Его лебединая песня

                Все смешалось в доме Облонских.
        До недавних пор в доме царили порядок, уют и полное взаимопонимание. Все было просто и понятно. Совсем недавно все вместе дружно встречали Новый год, ходили в гости, сами принимали гостей. Что-то планировали. Все шло давно заведенным порядком. И вдруг пошло прахом. Все перевернулось, смешалось, перепуталось. Пришло отчуждение, непонимание, упреки и слезы. Дошло до того, что старший сын поднял на отца руку. Ударить – не ударил, но в сердцах замахнулся. А слова!.. Боже, какие страшные слова крикнул сын отцу в лицо. «Предатель» и «сволочь» были самые приличные. Неизвестно, чтобы он еще наговорил и натворил сгоряча, если бы у матери, ставшей свидетельницей сцены, не схватило сердце. Увидев, как побледнели ее губы, и она, тихо охнув, стала медленно оседать, сын мгновенно остыл, кинулся к ней, подхватил под локоть. Муж тоже было кинулся, но она остановила его слабым движением руки. «Ничего. Отпустило, - глубоко вдохнула она, и мужу, - Ты лучше иди сегодня. Иди. Потом. Все потом».
              И муж ушел. Куда, к кому – было всем ясно. Недавно вдруг выяснилось, что уже больше года у него есть связь на стороне. С незамужней женщиной, моложе его на пятнадцать лет. Ему пятьдесят, ей, стало быть, тридцать пять. Дело, в общем-то, обыденное. Сплошь и рядом подобные явления. Но когда такое касается тебя лично, то оно уже никакое не обыденное, а оказывается катастрофой, трагедией, страшным потрясением. И виновник всего этого, тот, кто причина того, что мир для нескольких близких друг другу людей в мгновение рушится, переворачивается и идет прахом, вполне достоин таких слов как предатель и сволочь. Ведь все так хорошо, так прекрасно было! И зачем, спрашивается, надо было перечеркнуть всю эту гармонию ради посторонней, чужой женщины. Наверняка охотница, акула, без нравственных и моральных устоев, развратная разлучница. Потому как порядочная женщина не польстится на чужое. И ведь носит земля таких! Не разверзнется под ногами. Не померкнет солнце над ее головой. Ходит счастливая, цветет и пахнет, забирает чужого мужа из семьи и хоть бы хны. А тут слезы, истерики, сын на отца кричит, жена за сердце хватается, по ночам не спит, плачет. Где справедливость в этом мире? Не было ее никогда и не будет.
                Такое положение дел продолжается уже третью неделю. Анна, жена загулявшего мужа, похудела, спала с лица, подурнела, как-то сникла. Сын Иван, который старший, ходит психованный, злой, дерганный. Младший сын Антон, напротив, принял сторону философскую, так сказать, стороннего наблюдателя. Странно ему как это в пятьдесят лет можно влюбляться, бегать на свидания, терять голову из-за любви. Он вообще парень по натуре спокойный, неторопливый, флегматичный, из тех, кто семь раз отмерит, один отрежет. Иван и на брата злится за его, как он считает, безразличие к проблеме. «Тоже мне, китайский наблюдатель нашелся! Хорошо устроился. СлабО сказать в лицо предателю, что он предатель? А я так скажу: слаб ты в коленках и трус!» Антону такие слова не нравятся, понятное дело, но он старается помалкивать. Хотя маму жалеет. Но и отца тоже жалко. Да, не было печали.
               К концу третьей недели Анна и вовсе слегла. Больничный не стала брать, оформила на неделю отпуск. Лежала сутками лицом в спинку дивана, не ела, не пила. Тут уж сыновья всерьез забеспокоились. Срочно вызвали скорую помощь в виде близкой подруги матери Ганны Альбертовны. С Ганной их мать знакома сто лет, с тех пор, как вместе ходили в один детский сад. Потом просидели десять лет за одной партой. Она, кстати, приходится крестной Антону. Так что почти родственница. Тем более, очень хороший человек и что сейчас особенно важно – никогда не унывающая женщина, умеющая в любой негативной ситуации найти позитивные моменты и выход.
