В мире один человек. Глава 31

Шубин пришёл к Горбачёвым, как к себе домой, резко скинул с себя пальто, снял шарф и шапку и дал их в руки Антонине Георгиевне, матери Кати. Он небрежно поздоровался с главой семьи – Иваном Степановичем, с братом Кати – Валентином, и прошёл в глубь квартиры, стены которой увешаны были коврами, эстампами, чеканкой, по углам помещения не хватало только бивней мамонтов, коих в изобилии откапывают среди вечной мерзлоты Якутии, впрочем, на одной из стен виднелись рога не то горного барана, не то ещё кого-либо. Иван Степанович Горбачёв, лысоватый, невысокого роста, щуплого телосложения и несколько болезненного вида человек, но с чертами лица довольно приятными и выразительными и с глазами, взгляд которых говорил об уме и о снисходительном отношении к людям, подвинул Шубину стул и Виктор воспользовался его любезностью, как должным знаком внимания к своей особе.
– Конечно, у вас с Катей всё нормально? – спросила его подошедшая Антонина Григорьевна, полная и дородная женщина с розовыми щеками и добродушным выражением лица.
На голове Антонины Григорьевны возвышалась целая копна волос, Антона Григорьевна была в домашнем халате зелёного цвета и белом клеёнчатом фартуке, она как раз занималась стряпнёй на кухне, когда пришёл Виктор.
– Да, всё нормально! – отвечал Виктор. – Нашей жизнью я доволен, жена мне попалась примерная!.. – тон, с каким он это говорил, невольно наталкивал на сомнение. Антонина Григорьевна  посмотрела на Шубина несколько недоумевающее, а Иван Степанович слегка улыбнулся улыбкой человека, который больше знает, чем говорит, а думает исключительно осторожно, просеивая случайные мысли через дуршлаг с крупными ячейками, дабы застревало самое ценное.
– Может, в шахматы сыграем? – предложил Валентин, юноша лет пятнадцати, очень сильно вытянувшийся, но узкоплечий и тонкий, свитер толстой вязки висел на нём так свободно, что в него ещё по крайней мере вместилось бы двое таких Валентинов. Он был и лицом не похож на свою сестру, да и, кажется, на родителей не походил ни одной чертой и поэтому прямо в глаза им утверждал, что родился от соседа, на что Иван Степанович флегматично замечал, что это очень может быть, а Антонина Григорьевна недовольно отвечала: «Ну и ступай к соседу!..»
– Шахматы – не моя игра! – сказал на предложение Валентина Виктор. – Я играю в жизнь и надеюсь, что победа останется за мной!.. А что? Катя у вас не появлялась? – спросил он в свою очередь.
– Появлялась вчера, – ответил за всех Валентин. – И рассказала мне по секрету, что у неё примерный муж!..
– Вот как!..
– Да-а! Она сказала, что такого мужа – поискать!..
– Гм!?. Ну что ж, она была права, я с этим целиком согласен, а как думаете по этому по-воду вы, Иван Степанович?..
– Я по этому поводу ничего не думаю! – улыбнулся Горбачёв. – Я на работе думаю, а дома исключительно отдыхаю… Я ведь на работе инженер, а это, сами понимаете…
– Вы инженер, но, признаюсь в своей тупости я до сих пор не пойму, чем вы занимаетесь на работе! И чем больше вы будете мне пояснять, тем я дальше буду от Истины!..
– Истина!.. – посмеиваясь произнёс Иван Степанович и посмотрел на Виктора с иронией, он показался Виктору смешным в своих широких, чёрных брюках на ярко-красных подтяжках и в своей белой, засученной рубашке, открывающей его худые, слабые руки.
– У каждого своя истина! – развёл руками Валентин. – И у всех одна общая!..
– Книжная фраза! – вырвалось у Виктора, он усмехнулся, глядя на него. – А ты, Валентин, примерный школяр!..
– Не спорю! Школяр!.. – согласился тот, наморщив лоб. – И ничего не поделаешь!.. Дума-ешь, я не понимаю, в чём дело, я  ведь всё понимаю! – он подошёл к стулу, но не сел на него, а взялся за его спинку обеими руками. – В сущности, таких, как я, много… Я – бездарь! Я понимаю это и говорю об этом прямо. А другой – не скажет!..
– Не скажет! – кивнул головой Шубин. – Что дальше?!.
– Кончу я школу, пойду куда-нибудь учиться, потом выучусь и стану бюрократом!..
– Станешь, верю!..
– У меня будет такая же квартира, как эта! Своего рода курятник для производства маленьких, желторотых цыплят…
– Поживи с моё, не так-то просто оборудовать такой курятник! – вставил Иван Степанович, саркастически ухмыляясь. – Надо работать! А вы… все… вы работать не любите! Вам всё на блюдце неси!.. А я, между прочим, таких родителей, как вы, не имел, бедные были родители, немощные, малограмотные! Теперь-то каждый из вас за папочку с мамочкой хватается! А вы сами попробуйте! Это потяжелее!..
– Вон мы какие были! Правильно отец говорит! – вступилась за мужа Антонина Григорьевна, положив руки на то, что у неё когда-то было талией.
– Старая песня! – лениво заметил Валентин. – Только меня бесполезно агитировать.
– Тебя никто не агитирует, – строгость появилась во взгляде Ивана Степановича, он как будто подумал про себя какую-то неприятную мысль. – А ты сам соображай, чай большой вы-рос!.. Всё это, – он показал вокруг себя, – денег стоит!.. И твой магнитофон и твои дерьмовые джинсы!..
– Почему дерьмовые? Хорошие джинсы, штатовские…
– Ты не перебивай отца!.. Я тебе что говорю, послушай!..
– Ну что?.. Приоткрой завесу? – недобро спросил Валентин. – Расскажи про свой блат, про связи и т.д. и т.п.!..
