Прости мне мои капризы

 (Отрывок)

Вообще-то, я - не отличаюсь особой предрасположенностью к ночным прогулкам.
Да и не особой тоже.
Я их разлюбил.
Шестнадцать лет назад.
К тому времени третья по счету планета Солнечной системы по имени Земля - совершила вокруг могущественного  Светила … плюс еще девятнадцать оборотов.
Именно столько - девятнадцать весен и зим я весьма благополучно существовал на белом свете.
Большей частью жизнь моя проходила в Центральной полосе России – в благословенной сельской  местности, где широкие, благодатные поля до краев засевались хлебом и картофелем, свеклой и гречихой и еще  весело шумели листвой под ласковыми ветрами посаженные дедами обширные яблоневые сады.
А Ирине ее жизненные часы отстучали – тринадцать годочков.
Несмотря на довольно значительную разницу в возрасте (это в более позднем периоде жизни шесть лет не столь чувствительны для различного рода отношений, в иных случаях даже незаметны), мы были — искренне - привязаны друг к другу.
Привязанность наша обнаружилась следующим образом.
В один из вечеров я наведался в поселковый Дом культуры, построенный к весьма знаменательной исторической дате – 100-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата В. И. Ленина. На одной из стен красной краской был нарисован и сам вождь, точнее, только его голова, а лицо лучилось доброй «ленинской» улыбкой.
Пришел я в Дом культуры затем, чтобы посмотреть на огромном, широком полотне двухсерийную душещипательную индийскую мелодраму «Танцор диско», с Митхуном Чакроборти в главной роли.
(На индийские фильмы у нас - всегда, во всякое время года и в любую погоду - ходит и стар, и млад; и переживает, часто со слезами на глазах, наш славный сельский зритель за экранных героев – как за своих ближайших родственников).
Ирина тоже пришла.
Из всех свободных мест  она выбрала место рядом со мной.
Рядом оказались и наши –
сердца,
и души…
                - - -
После окончания сеанса, длившегося около трех часов, мы вместе вышли на свежий воздух.
И вместе, нога в ногу, побрели по темной улице, подсвечивая дорогу карманными фонариками, предусмотрительно взятыми дома, и эмоционально делясь впечатлениями от просмотренной картины.
Я находился на своей малой родине в месячном каникулярном отпуске – после завершения второго курса …ского  высшего военно-политического ордена Красной Звезды училища.
Ирина закончила семь классов средней школы в далеком, таежном городе ...ске. И уже почти месяц гостила у родственников. В первый раз за свою тринадцатилетнюю жизнь.
                *
На дворе пестрыми, волшебными красками блистало лето, во весь опор - весело «катившееся в июль».
                *
В ту чудесную, безмятежную пору ночное времяпрепровождение вызывало в моей душе священный трепет, благоговение; лучшего времени суток я не мог и представить. Потому что именно ночью мы проводили вдвоем часов больше, нежели днем, когда надо было отвлекаться на какие-то другие дела.
За новизну испытываемых чувств, их яркость, космическую беспредельность — я не уставал благодарить Ирину. Конечно, благодарил я ее, называл разными нежно-ласковыми словами - мысленно, - не позволяя себе переступать определенные этические границы.
Мы подолгу — без устали, в неизменно приподнятом настроении, которое рождала в наших сердцах молодость, неуемная жажда жизни, - бродили по тихим, «осребряемым луной» улицам и улочкам поселка, забредая, порой, на окраине в настоящие, труднопроходимые джунгли из деревьев, в основном, высоких, широких в обхвате, одряхлевших от старости ракит, и кустарников.
Полной грудью дышали чистым, слегка остывшим воздухом.
И вели пространные, казавшиеся нам архиважными, беседы о всякой всячине.
А однажды сподобились на настоящую авантюру.  Отправились в пешее путешествие на речку Вежу, протекавшую в трех верстах от поселка. Причем, инициатором похода была Ирина.
Я пытался было отговорить ее от этого не совсем обычного, учитывая время суток, предприятия. Но попытка оказалась неубедительной – Ирина настояла на своем.
                *
Итак, время было за полночь.
                *
Выйдя за околицу, мы на минутку, будто в сомнении — а не повернуть ли, на всякий случай, обратно? - остановились.
Не повернули.
«Глянув на село», почти полностью погруженное в темноту, - храбро отправились в увлекательное, волнующее путешествие.
Сначала шли полевыми, затем мягкими луговыми тропками (которые, скорее, угадывались чутьем, чем высматривались зрением, при помощи тех же карманных фонариков), проторенными до нас множеством резвых, взрослых и детских ног…
Осторожно, на четвереньках (не забудем — дело было ночью), я впереди — молча, Ирина - с протяжным комариным писком и оханьем, за мной, переползли по тонким бревнышкам через неглубокий, около двух метров шириной, овражек, до половины наполненный мутноватой болотной водой…
Держась за руки и вслушиваясь в непривычные для слуха звуки, шорохи, всякий шум, - одолели полукилометровый участок березовой рощи, посаженной жителями поселка через три года после войны – Великой Отечественной — там, где почти с начала войны и до осени 1943-го проходили жестокие сражения.
И, наконец, вышли к реке.
                *
В этом месте Вежа текла спокойно, неторопливо. Ее многокилометровый путь, проходящий через поля, луга и леса, некоторые деревни и села, был отмечен частыми и причудливыми изгибами, напоминающими извивы ползущей гигантской змеи. А негромкое, мелодичное журчание походило на сонное мурлыканье сытой и довольной кошки.
Глубина реки здесь была взрослому человеку по пояс.
Здесь же, начиная с ранней весны, с первыми клейкими листочками, вылупившимися из пахучих березовых почек, и заканчивая поздней осенью, когда эти листочки, давно превратившиеся в большие листья, желтым ковром покроют землю, - сельские пастухи перегоняли на противоположный берег, для кормежки (и затем обратно) стада колхозных и частных коров, да мужики перевозили на скрипучих деревянных телегах душистые копны сена – на той стороне трава была выше, гуще, сочнее.
*
Добравшись до реки, остановились.
Отдышались.
Осмотрелись.
