением в расположенный с ним под одной крышей вытрезвитель.
     Тогда, на заре бесшабашной юности, «преданным адептам Фемиды» посчастливилось разжиться только брелоком от ключей (с фотографией голой тётки и впаянным презервативом), плюс смехотворная сумма наличных. Так… на пару бутылок пива. Сейчас же карманы отягощает серьёзная сумма, так и не истраченная на приобретение турпутёвки.
     Как назло, вся сумма в мелких – пятидесяти- и десятирублёвых купюрах. Спрятать такой объём наличности где-нибудь за подкладкой не получится - искать там будут в первую очередь. Мысли бешено скачут по нейронным цепям извилин. Перебирая всевозможные варианты со скоростью, которой позавидовал бы любой знаток из интеллектуального телешоу «Что? Где? Когда?». Да и как иначе, если в роли любопытного телезрителя выступает сама российская действительность.
     Взгляд внезапно упирается в видавший виды ботинок на собственной ноге. Время безжалостно даже к добротным изделиям немецких обувщиков. Сохранив относительно презентабельный внешний вид, изнутри ботинки являют собой весьма печальное зрелище: взамен рассыпавшихся перегородок, составлявших когда-то основу подошвы, натолканы, прикрытые сверху стельками, обыкновенные тряпки.
     Голь, как известно, на выдумку хитра. Когда меня, в конце поездки, выволакивают из уазиковского «собачника», подошвы обоих ботинок уже представляют из себя некоторое подобие полноценных банковских ячеек. До отказа забитых купюрами, натолканными туда взамен потерявшего всякую актуальность тряпичного наполнителя. Понимая, что полное отсутствие денег однозначно вызовет подозрение, несколько десяток я благоразумно оставляю в карманах.
     На сей раз ментовоз подкатил почему-то не к райотделу, а прямиком к медвытрезвителю. Всю свою жизнь безуспешно пытаюсь понять: с какого перепугу вытрезвители в этой стране содержат в своём наименовании приставку «мед»? Из всего, имеющего хоть какое-то отношение к медицине, внутри находится только именующая себя фельдшером полутрезвая личность, облачённая в некое подобие белого халата. Причём, догадаться о первоначальном цвете халата возможно исключительно по косвенным признакам. Таким как, например, торчащие из кармана «ушки» стетофонендоскопа. Что позволяет провести дифференциальную диагностику данной спецодежды с халатами, используемыми представителями ещё более далёких от медицины (даже по сравнению с вытрезвительским эскулапом) профессий.
     А как вам нравиться цирк, который там почему-то принято называть «медицинским освидетельствованием»? Когда отловленному контингенту предлагают раз 10 – 15 присесть в усложнённой позе Ромберга. Для лиц, не имевших удовольствия испытать на себе такое «освидетельствование», коротко поясню. Усложнённая поза Ромберга заключается в вертикальном положение туловища с вытянутыми вперёд руками, закрытыми глазами, и ступнями, расположенными одна позади другой. Даже устоять в подобной позе не тренированному человеку достаточно сложно. Совершенно трезвому, заметим, человеку… А уж совершать при этом приседания под силу разве что профессиональному гимнасту, и то, подозреваю, далеко не каждому.
     Так как из всех спортивных дисциплин я неравнодушен только к литраболу и шахматам, незаслуженно обделяя своим вниманием любые виды гимнастики, от участия в неоплачиваемом «шоу» я скромно воздерживаюсь. Предпочитая безропотно согласиться со всеми предъявленными обвинениями.
     Дальнейшая процедура оформления не столь зрелищна. На стол, за которым восседают милицейские чины, вперемешку с какими-то невнятными персонажами, призванными исполнять в этом дешевом спектакле роль понятых, выкладывается всё содержимое карманов. Попытки утаить от милиционеров какую-либо часть их законной добычи редко ведут к успеху. Люди здесь работают ушлые.
     Даже не мечтая настаивать на внесении в протокол извлечённых из моих карманов денежных знаков, молча подписываю всю подсунутую макулатуру. Не дожидаясь особого приглашения, которое иногда доставляется посредством весьма твёрдых и болезненных предметов, приступаю к исполнению неоплачиваемого стриптиза, запланированного следующим номером здешней программы.

     Звук захлопнувшейся за спиной двери в камеру псевдомедицинского каземата вызывает, как это ни странно, некоторое облегчение. Основная денежная масса, судя по всему, осталась нетронутой. И это радует!.. Всё-таки решение не убирать в ботинки абсолютно всю наличность себя оправдало. Не найдя у меня вообще ничего, любители узаконенного «гоп – стопа», вполне могли сподобиться на гораздо более тщательный шмон. Которого мой импровизированный тайник пережить наверняка бы не смог.
  -  Эй ты, козёл… Закурить дай!  –  внезапно вырывает меня из легкого оцепенения чей-то пропитый до безобразия, вполне гармонирующий с окружающей обстановкой, голос.
     Сознание отнюдь не сразу идентифицирует себя как адресата столь экстравагантно сформулированной просьбы. Откуда, спрашивается, могут взяться табачные изделия у человека, когда из всей одежды на нём одни семейные трусы?.. Разве что из не совсем приличного для озвучивания места.
     Взгляд выхватывает из окружающей полутьмы три ряда одноярусных шконок. Татуированное с ног до головы туловище, медленно восстав с одной из них, начинает совершать несколько хаотичные движения. Суммарный вектор движений настораживает. Не надо обращаться к Нострадамусу для предсказания недружественных намерений этой ходячей галереи изобразительных искусств. В качестве, должно быть, сугубо моральной поддержки, на заднем плане нарисовывается ещё парочка не менее живописных персонажей.
     Конечно, любой закоренелый оптимист в данной ситуации наверняка бы идентифицировал поведенческие реакции приближающихся пародий на homo sapiens, как, например, желание познакомиться. Беда, однако, в том, что я не в ладах с оптимизмом. Предпочитаю оставаться приверженцем здорового реализма, как единственно возможного мировоззрения для всех, планирующих выжить на территории Российской Федерации.
     Именно непредвзятая оценка ситуации заставляет меня, не дожидаясь результатов предпринятого коренными обитателями сего скорбного заведения «марш – броска», сделать пару стремительных шагов навстречу. Последний шаг заканчиваю прицельным ударом в голову ближайшего из любителей халявного курева. Моя собственная масса за сотню, плюс дополнительная энергия сближения, отбрасывают неспособного отличать людей от парнокопытных курильщика на добрую пару метров. Напрасно пытаясь зацепиться за воздух синими от татуировок растопыренными пальцами, он, словно шар в кегельбане, сбивает толпящихся за ним в узком проходе между койками единомышленников.
     Однако практически в следующую секунду дверь неожиданно распахивается, и на помощь к внутрикамерным отморозкам приходят отморозки в погонах. Считанные мгновения, и я уже валяюсь на полу под градом хорошо поставленных ударов, наносимых отнюдь не пустыми руками.
     Бьют явно вполсилы. Затем куда-то тащат по плохо освещённому замызганному коридору. Заволакивают в комнату. Непонятное деревянное сооружение, стоящее там, напоминает трон и электрический стул одновременно. К нему меня и приторачивают, посредством специальных ремней. В голове навязчиво крутиться одна и та же мысль: «Было ли всё происходящее хорошо срежессированным спектаклем, поставленным, сугубо от скуки, МВДэшными последователями Станиславского, или приблатнённая алкашня в камере действовала исключительно по собственной инициативе?»
     Впрочем, довольно скоро мне становится вообще не до мыслей. В поле зрения появляется новый объект – парень, лет тридцати. В своём, некогда белом, халате, выделяющемся контрастным пятном на фоне милицейских мундиров, парень чем-то напоминает материализовавшееся приведение.
     «Приведение», распространяет вокруг себя устойчивый аромат многодневного перегара, вкупе с наслаивающимся на него луково–чесночным амбре. Неторопливо приступает к надеванию резиновых перчаток. От одного только вида этого представителя отечественной медицины где-то в глубине моего, отнюдь не самого пугливого, организма начинает зарождаться нехорошее предчувствие.
     В нос, подобно вестнику приближающейся беды, вползает, набирающий интенсивность с каждой секундой, запах нашатырного спирта. Наконец запах становится просто невыносимым, и в этот момент прямо в ноздри мне вонзается его источник – пропитанная «нашатыркой» вата. Рот тут же зажимает рука в резиновой перчатке. Глобальная задача обрезиненной конечности заключается не только в том, чтобы сделать невозможным дыхание через рот. Она одновременно стремится воспрепятствовать совершению моей головой каких-либо движений. Поскольку сзади возвышается высоченная деревянная спинка, количество степеней свободы для моей мыслительно-жевательной части тела сокращается, таким образом, практически до нуля.
 
     …Где-то на границе ускользающего бытия осколки моего, распадающегося на части, сознания улавливают существующие словно бы вне пространственно – временного континуума голоса:
  -  Живучий, падла… Другие через несколько секунд вырубаются, а этот, похоже, до сих пор не в отключке.
  -  Да, надо было с тобой спорить. Зря я отказался…
  -  Ну, так ещё не поздно. Зарубимся, что ещё минуту не продержится?!

     Имел ли место сей диалог в действительности или только в моём угасающем воображении – утверждать не берусь. Так же для меня навсегда осталось загадкой – кто же всё-таки выиграл этот, не понятно в каких эмпиреях состоявшийся, спор.
     Следующая встреча с реальностью происходит уже на одной из шконок знакомой камеры. В сознание меня возвращает опять-таки обонятельный раздражитель. Вернее будет сказать – нестерпимая вонь, источаемая насквозь проблёванным предыдущими постояльцами одеялом, поверх которого валяется моя, основательно потрёпанная, «тушка». Нестерпимо саднит ожог над верхней губой, подтверждая, что недавняя пытка «нашатыркой» отнюдь не плод разбушевавшейся фантазии.
     Для истребования посещение туалета приходиться минут десять с остервенением барабанить в обшитую металлическими листами дверь, рискуя нарваться на повторную экзекуцию. К счастью, лимит на развлечения у вытрезвительского персонала, должно быть, на сегодня уже исчерпан. Достоверно, впрочем, определить, что сегодня – это именно «сегодня», а не, скажем, «завтра» или даже «послезавтра», совершенно не представляется возможным. Ввиду отсутствия часов и доступа к естественному освещению.
     Вывод на оправку заканчивается для меня и ещё нескольких примкнувших ко мне сокамерников вполне благополучно.
     А спустя, по субъективным ощущениям, пару-тройку часов мне, наконец, удаётся дождаться «звонка». Видимо решив, что они мной достаточно наигрались, и поиметь сверх уже отобранного ничего не удастся, вытрезвительские тюремщики даруют-таки мне долгожданную свободу. Которая, однако, - как это было известно ещё каждому советскому школьнику - есть всего лишь осознанная необходимость.

     Готов поспорить, что ни основоположники диалектического материализма, ни даже сам Спиноза, которому также приписывают вышеозвученное толкование понятия «свобода», на самом деле никакого понятия об этом не имели… Не довелось им родиться В России.
     Невозможно передать, использовав хоть все диалекты мира, ощущение тающих на лице снежинок, запах автомобильного выхлопа - достаточно противный сам по себе, но кажущийся божественным нектаром после тошнотворного смрада ментовских застенков. Только «откинувшийся» после заточения в них человек способен в полной мере прочувствовать, вобрать в себя всю суть основательно затрёпанного бесчисленными «свободобо;рцами» термина. 
     Лишь отойдя от милицейского логова на достаточно безопасное расстояние в несколько кварталов, я, собравшись с духом, решаюсь, наконец, проверить содержимое ботинок. Сердце бешено колотится. «Нашли или не нашли?»  -  све;рлит мозг навязчивая, как растаявшая на зубах «ириска», мысль; в то время как одеревеневшие от мороза пальцы судорожно пытаются совладать с непослушными шнурками.

     Бесчисленное количество раз, как до описываемых в этой главе событий, так и по прошествии многих лет, я задавался вопросом: «Откуда в русском народе, который иностранцы наперебой восхваляют как чрезвычайно добрый, отзывчивый и вообще эталонный, появляются отдельно взятые элементы, противоречащие самому понятию «человек»?» Но это бы ещё полбеды. Намного интересней даже не то, откуда они появляются (все мы, как известно, несмотря на приписываемое то ли Достоевскому, то ли Вогюэ изречение, вышли отнюдь не из гоголевской «Шинели», а из куда более прозаичного места). Гораздо любопытней: почему в многочисленных структурах МВД, призванных, по определению, служить идеалам добра, милосердия и справедливости, массовая доля человеческих отбросов неуклонно приближается к единице?
     Причём, если рассматривать аналогичные государственные институты цивилизованных стран,  там все дела обстоят «с точностью до наоборот». Ответ, вероятно, кроется в том, что «загнивающее» западное общество создавало полицейский аппарат для защиты мирных граждан, их интересов и имущества от посягательств криминального мира. Ну, а в этой, не понимаемой никаким умом и не измеряемой никакими аршинами, пародии на страну мусора нужны лишь для защиты власть предержащих от своего собственного народа.
     Соответственно и контингент российских силовых структур всегда подбирался по особому принципу. Претенденты, по-видимому, в первую очередь обязаны обладать весьма скромными умственными способностями (чтобы, не дай бог, не додумались до чего-нибудь нехорошего против своих хозяев). А во-вторых, должны в достаточной степени ненавидеть законопослушных людей, вызывая у последних обоснованную взаимность. Потому как чем сильнее ненависть народа к легитимным бандформированиям, тем ревностней эти самые формирования будут охранять во всём потакающую им антинародную власть.

     Bingo! Замёрзшие пальцы нащупывают-таки под двойными стельками то, что никак не должно было бы там находиться, согласно изначального замысла обувных дизайнеров. Радость находки сравнима разве что с первым подростковым оргазмом – совершенно неожиданным и от этого немного пугающим.
     Некоторая часть из вновь воссоединившихся со своим законным владельцем билетов банка России тут же безотлагательно меняется на полдюжины бутылок пива. Весьма нелишнего в сложившейся ситуации. Трудно, конечно, считать «пивом» то, что продаётся здесь под этим названием. Однако несогласие с применяемой терминологией отнюдь не является сколь-либо значимым препятствием для употребления в пищу этой непонятной мешанины ингредиентов, разбавленной слабоконцентрированным этиловым спиртом.
     Ведь согласитесь: штаны мы носим отнюдь не потому, что нас вдохновляет само название «штаны». И не по причине соответствия этого названия каким-то там нашим представлениям о том, что есть штаны на самом деле. А носим мы их просто затем, что нам в штанах тепло и уютно. Ну ещё карманы удобные есть. То есть исключительно из-за соответствия производимого ими эффекта нашим запросам и ожиданиям. Так же и в ситуации с алкогольными напитками - главным аспектом для потребителя был, есть и всегда будет оставаться только эффект.
     Утешаясь подобными умозаключениями, я уютно располагаюсь на веранде повстречавшегося детского сада. Лучшего места просто не придумаешь. Сокрытый от посторонних взоров деревянными фигурками сказочных персонажей, приступаю к «интимному общению» с содержимым приобретённой стеклотары.
     Сразу же выясняется, что контакт бутылочного горлышка с обожжённой «нашатыркой» верхней губой вызывает далеко не самые позитивные ощущения. Бухать больно. Все скопившиеся на душе отрицательные эмоции начинают внезапно, словно стадо взбесившихся слонов, ломиться за пределы породившего их возмущённого разума. Выуживаю из кармана блокнот. Из другого - скрюченный, как девяностолетний ревматик, стержень от шариковой ручки.
     Противные чернила ни в какую не хотят выдавливаться на бумагу. Долго черкаюсь по размеченной мелкими клетками странице.
«Советской милиции посвящается…» - паста из стержня наконец-то изъявляет желание выползти наружу. Неожиданно возникает понимание того, что всё российское до сих пор ассоциируется у меня исключительно с советским. Хотя советскую-то милицию с нынешней как раз таки было и не сравнить. Зачёркивать, однако, с таким трудом нацарапанные строчки уже неохота, и пластмассово-металлическое «перо» продолжает свой размеренный бег:

На сером асфальте загаженном
Как будто пришельцы из тьмы
В мышиных мундирах неглаженных
Посланцы стоят сатаны

Глазами глядят равнодушными
На всё беззаконье вокруг
И люди законопослушные
При виде их прячут испуг

Усмешки на лицах дебильные
Из глоток разит перегар
Хозяева жизни всесильные,
Что жизнь превратили в кошмар

Обманом ли, силой ли, подлостью
Все способы здесь хороши
Душа не испачкана совестью,
А может, и нет той души…

Надменными, злобными сфинксами
Взирают на нас свысока
Закон они знают единственный:
Власть денег и власть кулака!

Конечно – все люди не ангелы
И нет никого без греха
Мораль позабыли, попрали мы
Добро не в почёте пока

Богата земля паразитами,
Но всё же страшнее других
Не те, что зовутся бандитами
Управа найдётся на них

Но если бандит при регалиях
И властью как Бог наделён
Такому перечить не в праве мы
Покуда погоны на нём

Им кары не стра;шны небесные
Добро, справедливость, мораль
Для них лишь слова бесполезные
Чужая всё это печаль

Как стаи шакалов озлобленных
Терзают невинных людей
И жизней немало угробленных
На совести этих ****ей

Преступность же только их радует
Зачем сокращать её дни?
Всё то, что неправедно нажито
По-братски поделят они

И стонет Россия несчастная
Ей вряд ли подняться уж вновь
Бродят под солнцем Нелюди
Пьют у народа кровь.


13.

     Зерно сомнения по поводу Кипра, запавшее в душу во время встречи со своей молодостью, в лице старинного школьного товарища, буквально за пару дней проросло тонюсеньким ростком неуверенности. В тот вечер я как будто посмотрел на свою задумку со стороны, глазами беспристрастного наблюдателя. Росток же, поливаемый обильными дождями теле- и прочих репортажей об очередных проблемах с водой на вожделенном острове, довольно скоро окреп и стал походить уже на полноценное древо, завалившееся поперёк просчитанной до мелочей дороги в светлое будущее.
     На ум всё чаще приходила статья развлекавшегося эмиграционными похождениями по Германии «желтогазетного» прессмэна. Мозг цепко удерживал в подведомственных архивах памяти многочисленные детали то ли реальной, то ли талантливо выдуманной эскапады. К тому же, не давали покоя мысли об успешно «огерманившемся» однокласснике. Когда лично был знаком с кем-то, кому чего-либо удалось совершить – это уже совсем не то, что прочитать о человеке заметку в журнале или увидеть сюжет по «ящику»…
     Решено! Германия, так Германия! Императивное желание во что бы то ни стало покинуть пределы словно бы сотворённого по лекалам, оставшимся после создания преисподней, государства готово было руководствоваться любой подвернувшейся парадигмой.
    
     Железнодорожные билетные кассы располагались буквально в трёх шагах от дома. В процессе их посещения выяснилось, что продажа внутрироссийских проездных документов не единственная специализация этого, щеголяющего недавним «евроремонтом», учреждения. В одном из его дальних углов, отгородившись кадкой с явно скучающей в ней по своей тропической, а может и субтропической, родине облезлой пальмой, притаилась дверь в международный отдел.
  -  Добрый день. Могу я по…  -  не успеваю я толком инициировать диалог, оказавшись внутри этого отдела.
  -  Только при наличии загранпаспорта с действующей визой.  –  Готовность восседающей за офисным столом тётеньки отвечать на вопросы явно превосходит по скорости мою способность их задавать. – Если планируете приобретать билеты на детей, необходимо нотариально заверенное согласие супруги или супруга…
  -  А если билеты приобретаются одномоментно обеими основными составляющими социообразующей ячейки?  –  Мой незапланированный вопрос вгоняет тётеньку в непродолжительный ступор.
     Однако практически моментально она берёт себя в руки и продолжает говорить, с интонациями образцового автоответчика:
  -  В случае если билет приобретается обоими родителями не достигшего совершеннолетия…
  -  Я, конечно, дико извиняюсь за то, что приходится вас прерывать,  -  решаюсь я вклиниться в её монолог,  –  но путешествие с детьми и супругами в мои ближайшие планы покамест не входит. Если позволите, мне бы хотелось получить только информацию относительно билетов до Варшавы. 

     Как я и предполагал, для путешествия в Варшаву виз, как и в случае с Кипром, на тот момент ещё не требовалось. Наши соседи по соцлагерю не успели ещё в полной мере хлебнуть всех прелестей общения с «рождёнными в СССР». Соблюдя необходимые ритуалы по обмену реальных денежных купюр на гипотетическую возможность перемещения в пространстве, минут через пятьдесят я уже имел совершенно иные координаты на местности.
     Координаты эти соответствовали обыкновенной общественной бане. Достаточно чистой, по моим притязательным меркам, но относительно дешёвой. Посещение бани обуславливалось сразу двумя, не уступающими друг другу в значимости, причинами. Первая из них заключалась в хроническом отсутствии дома горячей воды. Вторая представляла из себя встречу с недавними институтскими товарищами.
     Железнодорожный билет «Москва–Варшава» я решил по пути забросить домой. Что делать в бане железнодорожному билету? Он и так чистый. Оставалось решить, на чём сподручнее добираться до столицы нашей Радикально Отмороженной, Добивающейся Изничтожения Народа Агломерации. Ну, или в сокращённом варианте – Родины. Самым заманчивым, ввиду возможности вовсе не платить за проезд, выглядел вариант с перекладными электричками.

     Ни для кого не секрет, чем обычно имеют склонность заканчиваться в России культурно – гигиенические мероприятия. Не суждено было попасть в разряд исключений и нашему, далёкому от скучных формальностей, вечеру встречи выпускников. Начавшись даже не как вечер, а как самый что ни на есть разгар дня, к реальному вечеру он плавно переместился с территории помывочно–питейного заведения в ближайшее заведение исключительно питейного профиля. Финальный же аккорд прозвучал лишь около семидесяти часов спустя в одном из многочисленных общежитий, принадлежащих родному институту. В комнате, временно принадлежащей не менее многочисленным знакомым девчонкам то ли с четвёртого, то ли с пятого курса. По субъективным ощущениям, настала пора идти сдаваться. 
     Бредя по опустевшей, в этот поздний час, прирыночной площади и перебирая в голове варианты возможных оправданий своего трёхдневного отсутствия у домашнего очага, я вдруг с удивлением понял, что оправдываться совершенно не хочется. То есть одна половина моей личности осознавала сам факт некоей моральной задолженности перед супругой, другая же его категорически отвергала. Где то на стыке обеих половин промелькнула мысль: «Вот так и зарождается шизофрения». Мысль, впрочем, тут же была изгнана за нелояльность по отношению к собственному источнику.
     Прямо по курсу образовался цветочный павильон. Одновременно с ним возникло и оптимальное, по соотношению затрат к ожидаемой эффективности, решение неумолимо надвигающихся проблем.
     Когда через некоторый промежуток времени я открывал непростительно хлипкую, по меркам господствующих в обществе «наркофильных» тенденций, дверь своего жилища, в руках у меня благоухала исполинских размеров роза. Помимо устойчивого аромата, «королева цветов» отличалась насыщенно жёлтым, словно бы выдавленным из самой сердцевины жаркого летнего полдня, окрасом. Почему именно эту часть спектра выбрало тогда моё подсознание – было бы известно, наверное, одному лишь господу богу. Существуй он не только в нашем, вечно ищущем на кого бы свалить любую ответственность, воображении. Хотя, возможно, все остальные расцветки были просто дороже.

  -  Ну и что… – ты три дня в бане мылся?!  –  несмотря на преподнесённый, в качестве намёка на извинение, растительный «презент», общая тональность прозвучавшего вопроса явно страдает дефицитом ноток доброжелательности.
  -  А откуда у тебя информация про баню, дорогая?  –  ответствую я в некоторой растерянности. Привычкой информировать кого-либо о своих перемещениях в пространстве я никогда не страдал.
  -  Тоже мне военная тайна. В зеркало на себя посмотри.
     Мучимый неподдельным любопытством, что же такого нового и интересного может углядеть в зеркале человек, досконально знакомый со своим отражением вот уже 26 с лишним лет, немедленно следую озвученной рекомендации. Овальное зеркало в прихожей отражает, помимо моей, слегка помятой, физиономии, фрагмент берёзового листа, намертво прилепившийся к коже в месте, где дорсально-латеральная поверхность шеи встречается с волосяным покровом. Да уж, вот так и прокалываются люди на всяких мелочах.
  -  Тут это… мать твоя заходила…  -  интонационные нюансы в голосе жены заставляют невольно насторожиться.
  -  So what?
     Несмотря на неодобрение большинства окружающих, я никак не могу избавиться от отвратительной привычки вставлять в свою речь англоязычные фразы. Впрочем, учитывая то, что все свободные вертикальные поверхности в квартире обклеены бумажками с английскими словами, транскрипцией и переводом – некоторую часть из них благоверная вынужденно запоминает.
  -  Она забрала твой билет на поезд,  -  проясняет ситуацию вторая половина.
  -  ??????????
  -  Ну… она меня стала спрашивать… То да сё. Я ей и рассказала… Как-то так, случайно получилось. Ну, что ты собрался нелегально переходить границу Польши с Германией. Она, понятно, испугалась… Ну… и забрала билет.

     Со времён Адама и Евы всему прогрессивному человечеству (состоявшему тогда как раз из этой пары субъектов) известно о том, что любая серьёзная информация, достигшая женских ушей, обязательно приведёт к незапланированным последствиям. Проклиная себя за непростительную откровенность, проявленную в беседах с матерью своего ребёнка, с самого раннего утра отправляюсь в гости к собственной маме.
     Положение дел оказывается, на поверку, гораздо хуже, чем предполагалось мной изначально. На затребованные с порога объяснения чёткого и вразумительного ответа с ходу получить не удаётся. Для начала мне предлагается вкусный обед, в совокупности с лекцией о вреде пьянства и алкоголизма для всего человечества в целом и меня в особенности.
     Поскольку я давно и окончательно убедился в том, что человечеству (а, следовательно, и мне, как его неотъемлемой части) вредны абсолютно все совершаемые им действия, «антиалкогольная» лекция, к величайшему сожалению мамы, должного эффекта не имеет. Зато совершенно ошеломляющий эффект производят её слова о том, что, оказывается, мой проездной документ благополучно сдан обратно в железнодорожные кассы. А все вырученные средства находятся у неё на ответственном хранении, дабы не подвергнуться, теоретически вероятному, безответственному пропитию.
     Аргументация у мамы, как всегда, «железобетонная»: при нелегальном переходе границы меня обязательно и всенепременно убьют. Как будто шансов на это в условиях обычной, повседневной постсоветской реальности у меня существенно меньше.
  -  Но как ты умудрилась сдать билет? Их же и продают, и принимают обратно только по паспорту?!  –  выражаю я вполне обоснованное недоверие услышанному.
  -  Ты же прекрасно знаешь, что я могу договориться с кем угодно и о чём угодно,  -  ответ мамы вполне правдоподобен и предсказуем.
     На протяжении всей своей запутанной жизни я безуспешно пытаюсь разгадать необъяснимую, с генетической точки зрения, антагонистичность наших характеров. Гипертрофированная коммуникабельность самого главного человека в моей судьбе абсолютно не сообразуется с моей собственной замкнутостью и патологической мизантропией.
     Необходимого консенсуса, в течение длительной и эмоционально насыщенной беседы, всё же удаётся достигнуть. Итоговая договорённость включает оформление мною «Шенгена», с последующим въездом на территорию Германии официальным, так сказать, путём. Конечно, данному варианту потребны более серьёзные финансовые вложения… но мамины нервы важнее. Проблему с дефицитом финансирования она обещает решить путём привлечения заёмных средств из нескольких, аффилированных с ней, источников.

     Очень многие сегодня пытаются обвинить Евросоюз и прочие, населённые здравомыслящим контингентом, территориальные образования в постоянном ужесточении визового законодательства для граждан СНГ. Понятно, что я, как и другие обитатели этого самого содружества, от подобных мер далеко не в восторге. Тем не менее объективно оценивая хотя бы себя самого, вынужден с горечью констатировать полную обоснованность негативного отношения иностранцев к русскоговорящему сегменту человечества.
     Однако на момент описываемых здесь событий всё было ещё не настолько трагично, как сейчас. Только-только «приказали долго жить» приснопамятные ОВИРы, надёжным заслоном стоявшие на пути распространения советского менталитета, вместе с его носителями, по всей поверхности нашей многострадальной планеты. Соответственно, не успел ещё окончательно  выветриться из сознания добропорядочных иностранцев десятилетиями создаваемый коммунистической пропагандой образ советского человека, как идеала честности, порядочности, гуманизма и врождённой интеллигентности. Потому и процедура получения виз была в те далёкие времена ещё вполне демократичной.
     В общем, спустя всего пару недель, безо всякого «гемора» со справками о наличии недвижимости, банковских счетов, рокфеллеровских зарплат и прочих гарантов воссоединения с родиной, я уже был счастливым обладателем пропуска в иную реальность. Пропуск этот переливался маленькими радугами голографической вставки, и назывался просто, но величественно: «Шенгенская виза». Наварилось на нём, понятно, отнюдь не только посольство родины Бонапарта и Жанны д;Арк («шенген» получился французским). Доход она принесла бог знает какому количеству посреднических турагентств. В результате конечная стоимость продукта заставляла кровяное давление подниматься до недопустимых величин, а сердце – выдавать пугающие экстрасистолы.
     Однако как ни крути, а игра стоила свеч…

14.

     Полузасыпанные снегом колдобины на перроне немилосердно встряхивают видавшую виды детскую коляску. Но маленькая дочка, видимо проникнувшись серьёзностью момента, мужественно переносит неприятную тряску и лишь удивлённо таращит на мир свои глазёнки. Что необычно – даже не пытается реветь, выказывая этому миру свою врождённую к нему антипатию.
     Навстречу, словно игрушечный железнодорожный состав, проплывает тракторёнок с почтовыми тележками. Тележки полупустые. Около одного из привокзальных ларьков несколько человек увлечённо молотят друг друга. Стоящий чуть поодаль милиционер деликатно отворачивается. Всё его внимание поглощено неопределённого цвета стеной старого депо, возвышающегося по другую от вокзала сторону путей. Взгляд милиционера стыдливо-мечтателен.
     Пёстрая цветовая гамма и многообразие форм перемещающегося во всех направлениях багажа разительно контрастирует с одинаково сосредоточенно–угрюмым и пугающе мрачным выражением лиц владеющих им пассажиров. Много позже мне откроется, что именно по этой неизбывной скорби в глазах, каждом движении и жесте, безошибочно узнают друг друга русские люди в любых, даже самых отдалённых, уголках земного шара. Который, вполне вероятно, есть всего лишь глобус, украшающий кабинет какого-нибудь там Бога, или иной непонятной сущности.
     Вагон, коему выпала честь стать моим временным пристанищем на ближайшие сутки, вознамерился прибыть в город – герой Москву раньше других, прицепившись сразу за паровозом. Оно, конечно, может и хорошо, но оборотная сторона медали - необходимость тащиться в самый дальний конец перрона.
     В числе провожающих: мама, супруга, ну и упомянутый уже продолжатель моей генетической линии. Последние наставления, обнимания, и вот уже пространство за вагонным окном, дёрнувшись, как будто в предсмертной судороге, сначала медленно, а затем всё ускоряясь и ускоряясь, начинает уплывать в заиндевевшее прошлое. То прошлое, из которого я любыми путями должен, просто обязан вытащить не только себя. Я обязан спасти дорогих мне людей. Людей, которые всегда были, есть и, безусловно, будут для меня именно тем, что как раз и принято называть, обычно, лицемерно-пафосным словом Родина. Потому как всем, что я имею в этой жизни и даже тем, что ещё, возможно, буду иметь, я обязан исключительно ей – своей персональной Родине, которую никогда и ни за что не предам…               
      








Часть II
Изнанка «Четвёртого Рейха».

1.

     Со словом «Москва» у каждого русскоговорящего человека обязательно связан целый комплекс своих собственных ассоциативных представлений. Сформирован таковой под влиянием огромных объёмов различной и, как правило, совершенно противоречивой информации. Я тоже не исключение. Однако тот образ Москвы, который существовал в моей голове благодаря стараниям СМИ и отрывочным детским воспоминаниям, разительно контрастировал с Москвой настоящей. Реальность, открывшаяся моему восприятию сразу по сошествию на ничуть не менее загаженный, чем в родном захолустье перрон, была пугающей и убогой.
     Как вы думаете: сколько раз человек, обладающий абсолютно славянской внешностью, может подвергнуться проверке документов, а иногда и банальному «шмону» по сумке и карманам, в столице его собственной, так называемой, родины за период времени, необходимый для перемещения от дверей железнодорожного вагона до дверей метрополитеновской «электрички»? Ни одному иностранцу данный вопрос «на засыпку» не по зубам. Правильный ответ: четырежды! Конечно, кто-то может сослаться на необходимость борьбы с терроризмом, бандитизмом или ещё каким-нибудь идиотизмом. Однако на мой, понятно, сугубо дилетантский взгляд, борьба у нас ведётся отнюдь не против кого-либо или чего-либо, а сугубо и исключительно – за.
     А именно – за неуклонное повышение уровня материального благосостояния сотрудников всевозможных, зачастую даже не пытающихся казаться правоохранительными, органов. Как единственного оплота нашей сверхдемократической власти. Каждый раз, когда после подобной проверки глаза очередного проверяющего наполнялись вселенской скорбью, я испытывал к нему неподдельное сочувствие. Меня буквально жгло сознание собственной вины за то, что я нахожусь здесь менее разрешённых трёх суток. Ввиду чего не имею никаких законных оснований для пополнения бюджета откровенно нуждающихся милиционеров.
     С огромным трудом преодолев разъедающий меня стыд за так и не оказанное вспомоществование родной милиции, я попутно преодолел и несколько метроостановок до Белорусского вокзала. Именно от него, как вы знаете, отходит состав «Москва-Кёльн». До сих пор не пойму, зачем мне понадобился тогда столь огромный временной зазор между поездами. То ли я перестраховывался, на случай возможной задержки по пути в Москву… то ли просто не было других подходящих вариантов… Не помню!.. Важен итоговый результат – почти шестнадцать часов свободного времени. И необходимость себя хоть чем-то на это время занять. Определив сумку дожидаться меня в камере хранения, я отправляюсь на променад. 
    
     Что обычно в первую очередь привлекает любого туриста, волею судеб оказавшегося в главном городе этой, некогда великой, страны? Разумеется, её «лобное место». Её, можно сказать, аутентичный символ – Красная площадь. Каждому хочется «прикоснуться к истории», вживую увидеть то, что он имеет возможность каждодневно лицезреть сквозь экраны электронно-лучевых, плазменных, LCD и ещё бог знает каких «мозгозасирателей». И хотя во времена пионерского детства мне не раз тут доводилось бывать, ноги всё равно понесли меня на круглосуточно загорающий в сиянии рубиновых звёзд сакральный пустырь.
     Не один я, наверное, хоть раз в жизни задавался вопросом: «Что бы сейчас сказал дедушка Ленин, доведись ему, стараниями, например, Юрия Лонго или ещё какого-нибудь Грабового, выползти из своего уютного мавзолея на свежий воздух?» Скорее всего, посмотрев на то, во что умудрились превратить страну потомки построивших её рабочих и крестьян, он предпочёл бы побыстрей вернуться обратно и наглухо замуроваться изнутри.
     Терзаемый столь невесёлыми мыслями, я медленно брёл по направлению к самому известному универсальному магазину в стране, перебирая в уме различные способы уничтожения свободного времени.
  -  Сфотографироваться не желаете?  –  вынырнул откуда-то сбоку мужчина с парой довольно внушительных фотоаппаратов, болтающихся на шее.  -  На память о пребывании в столице. Совсем не дорого…
  -  Нет, извините. Если бы можно было сфотографироваться для того, чтобы напрочь избавиться от любых воспоминаний о России вообще и об её столице, в частности…  –  я бы с удовольствием.
     Смерив меня слегка оторопевшим взглядом, предприимчивый фотограф предпочёл не ввязываться в дальнейшую дискуссию и с выражением явного сожаления на лице ретировался.
    
     ГУМ моего детства пах дефицитной в те времена (но зато наверняка настоящей) «Пепси–колой», козинаками и надеждой на то, что каникулы никогда не закончатся. А может и не пах. Может просто ассоциировался с этими вещами, кто его знает?..
     Теперешний - ассоциировался исключительно с деньгами. Ими же он и пахнул, несмотря на общеизвестную поговорку об отсутствии запаха у платёжных средств. Даже не просто пахнул – вонял - огромными, сумашедшими деньгами. Простенький набор носовых платков, который я сдуру сунулся было приобрести, дабы хоть чем-нибудь порадовать свой хронический насморк, тянул на пару – тройку месячных зарплат рядового российского врача. Или не тянул. Потому что врачей, как таковых, на просторах СНГ давно уже не осталось. Как, собственно, и медицины, в общепринятом понимании этого слова. Вся она как-то незаметно выродилась в полу-шарлатанский бизнес, основанный на элементах медицинской символики.
     Ну да, как говорится: не судите, может и самим в итоге не очень много дадут…
     Наматывая километры между нескончаемых витрин Грандиозного Утилитарного Музея, я как от приведений шарахался от астрономических ценников, повергающих в депрессию своим недосягаемым величием. При всём при том, очень уж не хотелось уходить из этого царства провоцирующего великолепия не солоно хлебавши. Без единой, то есть покупки. Маркетологи, мерчендайзеры и разные прочие хренологи тут явно постарались на славу.
     Решение проблемы несовместимости персистирующего желания и обливающихся слезами возможностей всё же нашлось. Подсказал его ни кто иной, как собственный, всё более настойчиво напоминающий о себе, желудок.
     На первом этаже этого учреждения бывшей советской, а ныне, несомненно, антисоветской торговли развращали народ всевозможными гастрономическими изысками бесчисленные заведения общепита. Цены в них, конечно, тоже были ориентированы отнюдь не на представителей рабочего класса и трудовой интеллигенции. Однако непоколебимая уверенность в том, что русские деньги больше мне в этой жизни никогда не понадобятся, заставила-таки пойти на поистине отчаянный шаг и заказать себе «осетрину на шпажках».
     Вряд ли бы мне поверили, начни я убеждать кого-либо в том, что «осетрину на шпажках» можно есть всухомятку. Всухомятку вообще идёт только мороженое. И то исключительно в детстве. Потому как в более зрелом возрасте то же мороженое куда приятней употребить, например, вприкуску (или лучше сказать – вприпивку?) с коньячком или ликёром.
     Что же касается выбранного мною кулинарного шедевра, наслаждаться им возможно лишь под свеженькое, обязательно светлое и конечно же в достаточной степени (но не слишком!) охлаждённое пиво. Кое-кто из особо продвинутых гурманов (чует моё сердце) начнёт тут же голословно утверждать о недопустимости употребления с рыбными блюдами ничего кроме сухого белого вина. Ни в коем случае не верьте! Пиво, пиво и только пиво! Именно оно является в подобных, весьма нередко встречающихся, ситуациях своего рода «препаратом выбора».
     В те допотопные времена, рекламному слогану «Кто идёт за Клинским» ещё только предстояло стать дежурной присказкой для представителей всех поколений – от подрастающего до увядающего. Однако сам напиток, названный то ли в честь подмосковного городка Клин, то ли с целью ненавязчиво напомнить гражданам простую истину «Клин клином вышибают» (имея своей подоплёкой конечно же знаменитый воландовский принцип: «Лечить подобное подобным»); в общем, сам объект будущей всенароднолюбимой рекламы уже начинал потихоньку своё победоносное шествие по стране. И начинал, как водится, со столицы.
     Всё новое – это всего лишь слегка по-другому преподнесённое старое. Скажем, любое пиво – оно и в Африке пиво. И никаких других ингредиентов, кроме солода, хмеля и воды, содержаться в нём не должно по определению. А, следовательно, как ты его не называй - на выходе всё равно получается практически идентичная по химическому составу и потребительским качествам субстанция. Тем не менее именно из-за тогдашней новизны незамысловатого названия пиву «Клинское» и выпало составить достойную компанию уже упомянутой «осетрине на шпажках».
     Поистине волшебное преображение субъективного мировосприятия не заставило себя долго ждать. Всего лишь после трёх пол-литровых ёмкостей «Клинского» всё вокруг затеяло приобретать ранее не свойственные ему черты надлежащей правильности и сбалансированности. Лица питающихся по соседству людей стали гораздо симпатичнее, а вторая порция осетрины – значительно вкуснее предыдущей. Дабы закрепить полученный эффект, после непродолжительного размышления заказываю себе ещё парочку доз любимого напитка.
     Но как бы там ни было, всё хорошее просто обязано рано или поздно заканчиваться. Особенно если это не что-либо абстрактно хорошее, а вполне конкретное пиво. 
    
     Пешеходные прогулки по любимой столице дело, надо признать, в определённом смысле нелёгкое и конечно же далеко не безопасное. Нет, само по себе перемещение по фактически идеально ровным поверхностям тротуаров и проезжих частей никаких особых затруднений не вызывает. Сравнивая одно лишь состояние дорог в Москве и на всей остальной российской территории, отчётливо понимаешь, почему Москву во все времена называли «государством в государстве». Проблема в другом. Приходится, как профессиональному шпиону, постоянно отслеживать ситуацию в радиусе нескольких десятков метров. Встреча с повсеместно снующими гопниками в милицейской форме, даже без учёта умеренного перегара, чревата крайне негативными последствиями.
     Захотелось вдруг сходить в кино. В нашем городке большинство кинотеатров давно не функционировало по своему прямому назначению. Оставшиеся же по большей части игнорировались населением, ввиду несогласия с прейскурантом на непосредственное приобщение к важнейшему из искусств. Но те расценки, которые открылись моему взору в первом же попавшемся на пути столичном кинотеатре, заставили меня пересмотреть все свои представления о дороговизне, как таковой.   
     При всём при том, что самое удивительное, московские цены на основные разновидности, к примеру, пива «Балтика» отнюдь не входили в сколь либо существенный диссонанс с ценами на аналогичный товар в любом российском захолустье. И это несмотря на издевательскую разницу в доходах. В конечном итоге именно этот фактор, вкупе с наличием значительных излишков свободного времени, и определил весь дальнейший распорядок действий по утилизации последнего.

     Растёкшийся по широким проспектам и узким переулкам скоропостижный декабрьский вечер искрился разноцветными огнями витрин и несметным количеством фар автомобильных потоков. Ноги «на автомате» несли меня вдоль каких-то улиц и площадей, тоннелей и эстакад, памятников и заборов. Надёжно укрытое от суровой реальности плотным алкогольным «одеялом» сознание пребывало в незыблемой гармонии с окружающим миром, равно как и со своим собственным бренным вместилищем. 
 
     Справа по курсу, словно фантом мечты, возник остеклённый фасад бутика «Часы». Всю свою жизнь я восхищался лишь двумя разновидностями материальных объектов: автомобилями и наручными часами. Особенно часами, сравнимыми с автомобилями по цене. Чуть ли не вплотную прилипнув к витринному стеклу, как зачарованный рассматривал я представителей лучших мировых брендов. Многие из них купались в некоем подобии мерцающих подсветкой аквариумов, словно диковинные экзотические рыбы. Усиливая эффект, толщу воды периодически вспарывали гирлянды воздушных пузырьков. Должно быть, подобным образом потенциальных покупателей пытались убедить в бескомпромиссной гидрофильности предлагаемого товара.
     С горечью поглядев на извлечённую из кармана китайскую электронную хрень со сломанным браслетом (часами называться не достойную в принципе), я вздохнул, сверил показатели текущего времени и шагнул из освещённого витриной асфальтового квадрата во тьму. Бороздить необъятные просторы столицы предстояло еще достаточно долго… 

     Следующий фрагмент отрывочных воспоминаний вобрал в себя переполненный зал какой-то «рабочее–крестьянской» пивнушки: желтоватый полумрак, клубы табачного дыма, привычные пол-литровые банки вместо «цивильных» кружек, грязные, липкие столы.
  -  Вот ты посмотри… Сколько всего было в стране… Ик… А что сейчас?!  -  пытается развить ускользающую мысль еле удерживающий тщедушное тело в состоянии статического равновесия мужичонка, обращаясь то ли ко мне, то ли к своей ополовиненной «стеклотаре».  –  Въёбывали, как пр…оклятые… Ик… Всю жизнь… Въ…ёбывали…
     Мысль упорно не желает развиваться, и мой сосед по столику, смачно высморкавшись на пол, долго вытирает испачканные пальцы о свой засаленный пуховик цвета похмельной мочи.
     Практически идентичные по цвету с его курткой сугробы (что вполне объяснимо с физиологической точки зрения) окаймляют весь «питейный» павильон по периметру. Помимо сугубо абстракционистских узоров, снежный покров украшают местами настоящие шедевры живописцев от мочеиспускания. Например, прямо посреди узкой тропинки, протоптанной до «пивняка» от остановки общественного транспорта, кто-то изобразил, посредством переработанной собственным организмом жидкости, вполне себе симпатичного чебурашку.
     Прежде чем выбраться на проезжую часть, я решаю внести, так сказать, свежую струю (причём, в самом буквальном смысле этого слова) в придание окончательной художественной завершённости простирающемуся вокруг урбанистическо-уринистическому пейзажу. И лишь после этого приступаю к поимке таксомотора.

2.

     Пространство вокруг странным образом вздрагивало и пульсировало. Его трёхмерность почему-то совсем не представлялась аксиоматичной. По крайней мере, в этом пространстве я мог двигаться не вовне, а как бы внутрь собственной личности. Прорубаясь сквозь заросли мыслей и на ощупь находя тропу в трясине воспоминаний. Время текло не из прошлого в будущее, а из настоящего в разные стороны. Где-то во всех этих внетемпоральных и внепространственных закоулках я обязательного должен был отыскать самого; истинного себя.
     Не себя, как совокупность определённым образом скомпонованных биологических тканей и неких, протекающих в них, электрохимических процессов. Но ту минимальную структурную единицу сознания, без которой не существовало бы в этой вселенной моего самоидентифицирующегося «Я».
     Казалось, ещё совсем немного, ещё пара–тройка незначительных волевых усилий и мне, наконец, удастся понять, удастся до конца постигнуть свою собственную сущность. Своё предназначение в неотделимой от меня реальности и надлежащее место в ней.
  -  Нет у тебя никакой сущности,  -  заявляет, внезапно, одна из многочисленных составляющих меня,  –  есть только нейроны мозга и снующие по ним электрические импульсы.
  -  А как же божественное начало человека?  –  пытаюсь я с ней не согласиться.  -  Как же его высшее предназначение?!
  -  Единственное предназначение любого человека – стать, в уготованное ему время, обедом для червей. По сути, человек – это, своего рода, ходячая консерва… и не более того.  –  Категорически заявляет то ли уже принимавшая участие в беседе личностная подструктура, то ли вообще свежеобразованная, за счёт не встречавшихся ранее маршрутов движения электрического заряда по аксонам и дендритам.
  -  Где же всё-таки граница между человеческой единицей, как осознающей себя и окружающую среду субстанцией и простым нагромождением материи? В клетках головного мозга? Во внутриклеточных структурах? Где же эта граница?! Ведь должна же быть какая-то граница?! Граница всегда должна быть! Граница должна определяться!! Граница – это основное!!!  –  не унимается самая упрямая и дотошная «умообразующая» нейронная цепь…

  -  Граница скоро, молодой человек. Просыпайтесь. Скоро польская граница…  -  довольно приятный голос аккуратно трясущей меня за плечо женщины окончательно возвращает к тому, что англоязычные представители человечества именуют весьма уместным в моей ситуации словосочетанием Grim Reality.

     Оглядевшись, первым делом, по сторонам, я, не без некоторого удивления, обнаружил себя находящимся внутри непонятного пенала, причём почти под самым его потолком. Поразительно догадливый мозг тут же идентифицировал помещение как купе международного вагона. Помещение слегка потряхивало и покачивало. Было оно непривычно узким, а все спальные места располагались совсем «не по-российски»: с одной стороны. Напротив них, в углу между стенкой и окном, дислоцировалось нечто похожее на гибрид стола с умывальником. Именно этим продуктом межвидового скрещивания оно впоследствии  и оказалось.
     Выпростав из-под одеяла сначала верхние, а затем и остальные конечности, я попытался сесть. Насколько это, конечно, позволяла чуть ли не интимная близость потолочной обшивки. Первое, с чем довелось столкнулся во вновь обретённом реальном мире, был резкий, непередаваемо отвратительный запах. Существенное искажение восприятия, обусловленное посталкогольной интоксикацией организма, не помешало тут же установить предполагаемый источник «обонятельного апокалипсиса». Тень подозрения накрыла своим мрачным крылом нестиранные с момента покидания родных пенатов собственные носки. Впрочем, комплексовать по данному поводу было не продуктивно. В конце концов, то, что подумают о нас окружающие, для нас важно лишь постольку, поскольку это оказывает влияние на нашу самооценку. И если человек способен без посторонней помощи поддерживать оную на достаточно высоком уровне, мнения кого-либо ещё ему должны быть глубоко безразличны.
 
     Наскоро утешив себя эгоистическими рассуждениями, спрыгиваю на устилающий пол зелёный с жёлтыми полосками коврик и принимаюсь за поиски обуви.

     Две мои соседки по купе приблизительно одинакового возраста. С позиции моих тогдашних двадцати шести – практически предпенсионного. Хотя, возможно, во времена Оноре де Бальзака люди как раз и выходили на заслуженный отдых по достижении именно таких лет.
  -  Доброе утро,  -  произношу я, с трудом контролируя собственную артикуляцию, вспомнив, наконец, о хороших манерах.
  -  Доброе, доброе… Хотя, судя по вашему виду, скорее наоборот,  -  вступает в диалог одна из попутчиц, одновременно занимаясь сервировкой опущенной крышки столоумывальника.
     Её тонкий прямой нос удачно гармонирует с идеальным овалом лица, густыми бровями и чуть заметными, при улыбке, ямочками на щеках. А без сардонической улыбки на меня, в таком состоянии, смотреть затруднительно.
  -  Вы случайно не помните, куда я мог вчера положить свою сумку?  –  лёгкий налёт абсурдности в вопросе невольно заставляет меня испытывать некоторое смущение.
  -  Вы вчера её вообще никуда не могли положить,  -  ответ принадлежит второй представительнице прекрасного пола.  –  Вчера вы еле смогли положить самого себя. И то не без посторонней помощи.
     Огненно-рыжие волосы и россыпь веснушек. Сами черты лица этой женщины как-бы теряются на столь красочном фоне. Совершенно не желая откладываться в памяти.       
     К счастью, координаты сумки, как выяснилось, полностью совпадают с местоположением её владельца. Заботливые коллеги по путешествию водрузили мой «баул» на багажную полку.
     Перво-наперво, неплохо бы посетить туалет. Досадно, но дверь, отделяющая наше купе от внешнего мира, по какой-то причине упорно не желает меня в этот мир выпускать.
  -  Она не сдвигается. Открывайте от себя, наружу,  -  раздаётся за спиной весьма актуальная рекомендация.
     Последовав мудрому совету, я извлекаюсь, наконец, в устланный таким же напольным покрытием, как и наше купе, вагонный коридор. В процессе выполнения мною данного манёвра, проходящему по коридору мужчине едва удаётся избежать неминуемой инвалидизации, ловко увернувшись от распахивающейся двери.         
    
     Новая головоломка подстерегала меня там, где меньше всего хочется напрягать мозги, ввиду, наверное, того, что напрягать приходится анатомически противоположную часть туловища. К чему я сперва и приступил, убедившись предварительно в наличии достаточного количества туалетной бумаги.
     Предаваясь размышлениям о смысле жизни, я едва опять не заснул. Однако в последний момент равновесие удалось удержать.
     Настала пора переходить к водным процедурам. Кран, горделиво возвышающийся над раковиной, был одинок, как человечество во Вселенной (с точки зрения закоренелых скептиков, напрочь отрицающих существование НЛО). В том смысле, что какие-либо сопряжённые с краном механизмы, призванные тем или иным способом инициировать водоотделение, начисто отсутствовали. Отсутствовали также и любые таблички с инструкциями. Допускаю, что виновником этого недоразумения являлись отнюдь не вагоностроители, и что априорно «мануал» наличествовал, пока не присоединился к коллекции достопримечательностей какого-нибудь моего соотечественника. Как бы то ни было, извечный русский вопрос: «Кто виноват?» в конечном итоге всё равно трансформируется в не менее традиционный вопрос: «Что делать?» 
     Первая мысль, посетившая мою не совсем здоровую на описываемый момент голову, была о фотоэлементах. Какому-нибудь стороннему наблюдателю разнообразные шаманские пассы руками в зоне гипотетических мест их (фотоэлементов) локализации наверняка показались бы заклинанием духов раковины. Вода не лилась. Помощи ждать было не;откуда.
     Многочисленные эксперименты на разных зверьках доказали, что рано или поздно каждый из них отыскивает взаимосвязь между определённым рычажком в клетке и происходящими изменениями в его зверьковой судьбе. Будучи довольно сообразительным представителем животного мира, я также достаточно быстро установил, что при нажатии на совершенно  неприметную кнопочку, вделанную в стену на приличном удалении от самого; крана, вода из него всё-таки появляется.
     Казалось бы, можно обрадоваться совершённому открытию и с лёгким сердцем воспользоваться принесёнными им плодами. Но то, что представляется легко выполнимым на первый взгляд, не всегда таковым в действительности и является. К тому моменту, когда обе моих руки были намылены, процесс истечения воды из крана давным-давно завершился. Попытка нажимать кнопку локтем успехов не возымела, так как гадское устройство было вделано в стену практически заподлицо. Пришлось нажимать намыленными руками. Когда же я вознамерился вымыть лицо, предварительно его, естественно, также намылив, оказалось, что попадать по проклятой кнопке мало того что намыленными руками, так ещё и с закрытыми глазами – не просто неудобно, а воистину требует недюжинных экстрасенсорных способностей.

     Конец моим развлечениям положил вежливый стук в дверь. Проводник настойчиво требовал освободить помещение.
     Приближалась граница. Граница между двумя вселенными, двумя цивилизациями и мировоззрениями. Заслон, охраняющий здравомыслящий мир от проникновения в него носителей неизвестных пока науке инфекционных агентов, вызывающих превращение человека в раба, в побуждаемую только животными инстинктами, напуганную до; смерти, и от этого неуправляемо агрессивную, скотину. Прекрасно осознавая факт своей инфицированности этой, не фиксируемой никакими микроскопами, заразой, я больше всего на свете хотел во что бы то ни стало от неё излечиться. А действительно сильное желание, как грезилось мне во времена наивной юности, является универсальной отмычкой ко всем закрытым дверям потенциальных возможностей…

3.

     Вопреки ожиданиям, сам процесс преодоления рубежа, за которым, ещё по советским поверьям, и солнце ярче, и трава зеленее, никакого особого душевного трепета во мне не инициировал. Длительная стоянка в Бресте, польские пограничники, прекрасно владеющие русским и английским языками, аттракцион по замене колёсных пар. Вот, пожалуй, и всё, что сохранила замученная алкоголем память.
     Разве что стоит ещё помянуть необычайно вкусные, дешевые картофельные оладьи, под не совсем благозвучным, для моего уха, названием «драники». Продавали их у вагонов, во время стоянки в Бресте, разновозрастные тётеньки. Закутанные в одинаковые шерстяные платки, все они казались единоутробными сёстрами. Но когда мои, покрасневшие от пьянки, глаза встречались с их тоскливо-просящими взглядами, ассоциации возникали уже скорее не с близкими родственниками, а с заключёнными одного лагерного отряда.

     Отмеряя километры, даже стучащих как-то по-особому, «забугорных» рельсов, поезд побежал по просторам некогда почти социалистической, а ныне старательно отмежевывающейся от своего недавнего прошлого, Польши. Женщины в купе с аппетитом поглощали купленные на границе съестные припасы, хлебосольно пригласив меня вливаться в процесс. Справедливо посчитав, что некорректно будет не внести посильный вклад, я попросил коллектив немного обождать и выдвинулся на поиски вагона-ресторана.
     Удивила интересная конструкция межвагонных дверей. Достаточно оказалось лёгкого усилия, приложенного к дверной ручке, для того чтобы двери сами по себе, с лёгким шипением, начали совершать вменённую им в обязанность процедуру.   
     Ассортимент товаров в вагоне-ресторане оставлял желать лучшего даже по меркам заштатной рюмочной, затерявшейся где-нибудь на задворках «пролетарского» района. По крайней мере, из всего огромного количества существующих на нашей грешной земле коньяков, на витрине сиротливо ютился один-единственный – «Московский». От названия за версту несло полным отсутствием фантазии у виноделов и маркетологов. От самого коньяка несло небезызвестными кровососущими насекомыми.
     Впрочем, и такому, достаточно спорному по качеству, напитку довольно легко удалось растопить лёд отчуждённости и привнести в наше купе здоровый дух межличностной и межполовой заинтересованности. Дальнейшее общение потекло уже в совершенно ином русле. Все рассказывали друг другу анекдоты, жаловались на жизнь и делились самыми сокровенными планами на ближайшую и отдалённую перспективу.
     Девушки (а воспринимались они теперь исключительно в таковом молодёжном статусе, ибо алкоголь обладает чудодейственным свойством нивелировать любой возрастной дисбаланс) рассказали, что направляются в Германию погостить у друзей, успевших обосноваться там в тот короткий временной промежуток, когда из совдепии уже начинали потихонечку выпускать, а в нормальных странах пока ещё принимали. Поведанные мною собственные намерения были встречены если и не с безоговорочным одобрением, то, по крайней мере, с ненаигранным пониманием.
     Коньяк заканчивался несколько раз.
     Лишь однажды наша коммуникативная идиллия была нарушена совершенно бестактными пограничниками. Произошло это на рубеже Польши с Германией. Причём, особенно противными показали себя стражи границы именно с немецкой стороны. Помимо сверхподозрительной проверки документов, они заставили меня продемонстрировать всю имеющуюся наличность. Состоявшую большей частью из нескольких долларовых сотен, меньшей – из пары двадцатимарковых купюр. Вместилищем для моих капиталов служил старый, заштопанный (но при этом, разумеется, выстиранный) носок. Столь экстравагантный бумажник не смог не вызвать у присутствующих при его вынужденной демонстрации хорошо скрываемого удивления.   

     К Ганноверу, выбранному мною в качестве финальной точки маршрута, поезд подходил, нащупывая в рассекаемом локомотивом воздухе призрачную границу между уходящей с трудовой вахты ночью и едва нарождающимся из лона сверхфертильного времени многообещающим утром. Мои соседки по купе не спали, хотя ехать им было ещё до самого Кёльна.

     Я всегда полагал, что душа способна пребывать в истинной гармонии с окружающим миром лишь в краткий миг поистине любовного свидания с хорошим, высококачественным алкоголем. Ну, или, на худой конец, с не совсем высококачественным. Главное, чтобы без примесей метанола и прочих экстремальных ингредиентов. В коньяке «Московский» ничего такого, по счастью, не обнаружилось. Что и не замедлило самым позитивным образом сказаться на развитии нашей,  неторопливо струящейся, беседы и общем эмоциональном настрое её участников.
  -  Всё-таки я считаю, что человек должен искать себе применение там, где он родился,  –  пытается несколько поколебать мою уверенность обладательница причёски более спокойных тонов.  –  Не зря же существует в народе соответствующая поговорка. Народ, он просто так ничего не придумает…
  -  Только практика может выступать окончательным критерием истины,  -  отвечаю я, начиная одновременно потихонечку собираться на выход.  –  Жизнь, она всё расставит на свои места. Посмотрим… В любом разе, очень приятно было с вами обеими пообщаться.
     Уже от дверей купе я, повинуясь магическому влиянию внезапно возникших в голове строк, порывисто возвращаюсь к нашему, притворившемуся на время столиком, сантехническому прибору. Сдвигаю в сторону имевшие некогда пищевой характер воспоминания о хорошо проведённом времени и прошу одолжить мне что-нибудь из письменных принадлежностей.
     Когда минут через двадцать я выхожу на пустынный, как Саха;ра перрон, на столешнице среди объедков остаётся лежать мой прощальный презент девчонкам – тетрадный листок с несколькими, второпях нацарапанными, четверостишьями:

Мелькает даль, сливаясь в километры
За стылым и запачканным окном.
Моря и горы, и дожди, и ветры
Сквозь все преграды за мечтой идём

Упорно ищем что-то, но не можем
Найти того, что в мире просто нет,
Но от того оно для нас ещё дороже
Вопрос не зная, знаем мы ответ…

Цепляемся за каждое мгновенье
Впустую тратя целые года
Идя вперёд без страха и сомненья
В итоге попадаем в никуда

Кого-то любим, что-то ненавидим
А может всё как раз наоборот?
За мелочами главного не видим
А жизнь, как поезд, всё быстрей идёт

И вот уж миновали все вокзалы
Всё ближе он – последних рельсов стык
У всех у нас различные начала,
Но лишь один для всех в конце тупик

Как хочется порой остановиться
На жизнь свою взглянув со стороны
И хоть на миг в то детство возвратиться,
Где видеть мы могли цветные сны

Но набирает поезд обороты
Идя сквозь расстоянья и века
Кто знает, что нас ждёт за поворотом?
Не повернув, не выяснить никак...
               
4.

     Сравнение явившегося моему взору перрона с Сахарой отнюдь не преследовало целью ввести в повествование красивый речевой оборот. Вокруг действительно простиралась самая настоящая пустыня. Не хватало только песка, миражей и верблюдов. Впрочем, на роль предпоследних в этом списке вполне могла бы претендовать пожилая чета, сошедшая с того же поезда, через пару вагонов от меня, и практически моментально «растворившаяся» где-то под землёй. С верблюдами, по крайней мере в их человеческой инкарнации, всё оказалось тоже в порядке.
     Не успел я то;лком осмотреться по сторонам, как около меня, словно чёртик из табакерки, возник персонаж в добротной кожаной куртке и с характе;рной славянской наружностью.
  -  Здравствуйте,  -  проявил персонаж, по-видимому, с огромным трудом осваиваемую им вежливость.  –  Мы представляем здесь одну из организованных молодёжных группировок, действующих на территории Германии и Польши.
     То, что вместо формулировки «преступных», он употребил куда более нейтральный термин «молодёжных», никого ввести в заблуждение, понятно, не могло. Персонаж непроизвольно пытался веерообразно растопыривать все дистальные кистевые фаланги и перманентно плевался под ноги, добавляя себе тем самым сходства с вышеупомянутыми «кораблями пустыни».
  -  В одну из задач нашей организации входит взимание определённого взноса со всех приезжающих из стран СНГ,  -  продолжил свою, определённо хорошо отрепетированную, речь самоназначенный «представитель».
     О том, что попадается в природе такая категория, как непрошеные гости, я знал всегда и даже сам собирался выступить в подобной роли по отношению к государству Германия. Но вот с тем, что бывают непрошенные встречающие, я столкнулся впервые.
     Между тем монолог - а реализовывалось наше общение исключительно в одностороннем формате, ибо от растерянности я не мог скомпилировать в голове ни одной, мало-мальски подходящей к ситуации, фразы - продолжал развиваться по накатанной, по всей видимости, давно и основательно, колее:
  -  Мне бы хотелось взглянуть на вашу таможенную декларацию, для того чтобы определиться с тем, сколько процентов и от какой суммы с вас брать,  -  заученно изрёк затянутый в кожу амбалистый визави, посверкивая парочкой массивных золотых «гаек» на сосискообразных пальцах.
     Поражённый происходящим до глубины души, я автоматически протянул ему декларацию, которую на момент выгрузки из вагона комкал в руке, собираясь отправить в первую попавшуюся урну. Не успел мой соплеменник основательно наморщить лоб, пытаясь, вероятно, разглядеть в декларации знакомые буквы, как у него в кармане что-то мелодично затренькало.
     В те времена в России (по крайней мере, если исключить из неё практически суверенные государства – Москву и Питер) никто ещё и слыхом не слыхивал даже о пейджерах. Мобильные же телефоны считались атрибутами фантастических романов и суровых будней топовых криминальных авторитетов, рангом не ниже мэра, а то и целого губернатора. Один только факт присутствия подобного девайса в кармане обыкновенного раскачанного шпанёныша, поверг меня едва ли не в большее изумление, чем само незапланированное рандеву с сим «осколком» необратимо обандиченной родины.
     Поднеся доселе виданный мною только в телевизоре предмет к своему уху, парень в течение пары-тройки секунд безмолвствовал, затем резко протянул мне обратно декларацию и со словами: «Мы с такой мелочёвки процентов не берём», бесследно растаял так же неожиданно, как до этого и появился. На какое-то мгновенье я даже засомневался: а не является ли всё произошедшее некой разновидностью галлюцинаторных проявлений алкогольного делирия?
     В критический момент сомнений в адекватности собственной психики на помощь пришло буквально выстраданное в своё время высшее медицинское образование. Вспомнив лекции по психиатрии, плюс собственный опыт работы на скорой психиатрической помощи, я успокоился. Поскольку делириозное состояние обычно развивается не ранее, чем на вторые – третьи сутки с момента полного прекращения подпитки организма алкоголем. Так что широкоизвестная в России «белка» здесь была явно не при делах.

     Взгляд, привыкший к тому, что на вменённой мне в качестве единственно возможного ареала обитания родине вокзалы существуют исключительно в «поверхностных» вариантах, беспокойно шарил по сторонам, не находя за что зацепиться. Вокруг простирались только железнодорожные пути, перроны между ними и навесы над всем этим хозяйством. Белесоватый, как секрет простаты, свет фонарей наполнял собою влажный, пугающе чистый европейский воздух. Где-то вдалеке угадывались в темноте силуэты огромного здания. Его редкие прямоугольники освещённых окон казались бортовыми огнями инопланетных кораблей. Впрочем, инопланетным, с точки зрения простого российского обывателя, здесь выглядело абсолютно всё. Очень скоро мне предстояло в том воочию убедиться.
     Справедливо рассудив, что при такой диспозиции единственно возможный путь из точки моего пребывания может вести только вниз, я практически сразу же его и обнаружил. Ступеньки, имеющие приемлемую крутизну, с одного торца вырождались в резиновую ленту специального эскалатора для вещей. Срабатывал последний от непонятно каких датчиков, стоило только поставить на него сумку.
     Оценив по достоинству всю человекофильную гениальность данного буржуйского изобретения, я не успел распахнуть поджидающую путников внизу лестницы стеклянную дверь (т.к. она ловко ускользнула от меня куда-то в сторону) и очутился, наконец, непосредственно в помещении вокзала. Тяжёлая сумка давила ремешком плечо, ненавязчиво напоминая о приоритетности поисков камеры хранения. Однако для начала следовало разменять двадцатимарковую бумажку - внутренние органы вещехранительных автоматов были адаптированы исключительно под металлические платёжные средства. С целью размена я и завернул в первый, подвернувшийся на пути, внутривокзальный торговый павильон.   
  -  Would you change some money for little coins,  -  мой self-learnt english наверняка спровоцировал бы немедленный инфаркт у любого из соплеменников Шекспира и Роберта Фроста.
     Подозревая всё ж таки, что процент англоязычных нэйтивов среди вокзальных торговцев города Ганновера не является статистически значимой величиной, я не особо «парился» по этому вопросу.
     Ответ продавца на все сто процентов подтвердил имеющиеся подозрения:
  -  Що я тоби; заменяю?.. Купляй чогось у ме;нэ, и будэ тэбэ дрибни хгро;ши.
     Озвученное коммерческое предложение подкупало кажущейся простотой и эффективностью решения проблемы. А также какими-то слишком уж украинскими нотками в речи обитателя немецкой глубинки.

     Много копий было переломано на извечной арене борьбы с пьянством и алкоголизмом. Много написано книг и апробировано методик. Казалось бы, враг давным-давно должен быть повержен, захвачен в плен или даже полностью уничтожен. Но не тут-то было. В союзниках у него всегда имеются какие-либо непредвиденные обстоятельства.
     Например, принимаете вы решение вести трезвый и здоровый образ бытия. Всячески настраиваетесь на претворение в жизнь этой грандиозной задумки. Внушаете себе её необходимость и целесообразность. И тут вдруг возникает внезапная и безотлагательная нужда поменять незначительную сумму денег в ближайшем ларьке.
     Менять деньги просто так продавцу, разумеется, не выгодно. Он на то и продавец, чтобы всенепременно вам чего-нибудь да «впарить». Вот здесь то мечтающего о мелкой разменной монете и подстерегает коварный соблазн. Человек предстаёт перед нелёгким выбором из целой когорты совершенно ненужных ему предметов: шоколадки, жвачки, какие-то тошнотворные, даже на вид, конфетки ядовитой раскраски, презервативы, сигареты… Сигареты и так уже присутствуют в сумке в количестве двух, разрешённых к провозу, блоков… Что же остаётся, так сказать, в сухом остатке? А остаётся, хотим мы того или не хотим, только оно. Пиво. Идеально подходящее по цене для разменных действий, а главное (в отличие от всякой шоколадно-конфетной ерунды), практически не имеющее противопоказаний даже для самых жестоких аллергиков. Ну и приторного, до омерзительности, вкуса.
     Вот так наши самые благие начинания в этой жизни и разбиваются о беспощадную реальность, во всех её нелицеприятных проявлениях.
     Думаю, излишним будет акцентировать внимание читателей на том, с помощью какой именно разновидности пенного напитка моя бумажная двадцатка претерпела, в конечном итоге, процесс своей конвертации. Тем более что за давностью лет извлечь подобные детали из глубин капризной памяти не смог бы, наверное, даже опытный гипнотизёр.

     По привокзальной площади лениво полз, слегка позвякивая на рельсовых стыках, трамвай. Стайки птиц толкались на брусчатке, выстилающей всё вокруг вместо традиционного для России асфальта. Воздух наполняла непонятная водянистая взвесь: нечто среднее между моросящей «амжачкой» и обыкновенным туманом. Несмотря на зиму, давно вступившую в свои законные права, снег здесь был явно в серьёзном дефиците.
     Сумка, найдя временное пристанище в недрах вокзала, истощила при этом и без того убогий финансовый резерв. Зато теперь вместо багажа меня отягощала лишь привычная неуверенность в собственных силах, закономерно порождающая неуверенность в успехе задуманного.
     Операция «эмиграция» выходила на финишную прямую.
     Оставались сущие пустяки: отыскать упомянутый в газетной статье отель Holiday Inn и территориально привязанный к нему лагерь для тех, кому собственная родина не пожелала стать даже мачехой. Не говоря уже о том, чтобы выступить в роли единокровной родительницы.

5.

  -  Excuse me…  -  редкие прохожие испуганно вздрагивали при одних только робких попытках с ними  заговорить.  –  …Where is the hotel Holiday Inn?..
     Их, слегка неадекватная, реакция была вполне объяснима. Достаточно лишь представить себя со стороны. Взглянуть, так сказать, на свою бренную оболочку глазами рафинированных фрау и чопорных герров… Мало кого воодушевила бы перспектива общения с небритым похмельным детиной почти двухметрового роста. В промокшей насквозь норковой шапке, кожаной куртке (являющейся по здешним, отнюдь не беспочвенным, поверьям спецодеждой русских бандитов), да ещё и в условиях отсутствия сколь либо ощутимого людского трафика вокруг.
     Предпочитая не ввязываться в диалог, прохожие отрицательно качали верхней оконечностью туловища и, не сбавляя скорости, спешили раствориться в промозглой мороси, наверняка думая обо мне по-немецки всякие нехорошие вещи. Им было совершенно невдомёк, что в душе я очень хороший и добрый, а внешность зачастую не просто обманчива, а откровенно и беззастенчиво лжива.
     Отчаявшись получить необходимую информацию посредством вербальных контактов с местным населением, я просто бродил по улицам, в надежде рано или поздно обнаружить искомый отель.
     С ошеломлением папуаса, впервые покинувшего родные джунгли, рассматривал я сверкающие россыпями разноцветных огней витрины ещё не торгующих в столь ранний час магазинов. Вгоняло меня в лёгкий транс отнюдь не изобилие экспонирующихся товаров. Товаров нынче полно и на просторах нашего, далёкого от Центральной Америки, «Гондураса». Были бы «ти;ти-ми;ти». Впрочем, ничего настоящего и реально качественного в стране «черкизонов» и АВТОВАЗа неосуществимо купить даже за очень большие деньги. Ну, да речь не об этом. 
     Поражало то, что витрины были абсолютно стеклянные! Причём без намёка на какие-либо решётки, рольставни или же выложенную изнутри глухую кирпичную кладку. И никто при этом даже не пытался их разбить, с целью приватизировать что-нибудь полезное в хозяйстве! Потрясающе ленивый и безинициативный народ!!! У нас бы всё это «безобразие» не простояло и пары часов.
     Сверхъестественная чистота улиц наводила на мысль о проживании здесь каких-то неодушевлённых роботов, а не обычных людей из плоти и крови. С их понятной и близкой каждому нормальному россиянину потребностью повсеместно разбрасывать овеществлённые подтверждения своего пребывания на этой планете. Реализовывая, должно быть, таким образом присущий любым живым существам от природы территориальный инстинкт.
     Непонятно почему, но на проезжей части и тротуарах, при такой всепроникающей влажности, совершенно отсутствовали лужи. «Как здешние аборигены умудряются создавать идеально ровные, безо всяких впадин и выпуклостей, горизонтальные поверхности? Да ещё и содержать, по всей видимости, в рабочем состоянии ливневую канализацию? – размышлял я, наматывая километры по нескончаемым «штрассе» и «плацам». – Не иначе, как им помогают инопланетяне…»

     Впереди показался идущий навстречу субъект. В свете фонарей и разноцветных сполохов витрин бросалась в глаза его странноватая походка. Не происходи всё на обычной улице, под названием «Николайштрассе», я бы наверняка решил, что местом перемещения субъекта служит корабельная палуба в сильный шторм. Когда же мы, наконец, сблизились на критическую для обмена взглядами дистанцию, ситуация прояснилась. Причиной разбалансированности движений повстречавшегося индивидуума являлось его мертвецки нетрезвое состояние.   
     В поле моего зрения находился иностранный аналог отечественный бомжа. Его длинные, местами слипшиеся в колтуны, волосы давно забыли, как выглядит расчёска или шампунь. Рваная синяя «аляска» щеголяла разноразмерными пятнами подсохшей блевотины. Первоначальный цвет замызганных джинсов не взялся бы угадывать даже дипломированный экстрасенс. Дополняли столь экстравагантный ансамбль стоптанные башмаки без шнурков, вопреки законам гравитации всё же отрывающиеся от мостовой с каждым подъёмом ноги своего хозяина.
     Вонь, источаемая зарубежным люмпеном, по степени интенсивности не уступала ароматам его российских коллег.
     Стоит, однако, отдать должное вежливости и предупредительности данного деклассированного элемента. Причём, судя по его «остекленевшему» состоянию, столь похвальные качества, вероятно, были натренированы в нём до автоматизма. Когда расстояние между нами сократилось до полутора – двух метров, он резко свернул с тротуара в сторону, описал на пустынной в этот час улице дугу, огибающую траекторию моего движения и, не снижая скорости, целеустремлённо помаршировал дальше.
     Слегка озадаченный увиденным, я неспешно брёл мимо декорированных разноцветными электрическими гирляндами деревьев. Одновременно просчитывая в уме потенциально возможные алгоритмы собственных действий. Какая-то назойливая мысль, вращаясь тем временем в сознании, перескакивая с извилины на извилину, никак не давала покоя. Что-то было не так, не правильно, не вписывалось в моё устоявшееся представление об окружающем мире. Словно по крайней мере один из трёх китов, на которых, как это доподлинно известно каждому образованному человеку, мир и покоится, вдруг ненадолго отлучился покурить, заставив последний угрожающе накрениться…
     И только пару кварталов спустя я вдруг отчётливо вспомнил литровый «пузырь» джина «Beefeater», из которого представитель социального дна самозабвенно прихлёбывал, жмурясь от неподдельного удовольствия.
     Стоит ли говорить, что в тех краях, где волею злодейки – судьбы мне довелось бороться за выживание на протяжении более чем четверти века, подобный напиток «за счастье» было попробовать даже самым уважаемым и почитаемым членам общества. Таким, например, как перебравшиеся в чиновничьи кресла бандиты или успешно перенявшие бандитские привычки чиновники. «Скорее всего, - подумал я, - страдающие недостатком гуманизма ещё со времён второй мировой войны немцы просто не догадались изобрести «Родничок», «Трою», «Нитхинол» или «Бло». Вот им и приходится подвергать риску здоровье несчастных асоциалов, вынуждая бедолаг употреблять напитки, на которые их организм просто не рассчитан!»
     Преисполненный непередаваемого сочувствия к столь жестоко угнетаемым здесь низшим слоям социума я, чтобы хоть немного успокоить расшалившиеся нервы, выкурил подряд две сигареты «Честерфилд». И уже хотел, по привычке, зашвырнуть пустую пачку в ближайшие кусты, как вдруг испытал, никогда ранее не ощущавшийся на родине, острый укол реанимирующейся совести. Хотя, возможно, совесть тут была абсолютно ни при чём. Наверное, мне просто захотелось убедиться в том, что урны у них, так же как и у нас, размещаются по одной на микрорайон. Как бы то ни было, данное предположение в итоге не подтвердилось. Урн вокруг находилось, хоть отбавляй. 

     Купленная на вокзале бутылка пива давно обмелела, с неохотой отпустив из своих внутренностей последнюю пару глотков, превратившихся в пузырящуюся пену. Пора было озаботиться поиском для неё достойного преемника. Представлялось это, однако, крайне проблематичным, учитывая… «Где, ё-пэ-рэ-сэ-тэ, завалялись дурацкие часы?! – пришла в голову мысль сориентироваться по времени открытия торговых точек. – А-а, вот вы где, – хронометр обнаружился за подкладкой порвавшегося кармана… - Стоят, сволочи (вернее, не показывают жидкокристаллическую индикацию)…» Да–а, на Неметчине приходилось учитывать отсутствие на каждом шагу круглосуточных «лавок», готовых в любой момент поделиться с каждым из страждущих всем своим немудрящим ассортиментом.
     Перестав ориентироваться не только во времени, но и в пространстве, я тем не менее не переставал наматывать всё новые и новые километры по Ганноверу. Вокруг начались какие-то склады, ангары или бог знает что из себя представляющие сооружения. Жилые дома, с расположенными на первых этажах магазинами, остались где-то позади. А может и не позади, а справа… или слева?.. «Топографический кретинизм» всегда был одной из моих характерных особенностей.
     Общеизвестно, что как и вода никогда не потечёт под лежачий камень, так и пиво никогда само не найдёт своего покупателя. Не особо заморачиваясь с направлением, я просто продолжал идти, идти и идти…
     Вскоре район непонятных полупромышленных построек опять сменился обычными городскими улицами. Из освещённых витрин на меня улыбчиво пялились манекены, окаймляющие тротуары деревья искрились многочисленными лампочками гирлянд, а одна из плохо освещённых подворотен любезно предоставила мне возможность облегчится.
     Недоставало только функционирующей «лавки», способной оказать безотлагательную помощь в утолении жажды. Как известно, без еды человек может прожить месяц. Без воды он также в состоянии хоть несколько дней да протянуть. А сколько, как вы думаете, человек способен обходиться без пива? Возьмусь, небезосновательно, утверждать, что современной науке это не известно. Так как никому ещё не приходило в голову ставить на живых людях столь бесчеловечные эксперименты!

     Слева по курсу, в тупике, завершающем собой небольшой переулок, мой намётанный глаз уловил подозрительное оживление. Три или четыре человека толпились возле открытого окошка в стеклянной витрине. Окошко напоминало амбразуру наших родных пиворазбодяживающих ларьков, времён рассвета Перестройки (наверняка ещё сохранившихся в памяти тех, кто умудрился её пережить). С той только разницей, что вокруг него была не кирпичная стена или толстенный металл, а простое стекло.
     Справедливо рассудив (а точнее почувствовав натренированной интуицией неравнодушного к алкоголю человека), что подобное столпотворение здесь отнюдь неспроста, я решил проинспектировать подозрительное место.
     К моменту моего приближения остальные покупатели уже удалились, и я остался один на один с турком, видневшимся по другую сторону окошка. Хотя, возможно, продавец имел на самом деле совершенно иную национальность, а с турком он просто ассоциировался. Зато внушительные залежи алкоголя за его спиной ни с чем другим, кроме алкоголя, ассоциироваться не могли по определению. 
  -  That bear, - прекрасно понимая, что показывать пальцем неприлично, я всё-таки решил пренебречь условностями, сопроводив слова указующим жестом.
     Палец развернулся в направлении экзотической бутылки с изображением слона ядовито жёлтого цвета. Выбор обуславливался тем, что ничего похожего в России мне ни видеть, ни тем более пробовать не доводилось.
     Турок не шевелился. Шевелились только его усы, словно они жили отдельной, самостоятельной жизнью и готовились вот-вот куда-нибудь уползти.
  -  One yonder bear… - повторил я нетерпеливо.
     Никакой реакции опять не последовало.
  -  Do you hear me?
     Гробовая тишина висела ещё примерно с минуту, пока, наконец, не разразилась приглушённой репликой сейлзмена:
  -  Maybe you meant a beer? We don`t sell any bears…
     От досады на своё преступно отвратительное произношение я нецензурно выругался и поспешил подтвердить его догадку кивком головы.
     Убедившись в том, что он на верном пути, торговец протянул мне запрашиваемое, и мы расстались вполне довольные друг другом. Лицо турка даже расплылось в притаившейся под усами улыбке. Наверняка причиной её была отпавшая необходимость срочно бежать в знаменитый Ганноверский зоопарк. На поиски медведя. Ибо желание покупателя во всех цивилизованных странах – непреложный закон для продавца.

6.

     Постепенно рассветало. Хотя и так понятно, что рассветать могло только постепенно - Господь Бог позаботился, чтобы освещение в театре, где век за веком идёт единственная пьеса под названием «жизнь», плавно угасало и так же плавно активировалось вновь. Должно быть, этим достигается бо;льшая «торжественность момента». Зрителям, по совместительству подрабатывающим актёрами, внушается обманчивая грандиозность разворачивающегося перед ними действия, имеющего на самом деле весьма сомнительную художественную ценность.
     Но так как все билеты давным-давно распроданы, а роли распределены, остаётся только зубрить доставшуюся «партию», гадая о глобальных замыслах неведомого режиссёра. Всё бы ничего, вот только декорация к следующей сцене никак не желала находиться. Ни один из повстречавшихся мне во время рандомизированного блуждания по Ганноверу отелей не носил названия Holiday Inn. Надо было менять тактику.
 
     Кто может знать город лучше таксистов?.. Вопрос, понятно, риторический… Однако именно его я себе в итоге и задал. Припаркованная вереница жёлтых «мерседесов» попадалась мне на глаза буквально несколько кварталов назад. Но тогда я их проигнорировал. А зря… Развернувшись, я устремился в обратном направлении.
     Шикарный отель, у входа в который кучковались в ожидании заработка «трёхлучевые» извозчики, имел перед своим величественным фасадом целую шеренгу флагштоков, с развевающимися государственными флагами. Российский среди них отсутствовал. 
     Впрочем, меня это не особо расстроило. Пора было приступать к оттачиванию лингвистических навыков на мирно кемаривших в своих такси, цвета свежевылупившихся цыплят, тружениках баранки. Подойдя к первой в очереди на потенциальный заработок машине, я извинительно постучал костяшкой указательного пальца в переднее боковое стекло с водительской стороны. Дремавший за рулём человек встрепенулся. Стекло медленно поползло вниз.
  -  Excuse me, sir… About how much would it be to go to the hotel Holiday Inn? – инициировал я диалог, слегка прокашлявшись.
  -  Да хули ты выёбываешься? Говори ты по-русски… - донеслось до моих слуховых рецепторов сквозь полуоткрывшийся оконный проём. – Садись, договоримся…
     Каким-то чудом мне всё же удалось от удивления не усесться жопой прямо на брусчатку. Хотя нижняя челюсть с большим трудом смогла вернуться на своё исконное, физиологически обусловленное, место.
  -  Слушай, - продолжил я, отказавшись от дальнейшей языковой практики в английском,  -  а это вообще Германия? Может меня не туда занесло, ненароком?
  -  Германия, Германия… Садись в машину, нахрена через окно разговаривать.
  -  А-а, это… - не спешил я воспользоваться приглашением,  -  здесь немцы вообще-то есть, или как?
  -  Да попадаются иногда, бывает…  -  интонация собеседника ни в малейшей степени не помогла мне адекватно оценить градус серьёзности его ответа.  –  Правда, передвигаются всё больше с оглядкой, перебежками…
     Исходя из последней фразы, я всё-таки склонился к выводу, что повстречавшийся мне таксист состоит с чувством юмора во вполне приятельских отношениях.
     Уже находясь внутри автомобиля, я перво-наперво вернулся к наиболее животрепещущему для меня на тот момент вопросу о стоимости проезда:
  -  Так чё денег будет стоить доехать до этого грёбаного отеля, который я уже реально затрахался здесь искать?
  -  40 марок, а на кой он тебе сдался?
  -  15. Может я там остановиться хочу…
  -  Не похож ты на человека, который может остановиться в таком отеле. Не в обиду, конечно. Но пусть будет 35.
  -  20. А ты вообще откуда узнал, что я русский? У меня это на лбу что ли написано? Ты за сегодня уже третий «экстрасенс»,  -  попытался прояснить я непонятную для себя ситуацию.
  -  30 и точка. Дешевле не поеду. А насчёт экстрасенса ты угадал. Ванга отдыхает…
  -  25, или можешь стоять здесь до второго пришествия. Сам же говоришь, - не похож я на человека, который может деньгами налево и направо кидаться.
  -  Хрен с ним. Уговорил.
     Поворот ключа зажигания, и гениальное творение Рудольфа Дизеля под капотом «мерседеса» вздрогнуло, как живой организм. Через мгновенье всё пространство салона заполнило, не сравнимое с «плебейским» звуком бензиновых моторов, приглушённое урчание.

     Минут через пять от начала поездки я уже был в курсе основных вех в биографии словоохотливого таксиста. Дима (хотя, возможно, это была лишь адаптированная к русскоязычному социуму интерпретация его настоящего имени) был старше меня на шесть лет. У себя в Украине получил диплом радиотехнического ВУЗа. Пытался работать по специальности.
     Какая доля ожидает на просторах СНГ тех, кто не сподобился включиться в активное разворовывание страны - мне можно было не объяснять. Однако у Димы существовало передо мной одно неоспоримое и решающее преимущество: национальность. Чем он, вместе со всей семьёй, и не преминул воспользоваться, едва только сквозь слегка наметившуюся щель в «железном занавесе» повеяли первые сквозняки.
     Грех было не воспользоваться внезапно проснувшимся у немцев чувством вины по отношению к евреям (можно подумать, что репрезентантов огромного количества неиудейских этносов немцы в своих, отнюдь не пионерских, лагерях подвергали массированному оздоровлению). Ну да, что поделаешь, если справедливость в этом мире является прерогативой исключительно теологической литературы да сказок для детей дошкольного возраста.
     Дима же подсуетился крайне вовремя. Собрал все необходимые справки и поселился в итоге с матерью, женой и ребёнком в небольшой (по европейским меркам), но трёхкомнатной квартире, почти в самом центре тихого и благополучного Ганновера. Оплачивалась квартира, разумеется, государством. Ежемесячного пособия Димы и его домочадцев запросто могло бы хватить на годовое содержание, например, всех врачей какой-нибудь среднестатистической российской медсанчасти. Причём вместе с их детьми, супругами и родителями. Однако ничего ни делать по определению скучно. Приносить пользу обществу, как правило, хочется любому нормальному человеку (если, конечно, это общество не стремится в благодарность поставить его «раком»). В Димином случае средством для дальнейшей самореализации (после непродолжительных внутридушевных стенаний по утерянному социальному статусу инженера) стала обычная таксомоторная компания.
     Таким образом, мой новый знакомый был вполне доволен всеми аспектами бытия, находясь в состоянии перманентной гармонии с окружающим миром. Только однажды, когда машина ненароком проскочила абсолютно пустынный перекрёсток на жёлтый свет, Дима не смог удержаться от комментариев по этому поводу, в излишне эмоциональном ключе:
  -  Шайзе! Таки; опять на днях по почте штраф придёт!..
  -  Так ведь никаких мусоров и близко не было.
  -  При чём тут мусора. Здесь на каждом шагу видеокамеры… чтоб их, аршлохов!
     Что это за камеры, где они находятся и каким образом шпионят за автотранспортом, - простому российскому обывателю, на исходе двадцатого века, сложно было представить себе даже чисто теоретически. Впечатлённый услышанным, я на добрых полминуты выпал из диалога, напряжённо обдумывая полученную информацию.
     Очень скоро наш разговор опять коснулся затронутой ранее темы используемых здесь повсюду камер слежения. Я в двух словах рассказал, как меня «чересчур торжественно» встретили на их ганноверском вокзале. Дима от удивления чуть не въехал в ближайший придорожный столб:
  -  Вообще не пониманию, как такое могло иметь место. Это же, практически, самый центр западной Европы, а не какая-нибудь там Россия или Хохляндия! Тут такие номера, в принципе, не проходят!..
     Затем секунд на десять задумался, перед тем как озвучить свою версию случившегося:
  -  Должно быть, какие-то залётные перекупы… припёрлись сюда за машинами, ну и решили заодно слегка подкалымить. Не озаботившись тем, чтобы «провентилировать» предварительно ситуацию. Скорее всего, как только он сунулся к тебе на перроне, «фрицы» просекли на своих мониторах, что происходит что-то мутное, и сразу же выслали наряд. А у этого ушлёпка кто-то торчал на «стрёме», звякнув вовремя по мобильному. С год назад видел по ящику, как наши «паковали» тут нескольких таких же приблизительно засранцев. Грамотно сработали – жёстко, быстро, но абсолютно безо всякого насилия…
     Слушая Диму, я непроизвольно отметил, что прожив здесь всего-ничего, немцев он уже воспринимает не иначе как своих. Наверное, не зря всё-таки говорят в народе: «Не та мать, что родила, а та, что воспитала». Так же и с Родиной. Страна, презирающая собственных граждан, за исключением тех, кто успел оттяпать от неё самые «жирные» куски, не имеет никакого права претендовать на любые патриотические чувства. Такая страна достойна только ответного презрения…

     Стоило на секунду прикрыть глаза и подвеска «мерседеса» заставляла усомниться в само;м факте нашего движения в пространстве. Лишь успокаивающий рокот мотора не позволял забыть о нашем динамическом статусе. Дима уверенно рулил своей «рабочей лошадкой», направляя её прочь от центра города - в сторону аэропорта. Именно в его непосредственной близости, как оказалось, и располагался отель Holiday Inn.
  -  Кстати,  -  облёк я в словесную форму ещё один из целой плеяды терзавших меня вопросов,  -  а сколько здесь стоит жильё? Может, вполне реально продать свою квартиру в России, купить что-нибудь тут, и на этом основании как-нибудь зацепиться?
  -  Забудь… Дело даже не в стоимости самого жилья, а в непомерных расходах на его содержание. 90% немцев живут в съёмных квартирах, потому что так гораздо выгодней. Экономически оправдано только иметь в собственности  как минимум несколько многоквартирных домов, живя за счёт аренды. Тогда это худо-бедно окупается. Но сам понимаешь, сколько стоит такое хозяйство…
     Помолчав немного, Дима добавил:
  -  Здесь вообще всё не так, как там, откуда мне удалось вырваться…  -  он слегка запнулся, смутившись, словно бы почувствовав передо мной какую-то вину. Затем быстро продолжил,  -  …и, дай бог, конечно, удастся тебе… В Германии практически нет богатых людей. Всего около двух – трёх процентов. А всё остальное – реально существующий средний класс. Нищих здесь тоже нет. Даже если человек желает только бухать с утра до ночи, наплевав на любую работу, государство считает себя обязанным обеспечивать ему достойный уровень жизни.
  -  Да уж, в этом я недавно поимел шанс убедиться…

     Такси остановилось, подъехав к отелю.
  -  Благодарю за поездку, вкупе с неоценимой информацией. Побольше тебе богатых клиентов,  -   сказал я, выгребаясь из машины на свежий воздух.
     Мой любимый бумажник, в виде носка, с горечью простился при этом с оговорённым, так сказать, «на берегу» инвалютным четвертаком.
  -  И тебе удачи,  -  ответил Дима.
     «Мерседес» неспешно покатил в сторону виднеющегося неподалёку аэропорта. Наверняка с намерением зацепить там кого-нибудь, чтобы бесплатно не возвращаться.