– Вот кончишь школу – и шагай широко, брюки не порви! А то так сиганёшь!.. – Иван Степанович покраснел от возмущения.
– Ну-у! Вы уже переходите на оскорбления!.. – Валентин посмотрел на Виктора и пояснил ему: – Я ведь с ними неделю не разговаривал! А мало оказалось!..
– А почему не месяц? – скривил рот в усмешке Виктор. – Или вообще замолчи навеки, как покойник!..
– И ведь сведут с этого света в другой! – загорячился Валентин. – Родному сыну жаль денег давать на карманные расходы! Позор! Расскажешь в школе – засмеют!..
– Сыночек! Неужели мы тебя обижаем!?. Неужели мы тебе денег не даём! – плачевным тоном заговорила Антонина Григорьевна.
Лицо отца семейства перекосилось и приняло фиолетовый оттенок, он подошёл к столу и с размаху ударил по нему кулаком, выражая таким образом крайнюю степень своего недовольства.
– Мать! Я запрещаю тебе в таком тоне обращаться к этому, к этому… – он не мог найти нужного слова, – к этому сосунку! – он произнёс это слово, вкладывая в него очень большой смысл, но сын его, в противоположность ему, призвал к себе всю невозмутимость и в глазах его, казалось, читался только один интерес к происходящему.
– Я уже и сосунок? Любопытно! – вставил он, не переставая наблюдать за отцом. – В моём лице ты вынес приговор над сотнями тысяч, над миллионами таких, как я!.. Ты забыл, что это уже дело политическое, потому что среди них много комсомольцев!..
– Плевать! От таких, как ты, мало толку! Вы можете только брать деньги, да тратить их!..
– О! Это гораздо важней, чем ты думаешь, папаша! Если никто не будет тратить денег – всё наше государство вылетит в трубу! Вот мы все и тратим деньги, зарабатываем и тратим! И промышленность никогда не останется без дела!..
– Ты работаешь?!. – завопил Иван Степанович. – Да ты копейки не заработал за свою жизнь, а я в твои годы!..
– Хватит о годах, о полуголодном существовании!.. Я между прочим учусь!..
– А кому это нужно?!.
– Государству, всем, тебе, матери! Из меня будет специалист, если я буду учиться!.. Между прочим, пенсию вам на старости лет будут платить из моего кармана!..
– А теперь ты берёшь из чьего кармана?..
– Из государственного!.. – не моргнув глазом отвечал Валентин.
От возмущения Иван Степанович не мог сказать ничего, он только смотрел на сына диким взглядом, с перекошенным ртом, руки его сжаты были в кулаки в карманах широченных брюк. Казалось, что ещё одно слово сына – и он бросится на него.
– Да, да! Из государственного! – раздельно, с ударением повторил Валентин. – И вообще, я человек государственный, у государства не я один такой! Все мы, и в том числе вы – государственные! Без государства мы – ничто! Толпа дикарей!.. А государство – оно всё видит, оно всё понимает, оно знает, кому сколько причитается!..
– Ладно вам!.. Будет!.. И что это такое сегодня опять на мою голову! – засуетилась Антонина Григорьевна с видимой целью унять и примирить спорщиков. – Лучше вам  покушать и успокоиться, я там всего наготовила!.. Валя! Иди поешь, оставь отца, он и так на работе устаёт!..
– Пришёл, увидел, победил! – торжественно провозгласил Валентин. – Удаляюсь! Десять ноль в мою пользу!..
– Наглец! – выдохнул Иван Степанович, когда Валентин покинул поле боя, он приложил руку ко лбу тыльной стороной, как бы проверяя – насколько горячий у него лоб, в глазах его видна была растерянность и неудовлетворённое бешенство.
Шубин стоял в стороне у полки с книгами и наконец обернулся к нему, на лице его на-писано было неподдельное сочувствие:
– Я уж думал, не броситесь ли вы в рукопашную!..
Иван Степанович предложил Виктору сесть и сам опустился в кресло, Виктор подошёл и сел на стул.
– Не обращай внимания! – отозвался Иван Степанович, нахмурив брови. – У нас свои проблемы!..
– Понимаю, молодое поколение не даёт продохнуть, берёт инициативу в свои руки… очень обидно!..
– Сопляк!.. Сопляк, а вон куда махает!.. Государство!.. Ну и пошёл под забор к этому самому государству! Нашёл пристанище!.. Это всё материно воспитание, она в нём всё ещё ребёнка видит! А этот ребёнок на дзюдо ходит и всё говорит: «Намну я тебе бока!..» И что ты с ним будешь делать!.. Хоть бы проступок какой-нибудь совершил, да забрали бы года на три – было бы хорошей школой жизни, когда походил бы под дулами автоматов! Там не цацкаются!..
– Под дулами автоматов?.. – переспросил Виктор с некоторым замешательством. – Вы желаете пройти своему сыну суровую школу жизни?..
– А почему бы и нет?!. Трудности нужны! Без них человек – подонок! Пусть вкусит и оценит, пусть узнает жизнь, с чем её едят!.. Деньги брать не трудно, а вот понять – зачем тебе жизнь дана!.. Вот он сейчас говорил тут, что бюрократом станет – это он меня имел в виду, хотел сказать, что я – бюрократ! А что он знает о моей работе?!. И знает ли он, что эта благополучная жизнь, которую имеет в настоящее время моё более старшее поколение – это для нас предел!.. Я понимаю… прогресс, движение вперёд, нельзя стоять на месте!.. Все эти лозунги у нас здесь! – он ударил себя ребром ладони по шее. – Нет, не подумай, я и те, кто вроде меня – мы не враги человечества, мы покоя хотим! Мы добились того, чего хотели!.. Теперь ваш черёд, молодых!.. добивайтесь же чего хотите, мы вам не мешаем!.. Двигайте прогресс, цивилизацию!..
– Стойте, Иван Степанович! Вот тут вы и забыли одно очень важное обстоятельство! – остановил Горбачёва Виктор.
