Поездка на фронт. Глава 20

                Глава двадцатая
                Биддл

     Платоша вернулась из Кенигсберга в хорошем настроении. Они с полковником решили обсудить итоги поездки в кондитерской Бикле за вишневой наливкой и сладостями.
     – Передай через мисс Дю,– сообщила баронесса не без  гордости труженика, выполнившего непростую работу,– Повару точно известно, что у нашего Башмачкина – приличная сумма в Рейхсбанке. Вывоз валюты из Германии запрещен, но в случае победы супостатов ему не придется сидеть на бобах.
     – Может быть, это незамысловатая дезинформация, чтобы опорочить сталинского сокола?– сильно засомневался Валентин Александрович.
     Баронесса весьма скептически покачала головой:
     – Во-первых, Повар (переведи-ка на немецкий) в НСДАП – специалист по России, во-вторых, ему, по его признанию, был какой-то тайный знак. И он, видимо, один из первых, кто уже начал проводить мероприятия по спасению собственной шкуры. Он не верит в победу нацистов, и ему нужен запасной аэродром.
     – При такой должности никак не спастись,– возразил полковник.
     – Вероятно, есть какая-то надежда… Повар  говорит,  что деньги образовались из тех взяток, которые получали наши закупочные бригады в Германии в начале 30-х годов. Чекисты и красные командиры славно о себе позаботились. А с Каблучковым пришлось поделиться… И как они с таким прошлым, заранее продавшись, могут сейчас сражаться?– посетовала она.
     – Многих расстреляли,– заметил Сидонин.
     – Думаю, далеко не всех.
     – А ты не веришь, что среди них могли быть честные и принципиальные люди?– Валентину Александровичу не нравились разговоры, в которые его втягивала Платоша.
     – Разве  верные  ленинцы  могут быть честными?– фыркнула баронесса.
     – Вполне допускаю,– не без раздражения подтвердил полковник.
     – Правоверные  коммунисты –  циники,  безбожники  и  материалисты,–  заявила Платоша.– Все до единого, если они в своем уме. Перед ними ничего нет, кроме тьмы, и они должны успеть: а) поднакопить деньжат; б) обзавестись имуществом; в) насладиться едой, питьем и развратом. У них дальше интересы не распространяются. Чтобы подтвердить правоту своей идеи, других они считают дураками, обреченными:  а) на нищету; б) на безбабье. И не вздумай усложнять,– строго посоветовала баронесса полковнику.
     – Я  ведь  тоже  пересылал  краденые  деньги и кое-что оставлял себе,– признался он.
     – Ну и что?– равнодушным тоном спросила Ида фон Вурц.
     – Я, моя дорогая, несчастлив. Я, между прочим, страдаю,– ему стало противно от своих откровений.– У меня совесть болит, и я не хочу неправды.
     – Страдания и несчастья, дружочек, присущи всем людям. Людям! А не тем, кто изображает людей. Это совсем иная тема. Покайся, милый, возненавидь грех,– в ее тоне была унижающая небрежность.
     Воцарилось молчание. Затем баронесса снисходительно переменила тему:
     – В нашем Башмачкине есть нечто от Иуды.
     – Что именно?
     – Он  ворочал  крупными  суммами,  входил  в  какие-то большевистские контрольные комиссии, участвовал в создании форс-мажорных накоплений, но кассой спасения пользовался как своим кошельком... Повар дал понять, что после революции кое-какие чрезвычайные средства переправили в Кенигсберг...
     – И что же?
     – Может быть, и они имеют отношение к твоему хитроумному заданию – «иди туда, не зная куда, ищи то, не зная что».
     – Возможно. А что касается, как ты его окрестила, Башмачкина, то в России при любых богатствах не разгуляешься, – возразил Сидонин.– Нервные перегрузки всякую охоту отобьют.
     – Валя, это у тебя нервные перегрузки. Если человека могли двести пятьдесят раз расстрелять, то он спокойно перешагивает через всякое слюнтяйство и имеет вполне оптимистический взгляд на природу вещей…
     – Да откуда тебе это известно?– воскликнул полковник.– Ты так говоришь, будто видела его вчера.
     Платоша удивленно на него взглянула:
     – Он же приезжал сюда, ты разве забыл? Проводил обыск, очень торопился, боясь, что немцы вот-вот перейдут советскую границу. А может, наоборот, поджидал нападения, но не успел дождаться. Он выхлопотал себе очень короткую командировку – это правда. Значит, доверие к нему уже не то. Но его, Валя, так просто, как скомканную бумажку, не выбросишь. Во всяком случае, такой дурочке, как я, он не по зубам.
