Вячеслав Полосин

Когда я поступал в университет, на философский факультет, моей целью было не получение специальности, а познание истины. Конкурс был огромный, подготовлен я был слабо, но молился неведому мне Богу и чудесным образом на экзамене вытащил лучший билет — как будто кто-то навел на него мою руку. Библию впервые прочитал на втором курсе — раньше тогда даже философам ее не выдавали. Когда я открыл ее, то во многих текстах почувствовал духовную мощь и высокую поэзию — особенно в пророческих книгах и в псалмах.

На третьем курсе как-то знакомые пригласили меня на вечеринку, но по дороге я почувствовал какое-то отвращение к такого рода времепрепровождению и пошел куда-то по велению духа, открыл двери и оказался в церкви, куда и стал ходить затем постоянно. По окончании МГУ я подал документы в православную духовную семинарию, но с первого раза меня не приняли: выпускник МГУ, «подавшийся в попы», — это для советской эпохи 1970-х годов было неприемлемо, и власти запрещали руководству семинарии принимать таких, как я. Из советской системы я выпал и в полной мере вошел в «поколение дворников и сторожей», хотя меня не брали на работу и пожарником. Был безработным, потом попросился чтецом в один из храмов в Подмосковье, но вскорости меня уволили и из чтецов по приказу исполкома.

В семинарию меня все-таки приняли — с третьего раза, ибо власти махнули наменя рукой, как на «безнадежно пропавшего». Семинарию я закончил за 2 года, во время учебы стал дьяконом. Однако служить по месту жительства мне не светило: власти опять-таки старались услать таких, как я, куда подальше, и я отправился служить в Среднюю Азию, где основу церковной паствы составляли ссыльные и беглые: «кулаки» и «антисоветчики».

Именно там я впервые и познакомился с мусульманами: таджик из соседнего кишлака ухаживал за церковным садом. Вера мусульман вопреки государственному атеизму была сильной: повсюду действовали неофициальные муллы, они тайно проводили курсы для женщин и детей, а на сельских собраниях вперед аксакалов выставляли даже детей, если они больше сур Корана знали наизусть. Как будто советской власти и не было. Мне понравилось, что у мусульман была такая непоколебимая твердость веры.

Ко мне один раз пришел дядя моего садовника, тайный шейх, как впоследствии выяснилось, и сказал странную фразу: «У вас глаза мусульманские, вы непременно станете мусульманином». Мое разочарование священнослужением произошло в той же Средней Азии. Решающим моментом стало отношение к исповеди: в Великий пост к храму выстраивается очередь желающих причаститься, а по традиции РПЦ перед этим надо обязательно исповедаться. А какая может быть исповедь, если один священник должен пропустить 400 человек подряд? Даже времени спросить про грехи нет. Тем не менее я должен был произносить сакраментальную формулу таинства покаяния: «Аз (я), недостойный иерей, властию Его (Иисуса Христа), мне данной, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих». И меня стала смущать мысль: а имею ли я право так говорить, если человек мне грехов даже не назвал? Далее следовал логичный вопрос уже в принципе, даже при самых идеальных условиях для исповеди: а разве Бог дал мне информацию, что он прощает грехи, да еще все, этому человеку? Не оказываюсь ли я чем-то вроде лжепророка?

Из Средней Азии меня выслали за нелояльность к советской власти. После смягчения отношения к религии летом 1988 года меня взяли на служение в Калужскую епархию, в полуразрушенную сельскую церковь Бориса и Глеба, оказавшуюся рядом с современным городом Обнинском. Ко мне в храм стала ходить местная интеллигенция, а потом меня демократы выдвинули кандидатом в народные депутаты РСФСР от Калужской области. Сначала я был удивлен, потом поехал к архиепископу и получил от него благословение. На выборах мне удалось победить министра автотранспорта, и я стал народным депутатом, членом Верховного Совета РФ.

Меня выбрали председателем новосозданного комитета Верховного Совета РФ по религии, я стал соавтором принятого в 1990 году «Закона о свободе вероисповеданий», лично готовил поставления об отмене ленинского и сталинского декретов о культах, о выходном дне в праздник Рождества. К мусульманам у меня сложилось теплое отношение еще со Средней Азии. В моем комитете были священник Глеб Якунин, индийский лама, и я попросил, чтобы мне подыскали зама из депутатов-мусульман, которому выделил большой кабинет, где он повесил на стену знамя Пророка Мухаммада (мир с ним), под которым любили фотографироваться все гости из мусульманских стран.

Для всех конфессий я требовал выделять одинаковые средства и льготы, из-за чего у меня начался конфликт с церковью, которая во всем хотела быть первой и главной. Я был и священником, и депутатом, но это было сложно совмещать: например, работает Верховный совет, а у меня — служба. Пошли «проколы» — один раз на службу не пошел, второй. Решающий рубеж был в августе 1991 года: Патриарх пригласил меня на первую службу в Успенский собор Кремля. Я взял рясу, крест, поехал, но уже в машине по радио услышал выступление ГКЧП. Говорю водителю: «Поворачивай, едем в Верховный совет». Затем написал заявление патриарху, попросил меня вывести за штат священников «на время государственно-церковной работы». В 1993 году в Дипакадемии МИД РФ защищил кандидатскую диссертацию по политологии на тему прав верующих в СССР с 1971-1991 годах.

По окончании депутатства в церковь не вернулся, стал работать экспертом в Государственной Думе РФ и изучать первоисточники религий. В процессе этого и шло все большее разочарование в христианстве, так как я находил в нем не слово Божье, а лишь человеческие интерпретации. Веря в Бога единственного, я стал искать, в какой известной в мире религии вера в Бога единственного выражена в качестве слова Божьего?

Окончательный вывод пришел ко мне тогда, когда я услышал проповедь о священной Каабе. Я вдруг понял, что Кааба — это своего рода черный квадрат Малевича, который выражает невместимость Бога ни в одно творение, но одновременно Его присутствие рядом с нами. Это было озарение: я обратился к Исламу, не читая еще ни одной исалмской книги. Затем я прочитал комментарии Валерии Пороховой к переводу Корана, и произнес шахаду при двух свидетелях и дал интервью журналу «Мусульмане» под названием «От православия к правоверию». Когда журнал вышел, некоторые православные проклинали меня то ли до пятого, то ли до седьмого колена.

Став мусульманином, я сразу объявил, что муллой и имамом быть не хочу, ибо культового служения мне уже хватило на всю жизнь. Я попросил называть меня просто «братом Али». Для себя я нашел в исламе ту истину, которую искал с детства — стройный свод законов и правил, не отягощенный никакими излишними обрядами и посредничеством. И за 11 лет не разочаровался.

Другое дело, что к мусульманам есть негативное отношение. Умма как человеческая сообщность на сегодня находится в плачевном положении, особенно, в плане образования и общей культуры. Когда толпы пакистанцев идут и все громят, то это не значит, то их к этому призывает ислам, а значит только то, что им не хватает культуры. В Исламе нужно иметь определенный набор знаний и учителя: сейчас принято думать, что в исламе иерархии нет, и «сколько имамов — столько исламов». Но настоящий ислам — суфийский, когда у каждого человека есть свой учитель, то есть иерархия есть, но без подмены воли Аллаха волей человека.