7.

     Отель Holiday Inn выглядел, во всяком разе снаружи, более чем впечатляюще.
  -  Good morning. Explain to me, please…  -  обратился я на «ресепшн» к симпатичной девчушке в форменной одежде с символикой отеля,  -  how can I find the refugee’s camp? It has to be somewhere next to the hotel…
     Прелестница как-то неопределённо пожала плечами, буркнув при этом себе под нос и изобразив левой рукой нечто среднее между жестом указующим направление и рекомендацией «отъебись». Поскольку дело происходило всё-таки не на моей исторической родине, я предпочёл интерпретировать увиденное по первому варианту.
  -  Could you show me more exactly the direction towards the camp I need?  –  предпринял я ещё одну робкую попытку.
     Должно быть, «юнгэ фрау» просто не понимала английский. Или же ей до смерти надоели подобные мне субъекты, перманентно ошивающиеся в окрестностях отеля. Второй вариант выглядел убедительнее. «Что ж…  -  смирился я с неизбежным,  -  буду искать самостоятельно. Никуда этот лагерь от меня всё равно не убежит».
     Наивность собственных суждений очень скоро раскрылась предо мной во всей своей очевидности.

     Гравий под ногами перемежался участками вполне бодрой, несмотря на зимнее время года, травы. Совсем рядом, по огороженному от внешнего мира металлической сеткой железнодорожному полотну, на огромной скорости пролетел пассажирский состав. Лагерь как в воду канул…
     Когда я, в бог знает который по счёту раз, продравшись сквозь уже досконально прочёсанный кустарник, вылез к неоднократно уже исследованным заброшенным постройкам, в поле моего зрения показался черный «Гелендваген» с «мигалкой». Автомобиль неумолимо приближался. Первой оформившейся мыслью было нырнуть обратно в кусты, но по здравому размышлению я от подобных манёвров отказался. Всё равно уже заметили.

     «Реально бандитский УАЗик» (как окрестили такие машины в России) оказался не полицейским, а принадлежащим службе безопасности аэропорта. Представители оной как раз и патрулировали на нём прилегающие к воздушным воротам Ганновера территории.
     После лаконичного «Моган», что, должно быть, представляло из себя разговорный вариант приветствия «Гутен морген», прозвучало вполне ожидаемое «Папире, битте». Документы я с готовностью предъявил. Следующие несколько фраз проскользнули сквозь моё восприятие, словно фекалии сквозь канализационный стояк. Без малейших шансов в нём за что-нибудь зацепиться. Довольно скоро осознав мою невосприимчивость к немецкому языку, один из пассажиров джипа неуверенно произнёс: «Speak English?..»
  -  I wouldn’t assert it definitely,  -  получил я, наконец, возможность хоть как-то обозначить свою сопричастность происходящему,  -  maybe, just a little bit…
     Дальнейшее общение протекало уже на английском и принесло немало полезной информации обоим заинтересованным сторонам. Аэропортовские «секьюрити» убедились в моей абсолютной лояльности ко всем существующим правовым нормам, я же получил подтверждение тому, что лагерь для беженцев здесь действительно когда-то находился. Однако, в соответствии с небезызвестным «законом подлости», сравнительно недавно переехал в окрестности населённого пункта Брауншвейг, что в шестидесяти километрах от Ганновера. Пожелав мне скорейшей и результативной «сдачи в плен», доброжелательные охранники погрузились в свой «сараеобразный» шедевр немецкого автопрома и навсегда исчезли из моей жизни. Оставив после себя лишь небольшое облачко дизельного «выхлопа».
     «Финишная прямая» непредвиденно удлинялась. Теперь необходимо было каким-нибудь «макаром» попасть обратно на вокзал, забрать оттуда сумку и подумать, как я буду добираться в город с незнакомым доселе названием Брауншвейг.

     Чтобы попасть на нужную мне остановку общественного транспорта, пришлось перелезать через бетонно-металлическую разделительную конструкцию между двумя встречными проезжими частями автострады. Благо, движение особой интенсивностью не отличалось.
     Возможно, где-то существовал и обустроенный переход, но заморачиваться его поисками не хотелось. Немного акробатических упражнений, и вот я уже прохаживался взад и вперёд под навесом вроде как остановки, гадая: ходит здесь, в принципе, хоть что-нибудь или нет. Вопрос был далеко не праздный, так как из потенциальных пассажиров присутствовала только невзрачная птичка, чем-то смахивающая на обыкновенного отечественного воробья. Скорее всего, пернатый комочек искал здесь убежище от дождя, который временами усиливался до размеров ливня, а временами опять переходил в непонятную морось.
     Прошло полчаса. Приблизительно… поскольку цифровая индикация на моём китайском хронометре так и не объявилась. Птичка улетела, едва только снизилась в очередной раз интенсивность водяного потока, проливаемого Всевышним на свои, непонятно для чего сварганенные, творения. Надежда на появление автобуса таяла на глазах. Пока не уменьшилась до размеров надежды увидеть повторное пришествие общеизвестного историко-мифологического персонажа.
     Со стороны аэропорта показалось приближающееся такси. Пока я находился в процессе мучительных раздумий по поводу необходимости его поимки, такси, словно прочитав мои мысли, весело подмигнуло правым «поворотником», определённо собираясь причаливать к остановке. За рулём улыбался Дима.
  -  Не зря ты мне желал богатых клиентов,  -  произнёс он, опустив боковое стекло с пассажирской стороны,  -  похоже, тебе на роду написано стать одним из них.
  -  Похоже на то…  -  согласился я и полез в салон.
  -  Что, лагерь не нашёл, или им твоя физиономия не приглянулась?
  -  А ты всё это время так в аэропорту и простоял?  –  не спешил я распространяться о своих злоключениях.
  -  Не-а, уже увёз оттуда одних, и, по странному совпадению, почти сразу же взял новый заказ, туда же. Сейчас вот решил порожняком обратно скататься: прибывающих рейсов в ближайшее время нет…
  -  Понятно… А у меня лагерь сбежал. Не дождался меня, зараза! Новый, говорят, теперь только в Брауншвейге.
  -  Бывает… А давай я тебя мусорам сдам. Чтоб тебе на дорогу не тратиться.
  -  Ты чё, Дима, охренел вконец?! Чем я тебе так не угодил!
  -  Да ты не подрывайся так… Здесь же мусора - это совсем не то, что мусора на нашей исторической родине. Тут каждый мент – друг человека,  -  втолковывал мне Дима основополагающие принципы капиталистического мироустройства.
  -  Да ну тя, нафиг. Чё ты гонишь?! Как такое, в принципе, возможно?
  -  Тут ещё и не такое возможно. Щас найдём, родимых… Где-то я их тут недавно видел. Если ещё стоят… Ты, главное, не бзди. Они тебя и до лагеря довезут. У них это в должностные обязанности входит,  -  успокаивал он меня, как заправский психотерапевт. 
     Вскоре за одним из поворотов действительно показался «фольксвагеновский» фургон в бело–зелёной «боевой» раскраске.
     Подъехав вплотную, несостоявшийся украинский радиоинженер отправился на предварительные переговоры. Я, боязливо озираясь по сторонам, остался сидеть в его «мерседесе». Не прошло и пары минут, как от моего добровольного парламентёра последовал приглашающий жест.
  -  Всё, я договорился. Лезь к ним в фургон, оформят тебя в лучшем виде…  -  проинформировал он, когда я с опаской приблизился к «фольксвагену» полицейского патруля.
  -  А как же сумка?.. У меня же сумка на вокзале…  -  растерянно произнёс я.
  -  Лезь, лезь… Какая, нахрен, сумка… Ну скажешь, чтоб заехали по дороге на вокзал, да и всё…
     Напряжённо размышляя о том, как это я смогу командовать полицейскими – куда им ехать, а куда не ехать, - я всё же послушно полез в прокуренное нутро полицейского «народного автомобиля». Дима уезжать не спешил, а затеял не особо, видимо, содержательный трёп со служителями правопорядка. Не иначе как с целью дополнительной языковой практики. Все дружно закурили. Я с завистью на них посмотрел, выкарабкался из недр фургона и закурил тоже.
     Не успели наши сигареты даже наполовину превратиться в пепел, как в «фольксе» тревожно запищал зуммер полицейской рации. Один из патрульных сказал что-то в чёрную коробочку микрофона, выслушал в ответ пару коротких фраз. Моментально погрузившись, полицейские бросили на ходу Диме несколько слов, и машина умчалась, взвизгнув покрышками на влажном асфальте.
  -  Ну, и что бы это значило?  –  спросил я, переминаясь с ноги на ногу, так как почему-то внезапно захотелось в туалет.
     Дима пожал плечами, выбросил окурок, смачно сплюнув на асфальт, и неуверенно ответил:
  -  Насколько я разобрал, с моим паршивым немецким, вроде как послали их кого-то срочно ловить. Он просил передать тебе свои извинения… что они не смогли помочь.
  -  На кой ляд мне его извинения. Ты мне лучше скажи, что мне теперь делать?
  -  Ну… давай я тебя до вокзала довезу… Всего за 20 марок…
  -  10. Всё равно ты обратно порожняком собирался.
  -  15. На чём ты еще отсюда выберешься?..
  -  А что, автобусы совсем не ходят?
  -  А кто их знает?.. Я ж на автобусах не езжу – у меня другой транспорт. Ну, хочешь – жди… может повезёт,  -  ответствовал, хитро прищурившись, представитель народа, которого даже Моисей за сорок лет не смог отвратить от истинных ценностей, пытаясь впарить взамен сомнительную религиозную бодягу.

     В благоухающем ароматической фигнёй, тёплом салоне «мерседеса» я быстро задремал, под ненавязчивую, приятную музыку.
  -  Штейнзи ауф. Банхофф, битте,  -  голос моего, уже практически личного, водителя с трудом пробился сквозь уютную пелену дремоты.
     Поскольку пробил час неминуемой расплаты, пришла пора подвергнуть очередной ревизии импровизированный «кошелёк». Только тут до меня дошло, что истребываемые с меня 15 марок можно было в нём и не искать. Россия – страна, где издревле имела хождение главным образом американская валюта. Соответственно, разжиться удалось в основном только баксами. Пара двадцатимарковых банкнот, случайно затесавшихся в компанию видных общественно-политических деятелей США, оставила после себя лишь скудные воспоминания, в виде нескольких мелких монет.
  -  У меня, оказывается, проблема с местной наличностью. Что будем делать?..  –  обратился я к Диме за советом.
  -  Давай сходим на вокзал да поменяем.
  -  Плохая идея… Я читал, что на вокзалах грабительские курсы. Нужно менять только в какой-то ерунде, вроде «Спаркасса» называется, - там выгодней всего… Думаю, надо съездить, поискать. В общем, ты меня подожди - я только за сумкой схожу,  -  предложил я свой вариант дальнейшего развития событий.
     Дима поскрёб пятернёй аккуратно подстриженный затылок. На его интеллигентном челе отразилась вся глубина захватившего его мыслительного процесса, интенсивности которого наверняка позавидовал бы сам Эйнштейн.
  -  Слушай…  -  выдал он, наконец, результаты собственных ментальных потуг,  -  …а давай я тебя прямо в Брауншвейг отвезу. И оно тебе надо поездов дожидаться? А тут всё быстро, комфортно, а главное – совсем ненамного дороже, чем на паровозе. Давай соглашайся, пока я не передумал…
  -  Ну и во сколько мне влезет такое удовольствие?
  -  150 марок. По здешнему курсу таки; как раз сотка баксов. И менять ничего не придётся.
  -  Почему так сурово? Курс-то, насколько я помню, не один к полутора, а примерно один к 1.66
  -  Так это смотря где менять… А потом, я же сюда ещё и эти 15 марок включу.
  -  Ну… тогда с сотки баксов 60 марок сдачи, и по рукам,  -  предпринял я попытку немного подкорректировать калькуляцию.
  -  Не-е, ну это совсем ни в какие ворота… Так ездить – себе в убыток. 20 марок на сдачу – это максимум.
  -  50, и я можно считать, уговорился…
  -  50 – это не есть серьёзно. Таки; куда симпатичней будет 30. В христианстве тройка - вообще священное число, а уж если с нулём на конце… таки; подавно…
  -  40. Я абсолютно не религиозен.
  -  Вот это-то и печально… Отдалился нынче народ от Господа своего… 35. Или пойдём на вокзал менять твою сотню.
     Осознав, что в этом препирательстве последнее слово за мной всё равно не останется, я вздохнул и потянулся к ручке двери:
  -  Ладно… Уболтал. Пойду заберу сумку.
  -  Схожу, пожалуй, сигарет куплю на вокзале. А то пачка почти совсем пустая,  -  отреагировал Дима, вместе со мной выходя из машины. 
    
     Было ли его желание пополнить запас табачной отравы продиктовано опасениями кидалова с моей стороны, или человеку действительно понадобились сигареты – навсегда останется тайной за семью печатями. В любом разе, думать о людях плохо ни в коем случае неприемлемо… А думать хорошо почему-то никак не получается… Лично у меня, по крайней мере. Лучше уж, блин, о них совсем не думать. А подумать о чём-нибудь приятном и успокаивающем.
     С таким позитивным настроем я и покидал первый в своей жизни заграничный город. С любопытством питекантропа, попавшего в рубку космического корабля, разглядывая пролетающие мимо придорожные пейзажи.

8.

     Даже если вынести за скобки всё рукотворное, это не поможет вам перепутать, скажем, Россию с той же Германией. Первое, что сразу заворожило меня здесь какой-то пугающей нереальностью - очень низкое, словно бы нависшее вплотную над головой, угрюмое небо. Не знаю, чем объясняются подобные эффекты, но казалось - можно рукой достать до свинцово-серых, будто впитавших в себя всю тоску и безысходность человечества, облаков. Блазнилось, что ещё немного, и небо просто рухнет вниз под тяжестью собственного неподъёмного веса. Ощущение усугублялось беспрерывно летящей сверху водой в различных, сменяющих друг  друга, агрегатных состояниях. Словно потолок небосвода, перед тем как окончательно обвалиться на головы землянам, протёк из-за прорвавшейся божественной канализации.
     Дима потянулся к очередной пачке «Мальборо Лайтс» и закурил уже, наверное, двадцатую сигарету с момента зарождения нашего непродолжительного знакомства.
     Запалив, за компанию с ним, свой «Честерфилд», я подумал о том, что впоследствии нашло своё полное экспериментальное подтверждение. А именно: о поразительной притягательности для «совков» некоторых брендов, служившим для нас во времена «внутреннего железного занавеса» своеобразным воплощением свободного мира. Как минимум девять из каждых десяти курящих экссоотечественников предпочитали «Мальборо» любым другим разновидностям табачной продукции.
  -  Слушай, а как ты всё-таки определил, что я русский? По одежде?  –  поинтересовался я, устав от бесплодных попыток сформировать полноценное кольцо из выдыхаемого табачного дыма.
  -  Не только… У русских другое выражение лица… Взгляд… Как тебе объяснить?.. Взгляд либо совсем затравленный, либо избыточно, вызывающе наглый. Словно человек считает себя хозяином всего вокруг, а окружающих – подножным мусором.
  -  Ну и какого типа взгляд у меня?..
  -  Догадайся… 
     Да уж, особой проницательности тут не требовалось.
     Разговор многократно перескакивал с одной тематики на другую, временами затухал совсем и снова возобновлялся в основном благодаря моему неиссякаемому любопытству. Много полезной информации было получено мною в виде дополнительного бонуса к транспортным услугам, предоставленным человеком, который мог бы приносить пользу своей стране в качестве инженера, учёного, преподавателя. Да хотя бы просто в качестве честного и законопослушного гражданина… Если бы оные там пользовались хоть каким-то спросом…
 
     Скоро, как говорится, сказка сказывается, а дело зачастую делается ещё скорее. Не успел я вдоволь насладиться поездкой по знаменитым немецким автобанам, как промелькнул мимо дорожный указатель с названием искомого населённого пункта.
     Нельзя сказать, чтобы Брауншвейг встретил нас как-то особо уж неприветливо. Однако и чрезмерного радушия ни от унылой декабрьской погоды, ни от местных полицейских мы не дождались. После проведённых Димой непродолжительных переговоров по поводу моей «безоговорочной капитуляции», нам было предложено добираться до лагеря самостоятельно. Ехать, сказали, тут было совсем недалеко.
     От мимолётного знакомства с брауншвейгскими служителями правопорядка в памяти сохранился только японский спортивный байк, припаркованный у входа в небольшое одноэтажное здание «мусарни». Кто-то отчаянно стремился сократить продолжительность собственной жизни посредством сего агрегата для потенциальных самоубийц.

     Дубовый лес, со всех сторон укрывший от внешнего мира приют для всевозможных изгоев, казался нарисованным на полотне безумно талантливого живописца. Настолько нереально красивыми выглядели вековые дубы, подёрнутые благородной серебристой «патиной» то ли из мха, то ли из какой-то другой непонятной субстанции. Сквозь всё это великолепие к лагерю вела обозначенная разноязыкими указателями неширокая заасфальтированная аллея.
  -  Ну что,  -  резюмировал Дима, остановившись перед поворотом в аллею,  -  к самому входу, я думаю, подъезжать не стоит. А то решат, что денег у тебя как грязи и зажилят пособие…
     Я расплатился, черкнул себе в блокнот предложный «на всякий случай» номер домашнего телефона и вылез из прокуренного мерседесовского нутра на свежий воздух.
  -  Да, кстати, совсем забыл тебе сказать…  -  стекло с диминой стороны опустилось, когда я уже отошел от машины на добрый десяток метров,  -  здесь в такси никогда не торгуются. Это, вообще-то, грубейшее нарушение закона, оплата идёт строго по счётчику… Ну это так, к слову…
     Водительское стекло плавно скользнуло вверх, и «мерседес», вместе со своим шофёром, навсегда переместился из категории реальных вещей в разряд воспоминаний. Оставив меня один на один с невообразимо прекрасной природой и весьма далёкими от того, чтобы ею сейчас восхищаться, собственными мыслями.

     Бредя по аллее, я вдруг представил на секунду, что впереди - затерянный в уральских лесах пионерский лагерь моего детства. А мне лет 10 – 12. И в лагере, должно быть, «тихий час», так как не слышно ни бодрых патриотических песен из репродукторов, ни гомона резвящейся ребятни… Вот только таких идеальных подъездных дорожек в нашей стране отродясь никогда не существовало. В России всегда было принято создавать любые транспортные артерии по метко подмеченному небезызвестным бардом принципу: «…Чтоб всякий оккупант на подступах застрял…». Однако оккупантам и нафиг не упиралось нигде застревать. А вот коренное население, от Москвы до самых до окраин, по уши завязло в нищете и бессмысленности собственного существования.
     Пройдя метров триста, я вдруг вспомнил приведшую меня сюда газетную статью. Её автор упоминал, что сдаваться с паспортом нельзя. Особенно если там стоит виза, и из этого следует имевший место легальный переход границы. Да и вообще, если сдаваться без паспорта, то при этом, якобы, гораздо меньше шансов на то, что тебя просто выпнут. Но в то же время личность необходимо удостоверить. Ибо, как было отмечено, к людям не имеющим совсем никаких документов немцы относятся весьма и весьма подозрительно. Как следствие, можно запросто, вместо лагеря для беженцев, угодить прямиком в тюрьму. Сию дилему автор газетного опуса решил с истинно российской элегантностью: сдался по профсоюзному билету.
     У меня профсоюзный билет отсутствовал как таковой, хотя на каком-то из начальных этапов обучения нас и заставляли вступать в профсоюз медицинских работников. Попытки отыскать перед поездкой документальное подтверждение своей принадлежности к когорте самых высокообразованных нищих за всю историю человечества, привели лишь к находке огромного количества бесполезных предметов, ранее считавшихся безнадёжно утерянными. Место упокоения заветной бордовой книжечки так и осталось загадкой.
     Итого, всё, чем я располагал - это внутрироссийский и внешнероссийский паспорта. В последнем у меня находилась шенгенская виза, что и повлияло на расстановку приоритетов.
     Однако невозможно было полностью исключить потенциальную угрозу «шмона». Бережёного, как говорится, бог бережёт… Поэтому заграничный паспорт следовало припрятать, а так как вокруг ничего кроме леса не наблюдалось, modus operandi напрашивался сам собой.
     Листва под ногами мягко пружинила, поглощая, казалось, не только звуки шагов, но и все изначально присущие лесу шумы – будь то щебетание птиц, треск надломившихся веток или шелест ветра в кронах деревьев. Лавируя между дубов и окружающего их кустарника, я интенсивно продвигался подальше от обезображенной цивилизацией асфальтированной подъездной аллеи. Нетронутая природа вокруг создавала иллюзию конкретной глухомани.

     Посреди этой глухомани вдруг ни с того ни с сего обнаружилась телефонная будка. Самая обыкновенная. Вернее, не совсем обыкновенная, а с кокетливо красующимися на каждом боку надписями «International». Надпись гарантировала, что позвонить из данной будки не возбраняется в любую точку земного шара.
     Озадаченный загадкой: «Кому и зачем мог понадобиться таксофон в лесу?», я в течение пары минут не предпринимал никаких активных действий. Придя, наконец, к заключению об однозначной неработоспособности «девайса», и что вместо свалки его по ошибке, должно быть, затащили в непроходимую чащу, я подошёл вплотную и потянул на себя дверь.
     Идеально смазанные петли не издали ни малейшего звука. Внутри, на полочке, лежала толстенная телефонная книга, без единого вырванного листка. Я осторожно снял трубку и поднёс к левой ушной раковине, предварительно выпростав верхний её сегмент из-под намокшей норковой шапки. Судя по монотонному гудку телефон работал…
     Устройство аппарата позволяло использовать в нём как предоплаченные телефонные карты, так и обыкновенные монеты. Затолкав в деньгоприёмник всю обнаруженную в карманах мелочь, я последовательно набрал код России, код родного города и в завершении - мамин домашний номер.
  -  Да, слушаю…  -  голос мамы на другом конце провода, за многие тысячи километров отсюда, казался звучащим в метре от меня, причём безо всяких приёмо-передающих устройств.
     Сразу вспомнились свистящие, трещащие, хрипящие и вообще по бесспорной клинической картине загибающиеся в предагональном состоянии отечественные таксофоны.
  -  Это я… Из настоящей, между прочим, Германии…
  -  Саша!.. Ты где?.. Почему так хорошо тебя слышно? Ты откуда звонишь?..
  -  Откуда, откуда… Из лесу, вестимо,  -  счёл я необходимым чистосердечно признаться, куда конкретно меня в настоящий момент занесло.
     По возможности оперативно пересказав все недавние события, я едва успел услышать в ответ пару – тройку охов и вздохов, когда лимит средств на электронном табло обнулился, и связь прервалась. Пора было подумать над тем, какую дополнительную пользу можно извлечь из своей находки.
     Неподалёку рос весьма примечательный дуб. Индивидуальность ему придавала раздваивающаяся вершина, с небольшим дуплом под самой областью бифуркации. Обернув загранпаспорт для надёжности в целых два полиэтиленовых пакета, в дупло я его класть, однако, не стал. Мало ли кто заметит сей древесный дефект помимо меня. И вдруг этому гипотетическому «кому-то» надует в голову нехороших идей. Например: посмотреть, что там внутри.
     Паспорт я закопал между могучих корней выбранного ориентира, использовав для земляных работ обыкновенный перочинный ножик. Одно из лезвий, не выдержав подобных издевательств, сломалось, но работа была благополучно завершена благодаря оставшимся. Насыпанная сверху листва придала месту захоронения вид первозданной, не допускающей никаких подозрений, нетронутости. Документу ничего не могло угрожать.
     Сориентировавшись на местности в плане направления, с которого я сюда забрёл, довольно скоро я вновь оказался на уже знакомой асфальтовой аллее. Никаких других желающих разорвать отношения с разлюбившей их родиной нигде поблизости не наблюдалось. Закурив двенадцатую с момента сошествия на немецкую землю сигарету, дабы в борьбе целеустремлённости с боязливостью оказать посильную никотиновую поддержку первой, я убрал зажигалку в карман и зашагал дальше.

9.

     Воспоминания о пионерском детстве на поверку оказались не такими уж неуместными. Выкрашенные зеленой краской металлические ворота, в которые упёрлась приведшая меня сюда асфальтовая тропинка, сбоку имели калитку, закрывающуюся на электрический замок. Открывалась калитка дистанционно. Снаружи такого же ажурного, как и сами ворота, металлического забора выстроились в шеренгу несколько близнецов только что повстречавшегося в лесу таксофона.
     По территории лагеря были хаотично разбросаны не слишком высокие кирпичные строения, в основном двух- или трёхэтажные. Между ними просматривались аккуратные дорожки, выложенные светлой квадратной плиткой. Повсюду зеленела трава.
     Вдалеке, наполовину скрытые кустарником, топорщились баскетбольные стойки с кольцами и щитами. Чуть в стороне от них нашлось место для футбольной площадки. В общем, не хватало только повсеместно вздымающихся красных флагов и незатейливых транспарантов, с вызывающими умиление глупостями, типа: «Пионер – всем ребятам пример!» Ну ещё, может, каких-нибудь там гипсовых статуэток, изображающих юных горнистов, барабанщиков, а также представителей многочисленных союзных народностей, с которыми когда-то надлежало крепить нерушимую дружбу.
     Ныне дружбу надлежало крепить уже с совершенно другими этническими сообществами, чем я и собирался безотлагательно заняться.    
     Не успел я подойти к калитке, как раздался гостеприимный щелчок замка. Ближайшее одноэтажное здание из красного кирпича напоминало, скорее, небольшое уютное бунгало, чем административную постройку. Именно в него я для начала и решил направиться. Как выяснилось, не ошибся. Сдаваться надлежало именно тут.

     Внутри находилось несколько сотрудников и парочка моих очевидных конкурентов, явно не славянской этиологии. Компьютеры, ксероксы, факсы, сканеры, и бог знает какие ещё хреновины заполняли всё имеющееся свободное пространство.
     Сам процесс «капитуляции» занял минут пятнадцать. Именно столько потребовалось миловидной женщине, лет сорока пяти, для того чтобы отксерить паспорт, выслушать мою правдивую историю (по молодости и по глупости наврать я не догадался) и выдать мне направление в один из корпусов, вместе с талонами на питание в лагерной столовой. Кстати, общались со мной на весьма приличном, если отбросить несущественный акцент, русском языке. Ни о каких личных досмотрах никто даже не заикнулся.
     Выйдя наружу, я ещё раз сверился с выданной мне схемой лагеря и двинулся на поиски места своего нового проживания.
     По дорожкам чинно прогуливались немногочисленные беженцы, в части которых я уже начинал потихоньку учиться безошибочно распознавать соплеменников. Основная же масса обитателей «санатория», по-видимому, предпочитала не проверять лишний раз на собственном организме пагубное воздействие сырой, промозглой погоды.
     Нужный мне двухэтажный «коттедж» был возведён из материала, чем-то напоминающего силикатный кирпич. Выглядел этот корпус гораздо менее обжитым, по сравнению с большинством остальных. Должно быть, здесь ему отводилась роль «карантинного» барака.
     Комната, прописанная в сопроводительных документах, находилась наверху. Лестничная площадка второго этажа впечатляла. С одного конца её ограничивало огромное окно, напротив располагалась дверь в собственно жилые помещения, а вот стена между ними… стена могла бы претендовать на звание настоящей картинной галереи.   
     Диковинные растения успешно конкурировали на ней, причудливостью форм и интенсивностью окраски, с не менее экстравагантными представителями фауны. Самым узнаваемым персонажем, очевидно в наименьшей степени подвергшимся мутациям под воздействием безудержной фантазии художника, являлась божья коровка. Дополнительный оттенок сюрреалистичности придавали всей композиции облака табачного дыма, вздымающиеся из двух мусорных урн, приютившихся под сенью нарисованных деревьев. Словно два недремлющих вулкана предупреждали всю пейзажную живность о своей готовности в любую минуту стереть её с лица земли потоками расплавленной лавы.
     Потратив пару минут на приобщение к искусству, я покинул лестничную площадку и оказался в длинном, через всё здание, коридоре. С обеих сторон в коридор выходило множество дверей.
     Однако на тот момент мне было решительно не до них. Настойчивый, как цыганские гадалки, хронический простатит требовал незамедлительного посещения уборной. Согласно имеющимся указателям, уважить прихоть своего застарелого диагноза, я мог в любой из оконечностей коридора. 
     Туалеты в Германии – это, надо заметить, отдельная тема для разговора. Вообще, степень цивилизованности любого государства я бы оценивал не по уровню его ВВП или количеству всемирноизвестных деятелей культуры. «Визитная карточка» страны – это её общественные отхожие места. Впоследствии мне не раз доводилось убеждаться, что немцы в этом отношении оставили далеко позади остальную Европу. Про Россию, как вы понимаете, даже упоминать в этом контексте было бы неуместно.

     После удовлетворения выделительных потребностей организма мне оставалось мечтать только об одном – поскорей добраться до кровати. Бессонная ночь в поезде, вкупе с не бог весть каким качественным алкоголем, всё настойчивее давали о себе знать.
     Вообще, отходя опять немного от темы, должен признать, что меня всегда волновали по-настоящему только два вопроса: где заканчивается вселенная и почему до сих пор никто не изобрёл способа полностью избавить человечество от промежуточных продуктов катаболизма этанола in vivo? Сохранив при этом, разумеется, все положительные аспекты злоупотребления спиртным…

     Моя комната, с табличкой «13» на дверях, нашлась почти напротив выхода на художественно оформленную лестничную площадку. Будучи человеком критически анализирующим все народные приметы, я отношусь к этому числу весьма благосклонно. Как правило, в обозначенных «пекарской дюжиной» местах концентрация народа на единицу площади существенно снижена. Что, в свете моей врождённой малообщительности, представляет из себя существенный плюс.
     Повернув кругляшок ручки, я потянул на себя последнее препятствие между мной и вожделенным, лелеемым в мечтах, отдыхом. Дверь поддалась. 
     Комната оказалась просторной и светлой. Из обстановки - шесть двухъярусных кроватей, пара табуреток и один стол посередине. Почти все спальные места пустовали. На одной из кроватей стопкой были сложены несколько дополнительных синтепоновых одеял. Хотя замёрзнуть здесь было сложно даже гипотетически. Термометр на стене, закамуфлированный под разбитного медведя с пивной кружкой в лапе, показывал вполне удовлетворительные двадцать три градуса. Не исключено, конечно, что он всего лишь демонстрировал крепость напитка, поглощаемого довольной зверюгой, но собственные температурные рецепторы данную гипотезу отвергали. 
    Четверо обитателей комнаты, развалившиеся на кроватях, выказали близкий к нулевому уровень заинтересованности фактом моего появления. Кто-то лениво скользнул по мне взглядом, кто-то даже не оторвался от просматриваемых журналов.
  -  Добрый день,  -  скромно обозначил я своё присутствие, замерев, в нерешительности, в полуметре от дверей.
  -  Привет… Заходи, не стесняйся,  -  отозвался, после нескольких секунд полнейшей тишины, молодой парень в тёмно-синих джинсах и штопанных шерстяных носках.  –  Меня Алексей зовут. Я с Белоруссии, а ты откуда?
  -  Почти что из Сибири… Звать Александром. Здесь кровати любые можно занимать или как? 
  -  Конечно любые. Народу что-то совсем маловато. Не сезон… Ближе к лету, наверное, попрут.
     Не став развивать нарождающуюся беседу, я облюбовал себе лежбище в самом дальнем углу и не раздеваясь, даже не расправив кровать, рухнул на неё в надежде тотчас же провалиться в сон. Сон не шёл. Он, словно бы обидевшись, что им так долго пренебрегали, старательно испытывал организм на прочность.
     Ну что ж… Для таких ситуаций под рукой всегда имелось немедикаментозное снотворное средство. Пошарив под кроватью, куда я немилосердно запну;л сумку, я вытащил из неё карманного формата книжицу, в мягком переплёте. Сей микрофолиант заключал в себе мелодраматическое литературное произведение с детективным уклоном. Подобные сотнями штампуются, по всей вероятности, в специализированных писательских артелях и продаются потом от имени какой-нибудь тётеньки с непременно трагической, но одновременно и жизнеутверждающей судьбой в анамнезе. В общем, транквилизаторы и барбитураты отдыхают.
     Проверенный рецепт и на сей раз не подвёл. Не успел я как следует сконцентрироваться для постижения всех сюжетных перипетий, разворачивающихся в пределах одной страницы текста, как благословенное небытие растворило моё уставшее сознание в своих, неподвластных человеческому восприятию, безднах. Когда-то давно, ещё в детстве, я прочитал у замечательного болгарского писателя Богомила Райнова фразу, в которой он называет сон младшим братом смерти. Поразительно точное сравнение. Особенно если удаётся избежать совершенно ненужных, а зачастую и просто кошмарных сновидений. 

10.

     Багряный отблеск рассвета, просочившись сквозь разлапистые ветви елей, вынырнул из-за кромки оконного проёма и лег на прикрытые веки обещанием чего-то нового, хорошего и непременно осуществимого. Почти синхронно со зрительным раздражителем пространство заполнили звучащие где-то за стеной гитарные переборы. Мелодия, сначала вообще не оформленная во что-то конкретное, постепенно приобретала черты узнаваемого мотива. Знакомого даже не на сознательном уровне, а словно бы основательно забытого в какой-то из предшествующих жизней и вновь напомненного невидимым гитаристом. Вплетаясь в мелодию, как корни растения в питающую их землю, полились, едва различимые на фоне вибрации струн, слова:
 
Летят года, и жизнь проходит мимо,
А я всё тот же, лишь полно морщин.
В осеннем парке тянет горьким дымом
И нет для встречи, в общем-то, причин…

     Голос постепенно набирал силу, концентрируя на себе моё, ещё не до конца проснувшееся, восприятие.

Закру;жит ночь нас в хороводе листьев,
Что по;днял ветер с пыльной мостовой
Мы будем вместе, но не в этой жизни
Осенний дождь рассудит нас с тобой

Осенний дождь на брызги разлетится
Едва коснувшись моего зонта
Осенний дождь, он к нам не возвратится
Под ним гулять не будем никогда…

     Остатки сна куда-то боязливо попрятались, растревоженные бесцеремонными аккордами. А гитара всё продолжала и продолжала аккомпанировать невидимому баритону.

Найти не можем темы к разговору,
Хоть было много общего всегда
Огни погасит скоро сонный город,
И станет воздух плотным как вода

И будем пить его мы как когда-то
Вино мы пили – в гости ты зашла…
За всё былое горькая расплата
В осенний дождь нас всё-таки нашла

Осенний дождь на брызги разлетится
Едва коснувшись моего зонта
Осенний дождь, он к нам не возвратиться
Под ним гулять не будем никогда…

     Пока звучали слова припева, я успел извлечь из сумки кулёк с умывательными принадлежностями и, выйдя в коридор, двинулся в сторону санузла. Помимо осуществления гигиенических процедур, мне захотелось увидеть того, кто столь виртуозно владел наиболее уважаемым мною музыкальным инструментом. Сквозь двери соседней комнаты слышимость была ещё отчётливее.

Блестят дождинки на твоих ресницах
Минуты тают в уходящем дне
Быть может, это всё мне только снится
Ведь столько раз встречал тебя во сне

И пусть всё то, что стало нашим прошлым
Не будет с нами больше… ну и что ж?
Давай же помнить только о хорошем
Поможет в этом нам осенний дождь…
     Незначительное усилие, приложенное к дверной ручке, показало, что дверь заперта изнутри. «Наверно, оно и к лучшему…  -  подумал я.  -  Кому понравиться, когда к тебе в комнату ни свет ни заря заглядывают незнакомые субъекты?» Сохранив в неприкосновенности инкогнито таинственно гитариста, я побрёл прочь по закутанному в полумрак коридору. За спиной, рассыпаясь на отдельные ноты, постепенно затихал навсегда увязший в памяти рефрен:

Осенний дождь на брызги разлетится
Едва коснувшись моего зонта
Осенний дождь, он к нам не возвратится
Под ним гулять не будем никогда…


11.

     Куда бы ни заносила человека судьба, на протяжении тех нескольких десятилетий, что неизвестно зачем отпущены ему природой, интересуют человека всегда одни и те же вещи. Попадаем ли мы, упаси бог, в армию или в тюрьму (что в России приблизительно равнохренственно), посещаем ли государственное учреждение или жилище пригласивших в гости знакомых, перво-наперво интерес проявляется именно к местам сосредоточения пищи. Как говорится, против инстинктов не попрёшь.
     Столовая в лагере занимала одноэтажное здание, по площади вполне способное тягаться с не самым захудалым стадионом. Из просторного вестибюля едоки попадали в обеденный зал, заставленный множеством пластмассовых столов и стульев. Огромные окна пропускали внутрь максимально возможное количество света, но из-за внушительных размеров помещения солнечный свет не доставал до противоположной стены, где находилась «раздача». На помощь солнцу тут были мобилизованы люминесцентные лампы, равномерно распределённые над всем неописуемым разнообразием съестного ассортимента. Этот рай для гурманов был, вероятно, рассчитан на представителей абсолютно всех этнических сообществ, с учётом наимельчайших нюансов в национальных и религиозных предпочтениях.
     Жареные куриные окорочка соседствовали здесь с вегетарианскими салатами, сочащиеся янтарным жиром отбивные из свинины с неаппетитной на вид мацой. Одного только сыра присутствовали десятки сортов, а перечисление всех имеющихся в наличии закусок, как горячих и холодных, так и просто слегка подогретых или приемлемо остывших, повергло бы в глубокую депрессию, с угрозой суицидального исхода, любого ресторанного шеф-повара от Калининграда до Владивостока. Поэтому из опасения, что кому-нибудь из них попадутся на глаза эти строки, я решил поступиться гастрономической детализацией, как несущественным аспектом текущего повествования.
     Взяв из стопки поднос, я, истекая слюнями, пристроился в очередь к «раздаче». Впервые в жизни мне стали понятны непереносимые страдания буриданова осла. Конечно, «очередь» - это несколько утрированное определение для тех пяти-шести человек, что сподобились подтянуться на завтрак чуть пораньше меня. Как мне показалось - среди них не было ни одного русского, так как никто не пытался дышать друг другу в затылок, сохраняя между собой и впередистоящим индивидуумом приемлемую дистанцию.
     Любуясь на экзотический тюрбан продвигающейся передо мной девушки (хотя в последнем уверенность отсутствовала) и механически складывая на поднос всевозможные деликатесы, я чересчур глубоко погрузился в собственные мысли. Внезапно прозвучавший совет заставил меня вздрогнуть от неожиданности:
  -  Молоко не бери… Оно у них такой жирности, что потом с «очка» неделю не слезешь. Это же не Раша, где всё подряд бодяжат… 
     Рекомендация исходила от вставшего за мной в очередь парня, лет тридцати пяти.
     Парень выглядел впечатляюще. Расстёгнутая практически до пупа рубаха являла на всеобщее обозрение массивную золотую цепь, вполне способную, учитывая её габариты, удержать не только небезызвестного кота, круглосуточно ошивающегося у лукоморского дуба, но и куда более серьёзного хищника. Правда на цепи у парня, заместо упомянутого в сказке домашнего животного, висело устрашающих размеров распятие, всё из того же «презренного» металла.
     Впечатлившись глубокой, судя по «веригам» на шее, религиозностью советчика, я вежливо поблагодарил, однако небольшой картонный пакетик с молоком убирать обратно на «раздачу» не стал. Привычка проверять всё на собственном опыте и на сей раз оказалось сильнее. Тёплые на ощупь и слюнопускательные на вид круассаны, заполненные доводящим до исступления вкусовые рецепторы горьковатым шоколадом, требовалось чем-то запить. И ничего лучше молока на эту роль, ясный перец, не подходило. Не Кока-Колой же их было запивать, в самом деле?!
     Пока очередь неторопливо двигалась вдоль «раздачи», я успел не только «продегустировать» несколько круассанов, но и вылакать «из горла;», а вернее будет сказать: из надрыва картонного пакетика, всё его содержимое. Заявленные на упаковке 6 % жирности совершенно чётко давали понять, чем отличается настоящее молоко от российских помоев с этим названием.
     А вот советом, как показало ближайшее будущее, я пренебрёг всё-таки зря.

     Не сказать, чтобы совсем тоскливо, но как-то слишком уж однообразно пролетели несколько дней с момента моего появления в лагере. Никаких развлечений, кроме бесцельного шатания по территории или кратковременных вылазок в Брауншвейг (благо, свободу перемещения никто не ограничивал) заскучавшее воображение придумать было не в состоянии. Заводить новые знакомства не хотелось. Единственной радостью стало полноценное четырёхразовое питание за счёт немецких налогоплательщиков. 
     На тихих, уютных улочках Брауншвейга я впервые увидел сценку, которую до этого считал лишь досужей выдумкой журналистов, воспевающих превосходство Запада над Россией. Чистенькая, аккуратненькая старушка, в идеально подогнанном по фигуре драповом пальто, выгуливала на поводке нечто среднее между болонкой и пуделем. Что это было на самом деле - к сожалению, сказать не смогу, поскольку разбираюсь в породах собак, как российское правительство в искусстве управления государством. Ну да суть не в этом…
     А в том, что держа в руке желтый пластмассовый совочек, старушка периодически подбирала им вываливающиеся из собачки какашки и складировала их в бумажный пакет. Никогда бы не подумал, что в одном, совсем не гигантском на вид, животном может содержаться столько фекалий. С другой стороны, лишняя физическая нагрузка пожилой владелице этого маленького засранца была явно на пользу.
     Мысленно пожелав им обоим удачи я, зацепив в ближайшем ларьке пару жестянок пива, побрёл, опасаясь опоздать на обед, в сторону лагеря. Вспоминая по пути улицы родного города, просто утопающие в дерьме разнообразных домашних, полудомашних и абсолютно не домашних зверушек. Не покидало ощущение того, что вокруг не просто другое государство, а совершенно другая планета или даже другая галактика с качественно иной, чуждой российскому менталитету, цивилизацией.

     Бесцельное времяпрепровождение, скрашиваемое прихваченным из дома литературным шедевром, закончилось однажды утром, на пятый или шестой день «санаторно-курортного» жития. Сразу после завтрака в столовой ко мне подошла девушка с «бейджиком» на лацкане пиджака, выдающим её принадлежность к лагерному персоналу. На удобоваримом русском языке она сообщила о необходимости явиться в административный корпус. Никаких дополнительных комментариев, кроме номера кабинета, в котором меня ожидают, не последовало.
     Нужный кабинет отыскался на втором этаже трёхэтажного здания с табличкой «Verwaltung». В торце коридора. Над дверью – круглые часы с белым циферблатом и синими арабскими цифрами. Вдоль одной коридорной стены – с десяток металлических стульев. Стулья не пустовали. Мало того, на всех приглашённых их определённо не хватало. Часть людей была вынуждена подпирать своими широкими и не очень спинами коридорные стены. Потворствовали этому бумажные обои, успокаивающей зеленоватой тональности, вместо традиционной для российских учреждений пачкающей побелки. 
     Время тянулось, как налипшее на руках тесто. Секундная стрелка наддверных часов потихоньку подгоняла минутную. Та, в свою очередь, слегка поторапливала самую короткую и пузатую, проползшую с момента моего появления здесь уже полтора своих интервала. Оставался абсолютно непонятным принцип, в соответствии с которым люди попадали в кабинет. Некоторых вызывали по фамилиям, кто-то заходил сам - в порядке живой очереди. Были и такие, кто едва появившись на этаже, сразу же заходили в вожделенные двери, даже ни снизойдя до общения с остальными претендентами непонятно на что. Из опасения пропустить момент возможного вызова, я, «наступив на горло» никотиновому голоданию организма, так ни разу и не спустился на улицу покурить. На нервы действовал не столько сам факт ожидания как таковой, сколько полнейшая неопределённость его результатов. Да… Не даром говорится, что самое паршивое –  ждать и догонять.
     Внутри я оказался на исходе третьего часа топтания под дверью. По фамилии меня так никто и не пригласил. Пришлось дожидаться, пока два афроамериканца, за которыми я занимал очередь, порешают все свои вопросы и снова пересекут порог в обратном направлении. Хотя, крайне маловероятно, чтобы это были афроамериканцы. Те из родных пенатов не побегут ни за какие коврижки. Скорее уж афроевропейцы или, что даже более правдоподобно, – афроафриканцы. Хрен их теперь разберёшь, с этой новомодной политкорректностью…

     Всё пространство не маленького по площади кабинета было поделено перегородками на несколько закутков. Адреснувшись в ближайший, я минут пятнадцать ожидал, пока отыщут мой файл. Тётенька усердно рылась в бумагах, вставала, уходила с кем-то совещаться и возвращалась снова. Затем звонила куда-то по телефону, опять уходила, по новой рылась в бумагах и под конец извлекла на свет божий невзрачную желтую папку.
  -  Ви нада ехай Берлин. Там рассмотреть ваш проблем на их лагер,  -  в отличие от многих своих коллег по службе, она была явно в не слишком приятельских отношениях с «великим и могучим».
     «Впрочем,  -  подумал я,  -  чья бы корова мычала… Мне бы владеть, к примеру, английским на её уровне владения русским, то, как говаривал в подобных случаях мой дедушка, – «живи и умирать не надо…»
     Полученная информация более-менее проясняла алгоритм дальнейших действий. По каким-то неведомым причинам они решили сбагрить меня в другой лагерь, дислоцирующийся в восточном Берлине. Хорошо это или плохо, и чего мне следует от этого ожидать – было непонятно. А всё непонятное всегда вызывает беспокойство. Особенно когда лично от тебя ничего не зависит…

12.

     После того как мне выдали бумаги, необходимые для путешествия во второй по размерам европейский город (педантичные немцы не забыли даже схему берлинского метро и автобусные билеты), я получил возможность познакомиться со своим будущим попутчиком. Встреча состоялась на третьем этаже административного корпуса, в помещении для откатывания пальцевых отпечатков.
     Каждая рука удостоилась в этих целях отдельного бланка. Сначала к очерченным прямоугольными рамочками местам прикладывались пальцы по отдельности, а затем, чуть пониже, прикладывалась вся ладонь целиком. Своего рода «групповой портрет». Не доверяя мне делать это самостоятельно, женщина, руководящая экзекуцией, брала каждый мой перст своими руками, в резиновых перчатках, и аккуратно прижимала его дистальную фалангу к бумаге. Предварительно изгваздав откатываемый палец специальным составом.
  -  Wash your hands,  -  указала она мне, по завершении процесса, на раковину в углу.
     В то время как я, используя похожий на стиральный порошок, пытался избавить свои верхние конечности от нанесённого на них безобразия, дверь в кабинет, после короткого стука, приоткрылась, и на пороге возник молодой человек лет двадцати. Смуглый, с короткой стрижкой (содержащей, в отличие от моей самодельной причёски «под машинку», определённые элементы «модельности»), он выглядел несколько растерянным. Должно быть, его тоже только что огорошили известием о предстоящем переезде.
  -  This person is gonna be your companion. He also has to move to Berlin. He is from Yugoslavia,  -  сочла необходимым проинформировать меня осуществительница процедуры, после которой я вполне закономерно почувствовал себя кем-то вроде матёрого уголовника.
     Затем женщина, также на английском, представила меня вошедшему пареньку и принялась священнодействовать над его ладонями. Подтянув рукава тонкого джемпера в тёмно- и светло-синюю горизонтальную полоску, Югослав безропотно покорился свершаемому над ним идентификационному обряду. Повторив то, что перед этим было проделано со мной, сотрудница дежурно кивнула в сторону раковины, сопроводив движение головы уже знакомым мне комментарием: «Wash your hands». Югослав не шевелился – английского он явно не понимал.
     Задумавшись, как же всё-таки с ним общаться, я пришел к мысли, что вербальный способ решения проблемы – далеко не единственный. Общаются же как-то друг с другом, например, обезьяны – и ничего. Умудряются обрести взаимопонимание. А уж двум представителям их отдалённых потомков сам Чарльз Дарвин велел, выражаясь языком пятнисто-плешивого перестройщика социализма, непременно «достигнуть консенсуса».
     Достижению такового с Югославом немало поспособствовали некоторые ключевые элементы языка глухонемых. Растолковав, в буквальном смысле этого слова «на пальцах», что пальцы-то как раз ему и предлагается отмыть, я вышел в коридор. С намерением дождаться там своего нового знакомого. Конечно, можно было не заморачиваться компанией и отправляться в путь самостоятельно. Но вдвоём-то оно, как ни крути, существенно веселее.

     Спустя немногим более двух часов, подходя с сумкой на плече к калитке, ведущей за пределы лагерной территории, я с удовлетворением констатировал, что не напрасно потратил время на размахивание руками. Югослав уже ожидал меня с наружной стороны ворот, переминаясь с ноги на ногу и то и дело поправляя сползающие с плеч лямки потёртого рюкзака.
     Некоторый временной лаг между нашим знакомством в административном корпусе и запланированным в его результате совместным отбытием объяснялся просто, но уважительно. Берлин – Берлином, а приём пищи – в строгом соответствии с утверждённым организмом расписанием. Прежде чем пускаться в дорогу, я не мог не почтить своим последним присутствием великолепную столовую лагеря для беженцев города Брауншвейг. Тем более что железнодорожные билеты, которые нам были выданы, не предполагали строгой привязки к определённому поезду. Как выяснилось, все проездные документы подобного рода в Германии приобретаются только исходя из подлежащего преодолению расстояния, без учёта использования конкретного подвижного состава.
     Оставалось найти зарытый где-то в лесу заграничный паспорт.
     Шагая рядом с Югославом прочь от лагеря, я лихорадочно пытался припомнить место, в котором несколько дней тому назад выходил из леса на аллею. Ничего путного в памяти не всплывало.
     Наконец, убедившись в том, что точных координат мне ни за что не определить, я целиком и полностью положился на интуицию. Её назойливый шепот за одним из поворотов асфальтовой ленты настоятельно посоветовал инициировать поиски именно здесь. Жестами попросив Югослава немного обождать, я сослался на необходимость отправления естественных физиологических потребностей и растворился в чаще.
     Времени, которое потребовалось мне, чтобы отыскать таксофонную будку, хватило бы, наверное, не только на отправление всех мыслимых и немыслимых естественных потребностей, но и любых, доступных воображению, противоестественных. Опознав свой ориентир, и вроде как тот самый дуплистый дуб поблизости, я принялся за раскопки. Из опасения повредить документ, колюще-режущее перочинное орудие было заменено на первую попавшуюся под руку палку.
     Работа закипела. Всё окружающее дуб пространство планомерно и методично перелопачивалось. Комья намокшей земли и пожухлая листва разлетались в разные стороны. Какая-то птица на соседнем дереве, периодически вскурлыкивая противным скрипучим голосом, испуганно взирала на происходящее. Вся почва вокруг несчастного дерева постепенно превращалась в некое подобие грядки, подготовленной под посадку сельхозкультур.
     Паспорт не находился.
     Любой хоть сколько-нибудь суеверный человек безусловно подумал бы, что здесь не обошлось без вмешательства сказочной лесной нечисти. Мои же мысли развивались в несколько ином ключе. Основных предположений имелось всего два. То ли в этом лесу подобные будки не являлись такой уж исключительной редкостью, то ли за мной кто-то исподтишка наблюдал и решил впоследствии присвоить закопанный документ. Впрочем, от обоих предположений  практической пользы было немного.

     Когда я, плюнув на свою затею (попав в результате на свои же штаны), выбрался, наконец, на аллею, к моему несказанному удивлению Югослав всё ещё был там. Сидя на своём рюкзаке в позе, повсеместно именуемой в современной литературе не иначе как «поза роденовского мыслителя», он словно бы олицетворял собою идеал терпеливости. По моим субъективным ощущениям отсутствовал я не менее часа.   
     Дальнейший наш маршрут до автобусной остановки не ознаменовался никакими значимыми событиями. За исключением разве что приобретения в попутном ларьке пивной банки с изображением уже полюбившегося мне неестественно желтого слона. «Слон» и на сей раз оказался на высоте. За рекордно короткий промежуток времени ему удалось практически полностью свести на нет все отрицательные эмоции, взращённые в сознании безрезультатными поисками загранпаспорта.

     На остановку, где я предавался общению с полулитровой жестяной ёмкостью и Югославом в придачу, спустя минут десять после нашего появления там приехал автобус. Поскольку остановка была конечная, остатки пассажиров покинули салон и без особой суеты разбрелись по ближайшим переулкам. Им, не ведающим своего счастья, не нужно было никому доказывать своё право на жизнь в полноценном цивилизованном обществе. Право, даруемое некоторым судьбой от рождения.
     Большая, неуклюжая на вид, машина с удивительной грациозностью развернулась на не особо большом пятачке. Вместо привычной для России картонки с номером маршрута над лобовым стеклом автобуса красовалось электронное табло с бегущей строкой. Буквенный ряд на незнакомом мне немецком языке абсолютно ни о чём сообщить, понятно, не мог. Оставалось полагаться только на известные из сопроводительных бумажек цифры.
     Цифры совпадали. Сделав знак рукой Югославу, я привычно задержал дыхание, чтобы впустить в свои лёгкие как можно меньше ядовитого дизельного выхлопа и направился к открывшимся автобусным дверям. Уже подойдя вплотную, я, будучи не в силах длительно контролировать собственную диафрагму, сделал неглубокий вдох… И с удивлением констатировал полнейшее отсутствие вонючего выхлопного облака – неизменного спутника всех дизельных агрегатов, эксплуатирующихся в России. 
     Изнутри всё выглядело не менее цивильно. Не было полуободранных сидений, с въевшейся многолетней грязью, растрескавшегося напольного покрытия и пережившей не одно поколение вандалов салонной обшивки. Помимо привычных глазу конструктивных элементов, в автобусе имелись непонятные приспособления, притороченные к некоторым из вертикальных поручней. Крепились эти штуковины на высоте, пожалуй, немногим более метра от пола.
     Не имея никогда привычки занимать сидячие места в отечественном общественном транспорте, здесь я как-то на удивление легко изменил устоявшимся традициям. Возможно, побудительным мотивом для этого послужили идеально чистые сиденья, а может быть и накопившаяся в процессе недавних раскопок усталость. Так или иначе, но пристроился я на первое же подвернувшееся под задницу сиденье. 
     Сумка отправилась на безукоризненный в гигиеническом отношении пол. Югослав, пристроившийся рядом, ставить свой рюкзак туда же не захотел, а поместил его к себе на колени.
     Автобус тронулся. Плавно набирая скорость, он открывал ещё одну страницу моей (ну и Югослава, разумеется, тоже) не столь ещё содержательной, в силу возраста, биографии.

13.

     Едва ли ни единственное слово, до сих пор сохранившееся в моём германоязычном вокабуляре, – «банхоф». Да и как ему было не сохраниться, если железнодорожные вокзалы стали основной достопримечательностью, доступной моему восприятию на немецкой территории. По частоте посещаемости мной, конкуренцию им могли составить разве что пивные ларьки и другие заведения, ориентированные на восстановление у своих клиентов душевного равновесия. 
     Только когда автобус, высадивший нас у брауншвейгского вокзала, отъехал от остановки, до меня вдруг дошло, для чего нам в лагере выдавались прямоугольные полоски из плотной бумаги, с нанесённым текстом и ценой. Цена, если только не подставляет меня ненадёжная память, равнялась одной DM.
     Вообще, чем больше лет проходит с того или иного периода, тем сильнее реальные воспоминания начинают непроизвольно вытесняться в сознании придуманными событиями и образами. Всем тем, что наиболее близко к нашим представлениям об окружающей реальности и зачастую очень далеко от неё самой.
     Ну так вот… На меня слишком поздно снизошло озарение - билеты необходимо было закомпостировать в тех самых штуковинах, которые украшали собой несколько вертикальных перекладин. Никаких тебе кондукторов, контролёров и прочих, совершенно излишних в технологической цепочке транспортных услуг, дополнительных человекоединиц. Всё на полном и абсолютном доверии. Совсем как при коммунизме, который с таким энтузиазмом на протяжении многих десятилетий строили все советские граждане. Правда у нас он наступил почему-то лишь для некоторых, отдельно взятых, индивидуумов, не особо отягощённых какими-либо моральными предрассудками даже в зачаточной или рудиментарной форме.
     Устыдившись того, что наши билеты так и не были должным образом прокомпостированы, я твёрдо решил впредь быть более внимательным ко всему происходящему вокруг и эталонно законопослушным.

     Стеклянные двери вокзала скользнули в разные стороны, стоило нам только появиться в зоне ответственности фотоэлементов. На пару секунд я всерьёз озадачился вопросом: успеют ли они открыться, если желающий попасть внутрь предварительно хорошо разбежится? Как выяснилось позднее, подобным вопросом озадачивались практические все бывшие совграждане, впервые оказавшиеся за границей. В России того времени, как наверняка помнят хотя бы некоторые из читателей, о подобных устройствах не писали ещё даже в научно-фантастических романах.

     Многообразие архитектурных стилей, придающее неповторимый шарм экстерьеру практически любого из ж/д вокзалов планеты, не оказало тем не менее «тлетворного» влияния на удивительную похожесть этих учреждений изнутри. Перешагнув порог любого из них, мы, как правило, оказываемся в просторных залах, обрамлённых по периметру билетными кассами, газетными киосками, пиццериями и прочими неотъемлемыми элементами инфраструктуры.
     Брауншвейгский вокзал явно решил во что бы то ни стало выпендриться на скучноватом фоне своих «собратьев». Способ для этого был избран экстравагантный и впечатляющий.
     Почти в самом центре основного зала притягивала взгляд целая игрушечная страна, закрытая сверху чем-то вроде прозрачного пластика. Холмы и долины здесь пестрели аккуратными домиками. Пара извилистых речек впадала в заболоченное озерцо. Повсюду вздымались ажурные вышки высоковольтных линий, наверняка передававшие по своим проводам игрушечное электричество. Деревья и кустарники, казалось, просто каким-то непостижимым образом вдруг уменьшились в десятки раз – настолько идеальными были мельчайшие детали каждого листка или самой крохотной веточки. Кое-где, группами и поодиночке, пейзаж разбавляли фигурки людей.
     Довершал картину, являясь её кульминационным элементом, самый «настоящий», если забыть про размеры, паровоз. Деловито таскал он по проложенным среди всего этого великолепия рельсам несколько вагончиков. Вспыхивали тревожными красными глазками семафоры. Переключались стрелки, заставляя неугомонный состав выбирать себе разные маршруты, руководствуясь прихотью невидимого машиниста.
     Любопытная детвора завороженно следила за свершающимся на рукотворных просторах действом, облепив всё сооружение по периметру. Периодически рядом с макетом надолго останавливались и взрослые. Жизнь внутри брауншвейгского вокзала кипела как будто бы сразу в двух параллельных вселенных. Доступных к тому же для восприятия из одной и той же точки пространства.
     При всей своей внешней похожести на настоящий, созданный под прозрачным колпаком мирок чем-то напоминал Россию – насквозь фальшивую и неодушевлённую. Наглухо отгороженную ото всех толстым оргстеклом визовых барьеров и укоренившихся в отношении неё негативных предрассудков. На поверку, чаще всего, оказывающихся не такими уж и беспочвенными.

  -  Неплохо было бы для начала узнать расписание поездов… Как думаешь?  –  обратился я с риторическим вопросом к Югославу, прекрасно осознавая всю глубину его (вопроса) бессмысленности.
     Языковой барьер ещё со времён Вавилонской башни только и делал, что доставлял людям сплошные неприятности.
  -  ………………………………………………………………………….,  -  невозможность не только постичь смысловое зерно прозвучавшего ответа, но даже замахнуться на приблизительную имитацию его звучания, позволяет мне использовать лишь столь непритязательные символы для обозначения на письме того факта, что ответ всё-таки был.
     Почти под самым потолком, распластавшись по противоположной от центрального входа стене, переливалось желтоватыми огоньками информационное табло. Отдельные лампочки постоянно вспыхивали и гасли, словно рождались и умирали маленькие электрические светлячки. Но перед тем как скончаться, каждый из них отдавал миру пусть и совсем незначительную, но всё же полезную частичку информации. Складываясь в россыпи латинских букв, крохотные рукотворные насекомые сообщали куда и во сколько люди смогут отправиться.
     Поезд на Берлин, как выяснилось, ускользнул буквально из под наших носов. Досадно… Следующий обещался быть не скоро - только через шесть с лишним часов. Что ж… оставалось набраться терпения и ждать. Надо было срочно придумать занятие, которое без труда спрессует утомительные часы ожидания в минуты увлекательного досуга.
     И кое-какая идея на примете у меня, как вы понимаете, была.

     Однако идти проторённым путём не хотелось. Хотелось культурного, интеллигентного и алкоголенезависимого времяпрепровождения. К тому же необходимо было учитывать присутствие рядом Югослава, у которого могло сложиться превратное впечатление обо всей моей нации как таковой.
  -  Let;s examine the station,  -  предложил я своему компаньону, попутно соображая, как же лучше всего поступить со своим багажом.    
     Обескуражено-непонимающий вид Югослава в очередной раз заставил меня вспомнить, что английским его тоже не проймёшь. Ну да ладно…
     Пользоваться камерой хранения не хотелось – жаба в глубине души начинала беспокойно ворочаться и подсчитывать предполагаемые затраты. Бросив сумку на пол едва ли не посредине вокзала, я решил, что не буду далеко отходить, выпуская её из поля зрения. Югослав с рюкзаком расставаться не пожелал.

     В самом начале «экскурсии» моё внимание привлёк автомат по продаже сигарет. Расположившись у входа в тоннель, ведущий к поездам, автомат призывно поблёскивал хромированными деталями, отражая в них безжизненный свет люминесцентных ламп. И хотя собственные запасы «Честерфилда» ещё отнюдь не истощились, оставить без внимания ни разу не встречавшийся мне на родине агрегат, было явно выше моих сил.
     Стоимость сигарет зашкаливала за все мыслимые и немыслимые пределы. Одна пачка, как показала произведённая в уме конвертация, тянула чуть ли не на полблока по российским расценкам. «Должно быть,  -  решил я,  -  всё дело в их каком-то особенном немецком качестве». Руководствуясь одним из своих любимых афоризмов, гласящим, что только практика может являться полноценным критерием истины, я засунул в прорезь механизма несколько монеток и нажал на кнопку, стилизованную под миниатюрную пачку «Мальборо».
     Да, да, именно «Мальборо»... Ведь даже осознавая свою приверженность набившим оскомину стереотипам, я всё равно не в состоянии от них избавиться. Даже в отношении таких мелочей.
     Табличка на стене, рядом с автоматом, оповещала о разрешении прямо здесь опробовать на собственном организме всё то, что было в хитроумной машине приобретено. Ну или принесено с собой. Информация на табличке внимания на подобных деталях не акцентировала. Стоящая здесь же мусорная урна в верхней части оканчивалась пепельницей, основательно нашпигованной окурками всех мастей. Некоторые из них не были надлежащим образом потушены, о чём свидетельствовал воспаряющийся над урной сизоватый дым. Однако никакого удушливого смога, свойственного российским местам, отведённым для курения, не ощущалось и в помине. Вентиляция работала на «отлично».
     Распечатав свежекупленную пачку, я морально приготовился к получению внеземного наслаждения, недвусмысленно обещанного ценой на сигареты. Затяжка следовала за затяжкой, тлеющий огонёк стремительно приближался к фильтру. Все вкусовые рецепторы ротовой полости отчаянно пытались уловить хоть какую-то разницу с изготавливаемым на родине «псевдоамериканским» куревом…
     Безрезультатно.
     Признав, не без толики сожаления, что эксперт по табачным изделиям из меня неважный, я потушил окурок и возвратился к оставленным в пределах видимости багажу и Югославу.   

     За последующие пару часов мы с ним (не с багажом, разумеется) досконально изучили инсталляцию с паровозиком, пару газетных павильонов, забегаловку быстрого питания (то ли «Ростикс», то ли «МакДональдс»), зал игровых автоматов и, наконец, решили уделить внимание билетным кассам. Как выяснилось, не напрасно.
     Обнаружилось, что железнодорожные, как я думал, билеты, выданные в лагере, на самом деле вовсе не билеты. А только основание для их бесплатного получения в кассах вокзала. Незнание языка могло сослужить нам очень нехорошую службу, доведись уже в поезде повстречаться с контролёрами.

     Желудок начинал ненавязчиво напоминать, что война, как говориться, войной… а всё остальное должно осуществляться строго по расписанию. Задобрить его я решил кусочком пиццы с грибами и каким-то курицесодержащим салатом в придачу. Выбор Югослава незначительно отличался - грибам в пицце он предпочёл анчоусы. Трапеза состоялась в одной из внутривокзальных кафешек, абсолютно ничем не примечательной, кроме качественной и не слишком дорогой пищи.
     Где-то на третьем или четвёртом укусе пиццы, я стал исподволь замечать, что чего-то всё-таки не хватает. Как-то слишком уж неохотно проталкивается еда сквозь пищевод. Срочно требовался некий эквивалент смазки, если допустить возможность применения такой терминологии по отношению к пищеварительному процессу.
  -  What do you prefer to drink?  –  обратился я к своему попутчику с вопросом, прекрасно осознавая, что на самом деле вопрошаю лишь исключительно самого себя. К тому же перед Югославом и так уже стояла чашка с кофе, из которой он периодически отхлёбывал.
     Лично я кофе не любил никогда. И до сих пор продолжаю не любить. Не понимаю удовольствия от его горького, зачастую просто неприятного, вкуса и весьма сомнительного, с моей точки зрения, бодрящего эффекта. То ли дело – пиво. Также не обладая экстраприятными вкусовыми качествами, оно, по крайней мере, работает на результат…
     Закономерно, что и в той ситуации лучше пары бутылок «Карлсберга» ничто, в принципе, не могло поспособствовать моему пищеварению. Разве что ставший уже в некотором роде доброй традицией «желтый слон», последняя встреча с банкой которого состоялась всего несколько часов назад. Но его на вокзале почему-то не продавали, и приходилось довольствоваться имеющимся.
     Вокруг бурлила незнакомая мне прежде заграничная жизнь. Людские потоки беспрерывно циркулировали, скручиваясь в водовороты (или, скорее, в людевороты?..), распадаясь на отдельные ручейки и сливаясь в небольшие столпотворения. «Attention, please…»  -  периодически ласкали барабанные перепонки милые сердцу англоязычные слова. Мелодично выплывая из невидимых динамиков, как аккомпанемент чуть резковатым по звучанию объявлениям на немецком, они безвозвратно исчезали под сводами вокзала, превращаясь в сухие биты полезной информации. Время двигалось скачкообразно. Стрелки на треугольных часах, над барной стойкой, то словно бы не хотели двигаться совсем, то вдруг оказывались впереди на несколько десятиминутных интервалов, стоило вроде как на секунду отвести от них взгляд.
     Подобный временной парадокс вполне можно было бы объяснить неким, неизвестным пока науке, взаимодействием хорошего датского пива и пространственно–временного континуума. Если бы, конечно, у кого-нибудь возникла потребность его объяснять. Однако возникающие лично у меня потребности были несколько иными. 
     Каждое удовлетворение этих потребностей требовало непомерных, по российским меркам, финансовых затрат. А именно – монетки в 50 пфеннигов, опущенной в монетоприёмник механизма, отпирающего двери в общественный вокзальный туалет. Смириться с подобными расходами, понятно, не под силу ни одному нормальному российскому гражданину. Нужен был нестандартный подход. Мысль, понукаемая мочевым пузырём, могла дать фору по быстродействию любому суперсовременному компьютеру. Что и не замедлило в итоге сказаться на конечном результате.
     Метрах в трёх от входных дверей сортира находились другие двери, выпускающие наружу тех, кто уже достиг облегчения. Выполненные из толстого матового стекла, эти двери были сконструированы таким образом, что открывать их дозволялось только изнутри. Наивные немцы, а также туристы из стран, уровень достатка которых позволял их жителям лишний раз не обращаться за помощью к интеллекту, именно так и поступали. Они добропорядочно и законопослушно опускали монету в специальный слот, рядом с входными дверями, и после успешного разрешения всех вопросов спокойно покидали заведение предписанным для этого способом. Достаточно было немного подождать, пока кто-нибудь из них не начнёт открывать выходную дверь, слегка придержать её плечом, и со стеснительным возгласом «Pardon me…» культурно просочиться внутрь. Учитывая общее количество выпитого пива, экономия в конечном счёте получалась весьма существенной.

14.

     Возможно, это было лишь чисто субъективное ощущение, сгенерированное нездоровым преклонением перед всем нерусским, но как мне показалось, ещё когда поезд «Москва – Кёльн» пересёк польскую границу - скорость движения по «ихним» железнодорожным путям значительно выше. Кроме того, заметно меньше трясло, и почти не ощущалось биение колёс на рельсовых стыках. Относительно недолгая поездка в пару сотен километров, разделяющих Брауншвейг и Берлин, ещё раз подтвердила мои первоначальные наблюдения.
     Вагон, в котором я оказался, имея в кармане халявный билет до недавней столицы поверженного рейха, к моему тогдашнему несчастью был рассчитан исключительно на некурящих. Соответствующие таблички снаружи вагонов я по какой-то причине не принял во внимание и теперь был вынужден жестоко страдать от никотиновой абстиненции. Впрочем, организм, как я полагаю, был мне за эту небольшую передышку весьма благодарен. Внутри вагона, поделенного прозрачными перегородками на обособленные купе, находились только сидячие места, в виде обтянутых добротной коричневой кожей комфортабельных кресел. Оставалось лишь догадываться – зачем было огород, что называется, городить с этими перегородками?.. Реальная польза от них не просматривалась. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что, изначально планировалось изолировать подобным образом табачных аддиктов от остальных, более трепетно относящихся к собственному здоровью, пассажиров. Потом же, на волне всеобщей нетерпимости к курению, вагон, должно быть, решили целиком и полностью отвести для приверженцев здорового образа жизни.   
     Ещё на вокзале куда-то потерялся Югослав, который, казалось, вообще не отходил от меня ни на шаг. Зато брошенная без присмотра на несколько часов сумка дождалась своего хозяина там, где я её и оставил. Вспомнил я о ней в последний момент. Метнулся в основной зал, лелея в душе росток надежды, что может быть всё-таки не спёрли, побрезговали… И точно – либо действительно побрезговали, либо воровать в стране, где гораздо проще заработать или, на худой конец, бесплатно получить от государства – воистину бессмысленно.

     Берлин встречал холодным моросящим дождём, стремительно сгустившимися сумерками и ощущением причастности к великим историческим событиям. И без того уже немало повидавшая на своём веку норковая шапка мгновенно ощетинилась слипшимися друг с другом ворсинками меха.
     В выданной мне в Брауншвейге схеме берлинского метро без бутылки, как гласит русская народная поговорка, было точно не разобраться. С покупки её, родимой, я и решил начать. На сей раз выбор пал на не особо ходовое, по нашим захолустным меркам, пиво «Варштайнер». Однако прояснить что-либо с его помощью также не удалось. Наверное, случай был уж слишком неординарным и требовал не одной, а нескольких бутылок. Схема метро, похожая на электрическую схему сложнейшего суперсовременного прибора, внушала безотчётный страх и напрочь отбивала любое желание в это метро спускаться. Почему-то представлялось, что стоит мне там очутиться, и я навсегда потеряюсь в бесчисленных хитросплетениях путей, переходов и станций. На лицо была типичная картина серьёзного психического расстройства, чем-то отдалённо напоминающего клаустрофобию.
     Слава богу, за то, что он когда-то сподобился изобрести такси. Предупредительный водитель желтого «мерседеса», материализовавшегося по первому взмаху руки, собственноручно погрузил мою сумку в багажник и приглашающе распахнул заднюю дверцу машины. Тренироваться в английском не хотелось - я просто протянул ему выданную в лагере схему, на которой была обозначена конечная точка маршрута. Водитель понимающе кивнул, и мне оставалось только задремать на просторном заднем сиденье, предвкушая в коротких и отрывочных сновидениях обретение долгожданного статуса политического беженца.

     Расплатившись, на сей раз, строго по «счётчику», я оказался в итоге перед высоким, совершенно не освещённым в этот час, зданием, имея в активе выданную до последнего пфеннига сдачу и твёрдую уверенность в том, что уж отсюда-то они меня точно ни за что не выгонят. Как бы ни старались.
     Понятно, что работать круглосуточно, дожидаясь моего персонального прибытия, тут никто не собирался. Несмотря на очевидность этого факта, я всё же подошёл и подёргал входные стеклянные двери. Здание было закрыто.   
     Из-за угла соседнего дома вывернул полицейский патруль. Не спеша продефилировал мимо, даже не потрудившись окинуть меня подозрительным взглядом. Фантастически, я бы сказал, безалаберное отношение к своим служебным обязанностям. Их бы на стажировку в наше родное МВД. Враз бы научились ненавидеть всех окружающих уже за одно только то, что не со всех возможно поиметь столько, сколько хочется.
  -  I beg your pardon…  -  смело произнёс я, в несколько шагов догнав стражей порядка. Всё-таки поразительно быстро исчезает страх перед служителями закона, едва только человеку удаётся вырваться за пределы Российской Федерации,  -  can you help me…
     Буквально в трёх словах описав создавшуюся ситуацию, я пожаловался им на то, что и кушать хочется, и переночевать негде, а административное здание по приёму беженцев уже закрыто. Резюмировал я своё короткое выступление ненавязчивой просьбой отвезти меня в собственно сам лагерь. Который, как мне доводилось слышать ещё в Брауншвейге, в Берлине находиться отдельно от административного корпуса, и вообще вроде как где-то за городом.
     Один из полицейских, которого я уже успел окрестить про себя «коротышкой», нервно теребил рукав тёмно-зелёной форменной куртки. Второй, значительно выше его ростом, сосредоточенно тёр переносицу, опустив взгляд на свои безукоризненно начищенные ботинки. Оба слушали, не пытаясь вклиниться в мой монолог и хотя-бы, по;нта ради, проверить документы у приставшего к ним на тёмной улице подозрительного субъекта.
     Основываясь на своих недавно приобретённых познаниях относительно полицейских в Западной Германии, я наивно предположил, что и здесь – в Восточной всё обстоит приблизительно так же. Уверенность в том, что они обязательно помогут, не покидала меня ни на секунду. Но и Германия Германии, как выяснилось, - тоже рознь. Если в первой Германии полицейский для любого человека был друг, товарищ и брат, то во второй – по крайней мере не волк - и то уже хорошо.
     Дождавшись, когда я наконец выговорюсь, коротышка что-то сказал своему товарищу на немецком. Тот согласно кивнул в ответ и, обращаясь уже ко мне, тоже заговорил на своём родном наречии. Из всего не блещущего многословием ответа мне удалось разобрать только знакомое буквосочетание «моган». Судя по этому слову, мне предлагалось торчать тут до утра.
     Затем полицейские равнодушно отвернулись и пошагали дальше, исполнять свой нелёгкий служебный долг. Глядя на их удаляющиеся спины, я почему-то подумал: «А ведь по большому счёту я им всё равно должен быть благодарен… Уже хотя бы за то, что не отмудохали, как обычно поступают в подобных ситуациях их российские коллеги, и не отобрали последнее…»

     Приемлемо здравое рассуждение, что всё в итоге познаётся на контрасте, ничем не могло, однако, помочь мне в плане обретения ночлега. Я доковылял до ближайшей скамейки, сел на неё и задумался.
     Ничего похожего на отель поблизости не идентифицировалось. Аллея, на которой я находился, одной своей стороной пролегала вдоль какого-то водоёма, а с другой - ограничивалась кустарником, деревьями и проезжей частью за ними. Сразу за проезжей частью начинались дома, в одном из которых и находилась организация, так и не успевшая оказать мне сегодня радушный приём. Остальные строения, судя по не особо богатой иллюминации, также функционировали в режиме административных учреждений и на данный момент тоже наслаждались заслуженным отдыхом.
     Сама аллея, как и положено любой нормальной аллее, наверняка где-то начиналась и где-то заканчивалась. Но в условиях дефицита информации двигаться можно было в любом из двух имеющихся направлений. Вероятность достижения искомого результата представлялась абсолютно одинаковой для каждого из возможных решений. Результат же визуализировался в моём сознании в виде просторной двуспальной кровати (ну или, на худой конец, не очень просторной односпальной) со свежайшим постельным бельём и, предвосхищающей взаимодействие со всем этим великолепием, горячей ванны.
     Не мудрствуя лукаво, я пошёл в ту сторону, которую только что избрали для себя полицейские. Ожидая вот-вот снова увидеть их впереди, я постепенно наращивал темп ходьбы, так как медленно ходить не умею в принципе.
     Не умели этого, наверное, и полицейские. Как ни старался я поиметь их в своём поле зрения, ничего из этой затеи так и не вышло. Зато вышел я сам. На какую-то более-менее освещённую и оживлённую улицу. Снова предстояло выбирать направление. Вообще, на мой взгляд, бремя выбора – самое тяжкое из всех, выпадающих на человеческую долю. Благословенны были времена Советского Союза, когда любая потенциальная возможность выбора сводилась к символическому минимуму. Но о прошлом остаётся лишь грустить. То ли потому, что оно действительно было лучше, чем настоящее, а может причина в том, что все мы были тогда моложе…   
     За подобными размышлениями я и не заметил, как повернул налево, влившись в не слишком плотный поток пешеходов. По-видимому, налево люди всегда идут гораздо более охотней, нежели направо. В этом вся их непостижимая человеческая природа.
     Столь ценному наблюдению, однако, суждено было пропасть втуне. Ведь поделиться им я мог разве что с надоевшим до ужаса дождём. Или с хлопьями пушистого снега, время от времени приходящего ему на смену, напоминая прохожим, что сейчас как-никак самая настоящая зима, а не какое-нибудь легкомысленное межсезонье. 

     Брусчатка под ногами должно быть знавала ещё победную поступь советских солдат в далёком сорок пятом. Шагая по ней, я чувствовал себя экскурсантом в музее. Огромном музее под открытым, сочащимся избыточной влагой, небом. Разница была только в том, что крутя головой по сторонам, я пытался разглядеть отнюдь не экспонирующиеся достопримечательности. А разглядеть я пытался хоть какую-нибудь, самую завалящую, гостиницу. Или говоря красивым буржуазным языком – «hotel».
     Различие между восточной и западной Германиями хотя и не слишком навязчиво, но всё же бросалось в глаза. На улицах восточного Берлина уже кое-где попадался мусор, практически во всех таксофонных будках отсутствовали телефонные книги, а на лицах прохожих выражение озабоченности встречалось существенно чаще жизнерадостных улыбок.
     Зато оформленные в рождественской тематике магазинные витрины были, на мой мизантропический взгляд, избыточно жизнерадостны. Красующиеся в них бесчисленные фигурки Дедов Морозов, всевозможных фасонов и размеров, имели одно неоспоримое сходство: одинаково дебилистичные выражения игрушечных мордашек. Лично я в этом месте обязательно бы спросил: «Каким таким непостижимым образом возможно разглядеть выражение лица у Деда Мороза под его бородой и усами?» Даже мне самому и то понятно, что решительно никаким… Но взращённое на российских реалиях девиантное восприятие  действительности остаётся с людьми навсегда. Как, например, отсутствие ампутированной конечности.

     Дождь незаметно выродился в мелкую льдистую крупу, швыряемую ветром в рефлекторно прищуренные глаза. Определённо холодало. Улица, по которой я шёл, влилась, словно ручеёк в полноводную реку, в какой-то широченный проспект. Две многополосные проезжие части разобщались посредством небольшого скверика с пешеходной аллеей посредине. Яркий свет фонарей выхватывал из темноты оголённые ветки деревьев, кустарника и притаившиеся под их сенью скамейки. Назывался проспект Альт Моабит, впрочем, узнал я об этом несколько позднее. Пока же я на него просто свернул.
     Буквально через пару десятков метров от угла, где я поменял курс, в стене здания обнаружилось нечто вроде глубокой ниши. Притормозить около этого закутка меня заставил запах. Даже не просто запах, а самый настоящий аромат, источаемый какими-то свежеприготовленными вкусностями. Ноги тут же, проявив недопустимую бесхарактерность, пошли на поводу у распоясавшегося обоняния.
     Первое, что я увидел, свернув на запах, был велосипед. Он опирался рулём и сиденьем на выложенную плиткой стену, напротив которой находился прилавок с подсвеченной изнутри витриной. Стеклянные недра витрины ломились от залежей еды. Над едой возвышался продавец - репрезентант какой-то из восточных национальностей.
     Прислонённый к стене велосипед терпеливо дожидался хозяина, поедающего неподалёку внушительных размеров «хот-дог», обильно нафаршированный горчицей. Явственно аудирующийся при этом процессе щёлкающий звук недвусмысленно свидетельствовал о наличии у велосипедовладельца серьёзных проблем с височно-нижнечелюстным суставом.
     К продавцу я обратился с предельно лаконичной просьбой: «The same one», чуть вздёрнув при этом свой подбородок в направлении жующего мужчины. Мой информационный посыл интерпретировался работником немецкого общепита предельно адекватно, и через считанные секунды я уже вгрызался всеми оставшимися после бесплатной российской стоматологии зубами в сочную хрустящую булку.
     Насквозь пропитанная жиром от спрятавшейся в ней сосиски (сделанной, скорее всего, отнюдь не из сои, напополам с туалетной бумагой), булка, без преувеличения, таяла во рту. Пальцы заливала горчица, которой мне, так же как и дяденьке с велосипедом, определённо не пожалели.
     Дяденька, доев, заказал себе ещё «хот-дог», перебросившись с продавцом несколькими фразами по-немецки. На сей раз, он присовокупил к заказу пол-литровый пластиковый стакан с разливным пивом. А дурной пример, да будет вам известно, всегда контагиозен. Пришлось и мне, попав под такое тлетворное влияние, продублировать его заказ.
     Стоя около прилавка в метре друг от друга, мы запивали пивом свои «хот-доги» и исподволь, украдкой обменивались оценивающими взглядами. «Наверняка он знает, что я русский,  -  размышлял я,  -  и даже, наверное, догадывается, зачем я здесь…» Почему-то для меня вдруг стало исключительно важным, что думает обо мне этот немолодой уже немец, которого я, совершенно точно, больше никогда в своей жизни не увижу.
  -  Would you tell me, where is the nearest hotel here?  –  обратился я в конце концов с вопросом к своему невольному компаньону по трапезе. Скорее даже не рассчитывая на получение полезной информации, а просто, чтобы разрядить неловкое молчание, начинавшее меня исподволь тяготить.
     Велосипедист с ответом не торопился. Он не спеша дожевал откушенный кусок «хот-дога», проглотил его, отхлебнул пива, и лишь после этого продемонстрировал свои познания в английском:
  -  Beyond the street. Not too far…
     Звучало обнадёживающе. Сдержано поблагодарив, я в несколько глотков допил своё пиво (оказывается, уже третье по счёту – как-то так незаметно всё получилось), вытер взятой с прилавка салфеткой жирные руки и, подхватив сумку, вынырнул под негостеприимное берлинское небо.

15.

     Отель действительно оказался по другую сторону проспекта. Строение умеренной этажности украшала чёрная вертикальная вывеска: «Hotel Park Consul». Слишком уж презентабельно, по моим нищебродским меркам. Пару-тройку минут, перед тем как войти, я откровенно колебался. Однако отступать было некуда. Позади находилась не только Москва (как в своё время у известного по школьным учебникам политрука Клочкова), но и вся накопившаяся за день усталость.
     Девушка на «ресепшн», кокетливо поправляя левой рукой пышную копну волос соломенного цвета, первым делом затребовала паспорт. Я уверенно протянул внутрироссийский, сопроводив свой жест пожеланием: «Single room». Хотя и так было понятно, что номер мне нужен на одного.
     Пока она кропотливо исследовала паспортные страницы, моё сердце, помимо привычной тахикардии, выдало несколько пугающих экстрасистол. Ожидая, что меня вот-вот выставят обратно на улицу (а то ещё и полицию вызовут – чего доброго), я весь как-то внутренне напрягся, нервно постукивая носком ботинка по плинтусу «ресепсионной» стойки. Резиновая улыбка, словно судорогой, сводила мой одеревеневший рот. «Наверное, примерно также чувствуют себя шпионы, находясь на грани разоблачения,  -  думал я.  –  Даже без учёта паспорта, один мой внешний вид чего стоит…»
     Спустя секунды, субъективно воспринятые мной как нечто близкое к понятию «мини-вечность», сотрудница отеля лучезарно улыбнулась, поставив тем самым крест на всех моих напрасных тревогах. Зайдя за прозрачную перегородку, она отксерила несколько страниц моего «краснокожего подтверждения национальной ущербности», возвратив мне оное с пластиковой карточкой в придачу.
     На небольшом кусочке пластика красовалось трёхзначное число, начинающееся с «двойки». Несмотря на всю свою дремучесть, где-то я уже встречал информацию, по поводу существующих на Западе замков, не требующих ключа, в привычном понимании этого слова. Ничем иным, кроме такого «ключа», выданный мне предмет не мог оказаться, в принципе.
     Воспользоваться лифтом, чтобы попасть на второй этаж, не возбранялось, но было как-то не логично, что ли. Я предпочел подняться пешком.
     Внимательно сверив цифры на своей карточке и на дверях, я засунул карточку в небольшое, интегрированное в дверной корпус, устройство. Ничего не произошло. Подёргал дверную ручку – безрезультатно. Тогда я достал карточку и затолкал её другой стороной. Снова подёргал ручку, начиная прикладывать всё более и более значительные усилия. Тщетно. Я опять достал карточку и начал поочерёдно засовывать её в прорезь устройства то одним концом, то другим, по нескольку раз перепробовав все возможные варианты. Дверь не открывалась. Как бы ни было мне неловко и стыдно, вариантов, кроме как обратиться за помощью на «ресепшн», не существовало.   
     Сумка осталась дожидаться меня у дверей номера (к одиночеству ей было уже не привыкать), я же быстренько сбежал по лестнице вниз и, вращая злосчастную карточку между пальцами, заискивающе произнёс:
  -  Could you help me? If it would not be a problem…
  -  Sure,  -  с готовностью откликнулась на мою просьбу девушка.
     С трудом сдерживая улыбку, она выскользнула из-за своей стойки, поднялась вместе со мной и, взяв у меня пластиковый ключ, легко и непринуждённо вставила его в прорезь запирательного устройства. Секунда, и тревожный красный огонёк в нём сменился на умиротворяющий зелёный, а сам замок приглашающе щёлкнул. Моя спасительница, посторонившись, распахнула передо мной капризную дверь.
  -  You are just an enchantress…  -  только и смог вымолвить я в благодарность, теряясь в догадках, что же всё-таки я делал неправильно?

     Восставший из тьмы, благодаря клавише выключателя, гостиничный номер поражал своим великолепием. Стоило переступить порог, как ноги тут же утонули в длиннющем ворсе белоснежного ковра. Ворсинки этого напольного чуда были не менее десяти сантиметров. Ходить здесь в обуви представлялось настоящим кощунством, и я тут же сбросил с себя не только ботинки, но и носки, критически оценив образовавшуюся в одном из них дырку.
     Слева на меня внимательно посмотрел я сам, отразившись в зеркальных раздвижных дверях встроенного шкафа. Справа в прихожей - полупрозрачная дверь. Приоткрыв её и включив свет, я увидел джакузи, раковину, стилизованную под какой-то диковинный цветок и унитаз, вклинившийся аккурат между ними. Всё идеально белое, без малейших намёков на недобросовестность обслуживающего персонала. Над раковиной овальное зеркало. Рядом, на стеклянной полке, набор всех мыслимых гигиенических принадлежностей: зубные щётки, бритвенные станки, шампуни, лосьоны, жидкие и твёрдые мыла, ну и так, всякая хрень по мелочам. Вроде, например, тех же зубочисток – казалось бы, пустяковый предмет, а коснись – под рукой никогда не бывает.
     Кроме обязательного для каждого отеля набора полотенец, на глаза попались два махровых халата с символикой отеля. Ожидаемо белых. 
     Следующим, и последним, объектом в очереди на осмотр являлась комната. Огромная кровать занимала в ней едва ли не половину пространства (точно о таком предмете мебели я и грезил совсем недавно, бредя по берлинским улицам). Сквозь неплотно занавешенное окно, шириной практически во всю наружную стену, в помещение пытались прорваться неоновые отблески вечернего Берлина.
     Две прикроватные тумбочки. На каждой по хрустальной пепельнице с маленьким, продолговатым спичечным коробком внутри. Реклама отеля на коробка;х. Светильники над кроватью в форме незамысловатых параллелепипедов, выполненных из матового рифлёного стекла зеленоватого оттенка.
     В правом углу комнаты, у окна, телевизор практически не известной у нас марки «Грюндик». На специальной подставке. Оставшиеся от кровати и телевизора свободные площади уместили кресло, два стула с металлическим каркасом и деревянный столик, со стоящим на нём кубообразным предметом, чем-то отдалённо напоминающим холодильник.