     Она скромно улыбнулась, показав белые и ровные зубы.
     – Что же дальше?– недоумевал Сидонин.
     – Я еще не знала, где монета. Александр Николаевич задался целью собрать все 125 экземпляров, он был азартный коллекционер. И разыскал все до единой. Но потом ему пришлось ввиду каких-то обстоятельств расстаться со своим детищем, но он его обесценил, припрятав 125-ю часть.
     – Значит,  Каблучков всего лишь за одной монетой прискакал?– уточнил Валентин Александрович.
     – За одной-единственной.
     – А причем здесь Иуда?
     – Тот тоже был правильным учеником Христа. Предатель Искариотский ходил с апостолами, проповедовал благую весть, лечил больных, изгонял бесов. А потом сдал Учителя за приличную по тем временам сумму в тридцать серебряников. Присоединил ее к ворованному и стал несусветным богачом, думая, куда бы свои сбережения потратить с пользой и удовольствием.
     – И чем же он закончил? – не без злорадства задал риторический вопрос Сидонин.
     – А еще никто до конца не сумел воспользоваться награбленным: то случая не подвернется, то времени не остается. Наш же Башмачкин слишком осмотрителен – вот увидишь: конец его будет жалок, но не жесток … Эрих из того же теста.
     Баронесса закурила папироску с безмятежным видом, будто никакого неприятного разговора  не было.
     Они встали, полковник задвинул стулья, оставил деньги на столе.  Вышли на Новы Свят, и Платоша напомнила:
     – Не забудь забрать у мисс Дю футляр с рисунком. Он еще понадобится. Все это нужно сделать сегодня. Завтра у нас очень серьезная встреча с мистером Биддлом…

     На следующий день Центральный вокзал Варшавы и прилегающие к нему районы попали в плотное оцепление. Какие-то важные грузы перевозились по железной дороге из Третьей империи в восточном направлении. Стало известно, что генерал-губернатор Ганс Франк издал приказ об усилении мер предосторожности. 
     Баронесса подъезжала к нескольким знакомым офицерам, стоявшим в кордонах, и просила пропустить машину, но всякий раз получала отказ. Спецномер не распространялся на гражданских лиц, если дело шло о военно- полицейских операциях.
     Широко действовала система сменяющихся паролей, вводились разноцветные аусвайсы со штампами разной степени допуска. (У Платоши было через кого хлопотать, но все руки не доходили). В застенках гестапо (секретной государственной полиции) подозрительных людей держали как селедку в бочках. В варшавском гетто, которое еще не было обнесено стеной, началось планомерное истребление евреев. В общем, наступали «решительные времена великой борьбы», провозглашенной Гитлером.
     Баронессу охватила ярость, и она сказала Сидонину:
     – Ох, и не прав Федор Михайлович!
     – Ты о чем?
     – Коли нет Бога – все дозволено! Нет же! Сплошной запрет, ничего не разрешено! Просто жизнь не стоит и ломаного гроша… Отто,– увидела она неподалеку совсем молодого обер-лейтенанта,– что тут происходит?
     – Не могу знать, ваша милость… По слухам, русские почти додрапали до Москвы, но агентура у них до сих пор действует превосходно.  Видимо, ждут с их стороны каких-то диверсий. Я вам ничего не говорил, мадам.
     – Да я ничего и не расслышала, мой милый. Тут так галдят со всех сторон,– она закрыла боковое стекло.
     Они поехали дальше.
     – Ты помнишь тех четырех субъектов в  автомобиле,  которых  ты встретил, когда спрыгнул с поезда?– спросила вдруг она.
     – А что? Ты полагаешь?
     – Я полагаю,  что  это  были  советские  агенты  из  прифронтовой  разведки.  Они хохотали, говорили мало, изображали пьяных (накануне наступления!), а один ударил тебя без всяких причин. Просто незатейливая проверка, мой дружочек. Их интересовало, не собираешься ли ты сразу переметнуться…
     – Я же мог их всех перестрелять.
     – Вряд ли,– усомнилась баронесса.– Достав пистолет, ты бы получил в ответ хорошую порцию отборного русского мата.
     Она обогнала какой-то военный лимузин и резко притормозила. Седовласый оберст (полковник), сидевший рядом с шофером, приветливо помахал ей рукой, а потом вылез из кабины навстречу.
     – Дорогой  Генрих…– расслышал только Сидонин.
     Он заметил, что у полковника усы, как у Буденного. Правильнее было бы сказать, что Семен Михайлович отрастил себе кайзеровские усы. «Что же маршалу теперь с ними делать?»– задал себе иронический вопрос Валентин Александрович.

