Куда ведёт надежда. Глава 19

Георгий Кротов остановил меня на полпути к тюремной столовой. Было уже поздно, и мы могли не успеть на ужин.
- Чего тебе?
- Я хочу тебе кое-что показать,- сказал Кротов, подбросив в руках ключ,- пойдём, пойдём!
Кротов повёл меня по тёмным коридорам тюрьмы в обход камер. Мы прошли кабинет начальника, свернули направо и прошли чуть дальше к крайней стене. Повсюду в такое время было темно и тихо, как заброшенном доме, – все заключенные были в столовой, а охрана, кроме разумеется, постовых, была там же.
- Куда мы идём?- спросил я с раздражением, ощущая, как ноет желудок от голода.
-Вот!
Я сперва даже не понял, на что мне показывает мой сокамерник. Но спустя секунду в темноте я стал различать едва видные контуры двери, стоящей прямо возле угла. Дверь была деревянной, с отбитой наполовину круглой ручкой, и казалась здесь абсолютно лишней.
- И что тут?- спросил я, потому что даже за 23 года пребывания в этой тюрьме я понятия не имел об этой двери,- честно говоря, Гриша, это по виду кладовая!
- Так оно и есть,- сказал Кротов, но потом поправил себя,- точнее, так оно и было!
Он вставил ключ в замочную скважину, не без усилий повернул его два-жды, потянул на себя ручку, и дверь поддалась с таким нежеланием, словно была железная.
За дверью была сама тьма, как у смерти под капюшоном.
Кротов вошёл в комнату, медленно пошарил рукой где-то наверху, и уже хотел было сказать, что лучше, что он там найдёт, так это крысоловку, в которую угодит его нога,  как вдруг включился слабый жёлтый свет. Но его было достаточно, чтобы я от увиденного произнёс неприлично слово в тёмный безлюдный коридор.
- Это весьма достойная реакция!- улыбаясь, сказал Кротов, немного отходя, чтобы дать мне хорошенько разглядеть, - моя была примерно таковой же, только упоминания мужских половых органов!
Я сделал шаг вперед и для верности сильно моргнул два раза, чтобы убедиться, что глаза всё же не врут. Но они не врут никогда.
- И как это вообще…
- Наследие от человека, который может всё достать, - сказал Кротов, проводя рукой.
И тут было по чему провести, потому что комната была настоящим хранилищем, заваленным от стены до стены стопками самых разнообразных книг, тетрадей, канцелярских принадлежностей, масляных и акварельных картин,  разного рода безделушек вроде обуви, тарелок и вилок, некоторые из которых, может быть, были серебряными, бутылок с алкоголем и даже ювелирных изделий…
Всего не перечислить. Всё это проходило в контрабандистском потоке и рано или поздно возвращалось сюда, на вечный покой.
Я несколько минут разглядывал всё это с неподдельным восхищением.
- Он собирал всё это на протяжении 40 с лишним лет, который здесь находился. Так он написал в записке. Мало-помалу он собирал всё это.
- А я думал, что он каждую вещь заказывает!- сказал я, пытаясь сохранить нормальный тембр голоса.
- И я думал. Но, как видишь, всё оказалось интереснее.
- Да ведь это,- говорил я, пытаясь охватить всё взглядом, каждую вещь,-  настоящая библиотека, и магазин канцелярских изделий…
- …и ювелирный магазин, и магазин посуды. И много ещё чего…
Мы с Кротовым несколько минут разглядывали всё это.
Сложно было даже представить, как такое столько лет хранилось под носом у директора, у охраны, вдали от глаз комиссий и проверяющих.
Словно услышав мой вопрос, Кротов ответил:
- Я думаю, что кто-то из охраны или даже сам директор знает об этом месте. Иначе за все эти годы его бы нашли.
- Да уж,- я провёл взглядом по стопке книг у левого края комнаты, на которой стояла железная шкатулка в форме сердца, и вдруг одна книга показалась мне знакомой. Знакомый корешок, и название, только не на русском языке. Я  убрал шкатулку, в которой звенели маленькие драгоценности - серёжки, кольца, тонкие цепочки, и достал книгу.