     Подытоживая описание, отмечу лишь, что апартаменты, в которых я оказался, выглядели в моих неискушенных глазах запредельно роскошно. Где-то в глубине души (или того, что её заменяет у людей нерелигиозных) затеплилось нехорошее сомнение – а хватит ли денег расплатиться? Выяснить это «на берегу» я, понятное дело, не удосужился.

     Какое действие первым делом совершает большинство моих соотечественников, едва переступив порог своего жилища? Правильно – включают телеящик. И уже затем, под его успокаивающее бубнение, начинают заниматься всякими-разными насущными делами. Я же, после включения телеагрегата, вспомнил-таки; о своей оставленной в коридоре сумке и, отложив все насущные дела, вышел из номера.
     То, что сумку и на сей раз никто не упёр, меня удивило уже значительно меньше (к хорошему быстро привыкаешь). Удивило другое. А именно – какого хрена, выходя из номера, я оставил внутри свой пластиковый ключ?! Стоило мне наклониться за сумкой, как дверь, может под влиянием сквозняка, а может просто в силу априорной подлости бытия, издала за моей спиной характерный щелчок запирающегося замка.
     На сей раз, девушке на «ресепшн» сохранять профессиональное хладнокровие было уже откровенно невмоготу. Она давилась смехом, зажимая рот ладонью и стыдливо от меня отворачиваясь. Как будто бы я предложил ей нечто совершенно непристойное, а не всего лишь помочь мне в очередной раз попасть к себе в номер.
     Через пару минут, однако, проблема была решена с помощью универсального ключа, и я снова оказался внутри, не забыв теперь прихватить и сумку.

     На экране включенного телевизора, тем временем, самозабвенно трахались какие-то негры (ох, блин, опять забыл, что они так теперь уже не называются… ладно, пусть будут – blackskin persons). Скользнув по экрану взглядом, я не особо впечатлился разворачивающимся там процессом, а безотлагательно занялся приведением в порядок своего гардероба. Заштопал и постирал носки, вымыл ботинки, простирнул и развесил на комнатной батарее нижнее бельё. Попутно открыв, что все звуки с телевизора транслируются, посредством скрытых динамиков, в ванную комнату. Причём, судя по качеству звучания, в стерео формате.
     Отмокая, после всех трудов, во вспенивающейся пузырьками гидромассажа ванной, я, от нечего делать, пытался угадать, основываясь на раздающихся где-то над моей головой охах и вздохах, что именно происходит в этот момент в телевизоре. То есть, понятно, не общую фабулу сюжета, а конкретно ту или иную разновидность общеизвестного действия.
     За сим увлекательным занятием меня и застал врасплох крепкий, здоровый сон, подкравшийся исподтишка, как вражеский диверсант. Не дала ему одержать надо мной окончательную победу лишь постепенно остывающая в ванной вода.
     Из ванной я вышел уже совершенно другим человеком – отдохнувшим и снова готовым к неравной борьбе за своё место под истинно капиталистическим солнцем. Возможно, кто-нибудь вполне резонно поинтересуется: «А чем же тебе, собственно, не нравится наш родной, отечественный капитализм, взращённый упорным трудом олигархов, чиновников, бандитов и прочих борцов за демократию?» «Нравиться то он мне, конечно, нравится,  -  ответствовал бы я вопрошающему,  -  но лучше всё же любоваться им с безопасного расстояния, как, например, ядерным взрывом, тоже не лишённым, по моему личному мнению, некоторой эстетической привлекательности».

     Блажен кто верует, в меру сил и возможностей, естественно, в предрасположенность этого мира к совершенству. Реальность же такова, что до совершенства ему всегда будет хоть чуть-чуть, но обязательно чего-нибудь да не хватать.
     Даже после полноценного отдыха в дорогущем гостиничном номере, да ещё и в предвкушении скорейшей сбычи… Нет, кажется такого слова всё-таки нет в природе… Ладно, пусть будет – сбывания… Или ещё лучше – овеществления мечт… Да. Так вот, для всеобъемлющей полноты счастья мне всё равно чего-то недоставало. Какая-то неуловимая составляющая вселенской гармонии никак не желала занять надлежащее место в скрупулёзно составленном пазле бытия.
     Облачившись в свежее нательное бельё, я натянул не совсем уже свежие джинсы, с модной нашлёпкой «Lee» в надъягодичной области, рубашку, носки, ботинки и куртку.
     Девушка на «ресепшн» встретила моё новое появление там настороженно-испуганным молчанием. Когда я подошёл к стойке, она всё-таки попыталась улыбнуться, но выглядело это как-то неубедительно.
  -  I hate to bother you, but where is the nearest liquor store?  –  поспешил я внести ясность в ситуацию, обозначив цель своего очередного визита.
     Секунд на десять в воздухе повисла напряжённая тишина. Её интенсивность была таковой, что даже звук упавшего на пол листа, принадлежащего внушительных размеров «диффенбахии» за спиной у девушки, показался неестественно громким.
  -  Why do you need it? You have got a minibar in the room…  -  услышал я, наконец, робкий ответ.
     Столь откровенная простота решения проблемы даже всколыхнула во мне некоторую досаду. Зато теперь прояснилась истинная сущность предмета, изначально принятого мною за обыкновенный холодильник.
     Обратный путь от «ресепшн» до своего номера показался мне втрое короче, несмотря на то, что подниматься куда-либо пешком, при обычных обстоятельствах, несоизмеримо труднее, чем оттуда спускаться. Но в определённых ситуациях даже законы физики не действуют. Они безоговорочно капитулируют перед всепоглощающим натиском предвкушения. Только оно – предвкушение – способно доставлять людям подлинную, незамутнённую радость. Ибо то, что уже достигнуто нами, изведано и испробовано, не в состоянии порождать иных эмоций, кроме банального разочарования…

     Дверь номера, с которой я уже морально приготовился серьёзно побороться, открылась на удивление легко. Едва затворив её за собой, я тут же, не заморачиваясь снятием ботинок (а, следовательно, преступно наплевав на сохранение девственной чистоты ковра), направился к минибару. Схватившись правой рукой за ручку его дверцы, я вдруг наткнулся взглядом на вертикально стоящую табличку с мелко напечатанным текстом. Не заметил я её раньше наверняка лишь потому, что предмет этот кто-то практически полностью задвинул за тыльную стенку барного «кубика».
     Взяв табличку в руки, я разглядел, что один и тот же абзац текста воспроизведён здесь на нескольких языках. Русского среди них, разумеется, не было. Ну да и фиг бы с ним. Но не успел я ещё толком углубиться в чтение англоязычной версии, как споткнулся на выделенном более крупным шрифтом словосочетании «PAY TV». Под ложечкой нехорошо и как-то тревожно засосало.
     Подозревая, что виной тому вовсе не мой хронический гастрит, я посмотрел на TV–экран, где за время моего отсутствия поменялся только цвет кожи актёров, но никак не основная сюжетная линия. Так и есть. В левом верхнем углу экрана, практически незаметные на фоне всех бурлящих на нём страстей, светились те же самые буковки: «PAY TV». Ещё даже не прочитав на табличке всех подробностей этого телевизионного «развода», я уже печёнкой почувствовал всю глубину своего очередного «попада;лова».
     Овладеть пультом удалось лишь с третьей попытки (два раза он просто выскальзывал из рук и убегал под кровать). Наконец, я его-таки; схватил и принялся лихорадочно тыкать в кнопки, с помощью которых телевизор предположительно обязан был выключаться. Задачу усложняло то, что чуть ли не половину кнопок этого странного пульта закрывала, приподнимающаяся с одного конца на специальных шарнирах, крышка из прозрачного пластика.
     Телевизор выключаться отказывался наотрез. Отчаяние охватило меня от макушки до самых пяток. Его глубина была таковой, что даже абсолютно очевидное в подобной ситуации решение – выдернуть штепсель из розетки – не сразу смогло найти своё воплощение в конкретных действиях.
     Будучи отрезанным от беснующегося в неисчислимых километрах проводов потока электронов, экран ещё пару секунд агонизировал в световых конвульсиях и только затем окончательно погас. Подсчитывать убытки, нанесённые чертовым изобретением (русского, промежду прочим, учёного) не хотелось. Не хотелось даже дочитывать до конца, на какую же всё-таки сумму я конкретно влип. Тем более ничего это уже не меняло.
     Пора было переориентировать внимание на те вещи, которые могли ещё в этой жизни хоть что-нибудь изменить. Причём изменить гарантированно в лучшую сторону. Идя на поводу у подобных (к слову сказать: достаточно здравых) рассуждений, я вздохнул и повторно потянулся к дверце минибара.

     Сказать, что открывшееся мне зрелище минибарных внутренностей сильно меня разочаровало – значит сказать, в принципе, чистую правду… но только отчасти. От другой части можно добавить, что разочаровал меня не ассортимент, а исключительно объём предлагаемой тары. Тара была игрушечная. Словно в отеле у них вместо обычных людей предпочитали останавливаться какие-нибудь сказочные гномики. Хотя, насколько я помню разные сказки, среди гномиков алкоголиков вроде как не бывает… Или в сказках об этом просто стыдливо умалчивается, по соображениям политкорректности.

     Исключительно из чувства патриотизма, начать я решил непременно с водки, коей присутствовало здесь целых два пузыря, миллилитров по пять каждый. Немного сбивало патриотический настрой название водки: «Финляндия», ну да при желании всё и всегда можно оправдать. В данном случае мне почему-то вспомнилось, что Финляндия когда-то тоже входила в состав России… А может и не входила… Может я просто пытался, по своему обыкновению, выдавать желаемое за действительное, и мозг, как заправский шулер, с лёгкостью подтасовывал заигранную колоду воспоминаний.
     Следующим номером программы на свет божий были извлечены две микроскопические (как минимум раза в четыре меньше стандартных) бутылочки шампанского «брют», которые притаились на полке минибарной дверцы и наивно полагали, что им удастся там отсидеться.
     Не удалось.
     И что такого люди вообще находят в шампанском – ума не приложу: пренеприятнейшая газированная кислятина…
     Да-а… Ну не выливать же их было, в самом-то деле, раз уже открыл…
     На пару бутылок шампанского у меня ушло от силы три с половиной глотка. В четверть глотка была осушена бутылочка культового «Хеннесси Парадайс». Затем пришел черед джина «Бифитер», ромов «Баккарди» и «Кэптен Морган». Содержимое минибара (наконец-то до меня начал доходить смысл этого названия) таяло буквально на глазах…

16.

     Ни один нормальный человек ещё ни разу не обмолвился в моём присутствии о своей симпатии к этому времени суток. И я абсолютно не вправе кого-либо попрекать!.. Ибо, что может быть более гадким, нежели обыкновенное утро? Когда из блаженного состояния полунебытья мы вдруг снова попадаем в круговорот неразрешимых проблем и проблематичных, в плане своей осуществимости, решений.
     С такими мыслями я и спускался поутру на «ресепшн», расплачиваться за все предоставленные и потреблённые услуги.
     Дежурившая вчера девушка уже сменилась. Её место заняла тоже довольно симпатичная, если не брать в расчёт некоторую некритичную полноту, тётенька лет тридцати пяти. Строго посмотрев на меня поверх очков в толстой пластмассовой оправе, она, прежде чем выдать окончательное заключение по общей сумме задолженности, поинтересовалась: пользовался ли я минибаром? Будучи человеком до отвратительности честным от природы, я не стал притворяться, что не понимаю её английского и кивнул утвердительно.
     Тогда тётенька вежливо осведомилась: где же, в таком случае, моя минибарная карта, с отмеченными на ней употреблёнными напитками? Я начал смутно припоминать, что действительно, с правой стороны от заветного ящика валялась какая-то стопка листков, напрочь проигнорированных моим избирательным вниманием.
  -  Why do you need it?  –  настал мой черёд вы;казать некоторое недопонимание текущей ситуации.
  -  But… I have to know: what exactly have you drunk?..
  -  Everything,  -  ответил я, подавляя нотки недоумения в голосе. И пробурчал себе под нос уже по-русски: «Чего там было пить-то? Даже вкус прочувствовать и то не удалось…»

     При свете дня административное здание центра по приёму беженцев выглядело ещё более мрачным и величественным. Люди всех возрастов, полов и национальностей, поодиночке и группами непрестанно циркулировали сквозь входные двери в обоих направлениях, олицетворяя собой наглядную модель броуновского движения.
     Поскрипывающий лифт, исцарапанный внутри надписями наверное на всех языках мира, степенно и неторопливо поднял меня, в компании ещё нескольких соискателей, на третий этаж. Надеясь, что указатели в вестибюле были интерпретированы мною корректно, я сквозь небольшой «предбанник», в который открывались двери лифта, прошёл в просторный, уставленный блоками из металлических кресел, зал. Подавляющее большинство посадочных мест не пустовало.
     Чем-то это всё напоминало зал ожидания какого-нибудь ж/д вокзала или аэропорта.
     На противоположной от входных дверей стене постоянно менялись какие-то цифры большого электронного табло. Слева от входа – практически полностью застеклённая наружная стена. Справа – стена внутренняя, также состоящая почти целиком из стекла, но с дверями, на каждой из которых висела табличка с двумя трёхзначными числами: меньшим и большим – через дефис. Что сие означает, предстояло разбираться.
     Непродолжительное пребывание вне пределов отчизны уже научило меня абсолютно безошибочно определять соотечественников в любой толпе. Этим своим вновь обретённым талантом я и не преминул воспользоваться. Достаточно было слегка задействовать шейные мышцы, пару раз покрутив головой вправо-влево, и потенциальный источник информации был обнаружен на расстоянии буквально нескольких шагов от меня.
     Трое плотных парней, в возрасте «от хорошо за двадцать до чуть-чуть за тридцать», изо всех сил старались вежливо улыбаться окружающим. Получалось неплохо. Если не брать в расчёт одеревеневшие от непосильной натуги лицевые мышцы и совершенно не способные улыбаться глаза. 
  -  Ребята, не подскажете, куда мне адреснуться?.. Меня из Брауншвейга сюда направили,  -  начал я сразу «с места в карьер», приблизившись на дистанцию, достаточную для того, чтобы быть услышанным. 
     Синхронно повернувшиеся три головы одним этим полностью подтвердили мою наблюдательность. 
  -  Сам-то откуда?  –  поинтересовался сидящий по центру крепыш в модной клетчатой кепке.
  -  Откуда, откуда… Из России, вестимо… А если точнее, то почти что из Сибири.
  -  Не близко… А мы с Питера. Уже несколько месяцев тут кантуемся,  -  почесал он свой гладко выбритый подбородок.  -  Пока всё непонятно… Не говорят ни «да», ни «нет».
  -  Тебе надо взять сначала бумажку с номером в автомате,  -  включился в разговор второй парень, в светло-синей джинсовой куртке «Levi;s», отороченной изнутри то ли настоящим, то ли искусственным мехом.  –  Как только этот номер загорится на табло, пойдёшь в кабинет, номер которого оно покажет.
  -  Ага, понял. Спасибо… А где автомат?..
  -  Да вон он… у входных дверей.
     То, что там находилось, выглядело как нечто среднее между банкоматом (которые тогда только-только начинали появляться у нас в городе) и… ну, скажем, чтобы особо не заморачиваться сравнениями, здоровенной офисной кофемолкой. Агрегат, окрашенный в траурно-черный цвет, после нажатия на полуинтуитивно выбранные кнопки выдал бумажный талончик, с цифрами «9», «4» и «2». На основе чего, после сопоставления полученного номера с номерами, мелькавшими в тот момент на табло, мною был скомпилирован вывод, что торчать тут придётся ещё очень и очень долго.
     Продолжать общение с товарищами по несчастью рождения в СССР не то чтобы решительно не хотелось, но и особых плюсов от подобного знакомства в перспективе не просматривалось. Привычка к тотальному недоверию ко всем русскоговорящим и, как первопричина этого, «русскодумающим», а как следствие - «русскодействующим», категорически протестовала против любых, не являющихся жизненно необходимыми, контактов. Поэтому коротать время я предпочёл в одиночестве, водрузившись на ближайшее свободное кресло.
     Цифры на табло сменяли друг друга на удивление резво. За каких-нибудь десять-пятнадцать минут очередь сократилась человек на тридцать. Не прошло и часа, как на табло загорелось число «942», а рядом с ним – «46». Это наверняка должно было означать, что в сорок шестом кабинете меня с нетерпением и распростёртыми объятьями ожидали. Так я старался думать, чтобы самовнушением подавить всё нарастающую и нарастающую тревогу.
     Ожидала меня молодая симпатичная девушка, слегка азиатской наружности. Однако при моём появлении она встала и, не говоря ни слова, удалилась. Я слегка растерялся. Впрочем, продлилось моё замешательство недолго. Вместо девушки вскорости появилась дородная женщина, в том возрасте, в котором любая женщина способна вызывать у любого нормального мужчины уже исключительно уважение. Строгая белая блузка и тёмно-серый жакет вместе с минимумом косметики ненавязчиво подчёркивали всю серьёзность и ответственность занимаемой ею здесь должности.
  -  Здравствуйте. Садитесь,  -  сдержанный жест ладонью в сторону единственного стула сопроводился, с её стороны, фонетически безупречной русской речью.
     Поприветствовать меня на немецком она даже не попыталась. 
     Когда-то, - подумал я, - ей таки; удалось вырваться оттуда, где рабство формально упразднилось лишь немногим более века назад, а фактически не изживёт себя никогда».
  -  Добрый день. Вы говорите по-русски?  –  решил я на всякий случай внести дополнительную ясность по данному вопросу.
  -  Да, конечно. Каждый обратившийся к нам имеет право проходить интервью на своём родном языке.
  -  Это радует… Со своим убогим английским мне бы пришлось нелегко.
     Уже устав удивляться тому, что моя национальная принадлежность, похоже, ни для кого здесь не является секретом, я с этим просто смирился.
     Выложил на стол всю пачку имеющихся на руках бумаг. Женщина бегло просмотрела их, сходила куда-то и через пару минут вернулась с коричневой папкой. Ещё порядка одной минуты ушло у неё на ознакомление с содержимым принесённого файла. Наконец, она подняла на меня глаза:
  -  Итак, давайте начнём. Расскажите мне всё с самого начала. Постарайтесь не упускать никаких подробностей.
     Желтая шариковая ручка «BIC», вращаясь между пальцами моего интервьюера, то и дело отталкивалась одним из своих концов от поверхности стола. Целую вечность назад, в младших классах нашей советской школы, иметь подобную ручку считалось за окончательный предел детских мечтаний…
  -  Так, собственно, я всё уже рассказал ещё в Брауншвейге. Они же наверняка переслали вам материалы по моему делу…
  -  Конечно, конечно… Все документы у меня есть, но хотелось бы послушать вашу историю ещё раз. И из первых, так сказать, уст…
     Ну, что ж. Из первых, так из первых.
  -  А, собственно, никакой особой истории-то и нет… Вы же сами прекрасно знаете, что сейчас происходит на всех необъятных просторах почившего Советского Союза,  -  ответил я, нервно теребя бегунок от молнии на своей куртке.
  -  Насколько я могу судить, ваша страна сейчас полным ходом идёт по пути демократических преобразований. Вашей свободе слова теперь могут позавидовать иные западные государства. Ни о каких преследованиях по политическим, религиозным или сексуальным мотивам и говорить, при таких обстоятельствах, не приходиться… Поправьте меня, если я в чём-то ошибаюсь.
     Опять резануло слух, что опрашивающая меня женщина – сама стопроцентно русская по происхождению – может быть даже и не умышленно, но дистанцировалась, как и недавно подвозивший меня таксист Дима, от всего, что так или иначе имело отношение к России. Включая, естественно, меня. Притяжательное местоимение «ваша» наделялось её устами то ли оттенком брезгливости, то ли затаённого превосходства…
  -  Да, нет… Вы в общем-то ни в чём не ошибаетесь. Свободы там теперь действительно хоть отбавляй. Если бы её ещё можно было использовать вместо хлеба… Но дело-то даже не в этом.
     Я замолчал, пытаясь сформулировать то, что казалось для меня настолько очевидным, во всей своей тупой безысходности, что никак не хотело облекаться в конкретные словоформы. Пальцы, не представляя чем себя занять, переместились с бегунка молнии на левое ухо. Разумеется, моё собственное (чтобы кто-нибудь, упаси бог, не заподозрил меня в рукоприкладстве по отношению к сотрудникам центра по приёму беженцев).
     Женщина меня не торопила. Она терпеливо ждала, пока я соберусь с мыслями и рожу что-нибудь более-менее внятное. Пауза затягивалась. Секунды, казалось, липли друг к другу, сворачиваясь во всё нарастающий ком неловкого молчания.
  -  Гкхм,  -  откашлялся я, сплюнув все излишние бронхиальные выделения в носовой платок.  -  Понимаете, я бы в принципе согласился жить на одном луке, хлебе и водопроводной воде со всей таблицей Менделеева в виде дополнительного бонуса… я вообще очень неприхотлив по природе. Я даже не жалуюсь, что на всём этом приходиться жить и моему ребёнку – я сам виноват, что за столько лет учёбы в мединституте так и не научился предохраняться… Но у нас с Россией непримиримый антагонизм, категорическое неприятие друг друга на органическом уровне.
     Остановившись, чтобы перевести дыхание, я промокнул пот со лба только что употреблявшимся по иному назначению платком. 
  -  Я не желаю иметь ничего общего со страной, проводящий планомерный геноцид собственного народа. Страной, презирающей своих стариков, честно отпахавших на неё не один десяток лет за смешные гроши, и в этот же самый грош не ставящей тех, кто честно вкалывает на неё сейчас…
  -  Простите,  -  перебила меня интервьюерша,  -  всё, что вы рассказываете – это конечно очень интересно, но всё это указывает лишь на экономические мотивы вашего желания не возвращаться на родину. Вы же понимаете, что на таких основаниях убежище вам предоставлено быть не может. Назовите какие-нибудь более конкретные причины…
  -  А вы считаете экономическим мотивом боязнь выходить на улицу даже в светлое время суток?.. Про вечер и ночь я уже и не заикаюсь… А к каким мотивам, по вашей классификации, можно отнести отсутствие в стране какой-либо медицинской помощи в принципе?! Все мало-мальски стоящие врачи давным-давно разбежались по заграницам. Те же, кто остался, в единственном желании выжить занимаются исключительно разводом своих пациентов на деньги, вместо оказания им реальной медицинской помощи. Впрочем, вам, конечно, подобных вещей не понять… Вы, скорее всего, покинули Россию во времена вполне себе развитого социализма, который я лично тоже никогда не одобрял, но с которым, по крайней мере, можно было хоть как-то уживаться…
  -  Давайте не будем затрагивать здесь лично мою историю,  -  снова прервала мой эмоциональный монолог дама, сама начиная заметно раздражаться,  -  к рассматриваемому сейчас вашему кейсу она не имеет ровным счётом никакого отношения.
  -  Согласен. У каждого покидающего Россию на то могут быть свои собственные причины, однако ведут они всех к одному и тому же следствию…
     Становилось душно. Вряд ли виной тому были неполадки в системе вентиляции здания. Хозяйственно-бытовых проблем здесь, в Германии, как я уже имел возможность убедиться, вообще не наблюдалось. Значит, дело опять лишь в субъективном восприятии, обусловленном не в меру расшалившимися нервами.
     Перестав играться с ручкой, допрашивающая меня сотрудница пустила её в ход по прямому назначению: что-то сосредоточенно начала записывать в лежащих перед нею документах. Можно было прозакладывать последние штаны, что производимые ею записи напрямую касались того, что со мной планировалось в дальнейшем сотворить. И вряд ли, как подсказывала интуиция, итоговое решение могло мне понравиться. 
     В течение следующей пары минут никто из нас не проронил ни слова. Продолжая делать какие-то пометки в бумагах, тётенька хмурила кустистые тёмно-каштановые брови и периодически почёсывала левой, свободной от писа;тельных обязанностей, рукой свой тонкий, с едва уловимой горбинкой, нос.
  -  Изучив все обстоятельства по кейсу,  -  наконец произнесла она, уже одними только интонациями подтверждая мои самые пессимистические прогнозы,  -  я пришла к выводу, что наша страна не может предоставить вам убежище по каким-либо из мотивов, предусмотренных действующим на сегодняшний день законодательством…
     Вот так вот: «Наша страна…» - ни больше, ни меньше.
  -  Учитывая, что в настоящее время вы не в состоянии предоставить документального подтверждения легального пребывания на территории Германии, вам надлежит незамедлительно покинуть страну…  -  голос её звучал у меня в мозгу чем-то вроде похоронного марша над собственной могилой.
     Забрав со стола все выданные в Брауншвейге бумаги, я встал и, не прощаясь, вышел, кляня себя в душе за не проявленную напоследок элементарную вежливость.

17.

     За последнюю пару часов, проведённых в помещении, количество воды, низвергающейся с берлинского неба за единицу времени, существенно поубавилось. Конечно, весь опыт общения с немецким климатом позволял рассматривать это только как временную передышку, но даже она представлялась отнюдь не лишней.
     Ноги принесли меня к знакомой скамейке, на которой я, кажется, вчера уже успел посидеть. Скамейка выглядела мокрой. Но мне на это было наплевать.
     Подумав, плевать я всё-таки не стал, а просто сел на скамейку. Туман, поднимающийся от канала, слоями растекался по аллее, застревая в обнаженных ветвях деревьев. Приблизительно такой же, по плотности, туман заволакивал абсолютно все мои мысли, чувства, и даже желание закурить не сразу смогло в нём отыскаться и предъявить себя для безотлагательной реализации.
     Мимо скамейки пробежала собака - породистый «немец» чепрачного окраса. Судя по ошейнику и общей степени ухоженности, совсем не бездомный. Да и откуда в цивилизованной стране могут взяться бездомные собаки, когда даже ничейных кошек и то, говорят, всех подчистую отлавливают. Скорее всего, хозяин был где-то неподалёку, отпустив свою животину немного порезвиться на практически пустынной аллее. В пользу этого предположения говорило и то, что буквально через полминуты овчарка снова появилась в поле моего зрения. На сей раз с противоположной стороны. Она явно не собиралась далеко убегать от какой-то определённой точки пространства.   
     Остановившись напротив меня, собака уселась на асфальт, принюхиваясь, но вплотную не подошла. Сразу чувствовалось её благородное иностранное происхождение. У нас собаки куда более бесцеремонны. Даже если они и не норовят отгрызть от человека немного мясца, то уж обнюхивают, как правило, безо всякого стеснения и поправок на возможную собакофобию обнюхиваемого субъекта.
     Эта же псина являла из себя просто образец деликатности: своё любопытство демонстрировала на приличном расстоянии. Чуть наклонив крупную, с коричневато-желтыми подпалинами, голову набок и свесив сквозь полуоткрытую пасть длиннющий язык, она смотрела на меня до неприличия умными глазами.
     Внезапно меня обуяло желание сделать для пёсика что-нибудь хорошее. Например, его покормить. Подоплёкой этого порыва послужил промелькнувший где-то на задворках сознания «флэшбэк», в котором я отчётливо увидел себя покупающим палку колбасы, в одном из супермаркетов родного города, и загружающим оную в недра своей спортивной сумки. Воспоминания о том, чтобы я её оттуда доставал отсутствовали. Сверхизбыточная кормёжка в лагере не оставила колбасе никаких шансов не только на съедение, но даже на занятие сколь-либо значимых позиций в иерархии моей долговременной памяти. И только благодаря внешнему раздражителю, в виде появившейся откуда-то собаки, я о колбасе всё-таки вспомнил. Оправдав себя тем, что после двадцати пяти в организме начинают безоговорочно преобладать процессы катаболизма, а значит проблемы с памятью в мои двадцать шесть – вполне себе нормальное и объяснимое явление.
     Колбаса нашлась на самом дне сумки – между кипятильником и шерстяными носками. Заботливо укутанная в целых два полиэтиленовых кулька, она, понятное дело, совсем не напоминала о своём существовании специфическими запахами. Но только до тех пор, пока я оба кулька не разорвал.
     Первой отреагировала на произошедшее собака – шарахнувшись от протягиваемой ей колбасы даже ни как мифологический чёрт от ладана, а, скорее, как реальный российский депутат от своего электората сразу после выборов. Бедный пёс наверняка испытал настоящий шок, так как в отличие от меня, с моим хроническим насморком, обладал утончённым собачьим обонянием. Отфыркиваясь и брызгая слюной животное ретировалось.
     Я перевёл взгляд на колбасу. Покрывшееся беловатым налётом мясное изделие источало неимоверную вонь, которая, наконец, достигла и моих собственных обонятельных рецепторов. «Да-а,  -  подумалось вдруг,  -  а где-то в Африке сейчас люди голодают… Впрочем, в России их голодает гораздо больше, и ничего – выживают…» 

     Сценка с колбасой и собакой вырвала меня из затянувшегося ступора, сумев отвлечь от бесплодных переживаний. «Итак…  -  приступил я к подведению итогов,  -  что мы имеем?..» Говорил я не то чтобы вслух, но и отнюдь не мысленно. Стороннему наблюдателю это скорей напомнило бы монотонное бубнение себе под нос. Сродни тому, которое практикуют молящиеся адепты различных конфессий, в бесплодных попытках снискать себе халявное покровительство каких-либо сверхъестественных сущностей.
     Что до меня, то я лишь стремился обрести ментальное равновесие на шаткой основе подступающего вплотную отчаяния. «…А имеем мы следующее…  -  продолжил я самообщение в духе нормальной, здоровой шизофрении,  -  загранпаспорта нет, денег осталось с гулькин половой орган; в Россию при таком раскладе возвращаться всё равно придётся… но по обычному паспорту меня туда не пустят…»

     Оторвав, спустя пару выкуренных сигарет, зад от скамейки, я закинул на плечо полегчавшую где-то на килограмм сумку и пошёл куда глаза глядят, справедливо рассудив, что на ходу соображается легче. Глаза же глядели в ту сторону аллеи, куда они пялились и вчера – вслед удаляющимся полицейским. Сегодня полицейские нигде не маячили. Зато маячила, как наиболее вероятный вариант, безрадостная перспектива общения с сотрудниками «родного» посольства. Действительно родным оно было, понятное дело, только для них – сотрудников, так как их оно наверняка весьма недурственно кормило, поило, одевало и обувало. А также, что вскоре и выяснилось, отнюдь не запрещало «обувать» сограждан, оказавшихся на чужбине в каком-нибудь, достаточно глубоком, «анальном отверстии».
     Маршрут мой не отличался от вчерашнего, пока я не достиг ближайшей перпендикулярной улицы, на которой вчера повернул, если вы помните, налево. Сам я, на тот момент, помнил это уже неважно, в силу токсического воздействия продуктов распада алкоголя на межнейронные синапсы головного мозга.
     Всё возвращалось на круги своя… Опять передо мной стояла неизбежность очередного выбора. Только на этот раз всё представлялось куда как более проблематичным. Ведь предстояло решить не только: направо или налево повернуть. Но и определиться с тем, хватит ли у меня смелости остаться здесь нелегально, не только безо всяких средств к существованию, но и без малейших надежд на их законное возникновение.
     Впрочем, насчёт смелости – это я так – для красного словца… Понятно было не только ежу, но и у меня самого не имелось сомнений в том, что никакой смелости ни на что у меня не хватит.
     Повернув направо там, где совсем недавно сворачивал налево, я оказался на мосту через водоём, неспешно струившийся вдоль всей, только что пройденной, аллеи. Немного постоял, разглядывая влекомый течением мусор. Выбросил в воду окурок. Тот не пожелал немедленно утонуть, а медленно и степенно уплыл под мост. Остатки произведённого окурком дыма ещё не успели полностью покинуть мои лёгкие, когда, по первому же взмаху руки, около меня оттормозилось такси: неизменный «мерседес» безальтернативно желтого цвета.
  -  Russian embassy, please,  -  определился я с направлением буквально в последнюю секунду, когда водитель, уже загрузив в багажник мою сумку, открывал для меня правую заднюю дверь.
     На мою попытку жестами объяснить своё желание ехать на переднем сиденье, водитель, также невербально, ответил категорическим отказом. Всё переднее сиденье в «мерседесе» было завалено разнообразным хламом, типа дорожных карт, магнитофонных кассет и сигаретных пачек. Из чего я сделал единственно возможный вывод о том, что пассажирам в Германии ездить впереди по каким-то непонятным соображениям не дозволяется. Пришлось помещать свою ту;шку назад, с неудовольствием вспоминая поговорку о чужих монастырях и собственных уставах.
     Едва машина тронулась, как по её поверхности с остервенением забарабанил крупный, размером не меньше десятикопеечной монеты, интенсивный град. Я наблюдал, как градины рикошетят от лобового стекла автомобиля, не обладая достаточной кинетической энергией, чтобы пробиться в его уютное нутро. Вот и моих усилий хватило лишь на жалкую попытку, а запланированный результат так и остался вне пределов досягаемости. И никакие разумные доводы, о неподвластности иммиграционной системы Германии чьему-либо неуёмному желанию, не способны были оправдать меня в моих собственных глазах. 

     Такси остановилось возле огромного мрачно-серого здания, одним своим видом способного повергать в депрессию даже самых закоренелых оптимистов. Здание занимало целый квартал. Я расплатился с таксистом и вылез под проливной дождь - вид атмосферных осадков опять сменился.   
     Воздействие на кнопку переговорного устройства долгое время не приводило вообще ни к каким результатам. Динамик не подавал признаков жизни. Успокаивая себя поговоркой, что скоро только сказка сказывается, а любое дело если и делается, то черепашьими темпами, я не сдавался, упорно продолжая измываться над переговорным механизмом.
     «Стучащему да отворится», - сказано, насколько мне не изменяет память, в одном из самых раскрученных бестселлеров за последнюю пару тысячелетий - Библии. И ведь абсолютно правильно сказано. Правда, в конкретно моём случае отворить мне так и не отворили, но хоть соизволили пообщаться. Пару раз простуженно хрюкнув, динамик обратился ко мне на родном наречии:
  -  Слушаю вас. По какому вы вопросу?
     Разговаривал динамик приятным женским голосом.
  -  Дак вот… это… паспорт, в общем, потерял… ну, заграничный,  -  ответствовал я электронному устройству, досадуя на скрутивший меня внезапно приступ косноязычия.
  -  В настоящий момент у нас неприёмное время. Подходите через три с половиной часа с противоположной стороны здания.
     Динамик ещё раз хрюкнул и окончательно замолк.
     Неприёмное, так неприёмное – нам не привыкать. Зато сразу чувствовалось – учреждение своё, российское. На меня буквально повеяло отчизной, и в горле защипало не то от предвкушения скорейшей встречи с соотечественниками, не то от дыма очередной сигареты «Честерфилд».

     Образовавшийся временной промежуток решено было заполнить таким полезным для организма мероприятием, как приём пищи. Говоря по правде, настоятельная необходимость оного назрела давным-давно и периодически напоминала о себе слабо выраженным болевым синдромом в эпигастральной области.
     Но для начала я решил всё-таки обойти вокруг посольства, чтобы определиться, где именно я должен буду предпринять свою следующую попытку. Двери, в которые мне вскорости предстояло войти, располагались сбоку архитектурно-обусловленного выступа. Основная стена здания здесь как бы отступала немного вглубь от тротуара. По краю же последнего шел невысокий, облицованный мраморной плиткой, парапет. За ним начиналось нечто вроде клумбы, с примерно полуметровой высоты голубыми елями. На поверку ели выглядели скорее серебристыми, чем голубыми, ну да раз кому-то приспичило их так обозвать – значит, на то были свои веские причины.
     Проведя предварительную рекогносцировку, я со спокойной совестью отправился дальше. На поиски не экстремально дорогой, но и не жутко гадостной забегаловки. «Макдональдсы» и всякие там прочие «Чикены» априорно не рассматривались даже в качестве запасного варианта.
     Удовлетворяющая всем требованиям кафешка нашлась чуть ли не напротив входа в посольство. Зал на пять или шесть столиков, вешалка для одежды в углу у входа и подсвеченные изнутри квадраты матового стекла с изображениями предлагаемых блюд – вот и все особенности нехитрого интерьера. Ну так ведь не за интерьером я сюда и пришёл. Ах, да… Забыл ещё упомянуть несколько полок с напитками в глубине за стойкой – в глаза они почему-то сразу не бросились.
     Картинки имеющейся в наличии еды существенно упрощали процесс выбора – не нужно было напрягать воображение, пытаясь за сухими строчками меню разглядеть итоговый результат. Ткнув пальцем в портрет блюда с наибольшим процентным содержанием мяса, я отправился за ближайший столик – дожидаться заказа. Исходя из отсутствия других клиентов, ожидание не обещалось чрезмерно затянуться.
     На столах, застеленных скатертями в синюю и желтую клетку, помимо стандартных солонок и перечниц стояли плетёные из высушенных деревянных прутиков тарелочки, наполненные ароматными ломтиками свежеиспеченного черного хлеба. Хлеб, по моему разумению, прилагался к приобретаемой еде в порядке халявного дополнения. А использовать на все сто любую повстречавшуюся халяву – в этом деле нас, русских, хлебом не корми… Даже не пытаясь бороться с искушением, я тут же засунул в себя три или четыре немаленьких хлебных ломтя.
     Принесли заказанную еду. На огромной тарелке, кроме несметного количества слегка обжаренных кусочков говядины, возлежали также чуть-чуть обжаренные ломтики картошки, какие-то нежно-зелёные стебельки, листья салата и уйма других разнообразных вкусностей. Не наешься я перед этим хлеба – точно бы захлебнулся слюнями.
     А так ничего – обошлось.
     Играла ненавязчивая классическая музыка. Хотя, что такое именно «классическая» музыка и чем она отличается от «не классической» я, убей бог, не представляю. Просто звучавшая мелодия ассоциировалась непосредственно с эти словом – и всё.
     Свет в помещение попадал главным образом снаружи - через декорированные плотным тюлем огромные окна. Поскольку солнечной погоду назвать было нельзя, то и в кафе царил интимный, расслабляющий полумрак. В общем и целом – всё предельно уютно и даже как-то, не побоюсь этого слова, «по-домашнему».
     А дома я привык слушать исключительно Мишу Круга, а не какую-то там классическую или не классическую бодягу. Будучи человеком по своей природе запасливым, парочку магнитофонных кассет любимого исполнителя я таки; предусмотрительно загрузил в дорожную сумку при отъезде. Настала пора припасами воспользоваться.
      Подойдя к стойке, я жестами показал сотрудникам заведения, чего мне от них требуется. Никакого возражения просьба не встретила. Возможно, причиной тому являлось опасение потерять в моём лице единственного клиента; возможно – банальное любопытство. Так или иначе, но спустя полминуты известная на всю Россию музыкальная композиция заполнила собою не только тесное пространство кафе, но и самые отдалённые уголки души каждого из присутствующих:
…Прокурору зелёному слава
Лёха в городе в бесте сидит
Есть у Лёхи вино и есть лярвы
И покушать большой аппетит…
     У меня с аппетитом тоже был полный порядок, но помимо него в природе существует ещё и жажда. И со счетов её, даже при очень сильном желании, не сбросить. Как и некоторую зависть к неизвестному Лёхе, у которого наличествовало, в противовес мне, абсолютно всё, необходимое в этой жизни.
     Нужно было Лёху срочно догонять… Что касается «лярв» - тут оно, реально, представлялось без шансов - при незнании языка договариваться проблематично. Но вот по поводу оставшегося компонента – не грех было в принципе и рискнуть.    
     Заметавшийся по полкам с напитками взгляд притормозил на ноль-седьмой бутылке тридцати пятиградусного «Егермайстер». Пробежал чуть дальше… но затем всё равно вернулся к абсолютно неизвестному у нас в те дремучие времена ликёру. Как вскоре выяснилось - отнюдь не напрасно. Кто бы что ни говорил, а интуиция – великая вещь. Идеальное сочетание входящих в состав «Егермайстера» трав, помноженное на достойную уважения крепость сего божественного напитка, не оставили сомнениям в правильности сделанного выбора ни малейшего шанса.
     Мало-помалу жизнь опять начинала налаживаться. По крайней мере – её субъективное восприятие лично мной.
     Проблема возникла, как это обычно и случается, там, откуда появление оной меньше всего стоило ожидать. Когда я, доев заказанное (за исключением «Егермайстера» - его оставалось ещё около половины бутылки), подошёл к стойке, чтобы расплатиться, один из представителей персонала кафе принялся горячо и страстно убеждать меня этого не делать. Но с одним условием. А именно: я оставляю им кассету Михаила Круга. Поскольку убеждение происходило на немецком языке, я даже не сразу и догадался – что ему от меня нужно. Только благодаря интенсивной жестикуляции смысл столь необычного коммерческого предложения стал постепенно проясняться.
     Ответил я решительным и возмущённым отказом. Подкреплённым, помимо жестов, ещё и парой-тройкой специфических выражений, довольно часто встречающихся на заборах родного государства. Воцарилось напряжённое молчание. Миша Круг, тем временем, пел о весьма неординарной судьбе некоего жигана, известного то ли под фамилией, то ли под псевдонимом Лимон.
     Полминуты спустя торги возобновились, но уже на качественно новом уровне.
     Цена на мою кассету поднималась четырежды. Стартовала она с двадцати марок (без учёта, естественного, съеденного обеда) и уже возросла до пятидесяти к тому моменту, когда всё это мне окончательно надоело. Бросив на стойку десять марок (оплатить алкоголь я предпочел сразу же по его получении), я так же небрежно бросил на английском: «Keep the change». После чего охотникам до моего имущества ничего не оставалось, кроме как выключить магнитофон и возвратить мне столь сильно полюбившегося им Круга. Неизвестно зачем произнеся на прощание по-русски: «Родина не продаётся!..», я уже в дверях пожалел о несостоявшейся сделке.
     Тем более что Родину-то я как раз таки; и продал бы кому-нибудь с большим удовольствием. Вот только кто её, до основания разворованную, нынче купит?..

     Опять распахнувшееся надо мной низкое, как потолки в хрущёвских пятиэтажках, немецкое небо снова поливало всё вокруг дигидромонооксидом. Хотя время я и не засекал, но и так было понятно, что начала приёмных часов в посольстве ещё ждать и ждать. В довершение к остальным неприятностям закончились сигареты.

     Любому прохожему, случайно оказавшемуся в тот день поблизости, обязательно бросилась бы в глаза несколько странная интермедия. А быть может этот самый случайный прохожий, помимо роли безучастного зрителя, исполнил бы в разворачивающемся действии одну из полуэпизодических ролей второго плана. Кто знает…
     А происходило собственно следующее: на невысоком парапете, недалеко от входа в посольство, сидел человек. Даже если бы посольство было и не российское – этот факт никого ввести в заблуждение, по поводу национальности сидящего человека, определённо бы не смог.
     В одной руке у человека находилась бутылка ликёра «Егермайстер», из которой он периодически прихлёбывал. Другая рука тоже не скучала. Она была задействована для того, чтобы хватать за штаны всех проходящих мимо посольства добропорядочных бюргеров. Делалось это отнюдь не из хулиганских побуждений. Просто примостившемуся на парапете человеку жизненно необходимо было срочно разжиться сигаретой. Мысль совершить данное действие в ближайшем табачном ларьке, возможно, пришла бы в трезвую голову. Но никак не в голову, посредством которой в желудок попало уже более двух трете;й «Егермайстера».
     «Хальт… Хенде хох, тьфу, бля… Гив ми, биттне, э сигарет, плиз, ё-пэ-рэ-сэ-тэ…»  -  формулировка просьбы, предъявляемой каждому из свежепойманных за штанину немцев, не страдала излишней вариативностью. 
     Немцы испуганно шарахались и спешили, от греха подальше, перейти на другую сторону улицу. Ситуация накалялась. Курить хотелось всё больше и больше, а жлобские прохожие упорно не желали делиться табаком.
     «Давно вам, гады, и-ик, никто Сталинград не устраивал…»  -  с каждым произносимым словом выпитый ликёр всё ближе подступал к тому физиологическому отверстию, через которое он недавно и проник внутрь организма. Изливать гнев на окружающих мешала также жестокая икота.
 
     Приблизительно попытки с пятнадцатой номер, что называется, удался. Заветная сигарета задымилась в уголке рта, наполняя лёгкие ароматной нервоуспокаивающей отравой.   

18.

     Не вижу особого смысла акцентироваться на деталях процесса овладения справкой, заменяющей загранпаспорт при пересечении границы. Отмечу лишь, что закономерные мечты о бесплатном её получении вдребезги разбились об ультимативное предложение покупки сего документа за три сотни вечнозелёных денег. В результате жесточайшей торговли, коей могли бы позавидовать завсегдатаи восточных базаров, удалось отделаться лишь двумя «портретами» всеми любимого Бенджамина Франклина. Не считая средств, потраченных на фотографии (фотографироваться меня послали в автоматическую кабинку соседнего супермаркета).
     Помимо справки, я получил на руки расписание поездов Берлин – Москва и устное пожелание поторопиться, так как ближайший паровоз отправлялся буквально через пару часов, а следующий обещался быть только послезавтра. Времени оставалось в обрез, поэтому без услуг такси опять не представлялось возможным обойтись.

     Хотя удивляться чему-либо за время пребывания в Германии пора было уже и отвыкнуть, присутствие за рулём таксишного «мерседеса» старушки, лет семидесяти «с копейками», всё же спровоцировало у меня лёгкий шок. Должно быть, мирная обеспеченная старость была бабуле явно не в радость. Хотелось чего-то большего, нежели возня с внуками и вязание носков.
     Предъявив водительнице бумажку с названием вокзала (для того чтобы информацию прочитать, ей потребовалось поменять одни очки на другие), я на языке глухонемых (в своей собственной его интерпретации) попросил заехать куда-нибудь для размена наших родных американских долларов на дойчмарки. Заехали в «Спаркассу». Ну то есть, конечно, заехали мы на парковку рядом с ней, а то, не дай бог, кто-нибудь усомниться в наличии шоферских талантов у немецких бабушек.
     Стемнело. А в потёмках се;ры не только все кошки, но и улицы большинства городов мира мало чем отличаются друг от друга. Вот и Унтер ден Линден, если бы не Бранденбургские ворота, под которыми мы проезжали, выглядела бы как, например, какая-нибудь обычная улица В.И. Ленина, присутствующая в обязательном порядке в любом из российских городов. Многочисленные фонари, будучи не в силах победить темноту, лишь отвоёвывали у неё крошечные плацдармы, наполняя их неестественной, болезненной желтизной.
     Напряжённая внутренняя борьба с позывами собственного мочевого пузыря грозила в любую минуту окончиться бесславным поражением. Пришлось пойти на поводу у капризного органа и попросить старушку притормозить практически прямо под Бранденбургскими воротами. Неизвестно, предусмотрен ли у них там за подобное пятнадцатисуточный срок, но так или иначе риск был оправдан. Физиологические потребности я удовлетворял метрах в десяти от машины, стыдливо отворачиваясь в сторону наименьшего скопления машин и людей.
     Никаких других происшествий за время пути от посольства до вокзала не случилось.

     Приобретя в кассах билет до Москвы, я, будучи в полной уверенности, что все приключения уже закончились, со спокойной совестью принялся дожидаться, когда электронное табло соизволит сообщить мне номер нужной платформы. Слишком долго скучать, в ожидании паровоза, не пришлось. 
     Проводник вагона, в который я сунулся, рассеянно посмотрел сначала на мой проездной документ, затем на меня. Потом снова на документ. На меня после этого он смотреть уже не стал, а презрительно сплюнул на перрон. Его монументальное туловище ни на йоту не сдвинулось в сторону от открытых вагонных дверей. Вместе с клубами выдыхаемого табачного дыма, из уст гостеприимного хозяина передвижного островка моей собственной родины выплыла лаконичная до безобразия фраза: «Сто долларов».
  -  Простите, не понял…  -  вовлёкся я в вынужденный диалог.
  -  А чего тут неясного? Сто долларов и можете садиться. Можно в марках по курсу…
  -  Но у меня билет… Я его покупал в кассе и всю дорогу до Москвы уже оплатил,  -  призрачная надежда на банальное недоразумение никак не желала благополучно скончаться.
  -  А положил я на твой билет. Вагон-то мой, а не тех, кто тебе этот билет продавал: кого хочу – сажаю, кого не хочу – тот может идти до Москвы пешком,  -  окончательно прояснил свою позицию по данному вопросу проводник.
     Логика в его словах просматривалась. Правда, какая-то совсем уж скособоченная и корявая, но, безусловно, просматривалась. В любом случае, времени на опровержение его, поистине железобетонных, аргументов у меня не было. Я уже слышал раньше, что поезда здесь подаются под посадку всего на несколько минут, а не как в России – за полчаса, а то и больше, до отправления. На принятие решения отводились считанные секунды.
     Придерживая рукой колотящуюся по бедру и норовящую соскользнуть с плеча сумку, я опрометью кинулся вдоль состава. Расчёт был на то, чтобы попытаться проникнуть внутрь поезда через какой-нибудь другой вагон. Однако все остальные проводники были также начеку – трюк не удался. Плавно и сначала почти незаметно, из-за людской суеты вокруг, поезд тронулся, оставляя меня на произвол немилосердной злодейки-судьбы.

     Никогда не понимал, почему обязательно, чем крупнее город, тем агрессивнее в нём цены на любые товары или услуги. Например, посещение сортира (а посетить его требовалось безотлагательно) на вокзале в Берлине стоило в два раза выше брауншвейгской таксы – целая марка, вместо скромных пятидесяти пфеннигов. Правда, в Брауншвейге скромными они мне не казались, но ведь для того и существуют сравнения. Да и мне было в общем-то пофиг - проник я в туалет всё равно бесплатно, воспользовавшись уже апробированным на брауншвейгском вокзале способом.
     Что делать с купленным билетом - неясно. Что делать вообще – тоже. А когда не знаешь, что конкретно делать, то лучше всего ничего не делать совсем – меньше потом придётся переделывать. Беда, однако, в том, что человек ничего не делать не может в принципе. Не приспособлен он к этому. Ему хоть какое-то занятие, но вынь да положь. Пускай даже это занятие и будет выглядеть совершенно нелогичным, с точки зрения здравого смысла. Здравый смысл - он ведь тоже понятие растяжимое.
     Меня он направил прямиком во внутривокзальный супермаркет, где была куплена кисть бананов, упаковка пива «Лёндербрау» (6 банок) и плюшевая черно-белая корова. Корова, при сохранении естественного природного окраса, сильно проигрывала оригинальному прототипу в размерах и могла, при желании, поместиться в кармане куртки. Предназначалась сия зверюга в подарок дочке. Бананы и пиво предназначались мне.

     Одним из наиболее ценных свойств алкоголя (как мною ранее уже отмечалось) является способность каким-то непостижимым, но очень действенным способом спрессовывать время. Сжимать его едва ли не в несколько раз, избавляя людей от многих проблем, связанных с поисками способов его препровождения. Остаётся только сожалеть, что не обладая достаточным потенциалом базовых знаний и навыков, вряд ли я когда-либо смогу разгадать подобный алкогольно-временной парадокс.
     На практике же он проявился практически моментальным наступлением утра следующего дня. Ещё не заметного сквозь стеклянные двери и окна вокзала, за которыми продолжала концентрироваться темнота, но уже заявляющего о себе посредством настенных часов и постепенно возрастающего людского трафика.
     Одним из составных элементов последнего была весьма колоритная парочка, за которой я исподволь наблюдал сквозь полуприкрытые веки, лёжа на деревянной скамейке в зале ожидания. Двое мужчин о чём-то вполголоса спорили, оживлённо жестикулируя.
     Первый из наблюдаемых субъектов, лет тридцати шести – тридцати восьми, одетый в клетчатое драповое полупальто и приблизительно такую же кепку, был явно потрезвее своего товарища. Правда, не сказать чтобы намного…
     Второй выглядел моложе - около тридцатника; в длинной черной куртке из добротной, определённо недешевой, кожи. Головным убором он пренебрегал, вполне довольствуясь густой шевелюрой цвета собственной верхней одежды. Их национальная принадлежность могла бы являться секретом разве что для ребёнка детсадовского возраста.
     Я из подобного возраста давным-давно вышел. Потому и наблюдал за ними не только с любопытством, но и с изрядной долей нарастающего беспокойства. Как показали дальнейшие события - не такого уж и беспочвенного.
     Пару-тройку раз парочка продефилировала мимо моей скамейки, при этом или переходя на шёпот, или совсем замолкая. Почерпнуть что-либо из их беседы не представлялось возможным. Я уже начинал подумывать о том, чтобы прекратить наблюдение и попробовать вздремнуть. Но всё пошло по иному сценарию.
     На соседней лавке спал какой-то паренёк. Совокупность внешних признаков указывала на его определённо не российское происхождение. Спал он спокойным и безмятежным сном человека, не привыкшего ожидать от жизни подлянок на каждом шагу. А зря. Ведь расслабляться, по нынешним временам, ни в коем разе недопустимо даже в центре западной Европы…
     Проходя в очередной раз мимо скамеек, два моих стопроцентных соотечественника притормозили около спящего парня. Огляделись по сторонам. Затем тот, что в кожаной куртке, внезапно и безо всяких видимых причин с остервенением пнул лежащего по заднице. Во всяком случае, мне показалось, что пинок пришелся именно туда.
     Парнишка вскочил, спросонья испуганно озираясь по сторонам и совершенно не понимая, что происходит.
     Не понимал этого и я. Поэтому на всякий пожарный случай перестал притворяться спящим и принял сидячее положение.
     Соотечественники, отреагировав на моё «пробуждение», тут же оставили свою жертву в покое и подошли, усевшись на противоположный конец оккупированной мной скамейки. Ничего враждебного, впрочем, в их поведении не просматривалось. Скорее наоборот.
  -  Привет. Извини, если разбудили…  -  начал тот, что постарше.
     Отвечать я не спешил. Однако и сохранять в подобной ситуации гробовое молчание тоже был не вариант.
  -  …Он, вообще-то, сначала хотел тебя пнуть…  -  продолжил «драповый» соотечественник, кивнув на своего товарища.
     Кепку свою он снял и теперь смущённо потирал левой рукой обширную залысину на темени.
  -  …Но по тебе сразу видно, что ты русский, а русские русских здесь бояться, и поэтому он решил пнуть его…  -  снова кивок головы, теперь уже в сторону соседней скамейки, паренёк с которой давно предпочёл ретироваться от греха подальше.  -  Ну, а чё было делать?.. сам посуди…
     Моей первой мыслью было поинтересоваться: «А вариант никого не пинать - совсем, что ли, не рассматривался?» Но устыдившись махровой глупости подобного вопроса, я всё же решил благоразумно промолчать, дабы не показаться совсем уж идиотом. И в самом деле – как же ещё развлекаться двум подвыпившим русским на берлинском вокзале в 5 часов утра, кроме как ни попытаться любыми доступными способами спровоцировать банальную драку?!
  -  Да я не спал… Так, дремал понемногу,  -  пришлось мне, хочешь не хочешь, вступать в зарождающийся помимо моего желания разговор,  -  так что никаких проблем…
  -  Ну, будем знакомы, что ли… Я – Витя, а вот он…  -  последовал уважительный кивок в сторону «кожанного»,  -  …бывший чемпион Европы по боксу. Валера, значит, он…
  -  Саша,  -  представился я в ответ, пожимая протянутую Витей ладонь и со всё большей настороженностью косясь на второго земляка, который, однако, вступать в беседу не спешил.
     Причиной тому лично я полагал его абсолютно «стеклянное» состояние, не оставляющее шансов мыслительному аппарату своевременно реагировать на поступающие извне акустические раздражители. Хотя, вполне возможно, я был в своих оценках несправедлив, и молчал Валера исключительно из уважения к более старшему компаньону. Так или иначе, но общаться пришлось в основном именно с Витей. Любые попытки Валеры включиться в разговор сводились лишь к нечленораздельному мычанию.   
     За последующие четверть часа я был вынужден узнать о своих новых знакомых много чего интересного и занимательного, но совершенно для меня бесполезного в практическом смысле. Затем Витя пожаловался, что буквально вчера какие-то злодеи сожгли у них двухкомнатную квартиру, которую они арендовали поблизости от вокзала. И теперь они, как есть, бедные, несчастные и бездомные.
  -  Но ничё… Я знаю, кто это сделал,  -  перешёл он к резюмирующей части, похрустывая разбитыми костяшками пальцев.  –  Сёдня ещё побухаем, а завтра пойдём разбираться… Они нам не только за квартиру ответят… Они нам вообще по-жизни должны будут, бля…
     На перечисление того, что планировалось сотворить с предполагаемыми врагами, ушла бы не одна страница печатного текста. Поэтому, исключительно в целях экономии бумаги, я не стал здесь приводить даже основных тезисов витиной, несколько экзальтированной, речи.
  -  Слушай, а ты как насчёт пожрать? Я тут в двух шагах одну забегаловку чёткую знаю…  –  внезапно сменил тему мой собеседник, и тут же слегка замялся,  -  …правда, у нас с наличностью не очень… А вернее – совсем грустно…
     Скромно потупив взор, Витя, разумеется, дождался того, на что наверняка и рассчитывал: моего приглашения отобедать, а вернее – отзавтракать. Понятное дело – за счёт приглашающей стороны.

     Город ещё не проснулся. Порывы ветра, насилуя рекламные баннеры, развешенные над проезжей частью, норовили попутно свалить с ног и нашу, отнюдь не святую, троицу. Особенно нелегко приходилось Валере. Помимо ветра ему выпало бороться ещё и с излишками безжалостного к своим адептам этанола. Однако спортивное прошлое очевидно так просто не пропьёшь. И бывшему чемпиону в одном из самых жестоких видов спорта с успехом удавалось противостоять обоим, не отягощённым человеческими обличьями, противникам.

     Заведение, в которое мы направлялись, по избыточно клятвенным (в силу понятных причин) заверениям моего нового знакомого, должно было буквально шокировать нас своими сверхнизкими ценами. Идти было и вправду недалеко. Минут через десять мы уже разместились за угловым столиком, у самых входных дверей, приступив к трапезе. Не возьмусь ничего сказать за цены, по причине дефицита данных для сравнительного анализа, но ассортимент отнюдь не шокировал. По крайней мере, не шокировал разнообразием. Из всего обслуживающего персонала – паренёк лет восемнадцати, в белом фартуке и такого же цвета колпаке, дремавший до нашего прихода в уголке за стеклянной витриной.
     Дожёвывая третий или четвёртый кусок пиццы (каждого из которых лично мне хватило бы на завтрак, обед и ужин вместе взятых), Валера вдруг перестал работать челюстями и насторожился. Его отрешённая флегматичность таяла буквально на глазах. Чем это было вызвано, я осознал далеко не сразу, так как сидел спиной к витрине и молодому человеку за ней.
     Внезапно экс-чемпион пружинисто вскочил, потеряв интерес к недоеденной порции, и рванулся к чему-то за моей спиной, чуть не опрокинув меня вместе со стулом.
     Сумев, назло законам физики, сохранить равновесие, безучастность к происходящему я сохранить не смог. Любые законы, как известно, над любопытством власти не имеют. Отложив надкушенный ломтик пиццы, я незамедлительно повернулся в сторону чего-то ещё неведомого, но предполагаемо интересного: судя по тому, с какой скоростью туда устремился мой соплеменник.
     А происходило, собственно, следующее:
     Парень, работающий в кафе, вышел по каким-то своим надобностям в подсобное помещение. Оставив Валеру один на один с непреодолимым искушением: россыпью игрушечного размера бутылочек со спиртным, выставленных между анонсируемыми блюдами внутри стеклянной витрины. С похожими бутылочками мне уже приходилось недавно сталкиваться в гостиничном минибаре. Учитывая их объём, в витрине они были выставлены, скорее всего, лишь в качестве декорации. Вряд ли кому-нибудь пришла бы в голову идея их покупать. Но покупать – это одно, а вот украсть – это уже совсем другое… Это уже (с русской национальной точки зрения) – не просто разжиться полезным в хозяйстве предметом, но и проявить при этом некую похвальную доблесть, что ли…
     Витрина с обратной стороны ничем не закрывалась – непростительное для немцев ротозейство, учитывая, что с момента падения «железного занавеса» шёл уже далеко не первый год. И даже не второй и не третий. Пора бы ребятам было чему-нибудь, да научиться…
     С поразительной лёгкостью перегнув своё мощное тело сверху через витрину, Валера быстрыми и точными движениями в мановение ока пособирал почти всю выставленную внутри «стеклопосуду». Если до того момента у меня и оставались какие-либо сомнения по поводу его спортивного прошлого, то этим своим трюком он развеял их окончательно. И бесповоротно.
  -  Ходу!..  –  выдохнул Витя, в доли секунды переместившись от столика до входных дверей кафе.
     Самым нерасторопным из нас троих оказался, разумеется, я, выскочив наружу последним.
     Мелькали вокруг какие-то узкие переулки и не слишком широкие улицы. Ветер свистел в ушах. Впереди, на расстоянии в десяток метров, непрестанно маячили две знакомые спины: «кожанная» и «драповая». Сердце бешено колотилось, проклиная непростительно поверхностные взаимоотношения собственного хозяина с любыми видами спорта, исключая разве что «литрабол».
     Наконец, впередибегущая парочка остановилась. Подождали меня. Переглянувшись, минут пять все дружно пытались отдышаться. Погони не было. А может она и была, но отстала. В неверном свете уличных фонарей мир вокруг казался зыбким и нереальным. Заметно протрезвевший Валера протянул мне выуженную из собственного кармана горсть разноцветных бутылочек:
  -  Держи… Твоя доля…
     Его огромная ладонь вмещала, навскидку, сосудов пять или шесть, не меньше. На самом верху этой небольшой кучки красиво преломляла фонарные блики миниатюрная Эйфелева башня, запечатлевшая в стекле, казалось, мельчайшие детали своего реального прототипа. «Похоже, французский коньяк… Недешёвый…»  -  отстранённо подумал я, пытаясь собрать воедино, расползающиеся как тараканы, противоречивые мысли.
  -  Да я… это… Спасибо, конечно… но я как-то больше по пиву. Оставь лучше себе, пригодятся…  -  предпринял я отчаянную попытку от всего откреститься. Прекрасно сознавая, что категорический отказ в сложившейся ситуации может быть чреват…
  -  Ну нет, бля… У нас так, в натуре, не делается! Всё должно быть, реально, по чесноку – доля есть доля,  -  ответил Валера, энергично запихивая всю мелодично позвякивающую пригоршню в боковой карман моей куртки.

19.

     И всё-таки не зря повстречал я тем ранним берлинским утром своих земляков. Всё, что с нами ни происходит… Оно, конечно, может и не к лучшему, но вариантов то у нас, в подавляющем большинстве случаев, всё равно нет.
     Моя же выгода от непродолжительного знакомства реализовалась не только в солидной доле «хаба;ра», но и в применимой на практике полезной информации. Благодаря оной, добравшись на метро до другого ж/д вокзала (Витя с Валерой меня не только обо всём проинформировали, но и любезно сопроводили), я уже через несколько часов отбыл из Берлина в Варшаву. Там мне предстояло сразу же пересесть на поезд, следующий из польской столицы в Москву. За подобный «многоступенчатый» вариант, как выяснилось, не нужно было даже доплачивать. Единственное беспокойство вызывал слишком короткий временной «зазор» между прибытием одного поезда и отправлением другого. Но Европа – это всё-таки Европа, и отклонения в графике железнодорожных перевозок здесь отсутствовали наверняка даже во времена Второй Мировой войны.
     В Варшаве мне снова повезло. Оказалось, что бегать по платформам не нужно, и московский состав подадут на то же самое место. В ларьке на перроне я даже успел купить пачку сигарет «Верблюд» и искурить до фильтра пару единиц её содержимого.
     Попытка запалить третью была на время отложена, в связи с появлением транспорта. Вагоны подошли «под завязку» забитые «челночными» баулами, а так же кое-где проглядывающими сквозь вещевые нагромождения хозяевами всего этого барахла. Выходило так, что где-то поезд уже успел загрузиться.

     Снова монотонный перестук колёс, Брест, драники под бутылочку итальянского белого вина, выставленную «на общак» соседками по купе (везёт мне на представительниц женского пола), и абсолютная беспросветность впереди… В купе было не протолкнуться среди огромных клеёнчатых сумок, распираемых изнутри дешевым польским «ширпотребом». Многие годы именно они олицетворяли собой всю российскую «рыночную экономику», как уродливое порождение чьей-то разбушевавшейся нездоровой фантазии.
     В голове же у меня было не протолкнуться от «дум». Налезая одна на другую, запинаясь об очевидные логические противоречия и спотыкаясь о труднопреодолимый барьер эмоций, они никак не давали мне спокойно подремать.
     Ощущение того, что не всё было сделано так, как надо, как следует, «по-ма;ксимуму», одним словом, никак не хотело меня отпускать. По мере неумолимого приближения к исходной точке маршрута и без того приличные «габариты» моего комплекса вины начинали приобретать совсем уж угрожающие размеры.
     Я знал, что пройдёт немало времени, прежде чем неудача будет осмыслена, «развинчена» на отдельные детали и интегрирована затем, в виде полученных выводов, в новые варианты решения проблемы. Проблемы под простым и конкретным названием – Россия. Стремительно подрастала дочь, и времени на то, чтобы вытащить её из постсоветского ада оставалось всё меньше и меньше…         

    
    
    
         
         
               
         
         

               









Часть III
Вторая попытка.
          
1.

     Самое главное умение в работе шпалозаменщика (официально должность обзывалась, по-моему, – рабочий путей) – это суметь на эту работу попасть. В России существует (и вполне себя притом неплохо чувствует) какой-то удивительный подвид рабовладельческого строя. Рабы тут, как и при любом нормальном рабовладельческом строе, вынуждены работать только за еду. Но здесь они ещё и обязаны исхитриться себя трудоустроить. А сделать это зачастую не так уж и просто. Вполне логично, что перспектива потери рабов, вследствие банальной голодной смерти, их хозяев ничуть не тревожит. И действительно – чего особо переживать: рабы – субстанция самовоспроизводящаяся. Сдохнут одни – народятся новые (а куда денутся, если единственным доступным развлечением для большинства россиян остаётся как раз таки репродуктивный процесс, со всеми вытекающими из него как удовольствиями, так и последствиями).
     Мне же несказа;нно повезло – тёща работала на одном из предприятий по производству всякой химической дряни, понатыканных в нашем городе в количестве явно превышающем все разумные потребности в уничтожении собственного населения. Однако население уничтожаться упорно не хотело и могло дать фору даже тараканам, в плане живучести.
     А хотело население всего лишь работать. Хотя-бы и за милостыню вместо зарплаты. Но… что ни для кого не секрет, любую, даже самую непрестижную, работу в России возможно заполучить только по огромному «блату». А есть он далеко не у каждого. Стоит ли удивляться тому, что предложение тёщи устроить меня на столь «крутую» должность (см. предыдущий абзац) прошло, что называется, «на ура».
     Всего через неделю беготни по различным инстанциям необходимые для оформления бумаги были собраны. Одобрение начальства получено. Оставалось только дёрнуть пивка, за успешное начало новой трудовой карьеры, и приступать…

     Вставать в пять утра – форменное издевательство над человеческим организмом. В шесть ноль четыре отходил первый автобус, и не успеть на него – значило угодить на проходных завода в «чёрный список». Приблизительное расстояние от дома до места службы составляло около тридцати пяти километров, с одной пересадкой в пути. То есть кое-какие недосмотренные сны гипотетически можно было успеть досмотреть и в автобусе. Но по сторонам в России смотреть значительно интересней.
     Я вообще не понимаю, зачем людям в этой стране ходить в цирк или, скажем, в театр – бессмысленная трата денег. Представления, повсеместно устраиваемые обычными согражданами, вполне способны дать фору любым интермедиям с участием профессиональных актёров.
     Мало что из увиденного память сохраняет надолго. На общем фоне тотального сумасшествия отдельные случаи, даже очень неординарного помешательства, всё равно «сливаются с фоном», представляясь чем-то совершенно обыденным и банальным. До сих пор перед моим мысленным взором периодически всплывает почему-то только одна картинка, возникшая как-то утром на «экране» автобусного окна:
     На абсолютно пустынной, в столь мучительно ранний час, автобусной остановке сидит мент. Ржавый остановочный павильон сплошь уклеян пёстрым бумажным ковром объявлений. Страж порядка сидит внутри достаточно необычным способом – лицом к задней стене павильона и спиной к дороге. Ноги неестественно просунуты в узкую щель между скамьёй и рифлёным железом остановочной конструкции.
     Но вряд ли служитель закона видит перед собой прозаическую стену, обклеенную разноцветными клочками бумаги. Его горизонты, должно быть, несоизмеримо шире – мент просто вусмерть, до остекленения пьян. Из кобуры, вместо табельного пистолета, торчит узнаваемое горлышко чекушки. Рядом с умудряющимся сохранять некое подобие сидячего положения туловищем в луже блевотины валяется низвергшаяся с головы фуражка…

     Вообще, будь на то моя воля, символом этого государства я бы сделал даже не двухголового пернатого мутанта (который, кстати сказать, тоже подобран весьма в тему), а именно такого вот мента. Ничто на свете не способно олицетворить Россию более наглядно!.. Но это опять-таки нечто вроде лирического отступления, а наша «сказка» между тем должна себе сказываться дальше…
     А раз должна, то обязательно будет. Несмотря на изнуряющий зной палящего солнца, пропитанные канцерогенным креозотом шпалы и прочие прелести моей новой высокоинтеллектуальной трудовой деятельности.

     Похожая сама по себе на декорации к фильму с постапокалиптическим сюжетом, огромная территория допустившего меня до работы предприятия просто кишела железнодорожными путями. Они подходили к цехам, складам, причудливо извивались вокруг непонятных металлических сооружений и время от времени втыкались в укреплённые земельными кучами тупики. Всё это хозяйство надлежало поддерживать в более-менее работоспособном виде, т.е. периодически менять подгнившие шпалы на новые, дабы рельсы окончательно не перекосило, и какая-нибудь цистерна, с невообразимо ядовитой гадостью, не спровоцировала бы очередной локальный апокалипсис.
  -  Норма – шесть шпал на человека в смену,  -  голос непосредственного начальника, мастера Ратуева, суров и требователен,  -  кто управиться раньше - помогайте товарищам.
  -  А кто не хочет помогать товарищам, а хочет пораньше уйти домой?..  –  вполне резонно интересуется кто-то из вновь трудоустроившихся.
  -  А кто не хочет – тот рискует испортить стране и без того печальные показатели по безработице,  -  ответ руководителя до скучноты предсказуем.
     Шпалы, оттянувшие свой срок и подлежащие «освобождению от занимаемой должности», Ратуев всегда вычислял безошибочно. Профессионализм, что называется, «не пропьёшь»… Нам оставалось только выкапывать ямы между рельсами, рядом с каждой такой «приговорённой» шпалой (предварительно, конечно, расшив костыли), обваливать в неё шпалу и затем вытаскивать оную через вырытый сбоку от рельсов подкоп. Новая шпала загонялась на место старой приблизительно тем же порядком. Словом, не работа, а сплошное «удовольствие». Всё предельно ясно и просто.
     Дни тянулись за днями, недели, соответственно, за неделями; каждый месяц был до того похож на своего предшественника, что с трудом удавалось вспомнить его название.
     А «родная» страна, между тем, семимильными шагами продолжала нестись в своё светлое (не иначе как от многочисленных пожаров) будущее. Взлетали на воздух многоэтажные дома с безвинными согражданами. У всех на устах вертелось новомодное и слегка жутковатое словечко «гексоген». Любой россиянин, с не до конца ещё атрофированными от пьянки мозгами, прекрасно понимал откуда тут «ноги растут». Упоминаемый властями «чеченский след» вызывал у простых людей лишь ядовитую усмешку. Поиметь очередной «законный» повод для развязывания очередной войны за чеченскую нефть было выгодно только Кремлю, но никак не мифическим «исламским террористам». Все всё понимали, но поделать никто и ничего, как обычно, не мог.
     Оставалось только мечтать, что захватившая страну олигархическая банда когда-нибудь отхватит такой здоровенный кусок, что не в состоянии будет его переварить и окончательно пода;виться. Впрочем, мечты, как показывает практика, имеют тенденцию таковыми и оставаться.
     Пределом же мечтаний большинства моих коллег по службе было - любыми путями перебраться, по окончанию «контрактного» срока (на котором трудился и я), из вре;менного состава бригады в основной. Единственной формой досуга – приобретённый здесь же, на территории завода, технический спирт. Многим удавалось совмещать подобное незамысловатое «хобби» со своей основной производственной деятельностью.
     Я, к сожалению, столь полезным талантом обделён напрочь. Из-за этого работать было несколько скучнее, зато производительность труда всегда держалась на должной высоте. Во всяком случае, нареканий по поводу невыполнения нормы ко мне ни разу не возникало.
     Возникало, причём – возникало у меня, чувство абсолютной «тупиковости» всего происходящего. Ощущение бессмысленности бытия на любых доступных уровнях его проявления. Иногда срабатывало нечто вроде предохранительного клапана, и переизбыток эмоций выплёскивался на привыкшую всё терпеть безответную бумагу:

Город, забитый пухом
Заселенный алкашами
Разруха вокруг, разруха
Хотел сбежать – помешали

Бросает июнь горячий
Пыль мне в лицо, в сандали
Жизнь бы прожить иначе,
Боюсь – разрешат едва ли

Желанья бессильной мухой
В реальность, как в патоку встряли
Разруха везде, разруха
На улицах и в морали

Бунтует строптивый разум
Стремясь осознать – кем мы стали,
Но думать – всегда опасно
От мыслей не счесть печалей

Мне бы заснуть, забыться
Да сон не приходит… Или
Пойти к алкашам прибиться,
Что мозг свой давно пропили

В стране, где рассудок – обуза
Тем лучше – чем меньше извилин
Живьём похоронены чувства
Лишь пух тополей на могиле.


2.

  -  А если Вселенная бесконечна в сторону увеличения… Хм-м… Ну предположим, что так… Тогда и в сторону уменьшения она тоже должна быть бесконечна?.. Как ты думаешь?
  -  Никак не думаю. Пусть себе будет бесконечна хоть в какую сторону – мне-то что с того?  –  отвечаю я не слишком вежливо.
  -  Ну нет, ну ты только представь: каждый атом в каждой молекуле – это тоже отдельная Вселенная, внутри которой мириады галактик, звёзд и планет… И на некоторых из них тоже живут какие-то люди…
     Разговор, вполне достойный какой-нибудь университетской кафедры, на самом деле происходит в двухкомнатной квартире обыкновенной «хрущёвской» пятиэтажки. Мало того, столь неожиданные, в своей оригинальной трактовке мироздания, мысли принадлежат отнюдь не «яйцеголовому» учёному-физику, а симпатичной девятнадцатилетней девушке. К слову сказать, абсолютно голой, если не придираться к деталям и не учитывать за предмет одежды тонюсенькую золотую цепочку с медальоном в виде диковинного цветка.
     Моё нежелание вступать с ней в полемику вполне объяснимо: верхняя и нижняя голова в любом мужском организме не способны функционировать одновременно.
  -  Люди живут везде…  -  пытаюсь я изобразить минимально приемлемую заинтересованность в том, что девушку явно не на шутку беспокоит,  -  кроме России, конечно. Здесь они только выживают… С той или иной степенью успешности.
     Постоянно меняя интенсивность окраски, в зависимости от фазы курительного процесса, огонёк на кончике её сигареты действует на меня гипнотически.
 
  -  И не лень вам всякой ерундой мозги забивать?..  –  вырывает меня из непродолжительного оцепенения другой женский голос.
     Не слишком быстро, дабы не подвергать риску шейные позвонки, поворачиваю голову на звук. Там, в дверном проёме, слабо освещённая неверным светом прикроватного «ночника», появляется ещё одна фемина. На вид ей года двадцать три, реальный возраст не известен, но есть основания полагать, что по крайней мере не меньше легитимных восемнадцати. Отсутствие даже намёков на какой-либо носильный гардероб, плюс особенности освещения, придают ей сходство скорее с потусторонним явлением, нежели с живым, теплокровным существом. В одной руке у «нимфы» бокал с пронизываемым стайками проворных пузырьков бледно-золотистым шампанским.
     Подсев к нам на кровать, прелестное создание не слишком ласково отодвигает меня свободной рукой и начинает страстно целовать свою подругу. Её поцелуи незамедлительно провоцируют ответную реакцию. Мало-помалу страсти накаляются, вытесняя меня на периферию разворачивающегося действия.
     Мне остаётся лишь выступать в роли стороннего наблюдателя, попутно размышляя о том, как же нас угораздило докатиться до такой жизни. Нас – это меня и моего напарника по увлекательному процессу ремонта подъездных железнодорожных путей, на квартире которого всё собственно и происходит.
     А угораздило нас, как во;дится, совершенно случайно.

     «Зона ответственности» путевы;х рабочих простиралась, как и сами пути, далеко за пределы территории предприятия. Как-то раз нам выпало около недели трудиться в окрестностях железнодорожного переезда, расположенного в нескольких километрах от «родного» завода. Привозила нас в этакую даль, в компании с новенькими, сочащимися креозотом, шпалами, старая полуразвалившаяся дрезина. Обратно дрезина увозила одного только мастера Ратуева. Мы же оставались на целый день в компании всевозможного летающего гнуса, осатаневшего солнца и подлежащих неукоснительному исполнению ценных начальственных указаний.
     Общеизвестно, что на любом из ж/д переездов, подобных тому, рядом с которым мы устанавливали тогда свои трудовые рекорды, обязательно присутствует будка. А в каждой из таких будок, как правило, скрашивает свою нищенскую старость какой-нибудь дряхленький смотритель, мужского или женского пола.
     На сей раз традиции оказались нарушены – в покосившемся крохотном строении несла вахту обворожительная красавица лет двадцати от момента её, красавицы, сотворения. Девушка явно скучала на трудовом посту, и нахождение в зоне прямого визуального контакта пары десятков представителей противоположного пола не могло не спровоцировать определённый интерес с её стороны.
     Нелишне, однако, отметить, что процентов восемьдесят личного состава нашей дружной бригады интерес могли представлять разве что для клиницистов, изучающих последствия длительного воздействия низкокачественного алкоголя на человеческий организм. Так как дежурная по переезду научными изысканиями заниматься определённо не собиралась, всё своё внимание она сосредоточила лишь на нескольких, более-менее «ликвидных», экземплярах.
     К числу последних (исключительно, на мой взгляд, в силу всё искупающей молодости) были отнесены и мы с Женей. Коему провидение уготовало роль моего коллеги по работе, а заодно и собутыльника во внеслужебное время.
     Пару раз Лида, а именно так именовалась повстречавшаяся на нашем трудовом пути железнодорожная фея, стрельнула у нас сигарету. Воодушевившись, мы решили нанести ответный визит в её будку, под благовидным предлогом утоления жажды. Словом, не особо форсируя события, к концу смены мы втроём уже вроде как подружились.
     А не совсем ещё поздним вечером того же самого дня, когда рабочие спецовки сменила цивильная одежда, мы подружились ещё и с двумя её лучшими подружками.

  -  Да вы тут все вообще уже оборзели…
     На пороге комнаты возникает как раз та самая, только что упомянутая, Лида. В отличие от остальных действующих лиц женского пола – полностью одетая, что на общем фоне происходящего в комнате кажется даже немного странным и вызывающим. Нервно теребя воротник футболки, она продолжает выговаривать собственным подругам:
  -  Вы же обещали, что всего на пару минут зайдём… шампанского выпьем – и всё!..
  -  Ну так мы его ещё и не выпили,  -  лениво отвечает вклинившаяся в наш дуэт «нимфа», с явной неохотой отрывая для этого свои губы от внушительных грудей ласкаемой ею подруги.
     Звать её вроде как Наташа… Но на подобных деталях я никогда не зацикливался.
     Не иначе как в целях визуального подтверждения собственных слов, она берёт оставленный ею на полу возле кровати бокал и делает пару торопливых, жадных глотков. Затем всё возвращается «на круги своя». То есть бокал – на пол, а наташины губы – к прежнему, столь бесцеремонно прерванному Лидой, занятию.
     Лиде ничего не остаётся, как опустившись в кресло напротив кровати, с излишне показным равнодушием наблюдать за тем, что вытворяют её подруги.
  -  Присоединяйся к нам… Как ты вообще в такую жару можешь ходить в одежде?  –  пытаюсь я её хоть немного «расшевелить».
     Правда, речевой оборот «к нам» в данной ситуации уже не совсем и уместен, поскольку я сам практически оказался «не у дел». Лида моё предложение игнорирует, но и из комнаты не уходит, ещё глубже вдавливаясь в кресло. Своё взвинченное состояние она выдаёт лишь лёгким покусыванием нижней губы.
     На улице действительно очень жарко – под тридцатник, не смотря на то что уже глубокая ночь. Капли пота прозрачными бусинками поблёскивают на загорелой до шоколадного оттенка коже двух увлечённых друг другом прелестниц, с неподдельным энтузиазмом извивающихся на кровати. От подобного зрелища температура в помещении, по субъективным, во всяком разе, оценкам, вырастает ещё градусов на пять, и я иду на кухню охладиться пивком.
  -  Чё, время-то скока?..  –  появляется из другой комнаты слегка прикорнувший от переизбытка алкоголя Евгений.
     В будние дни он делит квартиру со своей мамой, но поскольку пятница уже плавно переросла в субботу, то мама на даче, а жилплощадь целиком и полностью в нашем распоряжении.
  -  Далось тебе это время… Иди лучше посмотри, что у тебя в квартире твориться.
  -  Эа-а-а, а чего тут может такого твориться?..  –  подавив зевок, вопрошает приятель.
     Однако же любознательность берёт верх, и, прикуривая на ходу сигарету «Кама», Женя отправляется в соседнюю комнату, звуки из которой перестают укладываться даже в самые широкие рамки существующих приличий.
     Заглядывает внутрь… и до меня доноситься его тихий, но весьма выразительный свист.
     Постояв пару минут в дверях, Евгений возвращается на кухню и залпом, прямо из горла;, проглатывает бутылку истомившегося в холодильнике пива. Шумно отдувается, как после олимпийского рекорда в каком-нибудь легкоатлетическом забеге. Плюхается на ближайшую табуретку.
  -  Да-а, дела…  -  его позиция по отношению к происходящему находит своё воплощение всего в двух этих незатейливых словах.
     Звуковое оформление «перфоманса» между тем постепенно сходит на нет. Вскоре на кухне появляется одно из его основных действующих лиц.   
  -  Налили бы девушке пива, что ли,  -  комментирует своё появление Надя – любительница пофилософствовать на умные темы.
     Одежды на ней, с момента нашего последнего разговора, определённо не прибавилось. Впрочем, присутствие таковой едва ли добавило бы девушке очарования и притягательности.
     Притянув её к себе на колени, я наливаю Наде в бокал пива из своей бутылки.
  -  А вы в курсе, что у нас закончились «резинки»?  -  вдруг заявляет Надежда.  -  А мы девушки порядочные, мы без них никак не можем…
     Вот так вот оно обычно и бывает!.. Кто бы мог подумать, что столь динамично набирающая темп вечеринка внезапно споткнётся о сущую ерунду, типа отсутствия каких-то несчастных презервативов?! Ну, просто полное попадалово!

     Нетерпеливый, как очередь в уборную, летний рассвет уже вовсю теснит ночь, заставляя её отпускать из недолгого плена очертания различных предметов. Кашляя от дешевого сигаретного дыма, я выныриваю из подъезда на улицу. Задача стоит простая, но архиважная: срочно отыскать поблизости круглосуточно функционирующий ларёк. Резиновые изделия в них, как правило, тоже присутствуют – пороки, они, подобно любой беде, в одиночку не ходят, и продавцам это хорошо известно. 
     Из-под ног испуганно выскакивает кошка. Вернее, то, что из-под ног шарахнулось, я изначально принимаю за кошку, думая на бегу, что это вполне могла быть и довольно-таки упитанная крыса. Последних развелось - пруд пруди, и они, не стесняясь, вальяжно прогуливаются даже средь бела дня.
     В первом же повстречавшемся торговом павильоне продаётся всё, что мне нужно и даже больше. Когда минут через двадцать, от начала «командировки», я уже вхожу обратно в подъезд, обе моих руки отягощены пакетами с дюжиной пива, парой поллитровок водки (исключительно на всякий случай) и огромной коробкой шоколадных конфет (исключительно для дам). Товар, послуживший первопричиной всех ночных метаний, тоже не забыт.
  -  Женя, принимай пополнение,  -  кричу я с порога.
     Запереть за мной дверь никто так видимо и не удосужился, поэтому я попадаю в квартиру абсолютно беспрепятственно. Навстречу мне в прихожую, расчёсывая пятернёй взъерошенную шевелюру, выходит хозяин жилища. Вид у него слегка озадаченный. Очень скоро выясняется причина: наших красавиц и след простыл.
  -  ???
  -  Да их Лидка увела,  -  отвечает на мой бессловесный вопрос «боевой» товарищ,  -  шепталась с ними чё-то, шепталась… они и подорвались…


     Зарождающийся день по-хозяйски овладевал словно бы никогда не выходящим из полусонного состояния городом. Предъявляя свои законные права на каждый кусочек темноты, затаившейся где-нибудь в труднодоступных уголках квартиры. В пробивающихся сквозь неплотно задёрнутые шторы солнечных лучах кружились вихри невесомых пылинок. Всё вокруг пыталось проснуться. Кроме нас. Мы с Женей подобной фигнёй заниматься даже и не планировали, а употребив, в гордом совместном одиночестве, весь имеющийся в наличии алкоголь, оперативно скатились до состояния полнейшей безмятежности.

3.

     Кому-то обязательно «резанёт слух», а применительно к конкретной ситуации скорее взгляд, несоответствие предыдущей главы общей смысловой направленности данной книги. «Какое, вообще, отношение,  -  спросит этот гипотетический кто-то,  -  могут иметь развратные действия сексуального характера, вкупе с откровенным злоупотреблением не самыми полезными для организма напитками, к проблеме иммиграции как таковой?!»
     Вынужден безоговорочно согласиться, что таки да… решительно никакого.
     Мало того, действия, подобные вышеописанным, подчас наносят иммиграционным намерениям непоправимый вред, оттягивая на себя значительные финансовые ресурсы. 
     Единственная причина, по которой эта глава всё же появилась на свет, заключается в ненавязчивом акцентировании читательского внимания на том факте, что человек, как существо фантастически адоптабельное, способен находить стимуляторы для выработки эндорфинов даже в самых, казалось бы, античеловеческих, условиях. Не зря же «человек» - это звучит гордо… По крайней мере до тех пор, пока основательно не нахрюкается…
     Нахрюкиваться, однако, среднестатистического российского человека регулярно заставляют объективные обстоятельства, а вернее – абсолютная невозможность на оные адекватно влиять. И когда подобные обстоятельства превышают некоторую, предельно допустимую, «критическую массу», алкоголизм в стране приобретает характер пандемии, превращаясь из отдельных эксцессов спорадического характера в национальное бедствие.

     Засим перейдём от печального к неизбежному. А неизбежным, на этих страницах, является любое поступательное развитие сюжета, проводящее его в итоге сквозь все основные этапы моего, в общем-то вполне заурядного, существования.
     Постепенно, не ознаменовав себя никакими экстраординарными событиями, подошел к концу срок моего полугодового трудового контракта. Вместе с ним подошел к своему логическому завершению и мой непродолжительный брак. Для меня это не стало большой неожиданностью, так как не секрет, что нищета имеет обыкновение разрушать абсолютно всё, попадающее в её «гравитационное поле». Да и сам по себе я, понятно дело, отнюдь не подарок. Мать жены пообещала подыскать ей кого-нибудь поперспективней, и, ничтоже сумняшись, супруга сменила место дислокации на привычный родительский кров.
     Пора было снова по жизни определяться. После череды незначительных работёнок, типа грузчика в продуктовом магазине или развозчика сметаны на частном москвичишке конфигурации «сапог», я решил замахнуться на большее.

     Сказать, чтобы родное государство всё время только тем и занималось, что отбирало у меня последнее, было бы очевидным прегрешением против истины. А позволить себе нечто подобное я не могу в принципе (хотя и рассматриваю любую истину всего лишь как субъективную точку зрения, завязанную к тому же на определённом временно;м интервале). Пару-тройку раз даже мне от этого государства хоть и по мелочам, да «обламывалось».
     Один из таких «разов» хронологически пришёлся на весну двухтысячного года, когда центр занятости оплатил мне, от щедрот душевных, водительские курсы профессиональной категории «С». Положив тем самым начало качественно новому этапу моей «карьеры».
     Здесь, я думаю, уместно будет вскользь отметить такой не особо существенный факт личной биографии, как подработка (на фоне постижения азов врачебного мастерства в медакадемии) в должности фельдшера на центральной городской подстанции скорой помощи. На санитарской, разумеется, ставке. Поскольку, даже студент шестого, выпускного, курса формально не имел права считаться хотя бы медбратом. Про фельдшера я уже и не говорю. В то же время те, кто поступал в наш ВУЗ после медучилища, спокойно могли получать по фельдшерской ставке хоть с первого курса. Вот такая вот занимательная арифметика, лишний раз доказывающая несовместимость российского законодательства и элементарного здравого смысла.
     Заимев в водительских правах недостающую буковку, я, первым делом, устроился (по большому, всенепременно, «блату» - а куда без него в России?) на автобазу санитарного автотранспорта. Самым что ни на есть обыкновенным шофёром. Обслуживало это автотранспортное предприятие все подстанции скорой медицинской помощи в городе. В том числе и ту, где в бытность свою беззаботным студентом я уже успел немного подработать. Несколько в ином амплуа, понятно, ну да это не столь существенно.
     Пара моих одногруппников, также подвизавшихся во время учёбы на «скорой» (правда, на другой подстанции) пошли несколько иным, абсолютно непонятным мне, путём. Заплатив немереное количество денег, они ещё год добросовестно отирались в родном институте. Результатом стало получение каждым из них по второму, «лечфаковскому» диплому. И возможность остаться работать на родной подстанции уже в качестве доктора. Столь сложные заморочки объяснялись тем, что наши «санфаковские» (или, выражаясь по новомодному, «медпрофовские») дипломы лечебными то признавались, то не признавались, то через какое-то время признавались опять. Причём «педфаковские» и «стоматовские» дипломы лечебными почему-то признавались всегда. Такая вот была непонятная забава у чиновников от здравоохранения. На момент же описываемых событий наши изначальные дипломы опять попали в очередную «немилость».
     Оставим на совести чиновников критерии, в соответствии с которыми всё это происходило (ведь основная учебная программа на всех факультетах была примерно одинаковой), и перейдём сразу к резюмирующей части.
     А она, в двух словах, такова: для того, чтобы вложения во второй диплом «отбились», ребятам предстояло трудиться не просто до седых волос, а наверняка до глубокого старческого маразма. Впрочем, занятие любимым делом уже само по себе является лучшей наградой за труд.
     У водителей, на той же «скорой», дела обстояли чуть лучше. Зарплата даже начинающего «рулилы» раза в два с половиной превышала зарплату врача с очень солидным стажем, не смотря на все «колёсные» и прочие надбавки у докторов. Кроме того, водители имели возможность регулярно приторговывать «сэкономленным» бензином, врачи же могли «сэкономить» лишь пару ампул с какой-нибудь ерундой, реализовать которую было практически нереально. 
     В общем, привычный российский идиотизм торжествовал.

