Уроки Английского. Урок 1. Школа

В самом начале учебного года во втором классе произошло одно весьма примечательное событие. Среди занятий вдруг в наш класс зашел директор школы с невысокой худощавой женщиной, одетой в строгий темно-синий шерстяной костюм, с не менее строгим взглядом темных глаз, с гладкой прической, подобранной шпильками, и слегка поджатыми губами. Он представил ее, как нашего завуча по вновь созданному направлению – английскому языку.

Имея небольшой опыт учебы в первом классе, мы уже успели усвоить, что завуч – это гораздо строже, чем просто учитель. Кабинет завуча по воспитательной работе находился недалеко от нашей классной комнаты, и частенько наша возня и беготня на переменах пресекалась ее громким и властным: "А ну-ка, дети, успокоились! Тишина!". Видя, что завуча побаивается даже наша учительница, мы прекращали шалить почти до конца перемены. Поэтому и тут, видя строгий взгляд, мы сразу притихли.

Новая завуч произнесла вступительную речь, из которой мы поняли, что наша школа становится специализированной с уклоном по английскому языку, что у нас будут проводиться специальные прослушивания, и что созывается родительское собрание, на котором будут даны все разъяснения.

И вот через какое-то время нас сняли с уроков и повели в актовый зал школы, где за длинным столом сидели несколько незнакомых нам учительниц и уже представленная нам завуч английского отделения. Оказалось, что это наши новые преподаватели английского и что нам предстоит процедура прослушивания. На столе были разложены несколько книжек, и нас по очереди вызывали к столу и давали прочесть отрывок из какой-нибудь книжки. Потом просили рассказать о том, что мы прочли, и повторить за учителем несколько слов на совершенно неизвестном нам английском языке.

У меня были кое-какие навыки выступления перед публикой, когда в детстве приходили гости, и меня ставили на стульчик рассказывать стишки. Да еще я любил слушать магнитофонные записи, среди которых было много рассказов и диалогов Тарапуньки и Штепселя, известных в то время эстрадных исполнителей, и повторять их, стараясь копировать интонацию и неизвестные тогда мне украинские слова из этих диалогов. Ну а читать я умел еще до школы, поэтому, когда настал мой черед, я бойко прочитал отрывок из книжки, пересказал его и повторил неизвестные слова за учителем, стараясь так же кривить губы и ставить язык, чтобы звуки были похожими.

Меня записали в журнал и отпустили. Потом я узнал, что наш класс разделили на три группы, и я попал в первую группу, которую взялась вести уже известная нам строгая завуч, с забавным именем "Седа Михайловна", возглавлявшая английское отделение. Так начались уроки английского в моей жизни.

Прослушивание, к моему удивлению, прошли не все ученики нашего класса, и на последовавшем за ним родительском собрании этим ученикам, а точнее, их родителям предложили на выбор либо перейти в другие школы, либо заниматься с репетиторами с повторным прослушиванием в конце учебного года. Таков был строгий отбор, почти как в космонавты или разведчики. Сейчас я думаю, что мысль о подготовке разведчиков не была так уж невероятна, учитывая, что тогда, в начале 60-х, повсеместно переходили от изучения немецкого на изучение английского, видимо по известной политической установке: "учи язык врага!", а Англия и Америка стали уже, вместо союзников против Германии во второй мировой войне, сами "вероятным противником". Так или иначе, но в классе мы не досчитались человек пяти.

Уроки английского в новой группе начались с отработки фонетики и постановки произношения новых для нас звуков. Для этого нам предписали принести зеркальца и повторять за учителем движения губ и языка, сверяясь по зеркальному отражению. Когда я сказал родителям, что мне нужно зеркальце, подходящего макияжного зеркальца не нашлось, и дедушка выдал мне обрезок венецианского зеркального стекла, оставшийся от изготовлявшегося им трюмо. Это был прямоугольник размером почти в пол школьной тетради и толщиной в полсантиметра, довольно тяжелый. Но зато на переменах, когда мы пускали зайчики на соседние окна, мое зеркало работало как мощный прожектор и перебивало все встречные световые потоки наших соперников.