– Что?.. Какое обстоятельство?!.
– Вы говорите: «Мы вам не мешаем!..» Нет, вы нам мешаете, старшие всегда мешали младшим, это вы должны знать! Старики всегда считали молодых глупыми и распустившимися, утратившими понятие о морали, о нравственности!..
– Я не спорю с этим, но всё-таки мы говорим вам: дерзайте!..
– Ага!.. Дерзайте там, где нам кажется нужным!.. Всё-таки старики всегда притесняли молодых и не понимали их!..
Иван Степанович заулыбался, по краям глаз его собрались мелкие морщинки:
– А молодые понимают старших?!. Разве они не притесняют нас, пожилых?!. Они когда-нибудь выпроводят всех нас на пенсию – и дело с концом!.. А мы имеем право на уважение?!. Ведь и вы когда-нибудь попадёте в положение, в каком находимся сейчас мы!..
– Я не сомневаюсь, что попадём, да и уже, кажется, незаметно начинаем втягиваться в ваше положение…
– Я понимаю, Виктор, ты человек ищущий...
– Я? Ищущий?.. – искренне удивился Виктор. – Чёрта с два я ищущий!.. Никогда бы не подумал, что я похож на человека ищущего!.. Неужели я создаю такое впечатление?!. Я слишком хорошо всё понимаю, всю грязь, которая меня окружает, чтобы быть ищущим!..
– То есть?..
– Для того, чтобы быть, как вы выразились, ищущим – надо многое не понимать! Надо быть восторженным!.. Но во мне нет восторга, я не энтузиаст!.. Я слишком много лжи и лицемерия замечаю вокруг, слишком много подлости в людях!.. нет, я не враг самому себе, я не вислоухий негодяй, и разве я на такого похож?.. Вы меня чем-то задели!.. Я не ищущий… Я не ищу Истин, я ищу спокойствия для себя, насколько позволяют честные  пути, которыми можно воспользоваться в пределах нашего общества!.. Вы же видите, что я человек не самый глупый из тех, кого вы знаете, и я не могу себе позволить тратить жизнь в погоне за миражами!.. Иные кипят, бунтуют! Любая несправедливость приводит их в ярость! Они не понимают гнусную природу человека!.. Вот я её понял, и я не прихожу в ярость, как видите, я не тешу себя надеждами, что при моей жизни будет перевоспитан последний преступник, я не развлекаю себя  разными баснями!.. Я трезво смотрю на вещи… И знаю, что идеального общества и идеального человека никогда не будет. Но могу я свою человеческую судьбу облегчить хоть как-то на этом свете? Не ожидая манны небесной?!. Могу я себя обезопасить от разных неожиданностей, от недругов, от врагов?!. Самый лучший способ избавиться от недоброжелателей – это превратить их в своих приятелей… В сущности, так теперь поступают очень многие!.. Упрямцы, фанатики, ищущие, как вы выразились, у них кругом неприятели, их мешают с грязью – и где они теперь, добытчики правд и истин?!. – Виктор устремил глаза к небу. – И чтобы после этого я приходил в негодование из-за того, что в одном месте обидели Кузьму Кузьмича, а в другом месте дали под зад некоему Фёдору Федоровичу?!. Никогда!.. Видите ли, Иван Степанович! С этим безобразием, с этой халатностью, равнодушием, поймите, я человек не бездушный, я всё чувствую, понимаю, но ведь поделать-то ничего, согласитесь, нельзя (тут Иван Степанович согласно закивал головой), с этим невозможно бороться!.. Руки опускаются, когда видишь перед собой этакую неопределённость – нечто вроде навозной кучи!.. ну разве навозная куча может быть врагом?!. Что ты с ней ни делай – она не поймёт! Было бы что-нибудь разумное, цельное… Я понимаю, как было легко революционерам, они видели перед собой самодержавный строй, всё было ясно, они скинули царя и временное правительство, установили власть трудящихся!.. Царя-то можно скинуть, можно порвать цепи рабства, но едва ли можно исправить гниду, которая живёт в душе человека и правит им!.. Едва ему станет хорошо – как он уже и забыл о том времени, когда ему было плохо! Человек подл, мелочен, эгоистичен, корыстолюбив, завистлив, хочет наслаждаться  превосходством,  упиваться властью, хочет повелевать, унижать ближнего, смеяться над ним!.. Разве я этого не знаю?!. Человек слаб и все подвиги человека происходят от его слабости, от мелочных соображений! Какой-нибудь солдат на войне лезет под пули зачастую из-за того, что не хочет показать себя трусом, а лётчик до последнего момента хочет спасти неисправный самолёт, в результате чего сам погибает, погибает из мелочного рассуждения, что никому не даст повода подумать, будто он дорожит своей жизнью больше, чем самолётом!.. Уже считается подлостью сказать вслух, что нет ничего ценнее жизни, что глоток чистого свежего воздуха стоит всех самолётов на свете!.. Вам весело, я вижу, однако, это так, Иван Степанович!..
Виктор замолчал и некоторое время смотрел себе под ноги, Горбачев тоже молчал, о чём-то думая. И снова заговорил Виктор:
– Новому поколению всегда труднее, чем предыдущим, всё усложняется, всё становится трудней, недоступней для понимания… Всё, что достигли предыдущие поколения, кажется зыбким и бестолковым, надо искать что-то своё, потому что на иждивении старого опыта уже нельзя находиться… Всё чертовски усложняется… Вашему Валентину придётся потруднее, чем мне, когда он повзрослеет – перед ним встанут такие вопросы, которые мне и не снились… Уже сейчас мы с ним стоим почти на одном уровне… Он уже с молоком матери впитал тот опыт, который добывался кровью и потом! Что для него борьба за кусок хлеба?!. Разве он был когда-нибудь голоден, разве у него не было одежды, в которой не стыдно было бы появиться на улице, среди людей, разве он знает, чего стоит всё это материальное благополучие, которым он пользуется, не ударив палец о палец?!. И куда, к чему мы придём, вообще все мы?.. Я думаю об этом и я знаю, что логика истории сама решит, как ей быть. От отдельного человека ничего не зависит, но зависит от массы, от того, в каком состоянии она находится в общей сложности…
– Да у вас тут целая лекция развернулась! – ехидно заметил Валентин, лицо у него было довольное, какое бывает у людей, когда они только встают из-за стола, не имея никакой возможности сердиться на окружающих. Он стоял в дверях комнаты и ковырялся спичкой в зубах. – Что-то я замечаю, в последнее время стали много говорить, в последние годы!.. А когда я был меньше, когда я был маленький, и болтовни было меньше…
– Тогда ты и сам не был болтуном, – проворчал Иван Степанович, скосив недовольный  взгляд на сына. – А сейчас вмешивается в разговор старших!..