     На машине старшего офицера их довезли до нужного шлагбаума, который был тут же поднят. Отель «Полония» забаррикадировали со всех сторон бетонными блоками, металлоломом и всякой рухлядью. На охрану объекта прислали не менее взвода пехотинцев, вооруженных ружьями. Автомобиль баронессы отконвоировали сюда же, на расчищенную площадку.
     – Милая  баронесса,  если  бы  не  учебная тревога, я бы не имел возможности вам помочь. Почему вы не запасетесь разрешением генерал-губернатора, с которым хорошо знакомы?– важным тоном произнес оберст.
     – Боюсь подвести Ганса.
     – Как так?
     – Я очень легкомысленна, Генрих.
     – Никогда не поверю вам,– усмехнулся седовласый полковник.
     Он дал соответствующие указания дежурному капитану и откланялся, приложившись к изящной руке баронессы.
     Капитан пошел докладывать начальнику охраны отеля и долго не возвращался.
     Чтобы не маячить перед солдатами, они вновь забрались в автомобиль баронессы и закурили.
     – Мы в таком плотном кольце, что ни одна тайна отсюда упорхнуть не сможет,– небрежно заявила Платоша.
     – Пожалуй,– кивнул Сидонин.
     – Мне кажутся странными твои отношения с Верой Николаевной.
     – Тебе что-либо известно?– насторожился он.
     – Кое-что.
     – Например?
     – Ты всегда ездил в Сочи, Ялту, Кисловодск и так далее отдыхать без нее один.
     – Кто тебе сказал, что я ездил отдыхать?
     – Это уже почти ответ,– задумчиво произнесла баронесса.
     – Я ездил совершать сделки.
     – Разве в СССР совершают сделки?
     – Представь, совершают,– язвительно заметил он.
     Ему не хотелось оправдываться, ему не хотелось ненужных разговоров – предстоящая встреча излишне нервировала его.
     – В чем суть этих сделок?
     – Я  оформлял  передачу  сбережений  в  иностранные  банки. Ведь не каждый мог добраться до Славной дыры или, тем более, светиться там. Это был многофункциональный секретный объект.
     – Зачем ты мне это рассказываешь?
     – А кто ты, Платоша?
     – Я вторая жена твоего отца.
     – Значит, ты мне не желаешь зла?
     – Не желаю.
     – Поэтому я и хочу, чтобы ты меня привела туда, куда нужно.
     – Значит, твоя догадка про Выгодный банк – шутка?
     – И шутка, и правда.
     – Значит, ты занимался тем же, чем и Каблучков?
     – Это допрос?
     – Разве можно проводить допросы на краю пропасти?– возразила она.
     – Я вел переговоры с ничего не подозревавшими людьми –  зажиточными чиновниками, их судьба еще не была решена. Кроме того, я почти ничего не знал о целях этой операции. Я подчинялся приказу, как человек военный. Каблучков никогда не был военным. Викентий Эдуардович вел переговоры со смертниками. Он договаривался с мертвецами! Пойми разницу!– по мере своего монолога полковник становился все мрачнее и мрачнее.
     – Почему твои клиенты не понимали, что их обманывают?
     – Их не  обманывали. Если  и  был  обман, то отдаленный, теоретический. Деньги могли быть использованы только в критической ситуации. Я выдавал подлинные документы на настоящих зарубежных банковских бланках. Выезжая за границу (чаще, конечно, ездили их родственники), они могли убедиться, что дело чисто. Они получали наличность, или им подтверждали, что такой-то счет открыт, что он в конце концов существует.
     – Такие очевидные безобразия (с точки  зрения  советского  человека,  это  ведь было  выше  всяких преступлений) могли одобряться только на самом верху.
     – Конечно, но не в виде указа, закрытого постановления, секретного уведомления, не в виде даже устного распоряжения, а в виде устного намека. Устный намек в нашей стране – важнее изучения Краткого курса ВКП(б).
     – Не  сомневаюсь, – кивнула она и переменила тему:– Ты присутствовал при отправке «алмазов политбюро» из Архангельска?
     – Да… Зачем ты во всем этом сейчас копаешься, если не желаешь мне зла?
     – Валя, я просчитываю твои шансы на выживание. А об алмазах мне известно и без тебя – от Александра Николаевича.
     – Ну, и каковы мои шансы?

     Она не успела ответить. Вернулся, наконец, дежурный офицер и открыл переднюю дверцу.
