Глава 19 Ожидание настоящего

1985-1986
«Неделю муж сидел сиднем над рассказом, я же читала его роман «Ожидание настоящего», который недавно закончил и теперь думает где бы издать: в Москве или в Приокском издательстве, куда входит и наша область. А начал его писать еще после ухода из многотиражки и в нём - о заводской бригаде, отношении между рабочими и начальниками, парторгом, одиночестве и разобщенности молодых, энергичных, но потерянных людей. Конечно, тема интересная, но ведь полной правды написать не мог, - крамола получилась бы. Возле фраз, которые показались слишком газетными, наставила кавычек и посоветовала усилить конфликт между героем и бригадой рабочих, на что буркнул:
- Посмотрю.
… Сегодня за завтраком спросила:
- Платон, это сколько лет ты не служишь, как выражаешься? Года два или три?
- Да около трех…
- Честно говоря, думала, что посидишь дома, напишешь роман, а потом... - Налила заварку в чашки: - А теперь, когда роман уже есть, надо бы тебе подумать о том, как обеспечить стабильный минимум для семьи, а то уж слишком скудны твои непостоянные заработки нештатником и на выступлениях.
Ничего не ответила моя золотая рыбка и нырнула в свою комнату.

 … Читала детям притчи Льва Толстого* «Три сына» и «Савврская харчевня», на что сын - ни слова, а дочка в конце проворчала:
- Господи, да всё с самого начала было ясно, а Лев так длинно объяснял!
Какова фамильярность в отношении классика? Но я все же вознамерилась втиснуть в их головы: надо, мол, больше думать о людях, надо учиться сочувствовать хотя бы ближним, развивать чувство сострадания:
- Съездили бы в детский дом, отвезли несчастным деткам конфеток.
И услышала:
- А чего ж сама-то не съездишь?
Да-а… Чего ж - сама-то?   

… И всё же Платон отвёз своё «Ожидание настоящего» в Москву, в издательство «Советский писатель». Заходил и в толстый журнал «Новый мир», - есть у него там покровительница, которая пообещала пристроить роман «при случае». Ну, что ж, а вдруг и впрямь - «случай»?
 … И вернули моему писателю роман из Москвы.
- Все понял, паразит, - с раздражением сказал о редакторе.
Читаю заключение: «Какие бы благие цели ни преследовал автор, но он возвел хулу на нашего современного рабочего, показал его духовное убожество, неспособность жить высокими духовными идеалами. Когда мы оцениваем произведение о современном рабочем классе, то руководствуемся партийными принципами, учитывая достижения и разоблачая недостатки, автор же показывает жизнь завода с позиций, далеких от партийных принципов. Печатать нельзя».
…Отнес «Ожидание…» в местную писательскую организацию, на что редактор Посков сказал:
 - Ну что ж… будем читать.

… Вызывали Платона для беседы с «искусствоведом в штатском»* и тот предложил помогать КГБ, а «мы, в свою очередь, поможем Вам в издании романа». Отказался.
Что будет?
 … Снова ходил в Литобъединение к Поскову… И почему Посков когда-то был мне и Платону симпатичен и упорно рекомендовали его взять на телевидение? И взяли. Потом приходилось мне вытаскивать его слабенькие сценарии, а он заискивающе заглядывал в глаза. Но Платон, когда уходил из издательства, порекомендовал его вместо себя Якушкину, и вот…   
- Как дела с моим романом? – спросил.
- Читаем, читаем…
И подхватился, затряс Платону руку, заглядывая в глаза.
- Да что ж так долго читаете? В план уже пора ставить.
- Да вот… пока не поставили… - заюлил.
- Ну, тогда придется мне в Госкомиздат жаловаться.
- Жалуйтесь, жалуйтесь Платон Борисович...
И снова заискивающе осклабился.
… И вернул Посков роман… по почте, с припимской: «Вынуждены возвратить...»
Может, «искусствоведы в штатском» посоветовали это сделать? Но сегодня отослал «Ожидание» в «последнюю инстанцию» - в Приокское книжное издательство, которое в Туле. Может, там не станут утверждать, что автор «возвел хулу на нашего современного рабочего, показал его духовное убожество и не способность жить высокими духовными идеалами»? Может быть, не станут слишком усердно «руководствоваться партийными принципами, учитывая достижения и разоблачая недостатки»? А если и там… то куда ж - еще?

