Жанна

В 1998 году в Монреале  я переводила допрос русской женщины. Она молчала, отказываясь говорить по-французски с представителями правопорядка и собственным адвокатом. Поэтому это был один из самых легких моих переводов -переводить мне было нечего.   Данный эпизод лег в основу рассказа, жизненные перипетии  героев которого, да и сами они мною выдуманы, а имена - вымышлены.



- Ути-пути-божечки мои! – только и смогла прошептать Римма Власьевна, баюкая в первый раз  теплый сморшенный комочек в розовом пакетике. – Жанночка! А Машенька как на Ёсю похожа, правда? Невестка встала с дивана и подошла к зеркалу.

 – Ну копия, заверенная копия! Жанночка! А ты давно ее кормила? А может, ты сама кушать хочешь? Ну ты посиди, отдохни, а мы с Масенькой тебе что-нибудь приготовим, - голос Риммы Власьевны удалялся по направлению к кухне.  Жанна дернула плечом, отвернулась от зеркала и молча села на краешек дивана.
Жаркое июльское солнце палило вовсю. Казалось, оно планировало растопить оконные рамы и полностью заполонить комнату.   Солнце раздражало Жанну. Ее в последнее время раздражало буквально все: и свет, подбирающийся все ближе и ближе к тени краешка дивана, и свекровь, сюсюкающая сквозь шум льющейся воды на кухне, и эта комната, и этот город, и страна эта. Все чужое... все – чужие. Жанна опять поднялась. Шаркая тапками,  подошла к зеркалу. Оттуда на Жанну незнакомым взглядом смотрела чужая женщина со спутанными, свисающими на лоб волосами. Смотрела с ненавистью и тоской. Жанна отвернулась от нее и медленно вышла из комнаты. Тапки прошаркали по коридору.

- Ты куда, Жанночка? В ванную? Правильно, дочка! А мы с Масенькой маме вкуууусненькое приготовим. И папе. Скоро папа с работы придет. Ути-пути-божечки мои, ну как же ты на него похожа!

Жанна закрыла дверь ванной на крючок. Не включая света, прямо в тапках и одежде неловко перевалилась чрез бортик ванны и тупо уставилась на краник. Поднявшись через несколько минут, как очнувшись, потянулась к полочке. Достала лезвие бритвы. Села. Включила воду. И провела черту. Провела черту как границу там, где неровно билась синяя прожилка.

... Скорая приехала быстро. Потерявшая рассудок Римма Власьевна металась по залитому розовой водой коридору с розовым пакетиком в руках. Кто-то увел ее на кухню, а санитары с врачом, выбив дверь в ванную комнату, подхватили Жанну, перевязали жгутом руки, перенесли на носилки и увезли опять в ту же самую больницу, откуда лишь позавчера Ёся с мамой торжественно, с цветами забрали ее с новорожденной дочкой.

Жизнь ей спасли, но до разума Жанны достучаться вопросами, беседами, медикаментозным вмешательством врачам было достаточно сложно: она как обет молчания приняла и   на внешние раздражители в образе людей в белых халатах не реагировала. Через неделю из отделения реанимации больницы Отель-Дье города Монреаля Жанну перевели в наблюдательную палату  отделения острых психозов.
 
Ни Римму Власьевну, ни Ёсю, мужа Жанны, к ней в первую неделю не пускали.  На второй неделе стали спешно искать переводчиков. Но и с переводчиком пообщаться с Жанной медикам не удалось. На вопросы она не отвечала, на людей не смотрела, на дочь не реагировала. Странный взгляд, направленный куда-то далеко-далеко внутрь, концентрировал всю жизненную энергию Жанны и тонул в черной дыре ее постродового психоза.

Римма Власьевна взяла на себя все заботы о розовом пакетике по имени Масенька. А Ёся... а что Ёся? Разве мы еще ничего вам не рассказали, мой читатель, об Иосифе Адольфовиче, в миру своей семьи Ёсе, тридцатилетнем муже своей жены Жанны?
 
