Куда ведёт надежда. Глава 18

- Ну, и зачем ты меня звал?- сказал Максим Валиев, но уже через секунду осекся - в той небольшой комнате, в который мы в первый день прибытия сюда принимали роды у кобылы, уже сидели я, Кротов, Ян Новак, Селин, Виктор Мехов и Пётр Валиев.
- Садись! - сказал последний, и Максим сел рядом с братом.
За то короткое время, которое мы здесь работали, Серебряков успел стать другом всем этим людям. Таких, как он, больше не было и не будет.
- Это письмо, написанное Алексеем на воле! И хотя он точно не указывал, кому оно адресовано, я уверен, что всем нам. Я прочту его.
Я поставил возле себя синюю керосиновую лампу, зажёг её, глянул на дверь, хотя она была закрыта на щеколду и войти никто не мог, затем медленно достал из кармана письмо, сложенное два раза, раскрыл его и, поднеся к лампе, словно фотографию, стал медленно и чётко читать, видя среди строчек лицо Серебрякова, чувствуя его голос где-то рядом:

Вот уже прошли 3 недели с тех пор, как я покинул нашу тюрьму. Меня отправили Оренбург. Когда мы прибыли туда, я не поверил своим глазам - широкие улицы расходились во все стороны, проводя огромное количество людей вечно куда-то торопящихся, вечно недовольных, кричащих на друзей, жён мужей и детей и даже на самих себя.. Когда находишься рядом с ними, они кажутся однородной толпой, все как один идущие  невесть куда непонятно откуда.  И если спросить у кого-то из них «что у него в жизни не так?», он наверняка лишь махнет на тебя рукой , не желая, чтобы ему мешали быть несчастливым в собственных жизненных хлопотах. 
Повсюду стоят магазины всех видов товаров - кофе, носки, книги … всё, что бы вам не пожелалось, можно так легко достать, просто заплатив деньги. Вещи теряют свои ценности, перестают быть уникальными. Штаны здесь можно купить за два рубля - так зачем беречь их, если проще в очередной раз заплатить смешную цену.
Мне дали комнату небольшом общежитии. Она лишь немногим больше, чем наша камеру, но в ней умещается кровать, деревянный стол, а с боку стоит широкое окно, свет из которого цельный, не решетиться, падая кусками на пыльный пол. На подоконнике у меня стоит такая вещь, которая называется радио. Это коричневая коробка с пластмассовым передом с множеством маленьких дырок, под которым небольшая шершавая ручка круглой формы, похожая на пробку. Если её прокрутить влево, то из радио начинает доноситься тихий звук, и чем дальше крутить, тем громче он становится. Когда  я в первый раз это проделал, то в ужасе отошёл назад, думая, что у меня начался старческий маразм - пластмассовая коробка говорили со мной голосом молодой женщины. Я крутанул ручку обратно - звук пропал, и я больше никогда не включал радио. Потом я, конечно, понял, в чём тут дело, но никому кроме вас я об этом случае не рассказывал - не хочу, чтобы меня сочли безумным стариком. Милиционер, который определил меня в эту квартиру, сказал, что я буду работать на фабрике сторожем. Каждый вечер я прихожу туда, и всю ночь сидеть на посту, как собака в будке. За это мне платят деньги, не много в общем, но на еду хватает.
По меркам этой этого города, этой страны я живу неплохо для человека, только что вышедшего из тюрьмы. У меня есть будка, в которой я сплю, есть работа - лаять на воров, есть хозяин в виде государства, который исправно даёт мне косточки.
Как это унизительно!
 В тюрьме я был человеком, к которому обращались с уважением, человеком, у которого была достойное занятие, которое он выполнял с удовольствием. Меня называли «человеком который может всё достать,» и многие мечтали занять моё место. А теперь?
Кто я теперь? Не более чем зэк, проживший почти всю жизнь в том месте, которым здесь пугают всех и каждого, словно детей «сереньким волчонком».
Но хуже всего, что этот мир меняет меня - я говорю о женщинах. Я никогда не думал об этом так, но ведь за сорок лет я не видел женщин более десяти раз. И теперь странно и неловко видеть их всех, словно обнажённых. Я старый человек, бурные годы жизни которого давно канули в Лету времени, но ты даже представить себе не можешь, какие грязные, животные мысли меня посещают при одном лишь взгляде на женскую грудь и длинные ноги, выглядывающие из-под платья. Он смеются, разговаривают, едят мороженое, гуляют со своими детьми, мужьями и друзьями, а смотрю на них, как на кусок мяса, как на предмет, который нужно использовать по назначению.
Я ненавижу сам себя. И этих людей, которые меня теперь окружают. Какой мне прок от свободы, какой прок от возможности идти по огромному миру вольным человеком, если мне достаточно всего лишь маленькой комнаты два на три метра с зарешёченным окном у самого потолка. Вот мой мир, мой дом. Мой дом-тюрьма, а другого нет и не будет.
Я тюремный человек, и мои кости и жили накрепко срослись с этим стенами воедино.
Иногда мне хочется украсть что-нибудь с того склада, положить за углом, сесть и ждать, пока не придёт начальник с рабочими. Он вызовет милицию, и меня осудят за воровство, посчитают падшим человек и… отправят обратно домой, к моим ребятам, к моим друзьям, к тому миру, в котором я не буду волочить жалкое существование всеми презираемого старика, а буду уважаемым человек, «человеком, который может всё достать».
Но я знаю, что этого не будет. Я слишком стар для всего этого. Меня не отправят обратно, лишь посадят на пару суток в обезьянник, затем выпустят и будут смотреть ещё с большим презрением и неуважением.
 Знаешь, мой отец говорил, что люди, которые прожили долгую достойную жизнь, любили своих жён и мужей, не предавали друзей, и заботились о детях, умирают без мучений, во сне, и в последний миг перед смертью они оказываются  в том месте, где были счастливы большего всего на свете. Я не знаю, прожил ли я достойную жизнь, но хочется верить.
Я хочу умереть, чтобы перед смертью попасть в то место, где я был счастлив – в тюрьму.
А. С.

Все молчали. Каждый думал о своём, и об одном и том же одновременно.
Затем каждый из нас стал молча вставать, отряхивать солому, глядя вниз, и никому в глаза. Ян Новак первым подошёл к двери, отодвинул щеколду, выразительно посмотрел на нас всех, ища то ли оправдания своим мыслям ,то ли опровержения им. Прежде чем он вышел , Кротов сказал, глядя на нас всех:
- Не забывайте о надежде. И о мечте. Она невозможна без надежды.
Тогда я вспомнил слова Серебрякова, которые он произнёс много лет назад:
- Надежда в тюрьме - страшная вещь. Она способна свести с ума. И нигде,  надежды не разбиваются так звонко, как в тюрьме.
Каждый тех людей, стоящих в этой комнате, волен бы выбирать. И заключённые, и свободные люди имеют право выбора. И должны его иметь, потому что выбор есть всегда.