Ганна явилась практически мгновенно: живет в пяти минутах хода. В правой руке держала шоколадный торт. У нее твердое мнение, что практически любую беду можно «заесть». «Или запить, в смысле, залить водкой, - говорит она в таких случаях, - но мы пойдем другим путем, как сказал вождь всех времен и народов. Мы лучше будем беду заедать. Да, вредно для талии, но весьма полезно для тонуса».
                - Как она? – громким шёпотом спросила Ивана, торопливо раздеваясь в прихожей.
                Иван только сморщился, типа: никак. Ганна сжала руку в кулак, ничего, мол, прорвемся.
                - Ставь чайник, Ванечка. Только на самый малый. Мы пока с Анюткой покалякаем.
                Уж о чем они «калякали» неведомо, но минут через сорок мать с тетей Ганной перешли на кухню пить чай с тортом.
                - Вань! Тош! – крикнула из кухни Ганна, - Идите сюда, торт оприходовать будем!
                Вчетвером пили чай. Все молчали, кроме Ганны. Та, отхлебывая чай из бокала, решительно говорила:
                - В общем, так, братцы мои кролики и сестрица моя крольчиха! Запомните основное: у вас нет никакого горя. Да, Нюта, нет! И не сверкай на меня глазами, я знаю что говорю. Все живы, все здоровы, войны нет, а это главное. Что касается Женьки, то тут просто надо во всем не спеша разбираться, без громких слов и резких жестов, - в этом месте Ганна выразительно посмотрела на Ивана, - У мужика кризис старшего возраста. «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины», - так еще в «Божественной комедии» Данте это явление описал. Классический случай.
                - Поздновато для кризисов, серединку давно перевалил, - зло усмехается Анна.
                - То кризис среднего возраста, а бывает, как сейчас у мужа твоего, кризис старшего возраста. Но суть по сути одна и та же. Ты не перебивай меня. Ешь давай торт. Тоша, положи маме еще кусочек. Вон тот, с шоколадной розочкой. Ешь и молчи. Меня, умную, слушай. У Женьки тот вариант, когда седина в бороду, бес в ребро. Так сказать, лебединая песня. Последние сполохи перед угасанием. А угасание мужика как мужика – это для него пострашнее любого Армагеддона. Вот он и начинает судорожно цепляться за любую возможность доказать всем и в первую очередь самому себе, какой он еще крутой мачо, половой гигант. И нечего тут хихикать, Антон. Тут трагедия. Отсюда и такие взбрыки. Доживешь сам до этой поры, меня вспомнишь. Так что его не осуждать, ему сейчас впору посочувствовать.
                - Ах ты, господи! – в сердцах швырнула салфетку Анна, - Его еще и пожалеть надо, гулёну! А меня кто пожалеет? А?! Это не я из семьи ушла, это он меня бросил! А я ему должна сочувствие проявлять! Он-то в порядке. Он гордо реет соколом. И свои лебединые песни поет той молодке, в то время как я тут слезы горькие лью.
                - А зачем льешь? Кто тебя просил лить? Молчи! Молчи! Не сверкай глазищами, не мечи в меня молнии гнева, не то спалишь, не ровен час. ... Нюта, да все я понимаю. Как женщина женщину. Как ровесница ровесницу. Да я тебя сто лет знаю. Ты мне как сестра. Как мое второе я. В общем, так, братцы мои кролики и сестрица моя крольчиха. Давайте все для начала успокоимся. Все нормализуется. Жизнь все расставит по своим местам. Дайте срок. Обещаю. Вы меня знаете. Зуб даю!

                ...Прошла еще неделя. Анна, просидев, вернее, пролежав три дня дома, не выдержала и вышла на работу: лучше быть среди людей, чем изводить себя в одиночестве. Каждый вечер ее навещала Ганна. И каждый раз являлась с новыми идеями и соображениями по поводу загулявшего мужа. То из Интернета чего-то накопает, то из заумных книжонок вычитает, то сама вспомнит случай из жизни. А тут еще весьма кстати к ним в учреждение каждый день стала приходить психологичка, как ее называла Ганна, то есть некая опытная женщина-психолог по соглашению с руководством взялась провести с сотрудниками двухнедельный курс по психологии межличностных отношений.