     Но ни один идиотизм не освобождает человека от обязанности зарабатывать себе на хлеб, и осознание этого факта позволяло мириться с неизбежным.
     Трудовые будни на «скорой» слегка отличались от таковых на замене шпал и прочих путейских работах. Например тем, что вокруг не воняло креозотом, а также другими химическими реагентами, с одному богу известными последствиями воздействия на человеческий организм. Зато нестерпимо воняло бензином. Древние, как экскременты давно исчезнувших слоноподобных животных, ушатанные УАЗики – «буханки» составляли основу всего «скоропомощного» автопарка. Ездить в них можно было лишь с открытыми окнами даже зимой. Поскольку топливо, нещадно испаряясь изо всех сочленений расположенного прямо в кабине двигателя, превращало данный автомобиль в голубую мечту завзятого токсикомана.
     Примерно через месяц после нового трудоустройства из моей квартиры сбежали все тараканы, и даже моль наотрез отказалась доедать старые шерстяные носки в шкафу. Настолько нестерпимый запах распространялся по всему жилищу от пропитанной парами бензина рабочей одежды. Курить там становилось смертельно опасно - пришлось в очередной раз бросать. Таким образом, потенциальную угрозу пожара удалось свести к статистически приемлемым величинам.
     Народ на «скорой», в большинстве своём, надо мной беззлобно подтрунивал. Некоторые одобряли мой «ход конём» в плане смены профессии на существенно менее престижную, но дающую большие шансы на выживание. Кто-то высказывался категорически против подобного демарша, безапелляционно обвиняя меня в том, что государством были зря потрачены деньги на обучение таких вот ренегатов. Но абсолютно все сходились во мнении о несомненной выгоде присутствия на «скоропомощной» бригаде дополнительного человека с высшим медицинским образованием. Звучали даже полушутливые предложения отправлять меня на вызов одного – с врачами, как водится, была перманентная напряжёнка.

4.

  -  …А меня зовут Екатерина Сергеевна…  -  услышал я в ответ на своё лаконичное: «Здравствуйте, я – Александр».
     Прозвучало это настолько серьёзно и величественно, что невольно заставило меня изрядно потрудиться над ингибированием подступившей улыбки. Представившаяся таким образом высокая красивая девушка, лет двадцати с небольшим, на Екатерину-то тянула вполне, но вот на Сергеевну уже вряд ли.
     Сие поразительное, в своём совершенстве, творение природы было обнаружено мною около рабочего УАЗика в первый же день по возвращении с «больничного». Провалявшись неделю с ангиной, я был немало удивлён произошедшими на подстанции кадровыми переменами.
     Новому доктору, с которой, как я смекнул, мне теперь и предстояло работать, место было где-нибудь на обложках глянцевых журналов, а никак ни на нашей замызганной, убогой подстанции. На фоне же моего древнего, обшарпанного и помятого скоропомощного транспортного средства девушка вообще казалась некой галлюцинацией, миражом. Ущипнуть себя за какую-нибудь часть тела мне, однако, мешал здоровенный чемодан со всяким медицинским хламом, который я с энтузиазмом тащил к машине из перевязочной.
     Энтузиазм, к слову сказать, присутствовал отнюдь не наигранный - работу свою я если и не любил, то во всяком разе искренне ей симпатизировал. Сказывалось патологическое пристрастие к машинам, помноженное на абсолютную невозможность заработать на собственный «агрегат», ввиду природной обделённости криминальными талантами.
  -  Вам повезло… Меня вот, например, «Валерьевичем» никто не зовёт,  -  ответил я с задержкой в пару секунд, ушедших на созерцание представшей передо мной едва ли не «эталонной» красоты.
     Если, конечно, понятия «эталон» и «красота» рассматривать как совместимые.
     Мои отвратительно своевольные лицевые мышцы так и не смогли при этом совладать с предательской улыбкой, мгновенно отразившей всю эндемичность уральского региона по кариесу, усугублённую баснословными расценками на зубопротезирование. Екатерина Сергеевна улыбнулась в ответ, и знакомство, таким образом, было обоюдно признано состоявшимся.

     Косые струи дождя впивались в лобовое стекло УАЗовской «буханки», рассыпаясь в лучах встречных фар на мириады крошечных искр. Старчески медлительные, под стать самой машине, «дворники» не успевали справляться с водяным потоком. Уютно поскрипывала пережёвываемой плёнкой доисторическая автомобильная магнитола:
     «…Катилась по асфальту весенняя вода…  -  и ведь действительно катилась, только что не весенняя,  -  … стрижи крутили сальто в звенящих проводах…» Голос Александра Новикова, выныривая из хрипящих динамиков, резонировал в каждой молекуле моей атеистической души.
     Воздух в тесном, неосвещённом пространстве кабины, казалось, был пропитан, помимо привычных испарений этилированного бензина, чем-то ещё. Чем-то не вполне материальным, но в то же время и не религиозно-мистическим. Пожалуй, всё дело тут заключалось в эпагонах (разновидности феромонов, представляющих из себя половые аттрактанты, если кто не в курсе, конечно…)
     Позади в меру трудный рабочий день. УАЗик мчал нас с последнего вызова «домой», как обычно называли подстанцию. Машина, должно быть, тоже ощущала предстоящую передышку и в целях скорейшего её наступления старалась выжать все лошадиные силы из своего замученного, тоскующего по «капиталке» движка.
     Екатерина Сергеевна (а иначе я теперь и не думал к ней обращаться, несмотря на то, что за пару недель совместной работы от её напускной официальности не осталось и следа) неотрывно смотрела прямо перед собой. Как будто желала взглядом просверлить отверстие в стекле. Испещрённое многочисленными трещинами стекло не поддавалось.
     «…Мелодия крутилась в косматой голове… и лодка «Наутилус» плыла по синеве…»  -  музыка, пробиваясь сквозь магнитофонный скрип, тоже плыла, растекалась по всем закоулкам нашего скоропомощного «бухамерра».
     Неизвестно, как сложилась бы вся дальнейшая история, играй на тот момент в машине какая-нибудь другая песня… Неважно, наверное, какая… Главное, что просто другая, и всё.
     Но играла именно эта…
     Именно она, как родной ключ к замку, идеально подошла к тому дождливому промозглому вечеру. Вписалась в канву не занесённого ещё в скрижали истории повествования. Претендующего, скорее, на жанр романа, хотя по «объёму» едва ли добравшего в итоге и до простенького эссе.
     «Роняло солнце капли… и таяло, истлев… Черёмухи как цапли… уснули не взлетев…»
     Внезапно, повинуясь непонятно какому порыву, Екатерина Сергеевна, грациозно наклонившись влево и немного вперёд, положила голову на обшитый дерматином кожух двигателя, разделяющий водительское и пассажирское сиденья «буханки». От двигателя исходило умиротворяющее тепло. На колёса наматывались всё новые и новые метры дороги, а мой доктор словно задремала в этой не совсем естественной, но какой-то трогательно-беззащитной позе.
     «Ах, музыка сирени, летящая в ночи… полночных откровений кричащие грачи…  -  всесоюзно известный бард как будто бы пел только для нас обоих сочинённую песню,  -  …И волосы льняные, застывшие рекой… так хочется поныне… попробовать рукой…»
     И мне действительно, просто нестерпимо, до жути захотелось прикоснуться к рассыпавшимся по тёмно-коричневому рваному дерматину недлинным каштановым волосам. Их цвет почти сливался с фоном, а запах буквально сводил с ума, перебивая даже нефтяные ароматы мотора. Бороться с охватившим меня искушением становилось с каждой секундой всё тяжелее и тяжелее. Музыка подхлёстывала, распаляла и провоцировала… Толкала на то, на что я сам никогда и ни за что бы не осмелился. Словно обещая при этом взвалить всю вину на себя…
     И я капитулировал…

     Роман наш развивался не то чтобы бурно и стремительно, а, скорее, как-то нервозно, рывками… На следующий, после описанного возвращения на подстанцию, день я наслаждался законным выходным. Не испытывая особого желания вылезать из постели, несмотря на то что время неумолимо толкало стрелки часов к полудню. Уютное состояние полудрёмы разрушило немелодичное (если не сказать – противное) пиликанье пейджера. До звуковоспроизводящих возможностей сегодняшней коммуникационной техники тогдашним средствам связи было ещё очень и очень далеко.
     «Я тут недалеко от тебя. В Универсаме. Хочу зайти в гости»,  -  выдал текст монохромный экранчик. Подпись отсутствовала. Такая вот задачка на сообразительность, всенепременно обязанную граничить с проницательностью.
     Последняя-таки; не подвела. Через полчаса, возвращаясь с продуктами из ближайшего магазина – кто бы там ни ломился в гости, а гостей в порядочных домах принято кормить (да и себя заодно не помешало бы…) – я ещё издали увидел пританцовывающую возле подъездных дверей Екатерину Сергеевну. С утра сильно похолодало. Температура свалилась существенно ниже нуля, превратив вчерашний вечерний ливень в смертельно опасные для ходьбы поверхности. Поэтому пританцовывать моей гостье приходилось, держась на всякий случай за дверную ручку. Попасть внутрь подъезда и подождать меня там она, естественно, не могла – уже пару лет, как вход в него неизвестно зачем запирался.
     Толстенные металлические двери – характерная примета российской демократии - вообще-то пропускали в наш подъезд кого угодно, кроме добропорядочных граждан с самыми некриминальными намерениями. Разнообразное наркоманьё, например, попадало внутрь совершенно беспрепятственно и эпизодически валялось там штабелями в кучах собственных использованных шприцов, крови и блевотине. Ходили даже слухи, что в этом же подъезде оно и отоваривалось, но слухи, при всём желании, к делу не пришьёшь…
  -  Привет… Это значит так мы гостей встречаем?.. Я тут уже целый час, между прочим!  –  сердитость в голосе моего врача явно наигранная.
  -  Ну, насчёт часа ты, положим, слегка утрируешь… А почему ты вообще была уверена в том, что я дома? 
  -  Врачебная интуиция – что тут непонятного?  –  тут же нашлась с ответом Екатерина Сергеевна.
  -  Интуиция – это хорошо…  -  задумчиво пробубнил я себе под нос, поднимаясь по лестнице вслед за гостьей. За весь непродолжительный период совместной работы пару раз мы заезжали ко мне пообедать, и показывать дорогу уже не было необходимости.
     Обшарпанный вид моей однокомнатной «брежневки» до некоторой степени компенсировался вполне приемлемым видом открывающимся из окна. Точнее из двух: комнаты и кухни. Дом стоял едва ли не в самой высокой точке локального природного рельефа, что давало прекрасную панораму города, даже невзирая на «невысотный» четвертый этаж.
     Но городская панорама Екатерину Сергеевну интересовала до обидного недостаточно. Вернее – совсем никак. Едва избавившись в прихожей от сапог и пальто, она тут же проскользнула в совмещённый санузел. «Я – греться»,  -  было брошено на ходу короткое пояснение. Мне оставалось только мысленно констатировать факт её фантастической везучести – горячая вода, на удивление, присутствовала.

  -  Я тут в Универсаме купила всяких вкусностей. Давай, что ли, чай пить.
     Минут пятнадцать спустя Екатерина Сергеевна появляется на пороге комнаты всё в том же целомудренном наряде (жакет с блузкой, средней длины юбка; всё выдержано в строгих серых тонах), но уже без колготок. Стройные мускулистые ноги, слегка покрасневшие от горячей воды, наверняка заставляют мои старые драные тапки, вынужденно вошедшие с этакой красотой в непосредственное соприкосновение, сполна ощутить всю глубину своей нищебродской ущербности.
     Впрочем, никто до сих пор не знает – могут ли испытывать подобные эмоции обычные тапки или нет. Ученые так и не сподобились предоставить нам чёткие разъяснения по данному вопросу.

     Зато я что-то похожее переживал однозначно. Но моя доктор, казалось, не придаёт никакого значения досадным мелочам вроде порванных тапок, выцветших и местами отваливающихся обоев или, например, почерневшему от тоски по долгожданному ремонту кухонному потолку. Всё её внимание было сосредоточено только на мне. Все движения, жесты, мимолётные случайные фразы придавали ей какое-то неуловимое сходство с матёрым охотником, поймавшим, наконец, долгожданную дичь в перекрестье прицела. Хотя тогда эти сравнения и не вылазили у меня дальше подкорки – репродуктивный инстинкт, присущий всем здоровым половозрелым особям, надёжно блокировал непродуктивную, с его точки зрения, работу нейронов.
     Вечер наступил незаметно. Он, наверное, и сам не заметил, как наступил. Слишком поспешно осенние дни уходят в небытие, бросая людей на произвол своих собственных мыслей, оставаться наедине с которыми далеко не всегда безопасно даже во сне.   

  -  О чём ты сейчас думаешь?..  -  сакраментальный вопрос, бессчётное количество раз задававшийся мне представительницами противоположного пола, звучит в устах Екатерины Сергеевны как-то по особенному.
     Мы лежим в одежде на моей не очень широкой, заправленной изношенным до дыр покрывалом, кровати. Свет в комнате выключен. Отблески уличного освещения и незадёрнутые шторы вполне позволяют обходиться без него.
  -  О твоём муже,  -  отвечаю я, не особенно заботясь, что могу разрушить этими словами что-то очень хрупкое, едва только начинающее возникать между нами.
     Наверное потому, что основываясь на жизненном опыте, я этого «чего-то» смертельно боюсь.
     Вместо ответной реплики Екатерина Сергеевна приподнимается на локте, и её горячие влажные губы жадно и настойчиво сливаются с моими. Похоже, размышления о собственном супруге на данный момент для неё определённо приоритетными не являются. Но это для неё. Мне же вся ситуация видится несколько по-иному.
  -  Что ты ему скажешь?..  –  мягко, но уверенно отстраняю я девушку от себя. 
  -  А зачем мне ему вообще что-то говорить?  –  удивлённое движение её бровей отчётливо различимо даже в обволакивающей нас темноте.
  -  Но так же нельзя… Мы не можем…
  -  Почему нельзя?  –  парирует Екатерина Сергеевна.  –  Мужикам же можно спать со всеми подряд!.. Просто так… Для развлечения… Вот и я решила с тобой просто переспать, как с очередным трофеем.
     Последние слова она произносит почти скороговоркой, отводя взгляд куда-то в сторону.
     Станови;ться очередным трофеем я не соглашаюсь ни в какую. Спустя пару часов выяснения ещё и не существующих, в принципе, отношений, Екатерина Сергеевна отправляется на кухню, чтобы воспользоваться локализующимся там телефоном. Звонить предполагается мужу, с твёрдым намерением расставить все точки над «и», а заодно и над всеми остальными, нуждающимися в том, буквами. Двери на кухню и в комнату плотно закрыты, поэтому до меня долетают даже не фразы, а так - отдельные слова. Составить на их основе хотя бы самое общее представление о беседе не удалось бы и опытному криптоаналитику.
     Стоит упомянуть, что в те счастливые юные годы я ещё не успел избавиться от самой вредной из всех человеческих привычек – доверять ближнему своему. Заявление вернувшейся в комнату Екатерины Сергеевны об окончательном и бесповоротном разрыве с мужем меня вполне удовлетворяет.
     Остаток вечера закономерно перетекает в ночь. Шторы уже задёрнуты. Приходиться задействовать привинченный к стене над кроватью «ночник». В его уютном свете и происходит всё дальнейшее действие, способное, впрочем, спровоцировать интерес разве что у завзятых поклонников порнографической литературы.
     Нам же заострять внимание на таких малозначительных подробностях ни к чему. Отметим только, что эта бессонная ночь безусловно явилась одной из самых ужасных ночей, когда-либо выпадавших на долю моей многострадальной кровати.

5.

     Следующие несколько недель определённости в наши отношения не добавили. Екатерина Сергеевна то появлялась у меня дома так же неожиданно, как и в первый раз, то на какой-то период совершенно исчезала из поля зрения. Работала она теперь на другой бригаде, и наши смены совпадали до обидного редко. Дополнительной помехой стало получение ею второго высшего образования – на сей раз юридического – приведшее к острому дефициту свободного времени. От мужа, по её словам, она ушла и жила теперь у родителей. Один раз я был даже приведён к ним в гости и представлен согласно традиционным канонам жанра. Что, впрочем, стабильности во все дела, между нами происходящие, ни на йоту не привнесло.
     Наивность человеческая не знает границ, и я всё глубже и безнадёжнее впадал в то затяжное невротическое состояние, которое далёкие от психиатрии сограждане склонны диагностировать как «любовь». Но не бывает, что называется, худа без добра. А может наоборот – добра без худа… Кто знает?.. Вся эта катавасия существенно ослабила во мне тягу к расставанию с Российской Федерацией, переключив на себя эмоциональные ресурсы.
     Однако провидение (или кто там курирует наше скорбное бытие в самых высших инстанциях?..) не собиралось позволять мне так вот запросто соскочить с темы. Ненавязчивые механизмы стимулирования слегка забуксовавшего стремления к эмиграции варьировались при этом по степени опосредованности и интенсивности воздействия на психику.
     Например, однажды, лихо зарулив на подстанцию после очередного вызова, я заметил около скамеек, рядом с центральным входом, небольшое столпотворение. Скамейки эти выполняли главным образом функцию курилки, и ничего необычного в самом факте тусовки на первый взгляд вроде как не было. Но уже на второй взгляд я понял, что эпицентром является не кто иной, как Толя Сборщиков – персонаж, с которым мы лет десять назад трудились тут в качестве подсобного медперсонала. Все эти годы о нём не было ни слуху ни духу, а тут – на тебе – живой, здоровый, да ещё и с коляской, в которой безмятежно посапывал малолетний карапуз.
  -  Long time no see!..  –  получил я в ответ на своё, вполне русскоязычное, приветствие.
     О том, что это американский аналог привычному российскому восклицанию «сколько лет, сколько зим» я в те времена ещё не был осведомлён.
  -  Потолстел… потолстел… Твой?  –  указал я пальцем на детскую коляску.
  -  Ну не с чужим же мне гулять?.. Угощайся,  -  протянул Толя полупустую уже пачку «Marlboro», предварительно выудив оттуда сигарету для себя.
     Народу вокруг ощутимо поубавилось: диспетчер объявила подряд несколько вызовов.
  -  Не курю. Уже несколько месяцев,  -  отказался я, слегка надуваясь от вполне оправданной гордости.
  -  Молодец, что сказать… У нас в Америке с этим делом всё тяжелее и тяжелее. Вот недавно мужик знакомый жаловался… Он в Рашке, короче, то ли режиссёром на телевидении был, то ли оператором. Ну да не важно… Короче, он и там по схожей специальности пристроился. Так кто-то из соседей работодателю его сдал, что он дома курит – на работе-то это вообще строжайше запрещено – ну и вот, короче, вылетел он с работы, как пробка. Представляешь, какой беспредел?
  -  Почему беспредел?  –  не смог согласиться я.  -  Страна просто заботится о своих гражданах, вот и принимает такие законы… Если ребёнку не дают засунуть пальцы в розетку, это же не значит, что кто-то ущемляет его права. А ты как там умудрился оказаться?
  -  Элементарно. Мединститут, если ты помнишь, я бросил ещё на втором курсе – кой смысл учиться на профессионального нищего?.. Уехал в Питер. Пристроился там, короче, в российско-американскую компанию. Съездил в Штаты от них пару раз – типа в командировку – ну а потом уже визы давали без проблем. Работу тоже без проблем нашёл – домики щитовые собираю. В Новом Орлеане. Сейчас вот жену приехал с ребёнком забрать, она у меня английский в школе здесь преподаёт, короче, ну и всё – рвану с концами… Надо будет хоть побухать напоследок. Ты запиши мой номер телефона здесь. Это у жены квартира. Пару недель ещё тут будем – позвони, как выходной наметится.
  -  Побухать – это завсегда хорошо… Позвоню, конечно,  -  протянул я ему напоследок руку. Врач, с которой я работал, как раз вышла из здания подстанции и с деловым видом направилась к машине. Не оставляя, тем самым, ни малейших сомнений в получении нашей бригадой очередного вызова.

     Примерно неделю спустя, когда на горизонте замаячила пара выходных подряд, я решился набрать нацарапанный на измятой скоропомощной «визитке» номер.
  -  Здравствуйте…  -  начал я, когда на другом конце линии отозвался приятный женский голос,  -  а мне бы Толю…
  -  А мне бы тоже…  -  ответ меня несколько озадачил.  –  Я его уже несколько дней пытаюсь разыскать по всем знакомым. Как в запой с кем-то ушёл, так и всё – дома больше не появлялся. Что делать – ума не дам?.. У нас самолёт меньше, чем через неделю… Вдруг он к вам заявится… Вы уж отправьте его, бога ради, домой. Я адрес сейчас скажу, записывайте…

     Так и не выродившись в совместную пьянку, та наша встреча, помимо ощутимой пользы для здоровья (так как лично мною не было выпито ни грамма), привнесла в мою жизнь и ещё один дополнительный позитивный аспект. Я бы назвал это, своего рода, ушатом холодной воды на мою разгоряченную гендерными проблемами голову.
     За пару дней до появления на подстанции Толи Сборщикова, Екатерине Сергеевне уже практически удалось склонить меня к подаче заявления в небезызвестную организацию. Да, да, именно в ту, где одурманенные гормональным всплеском представители мужского сословия добровольно и осознанно лишают себя свободы. Мало того, я даже успел разориться на госпошлину, квитанция об оплате которой валялась у меня в выдвижном ящике письменного стола.
     Достав её оттуда и повертев, скептически, в руках, я, что называется, решил отложить оную в долгий ящик. В самом буквальном смысле этого слова. На все вопросы о конкретных сроках подачи заявления – а задавать их Екатерина Сергеевна начинала всё чаще и чаще – ответ был приблизительно одинаковый: «Как только, так сразу». В голове же постоянно крутилось, как навязчивая мелодия заезженной песни, магическое сочетание букв «А-м-е-р-и-к-а». Было абсолютно понятно, что с таким же успехом можно мечтать, например, о полёте в другую галактику или, скажем, о путешествии на машине времени куда-нибудь туда, где России ещё не существовало в природе. Но над своими мечтами человек не властен…
     Те несколько лет в начале девяностых, когда Америка ещё принимала и легализовывала русскоязычных иммигрантов, остались бездарно просиженными в никчёмном институте. В двухтысячном о подобном уже не приходилось и грезить.
     Хотя и в нём, если разобраться, имелась масса преинтереснейших вещей.
     Например, зарплата, прожить на которую можно только питаясь «одноразовой» вермишелью, хронически игнорируя при этом все коммунальные платежи и таская одни и те же штаны лет по пятнадцать подряд. …Забыл добавить сюда игры в прятки с кондукторами общественного транспорта.
     Или такая замечательная тема, как алименты. Если кто не знает – это нечто вроде налога, который платят мужчины на собственную глупость. Или не платят – когда глупости хоть отбавляй, но платёжеспособность за ней не поспевает. Тогда в игру вступают судебные приставы, они же исполнители, или бог знает, как этих ребят ещё переименуют. Единственной целью их честолюбивых карьерных устремлений становится навязчивое желание – отобрать у тебя старенький черно-белый телевизор, безусловно являющийся предметом запредельной роскоши.
     В общем, жизнь не стояла на месте, и скучать было определённо некогда.
     Чтоб уж совсем не оставить скуке ни единого шанса, я даже решил поучаствовать в каком-то конкурсе на одной из популярных радиостанций. Тематику, конечно, точно уже не помню, однако что-то такое было бодрое и жизнеутверждающее. Исходный результат, по-моему, вполне себе вписывался в заданную канву:

Мы просили у бога богатства
Мы любви и надежды просили,
Но вокруг только мутное ****ство
На пути от роддома к могиле

Не жалея о прошлом, не зная
Кто мы есть и зачем приходили
Что там близким – себе изменяя
Предаём мы всё то, что любили

Презирая реальность до рвоты,
Наркотою себя отравляем
Смысла нет в этом всём ни на йоту,
Но об этом мы знать не желаем

Не желаем понять, что от скуки
Здравый смысл на похоть меняя
Обрекаем детей мы на муки
В мире этом их жить заставляя

День за днём, век за веком проходит
Не устанет крутиться планета
Мерзко то, что на ней происходит
Не хочу я участвовать в этом.

     Да-а… На деле, однако, хочешь, не хочешь, а участвовать всё равно приходится. К слову сказать, моё участие в том конкурсе так и осталось по достоинству не оценённым… Тьфу… Даже звучит и то как-то двусмысленно: «…по достоинству не оценённым». Ну да ладно. Оставим как есть.   
 
     Приблизительно в тот же хронологический период в моей жизни появилось, ранее известное только по школьным урокам географии, слово «Португалия». Впрочем, вру. Слово это всплывало на моём познавательном горизонте и в послешкольное время тоже. Кто-то как-то вскользь упоминал, что одна наша одноклассница удачно вышла туда замуж.
     Виной всему опять же явилась газетная статья. Нет, не тому виной, конечно, что в Португалии оказалась моя одноклассница, а лишь зародившемуся у меня нездоровому интересу к этой стране. Кто, вообще, придумал поголовную грамотность?.. И зачем?! Как хорошо было до революции, когда люди, в основной своей массе, ни читать, ни писать не умели. Заместо чтения трудились себе граждане потихонечку. Им в удовольствие, и отчизне опять-таки на благо. Как следствие, существенно реже находили разнообразные приключения на одно общеизвестное место.
     Ну, так вот. Упомянутая статья была посвящена СНГэшным гастарбайтерам в Португалии. Подавляющее большинство из них прибывало с Украины и с Молдавии. Оттуда и добираться существенно ближе, и язык молдавский, к примеру, очень схож с португальским, но сути вопроса это не меняло. Потому что эта самая суть была до безобразия проста и печальна: зарплата нелегального разнорабочего в Португалии раз в 13 – 15 превышала зарплату легального водителя (а врача и подавно) в РФ. В долларовом, понятное дело, эквиваленте.
     Предвижу закономерные сомнения в правомерности подобных утверждений без учёта стоимости потребительских, так сказать, корзин. Что ж… При детальном сопоставлении цен на различные группы товаров, картина выглядела совсем удручающе. Еда и одежда в Португалии, как это следовало из материалов статьи, дешевле существенно. Электроника и автомобили дешевле невообразимо. Хоть какое-то сравнение с российскими выдерживали разве что расценки на аренду жилья. При несложных подсчётах «навскидку», по жилью получалось приблизительно то же самое. В общем и целом информация, содержащаяся в статье, наталкивала на серьёзные и выводообразующие размышления.
     «Масла в огонь» невзначай подлили две или три, с немалым трудом словленные моим допотопным телеприёмником, передачи, посвящённые аналогичной тематике. Помимо уже известных фактов, «голубой экран» затронул и несколько негативных аспектов изобретённой предприимчивыми постсоветскими гражданами разновидности «туризма».
     Определённая часть из них зашла в своей необузданной предприимчивости гораздо дальше основной массы. Правдами и неправдами (причём последними значительно чаще) легализовавшись на родине портвейна и Васко да Гамы, они принялись устанавливать в своей новообретённой отчизне те же самые порядки, которые доныне составляют основу всех межличностных взаимоотношений в тех краях, где им суждено было появиться на свет.
     Иначе говоря – принялись беззастенчиво рэкетировать, а то и вовсе подчистую грабить своих более обременённых моральными предрассудками соплеменников. Нередко подстерегая последних прямо на конечных пунктах прибытия автобусов с гастарбайтерами и вытрясая привезённую для обустройства на новом месте наличность.
     Просмотр этих телепередач окончательно завёл мою мыслительную деятельность в какой-то беспросветный тупик. Не было не только ответов, но даже и вопросы к ним как-то однозначно уже не формулировались.

     Тем временем, невзирая на всю мою ментальную опустошенность, жизнь вокруг била ключом, наполняя дни событиями не менее плотно, чем наполняется, к примеру, шпротами обычная консервная банка. Даже, пожалуй, плотнее. Скажем, как российские рейсовые автобусы наполняются теми, кто не сподобился приватизировать бабла даже на простенький автомобильчик.
     Из всего происходившего стоит разве что в двух словах остановиться на таком весьма показательном явлении посткоммунистической действительности, как мормоны. С коими судьба свела меня в процессе непрекращающихся поисков возможностей усовершенствования английского языка for free. Оплачивать нормального преподавателя, со своих доходов, я смог бы от силы на пару минут в месяц, поэтому требовался вариант халявный, но действенный.
      Стучащему, однако, да отво;рится… Раз уж мы затронули, пусть даже и мимоходом, религиозную тематику, сие библейское изречение должно прийтись тут как нельзя кстати.
     Представила меня мормонам одна знакомая девочка, которая, зная о моём пристрастии ко всему англоязычному, сподобилась разыскать где-то на просторах нашего захолустья настоящих носителей языка. Ходили носители везде только по; двое. Каждый такой дуэт состоял, как правило, из американца и канадца. Или из американки и канадки, но значительно реже. Работа у них, кто бы что ни говорил, всегда была достаточно тяжёлая и нервная. Потому, должно быть, возлагали её в основном на мужские плечи.
     Их приличный уровень русского языка объяснялся едва распрощавшейся с тинейджерством молодостью (чем старше человек, тем языки даются ему труднее) и очень серьёзной «предзабрасывательной» подготовкой. Без овладения языком страны пребывания миссионерам (а именно так они назывались) просто никак – попробуйте-ка присесть кому-нибудь на уши, изъясняясь чисто на пальцах.
  -  А ви знаиете, кэто такое бог?..  –  стандартный вопрос, задаваемый, по-видимому, абсолютно всем при первой встрече, вогнал меня в лёгкий ступор своей диалектичностью.
  -  I bet that nobody is aware of it. Including your bosses,  –  ответил я не слишком вежливо.
     Миссионеров, по крайней мере внешне, это не сильно расстроило, и начало длительному и плодотворному (для меня) сотрудничеству было положено.
     Надо отдать должное фантастическому упорству и буквально стахановской работоспособности этих ребят. Не знаю, как там у них на самом деле обстояло с верой – трудно на рубеже двадцать первого века всерьёз относиться к сказкам, рассчитанным на невзыскательную средневековую аудиторию – но трудолюбия им однозначно было не занимать. Впрочем, Россия, как таковая, испокон веков представляла из себя благодатную почву для всевозможных финансовых пирамид: от религиозных до МММ-овских. Поистине младенческая наивность подавляющего большинства россиян существенно облегчает задачу миссионерам, пророкам, духовным наставникам и прочим охотникам за десятиной, половиной, а по возможности и абсолютно всем имуществом облагодетельствуемой паствы. Особенно когда эта наивность не только не корректируется, а ещё и всячески поощряется государством.
     Но вернёмся к нашим баранам… ну то есть, конечно, не баранам, а мормонам. Опять эта нездоровая тяга к поговоркам.
     Общаться с новообретёнными англоязычными друзьями было не то чтобы совсем легко, так как разговор постоянно скатывался на религиозную тематику (бизнес есть бизнес), но интересно и познавательно. Огромное количество не встречающихся в учебниках идиоматических выражений, речевых оборотов, нюансов произношения – всё это можно записать в безусловный плюс. Очевидных минусов не просматривалось.
     Как и альтернатив данной разновидности досуга.
     Уровень материального благосостояния не позволял уйти даже в мало-мальски приличный запой. Должно быть, родное правительство неустанно заботилось таковым, слегка издевательским способом, о здоровье своей верноподданной нации.
  -  Слушай,  -  спросила меня как-то Екатерина Сергеевна,  -  а чем эти твои мормоны отличаются, например, от нашей православной церкви? Бог то у них один?... Или нет?..
  -  Бог-то, может, и один,  -  постарался сформулировать я свой ответ попроще,  -  карманы разные…

     Помимо англоязычного приобщения к религии, часть моего свободного времени уходила на изучение вариантов покупки какой-нибудь подержанной машинюки. Конечная цель формулировалась при этом как заполнение оставшихся промежутков в досуге излюбленным российским развлечением – «бомбёжкой».
     «Бомбить» между тем я пытался даже в рабочее время - на скоропомощном УАЗике. Происходило это главным образом по ночам, когда вызовов бывает значительно меньше, а выбора у клиентов, ввиду отсутствия альтернативного общественного транспорта, не бывает совсем. С врачами существовала договорённость: истребовать меня назад, по мере возникновения необходимости, посредством пейджера. Но всё это было, что называется, «не комильфо». Не тот масштаб. Требовался полноценный легковой автомобиль в собственное владение, не ограниченное жесткими временными рамками межвызовных промежутков. Ну и, конечно, такой сущий пустяк как деньги, для того чтобы означенный автомобиль приобрести.
     С предполагаемым к покупке транспортным средством вопрос был уже почти что решён – на подстанции один из водителей желал возмездно расстаться со своей старенькой Волгой 24-10. Оставалось только подвинуть коллегу по цене, с изначально запрашиваемых двадцати пяти тысяч до куда более реальных, исходя из сложившейся рыночной ситуации, двадцати двух. Ну, на самый худой конец, двадцати двух с половиной.
     Со вторым компонентом запланированной сделки всё обстояло несколько сложнее.
     Проблема могла бы решиться банальным кредитованием, но на начало третьего тысячелетия подобные услуги в российском банковском секторе отсутствовали как класс. По крайней мере, для таких обычных голодранцев, как я. Надеяться приходилось только на близких родственников. А так же на удачу, и на благосклонность всех известных человечеству сверхъестественных форм бытия. И таковые в конечном счёте не подвели. Предварительные договорённости о предоставлении необходимых субсидий были хоть и «со скрипом», но достигнуты. Что само по себе уже обнадёживало и вселяло частичную уверенность в не слишком отдалённом будущем.
 
  -  Что, бля, за грёбаная хрень?!!  –  вопрос, являвшийся на самом деле лишь риторическим восклицанием, вырвался у меня при виде приоткрытой двери в собственную квартиру.
     Отправляясь утром на работу я, как и любой адекватный человек, дверь, понятное дело, не только закрывал, но и определённо запирал. Однако сейчас она гостеприимно отходила от косяка сантиметров на пять. В образовавшуюся щель на освещённую тусклой запылённой лампочкой лестничную площадку выползала зловещая темнота. Всё было до тошнотворности нереально. Как сцена из какого-нибудь дешевого российского боевика, кои десятками, если не сотнями, штампуются ежемесячно, разбавляя собой не менее убогие мелодрамы.
     Не хватало только музыкального оформления, в виде обязательной в таких случаях тревожной мелодии, ненавязчиво звучащей за кадром. Хотя интенсивнее любых мелодий на психику воздействовала именно тишина. Не слышно было ни телевизора у соседей слева, ни привычного верещания ребёнка у соседей снизу. Даже у скандальных соседей справа – ни единого звука. Заходить в квартиру не хотелось. Но и оставаться жить в подъезде - тоже не особо подходящий вариант. Преодолевая весь спектр негативных эмоций, я осторожно толкнул дверь.
 
     Обобрали меня, надо признать, культурно. Никакого разгрома, который обычно показывают в кино или криминальной хронике. Нигде ничего не валялось. Не было грязных обувных следов на полу и перевёрнутой, в процессе усердного поиска золота и бриллиантов, мебели. Те, кто здесь побывал, прекрасно понимали бессмысленность тотального обыска.   
     Первым в глаза бросилось отсутствие на вешалке в коридоре дорогущей кожаной куртки - с капюшоном и меховым отстёгивающимся подкладом. В одном из её карманов, помимо всего прочего, лежал только вчера полученный аванс – копейки, но более чем досадно! Цигейковая шуба и новенький пуховик также не пожелали дождаться своего хозяина. Выходило, что из всей верхней одежды я оставался счастливым обладателем только старой промасленной синтепоновой курточки, в которой и прибыл со службы. УАЗик требовал вдумчивого копания в своих престарелых внутренностях по нескольку раз на дню, соответственно работать на нём в «цивильной» одежде никому не пришло бы и в голову.    
     Купленный в прошлом месяце телевизор «Samsung» (денег хватило только на тридцать седьмую диагональ) напоминал о себе лишь свободным от пыли пятном на тумбочке. Не побрезговали даже неработающей игровой приставкой к нему. Про всякие мелочи, вроде коробки с приобретёнными пару дней назад белоснежными кроссовками «adidas», на фоне прочего и вспоминать не стоило.
     На письменном столе, стоявшем между балконными дверями и уже упомянутой тумбочкой, обнаружились нетронутыми документы: паспорт, плюс военный билет. «Надо же,  -  подумал я рассеянно,  -  российские паспорта нынче настолько не котируются, что не привлекают даже преступников…» Нещадно проклиная себя за то, что так и не сподобился накопить на нормальную железную дверь, я поплёлся на кухню. Примечательно, что шестью годами ранее квартиру уже обворовывали, однако уроком это для меня почему-то не послужило.   
     Спиртное в доме не водилось – выпивалось сразу же по мере приобретения - но в одном из кухонных шкафчиков обнаружилась нераспечатанная пачка «L&M lights» - на случай курящих гостей. Всё моё многомесячное воздержание полетело в тартарары. Наплевав на выдающиеся результаты, достигнутые в неравной борьбе с никотиновой отравой, я закурил.
     Идея вызывать милицию изначально представлялась мне бредовой и принадлежала маме, проинформированной мною о случившемся по телефону. Тот свинарник, который устроили в квартире появившиеся через несколько часов блюстители правопорядка, не шёл ни в какое сравнение с последствиями визита воров. Вдобавок ко всему, милиционеры выкрутили из развороченной деревянной двери замок и забрали его себе на экспертизу. Не завершилась она, предположительно, и по сей день, так как ни замка, ни результатов экспертизы никто так и не поимел возможности лицезреть. О судьбе уворованных вещей, я думаю, излишним будет и заикаться.
  -  Отнесись ко всему философски…  -  сказала мне на следующий день Екатерина Сергеевна, наблюдая за тем, как срочно нанятые рабочие устанавливают уже в принципе бесполезную металлическую дверь,  -  может, оно кому-то просто было нужнее…

6.

     По раздолбанным, нищим просторам отчизны, запинаясь едва ли не на каждом полустанке и простаивая часами на перегонах между ними, плёлся в столицу этой самой отчизны скорый поезд. Нужно было иметь недюжинное чувство юмора, чтобы обозвать его «скорым», но юмор – это единственное, с чем у русского народа проблем не предвидится.
     В одном из плацкартных вагонов неторопливого скорого поезда ехал я - нужда в очередной раз гнала в никогда не нравившуюся мне столицу на дух непереносимого государства. Причём, «нужда» в абсолютно буквальной интерпретации этого слова. После визита неизвестных гостей мой гардероб, например, состоял из одних обносков, полученных в качестве посильного вспомоществования ото всех, кто пожелал мне таковое оказать. Арифметика, на уровне начальных классов, была ко мне по-садистски безжалостна. Выходило, что только для восполнения в первоначальном объёме всего украденного, мне необходимо трудиться лет пятьдесят. Всерьёз опасаясь на своей «бич-пакетной» вермишели столько не протянуть, я решился-таки; пойти ва-банк.
 
  -  А ты не автобус тут ждёшь, случайно?  -  обратился я к невысокому худощавому пареньку, ёжившемуся под ледяным ветром в не по сезону короткой и явно не особо тёплой курточке.
     Вокруг нас не было ни души - дело происходило ранним утром, неподалёку от Триумфальной арки. Что на Кутузовском проспекте внутрироссийского государства в государстве – некогда города-героя, а ныне непреодолимого магнита для жуликов всех мастей – Москве.
  -  Ну. Его… А ты чё, тоже?..   
     Паренёк при ближайшем рассмотрении оказался, скорее, дяденькой, лет сорока с небольшим - рост и телосложение зачастую способны сохранять человеку молодость до самых глубоких седин.
     В ногах у него покоилась объёмистая спортивная сумка, которая и натолкнула меня на мысль о ближайших жизненных устремлениях своего хозяина. Бросив рядом клеёнчатый полосатый баул, я констатировал, что у меня с собой барахла ещё больше.
     Мы разговорились. Выяснилось, что товарища по несчастью предстоящему путешествию зовут Олег. Сорок два года от роду. Но самое интересное - мы с ним из одного города и, мало того, из одного микрорайона. Как это обычно и бывает, тут же отыскалось определённое количество общих знакомых.
     Олег добирался до Москвы тем же поездом, но на расчётной точке отправления международных автобусов оказался слегка пораньше. Что неудивительно, так как я тормознулся в привокзальном буфете на стаканчик чая и пару булок.
  -  Пойдём, что ли, куда-нибудь в тепло,  -  предложил я,  -  до нашего автобуса ещё больше трёх часов… задубеем нафиг.
     Идея выглядела вполне конструктивной. Остальной народ подтягиваться вообще не спешил.
  -  Пошли… только куда?
  -  Найдём.  -  В голосе у меня звучали нотки непоколебимой уверенности.
     Я подхватил с покрытого снежной коркой асфальта свою торбу и бодро зашагал в рандомизированном направлении. Свежеобретённый земляк потопал следом. 
     Далеко ходить не пришлось. За углом ближайшего здания обнаружилось как раз то, что нам и было потребно. Убей бог не припомню, какую функциональную нагрузку выполнял небольшого размера продолговатый холл, впустивший нас в своё тёплое, почти неосвещённое нутро. Возможно, это был вестибюль какого-нибудь учреждения, уже открывшегося, несмотря на столь ранний час. Или просто тамбур подъезда, через который счастливые обитатели дома на Кутузовском попадали в свои, по слухам, одни из самых дорогих в мире, квартиры.
     Впрочем, зависть к чужой недвижимости нас тогда если и одолевала, то в последнюю очередь. Гораздо интенсивнее нас одолевало желание согреться.
  -  Ой!.. а вы тоже, наверное, автобус ждёте?..  –  поинтересовался приятный женский голос.
     От неожиданности я чуть не выронил сумку.
     Хотя держать её в руках было в любом варианте тяжело. Поэтому, поразмышляв пару секунд, я решился сумку всё-таки выронить. Получилось так, что зайдя внутрь хоть и с плохо освещённой, но улицы, мы не сразу смогли разглядеть свою вторичность в освоении столь уютного, и посему весьма притягательного для окружающих, закутка.
     Но это явилось далеко не единственным сюрпризом. Татьяна, так звали нашу новую знакомую, тоже оказалась нашим «одногородником». Приехала она три дня назад и останавливалась в Москве у подруги. Этим и объяснялось её появление на точке сбора раньше нас обоих.
     Стройная красивая брюнетка, Татьяна никак не выглядела на свои тридцать пять (возраст мы выяснили, разумеется, несколько позднее). Лично я с трудом бы дал ей и тридцатник. Вспомнив, однако, что я не прокурор, чтобы раскидываться такими цифрами, я перешёл от визуальной оценки нашей новой попутчицы к подробным и обстоятельным расспросам:
  -  И не страшно вам, девушка, в такую даль тащиться? Всё-таки не сказать, чтобы слишком безопасное предприятие…
  -  Так я же не в никуда еду, а к мужу - он там уже полтора года. Пишет, нормально всё… Обосновался уже.
  -  Писать-то можно всякое,  -  рискнул я высказать вполне обоснованное недоверие,  -  а чего его вообще туда понесло?
  -  Ну, если в двух словах, то как и всех остальных, наверное…  -  ответила Татьяна, с явным намёком на присутствующих.  -  Что делать в России, когда не только будущего здесь ни у кого нет, но даже прошлое и то всё изгадили… А так… это долгая история.
     Повисла неловкая пауза. Снаружи, с Кутузовского проспекта, доносился постепенно нарастающий гул проносящихся машин. Каждый размышлял о своём. О тех причинах, которые и свели нас всех вместе в данный момент времени в этой точке пространства. Мне не хотелось приставать к девушке с лишними вопросами, но, по сравнению со мной или Олегом, она являлась обладателем гораздо более обширных познаний о том месте, где мы собирались вскоре оказаться.
     А кто имеет информацию, тот, как известно, имеет мир (обделённых же информацией мир сам имеет по полной). Чтобы немного разрядить обстановку я смачно высморкался и хотел уже продолжить «допрос», но Татьяна заговорила сама:
  -  С первым своим мужем я прожила почти восемь лет и так и не смогла забеременеть. А когда познакомилась с Виталием, всё как-то получилось практически сразу. Может потому, что он младше меня… не знаю. В результате, развелась с первым и вышла за него. Поначалу всё шло более-менее… Виталий тогда в милиции работал. Хотя и выпивал иногда лишнего, но жили, в принципе, нормально…
     Я не сумел сдержать усмешку, которую, впрочем, в окружающей нас полутьме вряд ли кто-то заметил: «Где же она, интересно, видела непьющих ментов?..» Татьяна между тем продолжала:
  -  …Не знаю, как так получилось, не поделил он там чего-то с начальством, и из милиции его выгнали. Даже пытались уголовное дело завести…
     Повествование становилось всё более интересным. Я уже просто изнемогал от желания познакомиться с персонажем, который умудрился вылететь даже из милиции. По достоверным рассказам одного из родственников, не считая множества других источников информации, я представлял себе примерное положение дел в этой структуре. Там, как и в любой банде, выражаясь сугубо образным языком: вход – рубль, выход – два. Поссориться с начальством возможно, только если нижестоящий сотрудник не в полном объёме делится награбленным с вышестоящими. Иначе говоря – кроит хабар. Но и в этом случае, обычно, никто никого не выгоняет, а только проводят профилактические воспитательные беседы. Комментировать рассказ Татьяны я, понятное дело, не стал, а с интересом продолжал вникать в дальнейшие перипетии чужой биографии:
  -  …Пришлось ему, в результате, идти работать не по специальности: то в одном месте немного поработает, то в другом… Все профессии, наверное, перепробовал: от грузчика до торгового представителя.
     «Интересно…  -  подумалось мне,  -  разве мент – это специальность?..» Я-то всегда считал, что это состояние души… образ мыслей… мировоззрение, так сказать…
  -  Так продолжалось года полтора,  -  не теряла тем временем Татьяна основную сюжетную нить,  -  пока кто-то из друзей не рассказал мужу про Португалию. Ну и вот… Правда, он не один поехал, а с двумя приятелями… Поначалу писал, что всё как-то не складывается: то работы нет, то работодатель на деньги кинет… Всякое, говорит, бывало. Пару месяцев даже в тюрьме отсидел - сигареты они там, что ли, в магазине свистнули… Так в итоге ни за что не хотели из этой тюрьмы выходить. Еле их оттуда вытолкали. Я, когда Виталик рассказывал про тамошние тюрьмы, сама была в шоке. Пятизвёздочные санатории, в общем. Можете себе представить: двухместные камеры с холодильником, телевизором и даже игровой приставкой к нему. В каждой камере - индивидуальный санузел с душем и биде… Питание пятиразовое, да такое, что наши рестораны обзавидуются. Спортзал, бассейн, теннисные корты… Библиотека с книгами на любых языках…
     В процессе описания нездешних исправительных учреждений вид у Татьяны сделался настолько мечтательным, что я всерьёз стал опасаться: не пойдёт ли она совершать какое-нибудь уголовное преступление сразу по выходу из автобуса. А вот мента, интересующегося библиотеками, я себе представить действительно не мог…
  -  Ну и вот,  -  подвела Татьяна свою историю к настоящему моменту,  -  решила я, что и мне тоже пора своими глазами взглянуть, как там всё в реальности обстоит… Оставила ребёнка матери и поехала. Если всё нормально пойдёт – потом и ребёнка туда заберём.
  -  Правильное решение,  -  не удержался я от откровенно льстивого комментария,  -  если бы вы не поехали, кто бы нам сейчас составлял более чем приятную компанию?..

     Вместительный немецкий «Neoplan» набился под завязку: из пятидесяти двух посадочных мест свободными оставались только три. Большинство пассажиров, по понятным причинам, составляли мужчины – турпоездка намечалась весьма специфическая.
     Перед посадкой всем прочитали краткую ознакомительную лекцию, касательно пользования автобусом. Лейтмотивом оной проходил пункт о категорической недопустимости заваривания «бич-пакетной» лапши внутри штатной автобусной кофеварки. Прецеденты, как нам было заявлено, случаются каждую божую поездку и каждый раз заканчиваются дорогостоящим ремонтом агрегата. Все присутствующие клятвенно пообещали ни в коем разе этого не делать. Сопровождавшая «тургруппу» женщина скептически покачала головой, явно не доверяя никаким обещаниям, и мы, наконец, поехали…

     Как вы думаете, сколько времени необходимо среднестатистическому русскому человеку для того, чтобы «ушататься до положения риз»? Уверен, ответ на этот вопрос легко дадут практически все, кто в силу своего происхождения способен прочитать эти строки в их изначальной редакции. Тем не менее даже для меня явилось легкой неожиданностью, когда почти весь автобус буквально не вязал лыка уже к тому моменту, когда мы только-только вырвались за пределы МКАД.
  -  Мы пить не будем,  -  заявил я Олегу сразу после отправления,  -  дело предстоит серьёзное, так что надлежит сохранять трезвость мысли.
     В свой голос я постарался вложить максимум убедительности. Правда, убедить в этом, как мне показалось, я попытался в первую очередь всё же самого себя.
     Олег вздохнул и как-то обречённо согласился.
     Надо отдать нам должное. Фанатическую приверженность трезвости мы хранили с непоколебимым упорством. Народ, поначалу не терявший надежду заполучить нас в свою, во всех отношениях тёплую, компанию, постепенно утратил к этой затее интерес. Что возьмёшь с двух чудиков, не желающих выпить даже по такому, более чем серьёзному, поводу, как расставание с родиной? Ясное дело, что кроме баканализа абсолютно ничего. К Татьяне приставать с выпивкой наши попутчики особо и не пытались – женщинам, им завсегда в этом плане проще.
     Меж тем за бортом автобуса становилось всё теплее, судя по одежде прохожих, и всё цивилизованнее, судя по состоянию дорог. Близость к Европе давала о себе знать. Воровали в Беларуссии, по-видимому, гораздо скромнее.
  -  А ты раньше за границей бывал?  –  спросил Олег, тоскливо принюхиваясь к расползающемуся по салону автобуса свежему перегару.
     Свежий перегар, он на то и свежий, что в отличие от многодневного вызывает не пренебрежительное отвращение, а какую-то лёгкую щемящую грусть.
  -  Доводилось…  -  лаконично удовлетворил я его любопытство.
     Углубляться в подробности не хотелось.
  -  А я вот в Израиль как-то ездила… Подруга у меня там школьная,  -  присоединилась к разговору Татьяна.
     Она как раз возвращалась на своё место с кружкой кипятка в руках и остановилась возле нас в проходе, привлечённая интересной тематикой.
  -  А я туда так и не попал…  -  уже одно только упоминание этой страны тут же всколыхнуло во мне болезненные реминисценции,  -  а пытался.

7.

     Некоторое время назад, в своей «водительской» ипостаси, довелось мне пересечься с ещё одним, помимо Толи Сборщикова, персонифицированным воспоминанием о собственной молодости. 
     Звали воспоминание Миша. Трудились мы вместе, лет за десять до описываемых событий, ночными санитарами в одном не совсем обычном учреждении. Само наименование которого настраивало любого тамошнего посетителя на глубоко сакральный лад. И не удивительно, поскольку именовалось учреждение Областной Морг.
     Несмотря на обоюдную с Мишей принадлежность к медицине: меня тогда выгнали в первый раз с первого курса, а он благополучно домучивал шестой, общего у нас наблюдалось крайне мало. И дело тут даже не в возрастном дисбалансе – несколько лишних лет большой погоды не делают. Куда важнее диаметрально противоположные, по своим «потребительским» характеристикам, геномы. За более чем славянской мишиной фамилией – Дмитриев – скрывалась (а вернее – не давала никакой возможности скрыться) далеко не славянская внешность. Она, эта самая внешность, откровенно заявляла о принадлежности Миши к са;мому талантливому на земле (а потому и вечно гонимому) народу. Народу, к которому согласно библейским преданиям с особым пиететом относился ещё сам Господь.
     В то же время мой собственный народ уже на заре формирования языков, когда за отдельными этническими группами замечались, а затем и закреплялись в их названиях характерные поведенческие стереотипы, удостоился в английском языке буквосочетания «Slav» (славянин, славянский). Что едва ли не полностью идентично термину «Slave» (раб). Комментарии, как говориться, излишни…
     Но не даром именно противоположности имеют в природе тенденцию к взаимному притяжению. Да и вообще, ничто так не сближает людей, как совместное потрошение трупов или облачение какого-нибудь, месячной давности, утопленника в приличный костюм, дабы человек мог выглядеть достойно на собственных похоронах.
     Уже обучаясь на старших курсах, я несколько раз встречал Мишу в Областной Психиатрической Больнице. Не подумайте чего дурного – отнюдь не в качестве пациента. Карьера его развивалась вполне успешно, как вдруг по нашим околомедицинским кругам не прошёл даже, а так – прошелестел слушок, что Дмитриев променял-таки; вскормившее его российское государство на так называемую историческую родину. Наведя кое-какие справки и удостоверившись в корректности информации, я искренне порадовался за старого товарища и мысленно пожелал ему скорейшей и беспроблемной адаптации на новом месте.
     Последующие несколько лет жизни пролетели у меня в непоколебимой уверенности, что рано или поздно отечественная медицина осознает, какую потерю она понесла в лице доктора Дмитриева. Ну и, конечно, искренне в своих упущениях раскается.   
     Каково же было моё удивление, когда приехав на очередной вызов – а вызвали нас в психоневрологический диспансер – я увидел на крыльце диспансера Мишу Дмитриева. Помолодевшего, посвежевшего, в накрахмаленном белом халате и с сигаретой в неподвластных никотиновой желтизне зубах. Глазами мудрого филина Миша внимательно разглядывал меня сквозь толстенные очки в элегантной оправе.
  -  То ли это ты, то ли не ты… Слишком хорошо чё-то выглядишь, по меркам нашего быдлятника…  -  констатировал я, выбираясь из машины.
     Врач с медсестрой из моей бригады зашли внутрь диспансера, и у нас образовалось по меньшей мере минут десять на пообщаться.
  -  Привет, Сашка. Ты тоже нормально выглядишь, не прибедняйся,  -  ответно поприветствовал меня Миша, протягивая пачку «Marlboro Lights».
  -  Ну, в моём-то случае это легко объяснимо. Я с подобной дрянью завязал,  -  кивнул я на сигаретную пачку в его руке,  -  а ты-то как здесь опять оказался?!
  -  Как-как… Взял вот и оказался…
     Пачка сигарет захлопнула свой, уже было приоткрывшийся, зев и вернулась в карман отутюженного до последней складки белоснежного халата.
  -  Рассказывай, что нового творится за рубежами нашей любимой родины,  -  безотлагательно начал я «допрашивать» Мишу, изнемогая от любопытства.
  -  За рубежами оно всегда неплохо… На то они и рубежи…  -  витиевато начал доктор Дмитриев и, прежде чем продолжить, тщательно затушил окурок модной американской сигареты о внутреннюю поверхность покорёженной металлической урны.   
     Чтобы не расходовать попусту драгоценное время читателей, вдаваясь в стилистические подробности мишиного рассказа, рискну изложить его вкратце и по существу.
     По прибытии на землю обетованную, Миша практически сразу же получил израильский паспорт и вместе с ним неплохое ежемесячное довольствие, выплачиваемое всем репатриантам. Была, впрочем, одна небольшая проблемка – пособие выплачивали только на протяжении первого года жизни в эмигрантском статусе. За этот год необходимо было обзавестись работой и в дальнейшем обеспечивать себя самостоятельно. Работу Миша нашёл. На мой вопрос о том, чем же он там всё-таки занимался, последовал уклончивый, но не без горделивой значительности, ответ: «Да так… Рекламой…» В скрытом подтексте сказанного подразумевалось, что имел он там как минимум собственное рекламное агентство. Что-то похожее, чего уж греха таить, я на тот момент и подумал. Только много лет спустя, от кого-то из общих знакомых просочилась информация, что «заниматься рекламой» в мишином случае означало простую расклейку всевозможных постеров. В общем и целом – непрофессиональная и низкооплачиваемая работа. Понятно, что смириться с подобным социальным статусом дипломированному врачу было нелегко. Поэтому вскоре после того как иссякло пособие Миша взял обратный билет на свою, по всему теперь выходит, «доисторическую» родину. К тому же в кармане, как весомый гарант некой будущей стабильности, покоился израильский паспорт. В большинство цивилизованных стран въезд с ним, как известно, безвизовый, и всегда остаётся неплохой шанс вовремя соскочить с новоявленного «титаника», в который ещё в конце восьмидесятых превратилась Россия.
     Господину Дмитриеву повезло даже на обратном пути. При покупке билета он оказался скольки;-то там тысячным пассажиром компании «Трансаэро», в результате чего удалось сэкономить значительную сумму. «Всё-таки статистическая вероятность везения в этом мире распределяется далеко не равномерно,  -  подумал я, анализируя услышанное,  -  а значит вполне можно предположить неслучайность всего происходящего».
     От мрачных мыслей о несправедливости мироустройства меня отвлекла моя бригада, которая появилась в дверях диспансера, ведя с двух сторон под руки тщедушную старушку. Пора было вновь приниматься за труд. Черканув друг другу номера телефонов, мы с Мишей тепло попрощались, и каждый отправился приносить дальнейшую пользу обществу, на отведённых нам волею судеб рабочих местах.

     Любой пример, а далеко не только дурной, как это обычно принято полагать, в большинстве ситуаций оказывается заразительным. Уже на следующий день после исторической встречи у психоневрологического диспансера я обзванивал все доступные в бесплатной прессе номера туристических агентств. С одной единственной целью – определиться с возможностью получения израильской визы. Логично, что не имея никаких еврейских корней рассчитывать на иммиграционную визу не приходилось, но я был готов довольствоваться и туристической. Ведь лучше иметь нелегальный статус в нормальной стране, чем абсолютно законный статус раба в России.
     Точно так же, по всей вероятности, считало и посольство Израиля. В туристических фирмах, до которых удавалось дозвониться, со мной разговаривали предельно вежливо и сочувственно. Но однозначно давали при этом понять, что обращаться за израильской визой в моей финансовой ситуации – напрасная трата времени, денег и нервов. Ситуация, как обычно, складывалась патовая. Для того чтобы получить визу необходимо доказать в посольстве материальную привязку к родине. Оно и понятно. Однако заработать деньги возможно исключительно за границей, на моей родине их реально только украсть. А если у человека нет желания воровать, а есть как раз-таки; желание зарабатывать, то и прямая дорога ему именно за границу. Тем не менее без денег его туда никто не пустит…
     Окончательно зайдя в тупик в своих причинно-следственных выкладках, я позвонил Мише:
  -  Как думаешь, можно тут что-нибудь сделать, или всё вообще безнадёжно?  –  спросил я его, вкратце описав результаты переговоров с туристическими компаниями.  -  Может, оттуда вызов какой-нибудь замутить?..
  -  Подумаем,  -  пообещал старый товарищ и обязался перезвонить через недельку-другую.
     Обещание своё он сдержал дней через десять. Сняв как-то утром трубку надрывающегося телефона, я услышал в ней мишин жизнерадостный голос:
  -  В общем так, Сашка… Я тут всё пробил - есть вообще классная тема. У меня тут один товарищ занимается щас как раз фальшивыми израильскими визами. Ну, то есть она, конечно, полностью как настоящая – он за качество ручается. Но только как бы не совсем настоящая… Уже несколько человек, говорит, с его визами туда уехали. На границе всё без проблем: прокатывало, как по маслу… Стоить будет 600 баксов. Так что надумаешь – звони.
  -  Ну, не знаю даже…  -  неуверенно произнёс я.
     Честно сказать, связываться с каким-либо криминалом не хотелось. Да и сумма в 600 зелёных рублей выглядела запредельной даже для настоящей визы.
  -  Да чё тут знать-то?! Он так-то их вообще по 700 отдаёт… Это уже просто лично для меня скидка.
  -  Ладно, будем думать… В любом разе спасибо за информацию.
     Когда в телефонной трубке раздались гудки отбоя, я опечалился не на шутку. 600 баксов, по тогдашним меркам, представляли из себя едва ли не годовую зарплату. Да и выложить их предлагалось за весьма сомнительный товар.

     Разбрызгивая грязное месиво из асфальтовых выбоин, УАЗик, под моим управлением, не спеша полз по одной из центральных улиц. В череде вызовов случилось непривычное для дневного времени затишье, по причине которого я отпросился немного «пошабашить». Клиентов не наблюдалось. Их, гадов, абсолютно не волновало, что мой запланированный на сегодня обед находится под серьёзной угрозой срыва. Впрочем, обеду к таковой ситуации было не привыкать. Как и мне.
     Кто-то из великих как-то сказал, что миром правят любовь и голод. Насчёт первого я бы, конечно, поспорил. Но вот по поводу второго – вынужден согласиться безоговорочно. Ничто не оказывает на людей такого благоприятного воздействия, как недоедание. Оно заставляет их по максимуму напрягать свои мыслительные способности, приводя иногда к таким озарениям, которые на полный желудок просто невозможны.
     Нечто подобное произошло со мной в тот момент, когда я проезжал мимо местной синагоги, расположенной напротив недавно построенного здания очередного торгового центра. За всю свою жизнь я проезжал здесь, наверное, миллион раз. Тем не менее идея, которая меня вдруг осенила, никогда раньше не тревожила мой измученный мозг даже в виде неосознанных душевных томлений. Резко крутанув руль вправо, я через пару секунд ударил по тормозам. Перевалившись тяжеленной тушей через неприступный для легковушек бордюр, УАЗик застыл как вкопанный метрах в двадцати от входа в синагогу.
     Идея заключалась в следующем. Как известно, любой человек вправе по своему желанию обратиться в любую понравившуюся ему религию: будь то христианство, мусульманство, да хоть, в конце концов, тот же буддизм. Или даже верить, скажем, в каких-нибудь зелёных человечков, как носителей всего разумного, доброго и единственно правильного во вселенной. Правда, в последнем случае навара ему от этого будет крайней немного, и вполне реально вообще загреметь в психушку.
     Хотя лично я отродясь не понимал господствующих в обществе критериев дифференцирования состояний психики. Если, допустим, некий субъект верит в общепризнанный и утверждённый на государственном уровне бред, то всем окружающим надлежит относиться к такому товарищу со всем возможным почтением и всячески оберегать его религиозные чувства. Но если бред у гражданина индивидуальный, не утверждённый вышестоящими инстанциями, то подобному члену социума тут же подбирается подходящий диагноз, и его начинают всеми доступными методами лечить.
     Ну так вот. Я и подумал: если дозволяется присовокупиться к абсолютно любой религии, то примерно так же дела обстоят и с иудаизмом. Чем он-то хуже? А приняв иудаизм, я уж точно смогу рассчитывать на израильскую иммиграционную визу - как желающий незамедлительно воссоединиться с братьями по вере. Ну и с сёстрами, разумеется, тоже. С ними, в принципе, даже предпочтительней.
     Преисполненный воодушевления и уже рисуя в мыслях собственный облик в кипе и с пейсами, я толкнул дверь синагоги. Дверь не стала сопротивляться моему вторжению - я оказался внутри.
     В этом самом «нутри» царил слегка потусторонний полумрак, призванный, по контрасту с уличной освещённостью, настраивать человека на отрешение от всего мирского. Я мгновенно проникся ортодоксальностью обстановки и отрешился.
     В глаза бросалось обилие полированных деревянных поверхностей. Во множестве присутствовали знаменитые осветительно-религиозные девайсы – меноры.
     Заприметив меня ещё в дверях, ко мне уже спешил персонаж, выглядевший точно так же, как и я сам в своих собственных грёзах секунды назад. Кипа и пейсы дополнялись у него длинным черным одеянием, на которое, по правде сказать, моей личной фантазии уже не хватило.
  -  Здгхаствуйте, молодой человег… Я могу вам каг-то помочь?
     Вблизи подошедший мужчина оказался, на мой тренированный взгляд (в морге одной из санитарских обязанностей являлось максимально точное определение возраста неопознанных трупов), лишь на пару лет постарше меня самого. Однако выглядел он на моём фоне гораздо взрослей и солидней.
  -  Здравствуйте… Кхм…  -  в горле у меня запершило от осознания ответственности момента,  -  думаю, что да… наверное, можете.
  -  Слушаю вас.
  -  Понимаете, я хотел бы стать евреем. Есть у меня такая мечта с детства… Вот… Ну, в общем, принять иудаизм. Я готов пройти обряд обрезания, если надо… ну и всё такое… Как положено, в общем.
     По мере восприятия моей просьбы глаза у священника, или как он там в действительности назывался, сначала увеличились в размерах раза в полтора, а затем и вовсе, по ощущениям, стали квадратными. В воздухе повисла напряжённая тишина. Даже шум проезжающих машин, казалось, совсем перестал доноситься с улицы.
     Наконец, к моему визави; вернулась способность, отличающая человека ото всех остальных представителей животного мира. А именно - навык вербального оформления собственных мыслей:
  -  Это погхвальное желание… Я-таки вам скажу, что да… погхвальное. Но понимаете, это совегхшенно невозможно… совсем.
     Всю степень нервозности собеседника выдавали разве что его длинные худые пальцы, которыми он безостановочно комкал нечто вроде носового платка, траурного тёмно-серого цвета.
  -  Но почему невозможно?! Если человек с подобной просьбой обращается к христианскому или мусульманскому священнику, любой из них с удовольствием проведёт соответствующий обряд,  -  опешил я, так как изначально не предполагал отказа.
  -  Вы поймите… Иудеем можно только гходиться. Эта религия не пгхедполагает посвящения в неё лиц не евгхейской национальности… Я сожалею, что не смог быть вам полезным, пгхостите…

     Дождь на улице из моросящей амжачки превратился в некое подобие ниагарского водопада. Но от дверей синагоги до УАЗика я брёл с черепашьей скоростью, еле переставляя ноги и не обращая никакого внимания на потоки низвергающейся сверху воды. Только что полученная информация внесла серьёзные коррективы в мои «наполеоновские» планы. Требовалось время, чтобы её «переварить». В кармане джинсов, щекоча ногу, завибрировал пейджер – пора было возвращаться на подстанцию.

     Если кто-то думает, что из моей башки легко и просто вытряхиваются однажды попавшие туда и не нашедшие своего воплощения идеи, то он ошибается. Коли уж я решил стать евреем, то следовало приложить максимум усилий для успешной реализации проекта, а не отказываться от задуманного при первой же неудаче.
     Вернувшись в тот день к выполнению своих служебных обязанностей, я еле доработал смену до конца. Дважды чуть не попал в аварию, а один раз едва не переехал зазевавшегося на перекрёстке пешехода. Бедняге в последний момент повезло, и он успел избежать знакомства с уазовским металлическим бампером. А может, наоборот, не повезло. Смотря под каким углом рассматривать ситуацию. Скажем, в своей последующей инкарнации он смог бы, гипотетически, воплотиться прямиком в Америке (если, конечно, придерживаться буддистской концепции мироустройства). Но даже если подходить к проблеме с сугубо атеистических позиций, то и в этом случае абсолютное несуществование куда как предпочтительней существования в России. Именно эта мысль крутилась у меня в голове часов до трёх ночи, пока, наконец, меня не избавил от неё тревожный и поверхностный сон.
     На следующее утро, если конечно без десяти двенадцать можно назвать утром, я уже стоял у одного из офисных зданий в са;мом центре города. Во времена СССР здесь находились подсобные помещения крупнейшего городского стадиона, а также гостиница для иногородних спортсменов. Теперь же все помещения были сданы в аренду организациям весьма далёким от спорта, но аффилированным с теми, кто этим спортом имел возможность распоряжаться.
     Среди таковых  структур числился и локальный филиал еврейского общества под названием то ли Сохнут, то ли Хэсед. Честное слово, я не запомнил точного названия отнюдь не по причине неуважения к этим организациям, а лишь в силу неизбежных возрастных изменений нейронов головного мозга.
     Поскольку религиозный подход к проблеме не удался, я решил подступиться к ней с противоположной стороны. С секулярной, так сказать. Хотя подобная градация в современном обществе, где всё друг с другом переплетено и взаимосвязано, становится всё более и более условной. Религиозные структуры стремятся к доминирующим позициям во многих государствах, в то время как не особо одарённые здравым смыслом политические деятели пытаются на основе религиозных догматов сконструировать национальную идею.
     Но меня такие заумные материи никогда не интересовали. Я просто хотел стать евреем и всё. С этой целью я и шёл по длиннющему коридору, проинформированный на входе старушкой – «секьюрити» о номере нужного мне кабинета.
     Шёл, шёл и пришёл. То, что я пришёл я именно туда, куда и планировал, стало понятно ещё за несколько метров до искомой двери. Подсказкой мне послужила довольно громкая разноголосая речь. Смысл из неё вычленялся плохо, так как она была именно что разноголосая – говорили практически одновременно несколько человек обоих полов – однако говорили главным образом на английском.
     Кабинет, который я увидел за гостеприимно распахнутой дверью, определённо переделывался из гостиничного номера. Узкая прихожая, с боковой дверью в санузел, оканчивалась «рабочим пространством», площадью в несколько среднеразмерных собачьих будок. Вся экспрессивно болтающая на английском делегация столпилась в тамбуре прихожей. То, что это именно делегация, я понял по обрывкам фраз, подойдя к ним вплотную. Причём делегация дружественных евреев, и не откуда-нибудь, а из само;й Америки. К сожалению, среди них не нашлось ни одного бывшего советского гражданина, и язык страны, в которую они сдуру припёрлись, представлял для иностранных евреев неразрешимую проблему.
     На что я никогда не мог пожаловаться, так это на собственный рост. Не выходя за рамки физиологических приличий – всего под сто девяносто сантиметров – он, тем не менее, иногда позволяет заглянуть через чьи-нибудь головы. Вот и в тот раз, бросив взгляд поверх кучкующейся делегации, я разглядел в основном помещении три письменных стола. За каждым восседало по тётеньке. Средний возраст оных колебался в районе полувековой отметки (хотел уточнить, что возраст не столов, но потом подумал, что и столов, возможно, тоже).
     Тётеньки отличались монументальностью форм и лингвистическим шовинизмом. Как я догадался на слух, американцы попытались заговорить с ними на иврите или на идиш, но результат был столь же предсказуемо плачевен, как и в случае с английским. Представители российского еврейства не собирались ни в коем разе опускаться до изучения каких-либо ещё языков, кроме языка страны, в которой их всю жизнь гнобили, гнобят и всегда гнобить будут. Хотя бы потому, что в России гнобить хоть кого-нибудь – национальный вид спорта. Ну не могут здесь по-другому…
     От желания занять себя чем-нибудь полезным я, стоя за спинами визитёров, начал потихоньку переводить.
     Дело сдвинулось с мёртвой точки. Тётеньки наконец-то поняли, что это за толпа народа тусуется в их «предбаннике», и чего они все от них хотят. Американцы же поняли, что их хоть как-то, но поняли и от осознания этого факта существенно повеселели. Процесс, что называется, пошёл, как любила говорить когда-то одна плешивая тварь.
     Особо я не напрягался – разговор был не шибко сложный, в основном обмен дежурными любезностями, плюс некоторые организационные детали. Так продолжалось минут пять. Может чуть больше или меньше – часов перед глазами не было.
  -  Простите… А вы, собственно, кто?  –  обратила на меня в конце концов внимание одна из тётенек.
  -  А я, собственно, хочу стать евреем… Вот, пришёл у вас проконсультироваться, как мне лучше действовать в подобной ситуации.
     Челюсти у всех троих русскоеврейских женщин медленно поползли вниз, и даже зарубежные гости, несмотря на полнейшее непонимание происходящего, уважительно притихли. В общем, получившуюся сцену можно было бы смело вставлять в какую-нибудь постановку по мотивам гоголевского «Ревизора». 


8.

     Автобус сильно качнуло в повороте, и я проснулся. Оказалось, что предаваясь воспоминаниям, я как-то совсем незаметно задремал. Обычно во сне произошедшее с нами искажается, нередко принимая совсем уж гротескные формы. Но не в этот раз. Мозг воспроизвёл недавнее прошлое просто с фотографической точностью, не привнеся в имевшую место действительность ни малейшей капли желаемости. И в этой самой действительности мне было категорически отказано в реализации моей самой сокровенной мечты – в евреи меня так и не взяли…

     За окном мелькали белорусские берёзки. Такие же, наверно, берёзовые, как и в России. Всё та же осточертевшая родина. Унылая и бескрайняя. Презирающая свой народ и раболепствующая перед чужими. Уничтожающая в людях даже зачатки чего-либо человеческого, потому что от скотов гораздо больше прибыли. Скот - он на то и скот, чтобы его доить и забивать.
     Но в мыслях я уже был далеко отсюда. В паспорте красовался добытый за огромные бабки испанский «шенген», и серая лента разматывающейся впереди дороги казалась сказочным путеводным клубком в другую жизнь. Снова, как и пару лет назад, ко мне приближалась граница…

     Не лишним, пожалуй, будет всё-таки рассказать, куда конкретно я в очередной раз направлялся. А то за обилием второстепенных для нашего повествования деталей этот аспект остался по досадной случайности не затронутым.
     Когда завершился подсчёт убытков от визита в мою квартиру кого-то очень нехорошего, картина нарисовалась, как я уже ранее упоминал, тоскливая до чрезвычайности. При существующих в России зарплатах потери представлялись невосполнимыми. Милиция нанесла лишь дополнительный ущерб, забрав на бесконечную экспертизу вполне работоспособный замок. Обстоятельства опять не оставляли выбора, и где-то через неделю я отправился по кредиторам, собирать обещанные на запланированную покупку автомобиля деньги. Правда, автомобилю на них купиться уже не улыбалось.
     Почти вся собранная наличность ушла на оформление турпутёвки. Ехать предполагалось в страну недавно принятую в Евросоюз и оттого остро нуждающуюся в рабочих руках, для освоения выделенных под это дело миллиардных кредитов. Триста пятьдесят долларов, помимо всего прочего, надлежало уплатить по прибытии «местным» трудоустройщикам молдавского розлива. Взамен обещалось нахождение жилья и работы. Вопрос о гарантиях вызвал у сотрудников турагентства лишь специфическую улыбку, которая обычно появляется на лице при общении с детьми до пяти лет и умственно неполноценными членами общества.
     С каждым годом получение виз для простого среднестатистического россиянина всё усложнялось и усложнялось. Как следствие – неминуемое удорожание процесса. Требовалось огромное количество справок, выписок с банковских счетов (трёхлитровая банка, в которой я хранил свои капиталы, наотрез отказалась мне таковую предоставлять) и так далее и тому подобное… Турфирмы, надо отдать им должное, свои сумасшедшие гонорары получали не за просто так. Все выставляемые зарубежными посольствами препоны они обходили с ловкостью нападающего футбольной команды из Премьер-лиги, играющей против дворовых дилетантов. Как бы там на самом деле ни было, но паспорт вернулся ко мне из Москвы не пустым.
     Приклеенный на одну из его страниц бумажный прямоугольник визы инициировал неоднозначные чувства. Радость от осознания того, что в вожделенную заграницу я-таки; попаду, боролась во мне с неистребимым комплексом недочеловека. Которому только для того, чтобы высунуть нос из своей «клетки» необходима уйма всяческих разрешений и согласований. Словно он болен неизлечимой заразной болезнью, и все нормальные здоровые люди вполне обоснованно боятся с ним контактировать.
     Комплекс побеждал.
     Екатерина Сергеевна заметно нервничала и появлялась у меня теперь практически каждый день. Впрочем, никаких советов, типа «не уезжай», благоразумно не давала. Их априорная бесполезность была «написана» у меня на лице. Подразумевалось, конечно, что обосновавшись на новом месте, я приглашу её ко мне присоединиться. Неясным оставался в этом случае вопрос о её незаконченном юрфаке, в который уже было вбито немало родительских денег. Но никто ничего конкретно не обсуждал. Всё было слишком непонятным, неопределённым и подвешенным.
     Кроме одного: впереди ждала Португалия. Перед тем как загрузиться в поезд до Москвы, я набросал провожавшей меня Екатерине Сергеевне несколько строчек на память. Сочинённых по большому счёту ещё осенью, в одну из наших, становившихся всё более частыми, размолвок:

Уныло листья падают под ноги
Шаги не слышны в шорохе дождя
Бреду, не разбирая я дороги
Всё дальше от чего-то уходя.

Застыло время, словно на картинке
Вчера и Завтра в целое слились
И судеб наших разные тропинки
В пространстве, как лучи пересеклись

Случайный взгляд, руки прикосновенье
Рождает тени огонёк свечи
Вернуть нам не дано того мгновенья
Мы вспомним лишь о нём, и помолчим.

Всё позади, всё глупо и напрасно
Стирает время прошлого следы
Любовь как сон, короткий и прекрасный,
В котором оказались я и ты

Закружит осень дуновеньем ветра
Две наши неприкаянных души
И я иду, мелькают километры
И не пойму – куда мы все спешим?..


     Шмона на границе не случилось. Вероятно, полный автобус пьянущих российских туристов, старательно пытающихся выглядеть трезвыми как стекло на паспортном контроле, польских пограничников совершенно не насторожил. И это была большая удача. Не для меня, конечно, с моей параноидальной предусмотрительностью, но для большинства остальных пассажиров – точно. Крайне сложно объяснить, что делают у тебя в багаже резиновые сапоги, рабочая роба и набор строительных инструментов, если ты поехал отдохнуть в Европу на несколько деньков.
     На польском «Паджеро» первая остановка. Туалет, обед, ну и так далее по списку… «Так далее» означало в первую очередь пополнение запасов спиртного. Брали в основном пиво. Приверженцев крепкого алкоголя наблюдалось, на удивление, немного. Сторонников трезвого и здорового образа жизни (таких как, например, мы с Олегом) и того меньше.
     Светило солнце. Снега здесь не было уже и в помине. Как не было жидкой и засохшей грязи, битой стеклотары, использованных шприцев, обшарпанности и неухоженности. Одним словом, всего того, что составляет привычный background перманентного российского апокалипсиса. Вокруг простиралась абсолютно другая планета.
     Перекурив напоследок, все полезли обратно в автобус, и путешествие началось. Формально оно началось, понятно, несколько раньше. Но поскольку до того, как мы выехали за пределы бывшего СССР, ничего достойного внимания вокруг не наблюдалось, за нулевую точку отсчёта вполне логично принимать именно этот момент.

     Описывать сейчас, когда в Европе перебывали уже практически все желающие: от пионеров до пенсионеров, то, что поражало моё неискушённое воображение тогда – пустая трата времени и бумаги. Ну, или электронной памяти устройств, которые используются нынче для производства и хранения информационных объектов. 
     Ежу понятно, что заграница отличается от постсоветского пространства приблизительно так же, как, скажем, обстановка в неких мифологических директориях, именуемых в простонародье «рай» и «ад». Хотя, возможно, разница между раем и адом всё ж таки не столь разительна, как разница между Россией (со всеми её бывшими колониями, которым осточертел статус союзных республик) и остальным миром. Поэтому не будем заострять внимание на очевидном.
     Вскоре Польшу сменила Чехия, с её утопающей в зелени, сказочно красивой Прагой. А затем и Германия. Поводов выпить с горя, то есть от стыда за собственную, так называемую, родину было хоть отбавляй; но мы с Олегом держались. Напрасно соблазняли нас товарищи по путешествию аппетитными бутылками настоящего пива. Которое, как известно, с разбавленными спиртом порошками, продающимися под видом пива в России, не имеет ничего общего. Даже эффект и то от них разный. Если от российского просто дуреют, то настоящее придаёт восприятию окружающего мира философской глубины и целостности.
     В Люксембурге затарились куревом. Цены удивляли запредельным человеколюбием - сказывались какие-то заморочки с налоговой политикой этого микроскопического государства. Из России разрешалось вывозить всего по два блока, а внутри Евросоюза никаких таможенных барьеров уже не существовало. Покупай что хочешь и сколько хочешь. Лишь бы денег хватало.
     Помимо нескольких блоков «Camel», я прикупил пару металлических коробочек с сигариллами. Снаружи на каждой красовалось изображение симпатичного тигра, а вкус гарантировался вишнёвый (в одной коробочке) и ванильный (в другой). По тем временам это было в немыслимую диковинку для таких заштатных совковых провинциалов, как мы с Олегом. Правда, он не повёлся на всякую ерунду, а ограничился старым проверенным «Winston».
     Не задерживаясь надолго в Люксембурге, въехали во Францию. Водители предупредили, что согласно правилам международных пассажирских перевозок, скоро нам предстоит восьмичасовой отстой. Количество времени, проводимое шофёром на рабочем месте, в Европе строго ограничивается и контролируется.
     На все просьбы остановиться на отстой где-нибудь в городской черте, прозвучал категорический и необсуждаемый отказ. Я думаю, водители боялись, что за восемь часов толпа российских «туристов», в разной степени опьянения, разнесёт любой французский город к чёртовой матери. В итоге остановились на каком-то довольно крупном автозаправочном комплексе под Леоном. Всем объявили, что каждый волен заниматься эти восемь часов чем ему заблагорассудиться, так как отвечать за последствия всё равно придётся в индивидуальном порядке.
     Народ постепенно рассосался, равномерно впитавшись в несколько разбросанных по территории автозаправочного комплекса зданий.
     Разнообразие предлагаемых развлечений впечатляло. Разрешалось даже принять душ, за считанные французские «копейки», чем и прельстилась почти вся женская часть нашего «туристического» коллектива. Мужская часть безотлагательно приступила к знакомству с продуктами знаменитого на весь мир французского виноделия. Благо цены тут на это добро могли бы заставить любого из российских алкашей сожрать свои локти от зависти.
     Среди раздражающего великолепия забугорной жизни мы с Олегом бродили злые и трезвые. Но полные тем не менее решимости никогда и ни за что на свете не притрагиваться к алкоголю.
     Надо признать, шансы на это у нас оставались весьма неплохие. Ведь продержались же мы сначала всю Россию, затем всю Белоруссию, а затем и Польшу с Германией. Про Люксембург и говорить нечего - там вся страна протяжённостью в пару трамвайных остановок. В общем, закончиться наше путешествие обещалось вполне себе благополучно… если бы не кофейный автомат.

     Был он самым обыкновенным. Раскрашенный огромными белоснежными чашками дымящегося кофе, на фоне залежей кофейных зёрен и пояснительного текста на французском. В общем – совершенно безобидный автомат. Располагался оный в одном из павильонов комплекса, аккурат между пространством, выделенным под кафе, и торговой зоной алкогольного супермаркета. Торчал практически посреди павильона, и куда бы мы ни направлялись, обязательно периодически натыкались прямо на него. Нельзя сказать, чтобы эта чудо-машина пользовалась популярностью, несмотря на очень удачную, в коммерческом плане, дислокацию. По крайней мере, ни одного человека, входившего до нас в какие-либо товарно-денежные взаимоотношения с данным агрегатом, я не припомню.   
     В «меню», на лицевой панели устройства, указывалась сумма в пять франков, вне зависимости от разновидности приобретаемого напитка. Деньги позволялось засунуть только в виде металлической мелочи - купюроприёмник отсутствовал. «Что ж…  -  помыслил я,  -  раз уж мы решили объявить бойкот алкоголю, почему бы не попробовать ихнего кофе?..» Цена выглядела вполне умеренной, а нарисованные рекламные картинки, казалось, воздействуют прямиком на обонятельные и вкусовые рецепторы.
     Франков ни у меня, ни у Олега, разумеется, не было. Пришлось идти в соседний павильон и там менять кое-какую долларовую мелочь. Меняли валюту прямо за стойкой кафе. Никаких тебе специальных обменников – всё по-простому. В павильоне, где стоял кофейный автомат, тоже находилось несколько общепитовских заведений, но в них обменным бизнесом почему-то не занимались.
     С глухим бздыньканьем чудо буржуйской техники проглотило пятифранковую монету, и внутри него начался, сопровождаемый различными таинственными звуками, процесс превращения денег в кофе. Мне оставалось только терпеливо дожидаться изображённого на картинке результата.
     И результат появился.
     То что этот результат, вместо обещанных рекламой красивых фарфоровых чашек, расфасовывался в невзрачный пластмассовый стаканчик, я бы ещё смог воспринять адекватно. Главное, в конце концов, не форма, а содержание. Но вот этого-то содержания там было налито от силы пальца на полтора. То есть кофе попросту плескался где-то на самом донышке убогой тары.
     Засунув стаканчик обратно, я начал стучать по боковым стенкам автомата, думая, что, вероятно, что-то где-то заклинило, и всё, что мне причитается, до конца просто не вылилось. А значит, предположительно, ещё дольётся. Но не тут-то было. Несмотря на несколько моих весьма не детских удара, проклятое устройство и не думало сдаваться. Ни капли кофе из него так больше и не выцедилось.
     Градус моего недовольства ситуацией повысился до недопустимых величин, подтолкнув на то, чтобы несколько раз, со всей пролетарской ненавистью, пнуть долбанную железяку ногой. Ожидаемого умиротворения, как и дополнительного кофе, данное действие не принесло. Тогда я обошёл агрегат и пнул его с другой стороны.
     От алкогольной торговой зоны ко мне уже спешил охранник, что-то тараторя на ходу по- французски. Вокруг начинала собираться толпа любопытных. Я ещё пару раз пнул ненавистную штуковину и немного от этого успокоился. Подошедший первым охранник не прекращал свой монолог, брызгая от усердия слюной, но вплотную благоразумно не приближался. Наконец появился ещё один «секьюрити». Он-то и догадался обратиться ко мне на английском:
  -  Sir, what do you want from this machine?
     Тщательно подавляя негативные эмоции, я попытался ему объяснить, что меня конкретно не устраивает в поведении ихнего ящика:
  -  Look at this,  -  сунул я ему под нос стаканчик, который всё ещё держал в руках,  -  what is it, in your opinion?
  -  Coffee, sir…
  -  I don’t think so,  -  возразил я категорично, показывая пальцем на полную до краёв нарисованную чашку,  -  there is coffee, indeed… But not this one.
     Надо отдать должное охраннику – с ответом он нашёлся моментально:
  -  But you are not a child and should know the difference between advertising and reality!..

     Совершенно убийственный довод сотрудника службы безопасности не оставлял мне никаких шансов на продолжение дискуссии. Удручённый и подавленный собственной неправотой, я оставил в покое кофейный автомат и отправился куда глаза глядят. Олег, наблюдавший до сих пор за происходящим с довольно-таки безучастным видом, последовал за мной.
     Глаза между тем глядели, по какому-то странному стечению обстоятельств, в направлении, с которого подходили ко мне оба охранника. А именно – в сторону огороженного металлическими барьерами торгового пространства, весь ассортимент которого был представлен исключительно алкоголем, во всём его дьявольском разнообразии. Ну что тут поделаешь – индивидуальные особенности зрения…
     Однако буквально в полутора шагах перед целью я включил все свои волевые ресурсы и остановился как вкопанный. Олег, от неожиданности, налетел на меня сзади. «Пошли лучше на улицу… Воздухом подышим»,  -  сказал я ему, разворачиваясь в сторону выхода, чтобы реализовать задуманное на практике.
     От «алкогольной» кассы в этот момент как раз отходили трое мужиков из нашего автобуса. Объёмы сделанных ими закупок впечатляли.
  -  Дался вам, братва, этот автомат,  -  пробасил, поравнявшись с нами, один из попутчиков  –  рыжеволосый здоровяк в красной клетчатой рубахе под распахнутой тёмно-коричневой кожаной курткой,  -  айда лучше с нами, по винцу вдарим! Винцо тут, знаете, какое…
     Судя по его мечтательно-нетрезвому выражению лица, он это знал. И не просто знал, а буквально вызубрил наизусть. Так же как и двое его приятелей.
  -  А и вдарим,  -  неожиданно для самого себя согласился я,  -  достало всё, нафиг…

     Оставшиеся до отправления автобуса часы пролетели как пара минут. Да и сам момент отправления остался в памяти каким-то смазанным и недостоверным. Фрагментарность воспоминаний, впрочем, обуславливалась вполне извинительными причинами… Почему-то запомнился круговорот разноцветных винных бутылок в салоне автобуса. Все передавали их другу со словами:
  -  А ты из зелёненькой пробовал?..
  -  А ты из синенькой?
  -  Н-е-е, я вам точно скажу: красненькая лучше всего!..
  -  Да красненькая-то – так себе, вот жёлтенькая – это нечто…
     Должно быть, люди потому так тянутся к алкоголю, что на подсознательном уровне постоянно стремятся вернуться туда, откуда пришли. Вернуться в небытие. Слишком тяжело бывает бремя неизвестно по чьей вине свалившейся на нас реальности. И алкоголь единственный, кто никогда не подводит, не кормит пустыми обещаниями, как разномастные депутаты и президенты, не вселяет напрасных надежд и не толкает к невыполнимым желаниям. Он просто честно и добросовестно выполняет свою работу, своё функциональное предназначение. И справляется с этим, надо признать, на безусловную «пятёрку».
     По крайней мере, меня в тот раз алкоголь избавил от реальности весьма качественно и надолго. Следующее моё свидание с этим миром состоялось опять-таки на автозаправочном комплексе. На другом - уже под Барселоной. Остановка, на сей раз, была не длительная, а так – для отправления индивидуальных нужд, различных степеней естественности.
     Меня бы вообще не разбудили, но больше в автобусе по-ненашему никто не говорил, а кассирша заправочного минимаркета упорно не желала продавать даже пиво. Якобы у них тут какой-то дурацкий закон, запрещающий людям поправлять своё здоровье после одиннадцати вечера. Ну полный беспредел и нарушение прав человека! Во всяком случае, человека бухающего. А таковая разновидность  homo sapiens, согласитесь, встречается в природе не так уж и редко и однозначно требует к себе более уважительного отношения.
     Переговоры прошли тяжело, но результативно. Тётенька за кассой в конце концов согласилась со всеми моими доводами и приняла единственно верное в сложившейся ситуации решение. Доводы же были до крайности незатейливы: не стоит искушать судьбу и перечить целому автобусу похмельных российских туристов, коим абсолютно плевать даже на законы собственной страны. Не говоря уже об испанских или чьих-либо ещё правовых нормах. Ну такой вот у людей менталитет – не убивать же их за это. Да и магазин целее будет… Тоже какой-никакой, а плюс.
     В качестве посильной благодарности за свою посредническую деятельность я получил возможность продолжения банкета без каких-либо дальнейших финансовых вливаний со своей стороны. Чем мы с Олегом и не преминули воспользоваться.