     – Я готов вас немедленно проводить, баронесса,– с полупоклоном произнес капитан.
     – Да, конечно. Только вместе с моим автомобилем.
     – Будут большие трудности, ваша милость.
     – Молодой человек, я не предвижу никаких трудностей. Вам, безусловно, должно быть известно, капитан, что у меня есть особые права. Я даже боюсь заикнуться об этом, чтобы не испортить вам настроения, не говоря уже о карьере…
     – Я не понимаю вас...
     – На  крайний  случай  у  меня имеется небезызвестное каждому честному немцу факсимиле на карточке в золотых виньетках с гербом и флагом империи. Я ношу эту драгоценность в специальном бумажнике из крокодиловой кожи.– Платоша подняла серебряную вуаль на черной бархатной шляпке и посмотрела прямо в глаза капитану.
     На баронессе было великолепное парчовое цвета агата платье, расшитое золотой нитью. Лицо в этот момент у нее было цвета слоновой кости, конопушки искусно припудрены.
     – А  кто  с  вами?–  полюбопытствовал  капитан,  взвешивая  степень угрозы и припоминая, что оберст поцеловал ручку этой назойливой и небезызвестной особе.
     – Мой родственник. Он прибыл из Стокгольма, и у него назначена встреча с мистером Биддлом.
     – Извините, американцы нас не предупредили.
     – Неправда.  Вас предупредили заранее. Заявка вчера была передана начальнику охраны отеля.
     Для дальнейших препирательств возможностей не оставалось, и капитан сдался.
     – Еще  раз  извините  меня, баронесса. Во всякой работе бывают недоразумения. Я сейчас отдам распоряжение пропустить машину, надо лишь проделать в этом мусоре достаточный проход.
     – Сделайте  одолжение.  Мы  еще можем ждать несколько минут. Извольте сообщить какому-либо швейцару или груму, чтобы заказал нам столик в кафе на веранде, у самой воды. Это на той стороне здания.
     – Слушаюсь… Я, кстати,  видел  ваши  пейзажи  в  центральной галерее,– переменил тон командир поста.
     – Весьма тронута, – снисходительно ответила Платоша,– и  хотела  бы поскорее проехать, чтобы не расплакаться…

     Просторный холл гостиницы был заставлен разнообразной мебелью, будто готовились к переезду. На самом деле выкорчевывали французский стиль, заменяя его более строгим и массивным немецким. Почему занялись этим именно сейчас – к завершению второго года оккупации Польши? Видимо, с успешным началом покорения России польского вопроса больше не существовало. Эта земля теперь считалась исконной территорией Германии, и ее стали обустраивать по полной программе.
     За стеклянной перегородкой в окошке администратора сидел дядька, напоминавший Сидонину запорожского казака, загнанного, правда, в подобающие времени и месту рамки. Он был без чуба, усов, трубки и в пиджаке. Ему, возможно, подыскивали замену, как и мебели, но он не ведал об этом и считал себя важной персоной.
     Администратор достал солидный блокнот с американским флагом на обложке (эта визитная карточка янки продержится на территории империи до декабря – до вступления США во Вторую войну). Ранее администратор соизволил слегка кивнуть посетителям, хотя видел здесь баронессу отнюдь не в первый раз. (Сидонину это не понравилось, он был все время начеку, и интуиция его временами перерождалась в сверхинтуицию).
     Полковник с некоторым недоверием поглядел на «запорожца», и тот официальным тоном на ломаном немецком языке пояснил:
     – Господин  Биддл  принимает  по  списку. Если лицо включено в реестр, то за ним спустятся два морских офицера и проводят на аудиенцию.   
     Администратор надел громоздкие очки.
     – Господин Сидонин здесь упоминается, а ваша милость не указана.
     – Брось валять дурака, Петр,– сказала баронесса по-русски.
     – А в мою должность не входит валяние дурака, мэм.
     – Если ты еще раз назовешь меня «мэм», тебя уволят, дуралей,– сказала надменно баронесса.– Встреча с послом не входит в мои планы, милейший. Я не намерена встречаться с будущим врагом моей родины. Я пришла покормить уток и чаек на заднем дворе. Надеюсь, меня туда пропустят?
     – Несомненно, ваша милость,– Петр сбавил обороты и говорил по-русски. Но нечто злобное затаилось в его лице...

     Энтони Джозеф Дрексель Биддл на дипломатической службе оказался случайно. Сын миллионера, он до 40 лет вращался в светских кругах, вел праздную жизнь человека из высшего общества. У него были свои достижения и разочарования. Обладая высоким имущественным цензом, Тони Биддл стал функционером Демократической партии. Две его первые жены были дочерьми крупных американских воротил (вторая, с которой он еще не расстался и теперь, была единственной наследницей огромного состояния).