Ёсе стукнуло двадцать пять вёсен, когда в чертежном бюро машиностроительного завода города Минска он, прибывший по распределению молодой инженер, впервые увидел рыжеволосое восемнадцатилетнее солнце своей жизни по имени Жанна, усердно, с высунутым языком, чертившее за кульманом  шестеренки. Нескладный, угловатый, высоченный, Ёся завис знаком (расположенным между восклицательным и вопросительным), над листом ее ватмана, не в силах сдвинуться с места.
Через три месяца Жанне пришлось сделать аборт. Нет, не из-за Ёси. Он то как раз  продолжал висеть над ней тем самым восторженным знаком, немея от свалившегося на него счастья. Как Ёся Жанночку ни уговаривал  оставить ребенка, какие только доводы и аргументы ни приводил, силясь справиться с решением матери Жанны: «Не пара тебе этот еврей и ребенок тебе ни к чему! Ты сама еще ребенок», - победил не он. Зато потом, когда Жанна-солнышко вышла из проклятой больницы сама не своя, без кровинушки в лице, сияющий как медный пятак Ёся подхватил ее за руку, приглашая в открытую дверь стоявшего рядом такси.

- Скорее! Скорее! – трубил Ёся. – Друг уезжает! Насовсем! Я обещал проводить!

- Какой друг? – вяло отбивалась Жанна. – Куда уезжает?

- Скорее гони! А то поезд! – кричал Ёся уже таксисту. И таксист гнал по весенним улицам, мимо тополей и кленов, по широкому Ленинскому проспекту, прямо к вокзалу. Ёся как будто не обращал внимания на молчащую Жанну. Он был в предвкушении. Наверняка, вам знакомо предвкушение молодости и приятных сюрпризов. Когда жизнь – впереди, любимый человек – рядом, машина –летит, билеты на поезд  – в кармане, а все остальное... а все остальное – приложится! Сбудется! Наладится! И все на свете будет хо-ро-шо.

Ёся  быстро шел к перрону, крепко держа Жанну за руку.  Она молчала. Только каблучки стучали, стараясь поспеть за широким ёсиным шагом.
- Билетики предьявляем, товарищи! Приготовьте билеты! - пела проводница третьего вагона толпе пассажиров. Ёся полез в карман за билетами. Но Жанна ничего не слышала и не видела. Так они поднялись в вагон.

- Нам пятое купе! – кричал Ёся.

- А почему оно пустое? – подала голос очнувшаяся Жанна. – Где твой друг?
И вот тут, усадив ее на застеленную и готовую к отправлению скамью, Ёся, сияя счастьем, признался, что он все подстроил. Что он был уверен в  отказе... Но что может быть чудеснее 3х дней, проведенных в Ялте? Нет, не совсем так. Двух ночей, проведенных в поезде и суток – в Ялте? А, Жанн? Отдохнешь, отоспишься, море в ладошках подержишь. Слышишь, Жанчик? Да будут у нас с тобой еще дети! Сколько прикажешь – столько и сделаем!

И на этом самом месте сумел таки Ёся отпустить натянутую струну подруги. Заплакала она тихо-тихо, беззвучно, уткнувшись носом Ёсе подмышку. Поезд тронулся.

...Вернулись Ёся с Жанной из Ялты  в его двухкомнатную минскую квартиру и стали жить вместе с его мамой, Риммой Власьевной. Жанна на судьбу жаловаться не могла: Ёся ее только на руках не носил. И сама она выправилась, отогрелась.   Но детей у них всё не было и не было. То ли Жанна не приказывала, то ли Ёся... А через несколько лет Иосиф с Жанной переехали в Канаду беженцами. Процесс легализации беженского статуса у молодой пары затягивался, и вот тут они решили, стоп, не они решили, а Ёсю осенило, что надо родить ребенка!

- Понимаешь, - втолковывал Ёся супруге, - Ребенок родится канадским гражданином, а значит, и его родители, мы с тобой, станем канадцами благодаря ему!  Так у них родилась чудесная здоровенькая канадская девочка Маша.

... – После они меня сюда вызвали. Машеньку-то смотреть некому, - шептала мне в коридоре больницы Римма Власьевна. - А Ёсе работать надо ведь. Вот теперь  вы все знаете, - горестно утерлась концом платочка Римма Власьевна. - И что теперь будет... Что будет...