– Тоже мне старшие! – фыркнул Валентин, небрежной походочкой направляясь к столу, возле которого сидел его отец с Виктором. – Может, мне ещё уважать тех, кто меня старше?!. Катитесь вы, старшие!.. Вы, между прочим, старшие – допустили Вторую мировую войну!.. Не ждите пощады от истории, она вас осудит!.. Старшие вообще все стервецы, если откровенно! Мы, – он ударил себя в грудь, – которые ещё не жили, мы ещё не погрязли в ваших грехах, ещё не вступили на ваш проклятый путь разврата и наживы, но я уже чувствую, что недалёк тот час, когда и мы вступим на этот путь, как и все ещё не родившиеся младенцы! Очень мне жаль этих бедных младенцев, их ведь жизнь будет несладкой!..
– Ты, наверное, прав, прав по-своему, – ответил на это Виктор и посмотрел на Ивана Степановича. – А вы что думаете по этому поводу, Иван Степанович?..
– Что я думаю?.. Да ничего не думаю! Дома я должен отдыхать, а не затруднять свою голову умственной работой!..
– Тем более, что за это не платят! – подхватил Валентин. – Вот когда бы за это платили!..
– Его ведь что беспокоит! – показал Иван Степанович на сына, не глядя на него, как будто того и не было. – Беспокоит, что он не лучше других, ничем не лучше!.. Сейчас ведь трудно чем пронять окружающих, мало чем удивишь! Так вот – он своими широкими взглядами пробует нас удивлять! Выдумывает разные слова хитроумные, что-то где-то вычитает, что-то где-то услышит: всё в дом тащит и потчует нас этими новыми вещами!.. Вот вчера одну идейку высказал…
– Идейку?!. – с презрением в голосе спросил Валентин. – Да уж куда вам до этих идеек! Разве вы что-нибудь можете понять с вашими атрофированными мозгами!..
– Вот видишь! У нас мозги атрофированные! – спокойно и нравоучительно произнёс Иван Степанович. – А у него – нет!.. У него мозги первой свежести!.. Сколько они стоят ваши замечательные мозги?.. – и он исподлобья посмотрел на сына и не дожидаясь ответа продолжал: – Цена тем мозгам девять  граммов хорошего свинца, не злата, не серебра, а свинца, из которого  отливают пули!.. Вот подрасти – и узнаешь цену своих мозгов на какой-нибудь китайской границе!..
– Что ты хочешь этим сказать?..
– Всё, милый дружок Валя! Нас в чём-то, старшее поколение, обвинить хочешь, а сам ведь не уклонишься от того, что называется войной… Ну, на советско-китайской границе пока ещё, слава богу, относительно тихо, но всё-таки пули иногда посвистывают…
– Откуда ты знаешь! Может я и в армию не собираюсь идти!?.
– Судить будут! – хладнокровно сказал Иван Степанович. – Присудят лет восемь или де-вять!..
– Не присудят! Я, может быть, верующий! Не могу убивать, противно сути моей!..
– Противно! – передразнил Иван Степанович. – Как-то доказывал мне с пеною на губах, что террористов надо убивать, что надо карать, клин клином вышибать!..
– С тех пор мои взгляды немного изменились!..
– Быстро же они у тебя меняются!.. Думаю, что ты завтра придумаешь и будешь выдвигать в качестве взглядов?!. Нет у тебя ещё взглядов, всё так – одни шуточки!..
– Эти шуточки однажды закончатся чем-нибудь серьёзным!..
– В бане поспоришь с полковником милиции и устроите дуэль на вениках! Полковник будет весьма тучным и останется тебе ещё благодарен!..
– Остри, остри! – кисло усмехнулся Валентин.
Во время этой словесной перепалки Виктор попеременно  бросал мрачные взгляды то на отца, то на сына и, кажется, его беспокоило что-то. Сидя на стуле, он наклонился корпусом вперёд, положив локти рук на колени. Один раз он посмотрел на стенные часы и усталость промелькнула в его взгляде, это была усталость человека, не находящего для себя той точки в пространстве, где он мог бы остановиться и передохнуть. «Что со мной происходит? Почему я не такой, как раньше?.. – возникало у него в уме, словно кто-то взял его, как слепого щенка, и бросил в воду. Виктор от вопросов, касающихся окружения, всё более переходил на себя, и когда думал о себе, ему становилось на душе тяжело, сердце казалось ему вещественнее, он начинал ощущать с болью физической, как оно в нём стучит, бьётся, и сколько же предстоит биться этому сердцу, – думал он, – и с какого времени он имеет это работающее сердце, с какого времени он имеет себя?.. может быть, с этой самой, последней секунды, в которую он думает обо всём этом?!. Или он был раньше, вчера, в прошлом году, десять лет назад, тысячелетие назад?!.
– Что это ты такой грустный сегодня, Виктор? – услышал он над собой, это спрашивал его Валентин.
– Я – грустный? – переспросил Виктор и невесело улыбнулся. – А до этого – что, я казался исключительно жизнерадостным?..