     Биддл неудачно взял в аренду часть Центрального парка в Нью-Йорке под аттракционы и понес значительные убытки. Махинации на бирже, которыми занимались все, кому не лень, привели к тому, что именно его взяли за руку. Чтобы избежать суда и тюрьмы, он летом 1937 года срочно вылетел в Норвегию. 
     Отец и некоторые видные демократы надавили на госдепартамент, и через три месяца ему выслали верительные грамоты. Так он стал послом США – должность немаленькая, но очень хлопотная. Для человека, привыкшего к приятному безделью, вполне  невыносимая.
     Дальше – хуже. Из Норвегии Биддла перевели в Польшу. 1 сентября 1939 года Тони стал первым американским дипломатом, который сообщил миру, что над Варшавой висят немецкие самолеты.
     Хотя у нацистов еще не было войны с американцами, испытав ужас тотальной бомбардировки важнейших объектов, члены дипмиссии во главе с Биддлом бежали через Румынию во Францию. Из пятидесяти весьма дорогих и элегантных костюмов послу удалось прихватить с собой десять (это был своеобразный рекорд в данной области: один из пиджаков того времени до сих пор висит в музее, кажется, Нью-Гемпшира).
     Конечно, бегство имело и другое объяснение: был приказ спасти членов польского правительства, и кое-кого спасли. В Париже вежливый и обходительный мистер Биддл попал в объятья грубого полковника де Голля – упрямого, с тяжелым характером, амбициозного француза. Тот не давал далекому от политики и интриг малоопытному дипломату прохода, яростно требуя решительного вмешательства Америки в европейские дела.
     В марте 1941 года Дрекселя Биддла перевели в Лондон в ранге посла по особым поручениям в оккупированных немцами странах и полномочного представителя США в Варшаве. Тут он опять ощутил на себе крепкую хватку Шарля де Голля, которого стали из политических соображений именовать «генералом». Тони нередко спасался от будущего президента Франции, прибегая к хитростям типа болезни и срочной работы. И не потому, что считал этого господина слишком назойливым или заблуждающимся. Просто он не имел никаких полномочий либо рычагов влияния для открытия «второго фронта».
     Поскольку посольский особняк в Варшаве был разрушен, Тони Биддл снимал шесть великолепных и помпезных комнат в лучшем отеле «Полония» у главного вокзала. Гардероб его был все так же изыскан. (Одно время в конце 50-х годов он в Штатах претендовал на роль законодателя мужской моды, самого стильного мужчины).
     В Варшаве, несмотря на объективные сложности, Биддл чувствовал себя более или менее спокойно по двум причинам – начальство не могло сидеть у него на шее, даже говорить по телефону разрешалось редко, в исключительных случаях,  туманно и иносказательно. Кроме того, немцы проявляли к американцам по всей Европе невообразимую лояльность, поскольку Гитлер на данном этапе использовал любые возможности, чтобы добиться невмешательства США в его планы, хотя бы формального.
     Внешностью Тони Биддл отличался располагающей: он напоминал Хемингуэя без бороды и Джина Хекмана без прямого пробора. Был он не глуп и не плох, одно ему мешало – сидел не на своем месте (в 43-м году он это дело исправил, ушел из госдепартамента и поступил на службу к командующему экспедиционными войсками Эйзенхауэру, участвовал в нескольких тяжелых сражениях и личным примером откликнулся на призыв Шарля де Голля).
     Мистер Биддл принял Сидонина в люксе на третьем этаже. Озарил полковника американской ободряющей улыбкой и крепко пожал руку.
     – Я готов, мистер Сидонин, и рад был бы устроить импровизированный завтрак в вашу честь, но, к сожалению, через час принимаю Карла Функа – племянника министра финансов нынешнего германского режима. Сохранилось очень много деловых связей, пора бы их оборвать, однако зачастую речь идет о судьбе наших соотечественников. И мы не вольны в некоторых своих действиях. Оставим глупые формальности. Стол могут нам накрыть и здесь, в моем кабинете, если вам угодно.
     – Не стоит беспокойства, мистер Биддл.
     – Зовите меня Тони. Американцев отличает непонятная европейцам простота, а вы ведь, Вэлентайн, по рождению американец, интересы которого мы обязаны отстаивать. Не так ли, Вэл?