Из больницы вышла совсем другая Жанна. Замкнутая, молчаливая. Как струна натянутая. Врачебная комиссия заключила о ее частичной ремиссии, временной невозможности проживания с семьей, а посему поселили ее в отдельной квартире далеко от места проживания Ёси и обязали к психотерапическим занятиям. Ни Римму Власьевну с ребенком, ни Ёсю пока к Жанне не пускали даже с краткосрочными посещениями.
 
Жанна проводила время, свернувшись калачиком на кровати в крохотной спаленке и уставивши темный взгляд на пятно абстрактного рисунка на стене. Спать она не могла. Легонько покачиваясь, как баюкая себя, она следила за движением мысли, разраставшейся в голове до размера нечитаемого абстрактного пятна, меняющего форму и цвет, внезапно исчезающего и так же внезапно появляющегося вновь. «Они украли у меня ребенка» - росло, проступало из желтизны рисунка, наливалось багряным и разливалось чернотой по голове, стучало в виски. «Они украли у меня ребенка, а меня заперли». Резко зазвенел телефон. Жанна вздрогнула. «Они украли у меня ребенка, отняли мужа, а  меня заперли, теперь звонят – проверяют» - появилась надпись на абстракции.

- Бессердечные. Изверги. Кто ж так лечит? А еще Канада хваленая... – причитала Римма Власьевна всякий раз, когда сын молча ложил сотовый. – Сгубили Жанну! Сгубили, гады. Ох, сиротинушка ты моя, - и, вытирая слезы, несла Римма Власьевна Масеньку купать.
 
Так прошел почти месяц. Два раза в неделю к Жанне приходила социальный работник помогать ей по хозяйству. Луиза, женщина приятной полноты и веселого нрава, открывала дверь своим ключом, и, не уставая, щебетала  положенные два часа, как будто сольную арию пела,  заполняя звонким голосом все жизненное пространство маленькой квартирки:

- Здравствуйте-здравствуйте! Как поживаете? Вижу-вижу... А лекарства? Давайте-ка проверю у вас показания... Чудесненько! А что у вас с продуктами? А у меня для вас целая сумка!  И пирожные! Прекрасно! А стирка есть? Нету?  Может, жалуетесь на что-нибудь? Чудесненько! А что тогда лежите? Вставайте-вставайте!

Жанна плохо понимала ее быструю речь. Не отвечала. Опустив голову, жалась к стене в ожидании ее ухода.

- А что это у вас так тихо? Телевизор работает? А ну проверим! Прекрасно! Может, вы что-нибудь особенное хотите?
   
- Отдай ребенка, - прошептала она, в первый раз обращаясь к Луизе.

- Вот и славненько! Сейчас я  посуду помою. Чайку заварю... – голос Луизы слабел, удаляясь вместе с нею по направлению к кухне, где в честь ее появления сразу же заиграл оркестр: зашумела вода, захлопала дверь холодильника, засипел чайник на плите.

- Жанна! – звала ее Луиза. - Где же вы? Идите чай пить! Она выглянула в маленький коридор. Жанны там не оказалось. Луиза направилась к ней в спальню, по пути заглянув в приоткрытую дверь ванной комнаты. Жанна ударила ее ножницами. Две иглы вонзились  в плечо социального работника. Она не закричала, не растерялась, не испугалась расползающегося по рукаву кровяного пятна. Ловко прихлопнув Жанну дверью как в мышеловку, Луиза надавила на нее всей тяжестью дородного тела и, тяжело дыша, вынула из кармана телефон. Приехавшая через несколько минут полиция обнаружила на месте происшествия двух сидящих на полу ванной комнаты женщин. Именуемая в составленном позднее полицейском протоколе «агрессором» Жанна была «придавлена к стене дверью», а у «жертвы агрессии» Луизы торчали из плеча «маникюрные ножницы для срезания ногтей, что имеют прямые концы и называются «ножницы-иглы».

- Для вашей безопасности, мадам, - буднично произнес здоровенный малый в бронежилете, поднимая в воздух  лебяжье перышко Жанны и ловко замыкая ее в наручники.
 
– Так куда её, в участок? – он оглянулся на Луизу, уже освобожденную от ножниц, дезинфицированную и перевязанную.
 
– В Пинель, - вздохнула та. – На экспертизу. Н-3.