     На исходе шестых или седьмых суток – счёт дням давно потерялся – наше путешествие наконец-то стало обретать черты некой логической завершённости – автобус зарулил на заправку перед лиссабонским мостом. Настало время для решительных и уже давно запланированных действий.

9.

     Бог бережёт, как известно, только и исключительно бережёного. Поэтому особо полагаться на го;спода не стоило. Слишком уж мало доверия вызывает сей персонаж у большинства жертв посткоммунистических режимов. Грешных лишь тем, что родились они в са;мом неправильном месте земного шара.
     Предполагая, что на конечной точке маршрута нас могут встречать (причём отнюдь не хлебом - солью), я заранее посовещался с Олегом и Татьяной. Представленный на их рассмотрение план заключался в том, что до самого конца мы ни в коем разе не едем, а выходим при первой же представившейся возможности. Далее звоним откуда-нибудь мужу Татьяны с просьбой за нами приехать. Или же звоним тем «гаврикам», которые собирались за весьма нескромное вознаграждение трудоустраивать нас с Олегом. Учитывая размер обговорённого вознаграждения, я был более чем уверен в эффективности такого звонка. В общем, ждали мы втроём только подходящего момента.
  -  Откройте нам, пожалуйста, багажное отделение,  -  обратился я к одному из водителей, протиравшему тряпкой автобусные фары,  -  мы решили выйти прямо здесь.
     Другой водитель в это время уже вышел из автозаправочного павильона и возвращался к автобусу. Однако его товарищ выполнять нашу просьбу отнюдь не спешил:
  -  Ну так это… Не положено здесь… Мы вас должны до места довезти, вот там и сходи;те.
     Он нервно переминался с ноги на ногу, отводя куда-то в сторону глаза. Приблизившийся напарник сходу включился в разговор:
  -  Вы нас поймите правильно. Мы же за вас несём полную ответственность и обязаны доставить до конечного пункта… Все будут выходить именно там. Такие правила…
     Ситуация становилась забавной. Рассуждая логически, я априори допускал, что водилы могут быть в сговоре с криминальными элементами, которые трясут автобусы на точках прибытия. Получая за это свою «долю ма;лую». И, судя по всему, самые худшие прогнозы собирались вскорости оправдаться.
  -  Я, конечно, дико извиняюсь… но здесь никто ни за кого никакой ответственности не несёт – все совершеннолетние и дееспособные,  -  возразил я, стараясь, чтобы мои слова звучали по возможности не слишком резко и оскорбительно,  -  а, следовательно, мы вынуждены настаивать на получении своих вещей именно здесь. Если вас, конечно, не затруднит открыть багажное отделение.
     В разговоре повисла напряжённая пауза. Оба шофёра отчаянно пытались изобрести хоть какие-то доводы в поддержку собственного нежелания отдавать наше барахло.
  -  Извините, но мы не можем нарушать инструкции…  -  снова начал тот, что ходил расплачиваться за топливо.
  -  Дело ваше… Но с вещами или без таковых, мы в любом случае остаёмся здесь,  -  моя уверенность в правоте собственных действий лишь подкреплялась их поведением.  -  И при первой же возможности я подам в суд на вашу компанию. В свидетелях, я думаю, недостатка не будет.
     Потенциальные свидетели тем временем наблюдали за происходящим с экспоненциально возрастающим интересом. Возникновение проблемы на пустом, казалось бы, месте не могло не настораживать остальных пассажиров.
     Любому ясно, что когда убытков не избежать – предпочтительнее обойтись минимальными. Решив не дожидаться, когда за нами последует весь автобус, тот шофёр, к которому мы изначально и обратились, поднял вверх одну из створок багажника:
  -  Да чёрт с вами. Хотите сами добираться до Лиссабона – бога ради…
     Тщательно скрываемое разочарование отчётливо читалось на его лице.
     Второй водила от комментариев воздержался и только задумчиво чесал пятернёй затылок.
     Окатив нас облаком по-европейски невонючих выхлопных газов, автобус рванул в сторону семнадцатикилометрового лиссабонского моста – самого длинного моста в Европе. Названного, кстати, в честь выдающегося португальского че;ла – Васко да Гамы. Но все нюансы, касающиеся местных достопримечательностей, нам предстояло узнать несколько позднее.

     Вокруг наблюдался дефицит растительности. Проступающий сквозь дымку облаков солнечный блин освещал несколько клумб с пожухлой травой и редкий низкорослый кустарник. Чуть поодаль стояли три или четыре тонюсеньких деревца. Из-за недостатка листвы определять их породу не взялся бы и профессиональный ботаник. В основном, насколько хватало взора, везде простирался асфальт. Не закатанной под него почвы было, что называется, раз-два и обчёлся. Оборотной стороной сих издержек цивилизации являлось непривычное для любого россиянина отсутствие повсеместной грязи. Впрочем, ностальгия по родине почему-то упорно не появлялась.
     Зато появились первые проблемы. Португальских эскудо у нас, само собой, не было, а продавать телефонную карту за другие деньги на заправке категорически отказались. Оставалось только сожалеть, что до введения в наличный оборот единой евровалюты ещё едва ли не целый год.
     Так долго ждать мы не могли. Еле-еле уговорив на своём ломаном английском какого-то дальнобойщика, я отдал ему все оставшиеся франки в обмен на телефонную карту. Курс обмена получался реально грабительским, да и карта была уже пользованная. Правда, дальнобойщик уверял, что разговаривал по ней всего лишь пару минут. Учитывая его явно не советскую национальность, я решил в это поверить.
     Татьяна отправилась звонить любимому мужу, а мы с Олегом - наблюдать за ней с почтительного расстояния. Разговор супругов всё-таки дело интимное, и лишние уши тут ни к чему.
  -  Всё… Договорилась,  -  проинформировала она нас по завершении переговоров,  -  сказал: часа через полтора подъедет.

     Время тянулось до невозможности медленно. Последний раз подобные ощущения я испытывал во время тихого часа в детском саду. Помаленьку начинало темнеть. Прошло полтора часа. Затем два. Два с половиной. Когда стрелки татьяниных наручных часов отме;ряли трёхчасовой интервал, с момента её телефонного общения с мужем, было решено звонить снова. На сей раз вернулась Татьяна буквально через минуту:
  -  Сказал, чтоб ждали… что-то там у него не получается с машиной. Но обещал, что точно приедет...
  -  Ну, раз обещал…  -  прокомментировал я ситуацию,  -  значит однозначно приедет. Не бросит же он собственную жену, которая к нему с другого конца света добиралась… И вообще – обещанного три года ждут, а тут какие-то несчастные три часа…
     То, что изначально планировалось мною в качестве ободряющей реплики, на деле прозвучало неприемлемо саркастично.
     Пролетели ещё два часа. Из организма постепенно улетучивался алкоголь, и абстинентный синдром всё настойчивее давал о себе знать. Но подходящей валюты не было, а посему обломаться этому синдрому предстояло по полной программе. Ну и мне заодно с ним.
     На время уже никто не смотрел. От его течения ничего не зависело. Татьяна ещё пару раз ходила звонить и возвращалась обнадёженная новыми обещаниями. Тусклое солнце почти утонуло в величественной реке Тежу. Влажный воздух настораживал непривычной чистотой. Заметно холодало.
     Оторвав зад от своего клеёнчатого баула, я вознамерился было достать из него свитер. Но передумал. Причиной послужила маленькая белая машинка, свернувшая с основной трассы и направлявшаяся определённо в нашу сторону. До тех пор, пока я не выпрямился во весь рост, из-за кустарника мне она была не видна. Благодаря своим сглаженным, округлым формам, машинка выглядела как снежок на колёсиках. Заметив мой пристальный взгляд, сфокусированный явно на чём-то заслуживающем внимания, Олег с Татьяной тоже начали подниматься со своих сумок.
  -  Это он - Виталик, это точно он!..  -  чуть ли не закричала наша попутчица, едва увидев за верхушками кустов приближающуюся машину.
     Автомобиль, оказавшийся трёхдверной «Лянчей», неторопливо подкатил, мазнув по нам рассеянным, желтоватым светом фар.
     Предчувствие Татьяну не обмануло. С переднего пассажирского сиденья выбрался невысокий худощавый паренёк лет тридцати, к которому она без промедления бросилась на шею. Водитель – дородный бородатый мужчина под полтинник – тоже вылез наружу и из деликатности отошёл немного поодаль, отворачиваясь от порывов ветра в попытках прикурить сигарету.
  -  Ты водку привезла?!  –  первый же вопрос, заданный Татьяне её мужем после многомесячной разлуки, поверг меня в лёгкий ступор.
     Хотя и адресовывался отнюдь не мне. 
     Не знаю, что почувствовал при этом Олег, но подозреваю, что его восприятие происходящего разнилось с моим не сильно. 
  -  Нет…  -  растерянно пробормотала Татьяна,  -  я сигареты привезла, два блока - как на границе положено… а про водку забыла…
  -  А башку ты свою не забыла, …………………………………………………………?!!
     В точности передать все прозвучавшие в её адрес нецензурные эпитеты не взялся бы, наверное, и профессиональный сапожник.
     Складывалась одна из тех редких жизненных ситуаций, когда совершенно непонятно: как себя вести. С одной стороны – всё происходящее между законными супругами лежит вне компетенции любых сторонних субъектов. Но с другой… С другой, понятно, дико хотелось насовать данному персонажу в морду.
     Благоразумие победило. «Мент, он и есть мент – что с него взять… ментом нельзя стать или прекратить им являться… это врождённое»,  -  подумал я, склоняясь к принятию единственно выгодного решения. Именно выгодного, а далеко не правильного. Потому что все мы, и практически всегда, предпочитаем правильным решениям выгодные. Банальный инстинкт выживания. Неподконтрольный ни разуму, ни эмоциям.
     Израсходовав на жену впечатляющий словарный запас нелитературного русского языка, наш новый знакомый снизошёл, наконец, до того, чтобы представиться нам с Олегом. Заодно он представил и своего товарища – португала, который был за рулём.
     С немалым трудом удалось Татьяне уговорить мужа подбросить нас, хотя бы чисто по пути, до какой-нибудь ближайшей гостиницы. Не скрывая своего явного неудовольствия по этому поводу, Виталий «со скрипом» согласился.
     Втроём мы едва уместились на заднем сиденье харизматичной итальянской машинки, по размерам не на много превосходящей российскую «Оку». Виталий сказал, что в сам Лиссабон они заезжать не будут, и всё, на что мы можем рассчитывать – небольшой городок Вила-Франка-де-Шира, расположенный в его ближайших окрестностях.
     Уже в машине я понял, что наши новые знакомые изрядно подшофе - в замкнутом пространстве кабины их перегаром перебивался даже мой собственный, многодневный. Меня так и подмывало поинтересоваться: как на такую езду смотрят местные правоохранительные органы? Если бы не крайне негативное впечатление, которое произвёл на меня Виталий, я бы может и спросил его об этом, а так решил лишний раз в разговор не вступать.
     Много позже, попривыкнув к здешним порядкам, я убедился, что в подобном состоянии в Португалии ездят практически все поголовно, и на количестве ДТП это никак не сказывается. В отличие, опять же, от нашей непонятной родины. Наверное потому, что аварии в России провоцируются как раз-таки; сотрудниками Ги Бэ Два Дэ, устраивающими увлекательные погони за подвыпившими водителями. Не говоря уже о бесспорном фаворите по части инициирования любых автотранспортных коллизий – удолбанных российских дорогах.

     Ехали не очень долго. По пути Виталий снизошёл до краткого инструктажа, рассказав, что останавливаться нам лучше в pensao – самый дешёвый тип отелей в Португалии. Около одного из таких pensao мы с Олегом и были высажены, сразу же по прибытии в Вила-Франка. Татьяна искренне пожелала нам всяческих успехов в нелёгком эмигрантском деле, и влажная португальская темнота практически мгновенно поглотила задние габаритные огни их симпатичного автомобильчика. Дальше предстояло выживать самостоятельно.

10.

     Только утром следующего дня мы смогли по достоинству оценить доставшиеся нам временные апартаменты. С вечера на это не хватило ни сил, ни любопытства. Едва расплатившись за номер (по счастью здесь принимали доллары), через десять минут каждый из нас уже находился в своей персональной реальности, сотканной из сновидений по мотивам всех недавно пережитых событий.
     Номер находился на втором этаже. Достаточно просторный, он имел целых два окна, оборудованных вместо занавесок внутренними деревянными ставнями. Выходили окна на узенький невзрачный переулок, но общего впечатления от жилища это не портило. Внутри – две кровати, душевая кабина и умывальник, в котором я наконец-то выстирал все накопившиеся грязные носки. Туалет отыскался только в дальнем конце коридора. «Ладно хоть не на улице, и то вперёд»,  -  мысленно утешился я, вспоминая, как во многих провинциальных российских отелях за такими удобствами приходилось идти на двор.
     Быстренько сполоснувшись в ду;ше и посетив удобства, стали готовить традиционный русский завтрак: китайскую «бич-пакетную» лапшу и чай. В качестве изысканного деликатеса для особых случаев открыли даже баночку шпрот. В общем, завтрак прошел просто по-королевски.
     Дальнейшая программа виделась так: обменник, покупка телефонной карты, звонок молдаванам. Уже по дороге вспомнили, что её можно и подсократить – карта, с которой Татьяна звонила мужу, осталась у нас.
     Обрадованные молдаване воспряли духом. Они ждали от нас вестей ещё вчера и уже испугались, что мы собрались трудоустраиваться по каким-то своим каналам, вероломно лишив их запланированной прибыли. Заверив, что все предварительные договорённости в силе, я продиктовал наши координаты. Ребята пообещались быть через два часа.
     Неплохо выглядела идея вернуться в pensao и часок подремать. Однако до её реализации дело так и не дошло. Выяснилось, что мы должны либо снова платить, либо выметаться. Пришлось оперативно собирать пожитки и прощаться с нашим первым пристанищем на португальской земле. Поскольку в качестве координат я сообщил адрес именно этого pensao, далеко уходить мы не стали. Расположились на углу здания.
     Накрапывал дождь. По улице мимо нас сновали немногочисленные автомобили. На девяносто девять процентов – основательно поюзанные малолитражки. Люди здесь, в отличие от России, абсолютно не увлекались понтами, в наивной уверенности, что всем удачно наворованным нужно первым делом рисану;ться перед согражданами. С похожей (не на российскую, понятно) тенденцией я уже сталкивался в Германии, где более чем высокий уровень жизни также не становится причиной для выпендрёжа. Наверное потому, что в нормальных странах уровень жизни не просто высокий, а равновысокий для всего трудящегося большинства. Построенный социализм в действии, так сказать. 
     От основной улицы под прямым углом отпочковывался небольшой аппендикс. Кроме окон нашего бывшего номера, на него выходил и парадный подъезд pensao. Вторым своим концом, до которого мы так и не сподобились прогуляться, переулочек упирался в бетонный забор с калиткой. Когда через калитку протискивались люди – кто пешком, кто умудряясь тащить велосипед – в поле зрения попадал отгороженный забором железнодорожный перрон.
     Скрашиваемые наблюдениями за размеренно текущей вокруг португальской жизнью, два часа пролетели незаметно. За ними ускользнули в безвозвратное прошлое ещё два. Недавняя история опять повторялась.
     Оставив Олега на углу pensao с сумками, я отправился звонить во второй раз.
  -  Всё нормально, парни…  -  ответил жизнерадостный голос на другом конце провода,  -  мы уже едем. Вы, главное, не уходите от отеля никуда. А то потеряетесь…
     Теряться не хотелось.
     Вернувшись назад, я обратил внимание на незначительные изменения в пейзаже. Всё так же ездили машины, поражая моё славянское воображение чистотой своего буржуйского выхлопа. С тем же выражением нерусской беззаботности на лицах шастали по переулку пешеходы. Вот только Олег был уже не один, а в компании некой особы женского пола. «Ну надо же, блин…  -  подумал я,  -  ни на минуту нельзя оставить, а с виду - тихоня тихоней». Девица что-то увлечённо рассказывала моему товарищу, энергичными жестами помогая себе донести информацию до адресата. Подойдя ближе, я услышал изобилующую множеством характерных шипящих звуков португальскую речь. Олег, по вполне понятным лингвистическим причинам, лишь растерянно таращился на незнакомку.
  -  Привет всем,  -  вклинился я в этот своеобразный разговор,  -  что тут происходит?
     Девица на секунду прервала монолог, отведя взгляд от Олега, и уставилась теперь уже на меня. Смотрела она приветливо, но одновременно слегка оценивающе. Как смотрят, например, на понравившуюся вещь в магазине.
     На вид португалке было около тридцатника с небольшим. Слегка увядшая красота старательно реставрирована избыточным, учитывая мой пуританский вкус, количеством косметики. Средней длины волосы, цвета вороного крыла, натолкнули меня на мысль, что зря я всю сознательную жизнь трахал преимущественно блондинок. Брюнетки намного симпатичнее.
  -  Откуда я знаю, что происходит?..  –  Олег походил на оправдывающегося школьника, застигнутого за раскуриванием первой в своей жизни сигареты,  -  подошла… бормочет чего-то…
     В доли секунды сопоставив в уме все имеющиеся факты, я чуть было от души не рассмеялся. Комичность ситуации заключалась в том, что она практически полностью дублировала аналогичную сцену из фильма «Бриллиантовая рука». Только «руссо туристо» тут были отнюдь не такие уж и «облико морале», как в великолепном советском кино.
     Девушка между тем, отчаявшись объяснить нам суть вопроса вербальным способом, перешла на совсем уж неприличные движения тазом, призванные откровенно и недвусмысленно намекнуть на предлагаемый половой акт. При этом цену она изображала сначала растопыренной пятернёй, а затем, догадавшись, что нам это ни о чём не говорит, достала из кармана бумажку в пять тысяч эскудо.
  -  No… no way,  -  замахал я перед своей грудью развёрнутыми в её сторону ладонями, надеясь, что этот универсальный жест отказа будет интерпретирован правильно,  -  we are faithful to our wives! It’s absolutely impossible!
     Однако девица (а корректнее будет сказать – тётенька) сдаваться не собиралась. Настойчивости и упорства в достижении поставленных целей ей было не занимать.
  -  Four… just four thousand,  -  продемонстрировала она нечуждость английскому языку.
     Вновь озвученная цена сопроводилась пояснительной визуализацией в виде четырёх пальцев на руке, вместо ранее показываемых пяти. В пересчёте на рубли сумма выглядела совсем уж смешной для сделок подобного рода. На лицо был откровенный демпинг. 
     «Да уж…  -  мелькнула мысль,  -  наши отечественные жрицы любви обычно ведут себя гораздо скромнее». Но запад есть запад. Столь горячо желаемая свобода имела, оказывается, и свои побочные эффекты.

     С немалым трудом нам всё же удалось отбиться от сексуальных домогательств. А ещё через пару часов, загрузившись в приехавший за нами «Пежо 406», мы уже катили куда-то по здешним скоростным автобанам – «эштрадам». Компанию нам составляли трое молодых парнишек – каждый отмотал на этом свете едва ли больше четвертака. Волна безжалостной, преступной Перестройки выплеснула их из родной Молдавии, как ничего не стоящий мусор. Что, впрочем, в конечном итоге пошло им только на пользу.
    Стремительно темнело. Несмотря на многолюдность, дискомфорта в просторной и мягкой на ход машине не ощущалось. Конечная цель маршрута, озвученная перед выездом, не говорила нам абсолютно ничего – просто набор букв, завораживающий стоящей за ним неизвестностью. И я, и Олег всю дорогу, даже в полудрёме, пытались представить себе: на что же похожа она – наша новая родина – Калдаш-да-Раинья.

11.

     Утро, как правило, всегда однозначно идентифицируется именно как утро. В какой бы части света оно вас не настигало. Виной тому солнечные лучи, напоминающие своим появлением, что, как бы это ни было прискорбно, впереди ждёт очередной день. А значит, предстоит как-то барахтаться, вопреки стремлению любого живого организма поскорей завершить своё биологическое существование. Но в этот раз утро почему-то не наступило.
     Несколько раз я просыпался, потом засыпал снова, в полной уверенности, что ещё глубокая ночь, пока, наконец, сон не покинул меня окончательно. Вокруг стояла кромешная темнота. Я потихоньку начинал догадываться, в чём тут дело. В номере pensao, выбранного нами по причине его минимальной цены, окна отсутствовали как класс: оборотная сторона дешевизны всегда неприглядна… Изо всех удобств, помимо двух кроватей, имелся лишь скромный умывальник и основательно покоцанное предыдущими постояльцами зеркало. В углу, под вешалкой, сиротливо ютилась одинокая табуретка.
     Жить, однако, надобно по средства;м… Поговорку эту, кстати, очень любил повторять уже упомянутый Миша Дмитриев, в бытность нашу санитарами Областного Морга.
     Не успел я нашарить на стене выключатель, как в дверь забарабанили. Нашим молдавским друзьям, доставившим нас в Калдаш-да-Раинья поздно ночью, с утра пораньше уже не терпелось пообщаться.
  -  Тут это… парни, такое дело…  -  начал, едва переступив порог, Влад, который очевидно претендовал на лидерство в их дружной компании,  -  надо бы порешать финансовые вопросы… сперва.
     Помимо двух своих ближайших соратников, на эту встречу он зачем-то прихватил и жену. Не иначе как с целью подчеркнуть свой руководящий статус. Подобной роскошью, а выяснилось это несколько позднее, никто кроме Влада в их сплочённой тусовке не обладал. Что неудивительно – женщины, они редко кому бывают по карману.
  -  Дак а чё тут решать?..  -  удивился я, слегка раздосадованный столь ранним визитом,  -  как говориться: утром стулья, вечером деньги. Сначала вы нас трудоустраиваете и находите нам нормальное жильё, вместо этого клоповника по тринадцать баксов с человека в сутки… А затем мы, без вопросов, отдаём вам причитающееся.
  -  Не-е, парни, так дело реально не пойдёт,  -  в голосе Влада чувствовалась непреклонность,  -  сначала вы нам платите по триста пятьдесят долларов с каждого, а затем уже мы вами начинаем заниматься. Мы и так уже нормально потратились, скатавшись за вами…
  -  А на кой нас было сюда везти?  –  перебил я его.  -  Нам, вообще-то, обещали работу в Лиссабоне. Хрен ли нам делать в этой дыре?!
  -  В Лиссабоне никакой работы давно нет. Там таких желающих как вы – каждый день по нескольку автобусов приходит. А за то, что ты называешь клоповником, ты думаешь, вы бы по тринадцать долларов там платили? Как бы не так – это столица. Там цены совсем другие…
     Влад на секунду замолчал, переводя дух, и продолжил:
  -  Я понимаю, что у вас нет особых оснований нам верить, но и мы вас впервые видим. Вы нам можете вообще не заплатить, после того, как мы всё вам найдём… Какие у нас гарантии?..
  -  А у нас они какие?  –  парировал я,  -  отдадим мы деньги, и где вас потом по всей Португалии искать? Мы-то, по крайней мере, будем сидеть на том месте, куда вы нас запихнёте… Нам-то какой резон срываться?
     Диалог заходил в тупик. Олег, не успевший вылезти из кровати до прихода гостей, с хмурым видом выпростал руку из-под одеяла, нашаривая на полу сигареты. Заметив, что в номере у нас курить не возбраняется, гости, за исключением дамы, полезли в свои карманы за тем же самым. Перекур послужил хорошим предлогом к тайм-ауту в переговорах.
  -  В общем так, парни,  -  снова перешёл в наступление Влад, после нескольких глубоких затяжек,  -  платите деньги, и тогда всё будет у вас нормально… или устраивайтесь сами как хотите…
     Безрезультатно поискав глазами пепельницу, он подошел к раковине, включил воду и, потушив под струёй окурок, бросил завершившую свою короткую жизнь сигарету в мусорное ведро.
  -  Мы должны подумать. До вечера вам позвоним,  -  вмешался в дискуссию Олег, оставляя таким образом последнее слово за собой.

     Есть вещи, входящие для каждого человека в совокупность незыблемых основ мироздания. Я, например, всегда был свято убеждён, что ром «Баккарди» имеет крепость в сорок градусов. По крайней мере самый фешенебельный алкогольный магазин у нас в городе торговал именно таким. Купить ром «Баккарди» (ра;вно как и любой другой приличный напиток) на родине я, естественно, не мог. В России абсолютно всё стоит в несколько раз дороже идентичных товаров за рубежом. Однако бутылку я как-то раз рассматривал достаточно долго (российские магазины вообще, на мой взгляд, было бы потребно переименовать в музеи), отчего запомнил её хорошо.
     Бутылка «Баккарди», стоявшая перед нами не табуретке в номере pensao провинциального португальского городишки Калдаш-да-Раинья, имела этикетку один в один с той, что когда-то побывала у меня в руках. Цвет, размер, рисунок – всё совпадало, не придерёшься. Кроме одной единственной незначительной детали. В месте, где обычно указывается крепость напитка, стояло число 39. Такие вот дела... Должно быть, по дороге в Россию ром успевает ещё малость добродить и покрепчать на градус. Чего только в природе не случается…
     Бутылку, конечно, полагалось раздавить, согласно исконной русской традиции, на троих. Ритуал, есть ритуал. Подобная мысль, после покупки «пузыря», пришла нам с Олегом в головы одновременно. Но не приставать же на улице к португалам с глубоко сакральным для каждого русского вопросом: «Третьим будешь?» Не понять им наших национальных заморочек. Делать нечего, расположились за накрытой табуреткой вдвоём.
     Неоднократно (и даже не трёхкратно и не четырёхкратно) я убеждался, что мысли-таки; способны непостижимо магическим образом влиять на ход событий. И всё, что от нас требуется – думать их в правильном направлении. Стук в дверь, в подтверждение моей теории, раздался как раз в момент разлития волнующей ноздри лёгким цитрусовым ароматом жидкости по полистирольным стаканчикам. В нарушение всех санитарно-гигиенических норм, к слову сказать… Однако печени в ближайшем обозримом будущем всё равно ничего хорошего не светило: одним ядохимикатом больше, одним меньше – не так уж было и принципиально.
     Стук заставил меня вздрогнуть, а Олег чуть не расплескал драгоценный напиток на основательно вышарканный половой ковролин. Несколько капель, впрочем, он всё же расплескал.
     Никакие гости не планировались. Молдаванам возвращаться резона не было: по поводу принятия или непринятия их условий мы обещались отзвониться по телефону. С хозяином pensao все вопросы утряслись ещё накануне, и дополнительного интереса у него к нам возникнуть не могло.
     Стук повторился. Так как моя кровать располагалась от входа на считанные сантиметры ближе, я и отправился открывать.
  -  День добрый… Не помешал?  –  осведомился стоящий за дверью худощавый молодой парень, явно не португальской наружности,  -  меня Лёней зовут.
     Информация эта являлась, конечно, весьма ценной, но сути происходящего нисколько не проясняла.
     Парень был почти моего роста. Черная ветровка с рукавами реглан дополнительно подчёркивала интересную особенность его телосложения – не столь узкие, сколько просто очень покатые плечи. Тёмно-синяя бейсболка, безо всяких логотипов, джинсы цвета индиго и черные классические ботинки, намекали на идентичность наших с ним цветовых предпочтений. С его сложенного черного зонта капали на пол остатки хронического португальского дождя. Другую руку оттягивал объёмистый полиэтиленовый пакет с надписью Modelo. Определённо не пустой.   
  -  Мне Влад сегодня позвонил. Сказал, что ещё два парня из моего родного города приехали,  -  поспешил Лёня развеять застывшее у меня в глазах недоумение,  -  вот… заскочил познакомиться.
  -  Ну… проходи, коли так,  -  гостеприимно посторонился я от дверного прохода.  -  Как раз вовремя - третьего только и не хватало.
     Наш земляк прошёл на середину маленькой комнатушки, поставив свой кулёк на пол:
  -  Неплохо вы тут устроились… Но всё равно надо будет квартиру снимать. На pensao, даже на таком дешёвом, разоритесь в два счёта.
  -  Я, кстати, Александр, это – Олег,  -  вспомнил я, наконец, о необходимости представиться.
     Лёня поочерёдно пожал нам руки и, не особо церемонясь, уселся на мою незаправленную кровать. Из своего пакета он выложил на табуретку пластмассовый контейнер, в котором оказалась варёная вермишель с сосисками. Нашей бутылке «Баккарди», порезанному яблоку и банке шпрот пришлось слегка потесниться.
  -  Вот, решил захватить, на всякий случай,  -  немного смущаясь, объяснил своё подношение наш гость,  -  вдруг вы тут голодаете…
     За пищевым контейнером последовало несколько бутылок местного пива Sagres. Банкет собирался превзойти все мыслимые ожидания.
  -  Слушай, а почему тебе Влад позвонил?  –  сподвигся я на каверзный вопрос.  –  Ты-то его откуда знаешь?
  -  Так он, ты думаешь, вас одних тут трудоустраивает, что ли…  Я тоже первую свою работу через них получил.
     Ответ выглядел вполне логичным.
     Отхлебнув из стаканчика налитый ему «Баккарди», Лёня продолжил:
  -  Так-то они ребята нормальные. Дело с ними вполне можно иметь – за всё то время, что я тут ошиваюсь, никого вроде ещё не кинули… Да и схвачено у молдаван тут всё. Они же первые после развала Союза сюда понаехали. Их язык очень похож на португальский, соответственно - легче адаптироваться…

     Стакан опрокидывался за стаканом. Бутылка, под неспешный разговор, акцентированный на поисках общих друзей и знакомых, непростительно быстро опустела. Сбегали за второй. «Баккарди» настолько понравился, что ни с чем другим экспериментировать не хотелось. Сообразно количеству выпитого увеличивалась и степень откровенности разговора.
     Лёня рассказал, что на предыдущей родине занимался откровенным криминалом. Что-то там по части мошенничества с валютой – в детали я даже и не пытался вникать. Своих геморроев хватает. Уголовное дело на нашего земляка, по его собственным словам, превосходило по толщине «Войну и Мир». Почти всех подельников арестовали, а он сам в последний момент сумел избежать справедливого возмездия, сквозанув за рубеж. Правда, судить, насколько грозящее ему возмездие было бы справедливым, я лично не берусь. Не мы придумывали правила игры, по которым приходится выживать в России. С волками жить, как известно, так и репертуар надо подбирать соответствующий.
  -  Тут тоже не всё гладко, конечно… Несколько месяцев назад еле выцарапали заработанное с одного патрона (начальник, по-ихнему),  -  повествовал о своём теперешнем житье-бытье Лёня,  -  две недели к нему каждый день подходили, а он всё: «аманья, аманья». И хрен чего больше от него добьёшься. «Аманья», кстати, переводится как «завтра». Вы, ребята, начинайте язык учить как можно скорей, а то тяжело здесь без языка… Так о чём это я?.. Тьфу! Забыл напрочь…
     Для оживления воспоминаний пришлось ему слегка догнаться пивком. Одним махом проглотив полбутылки, Лёня продолжил:
  -  Ах, да… Я говорил, что жизнь тут тоже не сахар… Но с Рашкой, конечно, и близко не сравнить. Здесь хотя бы на самое элементарное можно заработать… а не только украсть… Нет, конечно, украсть здесь тоже можно. В супермаркетах, например… И даже нужно... раз можно. Вот…

     К тому времени, когда Лёня засобирался домой, багаж наших знаний об этой стране увеличился на порядок. Оставалось лишь подтянуть лингвистическую составляющую – основательно потрёпанный учебник португальского тоже обнаружился на дне лёниного кулька – и о годах, истраченных на Россию, можно было забывать, как о кошмарном сне.

     Молдаванам мы в тот день так и не позвонили – по понятным причинам. Позвонили только следующим утром. Положительные рекомендации от человека, которого трудно было бы заподозрить в корыстном сговоре против своих же земляков, сыграли свою ключевую роль. И я, и Олег единодушно сошлись во мнении, что максимально удобный вариант для нас – это пойти на условия наших недавних собратьев по великой стране СССР. Стране, аналогов которой нет и никогда, наверное, уже не будет в этом подлунном мире…
     Впрочем, о ностальгии следовало забыть. Её тлетворное влияние на умы и сердца людей никого ещё до добра не доводило. Не зря же все как один психологи утверждают, что жить необходимо «здесь» и «сейчас». А психологи, они просто так утверждать ничего не будут... (а будут только за деньги – прим. авт.)

     Пару дней, после стопроцентной предоплаты молдаванам их гонорара, ничего не происходило. Никто нас не беспокоил и трудоустраивать не спешил. Оставалось развлекать себя бесцельными прогулками по городу.
     Расположенный в девяти километрах от Атлантического океана, Калдаш-да-Раинья казался насквозь пропитанным океанской водой. Влажность воздуха просто неописуемая. Из-за нелюбви португальцев к центральному отоплению в комнате у нас, по первости, жилось как-то совсем неуютно. Особенно по ночам, когда столбик термометра совершал головокружительный прыжок вниз, демонстрируя внушительную разницу с дневной температурой. Хозяин pensao, от щедрот душевных, выделил нам электрообогреватель, который не выключался теперь круглосуточно.
     Подолгу меряя шагами брусчатку тротуаров, мы представляли себя в далёком средневековье. Всё вокруг было либо очень старинным, либо умело притворялось таковым. Неширокие улочки струились мимо приземистых, аккуратных домов. Количество зелёных насаждений иногда заставляло сомневаться в том, что мы всё ещё находимся в городской черте.
     Неподалёку от нашего pensao, посреди компактного округлого пятачка, гордо именуемого центральной городской площадью, возвышалась статуя то ли богини, то ли святой. Одним словом, какой-то исторически значимой тётки. Звали тётку Раинья-де-Леонор. Очевидный вывод, что городок и был когда-то назван в её честь, напрашивался сам собой. Самое интересное - статуя эта была отлита, похоже, из натуральной бронзы. Но никто даже и не пытался с****ить бронзовую тётку, с целью сдать оную на металлолом. Вот уж, поистине, неразрешимая загадка португальского менталитета.
     Впрочем, загадка далеко не единственная. Несмотря на то, что работа синоптиков здесь представлялась синекурой – дождь лил постоянно, и прогнозировать можно было только степень его интенсивности – ни луж, ни грязи под ногами я так ни разу и не увидел. Запредельное, по российским меркам, волшебство.

     Утром третьего дня объявились молдаване.
     Влад приехал за нами в компании одного из своих приятелей. Представлялся тот как Андрей, но настоящее его имя, я думаю, было всё-таки Андрес… или Андрус… Кто их, блин, разберёт. Заключение о несоответствии реального имени русскоязычному аналогу я сделал на основе их междусобойских разговоров. Естественно, не на русском. Нас с Олегом обрадовали – едем смотреть жильё. Просто шикарные, по словам Влада, апартаменты. И всего за двести пятьдесят американских денег в месяц. Причём, не с каждого, а с обоих. Экономия, по сравнению с pensao, получалась более чем тройная…
     Выйдя на улицу, я первым делом заметил разительные изменения в климате. Осточертевший дождь куда-то подевался, а вместо него пытались пробиться к земле робкие солнечные лучи.
     У pensao стоял знакомый «Пежо 406». Его тёмно-синие бока блестели после недавней мойки. Непонятно по какой причине машина ни в какую не захотела открываться ключом. Обладай я хоть ничтожной долей суеверия, однозначно расценил бы это как дурной знак. Пришлось Андрею идти к хозяину pensao, просить у него отвёртку и минут двадцать ковыряться ею в автомобильной двери, попутно комментируя происходящее:
  -  Ещё лет пятнадцать назад, португалы рассказывали, здесь никто вообще ничё не запирал… ни машины, ни квартиры… Пока Союз не рухнул, и Железный Занавес не накрылся. Так теперь они, бедные, даже магнитолы из машин вынуждены доставать и на ночь домой тащить…
     Наконец развороченный замо;к поддался, отвёртка возвратилась к законному владельцу, и мы поехали.
     Городок закончился на кольцевой развязке у «Моде;ло» - непозволительно огромного, по меркам обслуживаемого им населённого пункта, супермаркета. Впервые я обратил внимание на местную особенность ПДД: тот, кто двигался по кольцу, находился на главной дороге. В России тогда было наоборот, а после пошла уже совершеннейшая неразбериха: на каждом конкретном перекрёстке с круговым движением стали действовать свои собственные правила его проезда. Маразм, что называется, крепчал…

     Убаюканный плавным покачиванием, я задремал. И только прекращение колебаний автомобильной подвески вернуло меня к состоянию, определяемому подавляющим большинством людей как бодрствование. Хотя только что увиденный сон, на мой субъективный взгляд, был куда реалистичней происходящего наяву. Во сне я спорил с нашим новым приятелем Лёней. Буквально с пеной у рта доказывая ему, что воровать нехорошо в принципе – ни в России, ни здесь. А надо всегда и везде быть честным; и только это приведёт нас к неминуемому счастью… В подтверждение своих слов я прямо тут же, во сне, стал сочинять басню, озаглавив её «Поэт и Вор»:

Перебиваясь перманентно
С воды на хлеб, с него – на квас
Жил-был Поэт… Да, впрочем, где там…
Спускал лишь жизнь он в унитаз

В сортир стекали дни и годы
Бесцельно щёлкал календарь
Поэту жаждалось свободы
Чтоб в ней забыть свою печаль

В мечтах он был отсель далече
На то он, в общем, и поэт
Терзал вопрос его извечный:
Как жить, коль денег просто нет?..

Как быть с мечтою о свободе
Коль претит ей пустой карман
Не конченый мудак он, вроде,
Но не поймёт – в чём тут изъян?

Пытаясь прокормить строкою
Себя и тех, кто рядом с ним
Быть он хотел в ладах с собою
Что это значит – поясним:

На самом деле всё банально,
Хотя и пафосно слегка -
Поэт хотел лишь натурально
Жить, не включая дурака

Не притворяясь, не воруя,
Не извращая суть вещей…
А, впрочем, нет. Пожалуй, вру я -
Поэт наш мыслил без затей.

Он думал так: «Пускай набо;жным
Я не являюсь – что с того?..
Но разве это так уж сложно –
Нам хоть формально чтить Его?

Он заповедовал немного –
Простых лишь несколько идей…
В реальности же всё убого
И гадко жить среди людей…»

Так время двигалось неспешно
К известному концу всего
Как вдруг (а может и не вдруг, конечно)
Поэту повстречался Вор.

Не проследить нам цепь событий
За давностью истекших лет,
Но я не сделаю открытий
В случайность не поверя, нет

Скорее – всё закономерно:
Кто ищет, тот всегда найдёт
Или его найдут, наверно…
Но рандеву произойдёт…

     Как раз на этом месте машина резко остановилась, и мой диалог с собственным подсознанием в итоге так и остался незавершённым.
     Досада от того, что ответ на извечный вопрос «Что такое хорошо, а что такое плохо… но неизбежно?» снова не смог сформулироваться, перекрывала все остальные эмоции. От расстройства меня даже начало слегка подташнивать.   
     Распахнув заднюю дверцу автомобиля, я выпростался наружу. Потянувшись до хруста, закурил. Осмотрелся. То, что открылось моему взору, напоминало Г-образный глинобитный барак, побеленный извёсткой. Возможно, сделан он был и не из глины, но это мало что меняло. Строение выглядело давно и основательно заброшенным. Вокруг барака стремилась поглотить как можно больше свободного пространства буйная субтропическая растительность. Почва под ногами, красноватого цвета, изобиловала мелкими камешками и снующими туда-сюда крошечными ящерицами.
     Через другую заднюю дверь из машины вылез Олег. Закуривать не стал, а решил, вместо причинения вреда собственному здоровью, внести комментарий к происходящему:
  -  Чё-то не нравиться мне всё это… совсем не нравиться…
     Мне оно не нравилось в не меньшей степени, но до момента более детального ознакомления с апартаментами я решил воздержаться от проявления эмоций.
     Не успел я сделать и трёх затяжек, как к нам присоединились молдаване. До этого они с полминуты что-то бурно обсуждали на своём языке, оставаясь в машине. Наверное, пытались понять: туда или не туда они нас завезли. «А может,  -  поддался я обоснованному подозрению,  -  замышляют против нас какую-нибудь гадость… иначе зачем им говорить не по-русски?..»
  -  Пойдёмте, парни, мы вам тут всё быстренько покажем,  –  Влад явно куда-то сильно спешил.  -  Вы, если что, потом сюда на автобусе сможете добираться. Тут близко…
     Они с Андреем пошагали вперёд, к бараку. Из-под их модных «рибоковских» кроссовок взлетали облачка; красноватой пыли. Олег и я, чуть помедлив, поплелись следом.

     На то, чтобы описать предлагавшееся нам жилище, моих скромных литературных талантов безусловно не хватит. Ему, вообще, следовало бы посвятить отдельную поэму. Беда, однако, в том, что при виде этого места весь мой поэтический дар мгновенно улетучился. И я даже всерьёз забеспокоился, что навсегда…
     Хотя попробую всё же в двух словах дать самое общее представление о том, за что с нас собирались лупить по двести пятьдесят баксов ежемесячно.
     Снаружи барак выглядел пускай и стремновато, но «с лица воды не пить» - гласит народная мудрость. Зато оказавшись внутри, вы бы сразу изменили свою негативную оценку его внешнего облика, восхитившись грандиозностью замысла архитекторов, вкупе с безупречным воплощением оного строителями. Потому как всё познаётся в сравнении.
     Протяжно и жалобно заскрипевшая дверь впустила нас в комнатушку размером с санузел в моей российской квартире. Никакой прихожей, понятно, не существовало и в помине: с улицы вы попадали прямо в спальню. Она же – гостиная, она же – всё остальное, по вкусу. На стенах повсюду расползся грибок. Но это бы ещё полбеды. Совсем беда наблюдалась с полом - таковой представлял из себя лишь название. Под ногами была утоптанная глина, а может ещё какая разновидность почвы - аграрная сфера не мой конёк.
     На потолок я смотреть на всякий случай побоялся – нервную систему надо беречь.
     Мебель репрезентовывалась одиноким комодом, с парой оставшихся в наличии выдвижных ящиков. Стоял он в дальнем углу и имел такой возраст, когда мебель Уже не может, по совокупности многих характеристик, считаться мебелью, но Ещё не может считаться антиквариатом. В общем, вполне добротные, в плане возможной теплоотдачи, дрова. Вместо кроватей рядом с комодом притулилась единственная раскладушка.
  -  Парни! Вы только посмотрите, какой тут классный туалет… и душ!..  –  голос Влада звучал откуда-то справа.
     Свет в помещение попадал через замызганное окошко, слева от входа, и сразу сориентироваться, что тут, где и к чему, было непросто. Повернувшись на голос, мы обнаружили полуоткрытую фанерную дверь.
     Вела дверь в уборную, совмещённую с душевой, и каким-то чудом умудрялась держаться на одной петле. Зато в санузле имелся настоящий пол, выложенный чем-то похожим на плитку, и через окно, под самым потолком, света проникало ощутимо больше.
     Хотя именно здесь-то свет был совсем некстати: хорошо освещённый унитаз, не чищенный, скорее всего, с момента установки, вызывал с трудом подавляемые рвотные спазмы.
     Примерно полутораметровой высоты перегородка отделяла унитаз от душа. На грязных плитках душевого поддона, имевших некогда голубой цвет (угадываемый теперь чисто интуитивно), валялся дохлый скорпион. «Даже он не смог существовать в подобных условиях, бедняга…»  -  с грустью подумал я и повернулся, чтобы поскорее выйти на свежий воздух.
     Олег не удовлетворился простым осмотром, а вознамерился покрутить душевые краны. Чуда не случилось. В трубах не раздалось даже привычного для России шипения. Несчастный скорпион вполне вероятно помер тут от жажды. Переглянувшись с Олегом, мы безо всяких слов сошлись во мнении, что нам абсолютно не улыбается повторять трагическую судьбу членистоногого.
     Андрей, тем временем, методично щёлкал выключателем в комнате. Голая, пыльная лампочка, свисавшая на проводе с потолка, упорно не загоралась. Ещё Эйнштейн когда-то подметил бессмысленность ожидания различных результатов при многократном выполнении одного и того же действия. Впрочем, Андрей, я думаю, теребил выключатель машинально, безо всякой привязки к конечному результату своих усилий. Как, например, священнослужитель перебирает чётки. Давно замечено, что если человеку нечем занять свой ум, то он пытается занять хотя бы руки.
  -  Ну как, парни, вам понравилось? Я же говорил: апартаменты просто класс!  –  вопрос Влада догнал нас уже на обратном пути к машине.
     Сказать по этому поводу мне хотелось, конечно, многое… Но, поразмыслив пару секунд, я засунул куда подальше бесполезное негодование и максимально спокойным голосом ответил:
  -  Мы так не договаривались.

12.

     Поскольку консенсуса по вопросам жилья с молдаванами достигнуть не удалось, жить мы продолжали в pensao. Даже самый дешёвый номер (который мы и занимали) был для нас баснословно, непозволительно дорог. Деньги таяли, как забытое на сорокаградусной жаре мороженое. Или даже быстрее. Кроме того, мороженое просто переходило из одного агрегатного состояния в другое. Деньги же, вопреки всем законам физики, исчезали безвозвратно.
     Слоняясь, в экскурсионных целях, по коридорам pensao, я познакомился с двумя мужиками лет пятидесяти. Были они оба из Молдавии и поскольку лично знали там каких-то родственников Влада, их трудоустройством он занимался бесплатно. Правда, на момент нашего знакомства, столь же безуспешно.
     В памяти не отложилось, кем работал у себя в Молдавии один из них, но второй трудился начальником цеха какого-то крупного предприятия. Это мне почему-то запомнилось. До сих пор не могу понять, как же там выживали простые работяги, если он, как начальник цеха, имел месячную зарплату, эквивалентную пятидесяти USD. Спереть там, по его словам, тоже было совершенно нечего. Как сказал бы в подобной ситуации персонаж одной известной советской комедии: «Всё уже украдено до нас…»
     Коротая дни за карточным «дураком» со своими новыми приятелями (Олег нашей игрой манкировал), я и не заметил, как была пройдена своего рода «точка невозврата». То есть оставшихся денег на обратную дорогу не хватило бы уже по-любому. Это означало, что, помимо дешёвой и нормальной крыши над головой, нам как воздух требовалась работа. В целях экономии я даже снова бросил курить и на момент очередного появления в нашей комнате Влада держался уже четвёртый день.
  -  Хорошие новости, парни…  -  начал Влад, едва переступив порог,  -  с жильём пока никак, но одного из вас почти наверняка удастся трудоустроить. На здешнюю керамическую фабрику. Я уже почти договорился. Надо будет только человечка привести и показать. Для окончательного согласования с патроном.
     Влад был явно доволен жизнью в целом и собой в частности.
  -  Кстати, пойдёшь ты,  -  ткнул он в мою сторону пальцем,  -  там просили до тридцати лет… так что, Олег, извини… но ты не волнуйся – тебе тоже скоро что-нибудь подыщем.

     Приблизительно в двадцати минутах ходьбы от нашего отеля, на окраине городка, начиналась производственная зона. Визуально это характеризовалось сменой типов построек, обилием пустырей, строительной техники и появляющейся кое-где под ногами, вместо брусчатки, обыкновенной почвы. Буйная растительность, даже центр городка местами превращавшая в лес, здесь и вовсе ассоциировалась с девственными джунглями. Воздух был чист и приветлив.
     Вообще, фабрика в португальском понимании этого слова – это не совсем то, что аналогичное учреждение в тех местах, где меня угораздило появиться на свет. Российская фабрика есть, своего рода, клуб по интересам (интерес рабочих – прийти пообщаться друг с другом, т.к. зарплата едва окупает проезд до работы; интерес руководства – украсть всё, до чего дотянуться руки). В Португалии дела обстоят слегка иначе. Там рабочие приходят на работу, как это ни странно звучит, именно работать. И получают за это зарплату, а не милостыню. Руководители же приходят всем этим процессом руководить, ко всеобщей и безусловной выгоде. Но понял я это, разумеется, не сразу. Понадобилось время на ломку стереотипов.
     Неизменный тёмно-синий «Пежо», под управлением Андрея, подвёз меня к нескольким приземистым корпусам в промышленной зоне. Каждый не более двух этажей в высоту. Вокруг зданий отсутствовал даже намёк на ограду, проходную, вооружённую охрану с безоружными собаками и т.д. и т. п. Во всём чувствовалась удивительная бесхозяйственность: заходи - кто хочешь, уноси – что хочешь. Но никто ничего не нёс… Наверное, просто ленились…
     С Андреем и Владом мы поднялись на второй этаж в одном из корпусов. Всё однообъёмное пространство, размером пожалуй что с футбольное поле, урчало, пыхтело и клокотало разноцелевыми механизмами. Рабочие таскали туда-сюда тележки с паллетами, на которых громоздились глиняные куски, различной степени похожести на своё будущее воплощение в конечном продукте. Весь трудовой процесс развернулся передо мною в деталях.
     Один из углов в цеху был отделён стеклянными перегородками до самого потолка - там и обитало начальство. Меня завели в «кабинет». Три человека, находившихся внутри, встретили нас оценивающими, но не слишком назойливыми взглядами. Самый молодой из троих носил элегантный коричневый костюм в клетку. Остальные двое довольствовались серыми однотонными. Влад обратился именно к «клетчатому». С полминуты он о чём-то «тёр» с ним на португальском, затем «клетчатый» кивнул, они с Владом обменялись рукопожатиями, и вся аудиенция на этом закончилась. Лаконичность процедуры трудоустройства впечатляла.
     Обратно на «Пежо» меня не повезли. Задачей мне было поставлено разведать пешеходный маршрут от pensao до фабрики, с тем, чтобы к восьми утра понедельника я смог добраться сюда самостоятельно и без опозданий. На мой вопрос, будут ли оформляться какие-то бумаги, Влад ответил, что будут, но позднее. «Не переживай,  -  уверил он,  -  никто тут тебя без зарплаты не оставит. Не Россия». И с последним из утверждений трудно было не согласиться…

     Стояла пятница. Точнее она даже не стояла, а витала в воздухе, наполняя весь Калдаш-да-Раинья предвкушением надвигающихся выходных. Птицы чирикали как-то по-особенному, деревья зеленели чуть интенсивней обычного, а старый индиец на «ресепшн» в pensao даже не спросил, когда я намерен внести очередной транш за комнату.
     Не было до пятницы никакого дела только Олегу. Он с безучастным видом валялся на кровати, продымив весь номер так, что с высоты своего роста мне было трудно разглядеть носки собственных ботинок. О чём я и поторопился сообщить товарищу.
  -  Нефиг было вырастать таким длинным,  -  упрекнул он меня в ответ.
  -  Вставай,  -  заявил я безапелляционно.  -  Я работу получил. Надо отметить… Да и вообще – сёдня же пятница! День шофёра. А у нас до сих пор ни в едином глазу!..
     Предложение встретило живейший интерес.
  -  Куда пойдём?  –  вопросил Олег, собравшись с такой молниеносностью, что будь он новобранцем в армии, его командирам можно было бы искренне позавидовать.
  -  Мне тут один кабак подсказали – самый крутой, говорят, во всём Калдаше… Вот и проверим.
     Последние слова я произнёс, уже спускаясь по лестнице, предоставив компаньону возиться с дверным замком.

     Увеселительное заведение, в которое мы направлялись, наверняка имело какое-нибудь название (не могло же оно его совсем не иметь). Но зачем мне, скажите на милость, насиловать собственную память. Название, в нашем конкретном случае, ничего не меняло. Именно поэтому я не только не помню его сейчас, но и не пытался запомнить тогда. Я просто следовал объяснённому молдаванами «на пальцах» маршруту, уверенно лавируя в лабиринте узких городских улочек.
     Олег, ни на шаг не отставая, двигался в кильватере. Скорость постепенно возрастала. И не только из-за слегка наклонного рельефа местности – сказывалось подгоняющее нетерпение.    
     До намеченного пункта оставалось всего с полквартала, когда я услышал гитару. Сперва мне показалось, что всё это мне показалось. Точнее, послышалось. И лишь после этого я увидел неподалёку двоих ребят, лет двадцати. Явно не здешней национальности. У одного в руках действительно была гитара, а у другого засаленная бесформенная кепка, с которой он не слишком настойчиво приставал к прохожим. Тот, что с гитарой, сидел на невысоком бетонном парапете, отгораживающим небольшой скверик, и поправлял под задницей изрядно намокшую картонку. Судя по тому, что народ проходил мимо особо не задерживаясь, бизнес их был далёк от процветания.
     Мы с Олегом подошли поближе. Артисты, безошибочно опознав в нас соотечественников, немного оживились. Вялые и беспорядочные гитарные переборы лихорадочно стали пытаться перерасти в некое подобие мелодии. Данному процессу очевидно мешала извечная проблема выбора: неправильно угадав клиентские предпочтения, даже с минимальным гонораром реально было обломаться.
  -  А сыграйте-ка нам, пацаны, чё-нибудь из Миши Круга,  -  попросил Олег.
     Наши с ним музыкальные пристрастия, как выяснилось, совпадали.
  -  Так мы, это… Из Круга ничего не знаем…  -  разочаровал нас гитарист, грустно переглянувшись со своим приятелем.
  -  Но мы можем что-нибудь из своего сыграть… если вы не против, конечно,  -  тут же сориентировался его ответственный за кассовые сборы напарник.
  -  Не против. Валяйте,  -  утвердил я репертуар и потянулся в карман за сигаретами, чтобы по максимуму эскалировать положительные эмоции от концерта.
     Тут же вспомнил, что уже пятый день не курю, выругавшись про себя от досады на такое неудачное обстоятельство. Особенно обидно было при этом наблюдать за Олегом, который подобными проблемами не заморачивался никогда и потому спокойно, без зазрения совести, втягивал в себя затяжку за затяжкой.
     Гитарист меж тем принялся за дело, буквально с первых нот продемонстрировав несомненный талант. То, что он играл, входило в какой-то сверхъестественный резонанс с тем, что думал и чувствовал я сам. Вокруг нас постепенно образовывалась небольшая толпа. Кепка, которую держал второй парнишка, уверенно наполнялась кэшем. Песня не оставляла равнодушными даже тех, кто был далёк от понимания русского языка, вкупе с особенностями русского менталитета:

Он под дождём совсем промок
И был безумно одинок
Мечты и грёзы всех прошедших лет
Летели в небо с дымом сигарет
И плыли по асфальту листья в ночь
Судьбы теченья им не превозмочь
Их гнал всё дальше перед ливнем страх
А он всё вспоминал о тех годах…
О тех годах, где ночь казалась днём
Где всё, казалось, сбудется потом
Но нет мечты, и будущего нет
Лишь дым остался, дым от сигарет
А дождь всё так же продолжает лить
И невозможно ни о чём забыть
Жизнь пролетела мимо странным сном
Так ничего и не оставив на потом…

Так ничего и не оставив на потом…

     Последние аккорды совпали с первыми (за последний час) каплями дождя, который забарабанил по гитарной деке, искажая мелодию. Олег отбросил в сторону окурок, а я опустил ребятам в кепку тысячеэскудовую бумажку; и мы галопом помчались в давно заждавшееся нас питейное заведение. Благо, оно виднелось уже буквально в двух шагах. Дождь всё усиливался, а повторять судьбу неизвестного товарища из песни никому не улыбалось…

13.

     Понедельник подкрался, как всегда, неожиданно… Вроде бы ещё только пару часов назад была пятница, а тут раз – и на тебе – понедельник! Привезённый с собою из дома маленький будильник надрывался своим противным электрическим писком где-то на полу, рядом с кроватью. Хотелось только одного – раздавить эту маленькую сволочь; расплющить все его гадские внутренности, вплоть до последней шестерёнки.
     В поисках источника мерзейшего звука рука натыкается на лужу вчерашней (а может позавчерашней?) блевотины. Блевотина тёплая, не оставляющая наощупь сомнений в том, что это именно она. Та-ак… Раз тёплая, значит не позавчерашняя. Состоит из каких-то крупных непереваренных кусков. Вперемешку с кусками поменьше, но более округлой формы. Занятно… Попытка вспомнить, чем намедни закусывали, терпит закономерное фиаско.   
     Время шесть. Полчаса на дорогу от pensao до фабрики оставляют час тридцать на завтрак.  Как обычно, основные инструменты для его приготовления - стеклянная литровая банка и кипятильник. Неизменное меню – «бичпакет», консерва и чай. А если к этому добавить ещё и первую утреннюю сигарету!.. Даже и рассказывать не буду – сами всё понимаете.
     Одним словом, жизнь неторопливо, но уверенно налаживалась.

     Без десяти восемь я, как штык, на рабочем месте. Оно у меня, как выяснилось, не в уютном и тёплом цеху на втором этаже, который я имел удовольствие лицезреть в момент трудоустройства, а на безжалостно продуваемом сквозняками первом. В который уже раз я убедился, что любое положение вещей на поверку гарантированно оказывается хуже, чем представляется на первый взгляд. Такая вот избитая аксиома жизни…
     Рядом со мною двое коллег: небольшого роста сухощавый молдаванин, лет сорока, и португальский парнишка, приблизительно моего возраста. Оба заядлые курильщики. Штатных перекуров положено всего два за смену: каждый по десять минут. Плюс сорокаминутный перерыв на обед. Единственный вариант - курить без отрыва от производства. Постепенно приноровившись, жалею о том, что на последней пьянке своё очередное сражение с никотиновой отравой я опять проиграл. Остались только мечты о реванше.
     Работа, как и следовало ожидать, тяжёлая и неинтересная. Интересная зарплата. За десятичасовой рабочий день, включая субботы, - восемьсот американских долларов в месяц. В их португальском эквиваленте, конечно. В России начала третьего тысячелетия за эти бабки можно было горбатиться год. А если учесть ещё и разницу в ценах… то, скорее всего, и не один. (С тех самых пор слегка подкорректировались лишь цифры в валюте – уровень жизни если и изменился, то однозначно в худшую сторону – прим. авт. (в целом бессмысленное, т.к. автор никому ничего нового здесь не сказал)).
     Но вернёмся к работе. А именно – к работе на керамической фабрике в городке Калдаш-да-Раинья. На этой самой работе разрешалось оставаться ещё и сверхурочно. На четыре часа в день. За это плюсом падало около пятисот долларов. В месяц. Двужильный молдаванин оставался практически каждую смену. Я не рискнул ни разу – еле дотягивал до конца «обязательную программу». Кстати сказать, наш португальский коллега, исполняя одинаковые с нами служебные обязанности, пахал всего по восемь часов, а зарплату получал больше, чем молдаванин, работающий по четырнадцать. Выходило у португала не менее полутора штук зелени в месяц. Что, однако, представлялось приемлемо справедливым – иммигранты есть иммигранты, а нэйтив – это нэйтив. На мой глупый вопрос, почему он никуда не идёт учиться, имея образование всего семь классов, португалец вполне логично ответствовал: «А зачем?» И действительно. Это в России надо учиться десять лет в школе и шесть лет в институте, чтобы зарплаты в итоге едва хватало на трамвайный билет до работы. Да и, по большому счёту, ещё в Экклезиасте сказано: «Многие знания рождают большие печали». Или как-то так… Всё-таки Библия, если разобраться, достаточно умная книга. Главное, не воспринимать её слишком буквально…
     Ну так вот. Звали португальского коллегу… дай бог память… Эдуардо, что ли?.. Впрочем, не важно. Важно то, что мы его называли Эдик, и это всех вполне устраивало; включая его самого. Несмотря на низкий общеобразовательный уровень, Эдик прекрасно говорил на английском (как и подавляющее большинство европейцев), а также отличался на редкость покладистым и открытым характером. По крайней мере, размер своей зарплаты, которую каждый из сотрудников получал строго в запечатанном конверте, он от нас не скрывал. И вообще, держался со мной и молдаванином на равных.
     Часа в четыре дня, когда никого из начальства поблизости уже не оставалось, молдаванин Слава снаряжал экспедицию за разливным вином. Благо на фабрике не было ни проходных, ни заборов, а до ближайшей лавки – метров сто. Под вино в углу цеха, под грудой разного хлама, специально была припрятана пластмассовая пятилитровая бутыляка. Там же находились и несколько пластмассовых стаканчиков – Слава был человеком запасливым и предусмотрительным. Хотя, почему «был»? Я больше чем уверен, что он и сейчас ещё в добром здравии. И дай ему бог в таковом как можно дольше оставаться, принося пользу стране, которая умеет ценить людей за их труд, а не за количество наворованного.
     В свой первый рабочий день за вином был откомандирован я. Старая советская традиция - проставляться на новом месте - глубоко пустила свои корни уже и в португальской земле. Быстро сориентировавшись на местности, лавку я нашёл без труда, и даже с вином ничего не перепутал – принёс именно то, которое заказывали. Правда, сам я принимать участие в банкете наотрез отказался. Принцип «на работе не пить» и по сей день является одним из краеугольных камней в фундаменте моей, в целом – совершенно беспринципной, личности.

     К исходу первой трудовой недели всё моё жизненное пространство заполняется глиной. Любые мысли и устремления утыкаются, в конце концов, в эту пластичную коричневую субстанцию. Она не отпускает меня из своего вязкого, жирного плена даже ночью, проходя лейтмотивом через все сновидения. На работе я режу осточертевшую глину аккуратными колбасками, изначально выползающими в виде сплошной «какашки» из специального устройства. Затем складываю на паллеты и на тележке, с помощью лифта, транспортирую на второй этаж. Перед этим паллет с колбасками ещё нужно обмотать плёнкой, чтобы глина не высыхала. Эдик забрасывает в устройство исходное сырьё: огромные, тяжеленные глиняные круги. Периодически, когда сырьё у нас с Эдиком заканчивается, я помогаю Славе. Машина, которую он обслуживает, как раз эти самые глиняные круги и формирует. Но доставать их оттуда и перетаскивать к аппарату, перемалывающему круги на колбаски, приходится вручную. Нагрузка на позвоночник запредельная. Много лет спустя всё это вылезет моему позвоночнику в буквальном смысле этого слова боком – огромной поясничной грыжей. Но это будет потом. А пока все мои мысли и действия подчинены единственной цели – зацепиться здесь во что бы то ни стало. Легализоваться, вопреки просроченной туристической визе. Вытащить из пожирающей саму себе, вместе с собственными экскрементами, России свою семью. И ради успешного решения этой грандиозной задачи любые жертвы выглядят вполне допустимыми.

     Несмотря на отсутствие проходной, время прихода на работу, как и ухода с неё, на фабрике строго контролировалось. Для этих целей на первом этаже главного здания к одной из бетонных колонн, поддерживающих потолок, был присобачен хитроумный девайс. Каждый сотрудник имел личную карточку, которую он обязан был в начале и в конце смены засовывать в специальную прорезь. Таким образом, компьютер получал всю необходимую информацию о соблюдении на предприятии трудового режима.
     К слову сказать, контролировать таким примитивным образом можно было только наивных европейцев. Бывшие совграждане просто прятали свои карточки прямо в цеху – в каком-нибудь одном, определённом месте – и тот, кто приходил первым, имел возможность отмечать остальных. Примерно по такому же принципу всё происходило и в конце смены.
     Оформление моих документов почему-то затягивалось, в связи с чем карточку мне не выдавали. Впрочем, и без неё на работу я никогда не опаздывал и раньше положенного времени не уходил.
     Никакого беспокойства по поводу задержки с официальным трудоустройством я тем не менее не испытывал. Причиной тому послужил вытребованный, с помощью Влада, аванс. В пересчёте с эскудо на доллары, заплатили мне около трёхсот американских денежных единиц. Такая сумма позволяла не опасаться, что нас с Олегом выкинут из pensao на улицу. Однако Владу, на предмет поисков нормального жилья, я продолжал регулярно надоедать. Гостиница – есть гостиница. И даже самая дешёвая из них всегда будет обходиться дороже съёмной квартиры. 
     На время сорокаминутного обеденного перерыва в распоряжение фабричных рабочих предоставлялась столовая – просторный зал на втором этаже одного из корпусов. Мебелировка – алюминиевые столы, с пластмассовыми столешнинцами, и полностью пластмассовые стулья. Ассортимент пищеблока поражал воображение убогостью: пара разновидностей салатов, да какие-нибудь немудрящие булки. Особо не разбежишься. Поэтому большинство едоков предпочитало приносить что-нибудь из дома. Так же начал делать и я. Не имея возможностей готовить в pensao нормальную пищу, приносил я в основном консервированные сосиски, купленные в ближайшем супермаркете. Плюс такую же консервированную фасоль. Не бог весть какая еда, но поддерживать биологическое существование организма, вкупе с его работоспособностью, она позволяла вполне. А большего, на данном этапе, и не требовалось.
     В зале столовой обедало одновременно не менее сотни человек. Несмотря на однотипную одежду и одинаково усталый внешний вид, «совков» от португалов отличил бы и пятилетний ребёнок. Задача по их дифференциации решалась просто и элегантно: перед каждым моим соотечественником на столе обязательно лежал сотовый телефон. У аборигенов же телефоны из карманов вынимались только в целях совершения звонка, но никак не ради дешёвых понтов. Мобильная связь здесь существовала уже очень давно и с первого же дня своего появления была доступна абсолютно всем, а не только горстке избранного ворья, как в России. Кстати, «пейджеромания» Европу, судя по всему, вообще не затронула. Никто из местных в толк не мог взять, что это за непонятная хрень - пейджер, как бы я ни пытался им таковое явление описать.
     Почти каждый день, отмотав смену, возвращался я в pensao не кратчайшим маршрутом, а закладывая небольшой крюк. Путь мой пролегал через «Модело». Покупать продукты там было ощутимо выгодней, чем в небольших торговых точках, расположенных в городской черте.
     Кроме продуктов, в «Модело» продавалось практически всё, что пожелает душа: от трусов до плазменного телевизора. Я ограничился тем, что как-то раз купил себе джинсы. Те, в которых я приехал в Португалию, грозились вот-вот окончательно разползтись на отдельные нитки, по причине своего, почти что десятилетнего, возраста. За деньги, потраченные в Калдаше на новый «Wrangler», в родном, прости меня господи за такое слово, городе я бы сподобился приобрести от силы носовой платок. Даже на пару носков и то бы вряд ли хватило. Неисповедимы-таки; механизмы ценообразования на бескрайних просторах бывшего государства рабочих и крестьян, приватизированного ныне примитивнейшими ворами, различных степеней законности.

     В трудах и заботах несколько недель пролетели на португальщине практически незаметно. Работу для Олега молдаване так и нашли, хотя регулярно нас заверяли, что вопрос уже почти решён, остались только мелкие формальности, и всё у них на мази;. Памятуя, что обещанного три года ждут, мой товарищ решил потратить время ожидания с пользой. Пока я был на работе, он каким-то образом договорился с владельцем pensao – пожилым, высохшим почти до состояния ходячей мумии, иммигрантом из Индии – и начал помогать ему по хозяйству. Там подкрутить, тут подколотить… Вроде бы мелочь, а экономия в оплате за жильё набегала существенная. Единственное, что оставалось для меня непонятным – как они умудрились снюхаться. Индиец по-английский говорил превосходно. Всё-таки его родина когда-то являлась британской колонией. Но во Олег… Олег владел только русским матерным, ну и совсем немного (в объёме, необходимом для общения с сотрудниками милиции и прочими госслужащими) русским литературным. На мой вопрос он только ухмылялся и постулировал теорию о превалировании нужды, как таковой, над любыми языковыми барьерами.
     По выходным забегал Лёня, и мы втроём шли куда-нибудь что-нибудь отмечать. С поводами здесь была напряжёнка – российские календари, в которых, что ни день, то какой-нибудь да праздник, в Португалии не продавались. Приходилось проявлять чудеса изобретательности.
     Медленно, но неизбежно адаптировались мы с Олегом к непривычным для себя условиям. Даже запредельная влажность уже не воспринималась как постоянный раздражающий фактор. Несоизмеримо более высокий, а главное – гораздо более цивилизованный, по сравнению с российским, уровень жизни сполна компенсировал все климатические огрехи. Ещё одна вещь постоянно радовала здесь глаз: отсутствие до; смерти надоевшего в России разнообразия. Не просто бесполезного, на фоне отвратительного качества предлагаемого товара, но и откровенно опасного. Постараюсь свою мысль пояснить.
     Вот, допустим, заходите вы в обыкновенный российский ларёк прикупить пива. Раннее утро. Духота. Разумеется, похмелье… Иначе какого чёрта вы бы попёрлись спозаранку за пивом?.. Ну, так вот. Проникаете вы, значит, в вожделенный ларёк, а там этого пива – сотни различных сортов. Чем подобная ситуация обернулась для небезызвестного Буриданова осла, секретом ни для кого не является. Плохо, бедняга, кончил.
     Во всей же немаленькой Португалии пива только два сорта: «Sangres» и «Super Bock». И всё! И народу этого хватает! Мало того – народ благодарен, так как избавлен от бессмысленного, с точки зрения логики, выбора. Ведь любое пиво - это в конечном итоге просто солод, вода и хмель! И хрен тут чего нового, кроме названия, изобретёшь. В Советском, кстати, Союзе, наряду с высокоразвитыми западными странами, об этом прекрасно знали и нервы своим гражданам благоразумно берегли… Но это опять-таки лирика.      
     Иногда я звонил маме, используя ближайший к pensao таксофон. Покупка мобильника, ввиду неопределённости с жильём и, как следствие, с расходной частью бюджета, нами пока не планировалась. Да и особой нужды в нём, сказать по правде, ни я, ни Олег не испытывали. Каждую неделю, всё из того же таксофона, я отправлял на пейджер Екатерины Сергеевны какое-нибудь простенькое сообщение. Любая другая её контактная информация у меня отсутствовала.
     Звонил домой я обычно по воскресеньям. Если таковые не предварялись особо бурными субботними вечерами: в разговоре с мамой надлежало иметь голос бодрый и жизнерадостный. Вообще, отношение к воскресеньям у меня ещё со школы резко негативное. Не нравились они мне в те далёкие времена тем, что за ними безвариантно следовал понедельник. Со всеми сопутствующими ему тоскливыми необходимостями. Но на деле причины моих антипатий вполне могли лежать и в совершенно иных плоскостях. Для осознания этого мне, возможно, стоит пересмотреть свой сугубо атеистический взгляд на мир. Допустив возникновение устойчивой нелюбви к воскресеньям как предчувствия того, что в одно из них моя жизнь должна будет самым кардинальным образом измениться. А ведь именно так оно и случилось…
     В тот раз я привычно наты;кал кнопками таксофона код страны, затем города, а уже после этого и номер домашнего телефона мамы. Короткие гудки обнадёживали.  Раз телефон занят - значит на другом конце провода определённо кто-то есть. А линия рано или поздно освободиться, можно и подождать. Погуляв взад-вперёд минут десять, я неторопливо выкурил сигарету и снова приступил к набору длинного международного номера. Трубка отозвалась на сей раз другими гудками, а через несколько секунд шесть тысяч километров расстояния в мгновенье ока перестали существовать.
  -  Алло. Это я… Ну что там у вас нового?..  –  поинтересовался я первым делом, едва только соединение установилось.
  -  У нас… Да как тебе сказать…  -  голос мамы немного выходил за рамки привычных модуляций и этим настораживал.  -  Тут вот с тобой поговорить хотят. Щас трубку передам…
     Послышался какой-то шорох, стук – телефон на том конце провода, похоже, пару раз уронили – и от последовавших за этим известий трубку едва не выронил я сам.
  -  Привет…  -  сказала трубка голосом Екатерины Сергеевны.  -  Я тут зашла… твою маму попроведывать. Она мне говорила, что ты по воскресеньям звонишь. Хотела тебя услышать…
  -  Похвальное желание,  -  только и смог ответить я, не придумав ничего более умного.  –  Ты мои сообщения на пейджер получала?..
     Возникшая секундная заминка для человека не знающего Екатерину Сергеевну осталась бы вообще незамеченной. Но не для меня.
  -  Да... да, конечно… конечно получала,  -  как-то неуверенно и слишком торопливо ответила она.  –  Слушай, мне надо тебе кое-что сказать…
  -  Ну, говори, раз надо. У вас же там нынче гласность, демократия и всё такое… Говорить можно всем и всё,  -  попробовал я пошутить, интуитивно уже догадываясь о совсем не юмористической тематике вопроса.
  -  Я… Я… Ну, это… В общем, я беременна!..









            






                Часть IV
Горизонты Мечты.
               
1.

     Шасси семьсот тридцать седьмого «Боинга», голландской авиакомпании «KLM», коснулись бетонки шереметьевского аэропорта, под вялые аплодисменты пассажиров, когда в иллюминаторах вовсю уже плескалась фиолетовая темнота. Сидящий рядом со мной мужчина в голубых джинсах и коричневой замшевой куртке бросил на меня очередной презрительный взгляд, после чего демонстративно отвернулся. Посмотрев на него приблизительно в том же ключе, я закрыл глаза и впервые за несколько часов расслабился – самолёты всегда вызывали у меня неконтролируемый панический ужас.
               
     С прямым перелётом из Лиссабона в Москву не срослось. Пришлось добираться через Амстердам. Оба рейса, по счастью, были не российские, а KLMовские, что хоть немного, но успокаивало. Ибо давало реальный шанс прилететь живым - их самолёты обычно собираются не из бракованных запчастей с ближайших помоек, при стопроцентной возможности списать любую катастрофу на пьяных или суицидально озабоченных пилотов. С мёртвых ведь взятки гладки, и спросить с них сможет разве что святой Пётр или какой-нибудь там архангел Гавриил.
     Прослонявшись четыре часа в амстердамском аэропорту, напоминавшем огромного стеклянного спрута с многочисленными щупальцами-коридорами, я приобрёл в Duty Free парочку простеньких сувениров на подарок. Время ещё оставалось.
     С целью перекусить, заглянул в какое-то кафе. Свободные столики отсутствовали: кафе имело статус единственного места для курения в радиусе ближайших нескольких километров. Пришлось подсаживаться к худощавому пареньку, лет двадцати с небольшим, – только он сидел за своим столом в непотревоженном одиночестве. Сигареты парнишка прикуривал одну от другой, смоля беспрерывно.
     Сразу же открылся объединяющий нас врождённый порок: русскоязычность – парень был родом с Молдавии. Выяснилось также, что из Лиссабона до Амстердама мы с ним летели, оказывается, одним самолётом.
     Разговорились: мимолётность встреч всегда способствует откровенности.
     Решив организовать в Португалии полукриминальный бизнес с трудоустройством и разными прочими делами, мой новый знакомый, по его словам, пригласил из родного молдавского села нескольких друзей детства. Стоило бизнесу пойти в гору, как друзья тут же захотели отжать всё нажитое непосильным трудом. Пришлось горе-бизнесмену, бросив все имеющиеся активы, от своих собственных друзей спасаться бегством. Не сказать, чтобы история меня особо впечатлила: человека венцом творения природы я перестал считать уже классе в пятом, но парню искренне посочувствовал. И даже угостил кофе, ввиду испытываемых им финансовых затруднений.
     Самое интересное - возвращаться в родную Молдавию человек не собирался даже под дулом пистолета. Билет на следующий рейс у него был до Праги. Причём билет-то был, а вот чешской визы он и в глаза отродясь никогда не видывал. Такая вот нетривиальная ситуация.
  -  И как ты будешь проходить паспортный контроль?  –  не удержался я от нескромного вопроса.
  -  Как-как… Ничего тут сложного нет: симулирую приступ аппендицита, да и всё… В аэропорту же они меня оперировать не станут. Повезут в город. В больницу. Ну, а из больницы сбежать – даже ребёнок сможет. Я же не террорист какой, чтобы меня круглосуточно охраняли…
     Воистину великой страной был СССР. Тот многонациональный народ, который ему удалось взрастить на своих бескрайних просторах, легко заткнёт за пояс даже тараканов, в любых соревнованиях на выживаемость. Вот только «выживать» - это отнюдь не значит «жить»…

     Рейс Амстердам – Москва болтался в воздухе уже с полчаса, когда мой сосед – тот самый, в джинсах и элегантной замшевой куртке – попросил одолжить ему журнал, который я, рассеянно полистав, засунул обратно в кармашек сиденья. В кармашке перед ним такого журнала почему-то не было. Самая обычная, согласитесь, просьба. Если бы не одно незначительное «но». А именно: прозвучала она на хорошем английском языке. Причём, именно на хорошем, а не на безукоризненном, свойственном прилежно учившим его иностранцам. Ничуть не сомневаясь в своих выводах, я попытался завязать простенькую беседу. Не корысти ради, как говориться, а исключительно в целях лингвистической практики. Скорее это даже нельзя было назвать беседой: так… обмен парой-тройкой формальных, ничего не значащих фраз.
     Стали разносить спиртное. Сосед заказал коньяк, я же, не желая излишне баловать любимый алкоголизм, ограничился белым вином. Пришпоренный допингом, наш разговор слегка оживился. Обсудили погоду, сексуальные характеристики стюардесс и вероятность для самолёта развалиться к чёртовой матери, вследствие хронической турбулентности. Сошлись на том, что вероятность приличная, а погибать в трезвом состоянии досадно. Сосед попросил ещё коньяку. Я, немного поколебавшись, повторно приналёг на вино. От него ведь, как ни крути, толку никакого – один компрометирующий запах…
     Говорить я старался поменьше: стеснялся грамматических «косяков» и колхозного произношения. В основном слушал. Не зря ведь в народе судачат, что таковым нехитрым способом вполне возможно сойти за умного. Номер, по-моему, удался. Меня явно воспринимали не в моём реальном статусе - убогого выходца из страны третьего мира, - а как «равного среди равных». То есть, как полноценного англоязычного нейтива. Это, однако, не могло не льстить.
     Минут за тридцать до посадки стюардессы начали раздавать бланки деклараций. В двух вариантах на выбор: русском и английском. Подошедшая к нам девушка по-английски поинтересовалась: на каком языке господам будет угодно заполнять декларации?
  -  На русском,  -  ответил я.
  -  На русском,  -  практически в унисон со мной произнёс тот, кого я ещё пару секунд назад полагал стопроцентным иностранцем.
     Абсолютно идентичные взгляды, которыми мы одарили друг друга, описать невозможно. Это стоило увидеть. Нашему обоюдному разочарованию не было предела. Заполнение деклараций проходило под аккомпанемент гробового молчания, буквально перенасыщенного флюидами презрения. За оставшееся время полёта ни один из нас больше не проронил ни слова.

     Если в продолжение пути от Лиссабона до Москвы любые мысли мой мозг старательно избегали – страх высоты их напрочь вытеснял – то в поезде, повёзшем меня из столицы в ту чёртову задницу, где я впервые столкнулся с необходимостью безвинно отбывать в этом мире пожизненный срок, мысли вернулись. И были те мысли далеко не весёлые.
     Конечно, Екатерина Сергеевна ни на чём не настаивала, и речь о моём возращении в принципе не шла. Оно, это самое возвращение, лишь ненавязчиво, но безальтернативно подразумевалось. Как, скажем, всемирное торжество коммунистических идеалов во времена моего пионерского детства.
     И подразумевалось, в первую очередь, моим собственным неадекватным отношением к Екатерине Сергеевне.
     Не знаю, какому идиоту взбрело в голову позиционировать любовь, как некое возвышенное и благородное чувство. Ведь даже отдалённо знакомому с медициной человеку понятно, что это на самом деле всего лишь тяжелейший невроз. Наркотическая зависимость, вызываемая эндогенными опиатами. На месте поэтов и прозаиков, воспевающих сию патологию испокон веков, я бы постарался сделать всё возможное для формирования у людей реалистического восприятия любви. Никто же ведь не пытается восхищаться глубиной переживаний какого-нибудь укурка, обдолбавшегося анаши, или возносить на романтический пьедестал абстинентные отходняки героинового наркомана. Но это так, к слову… 

     Расчёт на фабрике, кстати, дали без малейших задержек – в день обращения. Что удивительно – не накололи ни на копейку (то есть, ни на сентаво). Про отношение к подобным дезертирам в России я уже как-то упоминал. Там вероятность получения справедливого расчёта, говоря математическим языком, стремиться (и всегда будет продолжать стремиться) к нулю. На то она, собственно, и Россия – непонимаемая умом, но хорошо просчитываемая на уровне самых низменных человеческих инстинктов.

     Возвращаясь к изводившим меня мыслям, рискну утверждать, что невесёлыми они были едва ли из-за очередной, не доведённой до победного конца, попытки. Ну, может, отчасти… Суть же заключалась вот в чём:
     Чем больше я общался с европейцами, тем глубже начинал осознавать всю пропасть между ними и мной. И пролегала та пропасть не на границе «шенгена» и постсоветского пространства, а в наших, абсолютно разных от природы, мозгах. Именно тогда, в поезде, я впервые подумал о возможной бессмысленности всех своих действий. Пытаясь обрести свободу, я не переставал быть рабом на генетическом уровне. Плюс фенотип, который тоже недопустимо сбрасывать со счетов.
     Характеризовалось всё это весьма типичными поведенческими реакциями. Абсолютно быдлячими реакциями, если уж быть честным перед самим собой. Претендуя на место в цивилизованном обществе, я оставался продуктом абсолютно иного социума, наложившего свой несмываемый отпечаток на всю мою, упорно не поддающуюся коррекции, судьбу. Уже засыпая в плацкартном вагоне, под успокаивающе монотонный перестук колёс, я продолжал размышлять… размышлять о способах решения проблемы… о том, что всё надо начинать заново… начинать с себя… только с себя… начинать…

2.

  -  Ну что у нас там сегодня… много вызовов уже есть?
  -  Да пока только в три адреса надо съездить. Подождём… может ещё поднакопиться. Тогда и поедем. А пока чайку попьём – работа, она никуда не убежит…
     Вопрос мой адресовывался врачу «неотложки» - усталой, но хронически жизнерадостной женщине, возрастом примерно под сорок. Отвечая, она нашарила на столе свои очки, в толстой старомодной оправе, и направилась к раковине, налить воды в замызганный пластмассовый чайник.
     Ошивался на «неотложке» я отнюдь не в качестве случайного гостя. Гостям там вообще были не рады. Первым делом, по возвращении с несостоявшейся новой родины, пришлось озаботиться поисками средств к существованию. Вполне разумным выглядело начать их с последнего места службы: автобазы Скорой Помощи.
     Именовалось она, вообще-то, «Автобаза Санитарного Автотранспорта». Но автомобили предоставляла как организациям медицинского профиля, так и совершенно «левым». Бардак в стране прогрессировал, и откуда перечисляются деньги - всем было насрать. Лишь бы перечислялись. Попасть на ту же подстанцию, где я трудился до отъезда, не удалось. Свободные вакансии отсутствовали. Но мне предложили порулить на «неотложке», что выглядело не таким уж и плохим вариантом – деньги, приблизительно, те же, а работы ощутимо меньше.
     Самым непонятным в моей жизни оставалось как раз то, ради чего я, собственно, и вернулся – отношения с Екатериной Сергеевной. Первую неделю, по приезде, всё складывалось вроде бы неплохо: любовь там, морковь и всё такое… Провели мы эту неделю у меня дома, и особого желания внезапно, по своему обыкновению, пропадать Екатерина Сергеевна вроде как не выказывала. Я даже оплатил в сберкассе госпошлину для подачи заявления в ЗАГС. Оставалось только совместить график работы этого учреждения со своими свободными часами, и через пару месяцев нашим отношениям грозил бы уже вполне официальный статус. К несчастью, сослагательное наклонение не предполагает стопроцентной вероятности наступления описываемого им события.
     На момент той, переломной в моей карьере, рабочей смены, начавшейся с обычного чаепития, никакой информацией о своей невесте я не обладал уже дней десять. Четыре раза я ездил домой к её родителям, стараясь выбирать для визитов разное, но не выходящее за рамки существующих приличий, время суток. При такой тактике, как я полагал, шансы застать кого-либо дома ощутимо повышаются. Но я просчитался. Оставляемые в почтовом ящике записки кто-то тем не менее регулярно забирал. Хотя, возможно, их просто вытаскивали оттуда любители чужой почты. Вынашивая крамольную мысль заявиться к потенциальным родственникам посреди ночи, я был уже на грани претворения задуманного в жизнь. От такого, откровенно говоря, спорного шага меня удерживала пока одна лишь врождённая интеллигентность.
  -  Вы не против, если я немного покатаюсь, раз уж мы пока по вызовам не едем?  –  обратился я с полупросьбой-полуутверждением к своему врачу, споласкивая под краном кружку из-под выпитого чая.
  -  Да нет, конечно… Часа через два приезжай. Можешь даже через три – не к спеху…

     По городу как сумасшедшие носились машины. Наверняка носились не просто так, а тоже с целью хоть чего-нибудь, да заработать. Мне же несказанно повезло: едва вырулил на улицу Ленина – самую важную в любом российском населённом пункте – как тут же увидел голосующего клиента. Везение моё на этом не закончилось. Оказалось, что человек желает не просто доехать из пункта А в пункт В. Перевезти требовалось целую кучу разного барахла. Предлагаемое вознаграждение почти равнялось месячному авансу (полученному, кстати, тем же утром и уже обмененному на 30 американских долларов).
     Ошеломлённый внезапной удачей, я даже забыл на какое-то время о предстоящей вскоре оплате счетов за домашний телефон: на пейджер Екатерины Сергеевны отправилось столько сообщений, что операторы пейджинговой компании, узнавая меня по голосу, перестали спрашивать номер абонента.
     На то чтобы загрузить полную УАЗовскую «буханку» разобранными столами, поломанными стульями, какими-то ящиками, коробками и бог знает чем ещё, ушло около получаса. Таскали мы всё это, вместе с тормознувшим меня мужиком, с третьего этажа. Сама поездка заняла минут двадцать. Автомобильные кредиты, раздаваемые направо и налево всем страждущим, ещё не стали в те годы повальным увлечением банкиров, и по городу можно было более-менее свободно передвигаться.
     Разгружались прямо на улице. Клиент расплатился, сказав, что в подъезд перетаскает всё сам. Оставлять привезённый хлам без присмотра он совершенно не опасался, ввиду его, хлама, полнейшей непрезентабельности. Выметя, по-быстрому, из салона кучу образовавшегося там мусора, я залез в кабину и неспешно покатил в сторону поликлиники. Пора было немножко поработать не только на себя, но и на благо родины тоже.

     Нерегулируемые перекрёстки я недолюбливал, сколько себя помню. Как оказалось – не зря. Выезжать мне в тот вечер предстояло с двухполосной второстепенной дороги на трёхполосную главную. При полном отсутствии светофоров. Учитывая достаточно плотный трафик, задача представлялась в принципе выполнимой, но потенциально рискованной. Впрочем, любые задачи худо-бедно решаются, до тех пор, пока в их условия не вкрадывается чей-либо злобный умысел.
     Стоя с включенным «поворотником» перед выездом на перекрёсток, я терпеливо пропускал потоки машин: поспешишь, как известно, насмешишь не только людей, но и сотрудников ГИБДД. Через несколько минут поток иссяк; я выжал сцепление и с ужасающим УАЗовским скрежетом воткнул передачу. К перекрёстку неторопливо приближалась лишь старая облезлая ВАЗовская «четвёрка». Была она тёмно-красная, почти вишнёвая, с многочисленными пятнами грунтовки на различных частях кузова. Приближалась «четвёрка» слева, дружелюбно подмигивая, при этом, правым сигналом поворота. Вывод напрашивался очевидный: «жигули» собирались поворачивать на второстепенную дорогу, с которой я выезжал. Прикинув, что никаких помех друг другу мы при таком раскладе не создаём, я потихоньку стал отпускать педаль сцепления. Содрогнувшись всеми своими изношенными внутренностями, УАЗик послушно начал высовывать морду на пересекаемую проезжую часть. Проехать ему удалось порядка полутора метров.
     Красно-вишнёвое детище АвтоВАЗа, даже и не подумав поворачивать, через секунду оказалось прямо у меня под носом. Всё с тем же приветливо мигающим «поворотником».
     Вдавливая до упора в пол обе педали: тормоза и сцепления, я уже абсолютно точно видел всю глубину разворачивающейся передо мной жопы, избежать попадания в которую не представлялось возможным. Металлический треск, мгновенье спустя, подтвердил наличие у меня экстрасенсорных способностей.
     На УАЗике погнуло только номерной знак. Даже не погнуло, а так… стряхнуло пыль. Плюс - перечеркнувшая номер полоска, цвета лакокрасочного покрытия «жигулей». Не смываемая почему-то, как впоследствии выяснилось, никакими растворителями. Самое удивительное – повреждения «четвёрки» тоже оказались чисто символическими: царапина на переднем крыле, слегка заехавшая на переднюю пассажирскую дверцу. Душераздирающий звук удара натолкнул меня изначально на мысль, что от «жигулёнка» вообще остался один АвтоВАЗовский шильдик.
     Реальное положение дел немного воодушевляло: платить мне, по моим собственным прикидкам, выходило прилично, но не до безобразия. Рассказывать ментам о включенном у другого участника ДТП «поворотнике» я даже и не планировал: до эпохи появления автомобильных видеорегистраторов и повсеместно понатыканных видеокамер надо было ещё попытаться дожить. А принимая во внимание особенности страны, в которой это предстояло сделать, попытка легко могла и не увенчаться успехом.
     Не вижу особого смысла пересказывать диалог, состоявшийся с водителем «четвёрки». Из цензурного там были только предлоги, да пара-тройка технических терминов. Сбегав до ближайшего магазина, мой оппонент сам вызвал от них ГИБДД. А, может, тогда ещё ГАИ?.. Решительно не помню… Впрочем, не важно: за последующие два часа ни то ни другое так и не приехало.
     По идее, мне можно было бы и вообще не волноваться: несмотря на отсутствие в те годы обязательного ОСАГО, каждый автомобиль Скорой Помощи по нему страховался. Как и по КАСКО. Задумывалось это как раз таки; для того, чтобы водителям, в случае ДТП, не приходилось погашать ущерб из своего собственного убогого кармана. Но это в идеале. Каковой, как известно, противоречит самой сути государства российского. В реальности же происходило всегда так: автобаза получала от страховой компании полное возмещение за повреждения своего автомобиля; сторона, признанная невиновной, также получала причитающуюся ей компенсацию по ОСАГО, а затем суммарное количество денег, по обеим выплатам, взыскивалось с водителя в бюджет автобазы. Путём вычитания определённого процента из ежемесячной милостыни, которую неизвестно какой шутник додумался обозвать заработной платой.
     Руководством автобазы данная схема соблюдалась, наверное, более неукоснительно, чем библейские заповеди папой римским. Объяснялось это, на мой дилетантский взгляд, единственно тем, что бюджет автобазы, с начала «перестроечных» времён, представлял из себя единое и неделимое целое с личным бюджетом её начальства. А личный бюджет – это уже, понятно, дело святое.
     Но был в произошедшем ДТП и ещё один негативный аспект: невозможность обосновать своё присутствие в данной конкретной точке пространства. К тому же без доктора…
     По всему выходило, что надо мне с моим обидчиком полюбовно договариваться. Наплевав на откровенную несправедливость происходящего. Справедливость вообще противоречит выживанию – разные у них императивы.
     Дядьке, так ловко подставившему своё корыто под мой УАЗик, было на вид лет сорок пять – сорок семь. Самому корыту поменьше - всего четырнадцать. И не на вид, а по документам, кои я не преминул затребовать для ознакомления. Выглядел же драндулет вообще лет на сто.
     Достичь консенсуса с дядькой удалось на удивление легко. То ли ему тоже надоело ждать мусоров, то ли причина была в другом… но тогда это меня не насторожило. Отдав только что купленные 30 баксов, плюс всю рублёвую наличность, я пообещал завтра же позвонить, для урегулирования остаточной суммы задолженности. Оставалось надеяться, что на «неотложке» меня ещё не начали всерьёз разыскивать, позвонив, для начала, в автобазу…   

3.