… Журналистов «Рабочего» частенько подкармливают, а перед праздниками в редакцию даже буфеты с продуктами жалуют. Перепало вчера от этого «барского стола» и нам, - зашел Платон в редакцию к знакомому журналисту, а туда как раз и приехал такой буфет накануне «Дня всеобщей солидарности трудящихся первое мая», так что теперь у нас есть два говяжьих языка и кило колбасы! Отмечать этот день не станем, но три дня не будет забот: чем бы накормить семью? Разве не радость для советской женщины-труженицы?
 …Ура! Роман Платона приняли в Туле «для прочтения»! Может, примут и для напечатания?

… Возвращаемся с сыном из Карачева. Дождь, ветер! Глеб с вокзала поехал домой, а я - искать Платону подарок, ведь у него сегодня день рождения. И купила носки, потому что на рубашку денег не хватило. Стою на остановке, жду троллейбус. Рядом – двое пацанов, у каждого - по тюльпану.
- Где достали, молодые люди?
- На базаре, - шмыгнул носом тот, что поменьше: - По двадцать копеек штучка.
Рвануть на базар?.. Считаю: двадцать на три… Хватит, еще и останется. И рванула.
А там они - по рублю тридцать. Походила, поторговалась, но все ж купила три штуки и через порог, с каплями дождя на лице, как в слезах радости – Платону:
- С днем рождения, Платон Борисыч!

 … Вернули из Тулы роман с рецензиями, но на доработку. Значит, есть надежда!
И вот уже неделю сидит Платон и «дорабатывает».
…Топчусь на кухне и вдруг слышу:
- Можешь зайти ко мне?
Домываю посуду, иду.
- Как ты считаешь, что верно у этого… в замечаниях о моём романе?
И смотрит грустно. Думаю о его рабочих Мареине, Кузнецове... Нет, с ними всё в порядке, а вот начальник цеха Варламов, парторг Фролкин… Да, есть в них что-то шаблонное. И советую:
- Сделай-ка парторга Фролкина еще добрее, но всё же пусть прячет это в себе и, может, только в разговорах с твоим героем Фетисовым приоткрывается чуть-чуть. А, может, в своих раздумьях.
- Тогда многое переделывать придется, - бросает после паузы: – Нет, роман закончен и получился.
И уже завязывает шнурки картонной папки, кладет в стол:
- Конечно, есть в нём длинноты, не очень психологичен, не очень индивидуализирована прямая речь, но так ведь она и в жизни - не очень.
- Да, конечно, не очень, – поддержала, и всё же посоветовала: - А еще сделай-ка ты свой роман первой частью трилогии, которую продолжишь позже. - Ничего не ответил, но я осмелела: - А для этого надо бы тебе поработать на заводе в многотиражке, понаблюдать, как люди приспосабливаются к новым условиям. Время-то какое тревожное…
Нет, не хочет он снова работать в многотиражке.
- Роман закончен, - только и буркнул.
… И опять носил уже «доработанный» редактору Приокского издательства - приехал тот в наш город. Вернулся часа через три, сверкнул очками:
- Понаставил, зараза, замечаний, вычеркиваний! И то не надо, и то нельзя! А ведь Горбачёв* провозгласил гласность, открытость. Нет, всего боится, коммуняка трусливая.
- Платон, но ведь гласность - в Москве, к нам она еще не дотащилась, так что ищи консенсус, как говорит тот же Михаил Сергеевич.
Нет, не утешила. Весь вечер ходил из угла в угол, вздыхал, маялся.
… И всё же позвонил мой отвергнутый журналист в многотиражку Автозавода, надеясь, что главный редактор Брон, который давно его знает, возьмет в газету.