В кабинете, где проходили занятия, на больших красочных плакатах были изображены в разрезе органы гортани, язык и губы и их положение при произнесении различных звуков английского языка. Мы старательно вытягивали губы и резко открывали рот для выработки звука [w] и изгибали язык трубочкой, высовывая его кончик за передние зубы в звуке [ф]. Звук [r] совсем не был похож на наше раскатистое [р-р-р], и его нужно было произносить, доставая кончиком языка до альвеол. А уж звук [э] так вообще требовал высовывать язык лопаткой, раскрывать при этом рот и произносить а-а-а, как на приеме у врача, и был очень похож на дразнилку.

Удивило и то, что некоторые звуки записывались двумя, а то и тремя буквами, как звук [щ], что в русском языке вообще немыслимо. По правде сказать, мы и русский-то язык не очень за первый класс освоили, а тут новые правила и понятия, да еще задания на дом: выучить такие-то и такие-то звуки и слова. Первым освоенным мною английским словом было слово "а plate" (тарелка), и я с радостью поделился этим открытием с родителями, вернувшись из школы. А когда меня спросили, что это означает, я, имитируя мягкое английское произношение, сказал "тарэлька", чем вызвал улыбку взрослых.

Слова, между тем, надо было учить каждый день, и это правило растянулось потом на всю школьную жизнь. Много позже я прочел в воспоминаниях Бережкова, известного переводчика Сталина, что самое главное для переводчика – это хороший словарный запас. С этим правилом у меня как-то случился казус. Будучи уже в третьем классе, я не выучил слова из текста, пробегав полдня в выходной на площадке с пацанами за игрой в футбол, и понадеявшись на "авось". Но меня вызвали, и я начал, запинаясь, читать текст. Как сейчас помню, это был отрывок из "Илиады" Гомера, и речь шла о Троянском коне. И одно из предложений там было: "And then one of them thought of a plan" (и тогда один из [воинов] придумал план). Когда я перевел: "И тогда один из них придумал самолет", приняв слово plan (план) за слово plane (самолет), все в группе прыснули от смеха, а наша строгая Седа взорвалась криком: "Садись, единица!". Сейчас иначе как анекдот это воспринять трудно, это самолет-то в 11 веке до нашей эры, а тогда мне было не до смеха, да и дома попало по первое число за "единицу". Футбол стал запретным на долгие месяцы. А как я завидовал дворовым мальчишкам, когда они шли на площадку с мячом, а у меня целая страница слов, которые надо выучить наизусть, да еще и чтение и перевод текста.

Дело усложнялось тем, что учебников на всех не хватало, потому что мы пользовались учебниками для спецшкол, а такие учебники продавали только в Москве, и наши родители правдами и неправдами доставали их, упрашивая редких тогда командировочных привезти пять-шесть экземпляров из столицы, да еще что-то выделяла школа. Поэтому нас разбили на небольшие группы, по принципу "кто поближе живет друг к другу", и на такую мини-группу выдавался один учебник, а мы уже сами по очереди передавали книгу между собой. Так что приготовление домашнего задания растягивалось на весь день, и свободного времени почти не оставалось.

Со словарями тоже было неважно. В учебнике был контекстный словарь, но сам учебник не был постоянно доступен, а в карманном словарике, который был у меня, слов было не много. Я часто выписывал непонятные слова на отдельном листке и потом в школе брал словарь и наскоро их переводил перед уроком. Часто учебники и книги для внеклассного чтения были все испещрены сносками с переводом слов, которые мы карандашом писали между строк и на полях. Я долго просил родителей купить мне большой словарь, и дело до него дошло уже в шестом классе, когда нам на каникулы задали переводить книжку "This is London" (Это Лондон). Словарь стоил 3 рубля 15 копеек, это было недешево, и мама все тянула с покупкой в ожидании зарплаты и отпускных.

Когда через много лет я попал в Лондон, многие названия улиц, районов и памятников показались мне знакомыми, я как будто заново листал ту книжку, перевод которой занял два месяца моих летних каникул между шестым и седьмым классами.

В качестве дополнительного чтения мы выписывали польский журнал "Мала мозаика", в котором новые слова давались с переводом на польский, и приходилось пользоваться дополнительным словарем, потому что польские слова вообще не были понятны. Почему-то польских книжек и журналов на английском языке было не в пример больше, чем наших.