                - Я сначала к ней было подъехала насчет тебя, - рассказывала Ганна, - мол, не возьметесь ли побеседовать с моей близкой подругой на предмет восстановления внутреннего мира после ухода супруга? Она мне заявляет: «Конечно, возьмусь. По сходной цене – пятьсот рубликов в час». Ни хрена себе, думаю. Это же во сколько выйдет моей Аньке восстановленная душевная гармония? Так я баба ушлая, хитрая, ну, ты меня знаешь. Я, как великий вождь всех времен и народов, пошла другим путем. Каждый раз как только психологичка свою трепотню начинает, так я сразу ей – бац! – вопросик на засыпку. Типа: «Как вы считаете, измена в семье - это грех или разнообразие жизни?» Или: «Можно ли простить мужа, если он загулял?» Или: «Кто больше виноват, когда муж уходит от законной жены к любовнице: муж, законная жена или любовница?» А эта психологичка, хоть тетка умная, но дура дурой. Она как ребенок ведется на мою провокацию и весь отведенный ей час на мою, в смысле, на твою тему и распыляется. И заметь: без всяких полтыщи рубликов. Кстати, анекдот в тему: «Ходила на прием к психологу. Рассказала о своей жизни. Рыдал... Еле успокоила».
                Из этих ответов «психологички» Ганна черпала самое главное и доводила это главное до Анны в свои вечерние посещения.
                - Каждый мужик по своей природе – рыбак. Или древний охотник. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не расстается с удочкой или с луком и колчаном со стрелами за спиной. Да, вот так вот всегда с удочкой или луком. Даже когда спит, или когда, к примеру, голый. Сам голый, а удочка при нем, ну, или лук со стрелами, что одно и то же. В том смысле, что он всегда готов подцепить или подстрелить. Кого, кого... Одну из нас. Он так устроен по природе. Он как бы даже и не виноват, если верить психологичке. И вот когда его взгляд или интуиция или еще черт знает там чего, ему дает сигнал «вот эта готова», он моментально свою удочку и закидывает или стрелу пускает. И если та, которая готовая, клюет, то все – понеслось. И тут уже он ничего не  в силах контролировать. В нем просыпается азарт рыбака или охотника: он должен во чтобы то ни стало поймать свою добычу, как старик в море у Хэмингуэя. И ни о чем другом он в этот момент думать не способен. Им правит древний как мир инстинкт.
                В следующий раз Ганна вещала так:
                - Мужик – он вроде кувшинчика с крышечкой. В нормальном состоянии крышечка его открыта, и он через горловину связан с космосом. Но в случае, когда «понеслось», крышечка мгновенно захлопывается. Хоп и всё! Связь с космосом потеряна! Со здравым разумом тоже. Все перехлестывает страсть. Он как новорожденный котенок – слеп, глух и ничего не понимает. Он не в состоянии думать головой, он, извини за грубость, в этот момент думает только «нижней головкой». Верхняя чакра отключилась, а нижняя пашет на всю катушку. Хоть ты что с ним делай! Хоть убей его! И в этот момент ответственность за него должны брать на себя другие – любовница или жена. Думать он начнет потом, когда все свершится и крышечка наконец откроется снова.
                - Получается, что ответственность всегда лежит на женщине? – уточняла Анна.
                - Именно так!
                - Хорошо устроились, козлы! – возмущалась Анна, - Всегда виноваты бабы.
                - Получается так.
                - Ну уж нет! – Возмущалась брошенная жена, - Кто дел натворил, тот пусть и отвечает. Если этот ...кувшинчик ...этот горшок с крышкой сам дерьмо сотворил, пусть он его и разгребает! И ты мне больше подобную демагогию не разводи! Слушать не хочу эту фигню – про удочки, стрелы и кувшины с их лебедиными песнями! Не хочу, Ганна. Устала. Покоя хочу.
                - Покой нам только снится, - не соглашалась подруга, - но так и быть, временно теоретические моменты оставим в стороне. Перейдем к практике. Ты уже наплакалась? Душу отвела? Теперь петь начнем и плясать. По вторникам и четвергам петь, а по понедельникам, средам и пятницам – плясать. В выходные у нас с тобою будет культурная программа. В общем, я записала нас с тобою на хор во Дворце культуры и на танец живота. А в выходные будем ходить в кино и театры, иногда в музеи.