Десятки... да, какие десятки - сотни раз я бывал в этих удивительнейших, сказочных местах! В летнюю пору, далеко углубляясь - то вниз, то вверх по течению реки, тяжело, порой, продирался через густые, труднопроходимые заросли кустарников, испытывая чувство упоения и восторга.
С момента поступления в училище, мои походы в эти места сделались редкими: несколько раз наведался во время прошлогоднего приезда домой и, вот, теперь. Правда, с каждым приходом - более острым, тонким становилось восприятие всего того, что я видел, слышал, чувствовал...
                - - -
Ирина нарушила ход моих ностальгических воспоминаний.
Она высвободила свою руку из моей руки.
Подсвечивая потускневшим лучом фонарика себе под ноги, осторожно подошла к берегу.
Подобрав низ платья, присела на корточки.
У самой воды.
Наклонилась.
Опустила в реку ладонь и поводила.
- Надо же, воздух охладился, а вода теплая, - сказала девушка. - Хорошо, видать, прогрелась за день.
- Это потому, что здесь медленное течение. Да и воздух не очень холодный. В другой раз сходим на озеро — оно с другой поселка. Там вода еще теплее.
- На озере я уже была, только днем. И даже ловила рыбу. На удочку.
- Велик ли был улов?
- Не - а, не велик. Поймала несколько маленьких карасиков. И отпустила обратно.
Чуть помедлив, Ирина продолжила:
- Пожалуй, я искупаюсь.
- Купайся, если есть желание. Только как ты себе это представляешь?
- А что тут особенного? Плавать я умею. Кролем, брассом, по-собачьи, по-лягушачьи. Знаешь, как лягушки плавают? Так смешно двигают лапками. Вот так...
Ирина звонко рассмеялась. И, привстав, показала руками —  к а к  плавают лягушки.
- Да я не об этом.
- А о чем?
- Ты ведь не взяла купальник.
- Ну и что?
- Как же ты собираешься купаться? В платье?
- Нет, конечно.
- Стало быть, нагишом?
- Почему бы и не нагишом? Разве в этом есть что-то нехорошее, достойное порицания?
- Я не это имел ввиду...
- А что?
- Нет, ничего.
- Ну, что? Что?
- Как тебе сказать, объяснить... Ведь, кроме меня и тебя, здесь никого нет.
- Никого.
- И это тебя не смущает?
- Нисколько!
Ирина снова рассмеялась.
Повернула голову в мою сторону.
- Я тоже хочу тебя спросить.
- Спрашивай.
- В неадекватности поступков, вообще, поведения — я или ты хотя бы один раз  были замечены?
- Не были.   
- Значит, беспокоиться не о чем. Все будет выглядеть самым пристойным образом.
- Разумеется.
                - - - 
Спорить с Ириной дальше я не стал. В самом деле — в неадекватности поведения ни я, ни она - замечены не были.
                - - -
- Ты сам будешь купаться?
- Я не хочу.
- Можно по очереди.
- Честное слово, не хочется.
- Тебе не хочется, а мне одной немножко боязно.
- Отчего?
- Вдруг водяной на дно утащит!
- Какой водяной?
- Обыкновенный. Старенький, такой, старичок, лет под... триста! длинными, перепутавшимися волосами, покрытый весь мхом и водорослями. Старый, страшный. И... несчастный!
- Почему несчастный?
- Потому что - одинокий.
Девушка снова обратила взгляд на реку.
- Знаешь, как плохо быть одиноким?
- Молодец ты, Иринка, какая ты молодец! Веришь в сказки! Верь! В твоем возрасте это еще возможно.
- Верить в сказки можно в любом возрасте. Не в этом дело. В каждом приличном водоеме — озере или реке - обязательно должен быть хозяин - водяной. Какая же река без водяного? Ой!..
Ирина отпрянула назад.
- Ты чего?
- Слышал?
- Что?
- Всплеск!
- Где?
- Вон там!
Она махнула рукой.
- Слышал.
- Это он! Ведет скрытое наблюдение за нами. Высунул косматую голову из воды, как перископ, и наблюдает. У меня даже мурашки по телу пошли.
- Не пугайся, - успокаиваю я Ирину. - Это сухая ветка, сорвавшаяся с дерева. Или заспанная рыбешка — какая-нибудь плотвичка или премудрый пескарик. Но ты, конечно, права. Люди должны верить в сказки, без сказок скучно жить. Тем более, что в жизни на самом деле случается много всяких таинственных вещей, которые невозможно объяснить рационально. Только не бойся. Никто тебя не утащит. Тут ведь мелко. Поэтому водяной здесь не живет.
- А где он живет?
- В трехстах метрах ниже по течению — если идти напрямик, по лугу. В глубоком-преглубоком омуте.
- Откуда тебе известно?
- Когда я был маленький, до школы, ходил иногда с одной бабушкой — она за мной приглядывала, когда отец и мама были на работе — в эти места за ягодами. Тут за речкой, в лесу, много черники растет — попадаются огромные черничные поляны. Набредешь на такую поляну, и сразу ведро ягод можно набрать, а то и больше. Вот, бабушка про водяного и рассказала.
- Хотела тебя напугать?
- Ага. Думала, что я, услышав про этого страшного старичка, побоюсь подходить к речке. Она же отвечала за мою безопасность.
- А ей откуда о водяном было известно?
- Ну, откуда? Она ведь тоже не молоденькая была - много чего знала. По дороге всегда рассказывала разные истории - про домовых, леших, кикимор. Физически бабуля была крепкая, она, кстати, и по сей день жива, только почти не выходит из дому; ягод набирала за нас обоих, я-то не собирал, а всего-то и делал, что ел с куста, да от комаров отбивался. А какие вкусные она пекла пироги! Пышные, сладкие — со свежей черникой! Если хочешь, как-нибудь сходим туда.
- На черничную поляну?
- Нет, к водяному. В гости.
- Хочу.
- Только днем.
- Хочу-хочу!
- Решено! Увидишь, как там интересно. А, вообще, говорят, в войну в том месте, во время сражения, затонул немецкий танк. Тогда речка была намного шире и глубже.