 …  Позвонил Брон, сказал, что в парткоме не посоветовали брать Качанова в штат.
Вот так... Значит, на регулярную зарплату мужа рассчитывать не приходится.
… Приснилось: надо мной - звездное небо… но вдруг гром, треск… желтые змеи молний!.. всё рушится, а во мне вместо ужаса - облегчение: сейчас умру легко и быстро... но тут же - отчаяние: а если не легко и быстро?.. а если долго буду лежать под обломками?.. И начинаю рыдать.
…Ездила в Карачев помогать маме пикировать капусту, а Платон вместо меня ходил в наш Комитет на субботник, а когда приехала домой, услышала:
- Знай, что ты лучше всех работала. Самым последним ушел с субботника.
Ну да, ему нравится подметать.

… Вчера сижу в уголке дивана и читаю Блока. Входит Платон, садится рядом, какое-то время сидит молча, а потом вдруг приклоняет голову ко мне на плечо:
- Что-то у меня с нервами... Иногда даже боюсь за себя.
Что ответить?.. И листаю томик стихов:
- Вот, послушай, что советует мой любимы поэт:
На улице дождик и слякоть,
Не знаешь, о чем горевать.
И скучно, и хочется плакать,
И некуда силы девать.
Глухая тоска. Без причины.
И дум неотвязный угар…
Давай-ка наколем лучины,
Раздуем себе самовар!
Авось, хоть за чайным похмельем
Ворчливые речи мои
Затеплят случайным весельем
Сонливые очи твои?
За верность старинному чину!
За то, чтобы жить не спеша!
Авось, и распарит кручину
Хлебнувшая чаю душа!
Закрыв книгу, слегка приобняв его, тихо говорю:
- А вдруг поэт прав?
Молчит. Тогда предлагаю решительней и веселее:
- Пойдем-ка распарим чайком и нашу кручину.
… Купила мяты, пустырника, ими успокаивала нервы Платона. Может и помогли,
но уже третий день не ворчит на детей и даже иногда шутит.

… С утра было пасмурно, потом и задождило. Но к обеду выскочило солнышко.
В лес! Всей семьёй!.. Но когда доехали до леса – опять заморосило. Запахи леса, травы, хвои, яркие, скользкие грибы под деревьями, посреди поляны...  Но в чавкающей от дождя обуви спешим к лосиным кормушкам, - над ними навесы. И - бутерброды с салом, горячий чай из термоса… Но пора к электричке. На платформе только женщина да несколько мужчин. И стоят они молча, неподвижно, чуть размытые дождем. И почти пустая электричка подкатывает тихо, - слово и не по рельсам. А дождь уже - ливнем! Прозрачными кляксами разбиваются и разбиваются капли о стекло, струйками сползают вниз, а мы допиваем горячий чай...
 Как же счастливо можно жить!

… Прихожу вечером с работы, а Платон сидит на кухне тихий, грустный:
- Вот... даже не могу дочери помочь, - имеет ввиду старшую, Алену: – Может, опять занять деньги у Махонина… под будущий гонорар?
Сажусь рядом, трогаю за плечо:
- Ладно, не тужи. Проживем как-нибудь. – И полушутя советую: - Может, в дворники пойдёшь, как Платонов?* Мне плевать, что люди будут говорить…
- Да-а, тебе-то плевать, - перебивает: - А мне плевки ваши подметать?
- Ну, хорошо, - смеюсь: - не надо подметать наши плевки, но… Но тогда надо тебе просто держать себя в руках и не страдать. Я же не скандалю с тобой из-за денег?
- Нет, не скандалишь… - соглашается: – Но я же знаю, что…
- Слушай, а не попить ли нам чайку с мёдом.. по традиции?
Согласился.
… Сегодня, придя с работы, спрашиваю Платона:
- Ну, как? Занял деньги у Махонина для Алёны?
- Да, занял.
«Значит, снова - в долгах» словно выдыхаю про себя. И начинаю подкрадываться к тому, что хотела сказать ему давно, но медлю: «А, может, не говорить?» И всё же:
- Платон, оформи-ка на меня доверенность на те пятьсот рублей, что лежат у тебя на книжке. – Он удивленно вскидывает брови, а я: - Пойми, в жизни всё может случиться. Где я тогда деньги возьму?
- Ты что? – повышает голос: - Хоронить меня собираешься?
- Да не собираюсь я хоронить тебя! – словно пугаюсь: – Но мало ли что может случиться? Что тогда буду делать с нашими долгами?
- Нет, не буду оформлять, - отрезает: – Это называется крохоборством.
И у меня перехватывает дыхание. Выбегаю на балкон. Плюхаюсь в уголке на перевёрнутую кастрюлю... Детские голоса во дворе, хлопки выбиваемых ковров... а меня хлещет, хлещет обида словно крапивой: это я-то крохоборка?