– Идите, поешьте! – показалась на пороге комнаты Антонина Григорьевна. – Ваня? Витя?.. Время ещё будет поговорить! На сытый-то желудок и спорить не захочется!..
– Идём, Виктор, на кухню, раз так мать просит! – сказал Иван Степанович. – У меня есть водка, хочешь водки?.. Самое лучшее лекарство от волнений!..
Странный взгляд Виктора заставил его засмеяться сдержанным смешком человека, умею-щего ценить приятную минуту, равно как и хорошую шутку.
– Или алкоголя не употребляешь? – спросил он, вставая.
Антонина Григорьевна снова ушла на кухню. Валентин достал с полки какую-то толстую книгу и стал перелистывать.
– Не понимаю, кто эти книги пишет и кто их читает! – с возмущением произнёс он. – Тут же ни слова правды!.. По крайней мере, для себя из этих книг я ничего не могу взять! Лучше уж читать книги строго научного содержания, или исторические, про какой-нибудь Карфаген или Рим, да и хотя бы фантастику! Там хоть знаешь, что перед тобой фантастика и заранее ожидаешь от неё чего угодно, а тут!..
– Ты готов, чтобы принять внутрь средство от волнения? – спросил Горбачев Виктора, он встал и почесал рукой голову на самой макушке.
– Сейчас я приду, – пообещал Виктор, – вы пока приготовьте…
– Ага! – ликование послышалось в голосе Ивана Степановича, он дёрнул, играючи, за свои ярко-красные подтяжки, на которых держались его штаны, потом, хлопнув в ладоши и потирая руки, в развалку отправился на кухню, сразу с этим затянув какую-то случайную мелодию типа: на-на-наа! на-на-на-на-на-нааа! на-на-на-на-аааа!.. Весёлая мысль появилась у Виктора, он представил себе, как с треском лопаются у Горбачёва подтяжки и он, не успевая моргнуть, остаётся в одних трусах…
– Легкомысленный человек! – вслед отцу бросил Валентин и положил обратно взятую с полки книгу. – Кстати, о книгах, Виктор. Ты какого мнения о современных стряпухах?..
– Никакого, я почти ничего не читаю, – сказал Виктор… – Я раньше читал и много прочитал разных книг, а теперь беру в руки – и не могу читать, поверишь?..
– Поверю… В чтении книг есть что-то патологическое, мне иногда приходит в голову, когда я читаю какую-нибудь скучную книгу: «И что я, дурак, читаю? На что я трачу драгоценное, дефицитное время?!. Не лучше ли быть в это время где-нибудь на природе, за городом?!.» Вообще вся наша жизнь, я заметил, подделка под жизнь! Я завидую древним, которые жили непосредственно, открыто, честно, пусть у них были враги, пусть они воевали – но это была жизнь, не то что теперь, когда все эти города с трубами иногда мне кажутся жуткой насмешкой над человеком!.. какая-то кошмарная фантастика…
– Я с этим согласен, теперь так многие думают, но мало кто знает, как с этим быть! – выразил своё мнение Виктор. – Жизнь такая пошла, тут уж ничего не поделаешь, век двадцатый… И в лес бы убежал, да страшно при мысли об одиночестве…
– Скоро и в лес не убежишь! – вздохнул Валентин, он подошёл к Виктору, встал напротив него и сверху вниз смотрел на него как-то по-особенному, наконец, улыбка сожаления мелькнула в его губах.
– Что?.. – отозвался Виктор.
– Смотрю я на тебя и удивляюсь...
– Чему?.. – равнодушие было в голосе Виктора.
– Чем вы вообще живёте, какими интересами?.. Ты, Катя?!. Ну, будет у вас ребёнок, ну, назовёте как-нибудь – Сергеем, Сашей, Машей, не важно… А дальше?..
– Что дальше?.. – насторожился Виктор.
– Ничего, наверное… Да и вообще, тоска! Скука!..
Виктор с любопытством посмотрел Валентину в глаза – тот был серьёзен и смотрел очень внимательно на Виктора, хотел увидеть, как тот среагирует на замечание.
– Так, значит, скука?.. – повторил Виктор хмуро.
– Ну да, самая пошлая, самая серая, гнусная скука… И человек постепенно плесневеет…
– Человек постепенно стареет и умирает, – пробормотал Виктор и посмотрел опять в глаза Валентину. Тот смотрел на Виктора, как загипнотизированный.
– Только не говори мне, что я тоже состарюсь и умру, – сказал он, не то приказывая, не то прося.
– Я не  скажу… но люди сами себе говорят…
– Почему?..
– Не знаю, закон какой-то, – чувствуя неловкость, сказал Виктор.
– Закон? – внезапно охрипшим голосом спросил Валентин и кашлянул, прочищая горло. – Что же это за закон такой?.. Я лично, не хочу этому глупому закону подчиняться!..
– То есть не хотел бы умирать?.. А сам говоришь – скука! Скука – а умирать не хочется, так что ли?..
Валентин скривил губы, показывая мимикой, что есть что-то выше его понимания.
– Парадокс! – изрёк он.
– Да-а, парадокс, – повторил Виктор. – Вот живёшь-живёшь, работа, дом, дом, работа…
– Ну, скука же ужасная, а отчего – не пойму! – вскинул руки Валентин.
– Да ты не перебивай, я тебе сказать хочу!.. Живёшь, живёшь, а потом и приходит в голову мыслишка: смерть-то она не за горами, а здесь, рядом с тобой! – Виктор ткнул себя кулаком в грудь. – Она в тебе каждую минуту!.. Но неужели поэтому жизнь и ценна?.. Неужели поэтому и переносит человек всё плохое?.. Однако, есть же самоубийцы! – как бы рассуждал он сам с собой. – Видать, не всегда удерживает человека это самое… – он замолчал.
– Ну, продолжай, я тебя слушаю, – сказал Валентин, взгляд его небольших серых глаз был задумчив, нижняя губа выдавалась вперёд, придавая его лицу напряжённо-сосредоточенный вид.