- Ну, да! Небо голубей было, трава зеленей, солнце светило ярче.
- Это правда. В здешних местах немало болот, питающих реки. Видимо, в последние десятилетия часть болот осушили. Речки и обмелели. А тому месту люди придумали название.
- Какое?
- Танка, с ударением на первый слог.
- Танка?
- Да. От слова танк.
- Поразительная история! Поразительная! - задумчиво произнесла Ирина. - Танк... Танка...
                - - -
Она встала. Потянулась. Размяла ноги.
- Если это все правда, было бы здорово отыскать его, откопать и вытащить на поверхность. Представляешь грозного, стального «Тигра», или «Леопарда», который уже давно не грозен и не опасен?
- Представляю, в кино видел.
- А настоящий?
- Настоящий — нет.
- И я — в кино... Вытащить, перевезти в поселок. И выставить на всеобщее обозрение. Таким, как он есть — с перекошенной башней, забитым песком стволом, грязным, заржавевшим...
- Покрытым мхом и водорослями. Как твой водяной.
- Пусть будет — мой.
Я - Водяной, я - Водяной,
Поговорил бы кто со мной.
А то мои подружки -
Пиявки, да лягушки...
Фу, какая гадость.
Эх, жизнь моя жестянка...
Ирина комично, пытаясь подражать голосу актера Анатолия Папанова, пропела куплет из песенки Водяного из мультфильма «Летучий корабль». Потом обратилась ко мне:
- Так ты будешь купаться?
- В другой раз.
- Ах, так!
Девушка нагнулась.
Высветила фонариком сухое место и положила его.
Затем зачерпнула ладонями воду. И, повернувшись, брызнула в мою сторону.
Потом еще, и еще.
Каждый раз порция влаги достигала цели, попадая мне в лицо и на рубашку.
Ирина азартно «окропляла» меня водой.
А я...
Я просто стоял. И, как завороженный, смотрел на нее.
- - - 
Наконец, решив меня пощадить, Ирина прекратила со мной водные процедуры.
Она походила вдоль берега. Сбросив босоножки, запустила в воду — по щиколотку — ногу.
- Правда, вода теплая.
Подошла ко мне.
- Когда-то я тоже была маленькой - вот такой, - она на секунду присела, встала. - Я тогда всякой воды боялась, даже в ванне. Думала: опущу руку или ногу – в речку или лужу какую-нибудь, и меня за нее кто-то схватит. Потом прошло. Ну, ладно... Ты, пожалуйста, отойди в сторонку — вон туда, - она указала рукой за мою спину.
- Слушаюсь, барышня! Как прикажете!
Я сделал несколько шагов назад.
- Достаточно?
- Да, довольно.
- Если не секрет, для чего это?
- Что?
- Моя ссылка.
- Ссылка?
Ирина весело рассмеялась.
- Так, ни для чего. Ведь не в Сибирь. Ты, наверное, Бог весть что себе вообразил?
- Что же я такого могу вообразить?
- А что воображают мужчины, оставаясь наедине с хорошенькой, привлекательной дамой?
- Не могу знать, барышня. У меня по этой части мало опыта. Да вы, поди, сами чего-то, там, нафантазировали.
- Может, и нафантазировали.
- Знаешь, что, Иришка? Пойду-ка я отсюда куда подальше. А ты, если какая опасность — кричи! Я услышу.
- Не надо никуда идти. Все, бегу купаться! Бегу, Бегу!
                - - -
После этих слов барышня сняла с себя красное, с крупными белыми горошинами, платье, в котором была еще днем.
Свернула, положила на песок.
Сняла и положила на платье лифчик и трусики.
Подошла к реке.
Постояла.
И, аккуратно нащупывая ногами дно, вошла в воду. Прошла до того места, где вода была выше колен.
- Ты меня видишь? - услышал я вдруг ее голос.
Вопрос Ирины застал меня врасплох.
- Я-я-я...
- Да, ты видишь меня?
- Очень плохо. Ничего не видно!
- Ладно, я купаюсь!
- Купайся!
                - - - 
Конечно, все это время я внимательно, безотрывно следовал взглядом за Ириной.
В мерцающем лунном свете я видел:
неотчетливо-белый -
то медленнее, то быстрее двигавшийся -
силуэт;
слышал звонкий плеск воды и столь же звонкий, наполненный радостью жизни, смех…
                - - - 
В какой-то миг мне страстно захотелось -
перестать стоять столбом на одном месте;
раздеться;
сорвавшись в карьер, пролетев десятка два метров, -
оказаться рядом с Ириной.
                - - -
Сначала, испугавшись неожиданного вторжения, она отодвинется, может быть, даже закричит.
Затем успокоится.
Приблизится ко мне...
(Да как же она может приблизиться — в таком виде? Она этого не сделает. Почему не сделает? Я же не собираюсь на нее набрасываться, как какой-нибудь насильник...)
Она приблизится.
Станет прямо напротив меня.
Анфас.
И скажет...
Что она может мне сказать? Это юное, милое,  тринадцатилетнее создание?
И почему она, вообще, должна что-то говорить?
А что я хотел бы услышать? Какие слова?
Слова?
Может быть, достаточно одного слова? Если это слово, подобно тонкому, неуловимому лунному лучу, способно проникнуть в сердце, осветить мягким, волшебным светом каждый его уголок...
                - - - 
Мне действительно захотелось войти в реку.
Захотелось -
оказаться рядом с Ириной;
увидеть ее — блестящие, отражающие лунный свет — глаза;
услышать прерывистое дыхание и сбившееся с ритма биение взволнованного сердечка, перебивающее стук моего собственного сердца.
Захотелось -
коснуться ладонями ее чистого, влажного лица;
плотно захватить в кольцо рук мокрые, вздрагивающие плечи;
обнять;
стиснуть;
почувствовать тот рискованный миг, когда она вот-вот перестанет дышать;
отпустить...
А потом -
поднять осторожно на руки;
и, крепко прижимая к груди, -
как самую драгоценную в жизни ношу -
нести над темной водой...
                - - -
Я фантазировал.
Растравливал всего себя.
Однако...