… Иду с работы домой с настроением: «А-а, надо жить проще. Вон как после дождя всё цветет, радуется! Попробую-ка и я настроиться на волну счастья».
Дома - никого. «Вот уже и радость». Сажусь в зале на диван, беру в руки вязанье. Но вдруг приходит Платон. «Ой, не надо бы!..» А он уже входит в зал:
- Может, хватит тебе играть в эти игры?
Сразу не соображаю: что за игры? Но потом:
- Так для тебя это игры? - И снежный ком покатился: - Это я-то крохоборка? – И слезы уже вот-вот! - Что, разве выискиваю деньги у тебя по карманам, как другие жены? – Слёзы уже капают на вязанье: – Разве грызу тебя из-за них? - Смахиваю их ладонью. – Разве требую лишнего? Да если б не вязала, - протягиваю к нему спицы: - если б не шила все детям и себе…
И рыдаю.
- Ну, хорошо, - подходит: - Я готов перед тобой извиниться.
Кладет мне руки на плечи. Но стряхиваю их:
- А я не готова простить! 
- Но ты же сказала, что если я помру, то тебе придется расплачиваться. Разве можно об этом думать?
- Да, можно. Можно! Нам уже не по двадцать пять, - отбрасываю спицы: - Да и вообще! Не могу я больше жить вот так… подсчитывая копейки. Мне страшно!
А он стоит рядом и улыбается.
- Чего улыбаешься? – уже всхлипываю: - Да, я боюсь, боюсь!
Садится рядом, тянет руку к моей голове:
- Мне жалко тебя... хочется погладить.
- Не подходи! – шарахаюсь от него.
Подхватывается и он:
- Ну и что, что опять занял денег! – И уже почти кричит: -  Ну и что, что их нет!  Если помру, займешь!
И уходит к себе, а я… А я сжимаюсь на диване и почти рыдаю.
Но приходят дети. Он ведет их к себе, начинает что-то объяснять, а я иду в ванную, умываюсь, потом бросаю под язык таблетку валидола. Нет, всё так же колотится, колит сердце. Выйти на балкон?.. Но вдруг влетает сын:
- Все! Я все понял. Ты не права.
Господи, еще и он!..  Но не отвечаю, одеваюсь, ухожу на улицу. В школьный двор... Но еще не темно… не хочу, чтобы видели слезы. Иду к роще.  Соловей поет... Но – люди и там. Во двор соседних домов... и по тропке - туда-сюда, туда-сюда... Яблоня уже цветет, ветер крадется меж веток ивы... или что-то ищет в них?.. Но становится совсем темно. Надо идти домой. Дочка волнуется, ждёт.

… Пришла сегодня с работы вымотанная. Платона нет, дети - в другой комнате. И не поужинав, прилегла на диванчик, отвернулась к стене, свернулась калачиком, - болела голова, сердце, да и вообще… Но минут через десять услышала голос Платона:
- Перевод из Тулы пришел. За роман.
«Ну, и что? – подумалось: - Ну, и пусть. Мне и это безразлично. И даже можно бы умереть». Но вошла дочка, постояла рядом, погладила по голове:
- Ма, может, таблетку выпьешь?
- Нет, не надо. Отлежусь, - пробурчала, даже не повернувшись к ней.
Но она засобиралась куда-то.
- Куда ты?
- Деньги с папой получать, - прижалась головой к моей.
А потом сидели они у телевизора, Платон смотрел «Время», считал деньги, распределял их, я готовила на кухне ужин, но он вошел:
- Вот, хочу детям по пятьсот рублей дать, а остальные положи на книжку.
- Не буду я… на книжку, - бросила, не отвернувшись от плиты: - А то снова получу «крохоборку»… на сдачу.
Обиделся:
- Ну, куда хочешь, туда и положи.
Да, знаю, знаю… жёстко ответила! Надо бы поздравить, «обмыть событие». И тем более жёстко, что дочка протянула три алых гладиолуса:
- Папа... тебе…
А я… А у меня не было сил переломить себя и вот теперь сижу, пишу эти строки, а его деньги лежат рядом... под алыми гладиолусами.