– Посмотри на меня, похож я на человека, думающего о смерти? – спросил Виктор. Валентин посмотрел на Шубина не то чтобы как на сумасшедшего, но в том, как он посмотрел, было что-то новое. Таким взглядом смотрят на человека, когда видят в нём отголосок своих собственных размышлений, пугающий и настораживающий…
С кухни доносились звуки, непонятные голоса, стук посуды, журчание воды в кране, эти звуки разрушали логику размышлений о вещах очень важных и являющихся человеку, когда он утрачивает веру в существование окружающего хаоса и начинает верить только в себя… Замечали ли вы когда-нибудь, как вдруг умолкают вокруг вас все шумы и всё движение вокруг вас словно замирает? Если случалось, значит вы рождены не только для суеты, значит в вас есть крупица ЗНАНИЯ, приоткрывающая вам завесу потустороннего, не мистического, не божественного, нет, совсем другого, – это потустороннее вселяет в вас покой, обдаёт вас прохладой, успокаивающей любое ваше волнение, охлаждающее жар вашего сердца. Это потустороннее исходит из материализма и говорит вам, что в мире есть только одна Идея – Идея ВЕЩИЗМА… Есть стол, окно, комната, есть человек, который при сгорании большого, необъятного количества материи движется от стола к окну, медленно, сам не зная о том… Там, в глубинах материи, которая в нас сгорает, чтобы давать энергию, необходимую для его движения, происходят глобальные процессы, сложнейшие явления, преобразования, которые человек не понимает, а он движется от стола к окну, движется к своей цели, он знает только результат происходящей в нём работы, но расщепить саму работу на составные части и понять смысл этой работы – ему не под силу, ведь он не принадлежит себе, ведь он – это совершенно чуждый ему, довлеющий над ним огромный по своим масштабам мир!.. Вам станет жутко, когда вы самих себя представите некоей вещью этого мира, пусть мыслящей, но вещью, движущейся от стола к окну, движущейся упрямо, тупо и бездумно, движущейся при затрате колоссальной энергии при гораздо большем времени, чем вам кажется. В доли секунды, которые вы не ощущаете, когда вы мертвы, толстокожи, более тонкая жизнь, более тонкая организация трудится на вас… и у вас в жизни нет времени, чтобы подумать об этой организации и воздать ей хотя бы одной мыслью о ней, времени нет у вас и возможности, чтобы сосредоточиться мысленно на громадных запасах энергии, сосредоточенной  в недрах вас самих и в недрах окружающего вас мира, питающего вас постоянно: он проходит через вас, как вы проходите через него, вы находитесь в нём – и он находится в вас, это взаимное проникновение необходимо для того, чтобы вы могли преодолеть неодолимое для неподвижного предмета расстояние, отделяющего вас от стола до окна, в которое вы хотите посмотреть, чтобы увидеть улицу, освещённую слабым неоновым светом фонарей… А что такое бессмертие, если не тесное содружество того и другого, внутреннего и внешнего, составляющего единое целое, содружество совершенное и полное, ничем не нарушаемое?.. И мысль, призванная на помощь этому содружеству, как бы обогащает его, делает его более целесообразным, наполняет его новым важным смыслом, она шлёт приказ во все уголки мироздания, и даже далёкая Альфа Центавра оказывается в плену у неё и на приветствие отвечает приветствием, потому что проникается великой и разумной Идеей вечного объединения и взаимного проникновения, Альфа Центавра посылает для осуществления той Идеи всё лучшее, что в ней есть, которое она держала при себе всегда, не зная, зачем оно… А может быть, это лучшее появляется от одной лишь мысли о том, что оно необходимо?..
Виктор имел связь с этим миром, как и всякий другой человек, связь эта осуществлялась по бесконечным каналам, эти каналы были его глазами, его ушами, его обонянием, его руками и его сознанием. Он мог чувствовать, он мыслил и временами содрогался при мысли о значимости того, что он есть и что есть всё, с чем он связан, а пуще того при мысли о том, что он не может оценить всю значимость происходящего с ним процесса, все различные, нескончаемые и бесконечные стороны которого названы были когда-то и кем-то жизнью…
– Я думаю о том, где меня подстерегает смерть, в чём, в какой моей глупости?.. – рассуждал он вслух, сидя в комнате, на стуле, рассуждал, зная, что об этом не надо рассуждать, но он пытался обмануть себя. – Всё предусмотреть нельзя и, зная, что даже на ровном месте можно споткнуться, я всё же споткнусь!.. Какая глупость!.. Если бы ты знал, Валентин, какая это глупость!..
– Я только предполагаю, – ответил сухим дрогнувшим голосом младший Горбачёв.
– веришь ли, проживу я какой-нибудь день и говорю себе: «Я день прожил… Может быть, завтрашний день будет последний?..» Но нет, завтрашний день не последний!.. Но где же он, последний день?..
– Какие ты страшные вещи говоришь!.. – пробормотал Валентин.
– Это не так страшно, я привык, если я встречу смерть, я встречу её спокойно, я скажу ей: «Вот какая ты?!.»
– Да-а… Каждый сам решает, каждый сам, наедине с собой – и никто не придёт ему на по-мощь…
– На помощь:.. Какая может быть помощь?!. Гробят друг друга, травят жизни… все, кого я знаю! Это – правда!.. Все думают только о себе и наедине с собой наконец остаются!.. Умирает человек – и  никому он не нужен, и никто не любит его, никто ему слова доброго не скажет!.. Все – тупые скоты! Все глупые, но сердцем чувствуют многое, хотя и сказать не могут!..
– Нет, это жестоко, они не скоты! – заметил Валентин, взгляд его был растерянным и блуждал по лицу собеседника, словно пытаясь в нём что-то найти.