     Есть много способов с пользой и удовольствием провести выходной день. У каждого здесь на первый план выходят собственные предпочтения. Один из не самых плохих вариантов, я считаю - это оббегать с раннего утра все авторынки в городе, вдобавок к доброй половине автомагазинов. И для здоровья не плохо – когда в целях экономии перемещаешься исключительно пешком – и для расширения кругозора опять же полезно.
     Когда во второй половине дня я позвонил владельцу «четвёрки», разговаривать с ним я мог, уже опираясь на конкретные цифры. Выходило, что за вычетом отданного вчера, долг мой составляет тыщи две – две с половиной, как максимум. Даже с учётом гипотетического морального ущерба и установки абсолютно новых кузовных деталей. Прекрасно понимая, что человек конечно же будет торговаться – а куда от нашей человеческой природы денешься? – я был морально годов накинуть ещё где-нибудь пятихатник. Однако то, что я услышал, заставило меня плюхнуться жопой на табуретку, так как ногам вдруг стало невмоготу держать потяжелевшее, от свалившейся на него беспредельной наглости, туловище:
  -  Десятку ещё давай, и мы с тобой в расчёте,  -  пролаяла мембрана телефонной трубки.
  -  Но я всё подсчитал… Там ремонта на пару косарей! Какая, нахрен, десятка?!.
  -  Мне твои расчёты не интересны. Давай десятку, или я пойду к тебе в автобазу, и выпрут тебя с работы на раз…
     Только тут я начал потихонечку догонять очевидные вещи: зачем, собственно, товарищ поехал на том перекрёстке прямо… не выключая правого «поворотника»… И что означают многочисленные пятна шпаклёвки на его машине… И, самое главное: почему в эту жопу угодил именно я. А причина вырисовывалась простая, как грабли: на любой  из автомобилей Скорой Медицинской Помощи гарантированно был оформлен полис ОСАГО.
  -  Мне надо подумать. Перезвоню завтра,  -  закончив на этом разговор, я ещё долго слушал в трубке гудки отбоя. Как будто из них можно было почерпнуть какую-либо дополнительную информацию.
     Думать, как легко догадаться, я ни над чем, избави бог, не планировал. Думать, оно вообще вредно – способствует прогрессированию меланхолии… Время мне требовалось совсем для другого: предпринять кое-какие превентивные меры. Перво-наперво я обзвонил несколько старых институтских контактов и договорился о двухнедельном больничном листе. Затем протелефонировал в автобазу, огорчив их внезапно свалившимся на меня недугом. После этого предстояло ещё сбегать на «неотложку», где мой УАЗик трудился в тот день без меня.
     Всеми возможными методами я попытался отскоблить с его переднего номера следы «вражеской» краски. Фокус не удался. Предательские тёмно-красные частицы въелись в чуть погнутый номерной знак навечно. «Неприятно, но не смертельно…»  -  решил я и, попрощавшись со сменщиком, «неотложку» покинул.
     Оставалось закупить продуктов, отключить телефон и предаваться фантазиям на тему: как этот гоблин будет доказывать в автобазе сам факт ДТП. Экспертиза краски на номерном знаке - это конечно да… но ведь никаких ГАИшных протоколов не существовало в природе. Ситуация выглядела забавной. Особенно если не вспоминать об уже отданных деньгах.
     Примерно через неделю вынужденного отдыха я решил наведаться в родное автопредприятие. Исключительно в разведывательных целях.
     Результат не обрадовал.
     Мало того, что начальство безоговорочно встало на сторону моего оппонента, вознамерившись уговорить меня на оформление ДТП post factum, так меня ещё и лишили нового УАЗика. Машины эти пришли в автобазу три недели назад. Каждую из них закрепили за конкретным водителем, и я уже успел потратил несколько личных выходных на доведение «до ума» доставшегося мне экземпляра. Оставалось доделать кое-что по антикоррозионной обработке, и можно было прощаться со своим старым, измученным «боевым конём».
     Такого вероломства со стороны начальства я, признаться, не ожидал. Добро бы они хотели только порешать вопрос с ДТП к выгоде этого вымогателя. Здесь, как раз, всё понятно: человек наверняка пообещал поделиться полученной суммой страхового возмещения… Но при чём здесь новая машина? С тем агрегатом, на котором приходилось ездить, половину смен я торчал на ремзоне. Все ремонтные работы там производились лишь силами самих водителей. Бригада слесарей, для этих целей по идее и существующая, занималась на ремзоне непонятно чем. И бог бы с этим, оплачивайся ремонт так же как «линия». Мне лично нет особой разницы: крутить баранку или гайки во внутренностях «бухантера». Но платили за ремонтные часы раза в три меньше, не говоря уже об отсутствии «шабашек» и возможностей для приватизации бензина. Вопрос выживания в подобных условиях упирался в логический тупик.
     Быстро просчитав в уме вероятные исходы, взвесив не только «за» и «против», но и «воздержавшиеся» аргументы, я прямо в кабинете начальника своей автоколонны сочинил заявление на расчёт.
  -  Так это не делается! Я тебя заставлю две недели отрабатывать!..  –  брызгал слюной, в порыве бессильной ярости, босс.  -  И вообще… мы с тебя эти деньги стрясём! Никаких расчётных ты не получишь… и ещё должен останешься…
     На последнем обещании он уже немного выдохся и грузно опустился за письменный стол, вытирая несвежим носовым платком вспотевший лоб.
  -  Я, конечно, дико извиняюсь… Но, думаете, мне будет проблематично, в этом случае, продлить свой «больничный» ещё на пару недель?
     Вопрос относился к категории риторических – о моём образовании и связанных с ним определённых возможностях начальник был прекрасно осведомлён. Выдержав, ради приличия, небольшую паузу и не дождавшись ответа, я продолжил:
  -  По поводу денег, которые вы собираетесь с меня стрясти: на каком, простите, основании вы намерены это сделать?
  -  Как это, «на каком»?! На основании совершённого тобой ДТП, конечно!..  –  аж побагровел мой непосредственный руководитель, рискуя навлечь на себя гипертонический криз.
  -  А что, было какое-то ДТП?..  –  сохраняемому мной ледяному спокойствию имелось вполне понятное объяснение,  -  …надо же… а я и не знал ничего. Опять отстаю от жизни…

     Едва вернувшись домой, после посещения автобазы, я включил телефон. До этого, в течение всей последней недели, я включал его лишь эпизодически – доставать операторов пейджинговой компании Екатерины Сергеевны. Первая трель, а корректнее будет сказать – дребезжание, раздалось ровно через восемь минут после возобновления контакта с линией.
  -  Алло!.. Алло!..  –  взорвалась трубка истерическими воплями, не будучи ещё даже поднесённой к уху.  -  Чё за непонятки?.. Я за тобой, чё бля, бегать должен?!. Ты со мной неделю назад должен был расплатиться!..
  -  Не буду отрицать очевидного факта… Но тебе ведь не нужны деньги на реальный ремонт. Тебе нужно в несколько раз больше… Это вообще, насколько я понял, твой бизнес, не так ли?.. Я тебя, конечно, не осуждаю: каждый в этой пародии на страну выживает как может… Но за мой счёт у тебя, уважаемый, выживать не получиться.
  -  Да я тебя!.. Да я, знаешь, с каким людьми связан! Да я щас позвоню, тебя вообще порвут, как грелку!..
  -  А что «ты меня»?.. Ты меня в автобазе уже сдал, вот и разбирайся теперь с ними. Что ты от меня-то теперь хочешь? А с угрозами надо бы поосторожней: нынче техника такая пошла – всё что угодно записать можно… при желании…
     Выслушивать очередную порцию негатива не хотелось, и я водрузил телефонную трубку на место. Минут двадцать после этого аппарат истошно надрывался, захлёбываясь собственным верещанием. Затем всё умолкло, и наступила блаженная тишина.

     Выспаться в ту ночь мне удалось вполне сносно. Телефон не исторг больше ни звука, хотя я его и не отключал. Проблема, можно сказать, решилась. Причём решилась фактически без моего активного участия. Все основные ходы в этой партии принадлежали не мне. А, следовательно, и рефлексировать по поводу того: правильно ли я поступил или неправильно, не приходилось.
     В пассив можно было записать не шибко огромную сумму потерянных денег и не бог весть какую, в плане престижности, работу. Тоже потерянную. В актив – очередную порцию приобретённого жизненного опыта, по части взаимоотношений с людьми. И очередное подтверждение невозможности таковых взаимоотношений на честной и справедливой основе.
     Новая работа отыскалась уже на следующее утро. Сопли жевать было некогда – нужда буквально наступала на пятки. Бегло пролистав одну из бесплатных газет, в изобилии расталкиваемых по всем почтовым ящикам страны, я сделал несколько звонков, предпринял небольшую прогулку и распрощался в итоге с неприятным статусом безработного. Новый виток карьеры ждал меня в одном из частных охранных агентств, расплодившихся ныне просто в неприличных количествах. Чем больше в стране становилось наворованного, тем большая потребность возникала в его охране.
     Выбор именно этой работы обуславливался преимущественно территориальным фактором: головной офис ЧОПа располагался от моих апартаментов в семи минутах неторопливой ходьбы. Экономия на транспортных расходах хоть и сугубо паллиативно, но облегчала неизбывную тоску по заработной плате. Ибо на всём постсоветском пространстве работяги до скончания веков обречены получать лишь издевательскую пародию на неё. Да и то не регулярно, а так: от случая к случаю…
     Моя новая должность называлась водитель – охранник. Или охранник – водитель. Точно уже не помню. Охранять мне, конечно, по причине весьма скромных способностей в этой области было бы проблематично даже самого себя. Но от меня оно и не требовалось. В круг моих служебных обязанностей входило как можно быстрее доставить Группу Быстрого Реагирования туда, где надо было на что-нибудь быстро отреагировать. В качестве средства доставки использовалась ВАЗовская «шестёрка» средней ушатанности. По каждому из районов города имелись свои временны;е нормативы, нарушение которых невозможно было оправдать никакими дорожными пробками - работа оценивалась по конечному результату.
     График – сутки через двое – позволял уделять достаточное количество времени поискам Екатерины Сергеевны. Один раз мне даже удалось застать дома её родителей. По их словам, за всё то время, что мы с ней не виделись, она появлялась у них лишь пару раз, никогда не оставаясь ночевать. Интрига нашего романа становилась какой-то уж чересчур запутанной.

     Как известно, у каждого в прошлом советского, а ныне российского, человека в жизни бывает лишь два настоящих праздника: аванс и окончаловка. Попытки культивировать на российской почве многочисленные религиозные праздники, на мой предвзятый взгляд, анекдотичны: все известные человечеству боги предпочитают эту страну обходить (или облетать?) стороной. Ну, так вот… День выплаты жалованья у меня пришёлся на выходной, и прибыл я за деньгами в парадной одежде и в приподнятом, несмотря на отсутствие алкоголя в крови, настроении.
  -  Какая тебе зарплата?! Ты нам и так ещё должен…  -  заявил мне с порога паренёк, ответственный в данной конторе за все финансовые вопросы.
     Был он на пару лет младше меня и приходился кем-то вроде близкого родственника основному учредителю фирмы.
     Ни сном ни духом не ведая ни о каких задолженностях, я вежливо поинтересовался: когда же оная успела образоваться, и насколько грандиозен её размер? Молодой человек охотно согласился меня на эту тему проконсультировать. Выглядела вся подоплёка зажиленной зарплаты следующим образом:
     Как-то раз, под утро, когда я уже собирался мыть автомобиль и сдавать смену, у кого-то, где-то и зачем-то сработала сигнализация. Нужно было срочно мчаться её проверять. Выехали вчетвером: я и трое охранников ГБР. Машина наша резво набирала скорость по пустынным в столь ранний час городским улицам, обещая привезти на место с опережением графика. Невыспавшиеся угрюмые парни курили в салоне, вяло и беззлобно переругиваясь между собой. Столь нехитрым способом, как мне казалось, они просто пытаются отогнать хроническую усталость и беспросветную скуку.
     До цели оставалась пара километров, не больше, когда на одной из узеньких улочек навстречу нам вдруг выскочил КАМАЗ. Весь такой большой, красный и вдобавок ко всему гружёный кусками какой-то непонятной, но очень, как вскоре выяснилось, твёрдой херни. Улочка, несмотря на свою узость, позволяла разъехаться хоть и впритык к бордюрам, но безо всякого риска. Это я понял сразу, за несколько десятков метров до того, как мы поравнялись. Поэтому даже не стал сбрасывать газ. 
     Приблизительно метров за пять до пересечения нашими передними бамперами одной и той же воображаемой линии, из камазовского кузова на асфальт неожиданно пикирует некая гадость, размером не меньше футбольного мяча. Пикирует прямо перед моей «шестёркой», клиренс у которой, как вы понимаете, даже без учёта нагрузки - сантиметров пятнадцать, с её просевшими пружинами. Ситуация интересная: справа – высоченный бордюр, слева – КАМАЗ. Вариантов, соответственно, не так чтобы уж очень много. Ни на что особо не рассчитывая, всё-таки пытаюсь тормозить. Перехитрить законы физики не удаётся. Сильный удар под днищем, и звук работы двигателя мгновенно меняет интонацию, переходя на характерное хриплое рычание.
     Итоговым результатом той поездки явилась замена резонатора со «штанами», произведённая своими силами на эстакаде одного из ближайших гаражных комплексов. Помогали мне в ремонте двое других водителей – моих сменщиков. ЧОПу ремонт обошёлся лишь в копеечную, учитывая марку машины, стоимость запчастей. Однако суть вопроса заключалась в другом.
  -  Простите… - попытался я донести эту самую суть до своего собеседника,  -  …но моей вины в случившемся не было вообще никакой!.. У меня трое свидетелей, которые находились со мной на тот момент в машине. Это просто стечение обстоятельств!
  -  Стечение, не стечение… а убытки компании кто-то ведь компенсировать должен? Этак можно всю технику переломать и списать потом всё на стечение обстоятельств. Так что денег, сам видишь, тебе не полагается…
     Спорить с ним было, конечно, можно… исходя из предпосылок формальной логики… но гарантированно бесполезно, исходя из сложившихся реалий постсоветского общества. Совершенно уникального общества, живущего не только не по закону, но даже и не по понятиям. Единственным фактором, регулирующим в этом социуме межличностные взаимоотношения, всегда будет оставаться банальная наглость, помноженная на примитивную животную хитрость. Каковую во всём цивилизованном мире принято именовать просто подлостью.

     Расчётные со «Скорой» выцарапать пока тоже не получалось, и пришлось всерьёз озадачиться вопросом: где перехватиться до абстрактных лучших времён? Задачка была не из лёгких… С нищими дружить обычно не любят – бесперспективно. Выручил меня, как и много раз по жизни, Андрей; уже знакомый читателю по первым главам этого то ли романа, то ли просто неуклюжего пасквиля на нашу прекрасную российскую действительность.
     Так вот… Съездив в гости к Андрею за обещанным, по телефону, вспомоществованием, я вернулся домой, отправил пару сообщений на пейджер Екатерины Сергеевны и улёгся на кровать, вперившись в рябь на экране реликтового черно-белого телевизора. «А кто-то сейчас смотрит мой цветной…»  -  поскреблась где-то на задворках сознания невольная печаль обо всём не так давно уворованном. Под успокаивающий аккомпанемент телевизионного бормотания меня постепенно обволакивала притягательная, как и любые состояния, связанные с угнетением высшей нервной деятельности, дремота.

     Звонок телефона для любого человека - это всегда стресс. Как, впрочем, и вообще все резкие звуки, неожиданно возникающие в поле нашего восприятия. Для спящего же человека телефонный звонок - это стресс вдвойне. Спящий человек – есть человек по-настоящему счастливый. Не зря даже в русских народных сказках констатируется: милее всего на свете сон. И когда в эту идеальную фазу человеческого бытия начинают вторгаться какие-либо внешние раздражители, ни к чему хорошему сия интервенция не ведёт.
     Меня тот телефонный звонок вообще вогнал в ступор. Я никак не мог сообразить: вечер сейчас… или уже утро. За незашторенным окном было скорее темно, чем светло, и подобная интенсивность освещения вполне могла быть присуща как вечерним, так и утренним сумеркам. Разница выглядела принципиальной: при втором варианте я рисковал опоздать на работу. Ещё не проснувшись окончательно, я на автомате переместился в кухню и снял с заходящегося в истерическом дребезжании аппарата трубку.
  -  Привет, это я…  -  донеслось с другого конца провода.
     В наступившей за этим тишине было слышно только подкапывающую из кухонного крана воду. «Когда же я, наконец, соберусь поменять эту чертову прокладку?..»  -  подумал я в очередной раз. Поменять её следовало давным-давно: назойливый звук даже не раздражал, а просто вытягивал из головы остатки заблудившихся там мыслей.
     Глянул на электронные часы в телефоне – всё-таки вечер…
  -  Ты прости… что я так долго не звонила… Тут… Это… В общем, такое дело…  -  слова давались Екатерине Сергеевне с немалым трудом, несмотря на очевидную трезвость: алкоголь барышня принципиально не уважала.
     Я продолжал молчать. Не потому, понятно, что сказать мне было совершенно нечего. А как раз по обратной причине. Потребный к передаче объём информации, львиную долю которого составлял эмоциональный фон, не способен был уместиться на таких примитивных носителях, как слова.
  -  Я когда тебе в Португалию звонила… Ну, то есть это ты звонил… Ну, мы разговаривали… неважно. В общем, я думала, что беременна… Но я же УЗИ не делала. В общем, я… Но я честно думала, что беременна. Ты же понимаешь…
     В общих чертах я понимал. Но понимать что-либо и акцептировать оное, интегрируя в своё мировосприятие, в свою собственную систему ценностей, не есть идентичные процессы.
  -  Бывает…  -  обозначил я, наконец, своё присутствие у телефонной трубки.
     Беседа опять подвисла. Тишину на линии нарушали лишь фоновые шумы, потрескивания, да прерывистое, как после долгого бега, дыхание Екатерины Сергеевны.
  -  Ты откуда звонишь?..  -  поинтересовался я, не особо рассчитывая на правдивый ответ; скорее так… чтоб просто не молчать.
  -  Твой телефон номер не определит… Я с «автомата» звоню.
     Последнее походило на правду. Номер действительно не определялся.
  -  Я вообще-то… Я хотела сказать… В общем, я только недавно поняла, что меня мужчины на самом деле не интересуют. Ну, и… это… В общем, я теперь с женщиной живу.

     Когда мне всё-таки удалось подняться с пола, куда я медленно сполз до этого по стенке, свалившийся вместе со мной телефон, не смотря на расколотый корпус, всё ещё работал. Однако в трубке, которую я так и продолжал сжимать в левой руке, ничего кроме коротких гудков уже не прослушивалось.
     Много лет спустя, пытаясь воссоздать в памяти тот вечер, я словно бы видел себя со стороны. Сродни тому, как описывают это многочисленные фантазёры, якобы пережившие подобным образом клиническую смерть. Впрочем, моё тогдашнее состояние мало чем от неё отличалось.
     Реанимационные мероприятия осуществлялись по стандартной схеме: «Балтика№9» и «Амстердам Навигатор» в порядке премедикации, затем поллитровка «Белого Аиста», в качестве препарата выбора, ну и для закрепления эффекта «мерзавчик» «Пшеничной». Терапия помогла. Наступившим утром для работы я был, конечно, не пригоден (а и хрен ли там было делать при вышеописанных раскладах). Но зато всерьёз пошатнувшееся душевное равновесие смогло окончательно не рухнуть в тартарары, благодаря своевременной поддержке алкогольных «костылей». По всей кухне, вперемешку с объедками и стеклотарой, валялись тетрадные клетчатые листки. Обрывки воспоминаний содержали информацию о том, что я на этих листках вчера не только что-то писал, но и старательно отправлял написанное на пейджер Екатерине Сергеевне. Заинтересовавшись собственным творчеством, я подобрал всю разбросанную бумагу, отыскав итоговый вариант:

Что-то осень затянулась слишком
На душе; хоть за окном – солнце
В этом мире я всегда лишний
По законам здесь живут волчьим

Душу люди здесь свою тупо
Продают, как будто хлам старый
Я ж свою за просто так, глупый,
За бесплатно всем раздал, даром

Не осталось на пропой даже
На похмел бы наскрести разве
Знать не жизнь это была – лажа
Не долили, как вина, счастья

Как мотыль я на огонь яркий
Прилетел; Да и сгорел, сдуру
Как же было в том огне жарко
А теперь лишь взгляд чужой, хмурый

Как же было это всё подло
И меня всего до дна выпив
Ты шагаешь, как всегда, гордо
Лишь снежинки к сапогам липнут…

4.

     Даже когда, казалось бы, всё в жизни разваливается на куски, всегда находятся некие островки стабильности, что ли, некие подпорки, не позволяющие нам окончательно погрузиться в пучину депрессии. Для меня одним из элементов подобной «психологической арматуры» обычно выступала моя нездоровая тяга к изучению английского языка.
     Ничего здравого в ней не просматривалось хотя бы потому, что шансы попасть туда, где на этом языке говорят, под конец девяностых упали уже фактически до нуля. Продолжая снижаться и дальше (вероятно, замахнувшись на область отрицательных значений). На момент написания этих строк один мой знакомый шесть или семь раз пытался обращаться за туристической визой в Великобританию. Даже не за рабочей или студенческой, а за обычной туристической! Догадайтесь, с каким результатом. И это несмотря на наличие у него официальной работы (программистом), недвижимости (четырёхкомнатная квартира в единоличной собственности) и абсолютно настоящей справки о банковском счёте (около двадцати тысяч USD, заимобразно наскобленных для этого по всем друзьям)! Такая вот любопытная, по отношению к владельцам постсоветских паспортов, прослеживается тенденция… Причём в общемировом масштабе.
     Но любая зависимость: будь то от наркотиков, сигарет или от английского языка, она на то и зависимость, чтобы напрочь игнорировать все разумные доводы в пользу того, чтобы с ней завязать. Несмотря на любые неблагоприятные обстоятельства (даже такие уважительные, как тяжелейшее похмелье), я продолжал дважды, а то и трижды в неделю посещать мормонов. С маниакальным и бессмысленным упорством.
     Мормонские религиозно-лингвистические мероприятия пользовались у местного населения ощутимой популярностью – бизнес процветал. Гендерно-возрастной состав «паствы» характеризовался существенным популяционным сдвигом в сторону представительниц женского пола. Что симптоматично: выдавание желаемого за имеющееся – как раз таки их прерогатива.
     Попадались и вполне симпатичные экземпляры. С некоторыми из оных, исключительно по дружбе, даже пришлось переспать. А куда деваться от биологических инстинктов? Но не только молодость и красота, как оказалось, обладают полезным и применимым на практике потенциалом.

     К одним из самых прилежных учениц наших американских и канадских друзей можно было смело отнести Ларису Павловну. Была она уже в возрасте за шестьдесят, и английский давался ей с огромным трудом. А если отбросить за ненадобностью всякие политкорректные выкрутасы, то можно сказать - не давался совсем. Возраст, есть возраст. Однако отсутствие способностей истинной целеустремлённости не помеха. Как и отсутствие адекватной оценки этих способностей. Несколько лет назад Ларисе Павловне удалось каким-то чудом попасть в США. По туристической визе. Визы в то время ещё, по-видимому, иногда давали, но о легализации уже можно было забыть и больше никогда не вспоминать. Паровоз, как говориться, ушёл. «Ну и бог с ним»,  -  решила Лариса Павловна, хотя придерживалась сугубо атеистического мировоззрения, и устроилась нелегально работать бебиситтером в одну из американских семей российского происхождения. То есть к тем, кто успел сквозануть в Америку буквально за пару лет до неё.
     Целый год в Нью-Йорке пролетел для Ларисы Павловны как один день. Что неудивительно, так как если человек по-настоящему счастлив, время течёт незаметно. Помимо всех прочих прелестей, у неё ещё и аккумулировалась недурственная сумма наличных. Еженедельную зарплату в шестьсот баксов просто некуда было тратить, поскольку жила она у работодателей, там же и питаясь. Остаток дней простой российской пенсионерки вполне мог бы пройти в условиях, приближённых к так и не построенному в совке коммунизму, если бы… Впрочем, именно такое «если бы» и встаёт непреодолимой преградой на пути большинства из нас.
     В данном конкретном случае называлось это «если бы» - чадолюбие. Лично я, как уже вроде бы упоминал, категорически не поддерживаю идею деторождения в принципе. Ибо перед тем, как обрекать кого-либо на существование в этом мире, неплохо было бы для начала разобраться, что мы здесь делаем сами. Хоть сколь-нибудь внятного ответа на этот вопрос мне ещё ни разу ни от кого получить не удавалось. При том что осуждают мою точку зрения едва ли не все поголовно. И даже обвиняют в лицемерии, имея ввиду моего собственного ребёнка, участие в рождении которого я почитаю самым страшным грехом во всей своей достаточно неидеальной жизни.
     В судьбе же Ларисы Павловны события развивались нижеследующим образом:
     Её вполне себе взрослая дочь умудрилась выскочить замуж за самого что ни на есть настоящего итальянца. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как то: безбедное проживание в Евросоюзе, в абсолютно легальном статусе, финансовое обеспечение со стороны супруга и так далее, и тому подобное. Казалось бы: сиди себе на жопе ровно и радуйся, потихонечку, жизни. Так ведь нет. Не зря практически все нашедшие любовь в России иностранцы начинают кусать себе локти сразу по получении их вторыми половинками вида на жительство в вожделенной загранице. Вчерашние «киски» и «зайки», вырвавшись из родной клетки, превращаются в истекающих злобой мегер раньше, чем успевают высохнуть чернила на печатях их новых документов.
     Дочурка Ларисы Павловны исключением не являлась. Замучив скандалами и истериками своего итальянского мужа, она не гнушалась посвящением мамы во все подробности их семейных разборок. Благо, современные средства коммуникации позволяли это делать практически ежедневно. С одной стороны, её можно понять: где ещё было черпать энергию, необходимую для новых выступлений перед благоверным, как не в беседах с родной матерью… Это всё так. С другой же стороны… А вот с этой самой другой стороны чаша терпения Ларисы Павловны наконец переполнилась, и она приняла-таки; решение, о котором ей суждено будет жалеть до самого завершения своей нынешней земной инкарнации. А решилась Лариса Павловна лететь в Италию. Рассудив, что самым полезным для её дочери будет поддержка, что называется, непосредственно на месте.
     По счастью (хотя, скорее, наоборот), многократная итальянская виза у неё была. 
     Нет. Сама по себе Италия - страна, конечно, очень замечательная (по сравнению с Россией замечателен даже Гондурас). Но только не тогда, когда ты летишь туда из Штатов, не имея в оных никакого статуса для последующего беспроблемного возвращения. Проклятый материнский инстинкт лишил Ларису Павловну даже намёков на адекватность восприятия окружающей действительности. А в этой самой действительности, как вы наверняка уже догадались, за всё надо платить… И платить подчас цену, несоразмерную собственным опрометчивым поступкам.
     Проведя в Италии несколько недель и убедившись в своей полной некомпетентности как консультанта по семейным вопросам, бывшая нелегальная американка возвращается в Россию. Сами понимаете, после года в Нью-Йорке попасть в родной быдлятник - это всё равно что угодить в заполненную до отказа дерьмом выгребную яму: ощущения примерно идентичные. Поведенческие реакции тоже. И в том и в другом случае хочется как можно скорее выкарабкаться из той субстанции, в которую угодил.
     И всё бы ничего, совпадай наши желания с нашими же возможностями. Но реальность обычно запрятывает кувшины с Хоттабычами в чересчур труднодоступных местах. В наивном неведении относительно сих постулатов, Лариса Павловна, практически сразу по возвращении домой, помчалась в американское консульство. За очередной туристической визой.
     Предвижу истерический смех, безраздельно овладевающий читателями в этом самом месте. Когда я впервые услышал данную историю, реакция у меня была приблизительно схожей. Подробностями финала я даже не стал интересоваться: хэппи-энд в России никогда не приживётся, он – для голливудских боевиков.
     На момент нашего знакомства у мормонов, Лариса Павловна уже оправилась от первоначального потрясения и с энтузиазмом строила изощрённые планы на собственное будущее. Планы эти связывались с чем угодно, только не с Российской Федерацией. Несчастная женщина готова была ехать хоть в Антарктиду, снизойди местные пингвины до того, чтобы предоставить ей визу. Пингвины с предложением не торопились… Единственной страной, не рассматриваемой ею ни под каким соусом, оставалась Италия. Памятуя о неудачном опыте урегулирования дочкиных семейных конфликтов, Лариса Павловна поклялась объезжать Италию десятой дорогой.
  -  А вот ты как-то рассказывал про Германию…  -  спросила она меня однажды, ещё до того памятного разговора с Екатериной Сергеевной, окончательно расставившего все акценты,  -  а что если сейчас снова попытаться… нам с тобой, например…
     Про свои заграничные похождения я действительно трепался на одном из занятий мормонского «инглиш-клаба». В небезуспешных попытках заполучить интерес к своей персоне со стороны юных дам, различных степеней прекрасности. Однако на такой поворот событий я даже и в самых смелых фантазиях не рассчитывал. 
  -  Бессмысленно. Вы считаете, если они меня оттуда одного выпнули, то нам вдвоём они обрадуются?..
  -  А если в другую страну попробовать? Может в каких-нибудь других странах ещё принимают... Как ты думаешь?..
  -  Сомневаюсь…  -  высказал я в тот раз своё авторитетное мнение общепризнанного эксперта по эмиграционным вопросам.
     Разговор этот если и затронул какие-то мои болевые точки, то лишь слегка, по касательной. Ибо в планах у меня, на тот момент, было создание крепкой и нерушимой ячейки советского… тьфу ты… российского общества. Что, понятно, не отменяло эмиграционных намерений, как таковых, но отодвигало их на неопределённый временной период. Кто же мог тогда предположить, что означенный период уже совсем не за горами…

  -  Я тут подумал над тем, что вы говорили, Лариса Павловна. Рациональное зерно в этом, безусловно, есть. Но действовать мы будем по-другому.
     Именно в таком ключе обратился я к ней, когда после крушения всех своих наполеоновских планов вновь появился у мормонов. Детали решено было обсудить после занятия.
     В двух словах, идея моя сводилась к следующему:
     В одной из бесплатных газет давно уже мелькала реклама некой местной фирмочки, якобы предоставляющей услуги по трудоустройству за рубежом. В частности, предлагалась работа на томатно-консервной фабрике в Нидерландах. Понятно, что ни о какой официальной рабочей визе речь и близко не шла. Однако основываясь на своём португальском опыте, я был уверен, что не очень-то она и потребна. Главное – это желание трудиться, помноженное на возможность не умереть при этом с голоду. «Всё остальное,  –  размышлял я,  –  со временем приложиться. Включая легализацию».
     Ларисе Павловне место на томатно-консервной фабрике, в силу объективных причин, не светило. Могла она рассчитывать только на род деятельности, схожий с её предыдущей позицией в Нью-Йорке. То есть либо работа бебиситтером, либо кем-нибудь в этом же духе. Без вариантов. Проблема заключалась в невозможности подыскать такую работу дистанционно. На берегу, так сказать. Будучи человеком незаурядного ума, мало того – математиком по профессии – Лариса Павловна прекрасно осознавала, что шансов на выживание «там» в одиночку у неё крайне немного. Сказывалось, в не последнюю очередь, отсутствие языка. Ну и, конечно, возраст. Годы, может, и добавляют нам мудрости, но существенно сокращают при этом диапазон возможностей для её практического применения. …Такая вот удручающая диалектика.
     Минус для одного – однако - для кого-то другого всегда оборачивается плюсом. В нашей ситуации всё примерно так и обстояло: моя заинтересованность в Ларисе Павловне ничуть не уступала её заинтересованности во мне. Обладая тем, чего недоставало ей, а именно: знанием языка, молодостью и относительным здоровьем, я был начисто лишён самого важного компонента, без которого планирование любых начинаний – не более чем ментальный онанизм. Речь, как вы наверняка догадались, шла о финансах. А вернее - об их закономерном отсутствии.
     Общность конечных интересов вылилась в итоге в двусторонний взаимовыгодный договор. Предметом договора являлась посильная взаимовыручка на возмездной основе, а именно: Лариса Павловна предоставляет мне в долг одну тысячу «бакинских рублей», вернуть которую я обязуюсь в течение ближайших четырёх месяцев. В выданной мною расписке уточнялось, что кредит будет погашаться равными долями из средств, заработанных заёмщиком на территории Нидерландов. Устно оговаривались, составляющие выгоду от сделки для второй стороны, дополнительные условия. Согласно этому доп. соглашению, на меня возлагаются обязанности по обустройству нашего быта за пределами Российской Федерации. Плюс, оказание Ларисе Павловне услуг переводчика, в процессе поисков ею подходящих вакансий для трудоустройства. Последние пункты можно было расценивать в качестве своего рода процентов по выданному кредиту. Потратив всего пару дней на согласование деталей, мы, к обоюдному удовольствию, «ударили по рукам». Настала пора действовать.
     Молодая тётенька в паспортном столе подняла на меня удивлённые глаза, оторвав их от кипы сдаваемых на загранпаспорт документов:
  -  Это опять вы? Снова загранпаспорт потеряли?
     Являясь постоянным клиентом этого учреждения, примерно на такую реакцию я, в принципе, и рассчитывал. Поскольку первый паспорт остался на территории Германии, а виза во втором была не просто просрочена, а ужасающе просрочена, пришлось обращаться за третьим.
  -  Да… вот… Такой вот я рассеянный, однако…
  -  Ну, ничего страшного, со всеми бывает,  -  хитро прищурившись, успокоила меня тётенька.
     Было абсолютно понятно, что ей тоже всё про меня понятно, но осуждения с её стороны мои действия отнюдь не вызывают: каждый кру;титься как может.
     Стандартная процедура оформления загранпаспорта, что не секрет, растягивается аж на два бесконечных месяца. И это как минимум. Наверное, для того чтобы у человека успело испариться всякое желание куда-либо ехать. Не такой уж, кстати, бессмысленный ход со стороны властей – убыль поголовья рабов необходимо предотвращать всеми доступными способами. Пришлось доплачивать «увесистую» сумму денег, и уже через неделю обмывать «Балтикой №9» новёхонький документ.      

     Снова паровоз до Москвы. Снова ожидание чего-то несбыточного… способного наконец расставить всё в жизни так, как оно и потребно быть, согласно здравому смыслу. Снова погоня даже не за мечтой, а лишь за каким-то её неуловимым фантомом. Не зря ещё Астольф де Кюстин в своё время писал: «…Что ни говорите, всей природы недостанет для того, чтобы даровать покой одной-единственной душе». А ведь прав был, шельма французская, ох как прав…
     Но путь мой лежал отнюдь не в Голландию, как могли бы подумать некоторые читатели. Совершенно неожиданно возникла новая тема. Уже заявившись с новенькими хрустящими «бенджаминами франклинами» в контору, собиравшуюся трудоустраивать меня в Нидерландах, я был встречен вопросом:
  -  А не желаете ли вы, случайно, поработать на стройках Ирландии? У нас тут вакансия на днях образовалась.
     Я возжелал. К тому же визу обещали чуть ли не на самом деле рабочую. Грех было пренебречь внезапно свалившейся удачей. Имелся только один, на первый взгляд совсем несущественный, нюанс – собеседование в Москве с представителями работодателя. На английском языке.
     Само собеседование меня беспокоило мало. Напрягала необходимость понесения дополнительных расходов для поездки в столицу: каждый цент состоял на особом счету. В выданном мне перечне подлежащих сбору документов обоснованное замешательство вызывала также справка о несудимости. Где её брать было неясно.
     Решился вопрос с помощью участкового, найденного в близлежащем опорном пункте милиции. Ввалив ему денег приблизительно на пол-ящика водки, искомую бумагу я моментально получил. Всё-таки у этой страны тоже есть некоторые своеобразные плюсы: здесь всё покупается и всё продаётся. Плати – и получишь хоть должность в правительстве, хоть атомную бомбу в качестве фейерверка к новогоднему празднику. Красота!..
     Обо всём этом я размышлял уже в поезде, прикидывая, попутно, какие на собеседовании мне могут задать вопросы.
     Организовывалось мероприятие в одном из не самых захудалых столичных отелей. От претендентов на вожделенную визу было не протолкнуться. Количество желающих сказать родине последнее прости даже не на порядки, а, на первый поверхностный взгляд, в сотни раз превышало потребности любой фирмы в строительных рабочих. Собравшиеся соискатели могли бы, только благодаря своему числу, за пару дней построить новую египетскую пирамиду. Причём голыми руками, без инструментов. Всё моё воодушевление бесследно испарилось. «Не факт,  -  подумал я,  -  что они хотя бы с каждым сподобятся пообщаться».
     Попутно выяснилась одна любопытная деталь: с собой необходимо иметь резюме. Естественно, не на русском. Получившая с меня бабло за посреднические услуги тётенька ни о чём подобном и близко не предупреждала. В перечне необходимых документов резюме не значилось. Проклиная, на чём свет стоит, нерадивых коммерсантов, я позаимствовал у кого-то листок бумаги формата А4 и принялся сочинительствовать.
     Не беря в расчёт неизбежные грамматические ошибки, получилось неплохо: кратко и по существу. Даже самому понравилось. Дело оставалось за малым – чтобы понравилось тем, кто всё это будет читать.
     Очередь потихоньку продвигалась…
     Под вечер, когда она до меня, наконец, дошла, вестибюль гостиницы практически опустел. Люди заходили по одному в непосредственно прилегающее к вестибюлю помещение и спустя несколько минут выходили оттуда с озабоченностью на лицах. Циркулировали слухи, что результат сразу не объявляют.
     Внутри помещения, за длинным столом, восседал огромный мужик. Красномордый и рыжеволосый. На фоне этого мужика остальные присутствующие просто сливались с интерьером. «Типичный ирландец…»  -  тут же возникла у меня мысль. Хотя, если разобраться, откуда мне было знать, как должны выглядеть типичные ирландцы? Пытаясь вспомнить происхождение этого стереотипа, я замешкался и не сразу сообразил, о чём меня спрашивают. Колоритному мужику пришлось заново повторять свой вопрос, что ему явно не понравилось. Все эмоции буквально читались на его веснушчатом, гиперемированном лице.
     Быстро сориентировавшись, в дальнейшем я уже старался отвечать без задержек, по возможности «сглаживая острые углы» и не выходя за рамки, очерченные самим вопросом. Благоразумно умолчав о своих «туристических» экспериментах, всё остальное я рассказал как на духу – скрывать было абсолютно нечего.
     Допрос неминуемо близился к завершению, когда рыжеволосый здоровяк пожелал взглянуть на резюме. Просьба меня не насторожила. Занырнув рукой в папку с документами, я с готовностью извлёк своё недавнее творение на свет божий и положил на стол перед интервьюером. На несколько секунд в комнате воцарилась напряжённая тишина.
  -  What’s this?  –  прорычал внезапно ирландец.
  -  What do you mean?..  –  слегка удивился я,  -  the summary, of course…
  -  It’s not a summary! The summary should be printed. It’s unacceptable to provide a summary like this! It’s impolite! It’s really impolite!..
     Пытаясь объяснить ситуацию, я ещё что-то лепетал в своё оправдание, но было ясно – ирландца мои попытки только раздражают.
  -  Get out!..  –  наконец подвёл он итог собеседованию, дав понять, что какого-либо дополнительного объявления результатов в моём конкретном случае можно уже не дожидаться.

     Поезд тащился обратно на восток, отстукивая на стыках рельсов свою незамысловатую мелодию. А в голове у меня, в такт вылетающей из-под колёс монотонной музыке странствий, всё продолжали и продолжали крутится слова: «It’s impolite… It’s impolite…»
     Даже во сне рефрен этот не отпускал, захлёстывая непреходящим ощущением жгучей обиды. Каждая буква, разрастаясь до огромных размеров, превращалась в отвратительного злобного монстра. Монстры эти хватали гнилыми зубами меня за штаны, пытаясь затащить в Геенну Огненную, над которой ярким неоновым светом переливалось издевательское слово «Россия».
     Только когда первые, пробивающиеся сквозь засранное вагонное окно, испуганные лучи солнца вытащили меня из кошмара в реальность, я осознал, что не всё ещё, в принципе, и потеряно. И за достойное место в этой реальности мне ещё представиться не одна возможность побороться…

5.

     Неудача с Ирландией вернула нас к первоначальному плану. К Нидерландам. Их легализованным наркотикам я размечтался противопоставить свой закалённый контрафактным российским алкоголем организм.
     Все документы оформились в рекордно короткие сроки. На сей раз вместе с Ларисой Павловной, я снова отбыл в Москву. Мой паспорт, с итальянским теперь «шенгеном», надлежало забирать в офисе столичной турфирмы. У моей попутчицы загранпаспорт был на руках. Виза у неё, если вы помните, тоже была итальянская. Но не обычный двухнедельный «шенген», а «мульти». Моему совету, оформить дополнительно что-нибудь попроще, Лариса Павловна не последовала: решила лишний раз не перестраховываться. А зря… Это-то и стало в конечном итоге роковой ошибкой. Но всего, как известно, не предусмотришь…

     С грехом пополам протащившись примерно половину пути, поезд встал. Сначала это никого не насторожило: остановки происходили регулярно. Но спустя несколько часов полнейшей неподвижности пассажиры начали потихонечку беспокоиться. Вокруг простиралась гольная степь – ни намёка на населённый пункт, или любую другую причину стоянки. Беспощадно палило солнце, нагревая не оборудованный системой кондиционирования плацкартный вагон с каждым часом всё сильнее и сильнее. Проводники заявляли, что они сами в непонятках, такая фигня у них впервые – машинисту, безо всяких объяснений, приказали остановить состав. Когда с момента остановки прошло уже часов восемь, я занервничал не на шутку. Конечно, временной зазор между прибытием в столицу и отправлением из неё у нас был заложен более чем серьёзный, но всему же есть свои мыслимые пределы!
     Тронулись только через шестнадцать с половиной часов. Много позже удалось разузнать причину инцидента: какой-то северокорейский президентствующий гоблин раскатывал по России на личном бронепоезде. Разумеется, с полного согласия и одобрения беспредельствующей отмороженной банды, называющей себя российским правительством. В какой ещё, скажите, стране будут едва ли не сутки коптить собственных граждан в железнодорожных вагонах, как какие-нибудь шпроты, ради того, чтобы обеспечить возможность беспрепятственного проезда третьесортному иностранному диктатору?!!   
     Уже в Москве выяснилась, а вернее, в очередной раз подтвердилась очевидная истина: организовать что-либо путное русскому человеку без «косяков» решительно не под силу. Отправление автобуса в Амстердам откладывалось на три дня, так что волновался я по поводу возможного опоздания совершенно напрасно.
     Делать нечего, пришлось снимать на это время комнату у какой-то предприимчивой старушки. Жила старушка в одном из спальных районов. Добираться до центра Москвы из этих «****е;й» было, по-моему, даже дальше, чем до пригородов Амстердама. Но на большее, с нашими финансами, рассчитывать не приходилось. Старушку с жилплощадью, кстати сказать, нам подогнали в той же туристической конторе, где я забирал загранпаспорт: своего рода побочный бизнес. Кроме адреса, по которому нас должны были приютить, мы получили там и ещё кое-что.
     Этим кое-чем была возможность познакомиться с нашим будущим коллегой по иммиграции. Высокий, крепкий мужик, тридцати шести лет, с длинными волосами, собранными на затылке в легкомысленный хвостик, представился Николаем. Был он родом из Якутии. В родном городе Нерюнгри, по его словам, люди уже вот-вот должны были приступить к поеданию друг друга. Невозможность хоть что-нибудь заработать – это ещё полбеды. Нечего было даже украсть. Добывать кусок хлеба Коля пытался, таксуя на своей старенькой «Ниве». Пока злобные мусора не отобрали права. Это, понятно, Колю не остановило – таксовать он продолжал и без прав – эка невидаль, на российских-то просторах!.. Так продолжалось достаточно долго, пока в очередной раз, уходя от преследующей его родной милиции, он не разбил окончательно машину в каком-то овраге. После этого Коле оставалось лишь продать то, что осталось от «Нивы», по цене металлолома, подзанять ещё денег и возмечтать о томатно-консервной фабрике в далёкой Голландии. Меня его рассказ воодушевил. «Если об этой фабрике известно даже в Якутии,  -  подумал я,  -  значит вероятность её реального существования измеряется цифрами, явно отличными от нуля… А это уже неплохо».
     Николай без особого напряга влился в наш дружный коллектив. Поселился он в одной комнате с нами, взяв на себя, естественно, треть расходов по оплате. Будучи превосходным рассказчиком и вообще очень харизматичным персонажем, наш новый знакомый обладал способностью поднимать настроение одним только фактом своего присутствия. Именно таких людей обычно и называют «душа компании».
     На второй день пребывания в столь нелюбимом мною городе организм не преминул отомстить соматическим расстройством: у меня заболел зуб. И не просто заболел, а заболел внезапно и беспощадно. Настолько сильно, что захотелось ампутировать его вместе с головой. В первом, попавшемся на пути, стоматкабинете, испросив за осмотр неприличную сумму, никаких внешних дефектов в болящем зубе не нашли. Врач заявила, что дефект внутренний, зуб надо вырывать, но это выше их скромной компетенции. Адрес конторы, где сие-таки смогут со мной сотворить, был мне тем не менее предоставлен, вместе со схемой проезда. Все втроём мы двинулись в путь.
     Добираться до указанного на схеме места, с учётом пересадок, пришлось часа полтора. Зуб свирепствовал.
     Новый осмотр проводился главным образом с целью калькуляции предстоящих работ. По оглашении результатов, зуб, от испуга, на какое-то время даже перестал болеть. Вероятно, устыдившись суммы, в которую он обходиться своему владельцу. Но пути назад уже не было, и я дал согласие на экзекуцию. Пожилой усатый еврей, закатав рукава белого халата по локоть, с видом заправского эсэсовца склонился над моей распахнутой пастью…

     Когда через полчаса я приковылял к кассе, ощущения были такие, как будто я побывал в аду, но назло всем чертям оттуда выкарабкался. Кассирша, должно быть, это прекрасно понимала - сумма, выставленная мне для оплаты, раза в полтора превышала изначально оговоренную. Но общее самочувствие, я повторюсь, к пререканиям совсем не располагало. Расставшись с тысячерублёвой бумажкой, я, не считая, сгрёб сдачу и вышел на улицу. Там, на скамейке, в тени разлапистого тополя, меня терпеливо дожидались компаньоны.
     Уже подходя к остановке общественного транспорта и постепенно отходя от пережитого, я всё-таки решился сдачу пересчитать. Результат превзошел ожидания. Пытаясь наколоть меня, девочка на кассе, не иначе как на радостях от предвкушения дополнительной прибыли, обсчиталась сама. На получившуюся разницу совсем неплохо было бы выпить пивка, о чём я и сообщил Коле. Лариса Павловна проект ожидаемо не поддержала, отправившись на съёмную квартиру в одиночестве.

6.

     Автобус до Амстердама стоял у края проезжей части, поблёскивая на солнце разукрашенными рекламой синими боками. На широкой автобусной морде выделялся мерседесовский трилистник – самая почитаемая эмблема в ЭрЭфии. Визуальной разницы с возившим меня в Португалию «Неопланом» не ощущалось. Кроме окраски, ну и «шильдика», конечно. А может, внешность предыдущего транспортного средства просто успела основательно подзабыться…
     Тротуар от автобуса отделял полутораметровой ширины газон, с кое-где зеленеющей на нём травкой. Вся толпа, собравшаяся в Голландию (а подошли мы далеко не первыми), вместе со своими сумками, баулами и рюкзаками, тусовалась именно на газоне. Сухой и чистый асфальт тротуара их почему-то не привлекал - такая вот своеобразная любовь к природе по-русски. Ждали экскурсовода, или как он там, в подобной ситуации, должен был называться… Экскурсовод опаздывал. Народ нервничал, беспрерывно курил и увлечённо общался. Мы присоединились.
     Публика подобралась разношерстная. У каждого впереди имелись свои собственные перспективы, одна другой радужнее. Из желающих трудиться на «нашей» томатно-консервной фабрике нашёлся только один «конкурент». Был он приблизительно моего возраста, среднего роста и едва наметившейся аккуратной полноты. Звали «конкурента» Гоша. Вполне себе заурядную внешность Гоша с лихвой компенсировал избыточным оптимизмом и слегка настораживающей оценкой собственных возможностей.
  -  Вы если что, ребята, держитесь меня,  -  без обиняков заявил он нам с Николаем, в первые же пару минут знакомства,  -  я на нескольких языках свободно разговариваю… Немецкий, английский – вообще без проблем. Особенно немецкий: я его с детства учу.
     Мы с Колей сдержанно переглянулись и от комментариев, не сговариваясь, решили воздержаться. «В конце концов,  -  подумал я,  -  лучше уж откровенно гипертрофированное самомнение, нежели поверхностно завуалированный комплекс неполноценности, аки в моём персональном случае».
     Во время моих размышлений на психологическую тематику подошёл сопровождающий группы. Вернее, подошла. И зачем, спрашивается, в русском языке так много заморочек по поводу окончаний?.. Нет, всё-таки английский куда как проще и эффективней. Одна досада – не привитый с младенчества, а значит – практически недоступный для овладения в совершенстве…
     Знакомство сопровождающего с коллективом началось с тотальной проверки наличия у всех на руках необходимых документов. Дабы не влипнуть потом в неприятности на границе. Тут-то и выяснилась непригодность визы моей компаньонки для нашего путешествия. Попасть с её помощью на территорию Шенгена Лариса Павловна, безусловно, могла. Но только по воздуху, не по земле. Так как Италия, в её случае, непременно обязана была являться страной «первого въезда».
     На несчастную женщину было жалко смотреть. Так долго и тщательно выстраиваемые планы рухнули в одночасье, похоронив под своими осколками надежды на достойную старость. …Ну, если и не совсем рухнули, то по крайней мере ощутимо отсрочились. Мир был жесток и несправедлив.
     Лариса Павловна, надо отдать ей должное, умела держать удар. Вместо бесполезных эмоций, она, не мешкая, приступила к рассмотрению возможных вариантов и их объективной оценке. Всё-таки профессиональный математик – это вам в первую очередь именно профессиональный математик. А женщина – уже только во вторую. Договорились, что сразу по завершении моей успешной интеграции в нидерландский социум, я без промедления отзваниваюсь. Она тут же оформляет необходимые документы, на сей раз как положено, и наша дружная компания вновь воссоединяется. На всех вытекающих из существующего договора условиях.
     Прощание, слегка подслащённое свежеразработанным планом, нельзя было назвать излишне эмоциональным. С Николаем и Гошей в придачу я загрузился в салон автобуса. Помахал рукой Ларисе Павловне, отодвинув для этого пыльную оконную занавеску. Она помахала в ответ. Автобус завёлся, едва заметно завибрировав, и, как корабль от пристани, отвалил от вытоптанной полоски газона, вливаясь в автомобильный поток. Закрыв глаза, я откинулся на удобную спинку сиденья. Очередной этап эмиграционной эпопеи стартовал, и чем он закончиться, не рискнул бы предсказывать ни один нострадамус.   

7.

     К Амстердаму подъезжали ночью. А может и поздним вечером… По части хронометров у всей нашей сдружившейся троицы наблюдался серьёзный дефицит. Купленные мною, в преддверии поездки, хвалёные «Командирские» своё название в принципе оправдали. Уже через неделю после покупки недвусмысленно «заявив», что командовать собой никому не позволят. Время они показывали так, как заблагорассудиться лично им: по собственному капризу останавливались или заново оживали. Такие вот самостоятельные часы… Отремонтировать их не смог даже мой собственный дедушка, снискавший себе заслуженную славу квалифицированного часового мастера. Непонятно зачем, я всё-таки бросил упрямый девайс в свою дорожную сумку.
     Путешествие получилось на сей раз гораздо короче: Амстердам – это-таки; не Лиссабон. «Руссо Туристо» не успели даже как следует накидаться алкоголем. Разве что так… самую малость. Учитывая, что в прошлую поездку все ушатались «в стельку» за считанные часы, данный результат можно было вообще не засчитывать. «Туристы туристам рознь,  -  подумалось мне,  -  несмотря на одинаковую национальную принадлежность». Мы втроём вообще откололись от остального коллектива, со всеми его простыми и понятными человеческими радостями.
 
     Самым трудным оказалось выпростаться из Москвы, с её бесконечными пробками. Дальше всё пошло существенно веселее. Но до этого «дальше» ещё надо было преодолеть бесконечные многокилометровые заторы. Наблюдая за проносящимся по перекрытой мусорами трассе правительственным кортежем, я испытывал странное чувство. Что-то вроде микса брезгливости с удивлением. Как могут главари государства, победившего во Второй Мировой Войне, преспокойно разъезжать на машинах побеждённой страны?! Страны, против которой воевали отцы и деды этих атаманов преступной шайки, именующейся правительством России?! Понятно, что отечественный автопром давно превратился просто в один из бесчисленных механизмов по уворовыванию бюджетных денег. Но ведь можно же было сотворить хотя-бы несколько приличных членовозов для своих собственных паханов?.. Чтобы хоть на весь-то остальной мир так не позориться?!.
     Стоило Москве, с её бесчисленными пригородами, претендующими на административную общность со столицей, остаться позади, как все дороги благополучно закончились, уступив место направлениям. Без малого двести лет прошло с тех далёких времён, когда по России путешествовал французский писатель Астольф де Кюстин. Но когда я открываю его книгу «Россия в 1939 году», у меня создаётся стойкое впечатление, что побывал он на здешних просторах буквально вчера. За столь впечатляющий временной период в России не поменялось абсолютно ничего… А следовательно, никогда и не измениться. Не только через двести лет, но даже через двести тысячелетий. И всегда будут актуальными слова этого талантливого писателя: «Россия – страна, где великие дела творятся ради жалких результатов… Мне нечего там делать!..»

     Такого моря огней мне не доводилось наблюдать за все три неполных десятилетия собственной жизни. На тот момент три. И на тот момент не доводилось. Впрочем, забегая вперёд, рискну утверждать, что и за все последующие десятилетия тоже не довелось. Уже на дальних подступах к Амстердаму – километров за тридцать-сорок – буйство иллюминации способно было полностью нивелировать суточные колебания освещённости.
     Как и в прошлый раз, до конечной точки маршрута я предложил не ехать. Поскольку богу вменено в обязанность беречь только бережёного, а на остальных ему глубоко насрать. И такая избирательность в господней политике вполне объяснима: за всеми не углядишь.
     Гоша попытался было возражать, заикнувшись что-то там по поводу параноидальных тенденций. Впечатляющие познания нашего товарища, в этой области, объяснялись несколькими месяцами работы в качестве санитара психушки. Что и говорить – подобный опыт заслуживал уважения. В моей биографии, кстати, идентичный факт также присутствовал. Был грех, по молодости. Однако способностью к постановке столь специфических диагнозов меня это почему-то не наделило.
     Николай, несмотря на полнейшую некомпетентность в психиатрии, меня поддержал. В итоге перевес голосов оказался на моей стороне, и выходить решили всё-таки раньше.
     Когда автобус уже въезжал в город, я оторвал задницу от кресла, хотя во время движения шастать по салону категорически запрещалось, и подошёл к водителям. Приготовившись к длительной и напряжённой дискуссии, ожидание которой базировалось на опыте предыдущей поездки, я был конкретно озадачен. Водилы (в их русской национальности я от удивления даже на миг усомнился) не только не выказали негативной реакции на мою просьбу, но и вежливо поинтересовались, где конкретно господам будет угодно сойти. Угодно было хоть где. Весь Амстердам представлялся нам непаханым полем для увлекательных туристических исследований.
     На первом же подходящем пятачке автобус остановился.
     Накрапывал мелкий дождь. Настолько мелкий, что казался он даже не дождём, а чем-то вроде тумана. А может это туману казалось, что он дождь… и мы втроём ему, до кучи, тоже казались… Резко встряхнув головой, я постарался отогнать от себя странные и навязчивые мыслеобразы. Этот наркоманский город обладал какой-то удивительной, необъяснимой способностью настраивать мышление на свою собственную, сюрреалистическую волну. 
     Рядом с нами какой-то парнишка, лет двадцати, балансирую в практически неподвижном состоянии на своём велосипеде, пытался одновременно скрутить «косяк». Затея удалась. Парень удовлетворённо крякнул, запалил получившееся изделие и покатил куда-то вниз по ступенькам. Должно быть, в метро. Подхватив свои сумки, мы последовали за молодым амстердамцем, вдыхая по пути шлейф ароматного дыма. Не знаю как у кого, но у меня этот запах почему-то всегда ассоциировался с вениками.
     Пытаясь вспомнить, были ли в том метро турникеты, я так и не смог прийти по этому вопросу к какому-либо определённому мнению. Однако если турникеты и были, заплатить за проезд, ввиду отсутствия местной валюты, мы бы в любом случае не смогли. А значит, каким-то хитрым образом стадию оплаты нам удалось миновать.
     В вагоне, кроме нас троих, находилась лишь парочка пожилых разнополых негров – вероятно, супруги – и тот самый велосипедист, в компании со своим транспортным средством. Перед посадкой парнишка погасил недокуренный «джойнт», основательно его обслюнявив, и теперь окурок торчал у него за ухом, замаскированный нечёсаной копной длинных, чуть вьющихся волос. Выглядел абориген презабавно…
     Первым делом я приступил к изучению схемы метро, нарисованной над раздвижными дверями. «Раз уж мы залезли в транспорт,  -  мелькнула вполне здравая мысль,  -  логично было бы доехать до какого-нибудь ж/д вокзала. Там и деньги поменять можно и сумки в камеру хранения закинуть». Оставалось разобраться, где этот вокзал искать.
     Когда какой-нибудь невежественный человек, типа меня, впервые сталкивается с фламандским наречием, у него возникает стойкое убеждение, что образован фламандский простым перемешиванием всех основных европейских языков. Включая, разумеется, и английский. Вот почему вокзал на схеме я определил с вероятностью «угадывания» процентов в девяносто. Ехать до него выходило всего-ничего.

     У всех, наверное, случались моменты, когда за один день проживается вроде как отдельная полноценная жизнь. Настолько эмоционально и событийно насыщенной становится каждая конкретная минута. Нечто подобное мне довелось испытать в ту незабываемую ночь в Амстердаме.

     Вокзал возвышался в лучах подсветки монументально и величественно. Походил он, скорее, на сказочный за;мок, нежели на сугубо утилитарное сооружение по распределению пассажиропотоков. Пристроив вещи и поменяв немного наших родных американских долларов на местные гульдены, мы вышли на свежий воздух, и…
     Хотел было сказать, что нас поглотила тьма, поскольку дело происходило всё-таки ночью, но искажать действительность, даже за-ради красного словца, не в моих правилах.
     Вместо ожидаемой темноты нас растворил в себе океан света, льющийся из фонарей, рекламных щитов, электрических гирлянд на деревьях, витрин ресторанов и казино. Рукотворный день вполне мог тягаться по уровню освещённости со своим природным аналогом. Дополняло картину колоссальное людское столпотворение. Негде было упасть не только яблоку, но даже обыкновенному окурку сделать это представлялось весьма затруднительным. Толпы народа, непрерывно перемещаясь в различных направлениях, создавали приливы и отливы, устойчивые течения и кратковременные заторы.
     Особо выделялись в разношерстной толпе побирающиеся негры. Побираться так элегантно и артистично не под силу ни одному российскому псевдонищему (настоящие нищие в России, как вы понимаете, не побираются – на это у них просто не хватает свободного от работы в нескольких местах времени). Негры были в ослепительно белых или, на худой конец, кремовых рубахах – своего рода униформа, что ли. У каждого на шее обязательно болталась золотая цепь, толщиной с годовую зарплату рядового российского врача. «Change, change… little change…»  -  монотонно взывали наши темнокожие братья по разуму, забегая вперёд туристов с протянутыми ладошками, всех оттенков шоколадного спектра. Одно можно было вменить им в неоспоримое достоинство – за руки негритосики никого не хватали, агрессии не проявляли и вообще вели себя, по российским меркам, крайне интеллигентно.

     На память тут же пришёл своеобразный способ попрошайничества бомжей с Курского вокзала в Москве. Познакомиться с их ноу-хау довелось, когда я возвращался из Германии. Технология поражала своей изощрённостью: забашляв, по всей вероятности, ментам (а иначе кто бы их пустил на территорию, куда обычных пассажиров допускали только по предъявлению билета, совместно с паспортом), наши предприимчивые соотечественники запускали «на дело» своих ребятишек, предпочитая за оными наблюдать с безопасного расстояния. Детишки эти, отличаясь невообразимой степенью загрязнения и запредельной вонючестью, способны были спровоцировать рвотный рефлекс даже у человека, только что сожравшего пол-упаковки «Мотилиума». Подбегая к какому-нибудь посетителю вокзального кафе, мирно трапезничающему в ожидании своего паровоза, «благоухающий» не по-детски «цветок жизни» начинал теребить едока за одежду, усаживался перед ним на стуле и всем своим, отнюдь не несчастным, видом демонстрировал, что вариантов имеется всего два: либо ему дают денег, либо неминуемо придётся сблевать в собственную тарелку. Такой вот своеобразный рэкет.
     Но на этом представление не заканчивалось. После того как клиент безальтернативно расставался с некоторой суммой, удачно отрэкетировавший его ребятёнок молниеносно запускал свою пятерню в блюдо с едой, выхватывая оттуда первый попавшийся кусок. Убегать они даже не собирались – какому нормальному человеку взбредёт в голову причинить вред ребёнку? Расчёт отличался математической точностью: доедать свою пищу после подобного действия никому уже не хотелось. Так что помимо наличности ушлым «бизнесменам» доставался и неплохой бонус. По большей части довольно-таки вкусный и обильный.

     Воспоминание о российской специфике нищенствования настроения ничуть не испортило. Даже наоборот – заставило улыбнуться. Общая атмосфера перманентного праздника к унынию вообще не располагала. Хотелось одного – стать неотъемлемой частью всего происходящего вокруг; влиться в него на правах не бесправного иммигранта, а полноценного и уважаемого гражданина. Пусть даже для этого пришлось бы «нищенствовать» за компанию с выклянчивающими мелочь афроевропейцами.
     Через открытые настежь двери какого-то увеселительного заведения рвались наружу разноцветные мерцающие лучи. В глубине зала, окружённый шевелящейся человеческой массой, виднелся помост. Он возвышал над танцполом трёх, энергично двигавшихся в такт музыкальным децибелам, стройных девчонок. Достаточно экспрессивно исполняемый ими танец захватил моё внимание отнюдь не акробатической сложностью исполнения или сверхъестественной пластичностью. Фишка заключалась в другом. Девчонки, символизируя собой «плейбоевских» зайцев, облачены были в соответствующие костюмы. Впрочем, зайцеобразность обозначалась тут по максимуму схематично: из одежды на девушках присутствовали лишь белые плюшевые уши и аналогичный хвост.
     Привлечённый эротичностью зрелища, я резко остановился. Поскольку стоп-сигналы у людей, в отличие от большинства автомобилей, отсутствуют, Гоша с Николаем, не рассчитав дистанцию и тормозной путь, едва не опрокинули меня на тротуар. И опрокинули бы обязательно, не воспрепятствуй им в этом моя внушительная масса.
     Сообразив, куда я уставился, мои попутчики дружно прилипли своими взорами к тем же самым объектам. Внутрь, однако, мы заходить не стали, а удовольствовались вуаеризмом с исходной дистанции.
  -  А это…  -  вдруг спросил меня Коля,  -  а ты, вообще, женат?..
     Не иначе как на подобный вопрос его сподвигло наблюдение за симпатичными «зайчиками». Сам факт которого, учитывая все нюансы их туалета, вполне можно было расценивать как полноценную супружескую измену. 
  -  Уже нет,  -  ответил я задумчиво.  -  Но был. Один раз – официально и один раз – почти…
  -  Почти – это как?
     Для внесения ясности по данному вопросу пришлось вкратце пересказать историю развития своего последнего романа. К концу повествования «зайцы» уже уступили место какой-то рок-группе. На тех одежды было слегка побольше.
  -  Да-а-а… И чё только в жизни не случается…  -  прокомментировал услышанное Гоша. Особенно его впечатлил наш последний телефонный разговор с Екатериной Сергеевной.
  -  Нормальная в целом ситуация,  -  резюмировал Николай,  -  а чего ещё ты хотел от жизни? Любовь к мужчине не заложена в женщину природой. Любить они могут только своих детей… Да… Вот так. Да и то по большому счёту не все…
  -  Но ведь есть же мировая литература… Поэзия…  -  не унимался я,  -  и везде категорически утверждается, что эта самая любовь присутствует просто повсеместно… Куда не плюнь!..
  -  А плевать никуда и не надо, достаточно лишь логически и непредвзято взглянуть на вещи.
     Отшвырнув окурок и выбив из пачки новую сигарету, Коля попытался «разжевать» нам свою теорию подробней:
  -  Что такое есть человек?  –  выдержал он после своего вопроса эффектную двухсекундную паузу.  -  Биологическая система с одной стороны и структурная единица гораздо более сложной, чем он сам, системы – с другой. Название этой, если хотите, сверхсистемы - человечество… То есть весь биологический вид гомо сапиенс в целом. Причём, интересы сверхсистемы тут, понятное дело, приоритетней. На то она и «сверх»… И отстаивает эти интересы подкорка – структура, отвечающая за инстинкты, и являющаяся намного более древней, чем структуры, отвечающие за разум. Как-никак, сотни тысяч лет формировалась, если не миллионы…
     Слушая Николая со всё более возрастающим интересом, я не мог не отметить сермяжную простоту и доходчивость его рассуждений. О чем-то, в принципе, подобном я неоднократно задумывался и сам, только вот выстроить свои умозаключения в более-менее стройную логическую цепочку у меня не хватало элементарного терпения. Попутчик мой между тем продолжал:
  -  …Ну так вот… Выживание человечества может быть достигнуто только оптимальным межличностным взаимодействием отдельных субъектов. Тут иначе никак… Ну и взаимодействием их с природой. Причём, мужчины, они изначально куда более приспособлены для выживания, нежели женщины – мамонта, там, завалить или от врагов защититься… В общем, сильный пол ориентирован на получение ресурсов извне, в то время как женщины – наоборот. Женщина свои ресурсы может получить главным образом только и исключительно от мужчины. По крайней мере именно так всё и складывалось в первобытном обществе на протяжении сотен тысячелетий. Срок вполне достаточный для формирования устойчивых поведенческих реакций… То есть – рефлексов…
     На этой мысли Коля закашлялся и в качестве противокашлевой терапии поспешил несколько раз глубоко затянуться. 
  -  …Что из всего этого следует?..  –  задал он очередной риторический вопрос, угомонив, наконец, расшалившиеся лёгкие.  –  А следует вот что: Женщина без мужчины, в естественных природных условиях, обойтись не может; мужчина без женщины – запросто!.. Уж если он, бывало, сподобиться мамонта уконтропупить, то уж жаркое из сей зверюги сварганить проблем для нормального пацана не составит и подавно… То есть женщина от мужчины зависит в силу объективных бытовых причин - ей-то с мамонтом воевать не с руки: ноготь там можно об него сломать, или каблук в самый ответственный момент подвернётся… Но для выживания вида, как такового, нужна обоюдная зависимость! Иначе с какого перепугу мужчина будет кормить женщину, защищать, да ещё и заботиться о её потомстве?! Мужчины вообще, как нетрудно заметить, по вопросам потомства особо не заморачиваются. Так как могут, конечно чисто потенциально, производить таковое по нескольку экземпляров каждый божий день. В отличие, опять же, от баб. Ну так вот… За этим-то и потребовалось природе замутить такую поганку, как «любовь». Чтобы в пику реальной зависимости женщин, противопоставить психологическую зависимость мужчин. Для мужчин-то оно, конечно, не комильфо… зато для выживания вида – в самый раз. Так что требовать от женщины любви, это всё равно что требовать от черепахи умения летать…
  -  Да, но ведь и черепаха, в принципе, тоже может летать,  -  решил возразить докладчику Гоша,  -  если, например, выкинуть её в форточку, с достаточно высокого этажа…
  -  Не спорю,  -  согласился Николай.  –  И продолжительность её полёта как раз будет равняться продолжительности любви среднестатистической женщины к среднестатистическому мужчине.
     Переварить на сухую столь серьёзную лекцию было никак нереально. Пришлось мне предложить товарищам взять по пивку. Возражений не последовало.
     В первой же попавшейся на пути кафешке взяли по ноль тридцать третьей бутылочке «BUD». Бухать ведь никто, собственно, и не собирался – так, чисто попробовать на вкус нечто, достойное, в отличие от российских помоев, действительно именоваться пивом. Освежающий, чуть сладковатый вкус ни у кого не спровоцировал негативных ассоциаций. Единодушие в оценках обнаружилось просто поразительное.
     Осушив столь несерьёзные ёмкости за пару глотков, наша компания двинулась дальше. Произвольно выбранный маршрут постоянно пересекался каналами. Их берега соединялись друг с другом выполненными в различных архитектурных стилях мостами. Чем-то всё это напоминало Ленинград. Только этот мегаполис никто не собирался подвергать дурацким переименованиям, с целью перераспределения бюджетных средств по частным карманам. Местная власть, по всему видать, отличалась крайне убогой фантазией.
     Трудно подсчитать, сколько каналов мы миновали, пока не упёрлись в итоге в какую-то площадь. Выложенная брусчаткой, она представляла из себя импровизированную сцену для разножанровых представлений, реализующихся прямо под открытым небом. Гонорар артистам каждый зритель волен был отсыпать по своему собственному усмотрению и разумению – насколько позволяла жадность.
     Наша жадность была запредельной. Жадность и нищета – они вообще неразлучны, так как первое закономерно вытекает из второго. Но отсутствие у нас желания платить, отнюдь не означало отсутствия желания смотреть. Любопытство хлестало через край. «Живые статуи», покрашенные в белую, серебристую или вовсе золотую краску, зарабатывали, пожалуй, среднегодовую российскую зарплату всего за несколько часов величественной неподвижности. Народ охотно кидал в стоящие перед ними коробки разнокалиберную инвалютную мелочь. Неподвижность, кстати сказать, была так себе… Да и общий идейный замысел аттракциона я, честно говоря, не понял – ну стоя;т и стоя;т – что с того?.. Публике, однако, нравилось: с деньгами она расставалась охотно.
     Чуть поодаль от статического искусства отвоёвывало свою часть прибыли искусство динамическое: несколько человек интенсивно жонглировали чем-то похожим на факелы. Подобные ассоциации возникали отнюдь неспроста: весь их реквизит самым натуральным образом горел. Куски пламени, описывая в воздухе замысловатые пируэты, умудрялись при этом не наплодить вокруг себя пациентов ожогового отделения. Из соображений безопасности подходить совсем близко мы всё же не стали. 
     По ощущениям, происходящему вокруг явно не доставало чего-нибудь этакого… Типа, например, наших вездесущих напёрсточников – непременного атрибута любых массовых мероприятий. Иллюзия риска сгореть заживо – это, конечно, хорошо… Никто не спорит. И даже до определённой степени прибыльно… Но вот неистребимая в человеческих мозгах иллюзия доступной халявы – не в пример лучше. Ну и, соответственно, куда как доходнее. Однако у всех свои собственные приоритеты.
     Можно было бы ещё долго предаваться созерцанию многочисленных шоу – время позволяло - но одними зрелищами, как вы понимаете, сыт не будешь. А уж пьян-то не будешь и подавно… Руководствуясь этими аксиомами, мы покинули площадь тем же маршрутом. Слишком удаляться от вокзала, с его камерами хранения и нашими сумками в них, не представлялось целесообразным.
     На обратном пути не обошлось без забавного приключения: к нам, как банный лист к заднице, привязался какой-то парнишка, лет двадцати пяти. Высокий – лишь слегка пониже меня – дистрофически худощавый, он был одет в смешную широкополую шляпу и длинный болоневый плащ черного цвета. Вступить в диалог сей персонаж изначально пытался на немецком. Минут пятнадцать, если не больше, паренёк неотступно следовал за нами по пятам, забегал вперёд, оживлённо жестикулируя, и без устали что-то лопотал.
  -  Гоша,  -  обратился к нашему товарищу Николай,  -  переведи, чё этому хрену надо… ты ведь, помнится, упоминал о своих успехах в германском языке.
     В ответ на адресованную ему просьбу, Георгий конкретно завис. Но как-то реагировать было необходимо, и наш «полиглот» попытался оправдаться:
  -  Я… Это… Он слишком быстро говорит, блин… Если бы он, конечно, помедленней говорил, то я бы легко… а так…
     Опечалившись невозможностью отвязаться от свалившейся напасти, в лице настырного немца, я попытался вразумить его на английском. Номер удался. В том смысле, что, как и абсолютное большинство цивилизованных людей во всём мире, паренёк английским владел.
     Но нас это не спасло.
     Ситуация, напротив, усугубилась. Убедившись в обретении процессом общения интерактивной составляющей, парнишка лишь удвоил собственные усилия. Из всего потока низвергавшейся на нас информации мне удалось вычленить несколько ключевых моментов:
1. Прибыл молодой человек действительно из Германии, где усердно трудится в должности учителя младших классов.
2. Каждый свой weekend этот сеятель разумного, доброго и вечного имеет обыкновение проводить непременно в Амстердаме, где отдаёт предпочтение лёгким наркотикам и не слишком тяжелому алкоголю.
3. Являясь от природы бисексуальным, он неописуемо рад знакомству с такими симпатичными польскими парнями, как мы.   
  - Но мы не из Польши, а из России. Да и с сексуальной ориентацией у нас всё более чем традиционно,  -  попытался я его вразумить.
     Последовавший ответ можно было бы приблизительно интерпретировать как: «Однохренственно…» Относилось ли это к нашей национальности, гендерным предпочтениям, или к обоим пунктам одновременно - оставалось только гадать. Тем не менее стало очевидным – разочаровать паренька так просто не получиться.
     С одной стороны, хамить совсем не хотелось. Да и невежливо это – на европейской-то территории. С другой – своим засранским поведением наш вновь обретённый заморский друг напросился уже не только на банальное хамство. Страшно представить, чем идентичная ситуация могла бы обернуться для него в России. Особенно повстречайся он с людьми чуть менее толерантными, в сравнении с нашей миролюбивой компанией. Но в ту ночь немцу определённо везло… чего не скажешь о нас. Срочно требовалось какое-нибудь изящное решение: не противоречащее законодательным нормам, но и не потакающее местным особенностям межличностных взаимоотношений.
     И тут меня, что называется, «воткнуло»…
     Не иначе как виной тому явилось превосходное забугорное пиво, слегка активировавшее подуставшие мозговые синапсы. Не буду, на сей раз, утруждать читателя неудобоваримым английским, использовавшимся мною в качестве инструмента общения, а постараюсь привести здесь максимально корректную интерпретацию своего монолога на русском:
  -  Чувак…  -  начал я в меру развязно, но не показательно панибратски,  -  …так-то мы и сами не прочь «оторваться»: дело молодое… Но мы по наркоте ща особо прикалываться не можем – нам в понедельник тут кучу анализов сдавать.
     В последнюю фразу я постарался вложить максимум сожаления и доверительности. Затем, перейдя вообще на интимный полушепот и максимально подавшись к уху нашего визави, я продолжил:
  -  У нас в стране, понимаешь, СПИД вообще не лечат…  -  для придания выражению лица неизбывной вселенской скорби, я постарался вспомнить что-нибудь особо печальное из своей жизни - вспомнился сдохший в четвёртом классе любимый хомячок,  -  …а в Голландии у нас есть хоть какой-то, но шанс!.. Но если так… без наркоты, то мы с тобой охотно пообщаемся – о чем речь…
     Минут десять спустя, уже сидя в баре с многообещающим названием «Heineken», расположенном на первом этаже небольшого отельчика, я не знал куда деваться от зашкаливающего любопытства своих земляков.
  -  Ты чё ему втёр-то, что он так от нас припустил?  -  допытывался Николай,  -  не… ну я не понимаю, чем так его можно было загрузить, чтобы он почесал, как ошпаренный?..
     Желая сохранить интригу и подогреть интерес к собственной персоне, я капризно отмалчивался, временами снисходя до нейтральных ответов в духе:
  -  Ну… просто человек попался понимающий и на мою культурную просьбу адекватно отреагировал… вот и всё…
  -  Ага… понимающий…  -  скептически хмыкнул Коля,  -  не… ну чё ты ему всё-таки сказал-то, а?..
     Ему никак не удавалось сосредоточиться на изучении меню – внимание постоянно соскальзывало на не относящуюся к пищевым аспектам тематику.
  -  Да плюнь ты уже на это, давай лучше пивка закажем, наконец…  -  с этими словами я встал и направился к барной стойке, за которой в белоснежной рубашке, с закатанными по локоть рукавами, возвышался коренастый бармен.
     Поскольку в баре, кроме нас, народу почему-то совсем не было, бармену ничего не оставалось как разглядывать из под густых черных бровей нашу, пока ещё трезвую, компанию. Впрочем, взгляд у него был не вызывающий, а скорее наоборот - открытый и дружелюбный.
  -  Three steins of beer, please,  -  просьбу свою я сформулировал, естественно, на английском и, спохватившись, что забыл уточнить марку, поспешно добавил,  -  «Heineken», if it wouldn’t be a problem…
  -  Да зачем вам три?.. Берите сразу больше,  -  ответил бармен на чистейшем русском языке, в котором не улавливалось даже намёка на акцент,  -  потом ведь всё равно за добавкой будете десять раз бегать.
     С трудом сохранив равновесие и возвратив на место слегка отвисшую нижнюю челюсть, я осторожно поинтересовался:
  -  Так ты, что… русский, что ли?..
  -  Да почему русский… Нет, Голландец. Просто я бывший боксёр и в своё время много тренировался у вас в Алма-Ате. Вот язык с тех пор и остался…
  -  Но Алма-Ата – это же не Россия.
  -  А какая разница?.. Говорили-то в те времена там все по-русски. Да-а-а…  -  мечтательно произнёс бармен,  -  хорошая у вас тогда была страна… очень хорошая.

     Экс-боксёр оказался ещё и провидцем, по совместительству. Заказывать пиво нам действительно пришлось бессчётное количество раз. Проклятая жажда никак не отступала… Должно быть, виной тому являлся более тёплый, по сравнению с исходным российским, климат.
     Ночь закончилась на удивление раньше, чем в баре закончилось пиво. Даже бесплатные орешки, предлагавшиеся на каждом из столиков в качестве закуски, и те после нас ещё оставались. С первыми лучами восходящего солнца в помещение начали проникать и первые посетители. В чём заключается их интерес – выяснилось немного позднее. Пока же они чинно рассаживались за столиками поближе к дверям и подальше от нашей, уже совсем счастливой и удовлетворённой жизнью, команды. Посетители ничего не заказывали, а лишь вполголоса друг с другом о чём-то переговариваясь. В баре явно назревало некое событие. Заинтригованные происходящим, мы решили пока не уходить, а заказать ещё по кружечке - не сидеть же в питейном заведении с пустыми руками!..
     Терпение, как известно, если и не всегда, то в большинстве случаев вознаграждается.
     Спустя минут двадцать интригующего ожидания ситуация прояснилась. Сдвинув в ряд несколько столиков и застелив получившуюся конструкцию скатертями, боксёристый бармен приступил к сервировке шведского стола. О том, что стол этот именно шведский, мы были любезно барменом проинформированы. Спортивное прошлое определённо шло ему на пользу – «поляна» была накрыта с олимпийской ловкостью и проворством. Представшая взору итоговая картина воодушевляла.
     Надобно заметить, что до сего момента сталкиваться с таким распространённым на Западе явлением как шведский стол, мне ни разу не доводилось. Все мои познания в этой области являлись чисто теоретическими. Но любая теория без практики мертва, что и подтвердилось экспериментально в то памятное амстердамское утро.
     Несмотря на переизбыток пива в каждом свободном закоулке наших организмов, перспектива сожрать за фиксированную цену неограниченное количество пищи оставить равнодушным русского человека никак не могла. Слишком уж всё это смахивало на обыкновенную халяву. Отношение же к таковой у истинного россиянина скорее сакральное, нежели примитивно-бытовое. Как, скажем, к общенациональной идее. С лёгким сердцем заплатив что-то около десяти гульденов с носа, мы дружно ринулись в «бой».

     Весь шведский стол был «приговорён» подчистую минут за десять. Добрая дюжина добропорядочных голландцев растерянно взирала на жалкие объедки того, что совсем недавно обещалось стать их полноценным, оплаченным завтраком. В глазах несчастных автохтонов практически стояли слёзы. Мир, как всегда, не отличался справедливостью.
     С чувством глубокого удовлетворения содеянным, наша троица вывалилась на улицу. В ближайших планах значились поиски таксофона: пора было начинать заниматься делом. Заодно хотелось, конечно, и полюбоваться раскрывающимся во всей дневной красе Амстердамом. Город этот при естественной, природной иллюминации показался мне даже прекрасней, чем накануне ночью. Впрочем, ночной-то мы воспринимали на трезвую голову, и этот нюанс недопустимо сбрасывать со счетов.
     Навстречу шли улыбающиеся прохожие: мужчины, женщины, маленькие дети – все они как-то чересчур нагружали свои лицевые мышцы, без каких-либо видимых предпосылок к веселью. Пытались ли они улыбаться над нами, или просто не осознавали всей трагичности земного бытия – нам было невдомёк. Однако всё это слегка напрягало. Вдобавок номер телефона, по которому надлежало вылавливать местных трудоустройщиков, не отвечал.
     Появилась и другая проблема. Собственно, относить возникшее неудобство к категории проблем я бы не стал. Скорее, оно явилось закономерным и неизбежным следствием полученного ранее удовольствия, ибо за каждым удовольствием неминуемо следует расплата. Называлось досадное обстоятельство «форсированный диурез». Ситуация, благодаря ему, складывалась презабавная. Для того чтобы избавиться от излишков переработанного организмом пива приходилось заходить в какой-нибудь подвернувшийся по пути бар: не посреди же улицы отправлять физиологические потребности. Но в любом баре опять-таки продавалось пиво, и не пропустить дополнительную кружечку почиталось бы просто грехом. Налицо был классический замкнутый, он же порочный, круг…
     По счастью, туалеты везде попадались бесплатные. Я уже стал подумывать, что тут это в порядке вещей, но для обобщений было рановато. Любые правила испокон веков славились именно своими исключениями.
     В очередном баре, в закутке между мужским и женским туалетами, сидела за небольшим столиком симпатичная девушка лет двадцати. Табличка перед ней на нескольких языках уведомляла, что на привычную халяву здесь можно было даже и не рассчитывать. Имеющиеся тут же цифры уточняли размер неминуемого материального ущерба. Правда, владельцы заведения не учли одного – ссать за деньги для меня было категорически неприемлемо, в силу сформировавшихся политических убеждений и врождённой нищеты.
     Можно было, конечно, попытаться поискать поблизости какое-нибудь другое кафе, с более человеколюбивой сортирной политикой… Если бы не серьёзные сомнения в том, что мы туда добежим. «Остаётся два варианта,  -  прикидывал я,  -  либо уговорить девушку, либо придётся отстирывать штаны». До сих пор в своей жизни мне приходилось уговаривать девушек на принципиально иные вещи, нежели бесплатное посещение отхожих мест. Однако последнее представлялось ничуть не менее интимным. С мыслями о том, что всё когда-то надо начинать в первый раз, я тяжело вздохнул и приступил.
     Концепция заключалась в следующем: сами мы не местные, судьбой и богом обиженные… поэтому нам так ссать хочется, что аж заплатить за это совершенно нечем!.. Взывал я к человеколюбию и милосердию девушки на английском. Что представлялось абсолютно логичным, так как с фламандским пока что у меня была явная напряжёнка. Как всегда, стесняясь убогости собственного английского языка, я боялся возможного недопонимания со стороны собеседника. Оказалось, боялся напрасно. Ответ девушки, с уклоном в лёгкий хохляцкий диалект, развеял все имевшиеся опасения:
  -  Ось так завжди!.. Як пыва налакаться, так гроши завжди е!.. А як за сортир платити, так вси видразу бидни и нещастни… Ладно, идить… що з вас визьмеш?!.

     Примерно с двадцатой попытки дозвониться, длинные гудки на другом конце провода наконец-то сменились на осмысленную человеческую речь. Самое время было возрадоваться. Или возликовать… Но эмоции належало беречь, и мы предпочли отметить сей повод скромнее: взяли ещё по кружечке. «Стрелу», выражаясь вульгарным постсоветским неологизмом, забили на ж/д вокзале, поближе к терпеливо дожидающемуся в камере хранения багажу. Сориентировавшись на местности, выдвинулись туда.
     Солнце палило уже совершенно невыносимо, когда добравшись до вокзала, мы с облегчением нырнули в его кондиционированную прохладу. Владимир – а звали вызвавшегося заниматься нашим трудоустройством человека именно так – ожидал нас за столиком одного из внутривокзальных кафе. Безошибочно опознав друг друга по описанным в телефонной беседе приметам, мы все вчетвером, как по команде, приветливо улыбнулись. Шире всех улыбался Владимир. Отложив изучаемую газету, он поднялся из-за стола нам навстречу.
     Немного превосходя в росте даже меня, Владимир выглядел лет на пятнадцать постарше и на порядок импозантней. Сказывались рафинированные условия жизни в лоне европейской цивилизации. Загорелое лицо с правильными, но незапоминающимися чертами оттенялось элегантным «ёжиком» седоватых волос. Идеальная выбритость, вместе с лёгким ароматом дорогого парфюма, дополняли имидж респектабельного бизнесмена в неофициальной обстановке. На последнюю намекал полуспортивный стиль одежды: бордовая рубашка-поло с «лакостовским» крокодильчиком, бежевая ветровка и классический синий «Levi’s», неплохо гармонировавший с тёмно-коричневыми мокасинами. Подчёркнуто высокопрезентабельный хабитус нашего предполагаемого «делового партнёра» каждой своей деталью безапелляционно заявлял о необходимости безграничного доверия к его обладателю. Коим мы немедленно и прониклись.
     Для закрепления эффекта Владимир заказал всем по бокальчику «Amstel». Сквозь пенную «призму» этого напитка остатки изначальной настороженности выглядели как-то блёкло и неубедительно. Наскоро реализовали процедуру знакомства.
  -  Смысл, ребята, в следующем…  -  перешёл непосредственно к делу Володя.  –  Трудоустроить прямо сейчас я вас не смогу.
     Не давая удивлению как следует окрепнуть и возобладать над нашей природной доверчивостью, он поспешил продолжить:
  -  Иммиграционные законы тут недавно полностью изменились, ну вы понимаете… Сейчас всё стало гораздо сложнее: без легального статуса никак.
  -  Ну и где же мы этот статус возьмём?..  –  напрямик спросил Николай,  -  с нашими-то туристическими визами…
  -  Тут всё уже продумано. Система, как говориться, отлажена до мелочей… Вы же у меня далеко не первые!..
     В полтора глотка осушив остатки Амстела в бокале, русский амстердамец промокнул рот бумажной салфеткой и приступил к детальному изложению своего плана:
     Мы отдаём ему всю оговоренную ранее плату за трудоустройство. Но сейчас. Он нас за это трудоустраивает. Но потом. В промежутке между этими двумя событиями мы должны поехать в Бельгию и по-быстренькому получить там политическое убежище. Чтобы процесс прошёл как по маслу, в Антверпене нами занимается компаньон Владимира – некто Равиль. С него – душещипательные истории для каждого, плюс жильё на период детального изучения оных.
     Оплачиваются услуги Равиля, разумеется, отдельно. Предоплата, в чём я даже не сомневался, также планируется стопроцентная. Зато гарантия результата, судя по клятвенным заверениям автора проекта, как минимум процентов сто пятьдесят. Или даже сто пятьдесят с половиной…
     Подкатись ко мне с подобным предложением кто-нибудь в России, думаю не нужно объяснять, в каком направлении я бы его послал. Но то в России… Здесь же хотелось людям не просто доверять. Хотелось возлюбить ближнего своего, аки было то заповедовано в соответствующей религиозной литературе. Таково, к сожалению, тлетворное влияние Запада на неокрепшие, вопреки приличному возрасту, русские умы.
     Возлюблять в итоге мы никого, конечно, не стали: как-то всё оно выглядело бы слегка противоестественно. Что не помешало нам деньги всё-таки заплатить. Боюсь, за давностью лет, соврать, но получалось что-то около четырёх зелёных сотен с носа. Если не больше… Труд свой Владимир оценивал отнюдь не по российским тарифам.
     Не переставая расписывать в красках все обусловленные дальнейшим сотрудничеством прелести, он проводил нас к билетным кассам и даже собственноручно приобрёл три билета до Антверпена. Не стоит, однако, воображать, что из тех денег, которые мы ему заплатили - транспортные расходы шли отдельной статьёй.