На обложке был изображён полный человек в тёмно-зелёном сюртуке, красном плаще  и железной булавой с золотым круглым шаром на конце, а над ним надпись «Henryk Sienkiewicz. Ogniem i mieczem».
Кротов заинтересованно посмотрел на меня.
- Тут таких книг навалом.
- Я когда-то читал. Точнее использовал в изучении польского языка.
- Да. На обложке написано «Генрик Сенкевич. Огнём и мечом». Эта книга о восстании Богдана Хмельницкого на Украине в 17 веке. Это он и изображён на обложке.
- Ты знаешь польский язык?- Кротов удивленно посмотрел на меня, затем на книгу, словно желая убедиться в реальном её существовании.
- 22 года назад, когда я только недавно прибыл в тюрьму и был ничем и никем, первый человек, который проявил ко мне снисхождение, был Серебряков. Однажды показал мне эту книгу ради интереса. Я понятия не имел тогда ни о каком хранилище. Книга эта досталась ему от польского эмигранта, знакомого с его поставщиками. Читать, я её, понятное дело, не мог. Но спустя время он показал мне точно такую же, только на русском языке. Она видимо, как и всё другое, проходящее через руки заключённых, лежит здесь.  Меня съедала скука, и мне вечно хотелось что-то делать, так как никакого умственного труда здесь не было. Я ощущал, как мой мозг застаивался, и я тупел даже сам для себя. И вот, забавы ради, чтобы как-то скоротать вечерние часы, я начал учить язык. Серебряков достал мне тетрадь и ручку, и я  вечером, при свете луны, медленно и кропотливо стал сверять польский и русский варианты, ища перевод. Слова записывал в тетрадь, превратив её в словарик. В день по 10 слов, но читать и писать получалось не всегда, иногда приходилось всё надёжно  прятать в камере от комиссии на неделю или даже больше. Обучение, если его таковым можно назвать, проходило медленно, но спешить мне было некуда. 24 года, Гриша, 24 года! Более чем достаточно, чтобы позволить себе не торопиться.
-Мне нравилось моё занятие, - вспоминал я дальше,- в нём был какой-то дух тайны, дух чего-то непредсказуемого. Каждый перерыв в работе был мне в тягость, а возвращался я к привычному делу с такой радостью, с какой пациент, лежащий  без движения долгое время, возвращается к ходьбе, желая уже ощутить бег. Я не просто читал, пробегая глазами, я открывал для себя каждое слово, каждое предложение. Перевод иногда был неточным, какие-то части пропускались, и чтобы понять слова из оригинального варианта, мне приходилось искать такие места, где слова совпадали. За год моя тетрадь кончилась, и было прочитано где-то 40 страниц романа.
Видел бы ты удивление на лице Серебрякова, когда я попросил его дать мне ещё одну тетрадь и ручку. Когда я показал ему старую тетрадь, он ахнул от удивления, увидев исписанные от корки до корки странички.
- Зачем тебе это?- спросил он.
- В противном случае я просто сошёл бы с ума!- пожал плечами я.
Серебряков дал мне всё, что нужно.
Работа теперь проходила быстрее, я знал всё больше и больше слов, овладевал языком, и, не смотря на то, что практически в тюремных стенах от таких умений не было никакого смысла, мене радовал сам  процесс достижения цели. Книгу я осилил за 4 года, исписав 12 ручек и 6 толстых  тетрадей.
Может быть, это и кажется странным, и даже нелепым, людям, которые не могут высидеть и часа за чтением какой-нибудь книги или любым другим монотонным занятием, где нужны ум, усидчивость и интерес к делу, но выбора у меня не было. Если у вас есть любимое занятие для досуга, семья, деньги  и свобода, всё это не имеет смысла, но если у вас нет ничего кроме книги, тетради и 27 лет впереди, то волей-неволей продолжаешь это делать. И со временем учишься это любить!