– Может быть, и не скоты, – согласился Виктор, – но не это важно, а другое… они все – они почти не думают, пока их носом не ткнёт жизнь в беду!.. Иные и умирают, так ничего не поняв!.. Исключительно весёлые и беззаботные люди!.. Оптимисты!.. Выдумали же такое слово! Дурачьё!.. Я весёлым-то быть не могу, а они хохочут, они песни поют, им радостно, этим мерзавцам!.. Они под гитары поют, разные студенты, разные энтузиасты!.. А сверху скоро атомные бомбы будут сыпаться – вместо  дождя!.. О бомбах, говорят, не надо думать, а я думаю, меня это лично касается! Я считаю так – если я грешен, то бомба упадёт на мою голову, а если уж не упадёт – может быть свят?!. – он задумался на секунду. – Впрочем, нет, навряд ли я свят, я мерзавец, как все, потому что среди этих людей живу!.. Такой же мерзавец!.. Деньги люблю, покой, лишь бы меня не трогали!.. Вот нас и раздавят, всю компанию, накроют сверху! Апокалипсис двадцатого века…
– Витя! – в дверях показалась Антонина Григорьевна, глаза её часто-часто моргали. – Иди есть, а то остынет!..
– Ничего, Антонина Григорьевна, я и остывшее поем, – откликнулся Виктор. – От горячего зубы портятся!..
– Откуда ты знаешь? – удивилась хозяйка.
– Это все знают, но не все едят горячее, вопреки здравому смыслу! Людям ведь как… сегодня было бы хорошо, а завтра хоть потоп!..
– А что, на самом деле был когда-то потоп? – испуганно спросила Антонина Григорьевна.
– Потоп был, и не один, – сказал Виктор с улыбкой. – Если бы сейчас случился потоп – мало кто уцелел бы, разве что не затопило бы самые высокие небоскрёбы… Ну, да и там долго не продержишься, замёрзнешь или с голоду концы отдашь!..
– Ой! Не буду тебя больше слушать! Как ты меня напугал! – запричитала Антонина Григорьевна. – Лучше я на кухню пойду… – и она исчезла.
– Идти бы мне надо, поздно уже! – вдруг сказал Виктор, посмотрев на часы, которые показывали без четверти одиннадцать.
– Иди, – отозвался Валентин. – Катя тебя, наверное, ждёт…
– Навряд ли ждёт…
– Никуда не денется, не ждёт, так будет ждать!..
– Ты так думаешь? – Виктор заглянул в глаза Валентина, ему показалось, что тот над ним насмехается, но глаза Валентина были серьёзными.
– Я знаю свою сестру… и вообще – женщины!..
– Я её ударил по лицу, она тебе говорила?..
– Нет, но это не важно… Ты муж, ты можешь и ударить…
– Да, взаимоотношения людей, это такая область… – глаза Виктора забегали. – Вот женишься, тогда и поймёшь!..
Валентин усмехнулся и посмотрел себе под ноги, потом поднял глаза на Виктора – они смеялись, и Виктору почему-то стало вдруг легко, он подумал, что всё уладится и выйдет хорошо, потому что деваться больше некуда и всем вокруг очень надо и ему самому очень надо, чтобы всё образовалось хорошо…
Потом, минут двадцать спустя, когда он шёл по улице, втянув голову в плечи, ему неожиданно захотелось плакать. Он сам удивился, подумав, отчего бы это, но не успел сдержаться, как горячая волна чувств, от которых он всегда отгораживался стеной трезвых размышлений, накрыла его. Солёная, липкая влага навернулась ему на глаза, эта влага наполнила его рот и что-то стеснило ему дыхание, давило грудь. Виктор молча плакал, чувствуя к самому себе невыносимую жалость, ощущая себя таким несчастным, что мысль об этом была даже приятна. Он плакал минуту или две, потом слёзы перестали идти, но он шёл с мокрыми глазами, блестевшими из-под надвинутой  на глаза шапки. Он шёл, словно обо всём забыв, почти бездумно и тупо, казалось, ноги сами его ведут куда-то, он утратил чувство времени и ему было совершенно неважно, придёт он домой через пять минут или через пять лет. Он не видел разницы между тем и другим, время для него застывало, сбивалось в одну плотную, густую массу, которую надо было назвать просто временем… Бывает такое мгновение в жизни всякого человека, когда он кажется самому себе удивительно слабым и беспомощным и когда ему кажется, что при всей его беспомощности он не должен был бы выдержать и одной минуты существования, – и однако он существует, а потом ему приходит в голову, что всё живущее слабо и беспомощно и, может быть, только благодаря этому и существует. Таким слабым и беспомощным был теперь Виктор, куда бы он ни обращал свой мысленный взгляд – всюду ему мерещились холодные, бездушные стены, к тому же очень походившие на призраков. Почему-то припомнились ему слова Валентина, который продолжал неустанно твердить одну и ту же фразу: «Ты муж, ты можешь и ударить… Ты муж, ты можешь и ударить… Ты муж, ты можешь и ударить…» Эта фраза сделалась ему ненавистна, он хотел её забыть, а она всё звучала в его ушах… Странно! Слова, сказанные другим человеком, которым он и не придал значения вначале, теперь причиняли ему муку, терзали его, выматывали ему душу… но кто же выдумал эти самые слова?.. Может быть, и не Валентин? Под силу ли ему такое?.. А может быть, слова эти существовали очень давно, ещё тогда, когда не было никого, они ждали своего часа, зачем нужно было им потрясти Виктора, что он за фигура такая, Виктор, чтобы его надо было потрясать?.. А может быть, он и есть самая главная фигура в том, что есть Бытие?!. Может быть, без него и нет мироздания?!. Мироздание по Виктору Шубину, единственное и единственно правильное! Он ещё найдёт свою Истину, он поймёт, зачем всё это нужно теперь, эти слёзы, эти слова: «Ты муж, ты можешь и ударить…»