     Тони похлопал новоявленного Вэла по плечу. Посол предложил виски и сигары, полковник отказался. Он усадил Сидонина в мягкое глубокое кресло, а сам присел на стул у холодного камина, который исполнял в то жаркое время роль своеобразного кондиционера.
     – Я  бы  начал  с  обычных  формальностей,  господин полковник. Где вы родились?
     – В многочисленных советских анкетах я писал, что родился на Дальнем Востоке, на острове под названием Уналашка.
     – Уналашка, если вам известно, исковерканная Нью-Аляска.
     – Впервые слышу,– улыбнулся Валентин Александрович.
     Биддл задорно рассмеялся:
     – Вы, возможно, не догадываетесь, что мы сейчас с  вами  разговариваем по-английски?
     – Вполне допускаю, господин посол.
     – Мне переслали  о  вас  все  необходимые материалы. На острове проживало два или три человека из второстепенных членов миссии. Вы же родились в Сан-Франциско, где и находилась тогда ваша семья. И вам, Вэл, уже никогда не откреститься от того важного факта, что вы являетесь по закону американским подданным.
     – Я действительно в силу семейных причин до 12 лет жил в США или, как мы их тогда называли, в Северо-Американских Соединенных Штатах.
     – До 15-ти, смею уточнить. Быть в революцию 20-летним молодым человеком или 17-летним пареньком – очень серьезная разница. И вы это при заполнении большевистских анкет учитывали. Дата вашего рождения не 1900 год, а 1897-й (мы, кстати, одногодки). Даже если и обозначить место как Нью-Аляска, то это все равно американская территория. Но Сан-Франциско будет точнее – есть соответствующая запись в метрической книге муниципального архива. Я понимаю всю сложность вашего положения в коммунистической России. Люди шли и не на такие подлоги, чтобы спасти себе жизнь. Здесь нет и тени упрека. Поэтому повторю без пафоса, но не без удовольствия: вы обречены быть американцем со всеми юридическими последствиями. От себя добавлю – и преимуществами.
     Посол сделал паузу и, видя, что собеседник пока не собирается делать заявлений, продолжал, сетуя на свою нелегкую участь:
     – Мало кто помнит, что до Первой войны Соединенные Штаты и Российская империя имели самые тесные союзнические отношения. Нас многое рассорило, нас многие рассорили. Но сейчас я вижу, что давнишние связи налаживаются и укрепляются. Однако открою вам тайну: у Америки нет никакой постоянной политики –  ни левой, ни правой, ни либеральной, ни социалистической. У нас есть политика сегодняшнего дня, в основе которой лежит принцип выгоды. Когда надо, мы даем волю частной инициативе, меняется конъюнктура – мы ярые социалисты и государственники. Война в Европе, Азии или Африке – всегда хорошо, мы наживаемся, отсиживаясь за океаном и получая заказы и деньги от враждующих сторон. Можно заклеймить это как цинизм. Уверяю вас: нет, это забота о собственной устойчивости, без устойчивости об остальном, в том числе высоком, забудьте. Устойчивости не бывает без процветания элиты, без ее, за редким исключением, несменяемости при видимых партийных изменениях. Население от этих идей, которые мы не афишируем, получает сравнительно жирные крохи. В период Великой депрессии устои поколебались, в обществе возникли невоздержанность и распущенность. Тогда мы без колебаний вычеркнули из жизни многих возмутителей спокойствия, и, полагаю, действовали намного жестче, чем большевики. Но, в отличие от них, не вопили об этом на каждом перекрестке.
     – Я  с  удовольствием  слушаю  вашу лекцию, Тони,– констатировал Сидонин.
     – Мы  сейчас  готовы поддержать дядюшку Джо, которому приходится несладко. Он хорошо понимает, как мы ведем дела, по-своему старается подражать нам с учетом местных особенностей. И мы приветствуем это. Мы приветствуем вынужденные, порой варварские, меры на пути к стабильности. Ибо выше стабильности нет житейских ценностей. Да и сама Россия всегда тем или иным образом будет участвовать в международной стабильности. Ее нельзя завоевать. Это не пророчество, это подсказывает здравый смысл. Важно теперь вовремя изыскать резервы, которые у вас необъятны, но разбросаны повсюду и плохо учтены… Простите меня за многословие, но к этому обязывает моя тягостная, но исключительная по значению должность посла… А теперь скажите, зачем вы сюда пришли? Какова ваша версия того, что с вами случилось?
     – Я  оказался  на  передней  линии  фронта и, предвидя жестокое поражение Красной Армии, решил бежать. При этом я исходил из  тех соображений, что у меня есть родственники в Варшаве, и я имею право претендовать на американское гражданство.