     Не успев как следует познакомиться с Амстердамом, мы уже покидали его. Покидали вынужденно и с надеждой вернуться. Город каналов и непреходящего удовольствия обещал нас обязательно дождаться. По крайней мере так мне тогда казалось… что обещал. Ну или не казалось, а верилось: до глюков ведь мы, к счастью или к сожалению, так и не допились… Следующим номером увлекательной эмиграционной программы значилось не что-нибудь там абы какое, а сама ювелирная столица мира – легендарный Антверпен.

8.

     Равиль представлял из себя невысокого худощавого татарина, возрастом около двадцати с небольшим. Не по годам серьёзного и необычайно подвижного. Наши временные апартаменты – компактную студию на четвёртом этаже скромноэтажного дома, в двух шагах от вокзала. Сквозь полностью стеклянную наружную стену можно было даже разглядеть одну из вокзальных башенок. Через эту же стену – или, скорее, окно – вполне реальным казалось свалиться вниз, на мостовую. На головы ни в чём не повинным прохожим. Особенно реально это было осуществить, будучи в нетрезвом состоянии. Поэтому посовещавшись, решили объявить пьянству бой. Взяли только по символической бутылочке настоящего «Guinness»: где ещё к такой вкуснятине приобщишься?..
     Лифт в доме удивлял дважды. Во-первых, самим фактом своего присутствия в не слишком высотном здании. Во-вторых, дверями, из которых в наличии были только наружные. Открывались и закрывались они вручную. Непосредственно в лифтовой кабине на дверях вообще сэкономили, что по моим прикидкам на безопасность всё-таки могло повлиять. Рано или поздно…
     Прихожая в доставшихся нам «хоромах» совмещалась с кухней. Спорное решение, если только не оголодать до такой степени, чтобы с порога хвататься за приготовление пищи. Мы пока не оглодали. Но это пока. Судя по тому, с какой скоростью таяли финансы, паперть виднелась не за горами. Правда, Равиль недвусмысленно намекнул, что кроме банальной паперти, существует и другой вариант. В соседнем строении, нескромно захватив частью своих выносных столиков кусок тротуара, размещалось кафе. Название я, конечно, не запомнил, но что-то такое, по-моему, начинающееся на букву «Р»… А может и не «Р»… В любом разе, у читающих эти строки любителей приключений за давностью лет вряд ли появиться возможность пройти по нашим стопам. Мир, к сожалению, меняется слишком быстро.
     Ну, так вот… Кафе как кафе: с виду ничем особым среди себе подобных оно не выделялось. Однако, по словам Равиля, специфика данного заведения отнюдь не ограничивалась простым потреблением пищи, вкупе с замаскированным под культурное времяпрепровождение пьянством. Там всё обстояло немного сложнее. Кафе использовалось дамами, начиная от бальзаковского и кончая предкладбищенским возрастом, для приобретения во временное пользование молоденьких мальчиков. Платили, по информации того же Равиля, довольно неплохо. Не то чтобы он напрямую рекламировал нам это заведение – всё было рассказано как бы вскользь – тем не менее задуматься заставляло...
     Собрав с нас по сто пятьдесят баксов и детализированный биографический анамнез, Равиль пообещал в рекордно сжатые сроки подготовить «легенды». Всё было «по-взрослому» - прямо как у настоящих шпионов!..
     На глаза ему попался мой распечатанный блок сигарет «Ява золотая Light», известных в народе также под маркой «Ява синяя».
  -  Слушай,  -  обратился Равиль ко мне с просьбой,  -  я сам не курю… но у меня друган тут есть курящий; охота ему подарок сделать – продай пару пачек, а?.. Я их у тебя по здешней цене «Marlboro» возьму.
     Курево, надо ещё раз заметить, в Европе дешевизной никогда не отличалось.
  -  На… забирай так…  -  кинул я на кровать, около которой стоял Равиль, две пачки «Явы».
     Принимая в расчёт всё уплаченное ихней компании, стоимость каких-то несчастных сигарет казалась даже не каплей в море, а так… - молекулой воды, из которых пресловутая капля состоит.

     Через три дня, когда мы уже вовсю изучали свои основательно подкорректированные биографии, к нам подселили четвёртого жильца. Слава был самым старшим из нас и самым продвинутым в эмиграционных вопросах. За свои тридцать девять лет он уже успел поработать и в Израиле, и в Португалии, и в Чехии, и ещё черт-те знает где. Учитывая, что с его украинским паспортом обустраивать подобные вояжи было даже сложнее, чем с нашими российскими, человек не мог не вызывать к себе оправданного уважения. Дружба у нас организовалась моментально. Скрепили её уже проверенным на практике, а потому внушающем безусловное доверие, пивом «Guinness». Но аккуратно, без фанатизма…
     Следующим утром отличился Гоша:
  -  Ребята, я же тут вспомнил, что в Антверпене где-то есть знаменитый «Писающий мальчик»!  -  исторг наш товарищ из себя неожиданную мысль,  -  давайте его найдём!
  -  Насколько я припоминаю, «мальчик» не в Антверпене, а в Брюсселе,  -  охладил его культурный порыв Слава.
     Не являясь экспертом в области достопримечательностей, я почему-то тоже склонялся в пользу Брюсселя. Где-то, что-то и когда-то я, кажется, смотрел на эту тему по TV.
  -  Да нет же!..  –  не унимался Гоша,  -  я точно знаю, что он в Антверпене! Сто процентов!..
     Его убеждённость в собственной правоте способна была поколебать чьё угодно мировоззрение, и мы в итоге сдались. Экспедицию по поиску «Писающего мальчика» порешили в долгий ящик не откладывать. Сразу после завтрака – традиционная заварная лапша с рыбными консервами и чаем – отправились в путь.
     Звание ювелирной столицы мира этот город оправдывал однозначно. Ювелирные лавки всех сортов и размеров занимали тут, наверное, более девяноста процентов всех торговых площадей. Гигантские стеклянные витрины не просто нескромно, а проститутски навязчиво демонстрировали прохожим немыслимое разнообразие в общем-то совершенно бесполезных побрякушек. Мой взгляд равнодушно скользил по стройным рядам инкрустированных камнями католических крестов, в одной из витрин, пока не уткнулся вдруг в нечто, выбивающееся из общего ассоциативного ряда. Среди традиционных христианских символов затесался амулет самой распространённой общемировой религии – долларопоклонничества. Массивная золотая «S», с двумя вертикальными палками, поблёскивала платиновыми вставками с едва ли ненастоящими бриллиантами. «Вот он, единственный Бог,  -  подумал я,  -  доступный людскому пониманию и вполне способный осуществить даже самые дерзкие мечты». Но вслух ничего не сказал – страх перед будущим законом о защите религиозных чувств верующих уже тогда, должно быть, незримо подавлял во мне любые проявления свободомыслия.
     Любопытства ради заглянули в секс-шоп. Что характерно, в родном городке меня в подобные заведения ни разу не заносило. Хотя и функционировали таковые у нас уже довольно давно: с началом Перестройки Россия бросилась перенимать всё самое негативное, что только можно было скопировать на Западе. При этом напрочь игнорируя любой их позитив. Как и ожидалось, ничего нового для себя в столь специфичной торговой точке мы не обнаружили. Никто, оказывается, так и не изобрёл каких-нибудь доселе неведомых способов трахаться или революционных методик извращения простейших биологических инстинктов. Слегка разочарованные, мы двинулись дальше.
     Улицы сменяли друг друга, перетекая в переулки, расширяясь скверами и площадями. Час за часом мы скрупулёзно исследовали весь Антверпен. «Мальчик» как в воду канул. Разочарованный Гоша своей ошибки, однако, признавать ни за что не хотел. Принимая во внимание увлекательность прогулки в целом, упрекать его никто не собирался.
     Если секс-шопом русских на тот момент уже было не удивить, то вот попавшийся на пути салон сотовой связи стал настоящим откровением. Как стеклянные бусы для американских аборигенов времён Колумба. Мы-то со Славой с подобными диковинками сталкивались в наших предыдущих поездках, а вот Гоша с Николаем возбудились чрезвычайно. Куда там было какому-то секс-шопу тягаться с обыкновенным магазином сотовых телефонов по эффективности воздействия на российскую эндокринную систему.
     Коля тут же, прямо с разбега, купил себе телефон. Дешёвый, маленький и неказистый, но зато – СОТОВЫЙ! Возможность почувствовать себя крутым бандюком превосходила любые доводы в пользу нецелесообразности покупки как минимум стократно… А может и двухсот… Как тут реально подсчитаешь?
     Всякий дурной пример контагиозен. Аксиома эта не нова. Тем не менее обычному рядовому обывателю противопоставить ей бывает совершенно нечего. Ибо слаб человек и предсказуем в желаниях своих… Переглянувшись, мы с Гошей также хапнули себе по трубке. Он обзавёлся Сименсом А35, мой же выбор остановился на монументальном «кирпичике» «Нокиа». Солидного черного цвета, аппарат имел штырёк внешней антенны, которым можно было, при желании, поковыряться, например, в ухе или в носу. Да мало ли полезных применений найдётся мобильному телефону, если подходить к вопросу творчески и с энтузиазмом.
     Покупка обошлось мне почти в девяносто американских долларов. В пересчёте, понятно, на бельгийские фунты. Из них больше семидесяти баксов – предоплаченное время разговоров. Телефон шёл вместе с симкой «Orange», но, по заверению продавцов, был не залоченный и подходил для использования у любого оператора. Документов, удостоверяющих личность, без которых в России не удастся даже пёрднуть, не то что приобрести сим-карту, с нас не потребовали. Отличия между тоталитарным полицейским государством и цивилизованным свободным миром проявлялись даже в таких вот, вроде бы несущественных, мелочах.
     Приобретения требовалось обмыть. Чтобы лучше звонилось. Слава был единственным, кому удалось удержаться от соблазна незапланированной покупки, но именно он и настоял на необходимости банкета по данному поводу. Проблема выбора стояла тут не так остро, как в ситуации с телефонами, и выручил нас всё тот же полюбившийся «Guinness».

     Не успели раскупорить по четвёртой бутылке, как я уже набирал номер своего земляка в Калдаше-да-Раинья (на первых трёх я разбирался с инструкцией к новой игрушке). Звонить маме, несмотря на смехотворное количество выпитого, было чревато. Алкоголь она чувствовала даже на расстоянии от Бельгии до Урала, а огорчать никого не хотелось.
  -  Лёня привет!.. Чего нового?  –  говорить первый раз в жизни по сотовому телефону было непривычно, и от того особенно волнительно.
  -  Да всё по старому… работаем потихоньку,  -  голос товарища в трубке звучал отчётливо и завораживающе объёмно. Как будто и не было расстояния в тысячи километров, сквозь которое каким-то непостижимым образом умудрялись пробиваться невидимые радиоволны.      
     Последний раз мы с Леонидом общались, когда я звонил с домашнего телефона отчитаться о переданной им для своей жены сотке баксов. Деньги я благополучно доставил.   
  -  А я тут снова к тебе поближе подбираюсь…
  -  Это как?
  -  Да я в Бельгии. Можно сказать: в двух шагах.
  -  Ну нормально тебя занесло… А у нас тут трое новых парней из нашего города приехали. Один, кстати, тоже в мединституте когда-то учился… Так что щас совсем нескучно. Олег твой подался в Обидуш работать; чё-то в Калдаше у него с работой не срослось. Но это здесь, если помнишь, совсем рядом. Правда, он весь в трудах – видимся редко…
  -  А я вот решил теперь в Бенилюксе счастья попытать. Авось да чё-нибудь обломиться.
  -  Ну, давай… Удачи! Звони, как чё сло;жится…
  -  Сам звони – номер теперь знаешь.
     Кнопка отбоя, служившая на этой модели «Нокиа» по совместительству и кнопкой вызова, повторно подверглась воздействию большого пальца. Мой дебютный мобильный звонок торжественно завершился.   

9.

     В Брюссель мы прибыли вчетвером. Моросивший ночью в Антверпене пессимистический дождь в бельгийской столице сменился бодрящим лёгкой прохладой безоблачным рассветом. Вокзал «Брюссель-Норд» встречал в этот ранний час обескураживающей пустотой. Ну а чего мы ещё хотели? – не на хлеб же с солью было рассчитывать…
     Свежекупленные телефоны, вместе с документами, отправились в автоматическую камеру хранения. В целях экономии - одну на всех. Документы изначально планировалось определить в банковскую ячейку ещё в Антверпене. Однако возникли опасения по двум пунктам: 1. Предоставят ли ячейку субъектам без гражданства и вида на жительство? 2. Не сыграет ли это в минус нашим «легендам», согласно которых все мы прибыли в Брюссель прямиком из России? В итоге большинством голосов банк не прошёл.
     Сдаваться, на сей раз, я собирался по профсоюзному билету. Памятуя о прошлом опыте, я его-таки сумел отыскать, потратив на «переворачивание» квартиры полдня. Брал на всякий случай, так как цель-то путешествия была уже совсем другая, а оказалось – как в воду глядел.
     Комиссариат, в котором предстояло сдаваться, нашли быстро. Трудно было промахнуться мимо огромного, занимающего целый квартал, здания. Толпа, осаждавшая его, несмотря на неблизкий час открытия была уже таких размеров, что Ленин, со своим мавзолеем, мог бы, что называется, нервно покурить в сторонке… Если бы, конечно, Вождь мирового пролетариата не презирал сей бесполезной привычки даже при жизни.
      Вкратце поразмыслив, пристроились в то, что было нами навскидку интерпретировано как окончание очереди. Или, если хотите, одной из бесчисленных очередей.
     Полностью разделяю всеобщее неприятие двух таких утомительных необходимостей, как ждать и догонять. Особенно когда предполагаемые результаты ожидания сродни рисункам вилами по воде. Неопределённость всегда привносит в любое дело элемент нервозности.
     Два негра, стоявшие прямо перед нами, вежливо попросили закурить. На английском. Сигарет было жалко, но из чувства интернациональной солидарности дали. Сами за это время выкурили уже штук по десять. Через час с небольшим сразу несколько дверей Комиссариата открылись, и толпа начала потихонечку всасываться внутрь.

     Охранники в дверях пропускали людей в огромный – не меньше футбольного поля – зал, заставленный рядами скрепленных в секции пластмассовых кресел. В дальнем от входа конце – разрисованные на всех языках мира туалеты. До этого я почему-то всегда считал «туалетную» живопись исключительно русской прерогативой.
     В туалетах, по счастью, разрешалось курить. Несмотря на поддержку никотина, меня лично разбирал серьёзный мандраж. Николай со Славой тоже выглядели как-то не очень… Гоша, что никого уже не удивляло, держался бодрее всех:
  -  Не… Ну у меня-то легенда, по-моему, самая правдоподобная!.. Без проблем должна прокатить.
  -  Ты, главное, лишнего там ничего не придумывай,  -  счёл нужным ещё раз предупредить его Слава,  -  а то, как ты помнишь, Равиль говорил: ничем хорошим это обычно не заканчивается.
  -  Говорил, говорил…  -  огрызнулся Георгий,  -  мало ли, что он там говорил… Я сам знаю, чё мне рассказывать. Наоборот – надо чего-нибудь своего добавить… деталей каких-нибудь. Тогда будет достоверней!..
  -  Ну-ну… достоверней…  -  не смог я удержаться в русле толерантности и обуздать проявления скептицизма.
     Время, как это обычно и бывает в подобных случаях, не шло, а издевательски тянулось.
     По всему залу, с невообразимым гвалтом и топотом, носилась стайка ребятишек какой-то «южной» национальности. Мир был для них простым и понятным. Для меня же он, к несчастью, таковым не являлся даже в их возрасте. Я вздохнул, оторвал задницу от скамейки и отправился сдавать отпечатки пальцев: подошла моя очередь.
     Морально подготовившись к длительному отмыванию конечностей, я был совершенно ошеломлён продвинутостью здешних технологий. А ещё говорят, будто Германия – локомотив технического прогресса. Если в Брауншвейге ладони мне изгваздали некоей отвратительной субстанцией, здесь их достаточно было по очереди поднести к окошечку специального сканера.
     После отпечатков – запечатление внешности для официальных документов, в профиль и анфас. Процедура свершилась в соседнем со сканером помещении – не потребовалось даже выходить обратно в основной зал. На руки мне выдали пачку каких-то бумаг; на одной из них уже была распечатана моя фотография, которая мне, к слову сказать, совершенно не понравилась.
     Возможно, вина лежала на фотографе или аппаратуре, а возможно, и собственная рожа подвела – горевать по такой ерунде в любом случае было некогда. Подошедшая откуда-то тётенька, с бейджиком на белоснежной блузке, по-английски объявила, что прямо сейчас, безотлагательно, я удостоюсь «первого интервью». Во рту внезапно пересохло, рубашка прилипла к мгновенно взмокшей спине, и я обречённо поплёлся за сотрудницей комиссариата на ватных ногах.

     Поднялись на второй этаж. Затем небольшой «марш-бросок» по коридору, лестничная клетка, и ещё два этажа вверх. Снова коридор. На сей раз идти по нему далеко не пришлось. Что характерно: закоулки, по которым меня вели, были относительно пустынны. Несмотря на вавилонское столпотворение внизу. Проанализировать происходящее времени не хватало. Сопровождающая тётенька распахнула одну из дверей, целый ряд которых тянулся по всей длине коридора, и жестом пригласила меня войти.
     Комната за дверью оказалась самой обычной. Площадью метров двадцать, от силы. Прямоугольной формы. Сквозь полуприкрытые горизонтальные жалюзи на окнах внутрь пенетрировал яркий солнечный свет. В его жизнерадостных лучах кружились пылинки, оседая, помимо всего прочего, на загромождённых бумагами поверхностях двух письменных столов. 
     Оба стола задействовались в трудовом процессе. За тем, что находился ближе к стене, восседала женщина постарше. За приставленным к нему торцом – помоложе. «Скорее всего – моя ровесница… если не младше»,  -  прикинул я, скользнув взглядом в первую очередь, естественно, по ней. Именно она со мной и заговорила. На русском:
  -  Проходите, присаживайтесь.
     Какой-либо акцент отсутствовал. Дружелюбный жест раскрытой, чуть развёрнутой вверх ладони указывал на пустующий стул прямо напротив.   
  -  Здравствуйте,  -  поприветствовал я присутствующих, отодвинул стул и скромно уселся на его краешке.
     Попутно обрадовавшись, что не придётся упражняться в английском. При прочих равных условиях ездить кому-либо по ушам гораздо проще на своём родном языке. Даже если и презираешь себя за то, что этот язык у тебя родной.
  -  Я буду вам переводить,  -  продолжила более молодая.
     Мои бумаги она предала другой женщине.
  -  Я догадался…
  -  Изложите, пожалуйста, всё, что вы считаете нужным сообщить в рамках своего иммиграционного дела.
     Сформировав на лице запредельно правдивое выражение, я вытер вспотевшую шею носовым платком и принялся излагать. Сюжет, сочинённый для меня Равилем, благодаря своей примитивности как раз таки и мог располагать некоторыми шансами на успех. При максимально удачном стечении обстоятельств, конечно. 
     Если обойтись без излишних деталей, то фабула его сводилась к следующему:
     Работал у себя на родине я как-бы по специальности. То есть врачом. Так как диплом таскался со мною по всем заграницам, документальная подтверждаемость преамбулы должна была автоматически внушить доверие и ко всему остальному. Чистой воды психология… Ну так вот, работал я себе якобы и работал. За одну, понятное дело, идею – вряд ли на Западе для кого-нибудь являлась секретом безвозмездность труда российских врачей.
     Но ведь может же человек, в конце концов, работать и за просто так: на благо и процветание любимой олигархической державы. Кому вообще до этого какое дело?..
     И оказалось, вроде как, до этого дело только абсолютно слепому и непредсказуемому случаю.
     Случай, сообразно легенде, имел вид двух травмированных чеченцев. Обратившихся в мою больницу за медицинской помощью без каких-либо страховых полисов и прочей кипы обязательных документов. Будучи предан клятве Гиппократа сильнее, чем должностным инструкциям и наставлениям руководства, помощь я страждущим типа оказал. За что и был теперь преследуем и гоним не только российским здравоохранением, но и куда более серьёзными организациями.
     Согласен, история выглядела притянутой за уши, но на волне всеобщей чеченской истерии вполне могла прокатить. Кремлядь по уши увязла в развороченном ими осином гнезде, именующимся Чечнёй. В погоне за сверхдешёвой чеченской нефтью тысячами укладывались в землю восемнадцатилетние пацаны. Пускались в распыл жилые дома, с мирно спящими в них согражданами (в наивных попытках объявить это делом рук мифических террористов). Вся российская милиция, вместо наведения порядка в собственных городах, захлёбывающихся безнаказанным криминалом, дружно воевала на кавказских просторах. Милиционеров понять было можно – поскакав по горам несколько месяцев и заколбасив энное количество чечнюков, реально было обеспечить собственную семью едва ли не на всю оставшуюся жизнь. Власть не скупилась на оплату подобной работы. Ожидавшиеся нефтяные потоки обещались смыть любые возможные издержки. Так же как и любую кровь.
     Однако мне всё вышеперечисленное могло сыграть на руку. В данной конкретной ситуации. И должно было сыграть. Готовься мы к подобному повороту событий заранее, наверняка можно было бы придумать что-нибудь позаковыристее. А не платить сумасшедшие деньги какому-то Равилю непонятно за что. Но некомпетентность истории в сослагательных наклонениях общеизвестна. Использовать оставалось то, что есть под рукой.
     Переводчица периодически разговаривала с женщиной в возрасте по-французски. Ввиду отсутствия даже начальных познаний в этом языке, понять смысл их беседы не представлялось возможным.
     Рассказав свою немудрящую историю, я откровенно скучал. Изначальный страх сменился меланхолией и безразличием. С лёгкой примесью неудовлетворённости. Должно быть оттого, что врать я никогда не умел, да и вообще с детства испытывал невыразимое отвращение к этому занятию. По сей причине, наверное, так и не сумел найти своего места в современной России: стране-мутанте, взращённой на лжи и лицемерии, погубивших своими всепроникающими метастазами Советский Союз.
  -  Ваше обращение будет рассматриваться нами в течение определённого времени,  -  сообщила мне переводчица.  -  Обычно это занимает не более двух недель. На этот период вам предлагается проживание в лагере для беженцев. Автобус туда отходит от здания комиссариата через четыре часа. Если по какой-то причине вы на него опоздаете, в ваших бумагах содержится подробное описание того, как туда добраться самостоятельно, на поезде.
     С этими словами она вручила мне серьёзно растолстевшую, по сравнению со своим первоначальным объёмом, кипу «макулатуры» и напоследок ободряюще улыбнулась. Слегка воодушевившись этой её улыбкой, я подхватил документы, вежливо попрощался и вышел за дверь.

     Спустился вниз, в «зал ожидания», отыскал там «своих». Правда, уже не всех.
  -  Гоша доигрался,  -  сообщил мне новость Николай,  -  наверняка ведь какую-нибудь отсебятину понёс… вот тебе и результат.
  -  А что произошло?
  -  Да что, что… В «закрытый» лагерь его отправили. А оттуда уже только на «депорт»… Без вариантов.
  -  А ты-то откуда всё знаешь?
  -  Да он успел мне крикнуть, когда его под конвоем на выход вели… Славка-то ещё тоже на «интервью» был. Я один тут отирался…
  -  Говорил ведь мудаку…  -  прокомментировал печальное известие Слава,  -  сам помнишь, что говорил…
  -  Помнить-то я помню… Ну и чем мы ему реально теперь можем помочь?
  -  Да ничем… Чем ты ему поможешь?.. Это ж не Украина. И не ваша Россия. Тут никого не подкупить и ни с кем не договориться.

     Память безвременно покинувшего нас Гоши, не сговариваясь, почтили минутой молчания. А может и двумя, так как молчали мы достаточно долго. Пока кто-то из нашей подсократившейся компании не положил этому конец, высказав предложение переместиться из переполненного зала на улицу.
     Перекурив, отправились на вокзал. Извлекать из камеры хранения вещи и документы. Перестраховочные мероприятия опять оказались излишними – обыскивать людей в Европе явно не любили. В разговоре с товарищами выяснилось: Слава и Николай прошли «первое интервью» в целом успешно - примерно с теми же результатами, что и я. То есть без однозначного одобрения, но и без категорического отказа.
     Огорчало то, что распределили нас всех по разным местам. Другого, правда, трудно было и ожидать. Мы ведь нигде своё знакомство не афишировали. Согласно полученной из сопроводительных документов информации, меня отсылали в какую-то непонятную «дыру», под названием Хастьере. Коля со Славой оставались в Брюсселе. Но не в одном и том же лагере, а в разных. Видимо лагерей для беженцев тут водилось как грязи.
     Уже на вокзале я вдруг решил свой телефон и документы пока не забирать: что если будут обыскивать в само;м лагере?.. Застарелая паранойя – это вам не шутки. В результате в камере хранения осталось лежать только моё и гошино барахло. У последнего, конечно, шансы дождаться хозяина были практически нулевые… но чем чёрт не шутит?.. Пути этого товарища, в отличие от господних, действительно неисповедимы.
     С вокзала отправились куда-нибудь перекусить. Набрели на «Макдональдс». Как и в случае с сотовым телефоном, это был мой первый опыт приобщения. На сей раз - к легенде буржуазного общепита. Не сказать, чтобы совсем уж противно, но всем почему-то не понравилось…
    
  -  Ну, чё… Будем прощаться,  -  резюмировал Коля, когда мы вернулись от «Макдональдса» к зданию Комиссариата,  -  надеюсь, что не навсегда.
  -  Кто его знает,  -  ответил я,  -  в будущее не заглянешь. Оно детерминируется настоящим, а не существует отдельно от него… Чего, кстати, никак не могут взять в толк тупоголовые клиенты всяких там гадалок, экстрасенсов, астрологов и прочих, непонятно почему не преследуемых законом, мошенников.
  -  Ну… опять тебя куда-то понесло философствовать,  -  попытался повернуть беседу в более позитивное русло Слава,  -  надо смотреть на жизнь проще… Хочется же иногда просто верить, что всё в нашем будущем уже самым наилучшим образом предопределено!..
  -  Может ты и прав…  -  счёл я благоразумным согласиться.  -  Чего только в жизни не случается… Иногда не знаешь, что и подумать. Вот, например, «бомбил» я как-то вечерком на казённой машине. Останавливает, значит, мужик. Слегка подшофе, но одет хорошо… интеллигентный… Ну, посадил его. Поехали. Разговорились… Оказалось, мой, можно сказать, коллега – врач. Правда, военный. Всю жизнь проработал на военном флоте, но заканчивал когда-то нашу же местную Медакадемию. Тогда ещё, правда, Мединститут… Ну и вот. А у мужика этого сын… И сын этот всю жизнь, как и я, кстати, мечтал съебаться за границу. Съебался. В самом начале Перестройки. Когда только границы открыли, и легализоваться тут было – как два пальца об асфальт… Ну, он и легализовался в Испании. Всё, значит, у чувака уже было ро;вно: квартира, работа… Живи, одним словом, и умирать не надо. И решили они с другом отпуск провести в Африке. Какого их туда хрена из Испании-то потянуло?.. – легализовался в Европе, так и отдыхай тут! Чё здесь, спрашивается, мест мало что ли для отдыха?! Никому, в общем, мотивация их поступков до сих пор неведома… И попёрлись они, значит, в этой самой Африке в какой-то там местный парк развлечений. Ну, бля, до сих пор не могу понять: чё они там забыли?.. Но чё-то забыли, видимо… И вот, в тот самый момент, когда они в этот парк припёрлись – не раньше, не позже – там падает колесо обозрения. Прямо на этого пацана. 
     Короче, мужик рассказывал, что вгрохал немереную кучу денег, чтобы тело на родину перевезти. Все свои сбережения на это потратил. И теперь у него чуть ли не самый красивый памятник на местном кладбище. А на памятнике надпись «Сердце Испании всегда с тобой!» Такие вот бывают пироги, однако…
     История моя аудиторию впечатлила. Слава с Николаем удручённо молчали, осмысливая услышанное.
  -  Ладно…  -  попрощался я с товарищами,  -  живы будем – созвонимся!..
     И потопал к предполагаемому месту отправки автобуса.

10.

     Вокруг простиралась Природа. Именно Природа, а не какая-нибудь там природа. То есть нечто абсолютно не похожее на уныло-засранный пейзаж, всплывающий в замороченной памяти большинства моих соотечественников при упоминании этого слова. Разницу можно было бы постараться описать. Но смысл?.. Гораздо проще вам как-нибудь самому прокатиться по маршруту Брюссель – Намюр – Динант – Хастьере. Если, конечно, к тому времени, когда вы-таки туда соберётесь, русским совсем не перестанут выдавать даже обычные шенгенские визы. К чему, собственно говоря, всё потихонечку и идёт.
     В «Мерседесовском» микроавтобусе, кроме меня, ехало ещё штук пять или шесть негров. Все они находились в своём обычном приподнятом настроении и разговаривали между собой по-французски. Разговаривали громко. Я, по понятным причинам, присоединиться к беседе не мог. Это напрягало. Если бы не Природа, простиравшаяся вокруг, было бы совсем скучно. А так, в принципе, ничего… терпимо.

     Остановились. Справа возвышалась высокая – в пару человеческих ростов – каменная стена, укреплявшая собою земляной склон, слева – практически настоящий за;мок, словно сошедший со страниц романов о средневековье. Этажа на четыре. Вокруг микроавтобуса с любопытствующим видом бродили какие-то личности, слишком уж подозрительной национальности. Подозрение вскоре оправдалось. Так и есть – чеченцы. Должно быть, в Комиссариате, основываясь на моей легенде, посчитали меня их горячим поклонником. Ну и удостоили чести попасть именно в этот лагерь. Помянув недобрым словом, а по правде говоря - даже и не одним, долбанного Равиля, я отправился на «ресепшн».

     Процедура оформления заняла минут двадцать и включила в себя ещё один фотопортрет, выдачу постельного белья и туалетных принадлежностей. В умеренно просторной комнате, выделенной мне для проживания, помещалось пять двухъярусных кроватей, один умывальник и несколько металлических шкафов. Второй этаж не оставлял акрофобии никаких шансов.
     Вездесущая растительность, умудрившаяся произрасти прямо на каменном выступе под окнами, застенчиво скреблась о стекло приоткрытой оконной рамы. Замо;к на дверях отсутствовал. Последнее серьёзно попахивало так и не построенным в России коммунизмом. И не случайно: некая разновидность коммунизма в Бельгии действительно практиковалась.
     Более того, существующий здесь общественно-политический строй оставлял далеко позади «классический» коммунизм, в его традиционном советском понимании. Он его по всем статьям превосходил. Основной коммунистический принцип, как известно, гласит: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Звучит неплохо. Но треклятые капиталисты даже эту формулу умудрились улучшить. Заменив «способности» на «желания». На практике же, как мне предстояло постепенно узнать, выглядело всё приблизительно следующим образом:
     Восемьдесят, или около того, процентов населения Бельгии никогда не раба;тывали. Ни единого дня в своей жизни. Сразу со школьной скамьи они уходят на так называемый СиПиЭс. Это не то чтобы даже пособие по безработице. Скорее – возложение ответственности на социум в целом за каждого конкретного индивидуума в отдельности. Я бы назвал это верхом социальной справедливости. Судите сами. Человек априори невиновен в том, что был произведён на свет. Ну не его это косяк, по-любому! Так какое, спрашивается, право имеет любое общество заставлять человека из кожи вон лезть, чтобы обеспечить ресурсами личное существование?! Однозначно, никакого! И цивилизованные государства это давным-давно себе уяснили. Безо всяких там революций и прочих, никому не нужных, социальных потрясений. Человек в нормальной стране имеет право не работать не потому, что он свою работу потерял. Или изначально не может таковую найти. А просто потому, что он работать не хочет. Вот просто не хочет, и всё тут! Ну нету у него такого желания. А потребности при этом никуда не деваются. И вот для удовлетворения-то этих самых потребностей и существует вышеупомянутый СиПиЭс. 1400 американских долларов, в пересчёте на бельгийские франки. Плюс оплачиваемая государством квартира и еженедельный продуктовый паёк. А вы как думали? Эти 1400 баксов ему только на развлечения - типа там пивка попить… или ещё чего-нибудь покрепче…
     Вы спросите: каким же тогда образом, при подобном раскладе, экономика страны вообще существует? И даже не просто существует, а вполне себе здравствует? Ответ на самом деле до примитивности прост, ибо лежит себе на поверхности базовых принципов человеческой психологии.
     Когда над любым из нас не нависает ежесекундно «дамоклов меч» необходимости выживания, совершенно естественным будет стремиться найти себе максимально адекватное применение. Проще говоря – занятие по душе. А заниматься любимым делом, причём не из-под палки, не по причине орущих дома голодных детей, - это, я вам доложу, дорогого стоит! Двадцать процентов населения занимающиеся тем, чем они действительно хотят по жизни заниматься, работают с таким КПД, что прокормить они способны не только себя и оставшиеся восемьдесят процентов, до кучи. Но ещё и на иммигрантов остаётся. Каждый свободный человек произведёт в десятки раз больше продукции, нежели обречённый вкалывать ради выживания раб. Вот такая вот простейшая арифметика, на постижение которой у меня ещё оставалось впереди достаточно времени, в течение которого иммиграционные чиновники собирались рассматривать моё дело.

  -  Какую кровать можно оккупировать?  –  вопрос мой адресовывался двум диаметрально противоположного вида парням.
     Один, лет сорока с лишним, сидел на нижнем ярусе кровати, справа от входа; другой, лет на двадцать моложе, чистил зубы над раковиной. Особого интереса моё появление ни у того ни у другого не вызвало. Тот, что у раковины, молча продолжал заниматься своим делом, второй, соответственно, бездельем. Вопрос пришлось повторить.
  -  Да здесь почти все кровати свободны… не сезон,  -  отозвался, наконец, молодой, выплюнув предварительно зубную пасту.
  -  А поконкретней?
  -  Слева от тебя вся кровать свободна – и вверху, и внизу.
  -  Годится…
     Определившись с «лежбищем», я приступил к распаковке вещей.
  -  Меня Подре;зас зовут. Подре;зас Аурю;мас. Его вон – Слава.
     Представившись, парень показал кивком головы на сидящего товарища. Упомя;нутый Слава также сделал движение, чем-то отдалённо напоминающее кивок. Однако сохранил при этом гробовое молчание. Только тут я обратил внимание на то, что второй мой «сокамерник» попросту самозабвенно, мироотрицающе пьян. А потому, естественно, не контактен. «Везёт мне чего-то нынче на Слав»,  -  мелькнула отстранённая мысль.

     «За;мок», в котором предстояло дожидаться решения иммиграционных властей, был возведён на склоне живописнейшего холма. Вокруг вздымались высоченные деревья, экзотических пород, и догоняющий их в росте кустарник. В воздухе чередовались умопомрачительные цветочные ароматы. Что удивительно: если в России в похожих условиях (то есть – на лоне природы) вы тут же подвергаетесь атакам несметных полчищ разнообразных летающих гадов, то здесь невозможно было встретить и единственного комарика. Сама Природа Бельгии, казалось, выступала целиком и полностью на стороне человека.
     Весь первый этаж «з;амка» отводился под административные помещения. Основная лестница, весьма спорным архитектурным решением, существовала в торце правого крыла: неширокая, но человека три на ней расходились не особо толкаясь локтями. По центру же первого этажа, откуда и надлежит, по-хорошему, начинаться лестницам, располагался просторный вестибюль, с не менее пышной растительностью, чем снаружи. Но в кадках.
     У вестибюля стеклянная задняя стена, пройдя сквозь двери которой вы бы оказались на открытой веранде. А вот оказавшись там, запросто можно было лишиться своих речевых способностей - по крайней мере на непродолжительное время. Настолько нереальной казалась предстающая перед глазами картинка.
     На этой картинке любой, даже исключительно привередливый, пейзажист нашёл бы что-нибудь интересное лично для себя и собственного творчества. Тут были и горы, с лежащим в расщелинах снежным покровом, и водопады, и окружающий всё это великолепие девственный, первозданный лес… Буйство красок, в их предельно гармоничном сочетании, заставило бы обзавидоваться и самого преданного поклонника диэтиламида d-лизергиновой кислоты. Реальность всё-таки иногда оказывается богаче самых продвинутых галлюцинаций.
     Упомянутая ранее лестница устремлялась с «административного» этажа не только вверх, но и вниз. Наверху - два этажа обычных жилых комнат, идентичных доставшейся мне, туалеты и душевые. Плюс третий - самый верхний этаж, предназначенный для особо привилегированных постояльцев. С комнатами максимум на двоих, а то и на одного человека. Внизу - цокольный этаж, облюбованный кухней, столовой, ну и небольшим закутком прачечной.
     Кухня мне понравилась. И не только едой, количество и ассортимент которой мало чем отличались от аналогичных характеристик пищи в немецком лагере для беженцев. Понравилась, в первую очередь, отношением людей, которые там работали, к нам иммигрантам. Сразу же по прибытии, всех новичков безоговорочно и до отвала накормили, хотя время ужина на тот момент давно миновало. И по закону раньше следующего утра рассчитывать мы ни на что не могли. Вроде бы и мелочь: с голоду никто особо не умирал, но именно на таких вот мелочах и зиждется общий уровень цивилизованности нации.
     Получив еду на раздаче, можно было выйти с ней на застеклённую веранду. Вид оттуда открывался идентичный вышеописанному: очень способствовало адекватности пищеварения… Так же как, впрочем, и огромный телевизор в дальнем углу веранды, под потолком, беспрестанно транслирующий какие-нибудь новости. Одна беда – транслировались новости преимущественно на французском, так как безусловное большинство лагерного контингента составляли, на тот момент, франкофонные афроафриканцы. А под большинство, как известно, всегда приходится подстраиваться… иначе никак.

  -  Я Максим. Можно просто Макс… а на этих не обращай внимания,  -  услышал я от своего приблизительно одногодки, подсаживающегося с полным подносом еды за уже облюбованный мною столик.
     Чуть пониже меня ростом, худощавый, светловолосый, он словно бы излучал какую-то необъяснимую спокойную уверенность. Лицо обрамляла аккуратная «интеллигентская» бородка. Левый глаз Максима, несмотря на неподходящий для подобных заболеваний возраст, был беспощадно поражён катарактой.
     На веранде тем временем происходил обед. Под «этими» подразумевались чеченцы.

     Впечатление чеченцы производили неоднозначное. Внешне избыточно агрессивные, с до безобразия перекачанными мышцами, выглядели они, тем не менее, как-то по-детски, что ли. Этакими переросшими хулиганистыми шпанятами, пытающимися на каждом шагу доказывать окружающему миру собственную значимость и приоритетность. На момент появления Максима они как раз скакали вокруг стола, который я занял, размахивали руками и соревновались в изобретении наиболее изощрённых угроз. По незнанию я, должно быть, сел не за тот стол.
     Нельзя сказать, чтобы я их совсем не боялся. Определённые опасения, как и у любого здравомыслящего человека в подобной ситуации, у меня присутствовали. Именно поэтому я и собирался уже, от греха подальше, ретироваться за другой столик. Всё-таки Европа Европой, а провоцировать лишний раз персонажей с интеллектуальным развитием второклассника вспомогательной школы – занятие так себе, «на любителя». Максим же смотрел на ситуацию несколько иначе.
     Обосновавшись со своим подносом напротив меня, перво-наперво он приступил к молитве. Молился Максим полушепотом, отрешённо закрыв при этом глаза. Из чистого уважения, до конца его молитвы к еде я тоже не притронулся. Чеченцы отстали. Вместо них подошли уже известные мне Слава с Подре;засом.
  -  О, Макс! Ты откуда в этот раз?!  –  поприветствовал моего сотрапезника литовец.
     А может, и латвиец… К своему стыду, я эти две национальности постоянно путаю.
  -  Да в Париж, как всегда, мотался… Снова без толку, но я их рано или поздно домучаю. Куда им деваться?..
     Из последующего разговора выяснилось, что Максим тоже был «постоянно» приписан к нашей комнате. Однако играл он, так сказать, «на два фронта». Политическое убежище мой новый знакомый запросил сразу и в Бельгии и во Франции. При этом в Бельгии он получил место в лагере, где и проживал большую часть времени. Во Франции системы лагерей не существовало, зато там существовала система весьма и весьма неслабых пособий, на которые иммигранты вполне могли обеспечивать себя и жильём, и едой. Получая во Франции пособие, а в Бельгии – крышу над головой, Максим имел возможность неплохо на всём экономить, и даже умудрялся высылать деньги матери на родину. Но этим он не удовлетворился. В совершенстве владея французским языком, Максим доставал и французское, и бельгийское правительства бесконечными прошениями, в надежде прооперировать за их счёт травмированный ещё в детстве глаз. Правительства пока сопротивлялись.
     Забегая вперёд, хочется отметить, что более интересного и, одновременно, противоречивого человека, чем Максим, за всю свою оставшуюся жизнь мне повстречать так и не удалось. С оценкой его возраста я не ошибся – мой собственный насчитывал всего лишь полутора годами больше. Высшее образование – исторический факультет университета. Русская национальность. Паспорт негражданина то ли Литвы, то ли Латвии (путать их мне, наверное, суждено до последнего вздоха). Французский язык на уровне нейтива (как я уже упоминал). Английский чуть похуже французского, но всё-таки значительно лучше моего: сказывался год жизни в Америке у отца, каковой умудрился туда сбежать в Перестройку. Про Америку Максим, выказывая своё в целом негативное отношение к ней, явно что-то недоговаривал. Упомянул лишь о своей тамошней краткосрочной карьере в «Макдональдс». Простым кассиром.
     До этого, после получения высшего образования, преподавал в Прибалтике в родном университете. Подвергался, по его словам, всяческим издевательствам по причине неприбалтийской национальности. Почему-то люто ненавидел евреев. Но, пожалуй, самой интересной составляющей его личности являлась какая-то запредельная, просто фанатичная религиозность. Молился Максим беспрестанно. Ни один повстречавшийся на пути собор (в Европе, понятное дело, католический) не мог быть обойдён его сверхпристальным вниманием - на молитвы расходовалось по нескольку часов кряду. Религиозность не мешала, однако, Максиму «мутить» с политическими убежищами сразу в двух местах или перепрыгивать через турникеты парижских станций метро. «Я же инвалид,  -  говорил он мне совершенно искренне, в ответ на моё недоумение,  -  а значит, мне положены льготы… я имею на всё на это полное право». Безусловным плюсом религиозности, в его конкретном случае, являлось абсолютное отсутствие чувства страха, как такового. Хотя я и не совсем уверен в том, что именно плюсом. Он не боялся не только чеченцев, он не боялся вообще никого и ничего. Нормальный инстинкт самосохранения был замещён у Максима инфантильным комплексом представлений средневекового человечества об априорной справедливости мироустройства в целом (за исключением небольших, поддающихся сверхъестественной коррекции, моментов, в частностях). Как всё это умудрялось сочетаться с его более чем высоким уровнем интеллекта и образованности?.. До сих пор не понимаю.

     Через пару дней пребывания в лагере, убедившись, что никому тут до меня особого дела нет, я смотался в Брюссель за документами и телефоном. Для этого понадобилось преодолеть 13 километров от Хастьере до Динанта на автобусе, а там уже воспользоваться «паровозом». Прямо на вокзале «Брюссель – Норд», включив телефон, я первым делом набрал номер Николая. Безрезультатно. Абонент – не абонент. В рассеянной задумчивости набрал португальский номер Леонида. Тут мне повезло больше.
  -  Привет,  -  обрадовался я, услышав в трубке знакомый голос,  -  ты сёдня не на работе, что ли?..
     Находясь на службе, трубу он обычно выключал.
  -  Да я приболел тут слегка… вчера. Простыл немного…
     Оказалось, что даже простыть без приключений Лёня и то не смог.
     Многие «патроны» в Калдаше-да-Раинья забирали своих работников от площади, на которой возвышалась упомянутая мною скульптура Раиньи-де-Леонор. Именно там поджидал своего работодателя и слегка простывший Лёня. Начальник опаздывал. Самочувствие оставляло желать лучшего. И тут моему земляку внезапно пришёл на ум старинный русский рецепт, известный, наверное, каждому российскому первокласснику. Как я понимаю, вы уже догадались, что речь идёт об элементарной водке с перцем. Дёшево, но эффективно…
     На площадь выставлялись своими фасадами несколько кафешек. Лёня, не особо мучая себя проблемами выбора, занырнул в первую попавшуюся. Вежливо поздоровался. Затем также вежливо, на прекрасном португальском языке, объяснил свой заказ. Работавшие в кафе португалы дружно зависли, подобно нахватавшемуся вирусняков компьютеру. Сталкиваться с русской народной медициной им ещё ни разу не доводилось. Будучи человеком незакомплексованным от природы, Лёня просто отодвинул официантов, пролез на кухню, самостоятельно отыскал там требуемые ингредиенты, смешал, выпил, расплатился и ушёл. Оставив персонал заведения в полнейшем недоумении.
     Решив всё-таки денёк-другой отлежаться, Леонид дождался «патрона», отпросился у него и отправился до дому. История выглядела бы самой заурядной. Эка невидаль – лечить простывший организм водкой с перцем. Пусть даже и лечить этот организм пришлось аж в само;й Португалии. Но неисповедимы причинно-следственные механизмы нашей реальности. Продолжение своё история получила уже поздним вечером того же самого дня. Когда несколько парней из нашего с Лёней родного города, отработав законную смену, решили, на сон грядущий, прошвырнуться по нескольким фешенебельным клубам Калдаша-да-Раиньи. Ну а после своей прогулки, весьма озадаченные, завалились все вместе к Лёне домой.
  -  Ничего не понимаем…  -  заявил с порога Василий – обладатель самых внушительных в компании бицепсов, а так же восьмилетнего автомобиля «Альфа Ромео 33», купленного там же в «Калдаше» всего за 500 баксов,  -  какая-то нынче тенденция по клубам нездоровая… раньше никогда подобного не наблюдалось. А сегодня, прикинь, самый модный коктейль везде – водка с перцем!.. И ломят за него, сволочи, втридорога…

11.

     Каких только занятий не предлагалось в лагере на наш иммигрантский выбор. Например, библиотека. За первые же несколько дней я с удовольствием перечитал «Князь Серебряный». Подвернувшееся мне русскоязычное издание увидело свет много десятилетий назад в неблизком Нью-Йорке. Но сохранилось вполне прилично. Подобные раритеты тут были повсюду, читай - не хочу. Подавляющее большинство, кстати, как раз таки и не хотело… Слишком много имелось альтернативных вещей: велопробег по окрестностям, организованный администрацией лагеря, курсы английского языка, курсы французского языка, автобусные экскурсии по бельгийским городам, и так далее, на любой сверхвзыскательный вкус.
     Особым пунктом в обширном списке доступных развлечений значилось пьянство. Не будучи признанным официально, этот вид досуга тем не менее снискал себе заслуженную популярность среди представителей практически всех этнических сообществ. За исключением чеченцев. Те и здесь пытались во что бы то ни стало выпендриться. А потому вместо нормального алкоголя потребляли какое-то, зеленоватого цвета, наркотическое дерьмо. Сию субстанцию они в основном вдыхали, как кокаин. Но вольному, как говорится, - воля… Вот только спасённому, вопреки этой общеизвестной поговорке - я подозреваю - далеко не всегда достаётся рай.
     Поскольку пьянство, как я ужу упомянул, не было (по чьему-то явному недосмотру) включено в перечень официальных развлекательных мероприятий, средства на него требовалось добывать самостоятельно. Понятно, что алкоголь в цивилизованных странах куда дешевле, чем в России (про качество я лучше лишний раз вообще промолчу). Например, нольпятая банка пива «Амстел» в небольшой продуктовой лавке деревушки Хастьере стоила, в пересчёте на американскую валюту, 12 центов. Но ведь стоила, а не отдавалась забесплатно. А это значит, что на неё требовалось как-то заработать – вариант воровства не рассматривался изначально: не для того я сваливал из страны, где воровство возведено в ранг государственной политики.
     Возможности для заработка в лагере, оказывается, тоже имелись. Хотя и были в дефиците. В связи с чем, для того чтобы подработать - приходилось записываться в очередь. Труд здесь обретался в реальном, а не в декларируемом почёте. Можно было записаться на мытьё лестниц; или этажей; или туалетов с душевыми. Или на стирку белья в прачечной. Да мало ли в лагере хозяйственных работ… То же, к примеру, мытьё посуды на кухне. Платили столько, что любой академик в России с радостью порвал бы все свои диссертации и пристроился сюда разнорабочим. С целью в день заколачивать свою месячную зарплату. К сожалению, российским академикам об это приходиться только мечтать – с ихними-то собачьими (по меткому выражению Пелевина) паспортами.
     Отходя опять немного от темы, отмечу-таки одну интересную деталь. На работу в лагере рвались буквально все: русские, негры, представители прочих национальностей… Трудиться за такую зарплату считалось исключительно престижным занятием. Догадайтесь с трёх, что называется, раз, кто принципиально не работал совсем. Прямо, как уголовные паханы в каком-нибудь исправительно-трудовом учреждении. Правильно, чеченцы. Для них, как и для уголовных авторитетов, любой труд, по-видимому, тоже был категорически противопоказан. Однако, несмотря на идиосинкразию к труду, нельзя сказать, чтобы эти ребята бедствовали. Какие-то источники доходов у них определённо имелись.
     Ну да бог с ними, с чужими доходами. Главное - чтобы хватало своих, но когда речь заходит о пьянстве, материальная сторона вопроса представляется далеко не единственной. И даже зачастую не самой важной!..
     В пьянстве самое основное – компания.
     С этим было сложнее. Максим не пил по религиозным соображениям. Подре;зас – по принципиальным. С неграми пить было вообще бессмысленно – они ни слова не понимали ни по-русски, ни по-английски. Конечно, чисто гипотетически, можно было использовать в качестве компании Славу. Который, к тому же, завсегда был не против. Уже на второй день моей лагерной эпопеи Слава, с утра пораньше, буквально на четвереньках подполз к моей кровати – стоять, по причине страшного похмелья, он просто не мог – и взмолился на тему оказания ему материальной помощи. Я оказал. Не мог же я, будучи врачом по профессии, спокойно наблюдать, как человек буквально на моих глазах пытается скончаться.
     В Бельгию Слава попал, по сути, совершенно случайно. За пару лет до этого у него из родного Саратова сюда иммигрировала любовница со своим сыном. Ей посчастливилось попасть в последнюю волну тех, кому ещё давали «позитивы». «Позитив» означал: 1. пожизненно оплачиваемую государством квартиру, в любом бельгийском городе на собственный выбор; 2. пособие – 1400 USD в месяц (в бельгийских франках и на каждого члена семьи) - тоже, между прочим, пожизненное; 3. Еженедельный продуктовый набор (на всё тех же, вышеперечисленных, условиях). При этом ходили упорные слухи, что лет десять назад пособие урезали, и те, кому посчастливилось «сдаваться» ещё в советские времена, получали пожизненно 3500 баксов.
     Слава опоздал. В две тысячи первом году «позитивы» русским, как я уже начинал исподволь понимать, здесь практически не давали вообще. Никому. Имея на руках один отказ, Слава подал на апелляцию и теперь ждал повторного рассмотрения своего «кейса», наняв в Брюсселе адвоката. Что интересно: адвоката здесь можно было нанимать любого, по своему усмотрению, а оплачивало это удовольствие целиком и полностью бельгийское правительство. Кусая себе локти от безысходности (предлагали ведь уехать ещё два года назад), Слава периодически навещал давнюю любовницу и всё оставшееся время не просыхая бухал, сублимируя таким образом непреходящую ненависть к Саратову и разочарование базовыми принципами мироустройства. С каждым новым днём он всё отчётливее и отчётливее предчувствовал неизбежность возвращения на родину.
     Однако на роль собутыльника Слава не подходил. Слишком уж мало у нас было по жизни общего. Включая образовательный уровень, отношение к жизни, а также интенсивность потребления алкогольных напитков. Таким образом, вопрос подходящей компании на повестке дня оставался открытым.

     В нашей комнате, помимо предусмотренных штатным расписанием предметов, находились две, скажем так, «неуставные» вещи. Маленький чёрно-белый телевизор «SONY» и шикарная двухкассетная магнитола «SHARP». По словам моих соседей, аппаратура была принесена с ближайшей свалки – километрах в трёх от лагеря. Любопытства ради, я туда даже как-то наведался. Чисто, аккуратно, абсолютно не похоже на свалку в общероссийском представлении. В одной секции находились заглублённые в бетонные площадки контейнеры с выброшенной радиоэлектроникой, в другой – с прочими неорганическими отходами. Особенно мне понравился там огромный плюшевый медведь: белого цвета, без малейших следов загрязнения; игрушка была, навскидку, выше меня ростом и будоражила воображение неразрешимым вопросом: у кого, интересно, поднялась рука его выкинуть? Впрочем, выкидывали здесь, говорят, вообще всё без разбору. По слухам, ещё в нескольких километрах поодаль располагалась автомобильная свалка. Так вот там встречались автомобили, единственными повреждениями которых были, к примеру, мятое крыло или расколотый бампер. Бельгийцы тут же избавлялись от травмированных экземпляров, не удосужившись даже вытащить из выбрасываемой машины магнитолу. Не сказать, чтобы я одобрял таковой подход, но подобное, согласитесь, впечатляло…
     Впрочем, речь сейчас не об автомобилях. Речь о небольшом телевизоре престижного бренда «SONY», который на третий или четвёртый день моего пребывания в лагере вдруг изошёл мелькающими по экрану полосами и скоропостижно скопытился. Безо всяких к тому объективных предпосылок и чьего-либо субъективного желания его доломать.
  -  Сходи к Вове, на последний этаж,  -  посоветовал Подре;зас,  -  он отремонтирует. Я бы сам сходил, но договорился тут в деревне насчёт одной шабашки… бежать надо.
     Про таинственного Вову мне доводилось слышать и раньше, но познакомиться лично случай ещё не представился. Ни разу, даже в столовой, наши пути не пересекались. Между тем личность эта в лагере слыла достаточно легендарной. Направляясь в указанную Подре;засом комнату, я, признаться, немного робел.
  -  Сава;!.. Проходи, щас чайку заварим,  -  в ответ на мой стук на пороге возник гостеприимный парень, приблизительно одного со мной роста, возраста и телосложения.
     Единственное отличие между нами заключалось в его абсолютно лысой, без малейших признаков растительности, голове. За что, должно быть, он и заслужил у чеченцев то ли уважительное, то ли издевательское «погоняло» Череп.
     Комната, в которую меня любезно пригласили войти, подразумевалась как одноместная. Все горизонтальные поверхности задействовались под размещение бесчисленных микросхем, плат, транзисторов, резисторов и прочей радиохре;ни. На столике, рядом с машинкой для набивания сигарет, дымился паяльник. Помещение находилось под самой крышей, и на скошенном потолке зияло совсем небольшое окошко, без намёка на подоконник. Литровая банка воды, с засунутым в неё самодельным кипятильником из бритвенных лезвий, наращивая интенсивность процесса, булькала на батарее. В общем и целом ощущалась атмосфера нормального холостяцкого уюта.
  -  У нас там с телевизором проблемы…  -  начал я, замявшись на пороге,  -  … я, кстати, Александр… извини, что сразу не представился.
  -  Да нормально всё… Я – Вова; ну ты, наверное, знаешь…
  -  Наслышан. А при чём здесь «сова»?
  -  Всякие сказки, поди, про меня рассказывают?.. А «сова» это не сова, а Сава;… «Коммон сава;», значит, в сокращённом варианте. Это по-здешнему, по-французски, типа приветствия… Ну там, типа, «Как дела?» или «Как жизнь?» Вообще, «Сава;» эта самая – это у них какое-то на;хрен универсальное слово. Может, по сути, означать всё, что угодно… Со временем поймёшь.
  -  Честно говоря, в то, что про тебя рассказывают, лично мне вериться с трудом. Тем более я ведь врач, по образованию.
  -  А я – инженер по радиоэлектронике. Так что по крайней мере один общий пункт у нас есть – высшее образование. Курить будешь?
     Даже сам директор нашего лагеря, по причине баснословных европейских цен на курево, отдельно покупал сигаретные гильзы, отдельно табак, и объединял всё это в единое целое на специальном, достаточно простеньком, устройстве. Чего уж говорить про нас – сирых и убогих… С сигаретной машинкой Вова, в отличие от меня, обращался виртуозно. На то чтобы изготовить две единицы никотиновой отравы у него ушло куда меньше времени, чем я обычно затрачиваю на то чтобы высморкаться. Сразу становилось понятно, что в  иммиграции товарищ провёл весьма существенную часть своей жизни.
  -  А ты правда сюда приехал с третьей стадией ЛГМ?  –  не смог я всё-таки обуздать своё профессиональное любопытство.
     ЛГМ – лимфогранулематоз – всегда считался одной из самых бесперспективных разновидностей рака. Впрочем, на всём постсоветском пространстве бесперспективным может считаться даже прозаический насморк – медицина там давно приказала своим пациентам долго и счастливо жить, на неё при этом не уповая.
  -  С четвёртой. Можешь себе представить, что с моим ростом я весил уже меньше пятидесяти килограмм, был весь зелёный и чуть ли не ползком передвигался.
  -  С трудом… Ну и как развивались события?
     История, рассказанная самим Вовой, мало чем отличалась от распространяющихся по лагерю слухов.
     Закончив у себя в Украине технический ВУЗ, он благополучно женился, обзавёлся ребёнком – фотографию маленькой дочки я на первых парах не приметил среди россыпи радиодеталей – и ничего вроде как не предвещало беды. Что её в конечном итоге спровоцировало, понять было трудно. Вова склонялся к версии, что причиной стал существующий с давних времён неподалёку от деревни, из которой он был родом, могильник радиоактивных отходов. Доказывать подобную взаимосвязь не взялся бы, конечно, ни один здравомыслящий юрист. Да и судебных перспектив в Украине всё это иметь не могло – тамошнее правосудие по своей плачевности вполне способно перещеголять даже российское. Оставалось лишь приступить к тому, что у них почему-то называлось лечением.
     Заключалось оное главным образом в бесконечном вымогательстве денег больничным персоналом. Платить надо было медсёстрам, за каждый укол, врачам, за каждый осмотр, больничным охранникам, чтобы пускали родственников в палату, ну и так далее, и тому подобное. Единственным результатом подобного лечения явились повыпадывавшие от химиотерапии волосы. Когда стало окончательно ясно, что ловить в этой жизни более нечего, Вова собрал манатки и, будучи уже в полудохлом состоянии, сумел-таки; пробрался в Бельгию. Ни на что, по его словам, он уже не рассчитывал и ехал сюда просто умирать. О чём напрямую и заявил в Комиссариате, не заморачиваясь изобретением беспонтовых легенд.
     Но не тут-то было. Умереть в цивилизованном обществе сложнее, нежели в Содружестве Независимых Государств выжить. Вову тут же прооперировали. Перед проведением здешнего курса химиотерапии ему даже предложили сдать, для последующей заморозки и хранения, сперму. На тот случай, если в будущем захочется увеличить поголовье собственного потомства. Правда, жизнеспособных сперматозоидов, после украинского «лечения», у Вовы, к сожалению, уже не нашли. Но за полгода с небольшим полностью поставили его самого на ноги. Одна только поддерживающая терапия обходилась бельгийскому правительству в колоссальные деньги. Упаковка валявшегося в комнате новейшего иммуностимулятора – подобного названия я никогда раньше не слышал – имела на себе ценник: в пересчёте с франков на доллары - более 700 USD. Хватало такой упаковки на неделю. И это не считая других, потребляемых Вовой лекарств. Впервые я по-настоящему осознал, что такое построенный коммунизм в действии. И чем он отличается от постсоветской дерьмократии.
  -  Тебе если надо чего подлечить,  -  посоветовал Вова,  -  так тут врачиха пару раз в неделю в лагерь приезжает – видел, наверное,  -  обращайся безо всякого стеснения – вылечат… у них тут всё лечат.
     Врачиху я видел. Подходя как-то к нашему «за;мку», мне пришлось слегка посторониться, пропуская шикарнейший «Ауди ТТ» с откидным верхом. Покинувшая его женщина – лет тридцати пяти – по российским меркам врачом являться никак не могла. Там для покупки подобной машины, ей бы пришлось проработать лет пятьсот. Без отпусков и выходных. Поэтому, когда Подре;зас указал мне на неё, как на действительную коллегу, первой моей реакцией стала лишь нервная усмешка.
  -  Раз в пару месяцев они меня ещё в госпиталь в Брюссель таскают… обследуют,  -  продолжал между тем Вова,  -  я как раз вчера в очередной раз оттуда вернулся. Неделю лежал… Видел бы ты, с какой я там медсестрёнкой познакомился! Обещала, кстати, приехать сюда ко мне в гости.
     Вова на секунду запнулся, а затем полушутя-полусерьёзно добавил:
  -  Но тебя я с ней знакомить не буду… а то ещё отобьёшь, чего доброго.

12.

     Описанное в предыдущей главе знакомство проблему дефицита собутыльников решало кардинально. Владимир оказался парнем более чем компанейским. Буквально на следующий день мы уже распивали вместе с ним «Мартини», разместившись на побережье довольно широкой и полноводной местной реки. В качестве стаканов придумали использовать две жестяные банки, оставшиеся от выпитого нами, немногим ранее, пива. С помощью подручных средств банки распотрошили, отковыряв их торцевые части с каплевидными «физиологическими» отверстиями. Получившиеся острые края слегка шлифанули о подходящий булыжник.
     Постепенно накапливающееся предвкушение заставляло слюнные железы работать в авральном режиме.
     Место нам попалось просто идеальное. С одной из сторон от любопытных взглядов прохожих, переходящих реку по мосту, нас закрывала высоченная каменная стена, спускавшаяся почти до самой воды. С тыла возвышались кусты. Справа, напротив стены, местность простиралась более открытая, но этот недостаток несколько компенсировался выкрашенными в ядовито-желтый цвет качелями. От стены до качелей было метров десять, и тусовавшаяся на них стайка местных подростков при нашем появлении моментально вспорхнула, любезно уступив нам свой незатейливый аттракцион.
     Сотовый телефон, чтоб не мешался, я положил на верхний край каменной кладки, привстав для этого, несмотря на свой внушительный рост, на цыпочки. Разлили по первой.
     Не успела ещё пряная, сладковатая жидкость божественным нектаром скатиться на дно измождённого пивом желудка, как телефон на вершине стены зазвонил. От неожиданности «Мартини» устремился вместо пищевода в трахею, и лёгкие отреагировали на такое его поведение надрывным кашлем.
  -  Не пошло,  -  прокомментировал Володя, с гораздо более успешным результатом замахнув свою порцию.
     Прокашлявшись, я потянулся за телефоном, неловко его ухватил, и не перестающий трезвонить девайс сиганул вниз с высоты около двух с лишним метров.
     Под ногами лежали главным образом камни.
     Успев пережить за время телефонного полёта целый спектр негативных эмоций, я с удивлением констатировал, что, даже достигнув земной поверхности, живучий звонильник не утихомирился. Я нагнулся, поднял его, механически сдул несуществующую пыль и нажал на центральную клавишу с синей полоской.
  -  Привет, это Слава,  -  сообщила мне первым делом трубка,  -  я тут тоже сотовым отоварился. Запиши номер, если он у тебя определился.
     За время, прошедшее с нашего последнего разговора в Брюсселе, я уже начал забывать его голос, но звонку очень обрадовался.
  -  Конечно. Они на всех моделях определяются. Как у тебя там дела?..
  -  Не очень… Коля куда-то пропал… Мы с ним один раз после того дня, как сдавались, пересеклись, и он сказал, что собирается в Амстердам, вытрясать наши деньги с этого хрена, Владимира. Телефон не отвечает. В лагере говорят, что он там уже пару дней не появлялся… Боюсь я чё-то за него. Этот же Владимир наверняка не сам по себе… По-любому их тут целая банда.
  -  Возможно…  -  только и смог ответить я,  -  что предлагаешь делать?
  -  А кто его знает?.. Знал бы, так уже бы сделал, а так - надо думать…
  -  А ты самому Владимиру звонил?
  -  Звонил, конечно… Утверждает, что в глаза нашего Колю не видел, и никто к нему не звонил и не приезжал. Хренли, ты думаешь, он ещё скажет?..
  -  Логично. А мог Коля шабашку, например, где-нибудь найти… в другом городе?..
  -  Мог-то он мог… но как-то не спокойно у меня на душе,  -  подвёл итог нашему разговору Слава.  –  Ладно… Звони, если что. Я тоже буду позванивать…
     Тревога Славы, несмотря на анксиолитический эффект алкоголя, передалась и мне. Удовольствие от пьянки было подпорчено. Как и любой человек авантюристического склада характера, Николай вполне был способен ввязаться во что-нибудь нехорошее. Идеи приемлемых в сложившейся ситуации действий напрочь отсутствовали.
     Разлили по второй.
     Новая попытка позволила животворящей порции «Мартини» без лишних приключений достигнуть запланированной цели. С закуской, ввиду несерьёзности выпивки, даже не заморачивались. Поэтому я пару раз нюхнул свой, пропахший потом, рукав, а Вова задумчиво пожевал листик, оторванный от ближайшего куста. Снова ожил телефон. Не желая испытывать судьбу, на сей раз я засунул его в задний карман джинсов, откуда он теперь немилосердно толкался в мою задницу включенным виброрежимом.
  -  А-э-э… это Саня?..  –  на «проводе» была родная Португалия, в лице её практически уже полноценного гражданина Лёни.  –  А мы тут э-это… забухали немного… Вот… решил тебе позвонить.
  -  Ну и молодцы, раз забухали… И мы приблизительно той же фигнёй занимаемся.
     «Что-то сегодня я избыточно популярен,  -  выплыла на поверхность слегка захмелевшего сознания мысль,  -  так нам с этим «Мартини» и к утру не разобраться». Мысль, конечно, являлась абсурдной, поскольку содержала во второй своей части откровенную гиперболу.
  -  А-а мы со д-дня рождения щас вернулись,  -  голос Леонида подтверждал, что вернулись они отнюдь не с собрания членов общества трезвости.  –  Ты прикинь… Ща же тут с-сухой закон в-вели: за рулём ни-ни!.. А мы все с Васькой едем. На его «Альфе». Ну и-и-и… А они, гады, теперь к дорожным патрулям, в усиление, везде джиэнэйров понаставили… Не-е, ну ты прикинь!..
     История, поведанная далее Лёней, немало меня позабавила и сподвигла испытать некую, вполне оправданную, гордость за своих земляков. Обстоятельства же, с Лёниных слов, развивались следующим образом: 
     Когда их «Альфа Ромео» на кольце у «Модело» тормознули дорожные мусора, все от удивления чуть не протрезвели. На секунду даже показалось, что они каким-то непонятным, чудодейственным образом перенеслись обратно в Россию. Затем Семён – ещё один из моих земляков, приехавших в «Калдаш» уже после моего возвращения оттуда – вспомнил-таки о новом местном законе. Непонятно какая моча вдруг ударила в голову португальскому правительству, но оно внезапно всполошилось и заявило, что машинами теперь можно управлять только до пяти промилле алкоголя в крови. Вот, блин, странные люди!.. И это в стране, где испокон веков вино использовалось заместо воды!
     Но и это было ещё не всё. Предвидя всеобщее негодование как местных, так и не очень, жителей, решено было усилить обычные дорожные патрули здешними отморозками, типа российского ОМОНа. Назывались эти ребята Guarda Nacional Republicana, или по-простому – «ДжиЭнЭйры». Их, болотного цвета, сто десятые «Дефендеры» повсюду стояли теперь на пару с легковушками обычной дорожной полиции - как олицетворение торжества законности и правопорядка. Всё было на мази;. Законность себе помаленьку торжествовала. Правопорядок, в меру сил и возможностей, соблюдался. В общем, повсюду царила сплошная идиллия… И царила она до тех пор, пока полиционеров не угораздило остановить нашего Васю.
     По большому счёту, замерять количество промилле у буквально выпадающего из-за руля водителя - занятие в целом бессмысленное. Сам автомобиль также впечатлял: внутри валялись горы каких-то огрызков, объедков, окурков, пустых бутылок, фольги, некогда заключавшей в себе жареную курицу, и ещё много других, трудно поддающихся описанию, предметов. Вместо конструктивно допустимых пяти человек, в машину набилось семь. Отступя опять немного от темы, заверю, что для «Альфы» это «семечки»… Мы как-то ехали ввосьмером на «Оке», плюс три здоровенные спортивные сумки и двухкассетный магнитофон. И то нормально пролетели километров шестьдесят…
     Ну так вот. Любой среднестатистический мусор в России забрал бы у невменяемого Васи и права и машину безо всяких разговоров и промиллеизмерений. Но то в России. Где само понятие «закон» вызывает у людей лишь саркастическую усмешку. В «Калдаше» полицейские вежливо попросили Васю подуть в трубочку. Тот с готовностью согласился подвергнуться столь уничижительной процедуре, но с одним пустяковым условием: предоставлением одноразового мундштука. Португальским языком, на описываемый момент, наш земляк овладел уже вполне сносно, и любое взаимное недопонимание в принципе исключалось. Тем не менее полицейские не поняли ничего. За всю их историю службы в органах правопорядка с подобной просьбой никто к ним ни разу не обращался. Соответственно, мундштуки отсутствовали. 
     Тут стоить пояснить, что любые социально опасные заболевания, как то: туберкулёз, сифилис и т. д., и т. п. во всех «человеческих» странах давно и успешно ликвидированы, как класс. Следовательно, необходимость использования одноразовых мундштуков переходит там из разряда проблем медицинского характера в сугубо этическую плоскость. Однако везде, за пределами Российской Федерации, закон есть закон. И если в нём, хотя бы чисто теоретически, прописано, что человек имеет полное право на одноразовый мундштук, значит именно человек имеет это право, а не оно его, как в России. Такая вот незначительная разница…
     Препирательства между Василием и офицерами полиции продолжались минут пятнадцать. Каждая из сторон ощущала за собой безусловную моральную правоту. Но правота, как таковая, - понятие сугубо философское. И к делу её, что называется, не пришьёшь. Когда слегка уставший от спора, но однозначно довольный конечным результатом, Вася возвращался к своей машине, на лице его блуждала монализовская улыбка, а в кармане покоились уцелевшие водительские права. Победа российской находчивости над заграничной буквой закона представлялась окончательной и неоспоримой.

     Прозрачные воды реки, с потонувшим в глубинах памяти названием, несли мимо нас с Вовой какие-то единичные желтые листики – первые намёки на неотвратимость осени. Темнело. Заканчивалась четвёртая или пятая по счёту бутылка «Мартини».
     Выкурив по последней, стали собираться домой. То есть в лагерь. Который уже кроме как с домом, ни с чем другим и не думал ассоциироваться. Выбрели на основную дорогу, связывающую лагерь с деревней. Расстояние между этими пунктами составляло около двух с половиной километров. Дорога от лагеря спускалась с холма, пересекала мост, и сразу же за мостом имела крутой отворот влево, плавно перетекающий в центральную улицу деревни Хастьере. Собственно, обозвать этот населённый пункт деревней ни у кого бы не повернулся язык. Миниатюрных размеров полноценный город слабо подходил под такое упрощённое определение. Нас же в Хастьере интересовал главным образом продуктовый магазин, в который мы и бегали каждый раз за очередным «Мартини». 
     Пьянствовали мы на противоположной от Хастьере стороне реки и теперь, на обратном пути в лагерь, остановились немного полюбоваться католическим собором. Благо, бежать уже ни за чем не хотелось, да и лавку, скорее всего, уже закрыли… Возвышался собор, вместе с прилегающим к нему раритетным кладбищем, прямо напротив нас - по другую сторону дороги, перед мостом. В серо-фиолетовых сумерках силуэты массивных башен собора наводили на мысль о космических кораблях, готовых вот-вот устремиться на неведомую планету. Прямиком к поджидающему их возвращения господу богу. Но слишком велик был балласт в виде людских грехов, и уже много сотен лет эти божественные корабли не могли стартануть, окаменев от собственной безысходной неподвижности… Тьфу!.. Чё только спьяну в голову не лезет!
     Ноги слегка заплетались. Вестибулярный аппарат своевольничал: любые скоординированные действия давались с определённым трудом. Нетронутыми алкоголем оставались лишь мысли, что представлялось достаточно странным, так как именно ради избавления от оных алкоголь обычно и употребляют. Идти приходилось слегка на подъём – рельеф местности явно не учитывал того факта, что из лагеря в деревню люди спускаются, как правило, трезвые, а вот обратно… обратно не всегда и не все.
     Мимо нас с Вовой почти бесшумно промчалось такси. Включенный в салоне свет позволял разглядеть пассажиров. В роли таковых в лагерь, как обычно, возвращалась компания негров. Интересно-таки устроено всё в этом шизанутом мире. Русские, приезжая сдаваться без копейки денег, зачастую просто спасаясь от голодной смерти у себя на родине, беженцами не признавались и на «позитив» рассчитывать уже практически гарантированно не могли. Зато прибывающие с бескрайних африканских просторов тамошние аборигены сорили баблом направо и налево, наглядно демонстрируя неоспоримое преимущество африканских правящих режимов над российским. Пару километров от деревни до лагеря негры преодолевали исключительно на такси, а один из них даже прикупил себе подержанную, но самую настоящую «БМВ». Скромностью, надо признать, эти ребята и не думали отличаться. Однако при всех подобных раскладах, вероятность обретения «позитива» для любого афроафриканца являлась фактически стопроцентной. Им надо было очень хорошо потрудиться, чтобы накосячить на «депорт». Такой вот занимательный получался расизм…
     Подходя к нашему «замку», уже в кромешной темноте, мы с товарищем так и не смогли прийти к единому мнению относительно соображений, которыми руководствовалось в вышеозначенной ситуации бельгийское правительство.

13.

     Хорошо начинать новый день с бодрящего тёплого душа. Когда вода льётся без каких-либо ограничений, и у человека есть возможность просто расслабиться под струёй, думая о чём-нибудь как минимум приятном. А как максимум и полезном. Но такая возможность предоставляется нам далеко не везде и не всегда.
     Например, в бельгийском лагере для беженцев, близ деревни Хастьере, подобное удовольствие для его обитателей не входило в список доступных. И это явилось, пожалуй, единственным негативным впечатлением от пребывания там. Не то чтобы с гигиеной всё обстояло настолько уж плохо: душевые, конечно, имелись. И в них даже (впечатлитесь на секунду!) присутствовала горячая вода! Которую не отключали на опрессовки, оштамповки, профилактики водозаборных сооружений и прочие многочисленные возможности измотать людям нервы! Но эта вода не текла постоянно, а лишь кратковременно обозначала собственное присутствие после нажатия кнопки, вмурованной в стену под душевым разбрызгивателем. Экономия… мать их ети…
     Периодически тыкая кнопку и разглядывая поверх дверцы душевого отсека туалетные кабинки напротив – все сан. удобства скомпоновывались в едином помещении – я предавался интеллектуальным упражнениям. Конечной целью было угадать, за каким таким лешим тут повсюду понаставлены пластиковые бутылки с водой. Полные, пустые и полупустые (или полуполные?..) разнообъёмные посудины представляли из себя подходящий повод для размышлений. Данную странность я отметил ещё в первый день своего пребывания в лагере, но как-то совершенно не придал бутылкам значения. Слишком много свалилось новых впечатлений.
     Издевательски короткий выплеск воды из душевого раструба снова иссяк. Чувствительные к температуре рецепторы кожи тут же покрыли всё тело пупырышками. В сан. узел зашёл Подре;зас, скрывшись в одной из туалетных кабинок.
  -  Слушай, Подр;езас,  -  окликнул я соседа по комнате.
  -  Чего?
  -  А нафига здесь все эти бутылки? Ты не в курсе, случайно?..
  -  Жопу мыть. Фигли тут непонятного…
  -  Это зачем?..
  -  Как ты заметил, тут кругом одни мусульмане. Негры, так вообще все поголовно – это нынче их национальная религия. А вытирать жопу бумагой мусульманам по Корану не положено. Они даже когда у себя там в горах воюют, всегда таскают для этих целей бутылку с водой.
  -  Но зачем бутылки-то? Когда напротив туалетных кабинок – душевые?! Посрал, зашёл в душ, и мой себе всё, что хочешь…
  -  Ну… это ты у них спроси. Может, какие-нибудь религиозные нюансы…

     Ответа по моему «кейсу» до сих пор не было. Ребята успокаивали, убеждая меня в том, что отсутствие отрицательного результата – это уже само по себе положительный результат. Я на публику соглашался, но разъедающее чувство тревоги не отпускало.
     К Вове приехала в гости его медсестра, с которой он познакомился, будучи на очередных процедурах в госпитале. Три дня они не вылезали из комнаты, поставив под угрозу весь наш с Вовой график совместных пьянок. Как потом выяснилось, всё это время они там занимались любовью, общаясь при этом с помощью русско-французского словаря, предусмотрительно помещённого рядом с кроватью. Представить себе, как это всё могло происходить в реальности, я так и не смог, ввиду ущербности собственного воображения. Однако выяснять детали постеснялся. Своё полушутливое обещание Вова сдержал и меня со своей пассией так и не познакомил. Впрочем, ему, понятно, было не до этого.

     В один из скучнейших, по причине вышеописанной занятости моего товарища, вечеров к нам в комнату, без малейшей попытки ради приличия постучать в дверь, вломились чеченцы. Вчетвером. Я сидел у себя на кровати. Рядом, подключённый к зарядке, валялся сотовый телефон. В комнате, из её постоянных обитателей, присутствовал только полутрезвый Слава. Был он всегда именно полутрезвым, а не полупьяным. Так как его нормальным физиологическим состоянием являлся хронический недогон. Со всеми вытекающими отсюда поведенческими реакциями.
     Чеченцы по-хозяйски обошли помещение. Осмотрелись. Мой телефон от их нездорового внимания конечно же не ускользнул. Говорили, что раньше, когда негров в лагере было относительно мало, а русские отсутствовали совсем, чеченцы задирали негров. Им было всё равно на кого «наезжать». Гены народа, который тысячелетиями не сеял и не пахал, а пробавлялся, по большей части, набегами на соседние племена, заставляли своих обладателей «быковать» по поводу и без повода. Воспитываясь в Советском Союзе, националистом я, как и подавляющее большинство моих сверстников, вырасти не смог бы по определению. Но человек взрослеет. Вместе с возрастом приходит и понимание того, что нации как таковые сродни отдельным индивидуумам. И отличаться друг от друга они предрасположены кардинально.
  -  Э-э! Слишишь!.. Мине тут пазванить нада. Ти ведь ни против, да?..  –  похоже, против я или нет са;мого раскачанного чечнюка особо не интересовало, так как, произнося эту фразу, телефон он уже заграбастал,  -  ми тибе дениг заплатим!.. не боись…
     Я продолжал хранить индифферентное молчание и неподвижность. Думаю, примерно так бы и поступил на моём месте любой человек, доведись ему повстречаться со сбежавшей из зоопарка гориллой. Сходство с этими приматами нашим чеченским «гостям» придавала карикатурно гипертрофированная мускулатура. Руки у каждого были едва ли не толще, чем у меня ноги. Причём в своей бедренной части. Затрачивая огромное количество кислорода в процессе кровоснабжения столь впечатляющей мышечной массы, организм видимо ничего уже не мог выкроить для мозгов. Последние от такого обеспечения «по остаточному принципу» страдали нещадно.
     В открытые окна проникал угасающим, мягким светом бельгийский вечер. Чеченцы по очереди болтали с какими-то знакомыми девками (звонок, судя по косвенной информации, был местным). Слава, в обычном своём состоянии беспрестанно жалующийся на жизнь, прикинулся деталью интерьера и всячески старался слиться воедино с собственной кроватью. Я же угрюмо размышлял о том, что европейские правительства, раздавая направо и налево «позитивы» выходцам с Кавказа, очень скоро начнут кусать себе не только локти, но и вообще все доступные для укусов места. Но это будет потом. А пока они их жалеют и считают, наравне с неграми, за реальных беженцев. В отличие от русских. Гарантом счастливой жизни которых, по мнению близоруких западных политиков, является Ельцин с преемниками и построенная ими «демократия».
     Из-за отсутствия активной реакции на свои провоцирующие действия, чеченцам происходящее довольно быстро надоело. Швырнув мне на постель телефон и скудную горстку мелочи, в порядке обещанной платы за звонок, вся гоп-компания удалилась так же по-английски, как и пришла. В ознаменование данного события у себя на кровати шумно и с облегчением выдохнул Слава.

     У Вовы наконец закончился любовный марафон. Отпраздновать это событие решили в Хастьере. В баре. Хоть и выходило дороже, чем алкоголизироваться в естественных природных условиях, но и составить себе некоторое представление о местных питейных заведениях тоже не мешало. Облюбовали один из самых дальних столиков. Недалеко от туалета, а главное - по соседству с бильярдным столом. Решили, наивные, что нам-таки улыбнётся в этот бильярд поиграть.
     В ожидании счастливого момента, когда два присосавшихся к шара;м на зелёном сукне аборигена притомятся, взяли по пиву. Затем ещё по одному. Пиво было вкусным, аборигены неутомимыми. Взяли ещё. Время словно растворилось, его присутствие не ощущалось в этом вялом и каком-то заторможенном месте. Возможно потому, что у нас обоих отсутствовали часы, а заглядывать лишний раз в телефон не хотелось. Взяли по вискарю.
     Увлечённо орудовавшие киями местные жители не обращали на нас никакого внимания. Одному из них вряд ли стукнуло и двадцать пять, второму же наверняка перевалило за полтинник. «Странноватая парочка»,  -  подумал я, вслух же произнёс:
  -  Слыш, Вова… а может стоит на чечнюков какую-нибудь жалобу в письменном виде накатать… начальнику лагеря. Или вообще сразу в комиссариат?..
  -  Может повредить твоей легенде.
  -  И то верно… Лучше лишний раз судьбу не испытывать.
     Разговор плавно переместился в область наибольшего интереса здоровых половозрелых мужчин. То есть на женщин. В свете последних событий, в пище для обсуждений недостатка не предвиделось.
  -  Ты представляешь,  -  рассказывал Вова,  -  я её спрашиваю: «Сколько у тебя зарплата?» Ну, по словарю, естественно, спрашиваю… Потом перевожу это в уме на доллары, получается 1200. «Ну и какой,  -  говорю,  -  тебе резон работать за 1200 медсестрой, если как безработная ты могла бы получать 1400?» Вообще какая-то непонятная математика! Ну и чё ты думаешь она мне ответила?.. «А мне,  -  говорит,  -  нравиться приносить пользу людям… спасать их нравиться, как тебя, например…» Ну и как тебе такой ответ? Прямо в духе раннекоммунистических стахановцев…
     Для меня подобный ответ был как раз таки прост и понятен. В приоритетах любого человека – заниматься любимым делом. И тогда все меркантильные соображения поневоле отойдут на второй план. Если, конечно, любимое дело не ставит под большой вопрос сам факт выживания этого человека, как биологической единицы. Что и происходит, например, с врачами или учителями в России… Справедливости ради добавим – отнюдь не только с этими двумя категориями добровольных рабов.      
     Время стояло. Отправившись в очередной раз к барной стойке чего-нибудь прикупить, я заболтался с крепким, плечистым мужиком, неспешно потягивающим вискарь, сидя на высокой табуретке. Началось всё с того, что мой новый собеседник обратился ко мне за какой-то ерундой на довольно приличном английском. Я ответил. Завязалась непринуждённая беседа. Оказалось, мужик работает пожарным в Динанте, и им изредка даже приходится чего-нибудь тушить.
     Периодически я поглядывал на Владимира, мирно спящего за недавно оставленным мною столом. Его, вызывающий здоровую зависть, сон праведника был сладок и безмятежен. Кардинальных перемен в размеренном течении вечера не предвиделось.
     Дважды у меня звонил телефон. Первый раз это случилось, когда мы ещё находились в относительно вменяемом состоянии. Учитывая, что в те далёкие времена моделей телефонов было раз-два и обчёлся, Вова, перепутав, схватил мой: он тогда как раз ждал звонка от своей пассии. Я ничего не ждал и был слегка удивлён, что одна из моих знакомых девочек как-то умудрилась раздобыть этот номер. Немного и беспредметно поболтали.
     Второй раз телефон зазвонил при посещении туалета. От неожиданности я чуть не уронил дорогостоящий прибор в унитаз. Пытаясь высвободить для известных действий другой, не менее дорогостоящий, прибор, этот я почему-то держал в руке, вместо того чтобы убрать его в карман.
     Совмещая приятное с информативным, поднёс телефон к уху. Португалия.
  -  Бухаете?..  –  вопрос Лёни звучал процентов на девяносто как утверждение.
  -  Откуда знаешь?
  -  Л-логика… с-слегка разбавленная интуицией.
  -  А у вас чё за праздн… и-ик?
  -  У нас в Португалии это будни… Вот, помню, пр-р-ошлый год… Да, точно… прошлый. Подрядился я, значит, к одному «патрону» яблоки собирать. Подобрал он с-с утреца всех от «Раиньи», к-как обычно. Загрузил в-в кузов своей «Тойоты»-пикап. И повёз. Приехали. Народу тьма… На нескольких машинах привезли и русских… и португальцев, и хохлов. Полный интернационал! Стали собирать. А н-на одной из тачек тридцать двадцатилитровых стеклянных бутыляк притарабанили… В оплётке, чтоб использовать удобней. Ну ты такие тут видел. И старик, лет ш-шестьдесят пять, по полю ползает и всем пить предлагает… Это у него, значит, специально работа такая. Мне стакан даёт, я спрашиваю: «Это что?» А он: «Ну как что?.. жарко же, пить хочется. Надо пить…» Ну я стакан беру, а там, бля, вино!.. Чуть не подавился! Это они так жажду утоляют… Причём, в половине бутыляк – белое вино, в половине – красное. На люб-бой вкус!.. Такой вот у-у людей менталитет. Не-е, ну как тут не спиться, нафиг?!.
     Пришлось согласиться с Лёней, что не спиться в подобных условиях действительно невозможно.
     Возвратившись из туалета, я моментально почувствовал, что в интерьере зала что-то неуловимо изменилось. Понять, что конкретно, сразу не удалось. Всё так же терзали бильярд два странноватых туземца. Пожарный по-прежнему наливался вискарём у стойки. В сизоватых клубах табачного дыма народ с маниакальным упорством продолжал разменивать на сиюминутные удовольствия собственное здоровье. Опровергая тем самым гипотезу о разумности человеческих существ, как таковых.
     На глаза давил полумрак.
     Дополняла картину какая-то совершенно не соответствовавшая обстановке музыка: что-то из спокойной и размеренной классики. В меру скучноватой. Хотя обстановку в заведении и нельзя было назвать излишне неформальной, всё-таки сюда более подошло бы что-нибудь джазовое. Ну, а лучше всего - банальный рок.
     Повертев головой по сторонам, я-таки определил случившиеся изменения: за столиком отсутствовал Вова. Ещё совсем недавно он там спал, а теперь изо всех материальных следов его пребывания остался лишь сиротливо валяющийся телефон. «Должно быть,  -  попытался я логически обосновать происходящее,  -  Вова проснулся, увидел, что меня в кафе нет и, не догадавшись проверить туалет, ушёл в лагерь». Слегка опережая события, отмечу стопроцентную корректность собственной догадки.
     Рассудив, что телефон моему товарищу возможно ещё вполне пригодиться, я подобрал трубу со стола и попытался засунуть в карман своих джинсов. Но не успел. В мгновенье ока оба бильярдиста вдруг потеряли интерес к своему занятию и бросились ко мне. И молодой, и «старый» аборигены по какой-то причине вдруг пришли в состояние крайней ажитации. Они интенсивно размахивали руками, без продыху галдя на французском. Хрен их разберёт о чём. Назревала ситуация классического взаимного недопонимания.
     На помощь нам пришёл весьма колоритный мужик лет шестидесяти пяти. Тоже, вероятно, из местных. Его широкополая шляпа и светло-коричневые ковбойские сапоги не раз попадались мне на глаза во время прогулок по Хастьере. Ходил он везде на пару с тётенькой, чуть менее экстравагантного вида. Предположительно женой. Сей персонаж, как впоследствии оказалось, свободно говорил на нескольких языках, включая английский.
     Услуги переводчика пришлись как нельзя кстати. Суть вопроса, оказывается, заключалась в том, что телефон, взятый мною с изначально нашего столика, был вроде как не Вовин, а этих, помешанных на бильярде, гоблинов. Положили они его туда якобы уже после Вовиного ухода. Точно такая же нокиевская модель, послужившая яблоком раздора, имелась и у меня самого, и ещё, наверное, у двух третей всех присутствующих в заведении. Я залез в записную книжку спорного девайса, погонял немного меню и стал потихоньку приходить к выводу, что телефон действительно вряд ли принадлежит Володе. Извинившись, я отдал звонильник претендующей на него стороне. Постаравшись через добровольного переводчика максимально подробно объяснить побудительные мотивы возникшего заблуждения, дабы исключить любые к себе претензии.
     Понемногу ребята вроде как успокоились. Хлопнули пивка. Перекурили. Переводивший нам престарелый «ковбой» пожелал представить меня своей жене. Я подсел за их столик. От входной двери меня теперь отделяла пара метров, и прохладный вечерний, а вернее - уже ночной, воздух приятно освежал лицо с каждым вновь входящим или выходящим посетителем. Пиво радовало свежестью, беседа – непринуждённостью, и о продолжающих насиловать в глубине зала бильярд двух странноватых субъектах я очень скоро вспоминать перестал. А зря…
     Создавая гомо сапиенса, природа изрядно лоханулась. Во-первых, в том, что на каждого репрезентанта этой породы получилось с добрый десяток внешне очень схожих, но на деле не имеющих с ним ничего общего, «антисапиенсов». То есть - человеков дибильноватых. Но даже это было бы вполне поправимо. Будь у действительно разумных людей хотя бы одна лишняя пара глаз где-нибудь на затылке. Увы, нам остаётся лишь констатировать несовершенство мироздания как в целом, так и в его отдельных деталях.
     Сидевший напротив меня «ковбой», до этого оживлённо болтавший то со мной, то со своей, смакующей красное сухое вино, супругой, вдруг на полуслове подозрительно замолчал. Взгляд его сфокусировался определённо не на мне, а на чём-то несколько более отдалённом. Я заинтересовался. Одним поворотом головы было не обойтись, поэтому сидя на стуле я начал разворачивать против часовой стрелки и туловище. Движение почти удалось завершить. Однако то, что довелось увидеть, меня не обрадовало, так как последним идентифицированным в поле зрения объектом стал летящий прямо в лицо бильярдный кий.