– Я муж, я могу и ударить?.. – он внезапно остановился, как громом потрясённый, его роль мужа и человека на миг осветила его сознание. Ему стало ясно вдруг, что все человеческие законы ничего не стоят, раз произнесена одним из людей эта фраза, что жить по логике, по так называемому здравому смыслу бессмысленно, потому что его нет, потому что здравый смысл – это величайший блеф, что есть только идея о Здравом Смысле, но самого его быть не может среди живущих, потому что они и живут-то, собственно говоря, вопреки всякому здравому смыслу, не говоря об остальном…
Жизнелюбие… ведь когда-то у него было жизнелюбие, когда он был вихрастым маль-чишкой и бегал босиком, не страшась, что наколет или расцарапает ногу?.. А теперь он обут всегда в толстые ботинки на прочной подошве, и душа его застёгнута в броню и не видит простых примет жизни, и не рада этим простым приметам, ибо чутьё притупилось, не та острота, не тот взгляд, не те интересы! Когда-то он был рад гривеннику, а полтинник, найденный в пыли на проезжей дороге, составлял для него богатство. А теперь и более значительные суммы не обрадуют его так, как тот полтинник… теперь за всё надо работать, подарков ни от кого не жди, ни от людей, ни от судьбы, подарки бывают только в прошлом, когда ты ещё не знаешь, что живёшь, и неделя кажется тебе длинной, а год – такая величина, что воображения не хватит объять её…
Все его мечты рушились, превращаясь в прах, и притом без каких-либо особых, видимых причин, – мечтам его приходил конец, и он решил, что отныне будет только проводить время, лишь бы оно шло, лишь бы оно проходило мимо него. Он даже удивлялся, спрашивая себя – что для него есть ещё в жизни ценного, что он так упорно хватается за неё?.. Другие уже решили этот вопрос, они добровольно пошли навстречу трудностям, мучениям, посвятив себя планам и целям, для достижения которых мало одной жизни, и, может быть, недостаточно Бытия, потому что покуда есть Бытие – должна быть и борьба с самим собой…
Он поймал себя на мысли, что КАК ЭТО ВСЁ НИ ПРИСКОРБНО, НО ЭТО ЕЩЁ НЕ КО-НЕЦ…
Лет через двадцать подойдёт к нему его сын, чем-то похожий на него юноша, но и бесконечно далёкий от него, как может быть далёк сын от своего отца. Будет это человек новой эпохи, не задумывающийся о том, что когда-то беспокоило его отца, но обременённый такими проблемами, которые показались бы в 197… году невероятными его отцу, Виктору Шубину… Человек живёт и страдает в любые времена, открывает новые законы. Строит государство, в котором живёт, но всё это бессмысленно без человека – и он рождается вновь и вновь, несмотря ни на что, несмотря на суету своих старых, выживающих из ума предков. Он рождается, обретает себя и заново переосмысливает этот мир, где появился он неожиданно для себя самого, иногда он с мрачной усмешкой на губах должен откладывать в сторону книжные тома – опыт древних, у которых было желание понять себя, опыт древних всегда кажется наивным, неуважительно отнесётся к нему только невежа, но воспринимать этот опыт, как безусловную Истину – удел тех, кто не может двигаться дальше…
– Отец! – скажет сын Виктора Шубина. – Вы брели в полумраке, на ощупь брели к тому, что теперь ясно и просто для нас, так не требуйте же от нас того, что вы требовали от себя!.. постарайтесь понять – мы другие, чем вы, люди, нам и нужно совсем другое, чем вам, а чего нам нужно – мы это вами хотим понять, как вы хотели понять в своё время, что нужно им!..
И к чему он придёт, этот новый Шубин, которого ещё нет, но и который уже есть, ибо есть уже всё, чего пока ещё нет, но только находится оно в ином качестве, нежели то, в каком предстоит ему появиться перед глазами Грядущего?.. Мы этого знать не можем и не скажем, что нам известно что-то необыкновенное, ещё не осуществившееся, чтобы не показаться в чьих-то глазах смешными. Но мы  можем только предполагать…
Сейчас Виктор Шубин шёл домой, надеясь там застать Катю. Но в этот вечер он её не за-стал там, увидел он её уже на следующий день и у него произошёл с ней длинный разговор, в котором он множество раз называл себя бездушным человеком и просил на этот раз снисхождения к себе, уверяя, что отныне будет другим человеком, что с ним произошла разительная перемена, в результате которой он осознал всю свою «подлость души», как он выразился. Катя, натура мягкая и податливая, тут же, разжалобившись, простила Виктору все его прегрешения и несколько раз повторила: «Бедный ты, бедный!..» Ещё и не такие мягкие жёны прощают всё своим мужьям, иная жена возится со своим супругом как с малым ребёнком, только на руках его ещё не носит, а тот пьёт, убегает из дому и неделями не показывается на глаза, изолгался, грозит наложить на себя руки, но всё откладывает в результате своей слабохарактерности. Виктор в этом отношении был примерным мужем, он обещал горячо любить, быть всегда внимательным и ласковым, а женское сердце – что воск от душеспасительных речей, в нём столько редкого таланта любить и прощать, сколько против десятой его части не устоит ни один мужчина со всеми своими духовными запасами, ведь самой природою женщина предназначена для любви, и если она кажется жестокой и бессердечной – она взяла на себя непосильную ношу, которую мужчина несёт, сам того не зная…
Виктор пришёл к себе домой, сбросил с себя одежду и упал в кресло, чувствуя, что полностью измождён. Задрав голову кверху и прикрыв  глаза тяжёлыми веками, он лежал, сначала дыша порывисто и глубоко, потом ровнее и спокойнее. Ему не хотелось ни о чём думать и он своего добился, поначалу он сосредоточился на вещах и событиях слишком далёких от на-стоящей минуты, они как будто даже не оставляли его равнодушным, но потом он упустил и эту единственную нить, связывающую его с окружающей действительностью, и погрузился в долгий и глубокий спасительный сон…