                - Спасибо, Ганна. Спасибо тебе. Ты настоящая моя подруга, и я тебя люблю. В кино, пожалуй, сходим как-нибудь. Возможно, и в театр. Петь и плясать животом не хочу. Про мужа моего бывшего говорить тоже пока не будем. Знаешь что... Давай пока все это оставим. Пусть все идет, как идет. Наверное, твоя психологичка очень умная и профессиональная, но, по всей видимости, ее никогда не бросал муж. Потому как если бы её хоть один раз бросил мужчина, она не вспомнила бы ни про удочки, ни про колчан со стрелами, ни про крышку от кувшина. Она бы страдала, умирала от горя, а не умничала.
                - Что ж, - вздохнула Ганна, - я понимаю. Оставим пока все как есть. И будем просто жить дальше. А психологичка... я же говорю, что она дура дурой, хоть и умная.

                И все стали жить дальше. Анна ходила на работу, часто задерживалась там допоздна. Во-первых, квартальные отчеты. Во-вторых, домой как-то не тянуло. Да и старалась как можно меньше оставлять себе свободное время, в которое в голову так и лезли грустные мысли. В выходные тоже грузила себя разнообразными делами. Если все же выдавалась пара свободных часов, отправлялась в гости к кому-нибудь из родственников, часто забегала к Ганне, да и та сама заявлялась тоже не редко. Так и шел день за днем, неделя за неделей. Боль  затаилась на дне души, ждала своего часа, но он все отодвигался и отодвигался за делами.
               Спать Анна ложилась за полночь, когда уже не было сил, и веки наливались свинцом. Так что поплакать перед сном – самое время для слез – не получалось. У сыновей тоже были свои дела. Старший уволился с прежней работы и теперь бегал по учреждениям с резюме, ходил на собеседования. Младший сын, Антон, влюбился. Впервые в своей еще юной жизни. И любовь эта вдруг превратила флегматичного, неторопливого паренька, склонного к философствованию на мягком диване, в порывистого, устремленного куда-то вперед, юношу. Анна при уборке находила под его диваном обрывки бумаги, исписанные перемаранными четверостишьями – сын писал неумелые стихи. Анне и радостно было за сына и тревожно. На ум приходили разглагольствования Ганны о рыбаках и охотниках, и она никак не могла согласиться, что все мужские порывы направлены только на потакание древним инстинктам. Нет, тут все гораздо глубже, и любовь, озаряющая человека, преображающая его, как это сейчас происходило с сыном, не имеет ничего общего с примитивной охотой. Или все же имеет, но гораздо глубже, выше, благороднее. И, как знать, возможно, примерно так все и случилось с Женькой. Что ж, раз так, пусть ему будет хорошо. Хотя грустно думать, что вот она, Анна, не смогла ему этого дать, а дала другая, неведомая и чужая женщина, молодая и наверняка прекрасная как песня.
               Однажды возвращаясь с работы раньше обычного, Анна вдруг увидела рядом с дорогой желтые точки – распустившиеся цветки мать-и-мачехи, словно веснушки на лице земли после длинной зимы. Господи! Лето на носу! Да и то, скоро май. Хорошо! И она заулыбалась, чего так давно не делала. Шла и улыбалась, щурясь на яркое солнце. Ничего. Будем живы – не умрем. Не то в жизни случается. Иван скоро устроится на работу. Антон или переболеет своей первой влюбленностью, или его увлечение перерастет в любовь. А там, глядишь, внуки пойдут. Жизнь продолжится. Ничего.
               Наступил май. В выходные поехали с Ганной на ее дачу, наводить там порядок после зимы. Дачница Ганна никакая, но дом с участком не продает. «Пусть будет куда выехать соловьев послушать, да от городской суеты на пару дней спрятаться». Всю субботу отмывали дом, сушили на солнце матрасы и подушки. Жгли прошлогоднюю траву и сухие ветки. На костре сварили себе супчик из пакетиков, в золе испекли несколько картошин. Остались ночевать в доме. Чего таскаться туда-сюда, чтобы завтра с утра опять ехать электричкой в дачный поселок. Спать укладывались при свечке, электричество после зимы в поселке еще не подключили. Хоть и устали обе, но не спалось. Лежали, разговаривали о разном.