 …Сегодня подошла к Платону:
- Ты возьми деньги… И давай мне не по двести рублей в месяц, а по сто пятьдесят. Тебе же кажется, что обираю тебя.
 - Ты опять начинаешь... - пробубнил.
А вообще-то сегодня чувствую себя нормально, и потому... Может, поговорить с ним спокойненько, не срываясь? И вышла на балкон, посидела на кастрюле, потом снова подошла к нему:
- Платон, очень хочу, чтобы ты ходил на работу. Я устала от тебя.
Нет, не получится «спокойненько».
- И еще. Уже давно мне кажется, что идем мы с тобой в разных упряжках. Ты поглощен своими проблемами и тебе нет дела до того воза, который тащу я.
Он сидит, скрестив руки на груди, вытянув ноги, уставившись в пол.
- Не хочешь знать и того, как устаю на работе, что такое вечная экономия денег, забота о том, где и что достать, чтобы накормить вас. Не знаешь, как мне трудны еженедельные поездки в Карачев, где огород, который нужно выполоть, дети, которых нужно и там чем-то накормить, уход за старой матерью...
Он поднимает голову, чему-то усмехается.
- Да нет, не думай, что делаю из себя героиню, большинство женщин так и живут. Но, по-видимому, я слабее их, устаю так, что почти исчезло ощущение жизни.
Чувствую, что подкатывает ком к горлу. Проклятые слезы! Не успею сказать, что хотела!
- Вот дочка говорит, чтобы я смирилась с тем, что ты - большой ребенок. А я не хочу с этим мириться! Хочется, чтоб рядом был...
Нет, так и не успела договорить! Убегаю на балкон, плюхаюсь на кастрюлю, сушу лицо ветерком, смотрю на летающих стрижей. Я теперь часто вот так… вместе с ними, в их воздушных играх. Носятся меж домов, как в ущелье, и с такой радостью, с таким весельем пищат! И эти их полеты всегда успокаивают… Но слышу: щелкнул замок. Ушел. «Как же хорошо, что ушёл!.. что не попытался...» Нет, попытался. Подошел, тронул за плечо:
- Ты все слишком драматизируешь.
Махнула рукой:
- Может быть. Но ты иди, иди…»

Николай Бердяев*:
«Страдание имеет смысл совсем не потому, что оно необходимо и справедливо, что оно - высший закон жизни, а потому, что оно есть опыт свободы, путь человека, и что человек может обнаружить в этом пути свою духовную победу, может достигнуть освобождения и просветления, может выполнить завет любви и милосердия».
Может, эти слова философа – не о нашей жизни. Но для нас они были реальностью. Да, в годы социализма нам мало платили, плохо кормили, не давали свободно думать, говорить, пригвождая к идеологии, но мы тихо противостояли.
Так что же потеряли, страдая, что приобрели? Всегда ли исполняли заветы любви и милосердии? Удалось ли одержать духовную победу, достигнуть какого-то просветления души в этом противостоянии? Не знаю. Но мы пытались.

*Лев Толстой (1828-1910) – великий русский писатель.
*Искусствоведы в штатском (народное) – Сотрудники Комитета Государственной безопасности.
*Михаил Горбачёв (1931) - Последний генеральный секретарь ЦК КПСС, Президент СССР 1990-1991 годах.
*Александр Блок (1880-1921) - русский поэт, писатель, публицист, драматург, переводчик, литературный критик.
*Андрей Платонов (1899-1951) - русский советский писатель, драматург, поэт, публицист.
*Николай Бердяев (1874-1948) - религиозный и политический философ.