                - - -
Каменным истуканом, недвижно, продолжал стоять на отведенной мне «позиции».
Наблюдая за Ириной.
Веря в безгрешность и чистоту своих помыслов.
И не веря.
Сомневаясь.
Кляня себя на чем свет держится - за это сомнение, нерешительность, трусость или боязнь...
Вот, если бы она еще раз меня позвала!
Словом!
Рукою!
Криком!
Шепотом!
Стоном!
Всхлипом!
Все сомнения отпали бы в один миг!
Но -
Ирина больше меня не звала. Она все так же весело плескалась, играла с рекой.
                - - - 
Минут через десять купальщица бабочкой выпорхнула на берег.
                - - - 
Я опоздал...
Опоздал не то, чтобы дважды (по Гераклиту), но даже единожды вступить в реку.
Одну и ту же.
                - - - 
Покинув теплую воду и оказавшись в атмосфере прохладного воздуха, стоя на остывшем песке, Ирина -
сначала вся съежилась,
непроизвольно охнула,
ойкнула,
что-то тоненько, как мышь, пропищала.
Затем, пытаясь хоть немного согреться и обсохнуть, - энергично замахала руками.
А я - включил переносной кассетный магнитофон. Я купил его накануне отпуска. Привез домой. И теперь частенько брал с собой. Пусть машет руками под музыку.
                - - - 
- Чт - то - о  эт - то - о  за - а  пе - э - сня - а? – продолжая выполнять упражнения, одновременно дробно отстукивая от холода зубами «марш», спросила Ирина.
- Это замечательная песня, на французском языке; я люблю ее с детства, - неопределенно ответил я.
- О че - о - м  он - а - а?
- О любви!
- Ка - а - ко - о - й  лю - у - б - ви - и?
- Известно, какой! Между женщиной и мужчиной. Тебе еще рано об этом думать!
- О-че-э-нь  ин-те-э-ре-э-сно-о!  Ин-те-э-ре-э-сно-о! И со-о-все-э-м  не-э  ра-а-но-о!
- Хорошо, не рано. Одевайся скорее — простудишься.
- О-де-э-ва-ю-у-сь...
Ирина перестала махать и начала одеваться.
Как только она взялась за платье, я самовольно покинул место «ссылки».
И подошел к ней.
                - - - 
С платьем Ирина провозилась минуты две.
Когда она его снимала – от ловкого, привычного движения рук – платье в одну секунду, птицей, взмыло над головой. А теперь, при надевании, тонкая материя плотно и «не в тех» местах прилипала к не высохшему еще телу.
Я хотел уже предложить свою помощь. Но девушка, наконец, справилась.
После чего она босиком - резво взбежала на невысокий откос, густо поросший травой-муравой. И, пока не закончилась мелодия, выполнила несколько грациозных, вальсирующих движений, вызвавших почему-то в моей памяти образ блистательной немецкой фигуристки, олимпийской чемпионки в одиночном катании Катарины Витт - во время ее зажигательных, артистичных выступлений на ледовой арене.
Но, вот, песня закончилась.
Я выключил магнитофон.
Барышня спустилась вниз.
                - - -
Проговаривая скороговоркой свою же фразу: «И сов-сем не ра-но, и сов-сем не ра-но!» - она прошла к берегу реки.
Наклонившись, стала что-то искать.
- Посвети сюда, пожалуйста!
Я включил фонарик и направил луч света — аккурат на Ирину. Я сделал это намеренно.
- Не на меня.
- Тебя сейчас хорошо видно.
- Ты это к чему?
- Ни к чему. Хорошо видно и все. Если бы я был художником, обязательно тебя нарисовал бы. Вот, так, как ты сейчас есть...
- Как же ты раньше не догадался?
- Что?
- Посветить. Как художнику, тебе было бы интересно.
- Э -э - э...
- А теперь — только вот. Смотри и запоминай. Смертельный номер. Без специальной подготовки повторять не рекомендуется.
Ирина вытянула вперед руки.
Прогнулась немного назад; сделала наклоны в левую и правую стороны.
Повертела животом и попой, как если бы вокруг живота вращался гимнастический обруч.
«Сложилась» пополам.
Достала ладонями  до песка.
Подвигалась всем телом, определяя удобную точку опоры.
И оттолкнувшись ногами, встала на руки.
Платье тотчас скользнуло вниз и накрыло голову девушки. Отчего она едва не потеряла равновесие.
Восстановив устойчивость, Ирина стала показывать фокусы.
Она начала медленно выгибать спину, держа ноги прямо и придавая им положение, параллельное земле.
(Как ей, стоя на руках на рыхлом песке, удавалось удерживать равновесие, - было для меня загадкой)
Вернув тело в прежнее, вертикальное состояние, девушка сделала ногами несколько изящных жестов, подобных тем, что неподражаемо выполняют над водой спортсменки синхронного плавания.
Затем Ирина опустилась на ноги.
Поправила платье.
И метров семь прошла «колесом» вдоль берега. Таким же способом вернулась в исходную точку.
                - - -
Закончив с акробатическими номерами, успокаивая дыхание, - Ирина несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.
Подошла к воде.
Сполоснула ладони, лицо.
Отыскала босоножки. Отряхнув от песка ступни ног, надела. Не забыла взять свой фонарик.
Отвесила речке поклон и сказала: «До скорой встречи!».
После этого девушка приблизилась ко мне.
                - - - 
- Я не слишком смешно выглядела?
- Ты смотрелась потрясающе красиво! Невозможно было отвести взгляд. Я не знал, что ты занимаешься гимнастикой.
- С семи лет. Не ради спортивной карьеры — для себя. А отчего ты смеешься?
- Разве я смеюсь?
- Я чувствую.
- Я смеюсь оттого, что, увидев, как твою голову накрыло платье, когда ты встала на руки, вспомнил один забавный случай.
- Расскажи.
- Право, не знаю. История забавная, веселая, но не совсем пристойная — для женского уха. 
- Тем более, интересно послушать.