На уроках мы часто пользовались магнитофоном и проигрывателем. Прослушивали диалоги и устные рассказы, отрабатывая дикцию, интонацию и произношение. В школе был неплохой лингафонный кабинет, и мне нравилось оставаться после уроков, чтобы покрутить магнитофон, потому что техника меня притягивала всегда, с самого раннего детства. Я ставил бобину, включал воспроизведение и, надев наушники, прослушивал так называемые "секции Пальмера", это специальные учебные записи для освоения устной речи по методу Гарольда Пальмера, которыми снабжал школу расположенный неподалеку институт иностранных языков. О том, что при этом в меня могут войти какие-то знания, я не очень-то задумывался. Просто нравилось работать с техникой.

Соседство с инязом имело следствием то, что наша школа стала базовой школой института, у нас появились практиканты, а некоторые учителя, как например учительница по английской литературе, и вовсе были институтскими преподавателями. Возможно, что и само превращение нашей школы в специализированную не прошло без влияния или участия института.

Программа нашего обучения носила, как я понял потом, экспериментальный характер, потому что, начиная с пятого класса, география и история у нас велись также на английском, а литературы было две: русская – на русском, и английская – на английском. Интересным было то, что наша английская литераторша приносила на уроки толстые тома Диккенса и Шекспира в оригинале, наверное, из институтской библиотеки, и заставляла нас читать тексты напрямую, без адаптации, которая была неизменным спутником школьных учебников. Видимо еще толком не знали, чему нас надо обучать, и учили на всякий случай всему. Потому что последующие выпуски имели уже более устоявшуюся и сокращенную программу, там были только язык и литература.

Английский стал чуть ли не основным предметом, уроки были каждый день, а в девятом – десятом классе в субботу еще добавился технический перевод. Вел его Владислав Николаевич, недавний выпускник института, успевший побывать на стажировке в Англии. Среди прочего, он нам много рассказывал о жизни британцев, об их традициях и обычаях. Однажды он сказал, что любого из нас могли бы с легкостью распознать как шпиона. Мы думали, что он имеет в виду наш не слишком правильный язык, но оказалось, что дело даже не в языке, а в том, что мы все завязываем шнурки на ботинках на "бантик", а англичане просто заправляют концы шнурков внутрь обуви. На уроках техперевода нам раздавали вырезки из технических журналов, и кроме перевода нужно еще было составить небольшую аннотацию на статью, стараясь кратко изложить ее суть в двух-трех предложениях. Это было и трудно, и интересно.

Но это уже в старших классах, а до этого, начиная с пятого класса, действовало правило: "на уроке английского ни слова по-русски!" Любые попытки использовать русский язык пресекались нашей строгой Седой решительно. В школе все надписи на дверях кабинетов были на английском языке, а в кабинетах английского языка вообще все плакаты, лозунги и подписи были только на английском. Это было своеобразное погружение в языковую среду. Иногда мы проводили уроки-экскурсии, когда вся группа выходила на улицу, и мы по очереди вели "экскурсию", рассказывая о достопримечательностях города. Еще, популярной темой было проведение встреч с английскими школьниками, бойскаутами, когда кто-то играл роль английского пионера, а остальные должны были рассказывать о прелестях жизни в СССР. Интересным было то, что слова типа "комсомол", "коммунизм", "субботник", "спутник" шли просто транслитерацией, когда мы писали что-то вроде "subbotnik" и "communism", предполагая, что наши английские собеседники поймут, о чем идет речь. Проводился и КВН, когда мы выезжали в Кисловодск на встречу с учениками такой же специализированной школы. Мы должны были изображать дружину Робин Гуда, у многих были копья, луки и стрелы – забавное зрелище для пассажиров курортной электрички, в которой мы ехали в Кисловодск. Главным было, как и раньше: "ни слова по-русски".

При таком раскладе почти все думали о последующем поступлении в иняз, а мои родители вообще считали, что у меня прямой путь в переводчики. О том, что могут быть какие-либо другие варианты, они и слышать не хотели. Однако ситуация поменялась на уровне восьмого класса, когда я начал подумывать о поступлении в радиотехнический ВУЗ. В конечном итоге так оно и вышло, и после 10 класса я стал студентом института радиоэлектроники. Хотя из нашего класса 17 человек поступили в иняз. Некоторые даже не на английский, а на французский и испанский факультеты.