                - Помнишь моего Олега? – негромко говорила Ганна, - Я и сама его уже плохо помню. А какая любовь была!.. Жизнь за него не задумываясь была рада отдать. Да что жизнь... Убить была готова за него любого. На все была готова – на подвиг, на подлость, на предательство. Когда он меня бросил, чуть себя не порешила. Ты и сама все знаешь. Но я тебе не рассказывала, что встретила я его года три назад, случайно, в магазине. Стою в очереди в кассу, а передо мной мужик. Грязный, неопрятный, неприятный, пропитой, опустившийся. Алкоголик. Вонища от него – с ног сшибает. Стал у кассы расплачиваться за бутылку – не хватает. Выворачивает из карманов трясущимися руками мелочь. И вдруг до меня доходит – это же Олег. Он! Боже мой! Зубов нет, рожа опухшая, сиплым голосом бубнит что-то кассирше. В общем, доплатила я за бутылку. Он «спасибо» буркнул, бутылку хвать и бегом. Нет, не узнал. Куда там. Для него теперь весь мир в бутылке, как когда-то весь мир для меня был в нем. О, господи. Неисповедимы твои пути...
                Они долго молчат в тишине. Думают о разном, но в действительности об одном.
                - И все же, в конечном счете, все сводится к любви. Любовь к другому человеку, к жизни, к делу, к детям, к родине, к идее, к мечте, к самому себе, наконец. Как у Рождественского: «Всё начинается с любви. С любви, я это точно знаю. Всё. Даже ненависть – родная и вечная сестра любви». Нет её, и все теряет смысл. Человек – человек, пока он способен любить и страдать. Как только он теряет эту способность – всё, нет человека, даже если он еще жив, он уже овощ, ничто. Ты чего молчишь, Нют? Спишь, что ли?
                - Нет. Слушаю тебя. Думаю.
                - О нём?
                - О нём. Я уже способна думать о нем без угрозы разрыва сердца. Все же странно, согласись, Ганн. Столько лет вместе, двух детей родили, вырастили. Соли не один пуд съели вместе. Столько прошли всего – и радостей и горестей. Он стал частью меня, срослись, слились воедино. А теперь он чужой мужчина чужой женщины, которую я даже не видела. И счастлив, радуется жизни, делит с нею все от мыслей до постели, поет ей свою лебединую песню, дарит цветы, носит ей, должно быть, кофе в кровать по утрам. ...Мне не носил. Да я и не хотела. ...Нет, не понимаю. Мозг мой отказывается это понять, а душа принять.
                Подруга долго молчит. Потом нерешительно предлагает:
                - А может тебе того... роман попробовать закрутить? Новая встреча – лучшее средство от одиночества.
                - Ну нет. Только не это. Не могу. Не готова. Не хочу. Да и поздно уже. Ладно, ничего. Буду жить дальше. А что еще остается?
                Обе молчат. Тихо постукивает ветка в оконное стекло. Анне вспоминается песня: «Ветка акации бьется в окно. Счастье стучалось, да мимо прошло...» Она вздыхает. Неужели навсегда мимо? Зачем тогда и жить... Невыразимо печально.

                Солнечным ясным утром заливаются птицы. Пахнет проснувшейся землей, из которой торчат тонкие нежные иглы пробивающейся травы. Из приемника звучат жизнерадостные энергичные песни. От вчерашней грусти нет и следа. Анна улыбается солнцу, подруге: ничего, живы будем – не умрем.

                Шестого июня, аккурат в пушкинский день, у Анны день рождения. В этот раз – не просто день рождения, а юбилей. И не просто юбилей, а особый, полувековой. Красивая цифра – пятьдесят. Немного только страшная, когда выражает твой возраст. Впрочем, чего ей теперь бояться возраста и морщин? Ей теперь нечего страшиться, как тому пролетариату, которому нечего терять. Так что в любом положении можно найти свои плюсы, как говорит Ганна.
                Учитывая сложившееся обстоятельство, решила не устраивать широкого празднования. Все уже были в курсе того, что Женька ушел из семьи. Но и не праздновать совсем тоже не правильно. Потому было решено, что будет устроен домашний вечер на двенадцать человек - для самых близких.