     Вокруг пульсировала пронизываемая холодными каплями темнота. «Слишком холодными для этого времени года»,  -  подумалось почему-то. Тем не менее дождь, под который меня выкинули, пришёлся как нельзя кстати: благодаря ему я, собственно, и очнулся. Подняться на четвереньки получилось с третьей попытки. С четвёртой удалось сохранить в таком положении равновесие. Мокрая брусчатка обжигала ладони, казалась невыносимо раскалённой. Только через несколько секунд я догадался, что это саднит содранная при падении кожа.
     Определиться с нужным направлением сходу не получилось – сотряс был приличный – поэтому пару метров я прополз наобум. На четвереньках. Направление, как выяснилось, я выбрал верное, так как в итоге буквально уткнулся носом в собственный телефон. Бедняге также не повезло  -  из бара его выбросили, должно быть, вслед за мной. Я подобрал электронного друга и, сидя жопой на сырой брусчатке, принялся набирать Вову. Устройство работало назло всем механическим над ним издевательствам и непрекращающемуся ливню. Ответили сразу:
  -  Ты где?
  -  А ты?..
  -  Так я уже к лагерю подхожу, а ты-то чё?..  –  голос у Вовы был заметно протрезвевший.
  -  Да меня тут так… отмудохали немного… Тоже в лагерь пойду, там встретимся…
     Разъединившись, я потихоньку придал организму вертикальное положение и поплёлся прочь от негостеприимного бара. Уже на мосту меня подобрал лагерный микроавтобус с одной из сотрудниц за рулём. Домчались моментально. Ткнувшись в несколько комнат вероятного вовиного пребывания, я понял, что моего товарища в лагере нет. Не отвечал и телефон. Появившиеся у меня предчувствия можно было охарактеризовать лишь затасканным словом «леденящие». Даже не удосужившись отмыть запёкшуюся на разбитых губах кровь, я побежал обратно.
     Побежал – это, конечно, слишком сильно сказано. Ни о каких пробежках в моём тогдашнем состоянии не могло быть и речи.
     Доковылять я успел только до моста. И уже на нём лицом к лицу столкнулся с Вовой. Эти самые лица у нас у обоих выглядели до крайности непрезентабельно. У него вдобавок ко всему были разбиты очки.
     Прямо на мосту перекурили.
     Никаких вопросов друг другу можно было не задавать: и так всё представлялось простым и понятным. Поговорив со мной по телефону, Вова рванулся на выручку. Возможностей разминуться на пространственном отрезке между лагерем и злосчастной забегаловкой имелось предостаточно.   
     Итоговое наше возвращение в лагерь, в ту ночь, вряд ли кто-нибудь сподобился бы назвать триумфальным.

14.

     Утром последовал экстренный вызов к директору. Обоих. Я отправился первым. Пока спускался на первый этаж, где находились все административные помещения, даже улыбнулся комичности ситуации. Последний раз к директору меня вызывали лет этак пятнадцать назад. Пытаясь в уме сопоставить лагерь для беженцев с полузабытой школой, я вежливо постучал в дверь директорского кабинета.
  -  Entrez!  –  раздалось изнутри.
     Я повиновался.
     Передо мной за деревянным, полированным столом сидел худощавый мужчина в очках. Лет сорока пяти. Тёмно-рыжие волосы явно соскучились по парикмахеру. Вместо строгого делового костюма – футболка и джинсы. Переведя свой взгляд на меня, глава лагерной администрации вынужденно оторвался от своего ответственного занятия – изготовления курева из отдельных запчастей на специальной машинке. Примерно пара секунд ушла у него на созерцание последствий вчерашней пьянки, во всей полноте представленных на моей физиономии. Полюбоваться там, прямо скажем, было на что… 
     Встав из-за стола, самый большой начальник здешней «богадельни» подошёл и поздоровался со мной за руку. Затем приглашающе указал на мягкое кресло для посетителей. Столь тёплый приём настораживал...
  -  Мне бы хотелось начать с самых искренних извинений…  -  фраза, обращённая ко мне, прозвучала по-английски.
     В ближайшие десять минут я узнал, что, оказывается, за всё время существования лагеря более почётного гостя, нежели моя скромная персона, этим стенам вмещать ещё не доводилось. Само моё животворящее присутствие инициировало новый виток в развитии данного учреждения. Таким образом, невообразимо печально, что неким, очень нехорошим, индивидуумам могла прийти в головы сверхкощунственная мысль нарушить священные традиции гостеприимства. И ведь не только прийти, но и, несмотря на отсутствие там извилин, в этих головах задержаться… В то же время администрация лагеря не перестаёт надеяться на моё политкорректное понимание ситуации. В рамках которого огласка произошедшего инцидента не просто нежелательна, а совершенно и безоговорочно недопустима. Ну, и так далее, и тому подобное.
     В резюмирующей части мне было предложено, в порядке компенсации за нанесённый нравственный и физический ущерб, вне очереди записаться на лагерные работы, о которых ранее я уже упоминал.
     Речь директора впечатляла. Как по общему стилю, так и по содержанию. Я подумал, что не хило бы ему выдвинуться в политики - хотя бы какого-нибудь местного уровня. Вот только выбрав меня на роль электората, товарищ немного просчитался. Зря сотрясал воздух. Русский человек по своей отвратительной природе устроен так, что никуда и ни за что жаловаться не пойдёт – западло. Столь серьёзный просчёт в оценке восточнославянского менталитета был непростителен для чиновника на подобной должности и откровенно намекал на некомпетентность. Но всего этого я директору, разумеется, не сказал.
     Расстались мы до известной степени довольные друг другом. Я – из-за представившейся возможности лишний раз подработать. Он – по причине моего сдержанного обещания повременить с любыми активными действиями, касающимися адекватного реагирования на вчерашние события. Выйдя из директорского кабинета, я отправился досыпать. По пути прикидывая вероятность того, что беседа с Вовой пройдёт по совершенно идентичному сценарию. Вероятность выходила стопроцентная. Этим же вечером, в процессе личного общения с товарищем по алкоголизации, мои умозаключения подтвердились.

     На «депорт» отправили Славу. Он дожидался ответа на апелляцию к своему первому «негативу» и явно не был готов к столь беспонтовому повороту событий. По крайней мере не так скоро. Многие преспокойно оставались в лагере даже после повторного «негатива». Но раз на раз, как выяснилось, не приходится.
     Пришли за Славой одним из ранних, обволакивающих сознание приятной дремотной негой, утр. Двум полицейским в форме, появившимся в дверях нашей комнаты ни свет ни заря, подобное возвышенное состояние явно было неведомо. Иначе с депортацией они повременили хотя бы до обеда. Наполовину пролезшая в распахнутое окно любопытная ветка прощально помахала затосковавшему Славе неестественно ярко-зелёными листьями. Впереди у него маячил осточертевший Саратов, прогрессирующий алкоголизм и переизбыток воспоминаний на всю оставшуюся жизнь.   
     После того как Славу забрали, всем стало не то чтобы грустно, но как-то не особо комфортно. Каждый наверняка исподволь примерял на себя печальную участь невезучего соседа по комнате. На завтрак не пошли – видеть никого не хотелось. Вместо этого вскипятили чайку и удовольствовались припасённым с ужина хлебом. Привычка таскать в закрома еду, при первом подвернувшемся случае, наверняка передаётся у русских на генетическом уровне. А иначе этой нации ни за что бы не выжить.

     Постепенно обесцвечивались синяки. Сломанное ребро втихаря ещё капризничало, но, понимая неизбежность выздоровления, тоже предпочитало потихонечку заживать. Погода стояла великолепная. Совсем не чувствовалась наступившая осень.

     Вдвоём с Максимом скатались в Париж. Нахаляву. Я навязался за компанию, так как за неё, родимую, даже общеизвестный жид и то удавился. От Хастьере стартовали на автобусе, что регулярно ходил через этот населённый пункт из Динанта в Жавэ. Первый этап пути составлял всего километров семь. Жавэ находился уже на французской территории, но никакого намёка на государственную границу не наблюдалось и в помине. Полнейшая свобода передвижения. Автобусные билеты сэкономили на оплачиваемых лагерем регулярных поездках в Динант. Два раза в неделю там проходили курсы французского языка для иммигрантов.
     От Жавэ до Шарлевиль-Мезьера ходило что-то вроде нашей электрички. Билеты в ней, по словам Максима, проверяли, но достаточно редко. Так что в полном согласовании с теорией вероятностей второй отрезок маршрута также завершился благополучно. Затем ещё две электрички: Шарлевиль-Мезьер – Реймс, ну и Реймс – Париж. На последнем перегоне контролёры нас таки; едва не прихватили. Пришлось сначала перемещаться в хвост состава, а на ближайшей промежуточной станции выскакивать на перрон и бежать в те вагоны, где они уже побывали. Благо подобная схема была отработана до автоматизма ещё на трамваях родного города.
     Париж не впечатлил. Предстал он предо мной каким-то грязным, замусоренным и угрюмым. Тот, кто заявил, что после посещения Парижа можно и умирать, подразумевал, должно быть, смерть от разочарования. Максим показал класс по перепрыгиванию различных типов турникетов в метро, и очень скоро мы добрались до некоего места, где всех желающих бесплатно, но очень качественно, кормили. Мы безотлагательно возжелали и накормились. Кровь отлила от мозгов к желудку, инициировав тем самым незначительное кислородное голодание нейронов и, как следствие, лёгкую эйфорию. На очереди вырисовывались культурные развлечения. Для каждого, впрочем, свои.
     Чем, на первый предвзятый взгляд закоренелого атеиста, способен похвастаться Париж, так это неисчислимым количеством мест, так или иначе вовлечённых в религиозное одурманивание народа. Церквей, а по-ихнему – соборов, тут было едва ли не больше, чем продуктовых лавок. Максим посетил их, по-моему, все. Церкви, а не продуктовые лавки, конечно… Я же, от досады на глупость и внушаемость человеческую, потихоньку нажирался, пока не дошёл наконец до кондиции, в которой стал вполне способен примириться с вышеуказанными людскими недостатками. 
     Возвращались на следующий день. Бесплатный ночлег, организованный Максимом в каком-то из благотворительных заведений соответствующего профиля, тянул если и не на пять звёзд, то уж на четыре-то с половиной точно. Общее впечатление от поездки могло бы остаться в целом нейтральным, если бы не мучавшее меня всю обратную дорогу похмелье.               
         
     Как-то в обед, наслаждаясь видом, открывающимся с веранды, в совокупности со вкусом молодой, до лёгкого хруста обжаренной, картошечки и шедевральным бифштексом, я отвлёкся на негритянский галдёж. Казалось бы, ничего в этом не было такого особенного. Каждый, имевший удовольствие находиться в обществе наших темнокожих друзей, прекрасно осведомлён о двух вещах. Первая – их патологическая склонность к нате;льным побрякушкам. Как правило, массивным и аляповатым. Второе – невыносимый уровень шума, который африканцы создают, общаясь между собой. Такие вот особенности менталитета, которые я конечно же ни в коей мере не хочу ставить им в вину. У самого недостатков значительно больше, чем достоинств… Однако на сей раз было слишком шумно даже для них. 
     В дальнем от входа конце веранды, где представители негроидной расы исторически обосновались, под потолком висел немаленький телевизор. Как-то я о нём уже вскользь упоминал. На сей раз на экране периодически повторялась одна и та же картинка – пассажирский самолёт, перепутавший посадочную полосу с небоскрёбом. Подоплёка происходящего объяснялась на недоступном моему пониманию французском языке. Максим опять умотался в Париж, и на перевод рассчитывать не приходилось. «Надо же…  -  подумал я,  -  как в Голливуде научились реалистично снимать… молодцы». Сидящий рядом со мной молоденький парнишка из Белоруссии – новый сосед по комнате – полагал примерно так же. Но вслух.
     Под обсуждение возможного сюжета нового голливудского боевика, рекламируемого по телеящику, трапеза пошла ещё веселее. К десерту тема уже истощилась. Покончив с чаем, я отправился в гости к Вове. Он пообедал, по-видимому, раньше. Мне не терпелось раскурить с приятелем, за неспешной интеллектуальной беседой, традиционную послеобеденную сигарету.

     Только за ужином, когда какой-то перец переключая каналы случайно задержался на ВВС, выяснилось истинное положение вещей. Реальность опять оказалась страшнее самого извращённого вымысла. Трагедия, потрясшая мир одиннадцатого сентября, наверняка в той или иной степени изменила судьбу каждого человека на этой планете. Во всяком разе, она не могла не изменить всё наше устоявшееся мировоззрение. Кардинально и навсегда.
     В моём же индивидуальном случае, несмотря на объективный фактор расстояния, произошедшим в Америке событиям предстояло очень скоро и очень болезненно аукнуться.

     Что такое мечта? Вроде бы и вопрос сродни риторическому, и ответ на него знает любой ребёнок… Но… если разобраться детальней… То получим мы вот что. Мечта – она в чём-то похожа на воображаемую линию слияния неба с землёй. А может и во всём похожа. Может, это просто другое название для сугубо научного понятия «горизонт». Мечту всегда используют, как некую недостижимую константу. Как указатель направления, в котором нам потребно всё время двигаться. Ибо движение и представляет из себя собственно жизнь.
     Способная осуществиться мечта – это уже не мечта. Это просто обыкновенная задумка. План. Настоящая мечта постоянно ускользает от нас, маячит впереди, но никак не даёт к себе приблизиться. Стоит вообразить, что мы от неё в полушаге, что стоит только протянуть руку… И вот она уже снова маячит нам где-то… на приличном отдалении. Словно сформировавшийся в пустыне мираж. Словно бесконечный вызов, бросаемый нам бытием: «Беги, догоняй… если хватит сил… Если нет – то сдавайся».
     На подобные упаднические рефлексии меня подталкивали пришедшие, наконец, из комиссариата бумаги. «Негатив». Вроде как и разочаровываться-то было особенно не в чем – «негативы» русским давно уже штамповали не глядя… Рядовое явление… Вот только надежда, вопреки общеизвестной поговорке, не умирает последней. Это заблуждение. Потому что надежда вообще никогда не умирает. Ну, или почти никогда…
     Вариантов вырисовывалось не так чтобы много. А если точнее, то всего два. И оба ни на что не годились, ввиду многочисленности изъянов.

     Из всех подходящих для размышления над сложившейся ситуацией мест мы с Вовой выбрали старое кладбище рядом с собором: в бары и другие увеселительные заведения как-то уже не тянуло. Задор прошел. А вот на кладбище было самое то – тихо, уютно, да и покойники наверняка давно подзабыли, как обращаться с бильярдными киями. Идея расположиться именно здесь посетила нас, по-моему, одновременно. Ещё раз поставив под сомнение моё негативное отношение к телепатии.
     Обосновались на деревянной скамейке в дальнем конце одной из кладбищенских аллей. «Мартини» разливали теперь как белые люди – по фирменным стеклянным стаканам, с логотипами бренда. В продуктовой лавке Хастьере появились особые бутылки с любимым напитком: на горлышке литрового сосуда, запечатанный плёнкой, прилагался в комплекте упомянутый стакан.
     Наполняя сердце щемящей тоской, вспомнились давние советские времена, когда многие товары шли в нагрузку к основным единицам продукции. Воистину мудры были руководители нашего коммунистического государства. Подчас человек и сам не знает, что и в какой момент ему пригодится. А шансы поиметь понадобившуюся вещь под рукой при покупке любых наборов существенно возрастают.
     Если тогда, на речке, «не пошло» у меня, то теперь после первого же глотка закашлялся Вова. Отдышавшись, он ни с того ни с сего произнёс:   
  -  Кстати, тут от чеченцев узнал – они ко мне свой музыкальный центр на ремонт приволокли – эта забегаловка, где нам с тобой вломили… это, оказывается, нечто вроде клуба по интересам для представителей сексуальных меньшинств.
  -  И чё… ты взялся этот ихний центр ремонтировать?  –  удивился я, но отнюдь не статусу места наших недавних приключений.
  -  Взялся… Что поделаешь?.. Деньги-то нужны. А они заплатить нормально обещали…
  -  Ну… в принципе… работа есть работа,  -  пришлось мне с Вовой согласиться,  -  Подре;зас вон, говорят, подрядился кому-то из местных каменный забор перекладывать… и откуда только эти грёбанные чеченцы всё и всегда знают?..
     Сразу после инцидента чеченцы подходили ко мне с любопытными рожами и даже предлагали свою помощь в неминуемых, по их разумению, боевых действиях. Может, даже искренне предлагали… Кто их разберёт? Я, понятно, отказался, но план справедливого возмездия некоторое время лелеял... Пока не осознал, что со всеми этими планами мы в два счёта вылетим отсюда на «депорт». Как пробки из бутылок с перебродившим пойлом.
  -  А мне адвокат конкретно пообещал через пару месяцев даже не просто «позитив», а сразу «White Card»,  -  сообщил Вова,  -  я ему позавчера в Брюссель звонил.
  -  Поздравляю…
     Я действительно был несказанно рад за товарища, так как в его случае возвращение на родную Хохляндию стопроцентно равнялось бы смертному приговору. На чём, вероятно, адвокат и сыграл. Сумев доказать иммиграционным чиновникам необходимость пожизненного поддерживающего лечения.
     Обычно, «позитив» означал лишь получение «Orange Card». И только через несколько лет, проведённых в этом половинчатом статусе, её обладатель мог рассчитывать на «белую карту». Последняя представляла из себя практически бельгийский паспорт, от которого соискателя отделяли уже считанные месяцы.
  -  Надо тебе апелляцию подавать. А перед этим адвоката нормального подыскать в Брюсселе. Или даже того же самого, что мой «кейс» ведёт.
  -  Надо, Вова, надо… всё надо… Только вон Слава подавал – и толку?..
  -  Два события, даже имеющие между собой достаточно высокую степень корреляции, совсем не обязательно должны развиваться по идентичному сценарию, с одинаковым конечным результатом.
  -  Не спорю… Тока чё-то остоебенило уже всё… Надоело барахтаться.
     «Мартини» в бутылках убывал пропорционально убывающему сентябрьскому дню. То есть не то чтобы слишком поспешно, но уверенно и невосполнимо. Мне вдруг опять захотелось чего-нибудь такого написать. Желание сие давно меня не посещало, поэтому с запасами бумаги был напряг. Пришлось черкать на оборотной стороне «аусвайса» беженца - листе формата А4 – неизменного спутника и оберега, на случай встреч с теми, кто гипотетически мог бы поинтересоваться легальностью моего статуса.
     Вова одолжил огрызок простого карандаша. Им он обычно рисовал пометки в своём потрёпанном русско-французском словаре. Изучение языка для любого эмигранта – дело святое.
     Когда пытаешься писать не на заказ, а непонятно для чего вообще, всё как-то получается и проще и честнее… Вот только отражённая хоть в прозе, хоть в стихах реальность никак не в силах повлиять на породивший её первоисточник. Напрасно сонм литературных профессионалов старается уверить нас в обратном. Напрасно тщится убедить он в этом самое; себя…

Мир на куски пытается распасться
Двоятся тени тусклых фонарей
В них от себя мне скрыться не удастся
Для бегства нет ни окон, ни дверей

А жизнь течёт, считая год за десять
И устаём свои ошибки повторять
Затихли звуки вдалеке забытых песен
Не хочется ни жить, ни умирать

Сознанье вязнет в паутине скуки
Ища резон хоть что-то изменить
И липнут мысли, словно к ленте мухи
Быть или нет, не в силах я решить

Зачем подняли за меня когда-то
Вопрос бытия в не лучшем из миров
И без греха моя страшна расплата
Реальность хуже самых жутких снов

И не узнать никак, что будет после
Не в силах разум этого постичь
Да и не важно, впрочем, это вовсе:
Ни здесь, ни там покоя не достичь

Сумбурна мысль, рождающая строки
Впотьмах блуждает без начала и конца
И не судьба ей отыскать свои истоки
Под маской не найти знакомого лица

Что ж, не впервой судьбе нам подчиняться,
Но как суров бы ни был приговор
Отвык уже я напрочь удивляться
И удивлён, что жив лишь до сих пор.

15.

     Вариантов действительно имелось всего два: практически бесполезная апелляция и то, что я про себя предпочитал называть «План Б». Не так уж и плохо… учитывая мою нелюбовь к многообразию альтернатив.
     Апелляция давала некоторый выигрыш во времени. Но и только… Исход её был на девяносто девять процентов предопределён. Вступать в игру с подобным соотношением математических ожиданий не стал бы ни один заядлый поклонник гэмблинга. А ведь я таковым никогда не являлся и любые игорные заведения обходил десятой дорогой. Не заглянул ни разу даже из любопытства.
     Симпатии мои всегда обитали на стороне шахмат: тут результат в неподконтрольной случаю власти игрока. Сумел просчитать партию на большее, нежели твой соперник, количество ходов – наслаждайся победой. Нет – иди тренируйся. Или ищи соперника попроще…
     В сложившейся ситуации выбирать соперника не приходилось. По другую сторону воображаемой шахматной доски потирала руки от предвкушения чемпионского титула сама злодейка-судьба.   
     Итак, всё-таки «План Б».
     Что ж, так тому и быть… Чем торчать в лагере и пассивно дожидаться «депорта»… «А может лучше посидеть на жопе ровно, в надежде, что меня-то и ми;нет чаша сия?..»  -  сверлили мозг настойчивые сомнения. Кроме того, на стороне обоснованных сомнений, когда дело начинало касаться любых активных действий, всегда выступала совершенно необоснованная лень.
     Советоваться было особо не с кем. Тянуть резину бессмысленно. Поэтому, следуя принципу «Лучше сделать и пожалеть… чем сделать что-нибудь другое и тоже пожалеть», я собрал нехитрые пожитки и зашагал поутру из лагеря в сторону автобусной остановки в Хастьере. Всё вокруг утопало в густом промозглом тумане. Спортивный костюм, даже с учётом пододетой фланелевой рубашки, совершенно не спасал от утреннего холода. Давненько я уже никуда не вылазил в подобную рань.
     Багаж – рюкзак и дерматиновый портфель. В последнем, помимо стратегического запаса заварной лапши, кипятильника и прочих полезных предметов, карта Парижа. Карта не простая, а с отмеченными на ней десятками мест бесплатного питания и ночлега – прощальный подарок Максима. Имея такую карту гипотетически можно существовать в столице Франции годами, без единого гроша за своей сверхтелесной (…или внутрителесной) субстанцией. «Почему-то у меня такое чувство,  -  напутствовал меня Максим,  -  что мы с тобой обязательно когда-нибудь встретимся. В Ирландии… Да, да… точно!.. Это будет в Дублине, у центрального фонтана… Я знаю, там есть такой фонтан…» Пожалуй, доведись его предсказаниям сбыться, и мне ничего не останется, как тоже уверовать в то, чему он не уставал так истово и самозабвенно молиться.

     «Брюссель–Норд» определённо выделялся на фоне всех остальных бельгийских вокзалов. Одно из отличий - помимо поездов, отсюда отправлялись ещё и международные автобусы. Во все концы многонациональной Европы. О другой характерной особенности вокзала «Брюссель-Норд» я расскажу чуть позже.
     А пока, наверное, следует в двух словах поставить-таки читателя в известность относительно «Плана Б». Суть тут вот в чём. Бельгия, Германия, Франция и т. п. – это, безусловно, очень хорошо. Но нереально. В каждый паровоз надо садиться вовремя. Другое дело – родная Португалия. Отставая в своём развитии от матёрых столпов Евросоюза, от России она отличалась приблизительно как «Мерседес» от телеги, в которой к тому же с голодухи преставилась единственная лошадь. Да и поголовье моих земляков в Португалии за последнее время критически возросло, а чем больше компания, тем веселее иммигрантствовать …
     Знакомая камера хранения в обмен на энное количество франков опять приютила моё барахло. Этому предшествовала покупка в соответствующей кассе билета на автобус до Лиссабона. Из опасения, что кассиршу напугает просроченная виза, я сунул вместе с деньгами внутрироссийский паспорт. Прокатило. До автобуса оставалось более суток, и это время требовалось убить. Ну или расправиться с ним не столь кровожадно, но не менее эффективно.
     Поиски одолимого по цене отеля занесли меня аж в район другого железнодорожного вокзала – «Брюссель-Зюйд». Между ним и «Брюссель-Норд» где-то должен был находиться ещё и «Брюссель–Централ», но я на него в своих беспорядочных блужданиях по бельгийской столице так и не наткнулся. Зато наткнулся на того самого «Писающего мальчика», которого мы, казалось, целую жизнь назад всей толпой безуспешно искали в Антверпене. И зачем, спрашивается, искали?.. Мальчик, как мальчик – ничего особенного.
     Дозвониться Славе, кстати, давно уже не получалось. Если Николай как в воду канул ещё в первые дни, то телефон Славы замолчал примерно с неделю назад. Хорошо хоть Лёня всегда был на связи и оптимистично обещал решить для меня в Португалии все проблемы и с жильём, и с трудоустройством. Даже понтанулся познакомить с парой-тройкой симпатичных португальских девок. Сразу видно – человек идеально прижился в изначально чужеродной для себя среде.
     Приличное количество изученных вариантов ночлега согласно диалектическим законам неизбежно трансформировалось, по прошествии нескольких часов, в искомое качество. То есть - в скромный, безо всяких изысков (в виде туалета и ванной комнаты) гостиничный номер. Обретя крышу над головой (в более чем прямом смысле этого слова, так как моя комнатёнка под самой крышей и находилась), можно было позволить себе наконец немного передохнуть.   
     Отель, приютивший меня на ближайшую ночь, беззазорно врос в сплошной конгломерат строений, интегрированных друг в друга по одну сторону умеренно широкой улицы. По другую сторону – «Брюссель-Зюйд» с его ж/д путями. Сразу за вокзалом – если перебраться через пути – вздымалась в небо свечка крайне любопытного, с архитектурной точки зрения, дома. Я почему-то сразу окрестил его «Гриб». Ассоциация эта не являлась удачной – соотношение ножки и шляпки представлялось каким-то уж чересчур инопланетным. Попытаюсь вкратце объяснить.
     Представьте себе консервную банку. Самую обыкновенную, стандартную консервную банку. Стоящую на земле. И вот на эту самую банку кому-то взбрело в голову водрузить… ну, скажем… скажем… Да вот хотя бы столь же обыкновенное, стандартное ведро!.. Впрочем, нет. Не совсем стандартное. А такое, у которого диаметр не расширяется от дна к вершине, а остаётся неизменным. Представили? Теперь мысленно увеличьте то что получилось раз в …дцать и добавьте сюда входные двери в нижней части конструкции, изначально олицетворявшейся консервной банкой.
     Бестолково объяснил, говорите?.. Ну а как ещё на словах передать чей-то архитектурный делирий?!
     Фрагмент этого футуристического строения виднелся сквозь крошечное окошко моего захудалого пристанища. Окошко было вмонтировано в скат крыши. Он же, по совместительству, – четвёртая комнатная стена. Чтобы обрести кусок наружного пространства в пределах зрительной досягаемости, требовалось взгромоздиться на расшатанный табурет. С серьёзным риском получения инвалидности. Кроме табурета и кровати, в гостиничном номере присутствовал только выгвазданный ковролин на полу и устоявшийся химический запах. Предположительно инсектицида. Удобства… чуть не сказал, по привычке, во дворе, но до такого они, конечно, ещё не додумались …всего лишь в общем коридоре.
     Риск меня всегда притягивал, и, посетив удобства, я решил ещё раз обозреть открывающуюся из неудобного окошка панораму. Как раз в этот момент с вокзала выползла огненно-красная морда знаменитого скоростного поезда «Thalys». Максим мне про него как-то мимоходом рассказывал. «Живут же люди… могут позволить себе раскатывать по всей Европе на таких вот дорогущих поездах…»  -  шепнула мне неугомонная зависть.
  -  Живут, конечно… И мы тоже поживём,  -  ответил я ей, спрыгнул с табурета и отправился в ближайший супермаркет за пивом.
     Превентивно отметая обвинения в алкоголизме, замечу, что отправился я за ним отнюдь не из «синячьих» побуждений. У меня имелся железобетонный повод! Ровно в ноль часов пятнадцать минут приближающейся ночи я был просто обязан достойно встретить свой двадцать девятый день рождения!.. А что ещё могло мне в этом помочь, кроме охлаждённого до нужной кондиции кейса «Амстела», ну и всякой там сырно-колбасной нарезки, по мелочам?.. Что могло составить мне подходящую компанию? Ну, разве что пачка местного «L&M», внешность которой разительно отличалось от сигарет, продаваемых под этим брендом в России. Но ей одной, без пива, с подобной задачей всё равно было не справиться.

     Комната моя находилась слишком высоко даже для уличного шума. От этого одиночество становилось совсем каким-то осязаемым, что ли… Словно ещё один постоялец, платить за которого, однако, надлежало тоже мне. Шопенгауэр как-то сказал: тот, кто не любит одиночества – не любит свободы. Не соглашусь. Свободу по определению любят абсолютно все. Вот только она, родная, мало кому отвечает взаимностью.
     Едва ли не первый раз на моей памяти купленный с вечера алкоголь частично остался на утро. Из шести банок я с немалым трудом осилил только четыре, да и то последнюю чуть не выблевал рядом с кроватью. Волевые усилия оказались в итоге эффективнее рвотных позывов. Проваливаясь в беспокойный, прерывистый сон, я пытался размышлять об обратной линейной корреляции пьянства и возраста.

     Наступившее утро характеризовалось отсутствием позитивных эмоций, похмелья, а также закуски, съеденной накануне. До отправления автобуса оставалась ещё уйма времени, и я реально успевал организовать себе любимому заслуженный подарок. В конце концов, день рождения без подарка ничем не отличается от тривиальной пьянки, каковая способна провоцировать нешуточные угрызения совести. А оно кому-то надо?..
     Душ, две банки пива на завтрак, и вот я уже энергично шагаю к ближайшей станции метро. Накрапывающий дождь отнюдь не в состоянии испортить мне предвкушение от предстоящего подарка. Хочется верить, что и подарок во мне не будет слишком разочарован.
     Брюссельское метро способно ввести в растерянную задумчивость кого угодно. Странности начинаются уже при входе в его вестибюль. Прямо с турникетов. Если в парижском метро турникет без соответствующей оплаты просто не откроется, а в московском – так ещё и отобьёт какую-нибудь жизненно важную деталь организма, то здесь всё было как-то не по-человечьи. Ни тебе барьеров, ни вылетающих исподтишка «костылей»… Засовываешь карточку оплаты в столбик, и всё. Или не засовываешь… Людей откровенно провоцировали пользоваться общественным транспортом нахаляву. А с людьми так нельзя! Они же всё-таки люди, а не идеализированные библейские персонажи. Зверство, одним словом, чистой воды… Надругательство над глубинными биологическими инстинктами.
     Дальше – больше. Спустившись в собственно метро, вроде как в метро и попадаешь. Всё, на первый взгляд, без обмана… На второй взгляд начинаешь замечать некую странность. И только на третий понимаешь, наконец, в чём дело: ещё на один уровень ниже метро ходят обычные трамваи! Мозг просто не в состоянии интерпретировать увиденное, поэтому рекомендую – трезвым в брюссельское метро никогда не спускаться. Психика может не выдержать!..
     Ну да бог с ним, с метро. Не жить же я в нём собирался… Главное, что благодаря этому виду транспорта я, почти не заблудившись, бесплатно добрался до вокзала «Брюссель-Норд».
     Логичным, в данной ситуации, выглядел бы вопрос – зачем? Если до отправления автобуса у меня оставалось ещё чуть ли не полдня. Неужели нельзя было провести их где-нибудь в более интересном месте?
     Но то-то и оно, что нельзя… И вот почему. На сей раз меня непреодолимо влекла к этому вокзалу вскользь упомянутая ранее его отличительная особенность: практически прямо от «Брюссель-Норд» начинался здешний квартал «Красных фонарей». А это уже, сами понимаете, открывало более чем серьёзные возможности…
     Но сперва, для почину, следовало заправиться.
     Многие предпочитают начинать день с ароматного, крепкого кофе. Вполне неплохая, я считаю, привычка. Социально безобидная. Другие стартуют с вискаря или даже вовсе с копеечного стеклоочистителя. Индивидуальные пристрастия – дело тонкое… Не будучи сторонником крайностей, я остановил свой выбор на пиве. Скромно, но с претензией на совковую аристократичность. К тому же, две банки сего противоречивого напитка я уже успел выкушать из вчерашних запасов. И даже успел его уже из организма элиминировать.
     Пиво, свежекупленное на вокзале, называлось «Амстердам-Максиматор».
     До этого, в родной Быдляндии, мне доводилось пробовать только «Амсердам-Навигатор». Крепость этой штуки – 8.4% - позволяла оценить всю прелесть окружающего мира уже после одной-единственной банки. Пол-литровой, заметьте. «Максиматора» у нас не продавали. Поэтому углядев знакомое название, несмотря на разницу в цветовом оформлении тары, я с ходу приобрёл три жестяные поллитровки. Узнаваемость бренда сыграла свою роковую роль. Уже откупорив первую из них, я обратил внимание на крепость – 11.6% - и ужаснулся. Но отступать было некуда: всё, за что заплачено, по определению должно быть съедено… ну, или выпито.
     Первая зашла терпимо. Вонзилась в пищевод, словно концентрированная струя божественного откровения, содержащая в себе квинтэссенцию общевселенской мудрости. Познавать которую невообразимо сладостно, но в одинаковой мере и смертельно опасно. Прямо как в известном сюжете библейских сказок. Мне вообще думается, что в эдемском саду Ева подначивала Адама отнюдь не на поедание фруктов. Скорее всего, они там отыскали какую-нибудь настоечку, каковую Бог замутил, собираясь отпраздновать сотворение мира. Но не удосужился, бедняга, покачественней спрятать. А как итог – взаимные непонятки на целые тысячелетия. Да-а-а… За вшивое яблоко Он бы по-любому им так не вставил!.. 

     Пресловутые «фонари» оказались рядами стеклянных витрин с экспонируемым «товаром» и дверями для попадания внутрь клиентов. Располагалось всё это безобразие в достаточно длинном и многолюдном переулке. Под ногами хрустел мусор. Неоновая подсветка в это время суток смотрелась блёкло, явно не оправдывая энергетических на себя затрат.
     Вторая банка «Максиматора» подходила к предопределённому концу.
     Заинтересованно разглядывая витрины, я не торопясь брёл от начала переулка в его конец: хотелось оценить все имеющиеся предложения. Выбирать тут определённо было из чего, и глаза у любого потенциального покупателя гарантированно разбегались. Цветовая гамма «товара» начиналась с бледно-розовых расцветок, доходила до многочисленных оттенков шоколадного и заканчивалась угольно-черными вариантами. Дополнительно оттенять сию красоту помогало столь же разнообразное нижнее бельё. Если обычный товар принято демонстрировать, согласно расхожему выражению, лицом, то в данной ситуации одних лиц, понятно, было бы не достаточно. Поэтому задействовалось всё в совокупности.
     Сказать по правде, на обычный, европейский стандарт у меня не стояло изначально. Какой смысл за деньги покупать то же самое, что у себя на родине ты мог иметь забесплатно (ну или почти забесплатно) и в любых разумных количествах. Совсем другое – африканская экзотика. Какому, скажите на милость, нормальному русскому мужику никогда не хотелось поиметь настоящую негритянку? Да и кто её не имел в своих безумных эротических мечтах?! Ну, разве что полный импотент…
     Квартал уже почти закончился – оставалось две или три витрины – а я всё никак не мог определиться с выбором подарка. Чёрт бы побрал такое разнообразие ассортимента! Нет, чтобы предлагать по одному экземпляру каждой расцветки… так ведь приятно им человека вконец запутать и довести до нервного истощения! Хорошо хоть в запасе имелась третья банка бескомпромиссного «Максиматора».
     Вообще-то, и с двух уже штормило прилично. Брусчатка под ногами никак не желала успокоиться и раскачивалась с переменной амплитудой, пытаясь окончательно поссорить меня с гравитацией. Я решился чуток повременить с откупориванием очередного «волшебного» сосуда – один фиг никуда не денется. Для начала требовалось перекурить.
     Отвернувшись от ветра, в не слишком результативных попытках извлечь из зажигалки пламя, я одновременно отвернулся и от витрин. Именно в этот момент я почувствовал, как кто-то вежливо теребит меня за локоть. Несильно, но настойчиво. Прекратив терзать колёсико зажигалки, я обернулся. Увиденное не разочаровало. Это было по большому счёту именно то, что и ожидалось найти: молодая симпатичная негритянка среднего роста, с умеренно худощавым телосложением. Оценить которое помогала прозрачная невесомая накидка, бледно-розового цвета, и фиолетовое кружевное бельё.
     Говоря «симпатичная», я отдаю себе отчёт в невозможности объективной оценки данного качества у представителей негроидной расы. Слишком сложно адаптировать к ним привычные для европеоидов критерии красоты. Поэтому лучше выразиться яснее: отталкивающего впечатления негритянка не производила.
  -  Come along with me…  -  просительные интонации в её голосе перехлёстывались с требовательными нотками и вкраплениями неуверенности.
     Должно быть, ей осточертело торчать в витрине, и она решила сыграть как голкипер, выбегающий из собственных ворот навстречу опасной проводке мяча. Устоять против подобного натиска было нереально.
  -  How much?
  -  It’s not expensive… really,  -  затараторила девушка,  -  just 250 francs!..
     У меня зашевелились подозрения, что озвученная сумма (совершенно смешная, в сравнении с российскими тарифами на подобные услуги) отнюдь не является окончательной и подлежит существенной корректировке. Однако торговаться совсем не хотелось. Да и как можно торговаться с собственным подарком – извращение какое-то…
  -  OK. I agree.
     Размышляя, уместно ли будет спросить у этой аппетитной «шоколадки» имя, или всё равно соврёт, я проследовал за приглашающей стороной в помещение. Представительница не самой однозначной профессии любезно придержала дверь, пропуская меня вперёд. Мы вошли. Несмотря на достаточное количество выпитого, я почему-то сильно стеснялся.
     Вот почему, интересно, белые люди – они все более-менее одинаково белые, в то время как черные имеют гигантский разброс в окраске своих кожных покровов? В чём тут корыстный интерес матери-природы? Тайна сия велика есть… Хотя, возможно, она уже давно и разгадана соответствующими учёными. Надо же им за что-то зарплату получать.
     Предложившая мне себя африканочка выглядела, если оценивать черноту по десятибалльной шкале, приблизительно на семь с половиной. Классический широкий нос, полные губы и чуть вьющиеся черные волосы средней длины. Приличный английский. С него я и решил, собственно, начать наше кратковременное знакомство. Не по-русски это как-то – с места и сразу в карьер… Разговор пробуксовывал. Девочка всем своим видом давала понять, что платят ей отнюдь не за это. Однако на вопросы, из вежливости, отвечала и откровенного недовольства не выказывала. Желания клиента тут по-капиталистически уважались.
     Сама она, по её словам, приехала из Гвинеи-Бисау и поступила в Брюсселе учиться в некий университет. Поскольку за все двадцать четыре года собственной жизни никакой другой профессии девочка не освоила, а денег, как всегда, ни на учёбу, ни на жизнь не хватало… ну и так далее, и тому подобное… История древняя как мир. Но всё равно интересная. Ибо душещипательная…
     Деньги моя африканская возлюбленная потребовала вперёд.
     В глубине демонстрационной витрины начинался небольшой коридорчик. От него по сторонам отпочковывались «рабочие кабинеты». На нормальных дверях тут явно экономили и повсеместно использовали вместо них обычные занавески из плотной, тяжёлой ткани. За одной из таких портьер мы в итоге и оказались. Размер комнатушки – минимально необходимый для прелюбодеяния. Интимный полумрак скрадывал непритязательность интерьера, готового послужить декорацией представления, обычно не рекомендуемого к просмотру детям до восемнадцати. Да и вообще к просмотру не рекомендуемого: в силу исключительной непристойности.
     Справа – небольшой умывальник, слева – тахта (тоже не гигантская), прямо напротив входа – кресло с местами ободранной и повсеместно засаленной обивкой. Его я и облюбовал в процессе вступительной беседы. К сексуальному возбуждению тут, прямо скажем, мало что предрасполагало. Но поскольку деньги «уплочены» - хочешь не хочешь, а надо было как-то возбуждаться… Пришлось откупоривать (сугубо для этих целей) третью банку «Максиматора», произведя из неё четыре затяжных, прочувствованных глотка. Эффект до ожидаемого не добрал.
     Беседа не клеилась, оплаченное время летело, и я сам предложил в итоге перевести наше общение в несколько иную плоскость. Девушка не возражала. Отдав всю инициативу в её умелые руки, а если точнее – то в рот, мне оставалось лишь сосредоточиться на конечном результате. Медитативно.
     Достижение результата тем временем явно затягивалось. Сложности возникли уже на начальном этапе.
     Справедливости ради, стоит отметить отсутствие в этом вины моей партнёрши. Трудилась она слегка механистично, без изюминки, но добросовестно - чувствовался профессиональный подход к делу. А профессионализм я всегда и безоговорочно уважал. Дефицит последнего в России как раз таки и не позволит ей когда-либо выбраться из метафорической задницы, составляющей структурную основу русского бытия.
     Однако на одном уважении далеко не уедешь.
     Переместились на тахту. В процессе избавления от трусиков, прелестница довольно чувствительно задела меня носком своей туфли справа по челюсти. Искренне, но сдержанно извинилась. Сами туфли на высоченных каблуках она почему-то ни до, ни после кружевных фиолетовых стрингов снимать не захотела. Наверное, это оскорбляло её личные представления о сексуальности.
     В горизонтальном положении, с применением более традиционного способа, дело пошло веселее. Тем не менее предмет, отождествляемый некоторыми с достоинством доброй половины человечества, вёл себя не совсем адекватно. Он периодически терял надлежащую форму и объём, вываливался наружу, а также настойчиво пытался избавиться от своего защитного резинового облачения. Словно ему, предмету, было абсолютно наплевать на ужасающее количество инфекционных заболеваний, неотлучно сопровождающих в современном мире самое возвышенное из всех человеческих чувств!..
     С грехом пополам, на;чатое удалось завершить.
  -  Don’t drink so much… next time,  -  прокомментировала негритяночка нашу с ней непродолжительную встречу дельным советом.
     Объяснять ей, на прощанье, что такое в русском понимании «много», я посчитал нецелесообразным.

16.

     Автобус ещё не вырвался за пределы брюссельских окраин, а в туалет уже хотелось нестерпимо. За возможность отлить вполне можно было бы продать душу, кабы таковая пользовалась в нашей системе товарно-денежных отношений хотя бы минимальным спросом. Печально, но покупать душу было некому. Водила же продолжал игнорировать мои настойчивые просьбы - на культурном английском языке - и биоссальник в автобусе открывать не собирался. Мочевой пузырь занимал уже как минимум пол-организма. Идея догнаться после «Максиматора» чем-нибудь ещё, нашедшая своё неминуемое воплощение на одной из лавочек в привокзальной аллее, уже не казалась такой удачной.

     В компании со случайно подсевшим югославом – везёт же мне на представителей этой народности – время до отправления автобуса пролетело совсем не скучно. Ума не приложу, как мы общались – он не знал английского, я имел весьма поверхностные представления о югославских диалектах – однако понимали мы друг друга великолепно. Магия алкоголя в очередной раз доказывала свою состоятельность.
     У себя на родине парень работал в полиции, но после того, как все в Югославии кинулись воевать со всеми, счёл разумным не мешкая ретироваться в благополучный шенген. Без особых проблем получил желанный «позитив» и теперь направлялся в провинциальный бельгийский городишко навестить подругу: молодость вообще чревата такими осложнениями как любовь, морковь и прочие глупости.
     Паровоз югослава отправлялся примерно в то же самое время, что и мой автобус. Грех было не выпить за подобное совпадение.
     Всего через пару часов от момента нашего знакомства обе урны, по бокам скамейки, уже не могли вместить в себя всё новые и новые банки из-под пива. Пришлось воспользоваться урнами у соседней скамейки. Вечерело… Хорошо знакомый российским гражданам по собственным подъездам терпкий аромат свежевыделенной мочи тяжёлой аммиачной волной обволакивал окрестный кустарник. Прохожие благоразумно предпочитали держаться от нас на уважительной дистанции…   

     За несколько лет до описываемых событий на глаза мне случайно попался небольшой словарик англоязычного уголовного жаргона. То ли британского, то ли американского… не помню. Изданный каким-то совсем уж смешным тиражом, он, по задумке авторов, создавался, я подозреваю, исключительно в развлекательных целях. Ну кому, скажи;те на милость, в стране, где собственная блатная «феня» уже намного богаче и употребительней литературного языка, может понадобиться ещё и жаргон иностранный?.. Разве что закоренелым языковым фанатам, типа меня… наверное.
     Ну так вот… Попался он мне, проштудировался и благополучно забылся: нефиг всякой ерундой мозги забивать. Но для любой информации, когда-либо запутавшейся в наших нейронных сетях, рано или поздно обязательно настанет свой черёд. Важно только умудриться дожить до того момента, когда он настанет.
     Подходя к водиле в четвёртый или пятый раз, я понимал и бессмысленность своих унизительных просьб, и одновременную невозможность повлиять на ситуацию как-нибудь по-другому. Выходило только справлять нужду прямо в проходе между рядами сидений: не самый приемлемый вариант, да и остальным пассажирам это могло совсем не понравиться.
     Автобус тряхнуло. Я едва удержался на ногах, схватившись за ближайшее кресло.
     Моча – уже и не поймёшь: в прямом или переносном смысле – ударила в голову, расшевелив слегка захмелевшую память, и готовое решение внезапно извлеклось из её глубин. Вспомнился тот самый словарик, точнее – несколько не самых приличных фраз из него. Мало волнуясь о соответствии их смысловых значений общему контексту происходящего, я, вместо заготовленных в уме очередных аргументов, пустил в ход «тяжёлую артиллерию». И не напрасно. Невзирая на свою явную неанглоязычность, водитель услышанным проникся. Что называется, «вкурил». С произнесёнными мной речевыми оборотами ему определённо доводилось сталкиваться и раньше.
     Минуту спустя, блаженно вслушиваясь в мелодичное журчание собственной струи, исчезающей в приёмном устройстве биотуалета, я размышлял о двойственности и противоречивости человеческой натуры. О том почему люди, ожидая для себя любви и уважения окружающих, не желают даже расставаться с ключом от уборной, без непременных предварительных угроз…

17.

     В голове заевшей пластинкой крутился мотив: «Мы едем, едем, едем… в далёкие края… весёлые соседи, хорошие друзья…» Мало кто из рождённых в СССР не вспомнил бы эту известную детскую песенку, оказавшись в схожих с моими условиях. Края впереди действительно были не близкие - ехать предстояло через несколько государственных границ - соседи же по автобусу воплощали просто идеал дружелюбности. Заботливо и бескорыстно подкармливали меня всю дорогу, поскольку из съестного я прихватил с собой лишь несколько жестянок пива. Поначалу на все настойчивые предложения пищи я вяло пытался протестовать, но постепенно втянулся, подавив в себе въедливые интеллигентские комплексы.
     Разрешив вопрос с туалетом, всё остальное я уже просто не мог держать за сколь-либо серьёзные проблемы и приготовился получать от путешествия исключительно позитивные эмоции. Тем более что поводов для оптимизма имелось хоть отбавляй: сам по себе факт пребывания в «шенгене», а не в Быдлятнике ненавязчиво, но однозначно окрылял.
     Приближалась Франция. Одна только мысль о том, чтобы въехать в эту страну виноделов со своим плебейским напитком, показалась мне кощунственной. Давясь и пуская пивные пузыри через нос, я поспешил ликвидировать оставшиеся запасы.
 
     На тот момент, в две тысячи первом году, евро, как наличная денежная единица, ещё не существовал, но границы между государствами шенгенской зоны уже давно не охранялись. На что я, собственно, и рассчитывал, отправляясь в путешествие из Брюсселя в Лиссабон. И оправдаться бы моему расчёту на все двести процентов, если бы… Короче, если бы не одно маленькое «бы». А именно – одна из самых трагических дат в истории человечества: 11 сентября. Эхо американских событий докатилось и до Европы: все границы наглухо перекрыли.
     Паниковать, когда всех заставили выходить из автобуса и с вещами проследовать в здание таможни, я не начал только благодаря седативному эффекту алкоголя. Находясь в полупьяном состоянии обычно просто невозможно осознать всю глубину приютившей тебя в очередной раз задницы. Иногда – к счастью, иногда – к сожалению… Срок действия туристической визы истёк в незапамятные времена. Выданные мне, как беженцу, бумаги позволяли находиться на территории Бельгии, но никак не пересекать границы сопредельных государств.
     Толпу пассажиров, для ускорения процесса, разделили на две очереди. Каждую шмонали несколько пограничников. Помимо проверки документов, почти у всех вручную перетряхивали багаж. Разве что до трусов раздевать на удивление не сподобились. За багаж я не волновался: моё ношенное-переношенное бельё вряд ли кого могло насторожить. А вот с документами выходил полный швах…
     Была не была. С наглой мордой я протянул проверяющему офицеру внутренний российский паспорт - тоненький, как надежда на торжество здравого смысла в его стране-эмитенте, и без малейшего намёка на визы и въездные штампы.
     Усталый взгляд офицера скользнул по предъявленному «аусвайсу» с российским гербом, как по наименее интересному в этой Вселенной предмету. С чувством хорошо скрываемой гадливости предмет был бегло осмотрен и возвращён мне безо всяких комментариев. В первый момент я совершенно ничего не понял. Во второй момент понял, что мне каким-то макаром невероятно повезло. Повезло, скорее всего, незаслуженно, учитывая мою нелюбовь ко всякого рода сверхъестественным вещам, включая и само везение. Однако факт оставался фактом…

     Франция промелькнула за окном автобуса несбывшейся мечтой о спокойной, обеспеченной старости в тени виноградной лозы, разросшейся вокруг живописного уютного хуторка. Вот-вот должна была объявиться французско-испанская граница. Ничего хорошего от неё, основываясь на имеющемся опыте, я, понятно, не ждал. Однократное везение вполне укладывалось в теорию вероятностей, но вот повторное… На повторное рассчитывать было бы верхом идиотизма.
     И всё-таки ни на что другое рассчитывать не приходилось.

     Подход французско-испанских пограничников слегка отличался от служебных привычек их предыдущих коллег. Выводить из автобуса никого не стали. Багаж досматривать тоже. Вместо этого два офицера зашли в автобус и начали проверять документы, неторопливо двигаясь навстречу друг другу. Один с головы автобуса, другой с хвоста. Я сидел ровно посередине – прямо напротив основных дверей, максимально близко ко входу в любимый сортир. Не то чтобы я, руководствуясь близостью сортира, выбирал эту диспозицию самостоятельно, просто так исторически сложилось: все продаваемые билеты шли уже с прописанными местами.
     Двигались, значит, себе проверяющие офицеры, двигались… Медленно, но неумолимо… С каждым своим шагом сокращая дистанцию между надеждой на благополучный исход и наступлением исхода реального – вполне предсказуемого, а потому невообразимо удручающего. Крупные капли пота выступили у меня на лбу. Губы, наоборот, пересохли.
     Лезть в карман за каким-либо из свои двух паспортов я даже и не пытался. Теория вероятностей упрямо твердила своё: один и тот же трюк два раза подряд не сработает! И кто бы рискнул с ней не согласиться?..
     Трюк действительно не сработал.
     Да этого и не потребовалось, так как развитие событий внезапно пошло совсем по другому сценарию. Когда оба пограничника уже практически встретились друг с другом в районе моего кресла, их внимание что-то отвлекло. Какое-то сообщение по рации. В результате оба вышли из автобуса, пару минут посовещались, затем один из них поднялся обратно, с целью закончить проверку. Тогда я, понимая, что терять абсолютно нечего, заявил ему на английском, что мои документы только что проверил его товарищ. «ОК»,  -  покладисто отреагировал пограничник, глянул в бельгийский паспорт моего соседа и облечённый сознанием выполненного долга покинул автобус. Препятствий для въезда в Испанию более не существовало.

     Чем дальше мы продвигались на юг, тем ниже становилось небо. Особенно хорошо это бывало заметно по ночам. Казалось – протяни руку, и запросто сорвёшь с нереально близкого небосклона пару-тройку симпатичных звёздочек на память. Или на подарок любимой женщине… кабы существовал хоть малейший смысл таковой обзаводиться.
     Пополнять запас алкоголя было не на что. Денег оставались считанные копейки, а вернее, сантимы – копейки тут не пользовались популярностью. Между слоями обложки загранпаспорта завалялась, конечно, «неучтённая» стодолларовая купюра, но это уже расценивалось как н/з на сверхкрайний случай. А потому на пропой использоваться не могло. 
     Протрезвевший организм был рассеянно угрюм и мизантропичен. В перспективе вырисовывалась испано-португальская граница.

     Среднестатистический человек привыкает ко всему очень быстро. Как к плохому, так и к очень плохому. Но иногда привыкает даже к хорошему. Скажем, к тому, что имея просроченную шенгенскую визу можно безнаказанно кататься по всей Европе куда вздумается. Впрочем, как показывает практика, оно действительно возможно… до поры, до времени.
     Когда автобус, плавно покачиваясь, вполз под навес очередного на моём пути пограничного комплекса, изначальный мандраж у меня отсутствовал начисто. Негромкий скрип тормозов и последовавший за ним разноголосый бубнёж нескольких проверяющих даже не смогли окончательно разрушить состояние полудрёмы. Открывать глаза не хотелось. Хотелось заснуть покрепче и там, на просторах собственных сновидений, лицезреть в деталях сцену прибытия в родной и любимый Калдаш-да-Раинья.
     Кто-то аккуратно потрогал меня за плечо.
     На сей раз погранцы решили начать проверку документов от середины автобуса к краям. Таким образом, я оказался для них одним из первых «клиентов», и рассчитывать на недостаток внимания к своей персоне не приходилось. Ну и ладно… Потянувшись уверенным жестом за внутрироссийским паспортом, я спросонья перепутал карманы куртки, извлекая на свет божий внешнероссийский экземпляр. Фатальность собственной ошибки я понял уже в процессе – наощупь - ещё не вручив документ офицеру. Но изменить что-либо на данном этапе не представлялось возможным. Не мог же я ему заявить: «Подождите!.. Это не тот паспорт…»
     Лицо чиновника, получившего в своё распоряжение полностью компрометирующий меня документ, постепенно вытягивалось, меняя черты в диапазоне от спокойной доброжелательности до осуждающего удивления. Молниеносно порывшись в карманах и выудив оттуда бельгийскую бумагу, подтверждающую мой временный статус беженца, я протянул основательно измятый листок вдогонку к паспорту. Не помогло. Да и не могло, конечно, помочь, ибо хождение эта писулька имела лишь на территории Бельгии, а никак не всего обширного Евросоюза. Вежливо, но безапелляционно я был выдворен из автобуса и с вещами препровождён в ближайшее административное здание. Следом за мной «повязали» ещё одного пассажира.
     Грубая деревянная скамейка в вестибюле сходу настраивала посетителей на виновато-пессимистический лад. Кроме меня на этой скамье, навевавшей ассоциации с таковой для подсудимых,  примостилось ещё трое или четверо негритосиков выходцев из африканских стран. Их напряжённые позы и расфокусированные взгляды подсказывали, что парни, так же как и я, ничего хорошего от этой жизни ожидать не привыкли. Не сложилось с соответствующим когнитивным опытом.
     Не успел я к ним подсесть, как ввели мужика - лет сорока пяти - ехавшего со мной в одном автобусе вроде как от самого Брюсселя. Соответственно, тоже не доехавшего. Выглядел мужик колоритно: здоровенный, небритый, с типично цыганской внешностью, он производил впечатление персонажа какой-нибудь голливудской кинематографической страшилки. Одежда его явно не соответствовала здешнему климату: толстый мохеровый свитер, черные мятые брюки с зимними ботинками и, как апофеоз ансамбля – длинная кожаная куртка. Тёмно-коричневая и основательно загвазданная.
     Напротив приютившей нас скамейки за стеклянными перегородками сновали туда-сюда люди в форме, люди без формы и даже одна собака. Тех, которые в форме, было существенно больше.
     Ждать долго не пришлось. Практически сразу нас вдвоём с мужиком взяли в оборот. Жёстко и вдохновенно. На столе допрашивающего офицера рядом со своим паспортом я увидел второй – румынский. Подозрения по поводу цыганской национальности другого бедолаги подтвердились. Про себя я тут же окрестил его «румыном».
     Убедившись, что ни испанским, ни португальским его подследственные не владеют, страж границы закономерно перешёл на хороший, грамматически правильный, в лёгкий укор моему собственному, английский. Понимать его было одно удовольствие. Не помню, говорил ли я об этом раньше, но общаться на английском с теми, для кого этот язык не родной, намного проще, чем с англоязычными нейтивами. Такой вот лингвистический парадокс… В общих словах я попытался обрисовать свою незавидную ситуацию. Пограничный офицер задумчиво кивал, постукивая себя по подбородку непишущим концом шариковой ручки.
  -  Do you speak English, by the way?  –  его внезапный вопрос привёл меня в лёгкое замешательство.
     Не в том дело, что сам по себе вопрос был каким-то странным. Нет. Вопрос-то как раз оригинальностью не отличался. Необычным стало то, что задавался он отнюдь не в преддверии беседы, а в её, можно сказать, разгар.
  -  What’s the language, do you think, we are talking at the moment?  –  осторожно поинтересовался я.
  -  Yea… You’re right,  -  вынужденно согласилась опрашивающая сторона.
     В последующие несколько минут мне было подробнейшим образом разъяснено, какое страшное преступление я совершил, попытавшись проникнуть на территорию Португалии с просроченной визой. Я уже и сам начинал потихоньку осознавать, что Усама бен Ладен, по сравнению со мной, просто застуканный с сигаретой в школьном сортире пятиклассник. Клятвенно пообещав так больше не делать, я предложил впустить-таки меня в Португалию, ибо там у меня есть друзья. А следовательно, и вероятность занять у них денег на улететь обратно в край медведей и балалаек. «Это невозможно,  -  заявил пограничник безапелляционно,  -  мы не можем вас впустить в Португалию». «Но в Испании я в равной степени не могу легально находиться»,  -  озадачил я его неразрешимой дилеммой. Офицер вполголоса выругался. Хотя и сделал он это не по-английски, а на своём родном языке, в том, что это именно ругательство – причём наверняка очень грязное – можно было не сомневаться.
     Румын тем временем внимательно прислушивался к нашему диалогу. Его огромная ладонь без конца приглаживала грязные, торчащие в разные стороны, антрацитово-черные волосы. Было заметно, что ни единой фразы товарищ не понимает.
     Наконец мой собеседник встал и, забрав со стола наши паспорта, куда-то вышел. Отсутствовал служивый минут десять. Ясно, как божий день, что без мудрых начальственных указаний ему в подобной ситуации было не обойтись.
     «Переведите своему другу…»  -  первым делом обратился ко мне чиновник по возвращении.  -  «Он мне не друг».  –  «Ну, своему товарищу…»  -  «Да какой же он мне товарищ?.. Вы на наши паспорта посмотрите! Он – румын, а я – русский!.. Я его, так же как и вы, вижу впервые в жизни…»
     Тут только до меня стало доходить, что осознать разницу между русскими и румынами вершитель наших судеб элементарно не в состоянии. Для него эти нации настолько малозначительны, в своей убогости, что дифференцировать их – занятие столь же неблагодарное, как, например, попытка классифицировать подвид таракана, на которого случайно наступил. И упрекать его в этом, даже в мыслях, значило бы – противоречить очевидности.

     Судьба наша, в конечном итоге, решилась просто, но абсолютно нелогично. Хоть с законодательной точки зрения, хоть с неоспоримых позиций здравого смысла. Более дурацкий выход из ситуации трудно было себе вообразить.
     Реквизировав у нас всю скудную наличность (зелёную сотку в обложке паспорта супостаты, слава Мне, не нашли) и соотнеся получившуюся сумму с ценами на автобусные билеты, пограничники купили нам таковые до ближайшего испанского города Саламанка. Самолично посадив в первый же подвернувшийся рейсовый автобус. То есть просто со спокойной душой выпнули и меня и румына в обратном направлении – с глаз долой, из сердца вон…

     Никто не собирается здесь преуменьшать весьма многочисленные достоинства Саламанки. Но все они в наших глазах не перекрывали один-единственный его недостаток – более чем стокилометровую удалённость от португальской границы. На кой хрен нам, спрашивается, упиралась охраняемая ЮНЕСКО старинная архитектура и всякая прочая мутотень, если нас в этой Саламанке никто не ждал?!!
     За автобусными окнами, по обеим сторонам дороги, мелькала сплошная металлическая сетка, высотой примерно в человеческий рост. Для разнообразия можно было перестать размышлять о своей проблемной судьбе и попробовать догадаться, для чего эта сетка нужна. Идеи в голову приходили самые разные. Положим, она (сетка) могла препятствовать нелегальным иммигрантам, бредущим пешком по дороге, скрываться в окрестных лесах при появлении полицейских патрулей. Или, как вариант, препятствовать полицейским патрулям проникать в лес, с целью проверки наличия в нём скрывающихся нелегальных иммигрантов… Не исключался также факт существования данной сетки просто для того, чтобы проезжающим мимо нелегальным иммигрантам было чем занять свой невыспавшийся толком мозг.
     Пейзаж внезапно претерпел качественные изменения. Появилось существенно больше рукотворных элементов в оформлении придорожного пространства. Однозначно, начинался какой-то пригород.
     Учитывая, что проехали мы от силы километров тридцать, это ни в коем разе не могла быть конечная цель нашего вынужденного путешествия – Саламанка. Значит, назревала промежуточная остановка в другом, гораздо более привлекательном – в плане расстояния от границы – населённом пункте. А это уже давало дополнительный шанс… Одновременно придя к подобному выводу, мы с Румыном многозначительно переглянулись.
     Остановились у местного автовокзала. Первым делом я прочитал название городка: что-то вроде Сьюдад-Родриго.
     Народ потянулся к выходу. Кто-то в целях перекурить, кто-то поссать, а кто и просто поразмяться… Выпростались под палящие лучи испанского солнца и мы с новообретённым компаньоном. Присев пару раз, разминая уставшие ноги, я закурил. Румын проделал в точности то же самое. Общаться вербальным способом нам не улыбалось, поэтому он показал мне на пальцах, дескать, «Иди,  договаривайся с водителем. Не мне же с ним контачить». Я кивком головы обозначил своё согласие и приступил.
     Собственно, хотели мы от водителя не так уж и много. Все наши требования ограничивались рамками нашего багажа, сокрытого в соответствующем отделении автобуса. Что я и постарался предельно вежливо растусовать курившему чуть поодаль от основной пассажирской массы шоферу – дородному дядьке лет пятидесяти. Английский язык шофер понимал. Не понимал он одного: как можно нарушить начальственную директиву пограничников, предписывающую не отдавать нам поклажу до благополучного прибытия в Саламанку?
     Я на него не сердился – он был обычным, до тошноты законопослушным, европейцем. И законопослушность свою наш шофер впитал с молоком матери, просто не представляя себе других поведенческих шаблонов, при наличии одинаковых для всего общества «правил игры». Вот только общество это принимать в свои цивилизованные ряды ни меня, ни Румына не желало. Мордами мы для него не вышли. А если расшифровать это затасканное выражение, то не вышли-то мы как раз быдлячими поведенческими стереотипами, обусловленными принадлежностью к совершенно иной категории гомо сапиенсов.
  -  Look at that guy,  -  кивком головы указал я водителю на Румына.  –  He’s really nothing to lose… Trust me. I know him very well, but in spite of our acquaintance I am scared of him a lot!
     Как я и предполагал, приведённый аргумент был явно беспроигрышный. Шофер погрустнел и впал в летаргическую задумчивость. Поразмышлять ему определённо было о чём: внешность Румына предрасполагала к ночным кошмарам и возникновению устойчивого логоневроза.
  -  I am not kidding… He’s an extremely dangerous guy. Why do you need to mess with him?..  –  ещё раз легонько подтолкнул я нашего перевозчика к единственно верному решению.
     Выбросив окурок и сплюнув, в сердцах, на асфальт, дядька сначала хотел было что-то сказать, но потом видимо вспомнив, что молчание – золото, ещё раз сплюнул и поплёлся открывать багажник.

     Солнце не просто пекло. Оно буквально изгалялось надо всеми биологическими объектами, оказавшимися в зоне его непосредственной досягаемости. Включая и нас с Румыном.   
     Дорога, по которой мы шагали в сторону границы, почти не имела обочин. Асфальтовое полотно с каждой стороны обрывалось какими-то неглубокими каменистыми канавами. Сразу за ними начиналась недавно упомянутая сетка. Ни одна попутная машина – а тормозить я их пытался все подряд – не останавливалась. Широко разрекламированная западным кинематографом методика путешествий автостопом на деле не имела, как выяснилось, под собой ничего, кроме буйной режиссёрской фантазии. Страшно хотелось пить.
     Олимпийку от своего «адидасовского» костюма я затолкал за клапан рюкзака, болтавшегося за плечами. Руки, то одну, то другую – попеременно, оттягивал увесистый дерматиновый портфель. Футболка и лёгкие мокасины, довершавшие мой наряд, куда более соответствовали погодным условиям, нежели гардероб Румына. Даже просто смотреть на беднягу было невмоготу. На кой ляд он так насдевался, отправляясь на юг Европы?.. Неисповедимы подоплёки побудительных мотивов в каждой конкретной человеческой голове.
     Километров через десять показалась деревня: малочисленная россыпь невзрачных домишек. К ней вела едва приметная просёлочная дорога, пыльным половиком сползавшая с основной трассы. Идти до деревни – значило расходовать и без того изрядно подистощившиеся силы. С другой стороны, там не просто могла, а непременно обязана была иметься вода. Покупать её нам было не на что, но ведь существуют же в природе различные колодцы, родники, горные ручьи с прохладной, живительной влагой, ну и прочие общедоступные водопои. Слегка поколебавшись, решили сворачивать.
     Прямо на краю деревни попалась колонка. Обычная металлическая водоналивная колонка, каковых в России, особенно во времена моего пионерского детства, на каждой улице было хоть пруд пруди. Возблагодарив пересохшими губами собственную удачу, кинулись пить…

     Самое острое наслаждение, как известно, возникает у любого из нас отнюдь не в момент обретения вожделенного объекта. Пик удовольствия мы проходим в точке перехода простого предвкушения в предвкушение, напрямую граничащее с его практической реализацией. Такие вот издержки высшей нервной деятельности, однако…

     Рычаг колонки противно скрипнул под нажимом моей руки. Ещё какая-нибудь доля секунды, и струя самого жизненно необходимого вещества на земле положит конец изнуряющей жажде. В такие вот только мгновения и бывает человек по-настоящему счастлив… И струя полилась. Только не воды, а какой-то буровато-коричневой дурнопахнущей жижи. Называть каковую водой не повернулся бы даже мой прилипший к пересохшему нёбу язык. С непередаваемым отвращением я отшатнулся от колонки.
     Обсудив на пальцах ситуацию, двинулись дальше. Шли вдоль деревни параллельно основной, ведущей к границе асфальтированной дороге. Всё вокруг выглядело полувымершим, словно в фантастических боевиках постапокалиптической тематики. Навстречу попался только виляющий из стороны в сторону велосипедист, затем неряшливо одетая, сморщенная старуха. На осторожные расспросы о воде она лишь смотрела сквозь меня задумчивым, потусторонним взглядом.
     Из ещё одной колонки, найденной нами на другом конце деревни, текла та же самая мерзкая гадость. Невезение обретало черты устойчивой, выходящей за рамки обычных статистических погрешностей, тенденции. Умерив в сердцах своих разрывающую оные досаду, мы с Румыном выбрались обратно на трассу.

     Ещё километров десять пути канули в историю без каких-либо значимых происшествий. Пить уже практически не хотелось. Организм, уяснив, что воды ему не дождаться, существенно снизил планку претензий и теперь лишь изредка напоминал о своих интересах лёгким никотиновым голоданием. Сигареты пока ещё оставались, но хватить их могло ненадолго. Как-то быстро и незаметно вокруг разлилась кромешная темнота.
     Когда, по моим расчётам, до границы оставалось километров пять – семь, я предложил перекурить, а заодно и провести совещание. Возражений с румынской стороны не последовало.
     На повестке дня, а точнее – позднего вечера или даже ночи (часов ни у кого не водилось), стоял вопрос безопасного приближения к границе. Основным докладчиком по теме выступил я сам. Лучше всего, как мне думалось, было свернуть с дороги в лес и пробираться дальше по нему. Идти по шоссе в приграничной территории мне представлялось слишком рискованным занятием, чреватым поимкой с последующей повторной депортацией. Румыном вариант с шоссе тоже не приветствовался. Единогласно проголосовали за лес.

     С немалым трудом перебрались через придорожную сетку. Далеко углубляться в чащу не стали: главной задачей являлось скрытое перемещение - так, чтобы оставаться незамеченными с дороги.
     Проблемы не заставили себя ждать. Как всегда, они понавылазили оттуда, откуда их заполучить и во сне бы не привиделось. Кому, например, могло прийти в ум, что весь лес тут перегорожен на отдельные участки, с помощью весьма болезненной и почти незаметной в темноте колючей проволоки. А он между тем был перегорожен. Первыми об этом узнали весьма недешёвые штаны от моего спортивного костюма. Боль в разодранной ноге почему-то слегка припозднилась.
     Должно быть, лес таким образом был поделен на отдельные частные территории. Некоторые из этих весьма своеобразных «загонов» пустовали. Некоторые нет. Повстречалась парочка мирно пасущихся лошадей – одна побольше, другая поменьше – наверняка лошадь-родитель и лошадь-ребятёнок. Ещё через несколько «загонов» в темноте забрезжила стайка овечек. Их кудрявые шкурки белели среди деревьев, как перепутавшие небо с землёй облачка;.
     Многократно перелезать через заграждения из колючей проволоки – занятие, я вам скажу, совсем не из лёгких. Очень скоро мы совершенно выдохлись. Идея пробираться к границе через лес уже не казалась такой рациональной и привлекательной. На одном сверхчеловеческом упрямстве мы продолжали продвигаться вперёд.               
       Очередная преграда в несколько рядов «колючки». Схема отработана: сначала один аккуратно раздвигает пару соседних рядов на максимальную ширину, давая возможность другому пролезть в расширившееся пространство. Затем тот, кто уже пролез, раздвигает «колючку» с другой стороны. Просто и эффективно. Подойдя в тот раз первым, Румын ногой и двумя руками сформировал мне достаточно безопасный проход. Оставалось только согнуться и, соблюдая предельную осторожность, туда «поднырнуть». Что я и сделал. Уже совершенно автоматически и ни капли не задумываясь о последствиях. А напрасно…
     Ещё не успев полностью распрямить спину, я понял, что прямо напротив меня что-то стоит. Что-то нереально огромное и такое же чёрное, как и сама окружавшая нас темнота. Настолько чёрное, что массу эту я скорее интуитивно почувствовал, нежели увидел. Только два небольших красноватых уголька светились инфернальным кошмаром во внезапно сгустившейся передо мной пустоте. Тишина давила на барабанные перепонки почище звуковой волны реактивного самолёта. Замерли, казалось, даже совсем недавно шелестевшие, под порывами лёгкого ветерка, листья на деревьях. Секунды пульсировали в висках систолическими толчками. На десятом или одиннадцатом толчке адекватное восприятие вернулось, и я осознал, что на расстоянии полутора метров о моей дальнейшей судьбе размышляет запредельных размеров Бык.

     Каким образом мы с Румыном вместо леса оказались опять на дороге, я вряд ли умудрился бы внятно объяснить. Даже если бы мне за это пообещали мгновенную легализацию в Евросоюзе. Ограничусь поэтому простой констатацией факта.
     Прошли мы по лесу, похоже, совсем немного, но сил истратили, как на сто километров пути. Что было совсем некстати, учитывая, сколько ещё нам оставалось. Вдобавок закончились сигареты. И с каждой истекшей минутой эта неприятность становилась всё более и более приоритетной. Именно тогда я с удивлением обнаружил, что без воды человеку, оказывается, намного легче обходиться, чем без курева. Наркотик - он и в Африке, как это ни печально, наркотик… А уж в Испании с Португалией и подавно.
     Несмотря на асфальтовое шоссе под ногами, вместо оставшихся в прошлом корней, кустов и колючей проволоки, каждый шаг давался всё тяжелее. Не говоря уже о всевозрастающем риске.
     Не успели мы отмахать, наверное, и километра, как о конце нашего путешествия возвестил неспешно приближающийся сзади девяностый «Дефендер» с «мигалками» на крыше. Надеяться на то, что интереса у полицейских к нам не возникнет - значило поставить под сомнение само существование в природе здравого смысла. Однако, наплевав на таковой, я продолжал как ни в чём не бывало идти вперёд. Чем-то напоминая эволюционировавшего в сторону прямохождения медведя, позади с таким же упорством топал Румын.

18.

     Идти я продолжал даже когда «английский уазик» совершенно недвусмысленно включил свою «люстру», всполохи которой мгновенно превратили окружающую ночь в некое подобие танцплощадки. Вот только танцевать совсем не хотелось. А хотелось оказаться там, где нет всех этих гигантских быков, полицейских с «мигалками» и убегающей в неизвестность асфальтовой ленты шоссе.
     После того как позади, в довершение ко всей иллюминации, пару раз противно крякнула сирена, «притворяться шлангом» и дальше уже не оставалось ни малейшей возможности. Настала пора сдаваться.
  -  Glad to meet you!..  -  с обречённым воодушевлением поприветствовал я вылезающего с пассажирской стороны молодого парня в униформе.
     Второй, видневшийся сквозь стекло за рулём, предусмотрительно остался в машине.
  -  Don’t be greedy! Give me a cigarette, please,  –  полностью перехватил я инициативу в неизбежно назревающем общении.    
     К такому развитию событий полицейский явно не был готов. С изощрённой российской наглостью он сталкивался впервые, тем не менее европейская вежливость возобладала, и парень потянулся в карман за сигаретами. Вытащил «облегчённый» Chesterfield.
  -  Thanks a lot! You’re so kind,  -  излишне эмоционально поблагодарил я, закуривая.  –  What about one more cigarette for my friend?..
     Сообразив, что так ему не удастся вставить и слова, испанец парировал:
  -  What about your documents? And your friend’s documents, of course, too..
     Однако вторую сигарету всё же выдал, и счастливый Румын в мгновение ока окутался сизоватым слоистым туманом табачного дыма.
     Передав наши паспорта своему напарнику, который тут же затеял «пробивать» их по рации, офицер тоже закурил, запалив свою порцию отравы от понто;вой «зипповской» зажигалки. Какое-то время мы все курили в гробовом молчании, внимательно изучая друг друга настороженными, недоверчивыми взглядами. Ожидать благоприятного исхода проверки было бы слишком даже для такого неисправимого оптимиста, как я. Мысленно я уже обживался в испанской тюрьме.
  -  OK, guys… You may move on. Just use the other side of the road,  -  внезапно прозвучало у меня прямо над ухом.
     Захлебнувшись приступом кашля, я резко обернулся в сторону машины – последние пару минут до этого я с тоской вглядывался туда, где вот-вот должна была показаться граница – и машинально взял протягиваемые мне паспорта. Документы возвратил парень, который только что, сидя в машине, диктовал наши идентификационные данные кому-то в рацию. В чудеса верилось слабо.
     Моментально сложив два и два, я разобрался-таки; в мотивах тормознувших нас испанских мусоров. Понятно, что по рации всю подноготную о нас им в мельчайших подробностях доложили. Не могли не доложить. По-любому упомянули, что нам кровь из носу надо в Португалию. Парни смекнули, что вязать им нас на ихней, испанской территории – значило скрести себе на задницу лишние проблемы: девать-то нас всё равно некуда… Отсюда следовал простейший вывод: «Раз ребята рвутся перейти границу, так и флаг им в руки – пусть проблемы будут у португалов, а не у нас». Одним словом, рациональное мышление победило, и мы опять шагали в нужном нам направлении, правда, уже по противоположной стороне проезжей части. Основываясь на этой рекомендации полицейских, я предположил, что ПДД в России и в Испании во многом совпадают.
     Недоумевающий Румын что-то лопотал по-своему, с однозначным преобладанием в речи вопросительных интонаций. Как мог, я постарался объяснить ему на пальцах сермяжный смысл всего, только что с нами приключившегося.

     Когда вдалеке уже забрезжили огни пограничного КПП, рядом с нами опять затормозила машина. На этот раз обычная легковушка-седан, битком набитая обдолбанными подозрительными личностями. Сначала на испанском, а затем и на английском языке личности принялись наперебой предлагать свои услуги по транспортировке через границу. Якобы это их постоянный бизнес, и берут они совсем недорого. Правда, когда дело дошло до конкретизации понятия «недорого», выяснилось, что за такие бабки проще приобрести в Испании собственную машину, и перебраться на ней через границу самостоятельно. Смысл бизнеса наверняка заключался в том, что машины с местными номерами никто на границе не проверял.
     Соблюдая максимальную вежливость, дабы не спровоцировать очередные неприятности, доморощенных контрабандистов я послал.
     Под подошвами мокасин скрипели мелкие камешки. Прохладный ночной ветерок заставил меня снова надеть олимпийку. Освобождённый из плена облаков, на небо выкатился серебристый диск упитанной луны.
     Переходить границу прямо по дороге, с гордо поднятой головой, представлялось мне затеей лишённой серьёзных перспектив. С одной стороны, конечно, было интересно: на какие деньги они нас снова отправят вглубь Испании, если поймают во второй раз. С другой стороны, бздиловато: могли обнаружить заначенную сотку баксов. Румын, кстати, заначил от погранцов сотку немецких марок. О чём и признался мне, с гордостью, по дороге - не утерпел. Я похвалил товарища за предусмотрительность, но отвечать откровенностью на откровенность поостерёгся: доверять зачастую опасно даже самому себе. В общем, не доходя метров семисот до видневшегося впереди комплекса пограничных строений, мы опять свернули с дороги.
     Леса, как такового, тут уже не было. Его заменило беспорядочное нагромождение поросших кустарником каменистых холмов. Местами довольно высоких. Некоторые из них вполне могли соперничать в труднодоступности как минимум с Эверестом. Если и не по высоте, то уж по геморройности преодоления – точно. Что и подтвердил мой свалившийся в довольно глубокую расщелину портфель. Спускаться туда и искать потерю в зарослях невероятно колючих растений я не рискнул. Больше всего было жалко подаренной Максимом карты Парижа – настоящего сокровища, учитывая все нанесённые им лично пометки.
     Между холмами змеилось нечто похожее на контрольно-следовую полосу. Я говорю «нечто похожее» ввиду того, что весь мой багаж знаний о подобных вещах базируется исключительно на кинематографических шедеврах военно-шпионской тематики.
     Снова перебрались через какие-то барьеры из колючей проволоки – благо технология уже была отработана до мелочей. 
  -  Хеликоптер!.. Хеликоптер!!!  –  заголосил вдруг Румын надрывным шепотом.
     Не теряя ни секунды, мы оба бросились ниц - прямо на разрыхлённый песок - мечтая притвориться двумя безобидными корягами. Номер, кажется, удался. Неторопливо обшаривающий окрестности лучом прожектора вертолёт нами явно не заинтересовался. Подождав, пока летучая хрень исчезнет не только из поля зрения, но и слышимости, мы поднялись. Наспех отряхнувшись, двинулись дальше.
     Долго ли, коротко ли, но граница постепенно закончилась. Впереди слева проступили из темноты светлые пятна каких-то невысоких строений. Всё это хозяйство определённо находилось уже на португальской стороне.
     Самым первым нашим порывом стало естественное желание немедленно покинуть осточертевшее лоно природы и вернуться к цивилизации. Порыв пришлось безжалостно задушить. Появиться в приграничной деревне, или бог там его знает, какой статус был у повстречавшегося населённого пункта - значило наплевать на самую элементарную осторожность. Несмотря на страшнейшую жажду и никотиновую абстиненцию, и я, и Румын единогласно высказались за дальнейшее скрытое перемещение по оврагам и буеракам.
     Сколько ещё придётся идти – никто не осмеливался даже гадать. 
     Примерно через час после того, как перешли границу, мой попутчик предложил завалиться куда-нибудь в кусты и до утра прикорнуть. Я отказался. Категорически. Пока не рассвело, надо было по максимуму пенетрировать вглубь Португалии. Чем дальше от границы, казалось мне, тем больше появляется шансов на благополучный исход предприятия. Выбрались на шоссе. Румын недовольно сопел, но всё ещё старался держаться бодрячком. 
     Снова поползли назад пройденные километры. И не предвиделось им ни конца ни края. 
     Километров через десять Румын окончательно «сдулся» - возраст со счетов не скинешь. Ещё несколько раз он подкатывался ко мне всё с тем же предложением заночевать. Безрезультатно. В своей решимости идти вперёд безо всяких ночлегов я был непреклонен. Время – это не только деньги. Это иногда ещё и возможность избежать дополнительных рисков. Темнота была на нашей стороне, и позволить себе не использовать её очевидные преимущества я просто не мог. Жажда, голод, боль в натёртых мокасинами мозолях и даже нестерпимое желание курить – всё отходило на второй план. Впереди маячила конкретная цель – Калдаш-да-Раинья.
     Периодически Румын конкретно отставал. Приходилось останавливаться, чтобы его дождаться. Подобные задержки уже начинали серьёзно напрягать – средняя скорость ощутимо снижалась. В один из таких вынужденных привалов Румын не появился вообще, хоть я и прождал, по ощущениям, дольше обычного. Высморкавшись в ужасающего состояния носовой платок, я повернул назад. Первая сотня метров результата не принесла. Вторая тоже. За ней последовали третья и четвёртая. Проклиная всё на свете, я стал подзывать пропавшего компаньона с помощью эффективного в любых ситуациях русского мата. Имени-то его я всё равно не знал. Излишний шум мог привлечь к нам нежелательное внимание, поэтому матерился я полушепотом. В ответ раздавалась лишь пронзительная, намекающая на моё абсолютное одиночество в этом перенаселённом мире, тишина. Грёбаный Румын пропал.
     Сознавая, что бросать товарища недопустимо, даже если он и не слишком товарищ, я решил обшаривать все подряд придорожные кусты. Затея выглядела перспективной примерно первые полчаса. Затем разонравилась. Чтобы отыскать заснувшего где-то в объятьях темноты Румына, нужна была как минимум служебно-розыскная собака. Мои способности для этого явно не годились.
     «Ну и хрен с тобой,  -  решил я, наконец, понукаемый всевозрастающей злостью.  –  Припёрло тебя спать - да и бога ради!..»
     Мучимый незначительными угрызениями сговорчивой совести, я поправил на плечах неудобные лямки рюкзака и потопал далее в компании одних только собственных оптимистических мыслей.

     Очертания предметов вокруг постепенно, как снимки на забытой ныне фотобумаге, приобретали всё большую и большую детализированность. Рассветало.
     Вновь предпринятые попытки тормознуть хоть какую-нибудь машину бездарно провалились. Многочисленные желающие подобрать одинокого автостопщика катались в это время, должно быть, по совершенно иным дорогам. Вера в человечество стремительно уменьшалась, прямо пропорционально количеству проигнорировавших меня автомобилей. Даже на заправке, где я попытался договориться с водилами фуры (предположив, что на скоростной трассе просто запрещено останавливаться), вышел полный облом. От полусотни баксов дальнобойщики презрительно отказались. И то правда – нашёл, что предлагать приличным европейцам: месячную российскую зарплату за несколько десятков километров пути! Даже самому стало неловко от такого смехотворного предложения… От заправки я брёл уже совершенно умиротворённо, и в мыслях не имея более дурацких намерений голосовать.
     В определённый момент пути дорога закрутилось в мудрёную транспортную развязку. Пытаясь разобраться, по какому же из ответвлений дальше шагать, я несколько раз перелезал через металлические заборчики, огораживающие участки поворотов. Результат – прилично ушибленное колено и подвывихнутый голеностопный сустав. Последний затеял потихонечку распухать, боль при ходьбе становилась с трудом переносимой. Правда, в текущей ситуации боль никого не интересовала: накрыв перегревшуюся башку обсморканным носовым платком – солнце стояло в самом зените – я продолжал идти практически с той же скоростью, что и в самом начале своего марш-броска. 
     По примерным подсчётам, от границы я отмахал уже километров тридцать-сорок. Давно была пора появиться приличному населённому пункту. На заправке, где состоялся торг с шоферюгами, мне за реальные американские деньги не продали даже сигарет – обменные услуги у них не предусматривались. Единственное, чем удалось там поживиться – несколько глотков воды из под крана в уборной. Ну и на том спасибо. А без никотина, оно даже полезней… Хотя и несоизмеримо печальней.

     Резкий звук тормозов слева (а шагал я опять, вопреки рекомендациям полицейских, по правой стороне дороги) отнюдь не явился для меня предвестником завершения испытаний. Говоря по правде, никакого внимания я на него вообще не обратил. Мозг уже как-то совсем отстранённо воспринимал происходящее. Обернулся я только на звуки человеческой речи. Язык был определённо португальский, судя по обилию шипящих звуков, а его носитель оказался владельцем старенького коричневого «опеля» - приличного с виду, как и все подержанные европейские машинки, и наверняка с кондиционером внутри. Жизнь определённо собиралась поворачиваться ко мне лицом, вместо досконально изученной задницы. 
     Высунувшись из окна с водительской стороны, пожилой мужчина дополнял свою речь, с непонятным для меня смыслом, приглашающим жестом левой руки. Было бы нелепо, в моей ситуации, позволять ему слишком долго себя уговаривать.
     В долгожданной прохладе кондиционированного салона я ещё раз убедился, что удовольствие в этой жизни возможно испытывать только на контрасте. И чем разительней контраст, тем, соответственно, приятнее удовольствие. Следовательно те, кто коротает жизнь в одном лишь рафинированном комфорте, можно сказать, что и не живут вовсе, а так… существуют.
     Рядом с водителем сидела его жена. Хотя, возможно, в степени их родства я и ошибся – вывод был сделан на основе схожих возрастных параметров. Её благообразная естественная седина смотрелась в сто раз эстетичней тщательно закрашиваемых седин российских старушек.
     Поздоровался и поблагодарил я обоих супругов на португальском, исчерпав тем практически весь свой скудный словарный запас. Сразу же поинтересовался на английском о предполагаемой стоимости поездки. Услышав в ответ благородное: «we do not need any money», окончательно расслабился.  Тронулись в путь. Заднее сиденье «опеля» оказалось целиком в моём, ну и моего рюкзака тоже, единоличном распоряжении. Накопившаяся километров за семьдесят пешей прогулки усталость так и провоцировала растянуться на нём горизонтально.
     Я бы может и растянулся, если бы буквально за следующим поворотом не разглядел нечто… напрочь изменившее моё представление о собственной феноменальной невезучести. Ну и, попутно, рассеявшее подступившую дремоту. Там, за поворотом, притаился болотно-зелёный Лендровер «ДжиЭнЭйров». Пройди я ещё хоть немного пешком, и моё путешествие безвариантно завершилось бы наручниками на запястьях, с последующим водворением в португальскую каталажку.

19.

     Любая книга, как я всегда совершенно искренне полагал, должна непременно заканчиваться «хэппи-эндом». Ну или хотя бы неким логическим завершением всего того, что в ней понаписано. Поразмыслив над этим более основательно, я-таки; пришёл к заключению, что непосредственно моя книга никому и ничего не должна. Так же как и я сам.
     По большому счёту, заканчивать книгу именно на данном этапе своего барахтанья в мутных и опасных водах океана под названием «жизнь» я изначально не планировал. Литературный потенциал дальнейших событий вполне позволял «выдать на-гора» объём текста, сравнимый с «Войной и Миром». Однако вряд ли я смог бы добавить хоть что-нибудь кардинально новое и существенное к основной идее сего произведения, посредством простого умножения на его страницах структурных повествовательных элементов. Sapienti, как говориться, sat… Ну а все остальные пусть читают что-нибудь более увлекательное: подборки, например, предвыборных обещаний российского правительства или, скажем, журнал «Мурзилка». Ежели таковой, конечно, ещё выпускается…

     Заложив лихой вираж на одном из круговых перекрёстков внушительного, по португальским меркам, населённого пункта, «опель» остановился. Ехали мы всего минут двадцать. Жалея, что не успел как следует отдохнуть, я от всей души поблагодарил своих нечаянных спасителей. Мы попрощались. Дело явно близилось к концу рабочего дня, и нужно было поторапливаться с поиском банков для обмена на местные «эскуды» американской «сотки».
     С эксчейджем всё срослось моментально: искомое финансовое учреждение попалось на глаза уже через пару кварталов. Затем ближайшее кафе, пачка «Camel», который разрешалось употребить прямо внутри, ну и, конечно, наипервейшее лекарство от жажды – две запотевшие, прохладные поллитровочки «Super Bock». Именно прохладные, а не замороженные до едва ли не твёрдого агрегатного состояния, как это обычно практикуется в России.
     Билет на железнодорожной станции пришлось брать аж до самого Лиссабона: напрямую, без пересадок, до Калдаша отсюда вообще ничего не ходило. Досадно, но… расценивать это как проблему после всего уже пережитого было бы просто смешно. Несмотря на закоренелый атеизм, бога-таки; гневить не стоило.   
     Поезд подошел через полтора часа.

     Под размеренный, убаюкивающий перестук вагонных колёс я попытался вздремнуть. Ничего не получалось. Взбудораженная сверхдлительным отсутствием сна, нервная система повела себя странно. Мне вдруг почудилось, что всё происходящее со мной нереально. Ну, вроде как разновидность сна или вообще делириозная галлюцинация. Чтобы убедить себя в обратном, я даже слегка ущипнул мочку уха. Помогло… Кажись, всё действительно происходило в единственной и неоспоримой, с точки зрения современной науки, реальности.
     Но как бы хотелось… да и не только, подозреваю, мне одному… хотелось… чтобы люди в этой объективной для них реальности никогда бы не имели ни малейшего повода к написанию подобных книг. Пусть даже и в ущерб разнообразию всей мировой литературы.