Василиса

      Сбылась мечта идиота — устроился таки на работу. Да не куда-нибудь, а в своё родное гаражное общество. И то благодаря тому, что отец мой, дай Бог ему здоровья ещё много-много лет, вступил в кооператив тогда, когда даже не приступали к разметке пустыря, отведённого под «фатеры» для машин. Уж и председатель наш давно выжил из ума, теперь всем сын его рулит, уйдя на пенсию в синештанных полканах, а старые связи дают о себе знать: звякнул батенька по нержавой дружбе — и вот я уже сутки буду при своей Лани, а двое — гуляй Ванька, жри его, разговляться всё равно… Зарплата-то копеечная.
     В первый же день проставился председателю. Петрович всё кивал головой и периодически называл меня именем отца. Потом и мой старик подскрёбся, уронил вместе с прежними сторожами не один десяток скупых мужских слёз, на обратной дороге совсем уж повис на моём плече и всё просил напомнить слова песни про «есть только миг между прошлым и будущим».
     И удачно всё так сошлось, что устроился я на работу в начале декабря. Впервые за всю свою недолгую жестяную жизнь моя Ланушка встречала зиму умытой что твоя невеста, с выбитыми ковриками, под завяз заряженным аккумулятором и чуть-чуть приспущенными шинами — как доктор прописал.
     На второе или третье дежурство напарник позвал меня:
     — Гляди, гляди! Вон наша Василиса!..
     Бесхвостая ворона подбиралась к миске Дружка. Прочие вороны нашей лесопосадки тем временем подняли кипеж с противоположной стороны от кормёжки, и наш «конуровый дворянин» повёлся — стал бросаться на этих прохиндеек, давясь от лая. Василиса же тем временем оттащила миску подальше и спокойненько закатила пир горой.
     — А почему Василиса? — поинтересовался я.
     — Э-э!.. А ещё с высшим образованием! — напарник усмехнулся с нескрываемым чувством превосходства. — Или и правда не знаешь про Василису Кожину? Старостиху? Партизанку двенадцатого года?!.. И чему вас только в ваших универах учат?!
     — Так я ж не историк… Филолог.
     — Угу, угу… филолух! Слава Богу, газету вашу закрыли… А ещё редактор!..
     Я только и нашелся парировать:
     — А по сопатке? А что с ней?
     — Может, кошка подрала… Совсем не летает
     Тридцать первого декабря все старики нашего кооператива, что ещё могли шевелиться, по давно заведённому обычаю собрались у нас в сторожке помянуть всех, кто уже никогда не придёт. Стекались ещё часов с двенадцати, а когда мы с напарником по сумеркам стали их выпихивать по домам, кто-то закричал:
     — Гляди! Гляди! Васька на крыло встала!
     Немедленно послали за шампанским.
     И пришлось бабкам растаскивать своих дедов по домам чуть ли не на рогачах.
     И только Шиздюк, овдовевший этим летом, всю ночь шастал у нас под звёзды и, путаясь в пуговицах на ширинке, всё кричал до утра:
     — Сынки! Да вы посмотрите, небо-то какое!
     Чих-Пых, напарник мой, пинал его под тощий зад на правах старшинства, и приговаривал:
     — Иди, иди, сопляк, в тепло…
     А Шиздюк сокрушался:
     — Никакой в тебе романтики не осталось! А тут вон даже Васька встала на крыло!.. «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась…»
     — Да ступай ты, гад! Последнее хозяйство отморозишь…
     А потом и в самом деле навалилась пурга. Замело всё напрочь.
     Я перед Рождеством еле-еле смог до гаражей добраться.
     Дружок кинулся мне навстречу, аки тать в ночи: знал, что горячей похлёбки несу.
     А я гляжу — из его конуры Василиса выходит.
     — Ты — чего? — обратился я к кобельку, разводя руками. — Совсем рамсы попутал? Она ж ворона!
     Наш придворный дворянин описался, изо всех сил виляя хвостом, но при этом стараясь прикрыть от меня свою новую подругу.
     — Да ладно!.. — вот и всё, что я смог сказать.
     А перед Сретеньем пришла оттепель Двести пятьдесят девятый себе день рожденья справлял — всё общество шашлыками провонял. Но и нас попотчевал. А часа в четыре вечера ко мне подошёл Григорьич — сын председателя — протянул духовое ружьё.
     — И чего? — пожал я плечами.
     — Ты с глазами — ты и стреляй.
     — То есть?
     Григорьич широким жестом указал на двести пятьдесят девятого:
     — Ты знаешь, какой это человек?
     — И?
     — А его Феррари вороны обосрали!
     Я не смог удержаться и фыркнул:
     — Поэма в прозе!
     — А ты не фыркай! — Григорьич жестом Адольфа потрепал меня по щёке. — Думаешь мне долго тебя уволить? Вон видишь ворону? — ткнул пальцем в сторону Василисы, сидящей на крыше конуры Дружка. — Сними!
     — Ты в своём уме, Григорьич? Мы же в городе!
     — И — чё?!.. Ты знаешь, какой это человек? Да и я совсем не шилишпер в этом, как ты его назвал, городе. Кстати, до восемнадцати ноль-ноль ещё далеко, а мне бумажку подмахнуть — как два пальца об асфальт… — Григорьич вдруг резко навалился мне на плечи, сцепил пальцы своих рук у меня на затылке, дыхнул перегаром мне в очки. — Ты забыл, где биржа? А общественные работы, м? Сейчас как раз весна уж скоро… Да кому ты нужен на шестом десятке? — Он пьяно откачнулся, потряс меня за плечо. — Неси её сюда! Если не совсем дурак.
     Я плюнул ему на сапог и поднял ружьё…


Patriot Хренов © 11.03.2012