     – Как полковник штаба Московского военного округа мог оказаться на передовой?
     – Были объявлены учения командного состава на западной границе, в частности, в районе Бреста, и меня командировали.
     – На что же вы собирались впоследствии жить? Вы собирались стать профессиональным антикоммунистом?
     – Нет,  я  предполагал получить часть наследства, доставшегося мне от отца.
     – Который погиб при до конца не выясненных обстоятельствах в Нью-Йорке 21 год назад?
     – Я  слышал  об этих противоречивых сведениях,– сдержанно ответил Сидонин.
     – Я вам предлагаю вариант, который не противоречит тому, что вы утверждаете, и тому, чего мы хотим. Коротко говоря, мы сотрудничаем с дядюшкой Джо, а вы – с нами.
     – А мне какая выгода?– поинтересовался полковник.
     Много было сказано слов, но они почти не продвинулись в очевидных вещах.   
     – Вы быстрее справитесь с тем, что вам поручено, Вэл.
     – А что мне, Тони, поручено?
     – Это уже вам лучше знать.
     – Вы хотите, чтобы я стал предателем?
     – Но вы сами мне  признались, что собрались бежать. Что  значит – собрались? Бежали!
     – Я полагал, что бегство еще не означает предательства.
     – Можно  любые  вещи  трактовать  по-разному,–  возразил  мистер Биддл.– А в вашем случае я не стал бы рисовать черно-белую картину. Это упрощенный взгляд на то, что происходит. Считаю нужным вам повторить: вы появились на свет на американской земле. Бог распорядился таким образом. Вы – натуральный гражданин США, и нам с вами приходится с этим считаться.
     – У меня будет время подумать?– спросил полковник.
     – У вас будет достаточно времени поразмыслить над  происходящим в достаточно комфортных условиях, каковые способна предоставить война. Я слышал, что немцы подбираются к Смоленску, и там нелегко. Вы у нас в гостях (правильнее было бы сказать: у себя дома). Однако нужно разобраться со всей фактологией, необходима тщательная проверка. Мы будем гостеприимны настолько, что дадим вам полную свободу передвижения, разумеется, в тех границах, которыми мы располагаем… Мне следует переговорить и посоветоваться с такими умами, как Рекс Липер и Роберт Шервуд. Это настоящие писатели, а не то, что я – праздный зевака на светских вечеринках и официальных приемах.
     – Можно вспомнить и Сомерсета Моэма,– добавил полковник.
     – Ну, конечно же, я просто забыл, что вы читаете по-английски.
     – А я запамятовал, что мы продолжаем говорить на этом своеобразном языке, и мне все время приходится вытягивать и опускать вниз подбородок.
     – Ха-ха-ха, вы очаровательны, Вэл,– рассмеялся мистер Биддл и задумался. 
     Ни об одном из прозвучавших в разговоре шпионов Валентин Александрович Сидонин раньше не слышал. Помог ему догадаться, о чем речь, именно английский романист и драматург, который в проворности не уступал Бомарше. Так вот, писатель Рекс Липер тогда являлся главой британской разведки. А широко издававшийся Роберт Шервуд – состоял начальником оперативного отдела госдепартамента. Это подразделение имело довольно-таки косвенное отношение к дипломатии.
     Биддл позволил себе все-таки глоточек виски с содовой, ему показалось, что они друг друга смогли понять, и он продолжал:
     – Документы ваши готовы – загранпаспорт, визы. От меня,  попрощавшись с миледи, вы отправитесь на аэродром и полетите в Стокгольм. Я скажу племяннику Функа, что лично принял такое решение, которое и для меня самого стало неожиданным, а он уже передаст, куда нужно. Не забудьте прихватить с собой золотой портсигар. Что-то он мне напоминает, но не могу вспомнить.
     – Дело с портсигаром займет много времени,– возразил Сидонин, который, честно говоря, не ожидал столь быстрой развязки.
     – Пустяки,– усмехнулся Тони Биддл, – этот  вопрос  будет  очень быстро решен. Ну, не выпить ли нам что-либо на дорогу?
     – Я бы выпил рюмку водки.
     – У нас найдется, видимо, только польская «Отборная».
     – И на том спасибо.
     Официант принес две рюмки на подносе и по две чайных ложки черной икры, лежавших на розетках. Они выпили за успех.
     – Если я последую вашим рекомендациям, что меня ждет?
