повесть Часы коменданта

Теплым апрельским вечером встретил аэропорт Борисполь правительственную комиссию под председательством первого заместителя Председателя Совета министров СССР Бориса Евдокимовича Щербины. Электронные часы-табло попеременно показывали дату и точное время. В Киеве было шесть вечера. Кавалькада из дюжины «членовозов» - руководителей Украинской ССР, отливая черным лаком, выстроилась шеренгой у отдельного входа в правительственный зал ожидания, находящийся в правом крыле стеклянного фасада аэропорта. Возглавлял ее Председатель Совета министров Украины Александр Павлович Ляшко. По растерянным лицам высокопоставленных чиновников было видно, что произошло какое-то из ряда вон выходящее событие, осознать которое до конца явно еще никому не удавалось. Единственное, что удалось выяснить, – министр энергетики Майорец, заместитель Предсовмина Украины Николаев и еще два члена комиссии уже находились на станции.
Щербина понимал, что вразумительного доклада не последует и скомандовал срочно везти комиссию в Чернобыль, расстояние до которого от аэропорта составляло около ста сорока километров. Члены комиссии в этом были с ним солидарны. Настойчивые приглашения к хлебосольному украинскому столу для недолгого перерыва на ужин категорически отвергались. Было крайне необходимо поскорее оказаться на месте аварии. Время неумолимо двигалось вперед, а никто толком не мог что-либо предпринять и доложить в Москву. Они не могли знать, что до их приезда на самой станции и в городе не было предпринято никаких решительных действий, хотя было уже известно, что произошел взрыв, погибли люди и радиация начала свое страшное, безжалостное, губительное шествие по земле. Никто из комиссии не мог предположить, что километры пути, намотанные на широкие колеса правительственных ЗИЛов и «Волг», ведут навстречу событию планетарного масштаба. Событию, которое потрясет мир и станет грозным, а может, и последним предупреждением
человечеству. Чиновникам еще только предстоял шанс решительными действиями предотвратить более тяжелые последствия, влекущие за собой гибель сотен тысяч человеческих жизней. Им действительно надо было спешить. Перед селом Черевач колонна в сопровождении милиции попала в грозовое облако. Прерывисто захрипела рация, передав всем водителям распоряжение не снижать скорости. Косой дождь хлестал в лобовые стекла, и щетки в максимальном режиме еле справлялись с обрушившимся ливнем. Кортеж миновал поворот на Чернобыль и свернул налево к Припяти. Оставив грозовой фронт где-то позади, дождь сменился редкими каплями, и до города, где жили строители и работники станции, судя по дорожному указателю, оставалось каких-то восемнадцать километров. А вот, наконец, и выставленный на серую треногу щит, свидетельствующий, что комиссия через пять-семь минут прибудет к месту назначения. И тут специалисты-ядерщики, составлявшие чуть ли не треть пассажиров, словно по цепной реакции, стали ужасаться один за другим увиденному из автомобилей. Даже водителям, за всю дорогу ни разу не сбавившим приличную скорость, стала передаваться эта необъяснимая тревога. Наблюдая за странным поведением московских гостей, они невольно притормаживали и, по мере возможности, чтобы не создать аварийной ситуации, пытались взглянуть туда, куда были устремлены тревожные взгляды молчаливых пассажиров. От картины, представшей взору людей, даже тех, кто когда-либо присутствовал на испытательных полигонах, веяло холодным ужасом и смертью. По приезду в Чернобыль, Легасов, встречавший его Щербина и сопровождающие их лица, вместе с кинооператором из специального отдела КГБ пересели в армейский вертолет и со стометровой высоты пытались разглядеть место аварии. В высоком радиоактивном поле вертолет сильно трясло, что было чревато риском падения.
Перекрикивая гул вертолета, Щербина спросил озабоченного академика:
– А что это там за свет?
– Борис Евдокимович, это не свет, это – смерть...