- Ну, хорошо, слушай. Два года назад в одном дворе — действие происходило в нашем поселке - играли свадьбу. Обильное, по такому случаю, застолье и разные сопутствующие мероприятия — песни, танцы, игры - проводились на свежем воздухе. Поскольку было лето, конец июля, или начало августа. Кого-то на торжество пригласили, кого-то нет. В числе неприглашенных оказалось несколько парней. Как вскоре выяснилось, весьма обидчивых, сколь и изобретательных. Свадьба шла своим чередом. А ребята те расположились неподалеку, за деревянным забором, естественно, с внешней стороны. За этот забор, в кустики, нет-нет, да и выходил кто-нибудь — отправить, так сказать, естественную потребность. А была уже ночь. И, вот, ребята дождались! В кустики отправилась не кто иная, как сама виновница торжества — невеста. Как только она задрала свое белое, пышное свадебное платье, присела и приступила к этому самому делу, — на нее тут же, со всех сторон, начали ярко светить фонарики. Примерно так на арене цирка артист освещается софитами. Ошеломленная невеста подняла такой визг, что к месту происшествия, в одно мгновение, сбежалась вся свадьба, во главе с женихом! Было очень весело. А шутники, конечно, быстро ретировались.
- Среди тех веселых ребят случайно не было парня по имени Андрей, с необычной фамилией Арсеньев?
- Отвечаю красной девице Ире, с грозной фамилией Волкова. Среди тех веселых ребят парня по имени Андрей не было. Он был среди приглашенных.
- С чьей стороны?
- Жениха. Я с его младшим братом учился в одном классе, сейчас он в армии служит.
- А невеста?
- Невеста... «Ослепительно была молода»! Невеста - девушка тутошняя. За два года до замужества закончила школу. Учится в институте — что-то по финансовой части.
- А мне еще три года — в школе. Целых три года! Будет мне тогда - шестнадцать с половиной, даже почти семнадцать...
Ирина о чем-то призадумалась.
Молчание затянулось.
И я решился напомнить, что пора возвращаться домой.
- Пора, так пора! - согласилась она.
                * 
Прежним маршрутом, по знакомым тропкам, мы отправились в обратный путь.
                *
Почти всю дорогу шли молча.
При этом, я испытывал необычное, двойственное чувство чувство, проявлявшееся с большой силой.
Двигаясь бок о бок с Ириной, ощущая  е с т е с т в е н н о е  к  ней  с и ю м и н у т н о е   психо-физиологическое влечение, а более того — п р и т я ж е н и е,  которое выше и сильнее «простой» чувственной склонности, - я одновременно представлял ее  т а м ,  на реке -
горячо убеждающей меня в том, что на речке обязательно должен быть хозяин-водяной,
смеющейся и плескающейся в воде,
вальсирующей босой на траве,
кувыркающейся через голову на песке...
Образ  т о й  Ирины ни на мгновение меня не отпускал. Стремительно проникнув в мою плоть, мой дух, мое сознание, - он распался в них на миллиарды живых атомов. И эти миллиарды атомов прочно соединились, слились с миллиардами атомов моих плоти, сознания и духа.
В то же время я — в глубокой тревоге, и даже с некоторой долей страха - остро почувствовал, как меня исподволь начала одолевать грусть-печаль. Я ведь понимал, что рано или поздно (какое, там, поздно — скоро-скоро!) наше безмятежно-счастливое существование окончится. Разные пути-дороги разведут нас на многие сотни километров.
И что же дальше?
Что?!
Как
я
буду
без
нее
без
жить?!
Без нее...
Но ведь до встречи с ней — как-то жил!..
                *
Лишь перед самым домом Ирины, куда я ее проводил — добротной бревенчатой избой, с сохранившимися старинными ставнями на окнах, - молчание было нарушено.
- Значит, та песня о любви? - спросила Ирина.
- О любви.
- Это можно было понять, не спрашивая. А, вот, как понять, что то, что ты однажды почувствуешь — и есть любовь, а не какое-то другое чувство? Что такое — любовь? Вопрос вопросов!
- Верно, вопрос непростой.
- Ты сказал, что мне еще рано об этом думать.
- Я не знаю...
- Не знаешь, что такое любовь, или сомневаешься в отношении меня? - В каком смысле сомневаюсь?
- Считаешь меня маленькой девочкой, не доросшей до понимания столь возвышенных чувств?
- Не считаю. Раз ты об этих возвышенных чувствах говоришь, значит, - доросла. Конечно, возраст имеет значение, но в данном случае, наверное, - не главное. Помнишь, в песне:
Приходит первая любовь,
Когда тебе всего пятнадцать...
- Пятнадцать? - уточняет Ирина.
- Пятнадцать...
Приходит первая любовь,
Когда еще нельзя влюбляться...
- Ну, кто придумал, что нельзя? - она снова перебивает меня, выражая свое несогласие.
Нельзя — по мненью строгих мам...
- Это они потом становятся строгими, после того как... становятся мамами...
Но ты спроси у педсовета:
«Во сколько лет свела с ума,
Во сколько лет свела с ума
Ромео юная Джульетта!?».
- Юной Джульетте не было четырнадцати. Я читала эту «печальнейшую» шекспировскую трагедию.
- Вот, видишь. Не было четырнадцати - как и тебе. Причем, в те давние времена девочка в таком возрасте уже считалась невестой.
- Конечно! Что ей еще оставалось делать? Другого выбора у нее не было. Хорошо, что мы живем в более цивилизованное время... Спокойной ночи!
- Спокойной ночи!
*
Дома, несмотря на позднее время и физическую усталость, я долго не мог заснуть.
Ворочался с боку на бок.
Вставал и садился на край кровати.
Выходил из комнаты попить воды.
Снова ложился.
Думал.
Размышлял.
Время действительно другое — конец двадцатого столетия. Но чувства, мысли, желания у людей — те же самые! И через тысячи лет будут такими же! Если только люди не придумают себе новое обличье, не превратятся в каких-нибудь бесчувственных роботов — чтобы жить долго, может быть, вечно.
Фантазировал.
В отношении Ирины.
В отношении ее отношения ко мне, и моего отношения к ней.
Переживал.
К а к
я
б у д у
б е з
н е е
ж и т ь ? !