-Потом Серебряков дал мне несколько другую литературу,-  улыбаясь, я достал из другой стопки большой  роман «История государства Российского» Николая Карамзина,- это хоть и только первый том, но читать его было невероятно интересно. История, описывающая судьбу государства от самых давних времён. Я до сих пор помню, кто такие половцы и варяги;, хотя уже  сколько лет прошло. Я читал этот роман год.
Продолжая свой рассказ, я по-прежнему искал взглядом другую книгу, которой я также пользовался.
- Не могу сейчас найти,- с досадой сказал я, глядя на заинтересованного и удивлённого моим рассказом Кротова,- но следующей книгой, которую мне дал Серебряков, уже зная о моём пристрастии, был роман некой английской писательницы Анны Сьюэл «Black Beauty».
- Чёрный красавчик!- перевёл Кротов.
- Совершенно верно. Это роман о лошадях, кстати, необычный, несколько однообразный, но своей идеей почти уникальный на фоне всего другого. Вместе с ним Серебряков дал мне небольшой карманный англо-русский  словарик со словами «ты с пользой убиваешь время, но пользы от этого здесь никакой. Всё время не убьёшь». И хоть правдивого дёгтю в его словах было много, я по-прежнему медленно и с достоинством, как пишущий диссертацию, продолжал смаковать свою ложку мёда. Со словарём, конечно, дело пошло намного быстрее, всё равно, что сравнивать ходьбу и велосипедную езду. За 2 года я выучил язык, прочитав не только «Чёрного красавчика», но «Отелло» Шекспира и «Молитва святоши Вилли» Роберта Бёрнса в оригинале. Мировая литература, должно быть, достаточно сильна и гениальна, чтобы пробиться даже сквозь эти стены на пыльные полки к людям, которые не особенно её жалуют. Других книг на иностранных языках не было, так что дальше я просто читал обычную литературу на русском языке, и отечественную, и переводную.
Читал много, читал с запоем, каждый день, выкраивая свободную минутку.
Перечитал, должно быть, больше, чем те, у кого есть свобода времени и жизни, и карточка в городскую библиотеку.
- Никогда бы не подумал, - сказал Кротов, садясь на небольшой стул с квадратной спинкой, - что ты всё это делал. Ведь многие люди, которых я знал, и которые занимали высокие места в обществе, делали и того меньше. Никто бы из них не смог проделать подобное. Не смог бы даже я.
- Чему ты так восхищаешься?- с недоумением спросил я, ощущая , как колют воспоминания,- к чему это было? Время в тюрьме тянется медленно, и ты это знаешь. Его не ускоришь, не заставишь быстрее крутиться стрелки часов. Десять лет я так прожил, пытаясь опровергнуть эту аксиому, десять лет изо дня в день читал, переводил, забивал себе голову всем этим, хотел, чтобы мозг мой, наконец, не затух окончательно в этих сквозняках тёмных коридоров. Десять лет - достаточно, чтобы убедиться, что всё это чушь. Никому это здесь не надо. Ты можешь хоть помнить наизусть поэму «Борис Годунов» или так бегло читать и говорить на французском, как никто в Советском Союзе, да хоть что угодно, но в этом столько же пользы, сколько её будет, если приделать собаке крылья - дальше железной привязи ты всё равно не улетишь.
- Если бы ты не был здесь…,- начал Кротов, но я остановил его жестом руки.
- Но я здесь. И это не изменишь. Помнишь, как в той комнате - мы навеки заключённые, навеки убийцы. Уже никогда заплатим свой долг сполна. Я могу знать многое, многое из того, что не знают они, могу быть полезным большем , чем они, но я заключённый, они – нет! Я убивал, они - нет!  Вот во что всё упирается!
Кротов замолчал, но по глазам я видел, что он был не согласен.
«Пройдёт время, и все мечты - поганый продукт фантазии, пройдут и у тебя»- подумал я, и, ощущая жжение в желудке, пошёл на выход.
- Закроешь дверь. Мы не можем допустить, чтобы это место нашли. Я в столовую, а ты – как хочешь.