     Мистер Биддл уселся на свой стул у камина, поглядел на высокий потолок, подумал о превратностях судьбы и сказал:
     – Я вам, Валентин  Александрович,  не  давал  никаких  рекомендаций. У меня их попросту нет. Возможно, я обладаю шаблонным мышлением. У вас будут разговоры с другими людьми, которые лучше меня объяснят недостатки того или иного шага. Я лично не могу взять в толк, почему товарищ Сталин избрал столь сложный и опасный путь, чтобы вас доставить ко мне. Я могу вам высказать грустную догадку: после выполнения задания вы будете убиты по приказу Николая Васильевича. И, видимо, с его точки зрения, это будет целесообразно, поскольку он хочет сохранить некую тайну, о которой вы, возможно, не догадываетесь, а я тем более. Но в одном я уверен, что эта тайна не противоречит интересам США. Что же,– вздохнул посол,– мы попробуем сделать так, чтобы данный приказ не вступил в силу, поскольку отменить его не можем… Я сейчас дам вам набор цифр, который вы заучите, не записывая. Из любого цивилизованного телефона-автомата вы всегда сможете связаться со мной; если меня не будет на месте, я вам перезвоню или, по крайней необходимости, разыщу вас. Это все, что я могу сделать для вас, чтобы продолжать более или менее относиться уважительно к себе…

     Когда Валентин Александрович Сидонин спустился, Платоша кормила уток у кромки пруда. Они осторожно брали крошки хлеба с ее ладоней. Баронесса сняла шляпку, и золотисто-рыжие локоны высыпали на ее плечи и переливались  солнечными бликами на ветру, доносившемся сюда с Вислы.
     Увидев полковника, она поднялась наверх и подошла к столику в углу веранды перед деревянными перилами. На столе лежали сумочка, шляпка с вуалью и перламутровый футляр с рисунком. Они сели и закурили. Какой был светлый, теплый, свежий и безмятежный день! Жаль было расставаться. Не хотелось говорить о пустяках.
     Официант принес кофе с вишневым ликером, именуемым на английский манер шерри-бренди.
     – Мы отправляемся в Лондон через Стокгольм?– спросила она.
     – Мы?– удивился Сидонин и тут же осознал свою бестактность.
     – Мы,– сказала она,– это ты, господин полковник. Другие «мы» – это я, всеми покинутая безутешная вдова. Она остается здесь один на один с Гудвином Великим и Чудовищным.
     По ее бледным щекам скатилось несколько слезинок. Ида улыбнулась и взяла себя в руки. Она достала из сумочки портсигар.
     – Я выкупила его у Ядвиги. Он тебе еще пригодится, надеюсь.
     – Ядвига, видимо, работает на американцев.
     – С чего ты взял? – Биддлу стало известно о портсигаре.
     – Его мог известить и кто-либо другой... Какая теперь разница? Забирай,– нарочито беспечно сказала она.
     Сидонину на мгновение показалось, что это не тот портсигар, но тут же он себя упрекнул – что за глупость. И спрятал его в карман.
     – Я не могу вернуть тебе денег,– сказал полковник.
     – Скоро они у тебя появятся. Возможно, ты успеешь вернуть долг.
     – Почему – возможно?
     – Я уже устала от четырех языков, на которых говорю. У меня все перепуталось в голове. Видимо, я не так выразилась, мой милый. Мы с тобой – родственники, и всегда сочтемся.
     Она достала пудреницу и смахнула остаток влаги с лица.
     – У тебя нет ощущения тонущего корабля?– голос у нее был  спокойным и даже безмятежным.– Люди всегда на нем находились, но не хотели признавать. Некоторые кричат: корабль тонет по вине капитана, боцмана и команды, другие: мы все виноваты, ибо скопом бежим то на правый борт, то – на левый. А в сущности, каждому нужно думать, как спасаться, а не как утонуть…
     – Как ты познакомилась с отцом?– переменил он тему, и баронесса с удивлением выпорхнула из своих тревожных мыслей.
     – Дай-ка вспомнить… Я каталась на лошади по парку Радзивиллов, тогда туда еще пускали золотую молодежь и приличную публику. И вдруг какой-то джентльмен с седеющей бородой взял моего коня под уздцы. Он с загадочным видом произнес: «Мисс Ида, мне кажется, что вы способны остановить время». И дело не в том, что он угадал или спросил у кого-то мое имя. Я была польщена его словами. Но я не в силах остановить время. Я не могу остановить того, чего нет… А вот и наш благодетель. Позвольте откланяться. Прощай...

     И, действительно, появился сияющий до натуги мистер Биддл.
     – Целую  ручки,  миледи,– чуть ли не вскричал он, но схватил за руку Сидонина и потащил его на какую-то черную лестницу.
     Платоша исчезла.