Да, до встречи с ней — как-то жил. Но ведь именно, что —  д о   в с т р е ч и ,  и  —  к а к - т о ! . .
Заснул, когда уже совсем рассвело.
                *
В этот момент Ирина мне и приснилась. Во второй раз со времени нашего знакомства.
                *
В первый раз я увидел Ирину во сне — той же ночью, после того, как перед началом просмотра индийского фильма в Доме культуры - мы узнали о существовании друг друга. Это был какой-то неотчетливый, эфемерный, скорее, не зрительный, а слуховой сон. Физически Ирина находилась далеко от меня, неясно представляясь в белой, расплывчатой, туманной дымке. И в то же время я хорошо слышал ее голос, который звучал рядом. Я только не мог вспомнить -  ч т о  она говорила...
Теперь же сон был предельно ясным, четким, реалистичным — как будто все происходящее я видел на самом деле.
                - - -
Ирина была в облике сказочной - красивой, очень красивой девушки-русалки:
с длинными, распущенными, переливающимися в лунных лучах, волосами;
с открытой серебряной грудью над поверхностью темной воды.
Она стояла в реке. В двух метрах от берега. В том месте, где (за ее спиной) должен был обитать водяной.
Я же находился на берегу.
                - - - 
Луна в эту ночь горела необыкновенно ярко — в два или три раза ярче обычного.
И я, не напрягая зрение, отчетливо различал:
зеленоватый отлив непричесанных, спутанных волос,
мраморную, ровно выточенную, бледность лица,
такую же мраморную белизну плеч (в тех местах, где их не закрывали волосы),
рук,
груди,
живота
и той его части, которую еще нельзя назвать «грехом», а если чуть ниже, то это уже будет -
«грех», -
в настоящую минуту скрытый от моих глаз толщей воды.
Впрочем, уже в следующую минуту скрытое сделалось явным.
- - - 
Ирина-русалка медленно и плавно вышла из реки на берег, явив себя во всей наготе и красе.
Остановилась.
Глянула горящим взглядом вокруг.
Поднесла к голове правую руку, в которой оказался гребень с острыми костяными зубьями, и стала расчесывать волосы.
И после — расчесав волосы, бросив через плечо гребень в реку, - также медленно и плавно, почти не касаясь земли стопами мраморных ног, направилась ко мне.
                - - - 
Околдованный ее дивными чарами, пораженный видом близкого, обнаженного тела, я без движения стоял на месте. И неотрывно смотрел на нее.
Мне вдруг показалось, что Время перешло в какое-то иное, неизвестное человеку, измерение. Потому что то небольшое расстояние, которое было между нами, Ирина одолевала очень долго, словно каждое ее движение  в п е р е д одновременно было и движением  н а з а д. Так, на экранном полотне огромный поезд, надвигающийся на зрителей всей своей железной мощью, в реальности никогда на них не наедет.
Или это были ее - русалочьи  - козни? Может, она хотела, чтобы я получше ее разглядел?
Зачем?
                - - -
Наконец, она приблизилась ко мне.
Почти вплотную.
И я неожиданно заметил разительную внешнюю перемену, произошедшую с ней.
Из девочки-подростка Ирина превратилась в молодую, взрослую женщину.
Я узнавал и не узнавал ее черты.
Она стала передо мной. И ласковым, чувственно-томным голосом  назвала меня по имени:
- Андрей!
Вздрогнув, я отозвался на ее голос:
- Ирина!
- Посмотри на меня. Посмотри-и-и... Ты меня помнишь?
- Помню.
- Смотри еще. Видишь, я уже не маленькая девочка? Правда?
- Правда.
- Я хороша собой?
- Хороша!
- Стройна?
- Стройна!
- Тогда — ты пойдешь со мной?
- Куда?
- Туда!
Она повернула голову, показала на воду.
Меня кинуло в дрожь. И я ответил:
- Нет...
Ирина-русалка стала громко смеяться. Ее смех, причудливо искажая, далеко разносило эхо.
Насмеявшись, спросила:
- Почему ты не хочешь пойти со мной? Тебе страшно?
Я утвердительно кивнул головой.
- Это оттого, что ты  т а м  еще не был. Не бойся. Там хорошо, тихо, спокойно. Я расскажу тебе о том, чего ты не знаешь, покажу наш волшебный мир. А потом мы будем ласкать друг друга, любить...
Она подвинулась еще ближе.
Затем еще.
Подалась вся ко мне.
Коснулась меня своей мраморно-белой грудью.
Приблизила свое лицо к моему.
Обдала горячим дыханием, смешанным с острым запахом мокрых волос, речного песка и водорослей.
Поцеловала в губы.
Взяла меня за руку.
И повела.
В реку.
В черный, глубокий омут...
                *
Поздним утром, -
с небывалой доселе торопливостью вскочив с кровати на ноги и одевшись,
с такой же космической скоростью умывшись,
с трудом заставив себя проглотить какую-то пищу,
находясь под впечатлением ото сна, точнее сказать, придавленный сновидением, словно ледяной глыбой, -
я ринулся в поселковую библиотеку.
Попросил подобрать литературу о древних сказаниях, поверьях, в которых упоминаются русалки.
                - - - 
Около четырех часов я усердно, не замечая времени, копался в трудах писателей-классиков, литературоведов, историков, «очевидцев» разных историй с участием русалок. И, вот, какая увлекательная получилась картина. Самое интересное я скрупулезно записал в тетрадь.