Пока полицейский Форд несет Жанну по скоростной трассе на крайний восток Монреаля, в округ,называемый Река Прерий,  расскажу-ка я вам, читатель, что  такое Пинель. Институт Филиппа Пинеля – единственное в Канаде медицинское и образовательное учреждение юридической психиатрии. «Новинки?», - ахнула бы, прочтя, Римма Власьевна. «Ну что-то наподобие Новинок в Минске, только раз в пять больше», - ответила бы я. Психбольница при университете. Огромное трехэтажное здание из светло-коричневого кирпича, в котором несметное количество психиатров, психологов, врачей, медсестер и младшего медперсонала трудится во славу судебно-медицинской экспертизы почти трехсот случаев жестокости и насилия одновременно. ( Я хочу сказать, что в больнице Пинель почти триста койко-мест, разделенных по блокам соответственно принятой современной наукой градацией  насилия. И если вы, мой читатель, были внимательны, то поняли, что Жанна попадет в блок Н-3. В Пинеле два блока,  Н3 и Н4, принимают пациентов, ожидающих суда).

Форд зарулил и остановился под раскидистой сиренью  во внутреннем дворе Пинеля. Тот же самый здоровенный малый в бронежилете открыл дверцу перед Жанной, приглашая к выходу. Бедная Жанна. Она ведь и не подозревала, в какую сказку попала,  не понимала, что за бумагу ей подсовывают и зачем ей ручка, а уже подписывала «Обязанности пациента». Посмотрим, что там написано? К сожалению, не могу перевести самой Жанне.

«Пациент Института Пинель обязан: принимать назначенные лекарства, интересоваться курсом предлагаемого ему лечения и требовать дополнительных обьяснений,  информировать персонал о своем состоянии и  о всех проблематичных или опасных ситуациях, свидетелем которых он является,  поддерживать чистоту и порядок своего блока и камеры,  бережно относиться к чужому имуществу и среде обитания,  мыть руки перед едой и после туалета. Подпись:»

На этом месте Жанна вывела свою фамилию и ее увели в блок Н-3.

- Новинки! Господи... да за что нам наказание такое! Сыночек, родненький, да ты прочти мне, старой... что, что  еще в той бумаге-то? Сколько Жанночку там держать будут? – Римма Власьевна вся вперед подалась.  Тот выдохнул :

- Месяц, мам. И мне к ней нельзя сейчас. Она под следствием. Потом суд будет. – Ёся почесал затылок и посмотрел на мать, сидящую напротив за кухонным столом.  Полученная по почте казенная бумага с гербовым трезубцем лилий как карта, выпавшая наугад из колоды с предсказанием судьбы  и судебным ее предписанием, лежала на столе.

- Послушай меня, Иосиф. Послушай внимательно, - Римма Власьевна перешла на шепот.

– Не слушал ты меня раньше. Не верил мне.  Свет тебе твоя Жанна застила. А как я тебя уговаривала? Помнишь мои слова еще в Минске-то, перед свадьбой? Отчего отец у Жанны помер, а? А мать ее – алкоголичка, забыл? Эх...Вот она, наследственность. Ввергла она нас всех в пучину огненную.... А теперь послушай меня, сын.  У нас ведь уже один суд тоже назначен.  Беженцами нас признавать. А вдруг Жанну до него уголовницей признают? А? – Римма Власьевна тяжело и прерывисто выдохнула. – Что тогда будет? Кому нужны беженцы-уголовники? Пусть даже психованные? Выгонят нас из Канады вместе с нею, твоею Жанной ненаглядной!
 
Ёся вскочил. Забегал, закружил по кухне, задевая табуретки.

- Сядь, - приказала ему мать. – Вот что я тебе скажу. О дочке тебе надо думать. О Машеньке. Жене ты помочь не можешь, а дочери – должен. Сядь, говорю! Ёся послушно сел рядом с матерью.

- Слушай меня. Завтра пойдешь и перепишешь заявление на беженство. Так, мол, и так... В связи с непредвиденными обстоятельствами... развожусь. Подашь на развод и опять на беженство подавай, но уже только с дочкой. Послушай меня, старуху. Я тебе дурного не посоветую. Тебе одному с ребенком не откажут! – Римма Власьевна взяла Ёсю за руку:

- А к Жанне мы будем... ходить. В беде одну не оставим. Ну что мы, нелюди что ли?