                Анна в новом ярком платье, поверх которого накинут халат, с новой прической еще хлопотала на кухне. До прихода гостей оставалось меньше часа. Дома кроме нее никого: Антон командирован в магазин за хлебом и тортом, а Иван поехал на другой конец города за старенькой крестной именинницы. Раздался звонок. Кто так рано?
                За дверью молодой человек с огромным букетом роскошных красных роз. «Вы Анна Облонская? Получите и распишитесь вот здесь». Расписалась. Закрыла дверь. С бьющимся сердцем вынула из цветов сложенный белый лист – записка. Она знала от кого цветы. И очень важно было, что в той записке. Было только одно слово: «Поздравляю». И все. И больше ничего. Даже точки в конце не было. Даже точку пожалел для нее. Ярость и обида захлестнули ее. Поздравляет он, видите ли. Спасибо! Спасибочки вам огромадное! Поклон низкий, аж до земли! Идите вы со своими цветочками!.. Валите к своей, как её, Ксения, кажется. Вот и валите! И нечего лезть тут со своим куцым «поздравляю» и этим вонючим букетом, который даже не пахнет. За двадцать шесть лет пора было бы и запомнить, что ее любимые цветы – хризантемы. Хризантемы! А розы она никогда не любила. Какая вульгарность и пошлость – красные розы!
                И полетели цветы на пол. Тапочками их, тапочками! Как бьют жирных наглых тараканов! Вот вам! Вот! Получите! А на красные рассыпавшиеся лепестки сверху клочки белой бумаги. Ах, какой красивый натюрморт получился – белое на красном! И она не в силах больше сдерживать себя разрыдалась навзрыд.
                ...Мыли вдвоем с Ганной посуду. Гости разошлись. Иван повез домой крестную юбилярши. Антон куда-то убежал, он теперь все бежит куда-то, любовь его гонит.
                - Все нормально прошло. Все хорошо, - комментирует подруга, - стол отличный. Платье классное. Чем волосы красила?
                - Краской, - машинально отвечает Анна.
                - Понятно, что не вареньем. Какой краской?
                - Дорогой.
                - Понятно. Чего произошло? Ты хоть и хорохорилась, но я то тебя как облупленную, что-то тебя из колеи выбило. И я, кажется, догадываюсь что именно. Женька? Звонил что ли?
                - Щас! – выходит из задумчивости Анна, - Он позвонит, как же! За все четыре месяца одна СМСка на 8 марта с «поздравляю» и вот сегодня – букет с запиской «поздравляю»! Ему даже слов для меня жалко! Все слова – той! Песни – ей! Лебедь с захлопнувшейся крышечкой!
                - Букет? А где он?
                - Где?! В мусоропроводе, вот где! Мне от него ничего не надо. Ничего!
                - Все же правильно нас, баб, уличают в нелогичности. То ты говоришь, что тебе ничего от него не надо. И тут же обижаешься, что мало слов. Да понимаю я все, Ань. Сама такая.  ...А букет хоть красивый был?
                Анна долго молчит. Вздыхает: «Красивый. Шикарный букетище роскошных красных роз...» Она тихо и горько плачет. Ганна гладит ее по вздрагивающим плечам, по поникшей голове. «Ничего, подруга. Живы будем – не умрем».

                Конец июня. Самые длинные дни, почти без ночей. Не успевает потухнуть закат, как уже загорается рассвет. Анна в отпуске, спать ложится очень поздно и потому лично наблюдает это природное явление. Она теперь спокойна, по совету Ганны принимает «Успокой», записалась на курс массажа. Вдруг увлеклась йогой, что также способствует улучшению самочувствия и спокойствию духа. Вообще замечает за собою, что повеселела, похорошела, заметно постройнела и вообще – ей никак не дашь её пятьдесят. На отпускные купила красное платье и фисташковый шелковый брючный костюм. Когда видит себя в зеркало, то говорит себе: «прелесть, что за женщина». И впрямь, прелесть. Жаль, что у Ганны отпуск только в августе. Съездили бы вместе куда-нибудь. А теперь приходится довольствоваться только вечерними посиделками на кухне – то у Анны, то у Ганны. Иван работает на новом месте, вроде, доволен. У Антона студенческие каникулы и он подрабатывает грузчиком в супермаркете, вечерами и по выходным бежит на свидания. Похоже, любовь его цветет пышным цветом. В общем, все хорошо. Все утряслось, устоялось.