                - - -
Внешне русалки очень похожи на людей. Чаще всего имеют русые волосы (отчего и называются русалками), иногда зеленые — обязательно длинные и распущенные. Могут представляться в облике маленьких девочек и взрослых женщин - красивых и безобразных, часто с большой грудью: «Цыцки большие-большие, аж страшно»... В лесу русалки обитают на высоких деревьях, сидят, нагие, на ветках «и днем, и ночью» и раскачиваются. Попадется на свою беду какой человек — нападут на него и защекочут до смерти... Особенную активность проявляют ночью, когда луна светит ярче обычного. Качаются на ветках, аукаются между собой, громко хохочут и свистят. Водят веселые хороводы с песнями, играми и плясками, вытаптывая вокруг деревьев траву. После на этом месте трава растет гуще и зеленее... В одном из поверий  записано о склонности русалок к своеобразным шуткам: «В ночь на Ивана Купала повели парни на ночлег лошадей, разложили огонь, начали греться; вспомнили, что в эту ночь ходят русалки и вырезали себе по хорошей дубине. Только что уселись вокруг огня, как невдалеке от себя увидели приближающуюся нагую женщину: это была русалка. Подойдя к огню, она остановилась, посмотрела на парней и ушла к реке; окунулась в реке, пришла опять к парням, стала на костер, затушила огонь и ушла. Когда также явилась в третий раз, парни встретили ее дубинами, и русалка ушла»... В другом поверье написано, что «девиц и молодых женщин русалки не любят и, когда увидят какую в лесу, нападают на нее, срывают одежду и ветвями прогоняют из леса». Напротив, с молодыми парнями эти шаловливые подружки бесстыдно заигрывают, щекочут, пытаются перевернуть лодки рыбаков и разными другими способами заманить на глубину... Освободиться от приставаний русалки (одной или нескольких) можно было таким заговором: «Водяница, лесовица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моем дворе не кажись; тебе тут не век жить, а неделю быть. Ступай в реку глубокую, на осину высокую. Осина трясись, водяница уймись. Я закон принимал, златой крест цаловал; мне с тобой не водиться, не кумиться. Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку слал, муравой устилал, в изголовьице колоду клал; с ним тебе спать, а меня крещённого тебе не видать». Если заклинание не помогало, то следовало уколоть русалку иголкой или булавкой, которые опасливые поселяне всегда носили при себе: «Тогда весь скоп русалок с воплем кидается в воду, где еще долго раздаются голоса их»... Достойными внимания мне показались «свидетельства» и о том, что русалки — коварные и враждебные людям существа — иногда проявляют... если бы речь шла о людях — можно было бы сказать: благородство. Они спасают утопающих. Еще они любят маленьких детей и, в случае опасности, оберегают их от диких животных...
                * 
Загруженный по самую маковку информацией, невероятно взволнованный — будто все, что я прочитал, было не вымыслом, легендами, а чистой правдой, - я, наконец, вышел из библиотеки.
И встретил около входных дверей Ирину.
Она была в легких белых туфельках, светлых брючках свободного покроя, голубой блузке и широкополой соломенной шляпке.
- Я заходила к тебе домой. Сказали, что ты здесь.
- Правильно сказали. Я тут уже полдня.
- По какому поводу?
- Искал материал о русалках.
- О русалках? Зачем?
- Затем, что я видел тебя во сне.
- И что же?
- А то, что ты была в облике русалки.
- Я в облике русалки? Вот, здорово! Или нет — не здорово? Это хорошо или плохо? Что ты о них интересного нашел? Это здесь, в тетради? Я могу посмотреть?
Ирина разом, словно из автомата, «выстрелила» «очередь» из вопросов.
Вместо ответов, я протянул ей тетрадку.
Она взяла.
И, поднеся ближе к глазам, медленно разбирая мой почерк, стала читать.
Вслух.
Одну часть выделила особо выразительным тоном. Это было стихотворение Константина Бальмонта -
«Русалка».
Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.
Ты один мне понравился между людьми.
До тебя я была холодна и бледна.
Я — с глубокого, тихого, темного дна.
Нет, помедли. Сейчас загорится для нас
Молодая луна. Вот — ты видишь? Зажглась!
Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?
Здесь. И здесь. Так. И здесь... Ах, как сладко с тобой!
Две последние строчки Ирина прочитала дважды. После чего вернула тетрадь мне.
- И нисколько они не страшные, а очень милые, привлекательные создания! А какие страстные!
Ирина произнесла фразу с таким воодушевлением, пылом-жаром, словно эти милые создания и впрямь существовали в материальном мире, и она с кем-нибудь из них лично встречалась.
- Скажи, только честно: я — какой я была в твоем сне?
- Ты была такой же красивой и прелестной, какой я вижу тебя сейчас.
И я подробно, ничего не скрывая и не затушевывая, рассказал Ирине об увиденном.
                - - - 
Мне показалось, она была глубоко взволнована рассказом. Потому что у нее на лбу и даже на кончике загорелого носа - разом проступили мелкие бисеринки пота.
- Ты знаешь, мне тоже сегодня приснился сон. Только у тебя была ночь, а у меня день. Мне снились далекие и высокие горы, с синеватым снегом на вершинах, а над вершинами гор — сияло ослепительно яркое солнце!..
Ирина зачем-то сняла с головы шляпку. Подбросила ее вверх, поймала и оставила в руках. Затем сказала:
- Ну, что, пошли?
- Пошли.
- А куда?
- Куда глаза глядят.
- А куда они глядят?
- Вперед!..
                *
Ей было тринадцать лет.
Тринадцать.
В с е г о  тринадцать?
Или  у ж е  тринадцать!
С половиной...
Она словно владела какою-то особой — непостижимой для других тайной жизни; торопилась жить. Торопилась нести себя — юную и прекрасную — в этот огромный, прекрасный мир. В какой-то момент от рождения (может быть, с самого первого дня) с нею произошла интересная метаморфоза. Она стала опережать свой возраст – по умственному развитию и физически. Что ее саму иногда смущало. Меня тоже – особенно второе. Смущали, приводили в замешательство – с первых минут нашего знакомства - не по годам развившиеся формы. Так мне казалось, что не по годам. Но я не мог четко ответить себе на вопрос: почему я так считаю? Ведь я понимал некую условность и уязвимость своих умозаключений (во сколько лет свела с ума Ромео юная Джульетта?). Возможно, меня смущала уже приходившая мне до сего дня в голову мысль об Ирине — не просто как о высокоразвитой, прелестной девочке (да уже и не совсем девочке), а - как о невесте, и даже - жене. Естественно, не чьей-нибудь жене, а моей. В будущем, конечно... Но все-таки тогда эта смелая мысль проплыла в моем сознании, словно легкое облачко в небе, не занимая в нем много пространства. А теперь маленькое облачко разрослось до размеров громадной дождевой тучи, и, словно на мою беду, продолжало разрастаться, угрожая закрыть собой весь небосвод и пролиться мощным, сокрушительным ливнем... Неведомое мне до настоящего времени чувство  т а к о г о  стеснения, т а к о й  неловкости, порой, достигало высшей степени. Так, что, находясь рядом с ней, меня начинала бить неприятная, противная дрожь. Я не мог — в беседе ли, молчании ли - спокойно на нее смотреть. И потому что - когда смотрел, взгляд оказывался направленным «не туда» (но куда же еще он должен был быть направлен?), и волнение мое еще более усиливалось. И потому, что я не знал, что мне делать? Как дальше быть? Жить?..