        С утра Анна взялась мыть окна. Процесс прервал звонок. За дверью стоял Женька.
        - Привет, - она даже не удивилась.
        - Здравствуй. Анна, - Сказал, отделяя слова. Она спокойно и внимательно смотрела на него, замечая что-то новое, незнакомое в его облике. Он, и в то же время не он. Родной и чужой одновременно.
        - Войти можно?
        - Ах, да... Входи, конечно, - посторонилась она, пропуская его в прихожую, - Слушаю тебя, - не пустила дальше.
        - Парни дома?
        - Их нет, - взгляд вновь и вновь пробегается по нему, узнает родные черты, спотыкается на незнакомых.
        - Как ты?
        - Нормально.
        - Хорошо выглядишь. Честно говоря, даже не ожидал.
        - Ты надеялся встретить опухшую от слез, морально раздавленную старуху? А у меня все хорошо, представь себе. Извини, что разочаровала.
        - Нет, ну что ты... Нет, конечно. Я очень рад, что у тебя все хорошо. Очень.
        - Ты насчет развода и раздела? Подавай документы. Я возражать не буду. В суд явлюсь. Никаких проволочек с моей стороны.
        Он молчит. Смотрит не понятым ею взглядом, словно что-то хочет сказать и не может.
        - Может, кофе меня напоишь? По старой памяти.
        - Кофе тебя дома напоят. По молодой памяти.
        - Ань... Я посоветоваться с тобою хотел. Что делать, когда и память назад страшно тянет, и новое не хочет отпустить? И это раздирает тебя на части невыносимо. Что мне делать, Ань?
        Она долго молчит. Потом говорит: «Помнишь притчу о царе Соломоне, который должен был решить, кому из двух спорящих женщин отдать ребенка? Я отдаю тебя ей. Так что можешь больше не разрываться. Живи спокойно. Иди».
        Он поворачивается. Он уходит. Она закрывает за ним дверь на ключ и долго стоит, облокотившись на дверь спиной. Она не может видеть и знать, как точно так же стоит за дверью и он. Они стоят затылок в затылок.

        Лето практически  миновало. Через несколько дней уже и сентябрь. Как летит время! Так мгновенно пролетает и человеческая жизнь. Вроде, вот только бегали в школу, а уж и о пенсии начинаешь задумываться. Как-никак шестой десяток разменян. А уж после пенсии – какая жизнь? Так, доживать до естественной кончины. Хотя... В десять лет тридцатилетние казались пожилыми, в тридцать пятидесятилетние – стариками. А как сам доживаешь до этого возраста, так и думаешь: так я же молода еще совсем, жить да жить. И вполне возможно, что примерно так будет думаться и в семьдесят и в восемьдесят. И Анне в ее полувековом возрасте вполне комфортно, легко, молодо душою и телом. И только одно никак не дает ей быть вполне довольной жизнью: она по-прежнему любит мужа Женю и знает, что до последнего ее часа эта боль в ней неистребима. Она неожиданно сделала это открытие, которое ее совсем не обрадовало, и теперь живет с этим знанием и горьким ощущением навсегда ушедшего счастья.

                Анна идет на свидание. Неутомимая Ганка разыскала где-то на широких просторах Интернета ей кавалера, доводя сначала ее до слез смеха своим сватовством. Потом таки уговорила на свидание. «Сходи. Посмотришь что к чему. Только аккуратно, без риска для жизни и здоровья, но с допустимой долей авантюризма. Женской честью можно и рискнуть при случае, хотя бы ради того же здоровья. И не морщись мне тут! Давно не пятнадцать лет. На крайняк, хоть нажрешься и напьешься на халяву». С таким напутствием и пошла. Пошла, чтобы хоть немного перебить ноющую безысходную тоску внутри себя. В новом красном платье, которое ей, кстати, очень к лицу.
        Идет, цокая по асфальту каблучками, слегка помахивая сумочкой в такт шагам, удивляясь сама себе: идет на свидание к незнакомому человеку. «- Женщина, как вы докатились до жизни такой? – Как, как... Катилась, катилась и докатилась». Вот и Анна, кажется, докатилась. Ну и пусть.
        Вот и ресторанчик «Алладин», где-то здесь за столиком с букетом ее любимых желтых хризантем – опознавательный знак - Анну должен ожидать неведомый кавалер. Она вошла, поправила перед зеркалом волосы, мазнула блеском по губам, пошла в зал. У окна на одном из столов в вазе желтый букет, как сигнал светофора «приготовились».  Пошла на этот букет, как заблудившийся путник в ночи на свет далекой полярной звезды.
        За столом сидел ...Женька. Чуть запнулась, увидев его. Села. Странно, как она не предусмотрела этот, в общем-то, вполне логичный вариант. Ах, Ганна, Ганна...
        Подошедший через несколько минут к столику официант услышал конец фразы, произносимый мужчиной: «...я его убил и концы в воду». Принял заказ, торопливо отошел. Похоже, киллер отчитывается о проделанной работе перед заказчицей. Должно, мужа заказала. Надо же, а с виду приличные люди, и дама такая милая. Что за времена! Что за нравы! Впрочем, это его не касается. Меньше знаешь, крепче спишь.
                Целиком звучало так: «Здравствуй, Анна. Я так рад тебя видеть, ты и не представляешь. Извини за обман. На Ганку не сердись, это я ее подговорил. Иначе вряд ли бы ты согласилась на разговор. А поговорить надо. Столько всего передумано, пережито, переосмыслено за эти полгода. Полгода длинною в вечность. ...Я и сам не понимаю теперь как все это началось. Жил, жил, и вдруг как в пустоту провалился. Как будто с ходу уперся лбом в стену. Потерял ориентир, цель в жизни. Показалось, что жизнь остановилась. Таким все вокруг плоским стало, пресным, неинтересным, как будто пылью присыпанным. А главное, не понятно – зачем живу, для чего? Вдруг встреча с ней... Ксенией. Поверилось: вот оно, счастье. И так остро захотелось все начать заново. Всё. С чистого листа! Похоронить себя и родится заново. Так и сделал. Поначалу думал: нет меня прежнего, я его убил и концы в воду, - и после паузы, связанной с заказом ужина, - Но чем дальше, тем как-то неуютнее, тревожнее. Вроде, все хорошо, все прекрасно, а чего-то не хватает, какой-то дискомфорт. Вдруг понял: главного не хватает. Душа-то моя осталась там, в прежней жизни. С вами, теми, кто дорог больше всего на свете, - он надолго замолкает, в задумчивости смотрит за окно, -  Аннушка... Анечка. Я ушел. Вернее, я вернулся. К себе. Я так хочу домой. Пока снял номер в гостинице...»
               - Что за гостиница? – вдруг перебивает Анна.
               - А?.. Что?  «Дубрава», а что?
               Пришедший с заказом официант слышит:
               - Мужчина, не желаете пригласить даму к себе в номер?
               Официант торопливо переставляет тарелки с подноса на стол, отходит. «О, бабы! О, коварное племя! Не успела законного мужа похоронить, как к убийце в номер навязывается. Тьфу на вас!»

        ...Середина ночи. Двое лежат обнявшись. И то, что люди называют эфемерным словом «счастье», вполне осязаемо сейчас парит в воздухе флюидами, волнами, токами, запахом.
        - Жень, спой мне песню, - шепчет на ухо.
        - Какую? – улыбается он ей в волосы.
        - Свою. Лебединую.
        - Лебединую? Я такую не знаю.
        - Пой какую знаешь.
        - Хм... Ты же знаешь, певец из меня, как... Ну ладно. Моя бабка в деревне частушки любила певать. Сейчас вспомню чего-нибудь, -  и он произносит нараспев громким шёпотом, - Дура я, дура я, дура я проклятая. У него четыре дуры, а я дура пятая.
        Анна так и прыскает, заходится в смехе:
        - В точку! Прямо по теме!
        Женька смущен.
        - Ань, ты не думай... Глупость сморозил, не подумав. Сейчас чего-нибудь другое изображу. «Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна. Ангел мой неземной, ты повсюду со мной, стюардесса по имени Жанна. Ангел мой неземной, ты повсюду со мной, стюардесса по имени Жанна».
       Она улыбается, прикусив губу. И хоть стюардессой никогда не была и даже не помышляла об этой профессии, и зовут ее иначе, она понимает: он поет о ней. Хорошая песня. Анне нравится.