Кажется, Ирина понимала мое состояние. Отчасти. Потому что в полной мере понять все то, что происходило со мной, было невозможно. Для этого я должен был бы ей все рассказать — все то, что понимаю о себе сам. Но я не был к этому готов.
Наверное, не была готова к восприятию моих переживаний и сомнений и Ирина.
В общении она вела себя естественно, без лишних условностей, но не переступая определенной черты. Поэтому - там, на речке, приготавливаясь к купанию, попросила меня отойти в сторону...
                *
Тем временем, лето, весело «катившееся в июль», добралось до верхушки месяца.
Мой отпуск подошел к концу.
Через каких-то три дня мне следовало убыть в училище.
                - - - 
Мысль о скором отъезде приводила меня в состояние некоей заторможенности. Я делался безразличным, равнодушным ко всему, что происходило вокруг меня, если происходящее не имело непосредственного отношения к нам с Ириной.
                *
Накануне нашей последней встречи — я впал в жуткое отчаяние и тоску!
За все девятнадцать оборотов Земли вокруг Солнца, совершенные при моей жизни, - я не припомню случая, чтобы мое сердце тосковало так непривычно сильно!
Я как будто предчувствовал, что та встреча действительно будет последней.
В минуту отчаяния мне пришла на ум не очень хорошая идея - заболеть какою-нибудь «соразмерной» сложившимся обстоятельствам болезнью. Чтобы была причина задержаться дома еще на некоторое время. Но, подумав, я отказался от этой затеи, уразумев, что таким образом я всего лишь продлил бы агонию.
Как ни печально, но самым разумным было — предоставить событиям естественный ход.
                - - - 
Ирина тоже была, словно сама не своя:
то сосредоточенна, задумчива и серьезна;
то беспричинно смешлива;
то вдруг рассеянна, невнимательна - невпопад отвечала на какой-нибудь простой вопрос, переспрашивала там, где все было ясно...
В конце концов, она сбивчиво:
в одну минуту — прямо (почти не мигая чуть подрагивавшими веками) смотря мне в глаза,
в следующую — отводя взгляд в сторону,
а в какие-то мгновения и вовсе - с отстраненно-отчужденным выражением лица, -
объяснила, что не совсем понимает свои ощущения, чувства — все, что с ней происходит,
и что ей -
очень,
очень,
очень
грустно -
со мной расставаться!
                - - - 
Когда все слова, кажется, были сказаны (и не по одному разу), и наступила минута прощания, мы -
одновременно -
потянулись друг к другу:
я -
с желанием поцеловать Ирину в щеку;
она...
Она вдруг чуть повернула голову,
и я не совсем ловко ткнулся в ее -
мягкие,
немного припухлые,
влажные от слез -
губы...
                *
Через два дня после моего отъезда - за Ириной приехали родители. И, погостив неделю, увезли в далекий и суровый северный край, крупный шахтерский город.
Мы больше не виделись.
Никогда!
                *
Несколько раз Ирина приходила в мои сны.
Она представлялась:
то юной, чудной прелестницей, какой я ее знал воочию,
то повзрослевшей молодой женщиной, которую я видел в другом, самом необыкновенном, «русалочьем» сне,
а то важной, степенной дамой, с задумчиво-испытывающим и излучающем томление, взглядом.
                - - - 
Полгода мы писали друг другу письма — раз в неделю, когда и чаще; Ирина присылала свои конвертики (обязательно с изображением своего города) мне в училище. В этих письмах было больше трогательных, волнующих воспоминаний о  п р о ш л о м  и сожалений о том, что  э т о  нельзя вернуть назад, нежели скучных изложений о каких-то текущих событиях.
                - - - 
Когда Ирина переехала снова, еще дальше - за Байкал-озеро, промежутки между письмами стали более длительными, а время ожидания письма — более нетерпеливым и тягостным (по крайней мере, для меня).
Затем переписка и вовсе прервалась.
И в следующий свой летний приезд на родину я участвовал в прогулках –
только днем.
Один.
Ирина в поселок на каникулы не приехала.
Вопрос:
«Как
я
буду
без
нее
жить?» -
иногда всплывал в моей памяти.
С особой остротой этот вопрос всплывал в те волнительные моменты, когда я приходил на реку, к тому месту, где Ирина плескалась в лунных лучах, или к тому, где должен был обитать водяной — мы так и не сходили с ней туда днем, как собирались, вызывая, в свою очередь, цепочку близких сердцу воспоминаний.
Напрягая воображение, концентрируя все свое внимание, я пытался представить Ирину в сегодняшнем времени. Она стала на год старше шекспировской Джульетты.
Увы...
Все, что мне удавалось из себя «выжать», это -
образ Ирины -
из прошлого.
В которое уже не вернуться...
                *
А далее –
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой  (е е)  голос нежный,
Твои  (е е)  небесные черты…
                - - -
В стране началась «перестройка».
Перестройка приволокла откуда-то, держа за грязную, засаленную «бороду», — невиданного, страшного «зверя» - «свободу», «демократию», «рынок», смахивающий на шумное, дикое торжище, то есть предоставила страждущему обществу неограниченные возможности для безграничных, всевозможных шатаний и разброда и – внесла невиданную в истории по масштабам (включая даже такое вселенское бедствие, как Великая Отечественная война) разруху - в экономику, социальную и культурную среду; разруху, уничтожившую и искалечившую миллионы человеческих жизней; исказившую (порой мне казалось – неузнаваемо) и мои собственные, огрубевшие черты…